Бриллианты Диктатуры В

Счастье подсело к Гоше Минакову, когда он зубрил математический анализ, сидя на зеленой скамейке, в сквере, возле автобусной остановки.

Гоша узнал его не сразу и, стараясь не слушать болтовню старушенции в черных кружевах, отодвинулся на самый край скамьи. От тяжелого запаха старческих духов у Гоши защипало в носу, он внезапно чихнул, безвольно кивнув головой, что было принято нежданной собеседницей за согласие. Старуха улыбнулась и протянула студенту пальчики в черной перчатке, которые, видимо, следовало поцеловать.

- Меня зовут Диктатура Викторовна! - сказала она, открыв в улыбке безупречно вставные зубы.

- Георгий! - сказал Гоша.

Нахальная старушка схватила Гошу за рукав куртки и принялась рассказывать о своих дворянско-купеческих предках, об одиночестве и о кладе, замурованном где-то в стенах ее квартиры.

Гоша в клады не верил. К тому же, мучительно чесалась правая ступня, призывая к побегу. Он бы с удовольствием стукнул бабку по башке толстым учебником, вскочил и ринулся в ближайшие кусты. Но вырваться Гоше не удалось, в результате чего на следующий же день он оказался владельцем роскошной трехкомнатной квартиры...

В то утро Диктатура Викторовна предложила студенту Минакову подписать договор пожизненного содержания. Ее одинокая душа жаждала его покровительства, словно ничейная кошка - ласки. Конечно, старушка предъявила паспорт. Студент увидел дату ее рождения и – вспотел.

Под ложечкой сладко сжалось, словно Гоша проглотил алмаз. Глотал Минаков, по большей части, пустые супчики в дешевом кафе да обидные слова девушек, не желающих дружить с общежитским парнем. «Будь ты благословен - год тысяча девятьсот двадцатый!» - Гоша мгновенно прикинул: через три месяца румяная бабуля отметит восемьдесят девятую осень жизни. Кадык на нищей студенческой шее двинулся, проталкивая радость в желудок.

- Вы чудесно выглядите! – сказал Гоша петушиным от счастья голосом. – Больше шестидесяти лет, вам, бабушка, никто не даст!

- Вы так думаете? – кокетливо прищурилась старуха, спрятала паспорт в бюстгальтер и погрозила ему ноготком. – Тем хуже для вас, юноша. Я надеюсь прожить еще годик, а то и два.

- Да хоть десять! – воскликнул студент.  «Пускай живет, старая! Куда спешить? Договор о пожизненном содержании – это вам не брачный контракт – расторгнуть его невозможно. Почти…»

Гоша был счастлив. С той секунды, когда трясущийся крючок старушкиной подписи лег на линейку Договора, гражданка Сучкина Д.В. вместе с ее трехкомнатной квартирой стала собственностью Минакова Г.В., студента третьего курса Академии связи, круглого отличника, члена партии «Единая Россия».

Квартира была роскошная: холл метров двадцати, три комнаты, кухня размером с небольшой дансинг,  где не только танцевать, но и ночевать можно всей студенческой братией. Похоже, так оно и будет после новоселья. Далее - ванная с мраморным полом, два балкона. И вся эта роскошь - под четырехметровыми потолками, отягощенными  фруктово-цветочными венками старинной лепнины. За такую квартиру Гоша готов был идти на все. Или почти на все, например, жениться на ком угодно, со всеми вытекающими...

Чтобы отпраздновать событие, Диктатура Викторовна накрыла чай в гостиной. Позвякивая ложкой о звонкий фарфор, принялась рассказывать про своих бывших мужей. О чем еще говорить в ее возрасте? До тридцати лет женщины говорят о мужчинах, до сорока - о детях, после пятидесяти о том, что здоровья уже нет, а в конце восьмого десятка вспоминают первую любовь.

Гоша аккуратно поддакивал, любуясь видом на набережную. Крюков канал, осененный драгоценным звоном Никольской колокольни, стыл в гранитном ложе. Вжикнул белый катер и унесся к перекрестку семи мостов. Черные воды взволновали золото опавшей листвы.

- …И это еще не все! – ворковала старуха. – Я вам сейчас про соседей такое расскажу!..

«Ах! Что мне ваши соседи! – думал Гоша. – Два балкона, и лифт, и  комнаты по тридцать метров каждая! А лепнина по карнизу – «арт-нуво» начала двадцатого века!..»

Как чудесно, как справедливо, устроена жизнь, думал Минаков. Одинокие старушки оставляют роскошные квартиры заботливым юношам, которые нежно и терпеливо ухаживают за бабулями и с печалью благодарного умиления провожают их в последний путь...

- Но теперь у меня есть покровитель, - сказала Диктатура и погладила его по рукаву застиранного свитера. – Ведь вы не нарушите условий нашего контракта?

- Ни за что на свете! – твердо сказал Минаков. – Я буду приходить к вам каждый день.

- И еще забыла вас попросить, голубчик. Завтра проводите меня в церковь.

- С удовольствием!

По дороге в свою общагу Минаков припомнил все пункты договора пожизненного содержания, подписанного у нотариуса. Старуха не требовала ничего лишнего: носи продукты, убирай, стирай на машинке, готовь скромную еду. «Много ли нужно милой бабушке!» – подумал он с нежностью и решил покупать овощи и мясо только на рынке, а к Новому году сделать хороший ремонт.

И тут новый приступ эйфории толкнул его в сердце: ведь он не только получил в собственность квартиру ценой тридцать миллионов рублей, но и обставил конкурентов из местной риэлторской конторы. Глупцы! Профаны! Эти аферисты упустили восхитительную старушку! «Квартиру, - поправил себя Георгий. – Ею завладел человек тонкой наблюдательности, живого ума и деловой хватки, то есть я!»

Ровно через неделю после подписания договора Гоша заметил, что старушка начала заговариваться, хотя была по-прежнему весела и бодра. Она вспоминала князя Черемисского, запершего в стенном шкафу свою любовницу, бриллианты, замурованные кем-то из княжьей родни прямо в стену, строила Георгию глазки и рассуждала о любви.

Гоша посмеивался: старуха опять забыла, сколько ей лет, но, согласитесь, она пожила вволю – девяносто - это же вам не пятьдесят пять трудовых плюс двенадцать – президентское «время дожития»!

Полоумная Диктатура Викторовна его не раздражала. Ему легко и спокойно  мечталось, и за вежливой улыбкой он не прятал брезгливого нетерпения души.

Гоша содрал старые обои и принялся скоблить стены. Однако обновление интерьера стоило дорого, старушка ела много, со вкусом и ждала ко Дню рождения новый телевизор. Все это требовало денег. Минаков оформил академку и устроился менеджером в торговую фирму.

Каждый вечер после работы усталый Гоша взбирался на стремянку и колупал лепнину под потолком. Диктатура ждала внизу, с веником и совочком, рваные обои скручивала и совала в помойное ведро, которое измученный студент выносил во двор уже после полуночи.
 
Время летело к Новому году. Ремонт и замена сантехники обошлись Гоше в сумму, которую он составил из займов у всех знакомых, клянясь жизнью и подписью, что отдаст с процентами. Старуха пела романсы, аккомпанируя себе на рояле, а Георгий бегал с мешками снеди.

Соседи по лестнице с Минаковым не здоровались, однако, глядели на него с интересом, словно заключили пари, кто вымрет раньше – парень или старуха. 

* * *

Тридцать первого декабря Минаков пер по лестнице мешок с овощами и две банки масляной краски - последний штрих по плинтусам. Навстречу шла соседка с пустым мусорным ведром - противная болтливая тетка.

- Ах, молодой человек! – запищала она, вцепившись в рукав его куртки свободной от ведра рукой. - Вы чудесно ухаживаете за Диктатурой. Бог вознаградит вас!

- Уже вознаградил. – Гоша остановился и вежливо отцепил от себя сплетницу – ворковать с досужими дурами он не любил и знакомства с соседками пресекал.

Тетка захлопнула рот, взглянула на него с любопытством умной крысы и нырнула в свою квартиру. Сквозняком вынесло запах жареного лука, мужской хохот, свист и тонкий истерический визг.

- Бездарен наш народ, – сказал Гоша. - Работать никто не хочет! Почему было не взять над бабкой шефство? Теперь квартира моя, а зависти у пипла - как нефти в Эмиратах.

Усталый Минаков сунул ключ в замочную скважину своей квартиры и понял, что на двери стоит новый замок, – это было странно. Гоша позвонил, услышал шарканье, в глазок кто-то посмотрел. Все стихло.

В квартиру его не впустили. Поторчав на лестнице, Гоша решил, что Диктатура окончательно спятила. Он вызвал неотложку, участкового полицая и сел на широкий подоконник – ждать. За старинным венецианским окном сверкали огни, люди торопились домой. Лилово смеркалось.

Первым пришел участковый. Выслушав Минакова, он сказал:

- Зря вы врачей вызвали. Бабка ваша совершенно здорова. Вы у нее третий.

- Не понял…

- Гражданка Сучкина заключает договоры пожизненного содержания с разными доверчивыми простаками и расторгает их, вытянув денежки у спонсора.

- Э, нет! – воскликнул Минаков. - Расторгнуть наш договор не так-то просто! У меня есть все чеки и доказательства… Ничего не выйдет!

Дверь соседки по лестничной площадке клацнула и отворилась. Бусинки умных глаз крысино блеснули на узком лице. Видимо, женщина подслушивала, потому что сразу вмешалась в разговор:

- Диктатура уже месяц жалуется соседям, что вы ее принуждаете к сексуальному сожительству.

Участковый крякнул и открыл свою папку.

- Эх, гражданин Минаков! Посмотрите-ка: Сучкина написала заявление на вас. Читайте, читайте!

Участковый сунул Гоше листок бумаги. Красивым наклоном в украшении знаков препинания было расписано, как монстр Минаков Г.В. пытался (неоднократно) изнасиловать Сучкину Д.П., «в чем получил решительный отпор, и за что поклялся свести в могилу как можно раньше».

Во дворе грохнул салют, и закричали «ура!» Гоша опустился на подоконник - колени словно растаяли в холодной воде.

- Эх, молодой человек! – повторил участковый. – Вы бы хоть с местными риэлторами потолковали! Старуха-то жила за ваш счет, а теперь еще получит с вас за моральный вред. Не сомневаюсь, что она успела «снять побои» и подготовить свидетелей.

- А-а-а! Мошенница! – взревел Гоша, омерзительные сценки изнасилования мелькали в его опухшем мозгу, не давая собрать мыслительный процесс. – Я в суд подам! Я... я…

- Она уже подала, - сказала умная крыса и захлопнула дверь.

- О боже! - застонал Гоша. – Девяносто лет – и такая прыть!

- Каких девяносто? – удивился полицейский. – Она четыре года как на пенсию вышла.

- А как же паспорт?.. - И вдруг Минакову открылась хитрая конструкция мегеры.

Гоша закрыл глаза. «Люди! – хотелось ему крикнуть. - За доверчивость мы платим дороже, чем за  любую форму глупости! Кроме материальных потерь нас ждет моральный упадок и безнадежная, выжигающая душу злость на самого себя».

Полицейский пожелал ему удачи и ушел. Все было кончено.

На улице грохотала канонада, небо расцветало фонтанами красно-зелено-золотых салютов. Восторженные голоса орали и пели. Мир был счастлив.

Гоша спустился с лестницы, вышел из парадной и медленно побрел через двор, забитый лакированными гробами автомобилей. Под великолепной аркой двора громоздились баки с мусором и ненужными вещами, подобно студенту Минакову, выброшенными в подворотню жизни. Свернув под арку, Гоша остановился и со стоном  упер горячий лоб в ледяную от ветра стену.

Гнусно завоняла помойка. Гоша заплакал.

Мимо прошла компания - веселые девчонки и рослый красавец в красной шубе, шапке и белой бороде – завтра же Новый год…

- Ах, если бы я был Дедом Морозом! – воскликнул Гоша, умирая от тоски.

- Хоть килограмм! – заорал над ухом радостный бас.

Гоша глянул через плечо. Парень в красной шубе сдернул с нарумяненного лица белую бороду и протянул ее Гоше вместе с колпаком.

- Бери! Для хорошего человека ничего не жалко!

Девицы запищали. Парень снял красный халат и оказался голым до пояса. Джинсы и валенки он оставил себе, «шубу» протянул Минакову.

- Бери, друг! – заорал парень. – Назначаю тебя ВРИО Деда Мороза. Накинь-ка шубу, шапку – вот так! Жизнь продолжается! Куртизанки, парад-алле!

Компания покатилась дальше и исчезла в парадной. Гоша проводил их взглядом, опомнился, швырнул мешок с картошкой, все еще оттягивающий руку. Банки тупо грохнули об асфальт, беспощадные, как бомбы, а черные шарики картофеля раскатились по мокрому снегу.

Держать удар судьбы - на эшафоте, под улюлюканье ошалевшей от крови толпы – о, да! Гордо поднять голову и крикнуть врагам что-нибудь такое! Но в гулком одиночестве проходного двора – хоть визжи и катайся по земле, - кому ты нужен? Кому интересно твое горе?!

- Двадцать пять рублей за кило!.. - вдруг кольнула мысль, –  больно жирно швыряться картошкой в положении нищего, бездомного студента-второгодника.

Гоша надел бороду, колпак, просунул руки в рукава «шубы», оказавшейся атласным халатом. Стало тепло. Он вытер слезы рукавом, наступил на слишком длинную полу, собрал картофель в надорванный пакет. Закатившуюся за бак картофелину потюкал ногой – не достать! В общаге уже все перепились, так что Дед Мороз с картошкой будет кстати.

Под ногами хрустнули куски алебастровых цветов, которые еще вчера  Гоша своими глупыми руками отколупнул  из карниза Диктатуриной спальни – из угла, «глядящего на Палестину», как сказала бабка, подметая осколки в совочек.

Гоша с размаху раздавил округлый, как человеческая задница, лепной персик – вот тебе! В каблук вонзился острый камень, и Гоша тотчас опомнился: шагать с прощальным втыком в каблуке будет совершенно невозможно.

Он бережно устроил картошку рядом с банками краски, наклонился, придерживая подол, снял полуботинок. На каблуке что-то блестело. Гоша поднес туфель к глазам, ловя желтый свет фонаря. Поковырял ногтем подошву.

Впившиеся в мягкий сношенный каблук блестели четыре крупных стекляшки драгоценной  старинной огранки...

* * *

Диктатура Сучкина так и не узнала, что бриллианты, во время гражданской войны замурованные бывшим, но истинным, хозяином квартиры, достались лопуху Гоше. Все-таки жизнь устроена справедливо!

Как влияют крупные бриллианты на круглых отличников Академии связи – это уже другая история.

Конец