Маршрутка

Она вышла из дома, кутая шею и ещё не проснувшийся голос в свой любимый синий шарф. Спускаясь вниз по ступеням многоэтажки, она пару раз была вынуждена кивнуть головой в знак добро-утреннего приветствия соседям, которых так же, как и её, утро понедельника безжалостно призвало встать и сиять, и мчаться, мчаться по каким-то важным и не очень делам. Открыв дверь подъезда, она поняла, что теперь ей уж точно придётся открыть ещё и рот, а разговаривать с кем бы то ни было по утрам она очень и очень не любила.

– Доброе утро! – быстро, но довольно внятно выпалила она, так что у неё не было никаких сомнений, что соседка бабушка Ира расслышала её, а значит никаких жалоб и сплетен, распространяющихся по подъезду быстрее скорости света, по поводу отсутствия у молодёжи элементарного уважения к старшим быть не должно.

Стараясь не задерживаться, но в который раз удивляясь столь раннему утреннему бодрствованию бабушки Иры, она промчалась мимо неё, имитируя спешку и полную занятость, которых, несмотря на отсутствие элементарного уважения к старшим, молодёжи было не занимать.

Поднимаясь вверх по дорожке, которая еще пару недель назад служила соседским десятилетним оболтусам ледяной горкой, она шла и радовалась тому, что снова может чувствовать под ногами асфальт, пусть даже пока ещё мокрый и грязный. Это был первый день, когда она сменила зимние сапоги на любимые кроссовки, и ощущение лёгкости и свободы, поселившейся где-то в носках обуви или на кончиках шнурков, подпитывало её измученное зимой и авитаминозом тело.

Она так увлеклась изучением знакомых, но слегка подзабытых за зиму черт тротуара, что не сразу подняла свои голубые глаза к такому же голубому небу. Но как только она сделала это, как тут же со свойственной себе импульсивностью выпалила прилипшее к ней ещё со времен учёбы на инязе «Вот фак!» и, осознавая всю бессмысленность дальнейших своих действий, всё же пошарила рукой в боковом кармане сумки, но солнцезащитных очков, которые она собиралась положить туда вчера, там, конечно же, не было. Вспомнив ещё пару заморских ругательств, она ещё раз взглянула вверх и, щурясь то ли от обиды, то ли от яркого, но ещё не очень тёплого солнца, продолжила свой путь.

        Миновав двор и, таким образом, оказавшись на враждебной для её хрупкого внутреннего мира территории, усыпанной проснувшимися и не очень людьми, она присоединилась к этой утренней веренице паломников, державших путь к автобусной остановке. Опаздывать она не любила точно так же, как и разговаривать по утрам, но сумасшедшие и иногда очень даже не тщетные попытки некоторых особей её вида влезть в уже и без того переполненный автобус вселяли в неё смешанные чувства удивления, возмущения и даже уважения. Первую маршрутку она пропустила, уважительно проводив взглядом тех четырёх смельчаков, которые туда втиснулись. В следующей, на удивление, оказалось даже несколько свободных мест. Недолго думая, она нырнула в открывшийся, словно для зевка, рот автобуса и исчезла в его разогретом и уже позавтракавшем теле.

Она заняла место у окна и порадовалась тому, что не придётся ни с кем толкаться, защищать свое личное пространство, понятий о котором в таком месте, возможно, даже не существовало. Напротив неё сидел парень, который сегодня, быть может, тоже впервые после долгой зимы надел кроссовки, но если у неё ощущение лёгкости и свободы жило где-то на кончиках шнурков, то у него это ощущение разлилось по всему телу и, казалось, хамовито размахивало руками. Нет, парень, понятное дело, руками не размахивал, но лёгкость, с которой он развалился на сидении напротив, однозначно зашкаливала. Она сама не понимала, как так получилось, но её коленка упиралась в его коленку. В подобной ситуации она обычно начинала ёрзать на месте, пытаясь отвоевать сантиметры или хотя бы миллиметры своего личного пространства, замкнутого в чреве автобуса. Но эта его лёгкость, отдающая наглостью и полным наплевательством по отношению ко всем вокруг и к ней с её упёршейся о него коленкой в частности, послужила катализатором для её, как ей давно уже казалось, безнадёжно больной и потрёпанной уверенности в себе. Она сделала неглубокий, но уверенный вдох… И не сдвинулась ни на один миллиметр. Как будто это была какая-то игра, ни названия, ни правил которой она не знала, но интуитивно чувствовала, что уступи она хотя бы дюйм поля боя противнику, она может лишиться ферзя, и тогда уж честь и достоинство королевы будут под угрозой.

Её случайный попутчик, похоже, не обратил ни малейшего внимания на то, что кто-то ворвался в зону его личного пространства. Он продолжал смотреть в окно, чуть щурясь от первых весенних лучей. Он, наверное, тоже забыл дома солнечные очки. Но это его нисколько не расстраивало и не смущало. От него исходила какая-то чистая неподдельная энергия. Причём, теперь эта энергия не просто исходила, а проникала в неё через эту чёртову коленку, которую она не менее нагло, чем он, не стала сдвигать с места. Всего два слоя джинсовой ткани разделяло двух совершенно чужих друг другу людей. Просто джинс. Никакой пошлости. Просто обмен теплом. Первым весенним. Настоящим человеческим. Он не прятал глаз за очками и изредка обводил ими салон автобуса, когда происходящее за окном переставало его интересовать. Несколько раз его взгляд зацепился и за неё, зацепился – но не более. Потом он снова принялся искать какие-то новшества в рутинном городском пейзаже за движущимся окном автобуса. Она уже не испытывала неловкости. Наверное, его энергия и вправду наделяла здоровой долей уверенности, наглости и даже каким-то особенным рассыпанным в воздухе первовесенним счастьем. Ей всё еще хотелось спрятать глаза за двумя тонированными стёклами, но скорее от солнца, чем от его случайного, но пронизывающего взгляда.

Попутчики рядом с ними сменились. Она подумала, что скоро ей выходить. В общем-то, многим выходить на той же остановке, так что беспокоиться, что она не успеет встать и добраться до двери выхода, которая выплюнет её наружу, не стоило. Она продолжала сидеть, чувствуя, как тепло трассирует где-то между двумя чужими коленными чашечками.

Остановка. Более половины автобуса поднялось, и она даже не заметила, как её, а также её случайного, генерирующего тепло попутчика, вынесло на улицу через ту же дверь, в которую она вошла десять минут назад. Словно завтрак из утренних паломников автобусу пришёлся не по вкусу, и его всерьёз стошнило на одной из остановок.

Она просто шла. Уже практически не щурясь, а просто улыбаясь солнцу. Ей не хотелось обернуться, чтобы увидеть его. Ей не хотелось, чтобы он оборачивался. Она просто шла, чувствуя лёгкость и свободу где-то в носках кроссовок или на кончиках их шнурков. Или в левой коленке, джинсы на которой сложились при ходьбе в улыбчивую складку.

Она просто шла и улыбалась солнцу, весне и настойчиво пробивающемуся сквозь холодный воздух теплу.