Дверь

        – Откуда там дверь, – удивился второй, перепрыгивая через очередную яму на тротуаре.  – Сколько лет мимо ходил, никаких дверей не замечал.
  – И что, – возразил первый, – часто сзади ходишь?
  – Ну–у–у, – замялся второй, – не то, чтобы слишком часто, но ходил... вроде.
  – Вот и я тоже вроде, – поддакнул первый, – а вот глянул давеча: дверь!

        Они шли по улице Пятилетки по сложной траектории, заданной ремонтниками дороги, обходя ямы и перепрыгивая выбоины в асфальте. Погода стояла не то чтобы очень, но не дождило и то хорошо, а  то вообще бы не прошли. Они вышли к площади Первостроителей и, не  сговариваясь, остановились. Перед ними, на дальнем краю площади, возвышался монумент Первостроителям Города. Перед высокой стелой  стояла пара комсомольцев, гордо глядя в светлое будущее.
  – И где твоя дверь, – участливо поинтересовался второй.
  – Моя – дома, – терпеливо пояснил первый, – а дверь памятника – сзади.
  – Ну, так чего мы тут торчим, – поинтересовался второй и направился через площадь в  окружающий памятник сквер. Первый покрутил головой, посмотрел по сторонам и присоединился к нарушителю правил дорожного движения, пересекающему площадь через проезжую часть. Машин в это время суток было мало, но привычка второго ходить, не оглядываясь, ему не нравилась. Однако, к монументу подошли без приключений. Второй обошёл памятник кругом и остановился сзади.

        Первый спросил издали, не торопясь лазать по высокой сырой траве и чертополоху сильно запущенной части сквера:
  – Ну, что?
  – Дверь,–  лаконично отозвался второй, не появляясь из-за памятника. Пришлось идти к нему, стараясь не сильно намочить брюки. Сзади, посередине высокого постамента, на котором спереди  и стояли комсомольцы, красовалась дверь. Обычная такая дверь, коричневая, деревянная, в меру обшарпанная, с древнего вида облезлой деревянной ручкой.
  – Откуда тут дверь, – задал неуместный вопрос второй. Первый промолчал, осматривая косяк двери. Косяк был старый, из-под него кое-где торчали кусочки отслоившейся штукатурки, покрывавшей бетонный Постамент, имитируя природный камень. Под дверью местами проросла трава, а сама дверь была слегка приоткрыта.

         – Вот и я говорю, дверь, – буркнул первый после паузы. Второй посмотрел вверх и обошёл памятник кругом.
  – Птичек искал, – осведомился первый по итогам манёвров товарища.
  –   Может, там лестница вверх, – предположил второй, – а наверху лампочка какая–нибудь горит, а лампочку надо менять.
  – Лифт там, – буркнул первый, – скоростной, остановки на каждом десятом этаже. Какая ещё лампочка, сроду никакой лампочки не было наверху.
  – Ну, тогда кладовка! – не унимался второй. – Дворник местный хранит свой инвентарь после уборки территории.
  – Ты что, рехнулся? – деловито осведомился первый. – Ты хоть раз видел тут дворника или хотя бы чистую площадь?

        Второй добросовестно напряг память, промолчал.
  – Вот, – подытожил первый, – нет никакого дворника и никакой кладовки быть не может.
  – Я таки не понял, – подозрительно покосился на него второй, – ты к чему клонишь, а? Всё тебе не так, всё тебе не этак.
  – Во-о-от! – поднял палец первый. – Правильно мыслишь. Ты поближе, поближе подойти.
Он кивнул на дверь.
  – Зачем, – не менее подозрительно поинтересовался второй.
  – А вот и узнаешь заодно.

        Второй похмыкал, покрутился около двери и подошёл вплотную.
  – И что? – спросил он. – Подошёл.
  – Ничего не чувствуешь? – осведомился первый.
  – Ну, краской пахнет, и что? – второй пожал плечами.
  – Шаг влево сделай, – подсказал первый.

        Второй смерил взглядом расстояние и выполнил пожелание товарища.
  – Ну, – подстегнул первый, – что теперь скажешь?
Второй постоял, покрутил головой и неуверенно сообщил: – сквозняк?
  – Верно! – торжествующе произнёс первый. – А какой именно сквозняк?
Второй покрутил носом и уверенно уточнил: – тёплый и сухой. И что?
  – Это не кладовка и не лестница вверх, – таинственно понизил голос первый, – это подземный ход!
Второй хихикнул и отошёл от двери.
  – В Московский кремль или сразу в Крым, под Воронцовский дворец в Алупке? – поинтересовался он. – Ты не стесняйся, выкладывай, я никому не скажу, разве что психиатру и то под большим секретом.

        Первый пожал плечами и хладнокровно сказал: – Понятия не имею.
  – Ты это, – обиженно засопел второй, – не зюзюкай, ты рукой махни, куда ход ведёт, да?
Первый подошёл к двери поближе и понюхал воздух:
  – Могу сказать одно: воздух сухой и тёплый, значит ход тянется далеко и уходит вниз, поскольку тёплый воздух поднимается вверх. Мы сейчас на вершине, – он обвёл рукой окрестности, – метров этак сто пятьдесят над уровнем моря. Там,–  он махнул рукой вкруговую, – понижение метров на сорок. Ход может идти в любую сторону.
Он помолчал и добавил:
  – Кроме южного направления, там первый городской пруд, болото и Кама рядом, там грунт сырой. Остаётся север, – он махнул рукой вправо, вдоль улицы Ломоносова, – и юг, – махнул рукой вниз по улице Пятилетки.
  – Или туда, – он задумчиво повернулся назад и глянул вдаль по Пятилетке, в сторону Пермской трассы, – там вообще обрыв и Новожилово по ту сторону.
  – Да-а-а, – покрутил головой второй, – почти что на все на все тридцать два румба, не считая трёхсот шестидесяти градусов по азимуту.
  –  Почти, – согласился первый, – вот я и говорю: надо проверить, куда он ведёт.

        Второй покрутил головой, поинтересовался: – а одному что, слабо?
Первый  почесал ухо и признался:   – Там темно и страшно.
  – Не смеши мои тапочки, – рассердился второй, – ты боишься темноты? Не надо ля–ля.
  – Не надо, так не надо, – легко согласился первый, – но там взаправду темно.
  – Ты что, подозрительно спросил второй, – ходил туда?
  – Не ходил, но заглянул. Темно там и лестница вниз.
Второй задумчиво глянул на пейджер:  – Часа два у меня есть, можно прогуляться. Час туда, час обратно.
Первый заметно повеселел: – Вряд ли так долго, скорее всего раньше обернёмся. 
  – Ну, тогда пошли, – буркнул второй и шагнул к двери.

        По лестнице они спускались крайне осторожно, старательно нащупывая ногами ступеньки, пока не очутились на ровном бетонном полу. Потоптавшись на месте, глянули вверх. Длинная однопролётная лестница поднималась к слабо светящемуся контуру приоткрытой  двери.
  – Двадцать пять ступенек, – пробормотал первый.
  – Ты дверь закрывал? – поинтересовался второй.
  – Нет, а  что?
  – Дверь закрыта.
Первый пожал плечами: – Сквозняком захлопнуло.
  – Сквозняк отсюда, – напомнил второй, – дует вверх.
  – Ну, не знаю, – буркнул первый, – ты лучше скажи, двадцать пять ступенек это много?
  – Два пролёта, ответил второй, – даже чуть больше, а что?
  – Мы вышли за пределы памятника, вот что.
Второй прикинул угол наклона лестницы и согласился: – Точно, мы под площадью. Ну, пошли, что ли, а то время идёт.

        Из-за мокрых от утренней сырости кустов позади монумента вышел неприметный человек и внимательно осмотрелся по сторонам. Он подошёл к приоткрытой двери и прислушался. Затем обошёл памятник Первостроителям со всех сторон, глянул вверх, приблизился к двери, поднял руку и тихонько, но уверенно закрыл дверь.

        Они посмотрели вглубь тёмного прямоугольного коридора, бетонные стены безо всяких излишеств типа проводки, ровный потолок без следов лампочек, ровный бетонный пол без намёка на плиты.
  – Отливали на месте, – отметил первый, – монолитный бетон.
  – Ага, – согласился второй, вглядываясь вдаль. Света было мало, глаза привыкли к темноте, и они осматривали интерьер в слабеньком свете далёкого, проникающего через едва приоткрытую дверь, пасмурного неба.
  – Ну, пошли, – вздохнул первый и в этот момент свет погас. Они замерли. Сверху донёсся слабый звук и дверь захлопнулась, послышался двойной короткий писк. Оба, не сговариваясь, потянулись к висевшим на поясах пейджерам.
  – Нет сигнала, – буркнул первый.
  – Аналогично! – признался второй. – Деревянная дверь глушит сигнал базовой станции?
 Первый пожал плечами, – откуда мне знать.
  – Слушай, – начал сердиться второй, – твоя очередь не зюзюкать, кто в Узле связи работает, ты или Пушкин?
  – Я, – признался первый, – но Пушкин у нас тоже есть, электриком работает... кажется.
  – Вот претензии по отсутствующему в подземелье освещению будем ему предъявлять, а ты давай за пейджер отвечай.
 Первый помолчал и задумчиво произнёс:
   – Глубоко тут, сигнал ослаблен, деревянной двери запросто может хватить, чтобы перекрыть кислород этим Тамагочи.
  – Ясно, – вздохнул второй, – значит, на жидомасонский заговор списать не удастся?
  – Ну, это смотря как хотеть, – задумчиво ответил первый. – Что решаем, идём дальше или откладываем на потом, я батарейки для фонарика куплю по такому случаю.
Второй посопел в темноте и решительно махнул рукой, с шумом рассекая воздух, – Пошли наверх, за твоими батарейками.

        Наверху неприметный человек ещё раз осмотрел дверь, осторожно подцепил её за косяк и потянул на себя. Деревянная рама легко подалась и отклонилась от бетонной стены вместе с ободранной  филенчатой дверью. Человек  очень внимательно огляделся по сторонам, ловко подхватил дверь с боков, поднял и быстро удалился обратно, равнодушно перенося потоки срывающихся с ветвей водяных капель, сбиваемых торчащей в стороны дверью. Кусты за его спиной успокоились, ветви перестали сбрасывать воду с листьев, воцарилась прежняя сонная и сырая тишина.  На задней стороне памятника, на серой от влаги стене монолитного бетона остался еле заметный прямоугольник, чуть более светлый и сухой.

        Они поднялись вверх более уверенно, держась рукой за стену каждый со своей стороны, затем сверху донёсся стук и громкие энергичные ругательства. Первый замер, прислушиваясь. Ага, второй быстрее поднялся наверх и что-то там случилось. Выставив вперёд руку, заторопился наверх, пока не нащупал ворочающуюся впереди спину. 
  – Чего шумишь, – поинтересовался у второго.
Тот по инерции ещё ругался, но уже без энтузиазма.
  – Башкой стукнулся, – огрызнулся он, – шишка будет.
  – Обо что, – хладнокровно поинтересовался первый.
  – Об стену, как ни странно, – язвительно произнёс второй, – причём об бетонную!
  – Действительно, странно,–  произнёс первый, – там же дверь, причём деревянная, где ты стену нашёл? Ориентацию потерял и допустил правый или левый уклон в сторону от курса партии, единственно верного?
Второй озадачено промычал что-то неопределённое и завозился в темноте.
  – Стена, – наконец произнёс он странным голосом, – бетонная.
  – Понятно дело, что стена и что бетонная, – откликнулся первый, – я тебе скажу больше: с другой стороны точно такая же стена. Ты дверь-то распахни, скоро магазины откроются.
Второй не менее странным голосом ответил:
  – Впереди – стена...

        Первый протиснулся вперёд и зашарил руками. Двери не было. Спереди, справа, слева, повсюду, где доставали руки, под пальцами был холодный шершавый бетон. Монолитный бетон, безо всяких щелей и стыков плит.
  – Мы не туда свернули, – предположил он, отряхивая ладони от цементной пыли. 
  – Пошли, – второй застучал ботинками по ступенькам и быстро скатился вниз. Первый, задумчиво придерживая стену, не спеша последовал за ним. Внизу слышалась возня. Добравшись до нижней ступеньки, первый послушал некоторое время шумное сопение и поинтересовался, чего это он там в темноте делает? Выслушав весьма эмоциональный ответ, включающий кроме многочисленных родственников упоминание о том, где у негра  темнее всего, пожал плечами и вынул пейджер. Второй, застигнутый врасплох за ощупыванием стены ровным и мягким зелёным светом, замер, несколько мгновений молча моргал на Моторолу Адвайзор, потом звучно сплюнул и полез за своим НЭКом.
  – Совсем одичал, – бубнил он, отстёгивая модерновую цепочку от пояса.
В два  пейджера они быстро убедились, что никакой второй лестницы в подземном коридоре нет. Уходящий вправо тёмный туннель заканчивался лестницей вверх, по которой они только что спустились вниз.
  – Что делать будем, – буркнул второй, отключая в пейджере максимальную подсветку.
  – Думать, – меланхолично откликнулся первый.
  – Вот с тебя и начнём, – хлопнул его по плечу второй, – а я пока посижу.
Мигнув пейджером, он уселся на ступеньки и похлопал себя по карманам.
  – Чёрт, сигареты забыл,–  с досадой пробормотал он,  пошарил по карманам и грустно добавил, – и зажигалку тоже.
  – Вот и славно, – откликнулся первый, – тут и так с воздухом напряжёнка, только твоего вонючего дыма и не хватало для полного и окончательного превращения этого бункера в газовую камеру.

        Он прошёлся по коридору, посветил вдаль Моторолой, затем затих. Через некоторое время второй забеспокоился:
– Ты чего там, заснул стоя, что ли?
Первый отрицательно покачал головой, спохватился и продублировал голосом:
  – Не сплю, я думаю, согласно вновь утверждённому плану.
  – И каковы успехи, – заинтересованно спросил второй.
  – А сейчас узнаем, откликнулся первый, иди–ка сюда, а то корни пустишь.
Второй с протяжным вздохом, словно уже мучительно вырывал свои корни из родной земли, встал и пришлёпал, засопел из-за плеча:
  – Вот он я, чего звал–то? 
  – Или мне кажется, – задумчиво произнёс первый, – или одно из двух, вон там то ли чёрненькое белеется, то ли беленькое чернеется.
Второй затих ненадолго и объявил:
  – Врёшь ты всё, там что-то беленькое белеется, пошли давай, а то время идёт, дело стоит!
  – Тогда и мы постоим ещё немного, – возразил первый, – ты ничего не замечаешь вокруг?
Второй через несколько секунд удивлённо произнёс:
  – Сквозняк?
  – Угу! – откликнулся первый. – Двери нету и в помине, кругом голимый бетон, заметь: монолитный! А в морду лица нагло дует! Куда, интересуюсь узнать, воздух девается за нашими спинами?

        Они потратили не менее четверти часа, пока не признали своё поражение. Из уходящего вдаль коридора равномерно веяло тёплым сквознячком, а куда ветер дует, выяснить так и не удалось. Везде и вправду был монолитный бетон.
  – Тьфу на него, – сдался второй, – пошли отсюда, а то у меня уже мозги плавятся от всей этой мистики.
И они пошли...

        Туннель вёл куда-то вниз, в сторону Камы, под горку. Они прошли уже полчаса и по всему проходили где-то в районе Авангарда, вернее, с учётом поиска ветра, возле ЦУМа.
  – Вылезем мы в Горисполкоме, – пророчествовал второй, – в атомном убежище. Заодно проверим, как там с сохранностью стратегических запасов, а то есть хочется. 
  – Обжора, – буркнул первый, сосредоточенно ловя окружающие их ветерки и запахи. Он давно почувствовал кратковременные изменения  температуры воздуха и направления ветерка, в целом и общем так и веявшим им в лицо. Вот и сейчас сквознячок словно вильнул в сторону и похолодел. Он замер и включил подсветку Моторолы Адвайзора.
  – Ты чего, – не сразу остановился второй и смотрел теперь с нескольких шагов впереди.
  – Сквозняк изменился, – пробормотал первый, осматривая стену в зелёном свете экрана. Второй вернулся и прошёл мимо, – не туда смотришь, вон он, дальше, проскочили прилично.
Они отошли на десяток шагов назад и уставились на тёмную нишу в стене. Сквозняк уходил туда и холодил теперь спину.

        Второй деловито полез в нишу, подсвечивая НЭКом. Первый помогал, как мог, Адвайзором через его плечо, подсветка у Моторолы была куда мощнее.
  – Лестница! – отдуваясь, сообщил второй, выбираясь наружу из темноты ниши. – Довольно крутая, идёт вверх, Дальше, не поверишь: дверь! Как ни странно, такая же, как та, на памятнике Первостроителям.
  – Ну, что? – поинтересовался первый. – Полезли наверх, пора домой.
Второй помялся:
  – Там свет.
  – И что? – не понял первый, но потом насторожился. – Неужели  в самом деле бункер и, вдобавок, обитаемый? Трудно будет тогда вырваться без скандала наружу.
  – То-то и оно, – буркнул второй, – давай пока просто глянем через щёлочку, чего там и как?
  – А поместимся? – с сомнением посмотрел на неширокую лестницу первый.
  – Поместимся, – уверил второй, – там что-то вроде лестничной площадки. Давай за мной, – он исчез в нише.

        Они осторожно разместились возле чуть приоткрытой двери, через щель и в самом деле лился ослепительно яркий после получасового блуждания в темноте свет. Второй присел на корточки, первый пристроился сбоку и они стали смотреть наружу каждый на своём уровне. Через некоторое время второй смачно выругался шёпотом. Первый сдержался, но ему тоже было не по себе. Снаружи было солнце, яркий солнечный день и никакого тебе бункера. Место они определили сразу, дверь была в парке, судя по виднеющейся сквозь щели аллее характерного вида, у парадного входа со стороны ЦУМа, или Советской площади, кому как нравилось.
  – Слушай, – зашептал второй, – распогодилось-то как, а?
Первый кивнул и пробормотал, – осенью такое бывает. Ну, разведку считаем законченной?
Второй удержал его руку, – погоди, что-то мне тут не нравится.

        Первый недоумённо прижался носом к щели, всматриваясь в аллею. Парк как парк, аллея как аллея, народ гуляет, лоточники торгуют. Второй зашептал:
  – Гадом буду, неправильно это всё, подстава какая–то!
  – Да что там такого, – недоумённо спросил первый.
  – А ты на лотки глянь, когда видел в последний раз это чудо?
Первый присмотрелся. Лотки и впрямь будили странное чувство дежавю, они были старыми, неуклюжими, самодельными, каких давно уже не увидишь ни улицах Города. Витринки из мутноватого оргстекла с фанерными боковинками, большие яркие бутылки с газировкой ядовитых цветов. Да и народ одет в давно уже не модное, он с трудом вспомнил название дурацких штанишек в обтяжку на бегающих по парку девчонках: дольчики. Короткие прямые юбчонки из грубой варёной джинсы, вообще обилие джинсовых курточек и штанов, обязательно не совпадающих по цвету и стилю, маскарад какой-то.
  – Одежда, – пробормотал он.
  – Ага! – подтвердил второй.  Слушай, там что, какое-то шоу или карнавал или съёмки скрытой камерой, ума не приложу. Вылезем сейчас и попадём под раздачу, обгадят в ящике, не отмоешься.
  – А мы осторожненько, – утешил его первый, – быстренько налево, к забору и дёру, дёру.
  – Я не перелезу через те колья, – запротестовал второй.
  – А  я и не собираюсь, – откликнулся первый, – мы вдоль забора рванём, вниз, вдоль Советского проспекта, там дальше вход на Стадион, забор прерывается, там и наружу выйдем.
  – Голова! – одобрительно отозвался второй. – Пошли!
Они осторожно открыли дверь и вышли наружу.

        Снаружи их ждали сплошные разочарования. Во-первых, удрать вдоль забора от непонятного шоу не удалось, вся полоса вдоль железной остроконечной ограды густо поросла чертополохом, кустами и молодыми деревцами откровенно дикого вида.
  – Чё за дела, – пробормотал второй, – давно в парке не был, надо же, как всё запущено!

        Первый просто молчал, уставясь на дикие заросли. Он, в отличие от второго, часто бывал в парке и отлично знал, как тут всё выглядит. Это было неправильно. Не было тут столь диких зарослей! Второй принялся осматриваться вокруг. Первый с трудом оторвался от зарослей и присоединился к изучению. Они вышли из двери, расположенной на задней стороне обрамляющего вход в Парк портика с площадкой снаружи и спускающейся вниз лестницей внутри. Рядом стоял лоток с газировкой и сахарной ватой, суетились ярко и безвкусно разодетые дети, откуда-то доносилась музыка с ярко выраженными жестяными призвуками уличного громкоговорителя. Первый прислушался к мелодии и ритму. Богдан Титомир, с удивлением опознал он, сто лет не слышал эти песни. 
  – Однако, припекает! – поделился ощущениями второй, расстёгивая курточку. – Утром-то как холодно было, да?
  – Да, – согласился первый, не отрывая взгляда от короткой тени, лежащей вдоль аллеи. Тень отбрасывал лоток на колёсиках, возле которого толкались малышня и редкие родители. Тень была короткая и тянулась вдоль аллеи. Опыт фотографа подсказывали, что солнце сейчас сзади и высоко над горизонтом, яркость неба максимальная, условия съёмки...  впрочем, это всё было неважно. Важно было другое. Солнце было в зените! Он потянул второго за рукав и указал на тень. Тот недоумённо посмотрел на лоток, но вскоре насторожился.
  – Слушай, – начал он... Со стороны Советской площади  в парк с грохотом влетел разодетый в пух и прах парень на роликовой доске, прогрохотал по ступенькам лестницы вниз. Сейчас грохнется, мимолётно подумал первый. Парень красиво взлетел в воздух, исполнил недоделанный пируэт и шмякнулся об асфальт, проехавшись по нему пузом довольно далеко. Доска косо торчала на ступеньках, зацепившись маленьким колёсиком за торчащий край металлического уголка, охватывающего ступеньки.
  – Вот я не умею кататься, – громко сообщил второй, – я и не катаюсь!

        Парень, не сильно пострадавший при падении, злобно зыркнул на него, но связываться не стал. Он поднялся, слегка скособочившись, вернулся к ступенькам и выместил злость на них, выдернул доску из уголка, несколько раз со всей дури пнул металлический уголок ступенек, бросил доску на асфальт, пижонски запрыгнул на неё с разбегу и покатился дальше по аллее вглубь парка. Первый задумчиво смотрел на лестницу. Бетонные ступеньки были выщерблены практически до нуля, металлический уголок, некогда проходивший по наружному краю каждой ступеньки, теперь кое-где просто висел в воздухе, побитая пижоном ступенька вообще потеряла вид, уголок отошёл вверх, из-под него вылез наружу отломленный кусок стальной проволоки, когда-то составлявшей каркас ступеньки. Вырывая застрявшее колесо, парень сильно погнул крайнюю ступеньку лестницы, вернее, её наружный край, уголок отошёл наружу довольно сильно. Вот ведь урод, подумал второй, споткнётся кто-то, покалечиться может запросто.

        Он поднял глаза – в их сторону летящей походкой шла молодая девушка, длинное свободное платье развевалось вокруг её ног, в руках был яркий женский журнал, который она на ходу бегло изучала, ловко перелистывая большие страницы. Мгновенно проследив её траекторию – спасибо десяти годам занятий бальными танцами! – он скользнул навстречу и успел подхватить её за талию, когда она, налетев на оттопыренный уголок, на всём ходу полетела грудью на косо торчащий из лестницы стальной пруток, острый от коррозии. Девушка выронила журнал, влетевший на острый прутик, развернулась по инерции, и он остановил её движение вниз, замерев в классической позе весьма зрелищного движения танго. Ловко вывернувшись в основную позицию танго, он отпустил девушку, отступил на шаг, прислушиваясь к бормотанию второго за спиной.

        Девушка быстро поправила волосы, туманным взглядом глянула на него. Он инстинктивно погладил её по плечу, уверенным голосом произнёс, глядя в глаза:
  – Всё кончилось, всё хорошо! 
Глаза незнакомки мгновенно прояснились, расширяясь на половину лица.
  – Это Вы? – удивлённо и потрясённо прошептала она, глядя на него в упор. С этим трудно было спорить, и он подтвердил, что это – он. Девушка снова провела пальцами по волосам, поправила платье и подхватила журнал. Тот вырвался из рук и остался на ступеньке. Девушка потянула его снова, журнал растянулся и с треском сорвался-таки с острия, на которое ухитрился насадиться почти полностью. Девушка с запоздалым ужасом глянула на дырявый журнал, на торчащее из лестницы остриё, подняла взгляд на него, глаза были сияющие. Ничего не понимаю, думал он, не отрывая от неё взгляда. Левую руку тянуло назад, пришлось оглянуться. Второй тянул его обратно. Встретив его взгляд, он поднял на уровень глаз пейджер:
  – Сейчас половина десятого утра, да?
  – Ну да, – первый кивнул, глянув на экранчик.
  – А это что, – второй сварливо ткнул пальцем на полуденное солнце.
  – Полдень, – пробормотал первый, чувствуя на спине странный восхищённо–ожидающий взгляд незнакомки.
  – Пошли–ка отсюда, – решительно потянул его второй, направляясь к двери.
  – Куда ты, – недоумённо произнёс он, хотя самому хотелось скрыться хоть в будку лоточника, столько набиралось несуразностей вокруг.

        Внезапно накатила такая волна ледяной угрозы, что оба, не сговариваясь, метнулись в дверь и захлопнули её за собой.
  – Что за... – выдохнул второй.
  – Дверь держи, – огрызнулся первый, изо всех сил вцепившись в торчащую изнутри ручку. В это мгновение дверь вырвалась из его рук и оба полетели вниз по лестнице, мешая друг другу.

        Из-за спины девушки, тоже ощутившей угрозу, появилась невзрачная с виду фигура, подскочила к двери и дёрнула её на себя. Дверь послушно распахнулась. Через плечо незнакомца девушка увидела розовую стену оштукатуренного портика, к которому была просто прислонена немного обшарпанная деревянная дверь.  Невзрачный тип закрыл дверь, подёргал косяк, ухватился за середину обеими руками, легко поднял дверь и повернулся назад. Мимоходом обжёг взглядом, затем обошёл, как столб и скрылся из виду. Она обернулась. Вокруг никого не было.

        Поодаль вертелись два пацана, мешая друг другу сорвать пробку с ядовито-красного лимонада, по траве носились дети, вдали стучали об асфальт роликовые доски, из зарослей слева вылезла побитая жизнью дворняжка, вильнула было в её сторону хвостом, но, не увидев в руках ничего съестного, сразу потеряла интерес и уткнулась носом в землю, продолжая бесконечные поиски. Незнакомца нигде не было видно. Он просто исчез. Девушка повертела головой, растеряно развела руками, с сожалением осмотрела испорченный журнал, скатала его в трубочку, сунула в ближайшую урну и, осторожно ступая по искалеченным ступенькам, выбралась из Парка.

        Теснота лестничного пролёта спасла им жизнь. Они падали рядом, притормаживаясь боками о бетонные стены и не разбились о бетонный пол, а лишь отшибли пятую точку. Оба замерли, глядя вверх, но никто не врывался следом, хотя дверь всё-таки вырвали из рук. Странно это, подумал он.
  – Хорош валяться, – буркнул он и полез наверх.
  – Ты куда, – догнал его оклик второго, но он уже стоял наверху и осматривался. Потом хмыкнул и не спеша спустился вниз. Нажал кнопочку на пейджере, осветил пыльного товарища и спросил, сильно ли он удивится, узнав, что наверху каменная стена и никакой тебе двери? Тот вскочил было на ноги, но потом подумал и звучно плюнул, уверив, что даже не подумает проверять. Пейджер погас. В полной темноте первый по памяти обогнул второго и присел к стене, втянув ноги. Что-то загремело под ногой, ударилось в стену. Рядом шумно присел второй.

        – Что ты обо всём этом думаешь? – поинтересовался второй.
  – Что тут думать, – меланхолично ответил первый, – прыгать надо.
  – Ну, так прыгай, кто мешает, – не унимался второй. Первый вздохнул и начал:
  – Итак, прыг первый ты и сам заметил, полдень тут, а не десятый час утра.
  – Заметил, – после паузы согласился второй, – я ещё и травку заметил и листочки. Лето вокруг, солнечный денёк этак в июне или начало июля.
  – Лето, – послушно согласился первый, – хотя я думаю, скорее начало июня, листва ещё яркая, молодая.
  – Да уж, – буркнул второй, – на дождливую осень 2002 походит слабо.
  – Вот тебе и прыг второй! – поднял невидимый в темноте палец первый. – Я могу допустить, что вокруг массовое помешательство на лихих девяностых, или фильм снимают, или там маскарад какой, но скейтборд ты заметил?
  – Заметил, – подтвердил второй, – трудно было не заметить такого колоритного кадра.
  – А роликовую доску его заметил?
  – Ну–у–у,  – замялся второй, – доска она и в Африке доска, а что?
  – Доски бывают разные, скажу тебе по секрету, – начал второй. – Я на них в своё время покатался всласть. Скейт у того кадра был дрянной. Самый дешёвый, за 28 рублей, понимаешь?
  – Не очень, – после паузы ответил второй.
  – Деньги были ещё большие, – подсказал первый, – и стоили дорого. Двадцать восемь рублей, не тысяч, заметь, и скейт этот гнилой, без подшипников.
  – Гонишь, откликнулся второй, – без подшипников он и метра не проедет.
  – Проедет, – не согласился первый, – у него между осью и роликом дырка большая, в неё набиты шарики от подшипника, просто набиты, без сепаратора, без обоймы.

        Второй присвистнул, помолчал, резюмировал:
  – Это же одноразовая хреновина получается.
  – Точно, – подхватил первый, – как ни крутись, жили эти скейты пару–тройку сезонов, потом колёса крутились куда угодно, доска болталась как угодно, падать можно было как угодно, а  вот ездить – увы. Да и доски там нет, белый скользкий пластик вроде полиэтилена. Так вот, доска у этого клоуна была в порядке, новенькая. Ну, почти новенькая, шум колёс был прерывистый, значит, второй сезон катается. Повыкидывали эти доски все до единой уже к середине девяностых и ездили только на нормальных, сорокарублёвых или на пятидесятирублёвых досках.
  – А у тебя какая была, – заинтересовался второй.
  – Почему была? – пожал плечами первый. – И сейчас есть, только ездить некогда стало. Обе доски у меня есть, за сорок рублей с изогнутым хвостом, скоростная, и за полста рублей, с прямой площадкой, более устойчивая. Так что клоун тот никак не мог кататься на этой доске после середины девяностых.  Далее, прыг третий, ларёк с газировкой, которую только в лихие девяностые и продавали, крашеную чуть ли не флуоресцентными анилиновыми красителями.
  – Кстати, о газировке, – мрачно вставил слово второй, – ты видел, как пацаны свою светящуюся воду покупали?
  – Н–н–нет, – неуверенно откликнулся первый, – я девчонку там ловил на лестнице.
  – Красиво, кстати, поймал, – оценил второй, – хороший охотник, добытчик! 
Ойкнул, получив локтем в бок и поспешил вернуться к теме.
  – Парни воду покупали за деньги.
  – Вот это действительно странно, – хмыкнул первый, – а почему не за полинезийские раковины моллюсков?
Второй не стал отвлекаться и продолжил:
  – Ты деньги по внешнему виду помнишь?
  – Разумеется, – откликнулся первый, – а что?
  – Какие они по цвету? В общем, в целом, я не по деталям узора.
  – Ну–у–у, – начал первый, – светло-коричневые, тёмно-синие, голубые, розовые.
  – Правильно, – согласился второй, – сто рублей, пятьсот, тысяча, пять тысяч, да?
  – Да, – подтвердил первый, не понимая, куда клонит товарищ.
  – А фиолетовые деньги есть?
  – Есть, – автоматически откликнулся первый, – пять тысяч рублей образца 1994 года!
  – Нумизмат ты наш, – похлопал его по колену второй, – правильно! Так вот, пацаны расплачивались за ядовитую водичку фиолетовыми денежками! Зуб даю, вот те крест, честное пионерское!
  – Суровая клятва, – оценил первый, – но ты забыл поклясться аллахом.
  – Достаточно и этого, – отмахнулся второй. – И бумажки, кстати, были разные, частью новенькие, частью согнутые,  частью вообще лохматые и  в гармошку скручивающиеся.
  – То есть, не на принтере напечатанные для маскарада, – догадался первый.
  – Не для маскарада, это уж точно, – согласился второй, заметно мрачнея.
  – Хорошо, – подытожил первый, прыг четвёртый – денежки. Тогда прыг пятый. Там дальше, на перекрёстке аллей заметил парня на роликовой доске? На скоростной доске, за сорок рублей, он на двух колёсах норовил кататься, и весьма успешно, кстати. Я знал этого парня, он в 96–м в армию ушёл.
  – Знаю, – мрачно подтвердил второй, – я этого парня знаю. Он погиб на второй чеченской, в том же 96–м.

        Они помолчали.
  – Вот, – закончил первый, – я попрыгал.
  – Я тоже, – буркнул второй, – и ещё прыгну.
  – Прыгай, – согласился первый, – итак, прыг шестой?
  – Журнал! – буркнул второй. – Девчонка твоя журнальчик листала, видел?
  – Видел, хлипкий журнальчик, проткнулся как промокашка, на том острие.
  – Отвратительный журнал! – с чувством произнёс второй. – Мне супруга в девяностые всю плешь проела этим журналом! Я, как последний дурак, после ночной смены  метался по всему Городу, задрав хвост, вместо того чтобы отсыпаться, как все нормальные люди! Искал его по киоскам, пока она, супруга дорогая, в своей конторе задницу отсиживала. Я тебе точно скажу, пропал этот журнальчик в середине девяностых, и слава Богу! Потом пошли нормальные глянцевые, по нормальным ценам, супружница быстро отвыкла денежки выбрасывать на глянец.
  – Да, – вздохнул первый, – хороший такой прыг, завершающий.
  – Девяносто четвёртый, короче, – буркнул второй.
  – Что, – не понял первый.
  – На журнале год выпуска: девяносто четвёртый, – терпеливо повторил второй.
  – М-да, – неопределённо откликнулся первый.

        – Знаешь, – после паузы проговорил второй. Первый на ощупь нашёл его руку и сильно ущипнул. Тот дёрнулся, выругался, завозился.
  – Угадал? – поинтересовался первый.
  – Угадал, – мрачно откликнулся второй, шумно растирая руку, – мне так хотелось проснуться, а ты обломил.
Завозился снова, дрыгая в темноте ногами.
  – Ты чего, – осведомился первый, – судороги начались?
  – Банку ищу твою, хоть пну от души.
  – Какую банку? – не сразу понял первый. – А, это... судя по звуку, никакая не банка, горшок какой-то или пластиковая каска, строительная.
  – А мне плевать, я её пнуть хочу, – не унимался второй, чертыхнулся и включил пейджер. Поводил по сторонам, ничего не увидел и сварливо поинтересовался, где этот строительный горшок? Первый призадумался и ткнул рукой:  – Туда улетела.

        Посветил сам Адвайзором, разогнав темноту ещё дальше. На полу ничего не было. Ни каски, ни горшка, ни даже банки.
  – Ну и где, – не отступал второй. Первый поводил по сторонам пейджером и почал плечами.
  – Стукнулась вон там, но звука отскока не слышал.
  – Ну и где она, – настаивал второй. Первый повертел головой, оглянулся на проём лестницы и признался:
  – Точно не скажу, но вероятнее всего напротив Книжного магазина валяется на тротуаре, аккурат посреди девяносто четвёртого года.

        Он ошибался. После нечаянного пинка предмет, похожий на строительную каску разве что округлым куполом, но отличающийся от каски наличием двух неправильной формы глазниц и парой жёлтых клыков по нижнему краю, после удара о стенку туннеля откатился не на тротуар девяносто четвёртого года. Кувыркаясь и подскакивая на кочках, он скатился по пологому травянистому  склону холма в сторону заболоченной рощицы, раскинувшейся на месте Советской площади и уходящей вдаль, до широкой и заболоченной реки. Рощица состояла из чешуйчатых или покрытых шерстью толстых голых стволов неведомых деревьев, уходящих в стелющийся поверху туман, в котором скрывались их кроны. Внизу переплетались мощные корни, поросшие раскидистой порослью с широкими округлыми развесистыми листьями, под которыми поблёскивали маняще красные ягоды. Шум, визг, сопение, неумолчно раздающиеся в этом мире, на мгновение утихли, пока череп катился по склону, затем возобновились с прежним остервенением. Жизнь продолжалась...

        К счастью, оба невольных пленника туннеля этого никогда не узнали, чисто случайно прислонившись к его противоположной, безопасной стене. Впрочем, случайность ли это, сказать было трудно. Точно так же не заметили они в темноте, что эмоциональные плевки второго бесследно исчезали в казавшейся абсолютно монолитной бетонной стене, до которой они чуть-чуть не дотягивались ногами, отдыхая и приходя в себя, прислонившись к другой стене. Тот, кому внезапно достались эти плевки в неведомом мире, не мог выместить на них обиду, так как никакой стены там не было и прилетали плевки, как и давешний череп неведомого существа, прямо из воздуха, струящегося душным маревом. Безвинно оплёванный хищник покрутился на месте, принюхиваясь к неизвестному запаху, и вернулся к текущим вопросам выживания.

        – Пошли, – предложил первый.
  – Куда? – поинтересовался второй.
  – Туда, – махнул в темноте рукой первый.
  – А почему не туда, – донёсся из темноты голос второго.
  – Будем считать, что это Каракумы! – предложил первый. – Значит, Ашхабад: там. Пошли?
  – Пошли, – засмеялся второй и с деланным кряхтением поднялся на ноги. Они двинулись дальше, подставив лица ненавязчивому сквознячку, равномерно обдувающему их со стороны дальнего конца туннеля.

        – Как ты думаешь, – через несколько минут спросил второй, – где мы идём?
  – В туннеле, – пожал плечами первый, – а что?
  – Я не о том, – терпеливо продолжил второй, – где мы идём под Городом, а?
  – Ну–у–у, – прикинул первый,–  туннель идёт приблизительно прямо, значит, где-то под Стадионом топаем, а что?
  – Да я всё думаю, где мы вылезем на этот раз, – признался второй. Первый понял и пожал плечами:
  –  Выйдем, посмотрим.
  – А я вот прикинул, – оживился второй, – мы вылезем где-нибудь в восьмидесятых.
  – Не факт, – откликнулся меланхолично второй. 
  – Ну, ты посчитай! – настаивал второй. – Восемь лет разница между выходами, так?
  – Не факт, – повторил первый, – это смотря где дверь окажется.
  – В смысле? – не понял второй. – Вариантов-то нет, будет ниша, будет дверь.
  – Не факт, – снова покачал головой первый, – ниш было много.
  – Что? – Второй даже споткнулся в темноте, чертыхнулся и включил свет. – Ты чего говоришь-то?
  – Мы прошли несколько ниш, – спокойно ответил первый.
  – И ты молчал, – обиделся второй.
  – А чего говорить, когда нечего говорить? – отмахнулся первый. – Пошли давай, нечего митинговать на ровном месте.
Они двинулись дальше. Пейджер погас. Они шли на далёкий свет в конце туннеля.
  – Ты заметил, что сквозняк меняется, – спросил первый.
  – Нет, – растерянно ответил второй, – а он что, меняется?
  – Меняется, – подтвердил первый. – Немножко и нечасто, но меняется. Не скажу, что именно меняется, но я чувствую, как бы иное дуновение возникает.
Он замолчал.
  – И что, – поинтересовался второй, прерывая затянувшуюся паузу.
  – В тех местах были ниши, – задумчиво продолжал первый. – Пустые. Ну, ни лестницы, ни двери. Просто неглубокие такие ниши, как для памятника или статуи, видел, наверное, во дворцах и музеях?
  – Видел, – подтвердил второй,–  на заводской проходной дедушка Ленин стоит в нише. Это ты всё в темноте разглядел?
  – Зачем в темноте, – удивился первый, – я подсветку включал, ты не заметил разве?
  – Да заметил, конечно, но думал: дорогу освещаешь.
  – Не дорогу, – вздохнул первый, – стены. Были ниши, были. И куда они вели, Бог весть.
  – М-да, – неопределённо протянул второй, – и что теперь?
  – А ничего, – пожал плечами первый, – топаем дальше, без шума и пыли, согласно вновь утверждённому плану. Так что время придётся определять вручную... Стоп, – скомандовал он в темноту, ощутив поворот сквознячка.
  – Ниша, – догадался второй.
  – Ниша, – подтвердил первый, – причём не пустая, судя по ветерку. Ты готов?
  – Как пионер, – вздохнул второй, – включай свой прожектор, у меня батарейка садится уже. Жрать-то как хочется, – с тоской добавил он. – Может, попробуем подкрепиться там, наверху?
  – Попробуем, – согласился первый, – у тебя в кармане, случаем, трёшка не завалялась?
  – Тьфу! – звучно откликнулся второй. – Вот засада-то, а? Хорошо американцам, да? У них баксы и сто лет назад баксы были.
  – Ошибаешься, – возразил первый, – каждые десять примерно лет они меняются и старые изымают из оборота, если заявиться в прошлое с нынешними купюрами, враз в кутузку надолго усадят за подделку, причём за грубую подделку.
  – Ну, ты меня утешил, – воскликнул второй, – а то я уже начал волноваться за янки, никакой тебе романтики.
  – Кино, поди, вспомнил, – поинтересовался первый, – смотрели как-то в конце семидесятых, как там герои крайне героически прорубались к упавшему полвека назад самолёту с благородной целью помародёрствовать среди трупов. И они там в конце концов  с крайне счастливыми рожами на лицах вытащили из того ероплана здоровенный такой чемодан с тогдашними баксами и вопили над ним, теперь мы богаты, мы миллионеры!
  – Ха, ты тоже помнишь? – оживился второй.
  – А то! – гордо подтвердил первый. – Такая наглая туфта была, до сих пор забыть не могу.
  – Да ну, – подозрительно откликнулся второй, – это ты сейчас весь такой умный, а тогда, небось, тоже слюнки пускал?
  – Не  пускал, – вздохнул первый. – Я же тогда уже вовсю был коллекционером, забыл?
  – А, да, точно, – согласился второй, – был, и что?
  – А то, – назидательно ответил первый, – справочники надо читать вдумчиво! И если там написано, что эмиссия была тогда-то и тогда-то, номиналы такие и этакие, то надо понимать: смена купюр со стодолларовых на стотысячные говорит о несовместимости денежек разных времён. Вот когда я стал таким умным, как сейчас, узнал слово гиперинфляция, а тогда просто помнил, что деньги были очень и очень разные за какие-то полвека в тех же самых штатах.
  – Понятно, буркнул второй, – замяли, наверх–то лезем или будем Госдуму изображать?
  – Полезем, – откликнулся первый и включил подсветку на пейджере.

        Пока они лезли наверх по лестнице, второй неожиданно спросил:
  – А у них была гиперинфляция или ты просто так, для красного словца ляпнул?
  – Была, – рассеянно ответил первый, – ещё как была, просто врать они умеют, дай Бог каждому, вот и парят мозги всему миру про свой демократизм и райские кущи. Прибыли!

        Он остановился, осматривая дверь.
  – Что-то новенькое, – пробормотал он, когда рядом появился второй.
  – Да уж, – согласился тот, оглядывая вполне приличную на вид дверь, тоже деревянную. Они глянули через щёлочку наружу и ничуть не удивились царившему там солнечному дню.
  – Что-то непохоже на стадион, – с сомнением пробормотал первый. Второй глянул, покрутил головой, шёпотом выругался и распахнул дверь. Они шагнули наружу. Вокруг был маленький и очень уютный дворик, огороженный деревянным штакетником, роскошные кусты цветущей сирени, за заборчиком высились трёхэтажные дома с характерной красно-белой окраской углов и балконов. Советский проспект, район Дома Советов, узнал первый, вон там жила бабушка с мамой, ещё до моего рождения, а вон там и сам Дом Советов возвышается, с роскошными квартирами для начальства вверху и квартирками для рабочих внизу. Откуда-то доносилась смутно знакомая песня, вернее несколько песен. Он прислушался. С разных сторон долетали песни группы Модерн Токинг, причём разные песни. Общим была только слащавая музыка и голоса.

        Послышался шум и возня. Он глянул влево. Трое парней лет двадцати тесной кучкой топтались на месте, потихоньку смещаясь к большому кусту сирени в углу двора. На мгновение среди джинсов мелькнули голые ноги в красных сандалиях и он, не раздумывая, ринулся вперёд. Сзади с секундным опозданием затопотал товарищ. Двое парней обернулись и шагнули навстречу.
  – Вам что, больше всех надо? – начал было самый смелый, засовывая руку в карман брюк. – Так мы сейчас...
Договорить он не успел. Первый, подскочив почти вплотную, резко ушёл влево, прикрываясь чуть приотставшим парнем, затем зашёл говорившему за спину и, пока тот разворачивался, дёргая застрявшую в кармане руку, аккуратно и сильно толкнул того на второго. Повернувшись к другому представителю дворовой шпаны, уже шагнувшему со сжатыми кулаками навстречу,  резко присел, сворачиваясь спиралью и подсёк его в пятку, в последний момент чуть приподняв стопу.

        Парень, получивший сильнейший удар в лодыжку, мгновенно кувыркнулся на спину, задирая ноги, и завопил, ещё в воздухе хватаясь за ногу. Удар спиной о землю на несколько секунд заткнул ему рот, сорвав дыхание, но вскоре он завопил снова. Сзади донеслось несколько глухих ударов и шум падающего тела. Второй не подкачал и встретил хулигана, как родного. Первый вспомнил коронную фразу второго : "я те покажу, как ноги задирать!", после которой обычно следовал пинок в ухо или в ребро.

        Всё заняло несколько секунд, третий любитель бесплатных развлечений по-прежнему тащил жертву, теперь уже хорошо видно, что девчушку лет тринадцати – четырнадцати в жёлтом платьице, в сторону развесистого куста сирени. Мельком проследив направление, отметил вставленные между ветвей на уровне земли листы фанеры, усмехнулся. Штаб, значит, оборудовали, ну–ну. Девчонка извивалась и пиналась молча, но решительно. Пока первый настиг парочку, они уже почти дошли до сирени. В паре метров от штабика третий пакостник получил-таки хороший пинок точно в копчик и взвыл, добавляя свой вклад в арию катающегося по земле ушибленного в пятку товарища.

        Девчушка мгновенно вывернулась из его рук и стало понятно, что парень закрывал её рот ладонью.  Пока первый делал шаг в сторонку, чтобы как следует добавить куда надо, она подскочила к обидчику и вцепилась тому в запястье молодыми и крепкими зубами. Парень взвыл на два голоса, размахнулся другой рукой. Пришлось перехватывать её и заламывать классическим ментовским приёмом. Парень стряхнул–таки девочку со своей руки, но она тут же ринулась обратно. Первый перехватил её на полдороге за талию, на мгновение оставив хулигана на свободе, крутанулся с девочкой, почти как в вальсе и вложил всю удвоенную силу в новый пинок под копчик. Что-то явственно хрустнуло, парень улетел головой вперед, вышиб из ветвей одну из фанерок и наполовину застрял в глубине своего штаба. Выл он уже не переставая, но всё-таки попытался встать, развернувшись на бок. Пришлось подойти и не слишком сильно, но очень больно пнуть в пах. Вот теперь он свернулся клубочком и перестал проявлять двигательную активность, заодно и снизив громкость воплей. Девчонка молча рвалась из рук, не спуская яростных глаз с обидчика, разбрызгивая слёзы  по сторонам. Первый осмотрел её и ловко перехватил за плечи, встряхнул пару раз, развернул лицом к себе.
  – Ну, ну, остынь, – спокойно и властно произнёс он, глядя в её глаза, полные слёз и гнева. – Всё кончилось, всё позади, ты меня понимаешь?

        Девочка дёрнулась ещё несколько раз, уже для порядка, вырвалась из ослабленной им хватки, отвернулась, дёрнула рукой, отбрасывая набок растрёпанную чёлку.
  – Всё хорошо, – повторил он, на всякий случай снова приобнял её за плечи, подумал мгновение и со словами "всё хорошо" провёл руками по её плечам и спине. Девчонка замерла. Обернулась к нему и уставилась с удивлением. Да, да, подумал он, вот так и работает раппорт передачи положительных эмоций. Глянул в её глаза, поинтересовался:
  – Порядок?
Девочка неуверенно кивнула в ответ, глядя недоверчиво и напряжённо. В её глазах мелькнуло какое-то воспоминание, она встрепенулась и широко распахнула глаза и уставилась на него. Он присел, улыбнулся, глядя снизу вверх, подмигнул. Она несмело улыбнулась в ответ, по-прежнему глядя с надеждой и ожиданием.
  – Знакомиться будем, – спросил он.
Она кивнула.
  – Меня зовут... – Он не договорил.  Раздался сердитый возглас, резко хлопнула калитка, во дворе появилась невысокая, поджарая старушка в простом длинном платье и сильно потрёпанном ватнике. В руках она держала метлу, причём её хват, умелый и крайне опасный, заставлял задуматься о боевом прошлом бабульки. Сзади послышался голос второго. Первый спокойно выпрямился, глядя на старушку спокойно и открыто. Одним взглядом оценив обстановку, она остановилась и перехватила метлу уже более мирным образом, поставила тыльной стороной на землю и опёрлась на неё, как на посох. А она и впрямь боевая, подумал первый. Вон как обстановку просчитала, сразу заметила отдыхающих, всех троих, нас обоих, внучку, а это явно её внучка, и поняла, что боя не будет. А ведь она запросто их всех одной метлой могла отметелить, весело подумал он, глядя на её обветренное лицо с острыми, глубоко посаженными глазками.
  – Бабушка, – раздался сзади голос второго. Оглянувшись, первый заметил, как тот потирает правый кулак, слегка морщась:
  – Бабушка, – проникновенно повторил второй, – хлебушком не угостите?
Вот ведь нахал, с восхищением подумал он, глядишь и выдадут паёк на самом деле. Старушка зыркнула на девочку, та виновато глянула ему в глаза, улыбнулась и пошла к калитке. Пропустив внучку, старушка вышла. Калитка хлопнула.
  – М-да, вот и поговорили, – развел руками второй, – чёрт, как пальцы ушиб, а... Морда каменная у него, что ли?
  – А чего ты с голыми кулаками против кости попёр?
  – Да ты знаешь, – задумчиво ответил второй, осматривая лежащего в полной отключке парня, – ноги пачкать не хотел. Кроссовки новые, оттирай потом кровавые сопли.
  – Эстет, – покрутил головой первый, нагнулся, потянул парня за рукав. Рука безвольно вылезла из кармана, разжавшиеся пальцы отпустили рукоятку ножа.
  – Хочешь сувенир, – спросил он у второго. Тот глянул вниз, попинал нож, поморщился:
  – Дрянной ножик.
Осмотрелся и принялся пинать бандитское оружие к гаражу, за которым рос штабной куст сирени. Ловко поддел нож носком кроссовки и закинул лезвие на обломок кирпича, поправил его там и, примерившись, точным ударом перебил нож у самой рукоятки:
  – Я же говорил: дрянной ножик.

        Сзади хлопнула калитка. Оба стремительно оглянулись, но это вернулась давешняя бабушка, уже без метлы. Обойдя валяющихся на земле парней, как кучки мусора, она приблизилась и сунула второму газетный свёрток. Они переглянулись.  Бабушка исчезла так же внезапно, как и появилась.
  – Выпросил–таки милостыню, да? – усмехнулся первый.
  – Честно заработал, – обиделся второй, – вон как уложил этого гада, душа радуется.
  – Ладно, Мухаммед Али ты наш, лопай и давай дальше думать будем.
Они оглянулись на дровяной сарай, на котором располагалась приоткрытая дверь.
  – Тебе не кажется, – задумчиво поинтересовался первый, – что это одна и та же дверь?
  – Не знаю, – пожал плечами второй, аккуратно разворачивая газетку. – О-о-о, – изумился он, – бутерброды! С колбасой! А запах, запах–то какой!!!

        Снова хлопнула калитка.
  – Вот ещё что-то принесли, – повернулся второй и замер. Первый круто развернулся и они уставились на стоявшего у калитки невыразительного  человека неопределённого возраста в неопределённо серой одежде, сосредоточенно разглядывающего их злыми холодными глазами. Человек целеустремлённо двинулся вперёд и они молча ринулись к двери. Оба успели вовремя. Первый привычно извернулся и схватился за ручку, прижимая дверь к косяку. Через мгновение ручка пропала из пальцев и он снова полетел назад. На этот раз второй был начеку и перехватил его у самой лестницы. Первый нашарил на поясе пейджер и щёлкнул кнопкой. В тусклом свете экранчика они увидели со всех сторон бетонную стену без малейших следов двери.
  – Вот, – удовлетворённо произнёс второй, – а я бутерброды уберёг! Слушай, чего он на нас кинулся, а?
  – Наверное, тоже есть захотел, – буркнул первый, подсвечивая пейджером лестницу.
  – Ни фига, – не согласился второй, – на одного накрывали! Ну, максимум на двоих, – поправился он, – третий точно лишний! Они спустились вниз. Второй шумно развернул газету, первый снова включил подсветку.
  – Будешь, – протянул ему бутерброд второй.
  – Не хочу, – качнул головой первый.
  – Значит, половину, – согласился второй и протянул ему половинку бутерброда. Бутерброд действительно был вкусным. Свежий ржаной хлеб, тонкий слой натуральнейшего сливочного масла и ломтик колбасы, сделанной из натурального мяса.  М-да, подумал он, уминая вкуснятину, как много мы потеряли, а что взамен? Пейджеры, интернет, синтетическую еду. Он проглотил последний кусочек и вздохнул.
  – А колбаса-то за два двадцать, – авторитетно заявил второй.
  – Точно, – согласился первый, – самая вкусная была именно за два  двадцать.
  – Как ты думаешь, – спросил второй, облизывая масляные пальцы, – куда мы попали?
  – Середина восьмидесятых, – откликнулся первый.
  – А почему не начало?
  – Потому что от голода у тебя уши заложило, – ответил первый. – Иначе ты бы услышал, что за музыка из каждого окна жарила.
  – А что музыка, диско как диско, – пожал плечами второй,  – я и говорю: восьмидесятые. Может и начало, может и конец.
  – Не может, – покачал головой первый, вновь нажимая кнопочку погасшего пейджера. – Это, прогрессивный ты наш, Модерн Токинг был.
  – Во-во, – обрадовался второй, – восьмидесятые! 
  – Согласен, – кивнул первый, – только вот так, из каждого окна, она только в самом начале жарила, потом как-то поутихло это поветрие. А начало Модерн Токинга у нас: восемьдесят шестой год! Я в Крыму был, в Алупке отдыхал всё лето, так там дискотека была. Половину вечера местные лабухи отрабатывали, половину дискотеки  сэр Магнитофон наяривал эту самую чери, чери леди, оскомину набили по самое немогу. Последний писк моды, новейшие веяния! Так что это был либо восемьдесят шестой, либо восемьдесят седьмой год, не позже. 
  – Да-а-а, – мечтательно протянул второй, – у нас на работе все девчонки от этой песни просто млели, таяли в руках.
Он мечтательно закрыл глаза.
  – Ну и дуры, – буркнул первый, прислушиваясь к тишине.
  – Это ещё почему? – встрепенулся второй. – Нет конечно, все бабы дуры, это понятно, а всё же почему?
Первый наконец отвлёкся от своих мыслей и буркнул:
  – Ты клип с этой песней помнишь?
  – Не-а, – равнодушно ответил второй, – а должен?
  – Дело вкуса, – согласился первый, – но я напомню. Там этот сладкоголосый чудик с собаченцией таскался.
  – Да, точно, я вспомнил, – откликнулся второй, – тогда эти псинки чуть в моду не вошли.
  – Вот, – продолжил первый, – это и была Леди.
  – Какая леди, – недоумённо переспросил второй.
  – Из песни, – развеселился первый, – из песни! Это она чери Леди и есть, это про неё так сладко пел тот придурок, а не про настоящую девчонку. Так что потому дуры, что млели от песни, восхваляющей псину, думая, что это про них.
  – Да ты что, – развеселился и второй, – шутишь?
  – Ничуть, – ответил первый, – так и есть. Он дико любил свою собачку и посвятил ей эту песню.
  – Знаешь, – помолчав, признался второй, – а многие как раз и подходили под эту песню, да. Как там в объявлениях писали, продаётся щенок овчарка, ага. Вот они и продавались, девочка, мать их, щенки...
Он вздохнул.
  – Ты прав, это восемьдесят шестой.
  – Да ну, – удивился первый, – и как ты определил?
  – Элементарно! По газете, Ватсон, по газете! – Он скомкал газету и метнул её в стену. Газета бесследно исчезла.
  – Понял? – многозначительно произнёс он.
  – Нет, – честно признался первый.
  – Я тоже, – вздохнул второй, – пошли, что ли?

        Газетный комок шлёпнулся в полуметре от него и покатился по брусчатке. Милиционер быстро поднял голову и внимательно осмотрел открытые форточки в доме за нешироким палисадником, огороженным низеньким деревянным штакетником. Постояв несколько минут и не заметив никакого шевеления в окнах, осмотрелся по сторонам и поднял с мостовой газету. Нашёл глазами ближайшую урну и ловко закинул в неё смятый газетный листок, от которого вкусно пахло колбасой.

        Ещё раз осмотревшись, вернулся на прерванный маршрут, привычно поправив за ремнём белую гимнастёрку, сгоняя складки на талии за спину, мимолётно коснулся кобуры на боку и поправил слегка сбившуюся при наблюдении за окнами белую фуражку. Он шагнул вперёд, бросив профессионально-бдительный взгляд на встречного прохожего, невзрачного и бесцветного, прошмыгнувшего, как мышка. Проходя мимо урны, невзрачный человек замер, хладнокровно пошарил в ней рукой и вынул газетный комок, глянул мельком и сжал в кулаке. Когда он разжал пальцы, ладонь была пуста. Отметив внезапно стихшие шаги прохожего в паре метров за спиной, милиционер мягко развернулся влево, кладя руку на кобуру и замер. Улица была пуста.

        Стоя на месте, милиционер обвёл взглядом окрестности, вслушиваясь в городскую тишину, пронизанную всевозможными звуками, привычными, а потому незаметными. Было тихо и пусто. Он прошёлся по тротуару, не снимая руки с кобуры, глянул вглубь прохода  между сараями, покосился на переулок, до которого было далековато, снова глянул в проулок, прислушался. Он был достаточно опытным и не верил в чудеса. Незнакомец скрылся, скорее всего, именно здесь, и теперь его ни за что не отыскать в лабиринте сараев и дровяников. Попытался мысленно составить словесный портрет и с удивлением понял, что не запомнил абсолютно ничего, прохожий был совершенно неприметным.

        Милиционер подумал и решил пока ничего не предпринимать, такой неприметный товарищ вполне мог оказаться коллегой, работающим в гражданском, а не в форме, и не стоило поднимать шум, не имея достаточных на то оснований. Он внимательно осмотрелся в последний раз, развернулся на каблуках и пошёл дальше, убрав, наконец, руку с кобуры.

        Ничего этого друзья не знали, пропавшая газета, как и сгинувшая ранее не то каска, не то банка, были неким фокусом, который приходилось учитывать и только. Они пошли дальше, стараясь держаться подальше от таких простых на вид стен.
  – По-моему, никакой это не бетон, – в конце концов не выдержал второй.
  – Конечно, не бетон, – согласился первый. – Никакой бетон не может мгновенно появиться взамен деревянной двери.
  – Но ведь хрень полная, – с досадой произнёс второй, – фантастика какая–то.
  – Да уж! – неопределённо ответил первый. – Хорошо хоть бутерброды были настоящие, да?
  – Ага, – согласился второй, – хотя бутерброды были неправильные.
  – Точно, – поддакнул первый, – кончились слишком быстро.

        – Восемьдесят шестой, – через десяток шагов мечтательно произнёс первый, – я сейчас в Алупке отдыхаю, в Ялту езжу, на пляжах валяюсь. Эх...
  – Да, – грустно подтвердил второй, – хорошее было время, да.
  – Да! – эхом откликнулся первый. – Я тогда монтёром работал, зарплата была восемьдесят рублей с копейками, в Крым летал самолётом туда, самолётом  обратно, и там провёл почти всё лето. Интересно, что было бы, останься мы там, а? Устроились бы  на работу подальше от себя тогдашних, жили бы в своё удовольствие...
  – Ага, – поддакнул второй, – а тот чудик мрачного вида нас бы гонял, как сидорову козу, по всей стране. Хрен тебе пожили бы в удовольствие.
  – Думаешь, – усомнился первый.
  – Думаю, думаю, – откликнулся второй, – ещё как думаю. Зря, что ли он за нами бегает, стоит только нос наружу высунуть в чужом времени?
  – Ты прав, – согласился первый, – точно сторож какой-то. Или пограничник.
  – Не тянет он на погранца, – уверенно сказал второй, – сторож, однозначно! Ты нос по ветру держи, кстати, – спохватился он.
  – Держу, – успокоил его первый. – Верной дорогой идёте, товарищи!
  – Слушай, – загорелся второй, – а там, в конце пути, что может быть, а? Дедушка Ленин может?
Первый подумал и кивнул, хотя в темноте этого никто не увидел.
  – Может, – повторил он вслух, – только скорее всего будет господин Строганов  со своими архаровцами или, хм... или известный тать и разбойник  Ермак.
  – Вот здорово! – вздохнул второй. – На Ермака поглядеть бы, а?
  – Ха, – хладнокровно возразил первый, – для начала попробуй поглядеть ну хотя бы на Япончика.
 –  Да ты что, – удивился второй, – меня за километр не пустят, братва грохнет в момент.
  – А ты думаешь, к Ермаку подпустят? Вдруг ты жандарм, мент поганый или кто там ещё, соглядатай из Приказа тайных дел. Грохнут за милую душу и паспорта не спросят.
  – Да ну, – усомнился второй, – думаешь, так всё запущено?
  – Я не думаю, – вздохнул первый, – я знаю. Ермак ещё тот был разбойник, он и в Сибирь согласился пойти только под страхом прямого попадания на дыбу в том самом Приказе. Строгановы ему ультиматум выставили, или сдают Ермака Тимофеича  со товарищи властям, или они дружной толпою идут долги выбивать из неплательщиков вроде хана Кучума.
  – Да ну, в самом деле? – удивился второй, – я не знал.
  – В самом деле! – подтвердил первый. – Хотя более вероятно другое. Кучум тот сидел на трассе и стриг проезжих купцов. Пока стриг терпимо, мирились, но он загнул пошлину так, что пошли убытки Строгановым, причём двойные, Сначала брали пошлину с товаров, увозимых  туда, потом пошлину с отваров, ввозимых оттуда. Вот и снарядили известного разбойника на доброе дело. Думаешь, он зря шёл в Сибирь полтора года? Тут прямой путь несколько месяцев занимает, но куда Ермаку торопиться–то, он по пути привычным ремеслом занимался.
  – Да уж, лихие девяностые, – покрутил головой второй.
  – Тогда уж скорее лихие пятьсот восьмидесятые, – развеселился первый.
  – Что-то больно много ты про Ермака знаешь, – подозрительно покосился первый, – ещё скажешь, родственник?
  – Причём тут родственник? На берегу Камы, в Орле, памятник Ермаку стоит на том месте, откуда он в Сибирь пошёл, а на памятнике год указан, съезди, глянь, – задумчиво сказал первый, покрутив головой, – кстати, мы пришли.

        Ранним утром из двери двухэтажного деревянного дома на перекрёстке улицы Институтской и Перекопского переулка вышел, зевая во всю ивановскую, одетый в брезентовую робу, ватные штаны и болотные сапоги  мужик с вязанкой удочек в одной руке и донельзя потёртым побелевшим рюкзачком в другой. Он привычно вскинул сидор на плечо, удочки на другое и широким шагом направился к калитке.

        Двор был обнесён высоким штакетником, тщательно крашеным белой извёсткой, за домом была улица с одной стороны и совершенно дикий парк, скорее даже не парк, а основательно заросшая зелёная зона, отделяющая Город от заводов. Дом стоял между  двух параллельных улиц, Институтской и Фрунзе, далее Город кончался. В этом диком лесочке водилась не менее дикая живность, и двор всегда держали на запоре, следя за целостностью забора и исправностью калиток, выходящих на разные стороны двора.  Внутри  двора были сараи,  в которых кое-кто держал домашнюю живность, кур, коз, а то и поросёнка-другого.

        Тщательно заперев за собой калитку, мужик пошёл на Перекопский, позёвывая и ёжась от утреннего холодка. За домом его ждала машина, казённый уазик строгого военного цвета, негромко тарахтя мотором. Встретили его радостными возгласами и укором за опоздание на четверть часа. Мужик лениво отбрёхивался, копаясь в снятом со спины рюкзаке. Вдруг он чертыхнулся и вытащил жестяную коробочку, потряс её и выругался уже всерьёз. Забыл, догадался кто-то из товарищей. Мужик хмуро полез наружу и побежал к дому, оставив вещи в багажнике.

        Во дворе он сбегал в сарай и вернулся с лопатой. Направился было ко второй калитке, но потом присмотрелся и рысцой подбежал к дальнему сараю. Возле него в  траве давненько валялась дверь, большая и массивная, вырванная откуда-то вместе с косяком.  Мужик бросил лопату и быстро поднял дверь с земли, глянул под неё и удовлетворённо кивнул. Оттащив дверь к сараю, прислонил её к стене и вернулся к примятому прямоугольнику чахлой прозрачной травы, пахнущему сыростью и прелостью. Быстро накопав полную коробочку  толстых розовых червей, он забросил лопату в сарай и побежал к машине. Калитку он запер на автопилоте и вскоре машина, урча мотором на малых оборотах, скрылась за поворотом в соседний Северный переулок, откуда донёсся рык мотора, быстро затихший вдали.

        Через пару часов начали расходиться на работу слегка проснувшиеся жильцы. Они выходили через другую калитку, тщательно запирая её за собой, и никто не заметил неплотно задвинутый засов на калитке в противоположном углу двора, выходившей в сторону дикого парка. Ещё через час проснулись дети. Кого-то проводили в школу, она была совсем рядом, через дорогу, и носила имя писателя Николая Островского, кто-то был унесён на руках в один из ближайших детских садиков на улице Фрунзе или на Северном переулке. Чего-чего, а садиков в Городе хватало. Дети постарше шли в садик сами, с завистью поглядывая на своих чуть более старших товарищей, гордо шествовавших в том же направлении в Школу с ранцами за плечами. Школа была близко и направо, садики были чуть подальше и налево.

        В числе прочих детей в садик шла девочка шести лет. Это был последний год в садике и она тоже с тоской поглядывала на Школу, проходя мимо неё в опостылевший садик. Девочка не любила утреннюю кашу. Вернее даже ненавидела от всей души.

        Кашу почему-то готовили с вечера и утром подогревали, после чего та становилась невкусной и гадкой. Обед и ужин делали уже вовремя и были они куда более аппетитными. В-общем, не любила она утреннюю кашу и всё тут. Боролась она с ней очень просто. При каждой возможности, то есть отсутствии контроля со стороны взрослых, она задерживалась с утра во дворе на полчасика и потом уже шла в садик, каждый раз выслушивая с покаянным видом, что пропустила такой вкусный завтрак.

        Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит, девочка прошлась по двору, присматриваясь, чем бы заняться на ближайшие полчасика. Разумеется, нашлись очень важные дела и она с увлечением ими занялась. Вдоль забора промелькнула низкая тёмная тень. Девочка вскинулась и повертела головой. Вокруг было тихо и она вернулась к прерванному было занятию. Калитка медленно-медленно приоткрылась...

        – Ну, что, пошли, – предложил первый, глядя вверх на ставшую уже привычной приоткрытую дверь наверху бетонной, а может вовсе не бетонной лестницы.
  – Пошли, – буркнул второй. – Чего тянуть хвоста за кот, то есть совсем наоборот?
Они привычно полезли вверх.
  – Ну, что там, – спросил первый, забравшись на верхнюю площадку. Второй приник к щели и изучал обстановку.
  – Дом какой-то, – ответил он, – деревянный. Сараи, дитёныш в траве возится. Хрен его знает, товарищ майор, где это.
Он уступил первому место у двери и прислонился к косяку. Первый, глянув наружу, тихо засмеялся.
  – Склеротик, – презрительно пробормотал он, – "не знаю, не знаю"... Позор на твою седую голову!
  – Чего ругаешься–то, – обиделся тот, – ну не знаю я, и что теперь?
первый вздохнул и поучительным тоном сказал:
  – Это, дорогой товарищ, улица Институтская!
  – Какая ещё Институтская? – не понял второй. – Ах да, это которая Циренщикова, что ли?
  – Не-е-ет, – с удовольствием повторил первый, – именно Институтская!
  – Ну и откуда мне её знать, – обиделся ещё больше второй, – я тут и не бывал никогда, только знал, что есть такая.
  – Ну ещё бы ты не знал, – грустно  усмехнулся первый, – вон там, в полусотне метров направо, твоё родное Восьмое Училище, а в сотне метров налево...
  –  Школа, – радостно произнёс второй, – Школа номер четыре имени Николая  Островского, обалдеть! Восемь лет туда ходил!
  – А я десять, – напомнил первый.
  – Слушай, – задумался второй, – а ведь и правда, были какие-то бараки перед Училищем-то, помню! Куда они делись и когда, не знаю, но были точно.
  – Да мы их потом сожгли, – небрежно произнёс первый.
  – Как сожгли, – изумился второй, – и кто это мы?
  – Да вот, после девятого класса были трудовые отряды летом, улицы озеленяли, дворы, Зеленстрой фронт работ давал и саженцы, а сажали что дадут куда прикажут. В последний месяц каникул послали собирать металл на развалинах одного из этих домов, чтобы не пропал металлолом. Наши школьные придурки в соседнем доме курили весь день напролёт вместо работы, а наутро домик дотла сгорел.
  – Врёшь, – недоверчиво сказал второй, – да вас бы по тюрьмам закатали, столько народу живёт, ночью погорели бы все.
  – Не  вру, – покачал головой первый, – не жили и не сгорели. Дома эти были выселены все подчистую и их разбирали на брёвна, на металл. Знаешь, какие громадные шпингалеты там были, на окнах, а какие огромные дверные ручки? Дома-то стояли с конца двадцатых годов, тогда всё было массивным и надёжным, на века делали.
  – Понятно, – протянул второй. – Значит, Институтская. Судя то тому, что дом ещё стоит, значит, вы его ещё не сожгли.
  – Потрясающе, Холмс, – прошептал первый, – но как...
  – Дедукция, – важно произнёс второй, – и вообще, не отвлекайте меня, Ватсон. Итак, дом вы ещё не сожгли, значит, сейчас... он задумался... Сейчас не восьмидесятый и не семьдесят девятый.
  – Ну да, – признался первый, – верхняя граница датировки определена верно. А нижняя?
  – Нижнюю ты только что сказал, – торжественно произнёс второй, – конец двадцатых!
  – Ни фига себе вилка, – поразился первый, – а поточнее можно?
  – Можно, – милостиво кивнул второй, – вот сейчас выйду и хлебушка попрошу, а потом газетку изучу.
  – Гениально, Холмс, – воскликнул первый, – ну что, пошли милостыню просить?
Он распахнул дверь пошире и шагнул во двор.

        Во дворе было пусто, если не считать возившейся неподалёку в траве девчушки лет пяти–шести. Двор окружал солидный забор из узких досок, прибитых со щелями шириной с доску, штакетник, да, только высокий сверх всякой меры. Напротив стоял дом, слева от которого, за деревьями, можно было разглядеть край Школы. Дверь была вделана в стену крайнего сарайчика, земля неподалёку была перекопана, пахло прелью.

        Интересно, а если войти в сарай через родную дверь, что там изнутри видно, подумал он. Бетонный куб? Он покачал головой, скорее всего совсем ничего не будет видно из сарая, вот и всё. В доме светились несколько окон, из открытых форточек доносились кухонные ароматы и звуки радио. Он прислушался. Что-то знакомое, очень знакомое. Кто-то прибавил громкость и стала отчётливо слышна мелодия. Оркестр Поля Мориа, вспомнил он, недавно раздобыл компакт-диск с этим концертом семьдесят шестого года, дай Бог памяти. Значит, семьдесят шестой, подытожил он и сделал несколько шагов вперёд. Музыка стихла и пошли новости. Диктор радостно сообщал об очередной победе советской космонавтики... Звук резко убавили.

        Что-то привлекло его внимание слева и он резко повернул голову. Калитка в заборе приоткрылась и оттуда показался солидных размеров собачий нос. Первый оглядел двор. Прямо перед калиткой, в каких–то пяти – шести метрах возилась в траве девчушка. Первый очень отчётливо представил, что произойдёт в следующий момент.

        Собака шагнёт во двор, девчонка испугается и побежит, собака совершенно рефлекторно кинется на неё. Чёрт!!! Он плавно, чтобы не испугать ребёнка, разбежался и почти успел, когда собака сделала шаг, мордой распахнув калитку. Её нос шевелился, вбирая вкусные запахи домашней еды.

        Девочка резко подняла голову и замерла. В следующее мгновение она вскочила и, выронив голубой жестяной совочек, метнулась к дому. Разумеется, гонку она проиграла. Собака, а это была громадная помесь немецкой овчарки и водолаза, догнала её через секунду и опрокинула на землю. Он еле успел затормозить перед упавшей под ноги девочкой и сунул руку в карман.

        Баллончик был на месте, ну погоди, он рванул красный цилиндрик из кармана и замер. Впереди, аккурат между ним и псиной, лежала девочка. Газ её убьёт, отчётливо понял он, в этом возрасте пара вдохов и всё, отёк лёгких. Он медленно опустил баллончик в карман и протянул вперёд руки с согнутыми пальцами. Я тебя голыми руками задушу, холодно подумал он, делая маленький шажок вперёд.

        Собака обнажила клыки и зарычала. Я тебе глотку перегрызу своими собственными зубами, с нарастающей яростью думал он, делая ещё один шаг вперёд, вот так – он отчётливо, во всех деталях представил, как его зубы вонзаются в горло псине, вырывают кусок за куском – шаг! – кусок за куском – шаг! – пока черная псина не забьётся в судорогах и не сдохнет – шаг! – в страшных мучениях! Псина жалобно заскулила и присела на задние лапы.

        Порву, подумал он, делая ещё один шаг, порву, как тузик грелку! Он мысленно вцепился псине в пасть и разорвал пополам, как Маугли порвал Шерхана. Псина жалобно вякнула и попыталась отпрыгнуть влево, вправо, он не спускал глаз и поворачивался следом, всё так же протягивая руки и мысленно раз за разом разрывая её на части. Псина крутанулась волчком и чёрной молнией выметнулась за приоткрытую калитку, чуть не застряв на полпути, когда та начала закрываться.

        Он быстро подошёл и задвинул деревянный засов, тщательно закрыв калитку. Подёргал – заперто. Вернулся к распростёртой на земле девочке, осмотрел – нет, никаких следов не видно, только напугана. Присел возле неё, посмотрел в глаза. Дождался, когда они его заметят и снисходительным голосом поинтересовался:
  – Что, страшно было?
Она судорожно кивнула. Он сделал задумчивую физиономию, огляделся и спросил:
  – А сейчас страшно?
Она задумалась и снова кивнула, хотя и более осмысленно.
  – Ну и зря, – сказал он, – тут никого нет.
  – А собака? – шёпотом спросила девочка. Он поднял брови и старательно осмотрелся.
  – Нету никакой собаки, – заявил он после изучения всего двора. Девочка покосилась по сторонам. Он подал ей руку, та автоматически подала свою, он покачал головой, уточнил:
  – Обе!
Она положила на его ладонь вторую руку. Примерившись, он сжал её ладошки, слегка потянул. Девчонка вцепилась в него изо всех сил и слегка проехалась спиной по траве. Он укоризненно покачал головой и потребовал:
  – Ещё раз попробуй.

        Потянул её снова. Она вцепилась ещё сильнее, откуда только силы взялись, быстро подобрала ноги и он осторожно, но уверенно поднял её на ноги. Осмотрел крайне внимательно и  демонстративно отряхнул платьице. Девочка глядела на него во все глаза. Надо что-то придумать, соображал он. Испугалась она очень даже сильно.
  – Ты боишься собак, – поинтересовался он. Она испуганно покосилась на калитку и вздрогнула. Так и есть, тоскливо подумал он.
  – А зря, – сказал о вслух.
  – Она меня напугала, – призналась девочка, снова уставившись на него огромными глазами.
  – Это была неправильная собака, – серьёзно сказал он.
  – Почему,  – тут же спросила она.
  – Правильные собаки любят детей, – ответил он, – а неправильные собаки пугают. Это, – он кивнул на калитку, – была неправильная собака.
  – Она меня напугала, – кивнула девочка.
  – Вот, – поддакнул он, – а потом подошёл я, она нас испугалась и убежала, неправильные собаки на самом деле очень трусливые.
  – Правда? – с недоверием и надеждой спросила девочка.
  – Правда! – кивнул он, не отводя глаз. – Надо только их не бояться, потому что бояться трусливых собак некрасиво.
  –  А если она вернётся? – спросила девочка.
  – Если она вернётся, – сказал он, подхватывая с земли камушек,  – ты бросишь в неё камень!
Она недоверчиво посмотрела на камень.
  – Вот так, смотри. – Он повернулся к забору, на котором откуда-то объявилась здоровенная ворона, что-то изучая под забором. Он показал девочке камушек и метнул его в собаку. Ворона купилась на обман и не сразу сообразила, что летит камень в неё, а не в какую–то там собаку. Камень угодил ей в бок, от неожиданности ворона сверзилась вниз, за забор, злобно заорала и захлопала крыльями, выбираясь из травы, пробежалась вдоль забора, распустив крылья, взлетела и скрылась в лесу. Девочка тихонько рассмеялась.
  – Вот так, – удовлетворённо сказал он, – поняла?

        Девочка кивнула головой и посмотрела восхищёнными глазами.
  – Теперь не боишься? – спросил он. Девочка опустила голову и тихо призналась:
  – Боюсь...
Ну, что ты будешь делать, подумал он и очень-очень серьёзно сказал:
  – Не бойся, я с тобой! 
Девочка вкинула голову, глянула ему в глаза и вдруг порывисто бросилась на шею. От неожиданности он чуть не опрокинулся, но удержался, прижал девочку к себе, чувствуя, как передёргиваются её мышцы, как трепыхается сердчишко, как прерывисто она дышит. Беда, растеряно подумал он и погладил её по голове:
  – Всё будет хорошо!

        Она кивнула, не отрываясь от его плеча. Прислушался к трепыханию сердца, к дыханию, сосредоточился и провёл руками по её плечам, по спине, убеждённо произнёс ещё раз:
   – Всё будет хорошо!
Сердчишко её трепыхнулось и стало потихоньку сбавлять обороты.
  – Всё будет хорошо, – повторил он, погладив по спине ещё раз, слегка надавливая ладонями.

        Её перестало колотить, дыхание почти выровнялось, сердце уже не трепыхалось, как у зажатого в кулаке воробушка. Он обнял её за плечи и мягко отстранил от себя. Она судорожно всхлипнула пару раз и потянулась грязным кулачком к лицу.
  – Но-но, – строго сказал он, перехватывая её руку, – сначала валяешься руками в грязи, а потом по лицу размазывать?
Она замотала головой и послушно опустила руки, сморгнула слёзы с глаз, шмыгнула носиком:
  – Я больше не буду!
  – Честно? – спросил он.
  – Честно-честно! –  кивнула она.
  – Умница, – констатировал он. – Теперь не боишься? – спросил строго.
  – Нет! – храбро заявила она, резко присела, подняла камушек, вскочила, смешно замахнулась за голову и метнула снаряд в калитку. Удивительно, до калитки камень долетел и весьма хорошо приложился к доске!
  – Молодец! – уважительно сказал он. – Только бросать надо не просто так, а в нос, он легонько щёлкнул её по носу.

        Девочка сморщилась и потёрла носик ладошкой, оставив на кончике грязное пятно.
  – Видишь, – назидательно сказал он, – просто щёлкнул и уже неприятно, а если камнем? 
Она широко распахнула глаза и потрясённо глянула на него.
  – Вот, – кивнул он, – целься прямо в нос, – он снова прицелился ей в носик, она смешно закрылась ладошками. Он вытащил платок и тщательно вытер кончик её носа. Она терпеливо стояла, как вкопанная.
  – Видишь, – показал платок, – зачем вытираешь грязные руки об собственный нос?

        Она с застенчивой улыбкой пожала плечами.
  – Если хочешь вытирать грязные руки об свой носик, сначала руки надо вымыть, понятно?
  – Понятно, – кивнула она.
  – А заодно и носик тоже вымыть!
Она засмеялась и кивнула снова.

        Со стуком распахнулось окно на первом этаже, мелькнуло встревоженное женское лицо.
  – Мама? – спросил он.
  – Мама, – покорно кивнула она.
  – Попадёт, – сочувственно спроси он.
  – Ага, – жалобно сказала она, – я в садик опоздала!
  – У–у–у, – покачал он головой, – это страшное преступление, между прочим. За него наказывают, знаешь как?
Она замотала головой. Страшным шёпотом он сказал:
  – Лишают завтрака на весь день!

        Девочка засмеялась в полный голос, он не выдержал и тоже улыбнулся. Из подъезда выскочила молодая женщина в наспех наброшенном поверх халата платке. Быстро оглядела двор, подбежала к девочке, всё ещё смеющейся и строго спросила:
  – Ты почему не в садике?

        Девочка жалобно посмотрела на него и он послушно заступился.
  – Собака, – сказал он, поднимаясь на ноги. Колени повело, ноги затекли, оказывается, пока он сидел на корточках.
  – Какая собака, – женщина быстро оглядела двор, – какая ещё собака, что вы мелете?
  – Большая собака, – уточнил он, – калитка была не заперта, – он махнул рукой в сторону. Мы мимо проходили, заметили. Собаку выгнали, калитку заперли, вот...
Он развёл руками:
  – И она опоздала в садик.

        Женщина перевела взгляд на девочку, та горестно кивнула.
  – Ты плакала? – строго спросила женщина, утирая ей мордашку краешком платка.
  – Меня собака напугала, – призналась девочка. – Она большая и чёрная.
Подумала и добавила:
  – Неправильная собака!

        Женщина вздрогнула, глянула на калитку. Видимо, неправильная собака тут была известной персоной. Женщина глянула на девочку:
  – Ты пропустила завтрак!
Та лишь горестно вздохнула. Женщина покрутила головой, принюхалась к запахам из распахнутого окна и вздохнула:
  – Иди мой руки, горе ты моё!

        Девочка потёрла грязные ладошки, оглянулась на него, застенчиво улыбнулась и поскакала к подъезду. Женщина посмотрела вслед, глянула на него.
  – Спасибо Вам, – вымолвила она.
  – Не за что, – чистосердечно ответил он.
  – Ужасная собака, – она зябко передёрнула плечами, – никакого сладу нет. Калитка точно был не заперта?
  – Точно! – кивнул он. – Собака её мордой распахнула.
  – Господи, – вздохнула женщина, – я всегда знала, что когда-нибудь эту дурацкую калитку забудут закрыть.
  – А зачем нужна та калитка? – поинтересовался он.
  – Не знаю, – растерянно поджала она плечами. – Калитка, и всё.
  – У вас найдётся молоток и гвозди, – поинтересовался он.
  – А зачем Вам? – спросила она, потом  махнула рукой. – Простите, да, конечно, сейчас принесу.

        Она умчалась в дом. Над подоконником показалась взъерошенная макушка и пара любопытных глаз. Он сделал страшные глаза и макушка мигом исчезла. Она и впрямь мордашку вымыла, подумал он, и кажется, вместе с волосами.  Вернулась женщина, неся молоток и жестянку из-под сгущёнки. Покопавшись в банке, он выбрал пару подходящих гвоздей и, недолго думая, намертво прибил задвинутый  засов к калитке и косяку.
  – Всего делов-то, – буркнул он, возвращая инструмент.
  – У вас газетки не найдётся, – подал голос второй.

        Женщина глянула насмешливо, поинтересовалась:
  – Четвертушка подойдёт?
  – Не-е-е, – замахал тот руками, – мы тут поспорили, нам бы вчерашнюю газету...
Первый мысленно восхитился. Как просто! А он тут уши развесил, радио слушает. Женщина еле заметно пожала плечами, повернулась и пошла к открытому окну, поднялась на цыпочки.

        Как и откуда он появился, никто не заметил. Когда оба спохватившись, начали двигаться, Сторож уже стоял посреди двора и внимательно смотрел на них. Уже зная, что будет дальше, подстёгиваемые излучаемой Сторожем волной холода, они метнулись к двери и успели–таки захлопнуть перед самым носом невыразительного лица. Придержали мгновение дверь, отметили момент её исчезновения, дверь просто исчезла безо всяких эффектов и на её месте так же неинтересно появилась серая бетонная стена.
  – Ну вы блин даёте, – выдохнул второй.
  – Да уж, – откликнулся первый.
Рванули они классно, в пересчёте на стометровку запросто был бы мировой рекорд для открытых посещений в гонке с преследователем.

        Женщина тоже ощутила холодок и мгновенно развернулась, отступая в сторону. Молоток она держала в руке на отлёте. Двор был пуст. Почти. Спасители её девочки куда-то исчезли, у дальнего сарая стоял неприметный человек и разглядывал прислонённую к сарайчику дверь. Он легко подхватил дверь с боков и спокойно пошёл в её сторону. Она покрепче сжала молоток и глаза её сузились. Незнакомец обжёг её ледяным равнодушным взглядом и вышел через только что заколоченную калитку, унося с собой дверь. Калитка закрылась. Женщина моргнула.

        Незнакомец исчез. Она стрельнула глазами по сторонам калитки, вглядываясь в щели между досок, но человек с дверью нигде не промелькнул. Она подошла к калитке, держа молоток наготове, присмотрелась к засову, потом подёргала его, калитку. Засов был прибит намертво, калитка была заперта надёжнейшим образом. Она отступила назад, потрясла головой.

        Посмотрела в сторону близкого леса, прислушалась и пошла назад, осматривая двор в поисках пропавших спасителей. Никого не обнаружила, вернулась домой, положила молоток на место, мимоходом погладила девочку по голове, вздохнула:
  – Собирайся, дорогая.
Девочка послушно сползла со стула и пошла одеваться в садик. Бросать камень надо в нос, повторила она про себя, и  всё будет хорошо!

        Они снова стояли в темноте туннеля. Впрочем, темноты, как таковой, не было. Если подождать, глаза начинали видеть окружающее, хотя откуда берётся свет, ни один из них понять не смог. Светился словно бы сам воздух, чуть-чуть, самую малость, но было видно куда идти и были видны они сами, хотя и бесцветно.
  – Жаль, – вздохнул второй, – так и не узнали...
  – Чего? – поинтересовался первый. – Не знали, что сделает с нами тот мужичок с ледяным взглядом?
  – Год не выяснили, – пояснил второй, – газетку не добыли.
  – Зачем, – пожал плечами первый, – я тебе и так скажу.
  – Скажи! – поддержал инициативу второй. – Прыгать будешь?
  – Буду,– кивнул первый, – только давай-ка делать ноги, что-то пятки зачесались. Прыгать будем на ходу.

        Они двинулись в путь.
  – Итак, – начал первый, – прыг первый. Для начала уточним нижнюю границу, твоя оценка "конец двадцатых" меня не вдохновляет нисколько. Радио слышал?
  – Вроде да, – признался второй, – музыка какая–то.
  – Музыка, – согласился первый. – А конкретно мелодия оркестра Поля Мориа из альбома 75–го года, в красной обложке, второй диск.
  – Ну, ты даёшь, – восхищённо признался второй, – точно не первый?
  – Первый диск был с песнями из фильмов, – отмахнулся первый. – Так что нижняя граница 75–й, верхняя, как ты мудро заметил, 79-й. Прыг второй. После музыки были новости. Слышал?
  – Не-а, – отмахнулся второй, – у меня на них аллергия.
  – Правильно, – согласился первый, – но иногда слушать-таки надо. Сейчас вот сказали об очередной победе советской космонавтики, новом мировом рекорде длительности полёта на станции Салют–6.
  – Ну и что, – удивился второй, – рекорды каждый год ставили.
  – Радио успело сказать, что рекорд  составил 96 суток! А это конкретно 78-й год, летали Романенко и Гречко.
  – Ну вы блин, даёте, – покрутил головой второй, – и откуда ты это знаешь?
  – Марки собирал, – буркнул первый, – космос. Когда-то вообще помнил поимённо всех и каждого, кто, когда, куда и с кем летал. Иногда вскакивает в памяти что-то. В этом же году Интеркосмос, кстати, начался, полетели чех, немец и... забыл... Щас, погоди...

        Он задумался и начал загибать пальцы, бормоча что-то под нос.
  – Точно, – встрепенулся он, – Ремек, Гермашевский и Зигмунд Йен, чех, поляк и немец. Так что дата нашего выхода, так сказать, в реальность: 78–й год.
  – М-да, – мрачно заключил второй, – моя теория, кстати, подтверждается, выходим каждые восемь лет.
  – Подтверждается, и это мне сильно не нравится, – признался первый, – есть в этом какая–то неправильность. Он замер на месте, придержав за рукав второго,  обернулся назад:
  – Слышишь?
  – Нет, – покачал головой тот и тоже глянул назад.
  – Ты в метро бывал, – почему–то шёпотом спросил первый.
  – Бывал, – перешёл на шёпот второй, – а что?
  – Помнишь, перед приходом поезда, что происходит?
  – Волна из туннеля...

        Второй замолк и замер. В лицо обоим упруго ударила воздушная волна. Не сговариваясь, они развернулись и рванули по туннелю. Зрение странным образом обострилось, стены туннеля были видны совершенно отчётливо, лестницы вверх не было. Ниши были, неглубокие и глухие. Они бежали дальше. Их догоняла, пульсируя и усиливаясь, вязкая воздушная волна.

        Сколько они так бежали, вспомнить ни смог никто.
  – Есть, – хрипло выдохнул второй, на ходу махнув рукой влево. Они приготовились и резко свернули на лестницу в глубокой нише и по инерции взлетели вверх на последнем издыхании, толкнулись в дверь и... вывалились наружу. Не удержавшись, повалились на землю, инерция тащила вперёд, первый сгруппировался, его перевернуло дважды, прежде чем удалось остановиться и вскочить на ноги с разворотом назад.

        Неподалёку мячиком катился второй, ловко крутанулся и встал на ноги, обернулся назад. Они стояли по колено в тёмной траве, сырые и грязные, метрах в шести от них медленно закрывалась дверь, вделанная в заднюю стену памятника Первостроителям. Он сначала не поверил своим глазам, глянул вверх. Нет, всё правильно, на стеле чётко выступали металлические буквы: "Комсомольцам тридцатых от комсомольцев шестидесятых". Прихрамывая на обе ноги, подошёл второй, прошептал, еле дыша:
  – Вернулись, а?

        Первый судорожно кивнул и начал махать руками, вспомнив приёмы восстановления дыхания.
  – Сколько мы бегали, а? – Спросил он уже более спокойным голосом. Второй только помотал головой, сгибаясь и разгибаясь. Он восстанавливал дыхание по-своему. Первый прошёлся по траве и задумчиво произнёс:
  – Если от Институтской, то не менее трёх километров, а?
  – Не меньше, – подтвердил второй, приходя в себя. – А сколько времени потратили на прогулочку, кстати? Он глянул на пейджёр, пожал плечами, включил подсветку, всмотрелся, покрутил головой.
  – Сдох, – с сожалением произнёс он.
  – Да ты что? – заинтересовался первый. – Неужели довелось увидеть дохлый НЭК, покажи!

        Изучив протянутый пейджер, разочарованно вздохнул:
  – Врёшь ты всё. Нормальный он, базу видит, уровень максимальный, батарейка, правда, садится, и только.
  – Ты на время глянь, да? – сварливо откликнулся второй.
  – И что, время как время, чем не нравится, половина десятого. 
  – Ну, а сколько должно быть, – поинтересовался второй.
  – А, вон ты про что, – разочарованно сказал первый. – Ты что, ничего не понял, на время в туннеле не смотрел? 
  – А что я должен был увидеть, – поинтересовался второй.
  – Пока мы были там, – первый неопределённо махнул рукой, – время стояло.

        Он вынул свой Адвайзор, продемонстрировал. Часы показывали одинаковое время на обоих пейджерах.
  – Понял? – спросил он.
  – Не понял! – буркнул второй. – Не могли мы с тобой установить время абсолютно одинаково.
  – На пейджере время не устанавливается, – сообщил первый, – время задаёт базовая станция, а она получает его от своего сервера. Все, абсолютно все пейджеры в Городе показывают одинаковое время, ты не знал?
  – Не знал, – озадаченно признался второй. – Это что же...
  – Это значит, – перебил его первый, – что здесь и сейчас половина десятого, о чём и сообщает нам базовая станция на пейджер.
  – Слушай, а почему мы тогда не встретили самих себя?
  – Не знаю, – отрезал первый, – если интересно, спустись и поищи ответ.
  – Аха, щас, – обрадовался второй, – вот только тапочки надену.

        Второй внезапно пригнулся и коротко ткнул первого в бок, метнувшись вправо. Не задумываясь, он пригнулся и скользнул следом. Продравшись через мокрые кусты, они оказались по ту сторону зелёных насаждений сквера вокруг памятника Первостроителям. Присев на корточки, первый озадаченно крутил головой. Второй потянул его за рукав и ткнул пальцем в дальний край полянки вокруг памятника. Там из густых кустов вышел невысокий человек и направился к памятнику. Почувствовав волну холода, первый понял – сторож!

        Обойдя вокруг памятника и глянув наверх, Сторож подошёл к двери, прислушался и плотно притворил дверь. Примерился и легко поднял её, держа за середину.
  – Во даёт, – зашептал второй, – как всё просто, а?

        Сторож проломился сквозь кусты, не обращая внимания на окатившие его струи холодной воды от цепляющихся за дверь ветвей, скрылся из глаз. На стене постамента остался чуть более светлый и сухой прямоугольник бетона. Второй встал, отряхиваясь и ворча насчёт внеплановой стирки. Первый молча поднялся, отряхнул воду, осмотрелся. Никого.
  – Вот, – хлопнул его по плечу второй, – я тебе что говорил: нету там никакой двери!

        С этим невозможно было спорить – никакой двери на памятнике не было. 
  – Ну, я пошёл, – продолжил второй, – пока есть время, надо хотя бы переодеться, а то ходим, как партизаны в тылу врага. Он взмахнул рукой и направился в сторону остановки на перекрёсток Ломоносова  – Пятилетки.

        Первый проводил его взглядом, задумчиво глянул на вершину памятника. Там что-то было, но разглядеть невозможно. Какое-то шевеление, как будто нагретый воздух поднимается над костром, но невысоко, этакая полусфера струящегося воздуха. Чего Сторож на неё пялился, подумал он и повернулся в сторону Советского проспекта. Глянул на часы, его Касио, жутко фирменные и японские, тоже стояли в туннеле, он обратил на это внимание уже давно, но помочь оно ничем не могло и делиться с товарищем он не стал.

        Сейчас часы шли, время приближалось к десяти часам. Впереди мелькнула фигура. Он чуть не шарахнулся в сторону, вовремя спохватился, в сердцах обругав Сторожа за привитый рефлекс, поднял глаза.

        Впереди стояла, только что поднявшись со скамейки, стройная молодая женщина лет тридцати. Светлые волосы, прямой взгляд, тёмно-серый плащ, в меру обтягивающие стройные ножки синие джинсы, чёрные блестящие сапожки, на плече чёрная сумочка. В руке она вертела закрытый зонтик и улыбалась.

        Он невольно замедлил шаг и остановился в нескольких шагах от незнакомки. Она почти не изменилась, разве что похорошела,  наполнилась спокойной уверенностью знающей себе цену женщины. Это была она. Незнакомка из девяносто четвёртого. На него словно озарение снизошло.
        Он внезапно понял, что в восемьдесят шестом тоже была она, и в семьдесят восьмом тоже... И как он сразу это не увидел, каждый раз были те же волосы, те же глаза, да –  глаза! Он заглянул в её глаза, распахнутые навстречу, сияющие и надеющиеся. 
  – Вы меня ждёте, – глупо спросил он.
  – Вас, – подтвердила она, – между прочим, уже полчаса! 

        Он встрепенулся и быстро осмотрелся. Она наблюдала за ним, крутя за ремешок зонтик.
  – Вы кого-то ждёте, – спросила она и в голосе послышалось напряжённость.
  – Жду, – признался он, внимательно изучая окрестности, – всякий раз, когда мы встречаемся, кто-то кого-то спасает.

        Она с некоторым облегчением рассмеялась.
  – Похоже, Вы остались сегодня без работы, – улыбаясь, произнесла она. Закончив изучать окружающую  среду, перевёл взгляд на неё.
  – Вы думаете, – подозрительно осведомился он.
  – Думаю, думаю, – подтвердила она, играя зонтиком.

        Он проследил за вращением складного чуда китайской техники, шагнул вперёд и перехватил её руку. Осторожно забрал зонтик, держа двумя пальцами за ремешок, отвёл руку в сторону.
  – Давайте, я Вас спас от зонтика, – предложил он. Она рассмеялась и развела руками:
  – Н у что с Вами поделать, спасайте...

        С глухим треском зонтик дёрнулся в руке. Инстинктивно он отвёл руку в сторону и болтающийся на ремешке цилиндрик развернулся со злобным щелчком, метнув во все стороны сверкающие кончики спиц. Слетевший с зонтика чехол шлёпнулся в лужу, изо всех сил обрызгав её сапоги. Она вздрогнула и побледнела.

        Он осторожно отнёс зонтик в сторону и поставил на ближайшую урну ручкой вверх. Вернулся к ней, заглянул в глаза. Обнял за плечи, слегка повернул к себе. Она подняла глаза, бездонные и испуганные. Долго-долго он смотрел в затягивающую глубину её глаз, потом поднял руку, легонько провёл по волосам, по спине, чувствуя, как она реагирует на его ладонь, буквально обтекая своим телом, как кошка, оставаясь при этом беспомощно-стройной и беззащитной.
  – Не бойся, – одними губами произнёс он, – я с тобой...

        Она кивнула, не отводя глаз. Он улыбнулся и погладил по плечам обеими руками.
  – Всё будет хорошо, – уверенно сказал он, – я обещаю! 
Она беспомощно спросила, глянув на качающийся по верхнему краю урны зонтик:
  – А вдруг дождь будет?

        Он задумчиво посмотрел на небо, покачал головой.
  – Тебе никогда не понадобится зонтик! – сказал он. – Над тобой всегда будет сиять солнце.
Подумал и уточнил:  –  Ну, или буду сиять я.
Дипломатично прибавил:  – если ты не против, конечно.
  – Я? – удивилась она. – Я его тут жду полчаса, а он ещё спрашивает!

        Он кашлянул и пробормотал:
  – Я спешил изо всех сил, честное пионерское!
  – Да, – подтвердила она, – я видела, отсюда открывается чудный вид.
Он оглянулся. С её скамейки действительно было видна задняя часть памятника в просвет между кустами.
  – Подглядывать нехорошо! – буркнул он.
  – А опаздывать на полчаса? – отпарировала она.

        Он хотел было отшутиться, но вместо этого прищурился и поинтересовался, откуда она узнала, что надо прийти сюда полчаса назад?
  – От вашего друга, разумеется, – безмятежно ответила она, – в парке он показывал Вам часы на пейджере, они показывали половину десятого.

        Помолчала и добавила тише:
  – И число они показывали, и месяц, и год. Вот, – она беспомощно развела руками, – я пришла.
  – Ты молодец, – он нащупал её ладонь, обхватил легонько. Она судорожно сжала его пальцы, прошептала:
  – Я так боялась...
Мягко высвободив руку, медленно поднял ее и коснулся её волос, погладил кончиками пальцев.
  – Я пришёл, – просто сказал он. Почувствовав его пальцы, она невесомым облачком скользнула к нему, ткнулась а плечо, судорожно вздохнула.
  – Я так боялась, – прошептала она еле слышно, – я так боялась, что ты не придёшь.

        Он обнял её, погладил по спине, ощущая необычную податливость тела, перевёл дух и шепнул:   – Я тоже боялся...

        Она подняла голову, глянула в глаза:
  – Вы правда меня помните?
Он рассмеялся, легко и непринуждённо обнимая её за талию, притянул к себе. Она улыбнулась, подалась, но не отвела глаз.
  – Правда, – кивнул он. – Я же расстался с тобой полчаса назад, ты была такая маленькая, что я сидел на земле, чтобы поговорить с тобой. Ты правильно сделала, что подросла!

        Он отодвинул её от себя и критически оглядел с головы до пят. Остался доволен, заметил, что она это поняла и разительно переменилась, словно  расцвела. Он принюхался и почудилось, что запахло свежераспустившимися розами.
  – Слушайте, – спохватился он, – мы тут болтаем уже Бог весть сколько, то на Вы, то на ты. Предлагаю определиться!

        Она лукаво прищурилась:
  – Предлагаете выпить на брудершафт?
  – Да, – заявил он. Она задумалась, старательно хмуря брови. Он всё так же держал её за талию, прижимая к себе, и она откинулась, грациозно выгнувшись, чтобы принять независимый вид, не пытаясь, впрочем, освободиться от его не столь и крепких объятий. Трудно было сказать, что держало их вместе – он ли прижимал её к себе, она ли прижималась к нему, чутко реагируя на малейшее прикосновение. Наконец она приняла непростое решение.
  – Я не против, – неуверенно сообщила она, – но...
  – Что такое, – грозно нахмурился он, – Вы что-то имеете против?
  – Нет, – покачала она головой, – я не имею выпивки.

        Пришла пора ему задуматься.
  – Ладно, – сообщил он, – предлагаю компромисс. Выпивка будет потом!
       
        Она распахнула свои глаза и долгую–долгую секунду всматривалась в него. Затем он еле заметно прижал её талию и она, закрывая на ходу глаза, послушно приблизилась, слегка откинув голову. Он коснулся её губ своими. Она затрепетала и на мгновение ослабла в его объятьях, пришлось не на шутку прижать к себе. Он и сам прижался бы к чему–нибудь надёжному, ощутив внезапную слабость и невыразимую сладость от такого мимолётного прикосновения. Я попал, обречённо понял он, погиб... Она судорожно вздохнула, не открывая глаз. Он изо всех сил старался прийти в себя, пока она не видит его, без сомнения, обалдевшего и глупо улыбающегося.
  – Солнышко, – произнесла она, не открывая глаз.
  – Что, – не понял он.
  – Я чувствую тепло, – улыбнулась она, – это солнышко сияет.
  – Это я сияю, – признался он, не отрывая от неё глаз.
  – Нет, – счастливо замотала она головой, – не только ты, это настоящее солнышко!

        Он поднял голову. Над ними незаметно разошлись тучи и сверху струился неяркий, но ощутимо тёплый солнечный свет.
  – Зонтик тебе больше не понадобится, – твёрдо заявил он, я же сказал...
  – Ты! – Встрепенулась она, распахивая бездонные глазища – Ты... Ты...

        Он обалдело смотрел на неё, слегка отодвинувшись, но не выпуская из рук.
  – Ты, – заявила она, – ты гадкий, нехороший мальчишка, бросил меня одну на двадцать пять лет!
От неожиданности он разжал руки. Она, качнувшись назад, коротко пискнула и, чтобы не пасть, обхватила его за шею. Спохватившись, он крепко обхватил её талию, но она не расцепила рук, глядя ему в глаза.
  – Прости, – покаянно произнёс он, – я последние два часа был сильно занят.

        Он вздохнул и начал каяться.
  – Сначала я спасал очень красивую девушку...
Она прищурилась, не спуская с него загадочно мерцающих глаз.
  – Она хотела упасть на острую проволоку, но я её удержал...
  – Спасибо что напомнил! – перебила она. – С тебя журнал!
Она грозно сдвинула брови и отодвинулась, что было нелегко, поскольку она не отпускала обвитых вокруг его шеи рук.
  – За что? – изумился он.
  – Из-за тебя  я уронила журнал,  и он испортился, – заявила она, – мне пришлось его выбросить! Я тебе этого не прощу!

        Он понял, что  отвертеться не удастся и покорно кивнул:
  – С меня журнал! 
  – А что потом, – напомнила она и поудобнее перехватила руки на его шее и приготовилась слушать дальше.
  – Потом? – задумался он. –  Потом я проявил совершенно безобразные частнособственнические инстинкты и не позволил троим нахалам лапать одну девочку, которая мне очень нравилась!

        Она наклонила голову на бок, задумчиво глядя на него.
  – Так-так-так, – произнесла она, – у тебя кто-то есть?
Он честно кивнул:
  – Да, очень красивая девушка с журналом – это раз, – он прижал палец на её талии, она ойкнула от неожиданности. – Симпатичная девочка-подросток с растрёпанными чувствами – это два, – он загнул ещё один палец, она передёрнулась, обиженно пискнув: – Щекотно же!
  – Знаю, – сурово сказал он, – терпи!

        Она покорно притихла.
  – Потом, – он снова выдержал паузу, – потом я сражался с одной злобной собакой и отбил у неё добычу!
  – Какую? – Незамедлительно заинтересовалась она.
  – Ну–у–у, – он поморщился, – добыча была, если честно, так себе, маленькая и невкусная девчушка, вдобавок такая грязная, ты бы знала!

        Она сурово вдвинула брови:
  – Невкусная? Ты что, её попробовал?
Он покачал головой:
  – Ну, что ты, она же грязная была!
  – Аха, – нехорошо прищурилась она, – и что ты сделал?
  – Я? – задумался он – Я решил, что в общую компанию с первыми двумя она вполне подойдёт, будет пол мести, мусор выносить.
  – Аха, – вскинулась она, – одна любит, она пищу готовит, одна  одежду шьёт! Ты что, гарем собрался заводить? В её голосе явственно послышался гром, в глазах сверкнули молнии.
  – Да, – он гордо кивнул и важно сообщил, – а ты будешь любимой женой!

        Она подозрительно глянула и поинтересовалась:
  – Подлизываешься, да?
  – Аха, – кивнул он, – ещё как подлизываюсь, – быстро наклонившись вперёд, лизнул кончик её носа.  Она расцепила руки и прикрыла лицо ладонями – так знакомо и беззащитно, откинулась назад. Всё-таки в ней сидит та маленькая девочка, сидит внутри и беспомощно смотрит оттуда на окружающий мир, несчастная и одинокая. Она потёрла носик ладонями, подняла глаза.
  – Я правильный собак, – гордо сказал он.
  – Вижу, – засмеялась она, не спеша освобождаться из его объятий.
Он смотрел сквозь неё и видел всех сразу – двадцатилетнюю, лежащую в его руках, четырнадцатилетнюю, затихшую его руках, шестилетнюю, доверчиво ткнувшуюся в плечо, вот только он тогда сидел перед ней на корточках, а теперь она почти вровень с ним, стройная и высокая, вмещающая всех троих, виденных им раньше. Часом раньше, подумал он, а для неё – целая жизнь, четверть века ожидания. 

        – Что ты на меня уставился, как кот на сметану, – подозрительно спросила она.
  – Есть хочу, – простодушно признался он.
  – И ты молчал, – укоризненно всплеснула она руками, повертела головой, беспомощно замолотила его ладошками:
  – Отпусти немедленно бедную девушку, наглый и несносный тип!
Он разжал руки. Несколько мгновений она стояла неподвижно, откинувшись назад, упираясь в него талией, не спуская сверкающих глаз, затем гибко отодвинулась и с крайне  независимым видом поправила выбившийся из плаща воздушно-голубой шарфик.
  – У меня тесто стоит, сообщила она, мимолётным движением поправив волосы, – могу сделать чудесные оладушки!

        Он задумался, пристраиваясь рядом, она повернулась и медленно двинулась по аллее Первостроителей вверх. Далеко впереди, в конце аллеи, сверкал рекламой громадный экран на фасаде кинотеатра Мелодия.
  – Ты не поверишь, – с удивлением произнёс он, – последний раз я ел шестнадцать лет назад!

        Она фыркнула и взяла его под руку:
  – Расскажи?
  – Товарищ выпросил хлебушка, сказал он, мне досталась половинка бутерброда!
  – Вот ведь жадина, – жалобно произнесла она, слегка пожав его локоть, – бабушка каждому по бутерброду сделала!
  – Я сам попросил половинку, – признался он. – Товарищ после работы был, с ночной смены, голодный.
  – Тогда ладно, – легко согласилась она, – тогда не жадина.
  – Я так и подумал, – пробормотал он, – это бабушка была.
  – Двоюродная, – призналась она. – Я бабушку не помню совсем, это её сестра.
  – Боевая у тебя бабушка, – сказал он, – хотя и двоюродная.
  – Это точно, согласилась она, – бабушка у меня была: чудо! Она ту шпану гоняла постоянно. В тот день, – она помолчала, – в тот день бабушка куда-то отлучилась, они и полезли.

        Он нашёл её ладонь, пожал, ощутил ответное благодарное пожатие. Она встряхнула головой:
  – Зато видел бы ты, как она их отметелила после вашего ухода!
Он засмеялся :
  – Метлой?
  – Метлой, – серьёзно подтвердила она. – Знаешь, как она ею умела воевать!
Он вспомнил зоркие глаза и умелый хват, покачал головой:
  – Не знаю, и не хотел бы узнать.
  – Да ладно, – улыбнулась она, – бабушка была совсем не злая, просто жизнь была сложная. Она почти ничего не рассказывала, но я догадывалась, что в молодости она служила где-то далеко и тайно.
  – Да ты шпионская внучка, – поразился он, – поди невыездная?
  – Невыездная, – грустно кивнула она. – Я сама ухитрилась по молодости лет поработать...
Она замолчала. Он слегка прижал её руку локтем. Она вздохнула:
  – Короче, невыездная я.
  – Вот здорово! – Восхитился он. – Это какая же экономия на всяких там турциях и таиландах получается! Слушай, невыездная ты наша, у тебя, наверное, и имя засекречено семью печатями? Она улыбнулась, легко покачала головой.
  – Нет, не засекречено, могу по большому секрету сказать, меня зовут...
  – ...Лена, – закончил он.

        Она удивлённо глянула на него:
  – Признавайся, откуда знаешь имя потомственного секретного агента всех стран мира?
Он мужественно замотал головой:
  – Ни за что!
–  Тогда... тогда я тебя укушу!
От неожиданности он только и спросил:
   – Куда?
  – В нос! – безапелляционно заявила она.
  – Меня нельзя кусать в нос, – серьёзно сказал он. – Я правильный собак и могу потерять нюх.
Она в некотором замешательстве почесала затылок, но быстро нашла выход.
  – Тогда я не дам тебе оладушки! – заявила она.
  – Это нечестно, – грустно сказал он, – это удар ниже пояса.
  – Ничего, –  злорадно сказала она, – давай,  признавайся!

        Он тяжко вздохнул и признался.
  – Бабушка тебя позвала, когда во двор влетела.
  – Да? – удивилась она. – А я не помню.
  – Я помню, – сказал он, – меня, кстати, зовут...

        Она прикрыла ему рот ладошкой и тихо произнесла:
   – Алексей.
Он сделал большие круглые глаза. От её ладошки пахло лавандой и это было невыразимо приятно... Она вдоволь  насладилась его удивлением и призналась:
  – Тебя друг позвал, когда в парке  появился этот чёрный страшный тип, что забрал дверь. 
Он поцеловал её пальцы. Она отдёрнула руку, сказала строго:
  – Фу!

        Он не выдержал и рассмеялся.
  – Надеюсь, оладушки ты не в миске на пол поставишь?
  – Посмотрим на твоё поведение, – немедленно отвертелась она от прямого ответа.
  – А почему ты назвала того типа чёрным? – Вспомнил он.
  – Как это? – удивилась она. – Он же был во всём чёрном, в такую жару.
Он припомнил Сторожа и подумал, что так и не смог определить цвет его одежды. Неопределённый какой-то, безлико-серый, но ведь не серый? Не серый, мысленно согласился он и тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли.
  – Сторож, – пробормотал он.
  – Страж Времени, – этом откликнулась она.

        Они остановились и уставились друг на друга.
  – Та-а-к, – произнёс он. Её глаза стали грустными и жалобными.
  – Рассказывай, – буркнул он.
  – Прости, – прошептала она, – не могу...
Он молча ждал продолжения.
  – Я работала над  этой проблемой, – тихо продолжила она, – когда поняла, что такое эта дверь и куда ты пропадаешь. Нашла тех, кто изучал эту проблему, и тоже занялась вопросом.
  – Проблема, – повторил он.
  – Да, – она вскинула глаза, – это проблема, не смейся.
  – Да мне не до смеху, – пробормотал он. – И что потом?
  – Я не могу! – глаза её стали совсем печальными. – Я ушла оттуда, потому что...

        Она бросила на него взгляд, отвернулась.
  – Подписка на двадцать пять лет? – догадался он.
  – Да, – кивнула она, – двадцать пять лет.
Он засмеялся, развернул её к себе, встряхнул легонько. Она вскинула на него полные слёз глаза. Он поднял руку и осторожно коснулся уголка её глаза. Она моргнула, слезинка мгновенно перескочила не палец и побежала по руке. Поднял ладонь. Они молча смотрели, как слезинка катится по  руке, постепенно впитываясь в кожу. Убрав таким же образом слезу из второго глаза, он задумчиво произнёс:
  – Знаешь, когда мы бежали по туннелю...

        Она вздрогнула.
  – Не знаю, кто или что за нами гналось, но когда мы удирали со всех ног, я чувствовал, что кто-то впереди меня ждёт.
  – Время, – тихо сказала она, – это было время. За вами гналось само время.
  – А ели бы догнало, – поинтересовался он. Она прерывисто вздохнула:
  –  Тогда вас размазало бы по всему времени и вы стали частью того самого ветерка, что постоянно струится в туннеле времени.

        Он вспомнил бешеный, на грани остановки сердца, бег в подземелье  и невольно передёрнулся.
  – Прости, – встрепенулась она, – больше ни слова.
  – Я помню, – серьёзно кивнул он, – расскажешь через двадцать пять лет.
Он шагнул по аллее, подхватив её под руку.
  – Знаешь, я начинаю волноваться, не придётся ли твоих оладушков ждать двадцать пять лет?

Она засмеялась, покачала головой и повлекла его вперёд.




г. Березники
март 2014 г.
v2 июнь 14
v3 15.10.15 + илл.

Фото: 2015 © Ольга Кондрашова