Воробьиная хозяйка

Вера Олеговна работала уборщицей в одном солидном учреждении. Она убирала несколько кабинетов и туалет. При первом взгляде на Веру Олеговну у человека возникало чувство некоторого удивления, до чего неказистой может быть женщина: маленький рост, неправильные черты лица, походка вприпрыжку и одновременно вперевалку, шепелявость при разговоре по причине отсутствия нескольких зубов, улыбка делала её похожей на сказочную Бабу-Ягу, только совсем не злую, а немного наивную и озорную. Если Вера Олеговна что-то рассказывала, а потом умолкала, она непременно поджимала тонкие губы и внимательно смотрела на собеседника, ожидая реакции на сказанное. Тёмно-карие глаза её были наполнены блеском, характерным для непоседливых, энергичных, любознательных людей, имеющих вкус к жизни. Когда то Вера Олеговна училась в техникуме швейному делу, потом работала в ателье, которое закрыли во время перестройки, и она переквалифицировалась в уборщицы. Думала, временно, а проработала до пенсии, и опять не уволилась, а даже согласилась мыть ещё один участок, так как уборщиц не хватало.
Сын Веры Олеговны уехал на заработки на Дальний Восток, взяв с собой жену, а двухлетнего ребёнка оставив с тёщей – Тамарой Петровной. Когда Вера Олеговна приходила навестить внука, прихватив с собой угощение: печенье, вафли, конфеты, яблоки или что-нибудь другое, Тамара Петровна, которая доводилась ей сватьей, как-то демонстративно убирала мешочки с Вериными угощениями в кухонный шкаф, приговаривая, что ребёнку всё это давать вообще нельзя. Разговор у них со сватьей как-то не клеился, внук Вовка к Вере Олеговне подходить не хотел, и, несмотря на все её уговоры и обещания никуда его не забирать, прижимался к другой бабушке и испуганно выглядывал из-за неё. Другая бабушка, в отличие от худенькой Веры Олеговны, была полная, крупная, с толстыми отёкшими ногами. Выражение лица у неё всегда было строгое, и от этой строгости на лбу обозначились две глубокие вертикальные складки между бровями.  Вера Олеговна быстро уходила, надеясь, что в следующий раз она сумеет уговорить Вовку поиграть с ней, но и в следующий раз всё повторялось сначала. Как-то Вера Олеговна принесла внуку вязаные варежки и игрушечные пластмассовые инструменты: молоток, топор, гвозди и дощечку с отверстиями, но плотницкое хозяйство сватья оценила так же неодобрительно, как и сладости, сообщая при этом, что все они испортились, и она вынуждена была выбросить их в мусор, а варежки небрежно положила на полочку в прихожей так, что одна варежка съехала и повисла на верёвочке, которой обе они были соединены. Тамара Петровна поправлять их не стала, сказав, что варежки у Вовы есть, зачем было покупать?  Сделав несколько попыток заговорить с внуком, Вера Олеговна опять быстро ушла, так как малыш всё ещё пугался её. В дверях она обернулась, опять зацепившись взглядом за уныло повисшую варежку. Она чуть не плакала от обиды: как же так, она старалась купить печенье только свежее и рассыпчатое, и вафельки повкуснее, и конфеты, объясняла продавщице, что покупает для внука, и всё оказалось не нужным и выброшенным… «Зачем она мне-то сказала об этом? Если выбросила, то и молчала бы!» – в сердцах думала Вера Олеговна. За варежки ей тоже было обидно. Она вспомнила, как покупала их у приветливой пожилой продавщицы, как они обсуждали затянувшуюся весну, и продавщица пожелала Вере Олеговне, чтобы эти варежки согревали ручки её внука.
Как-то после очередного визита к внуку – ему исполнилось три года, Вера Олеговна медленно шла по улице домой. Она отдала подарки сватье, так как внука не было дома: приехали родители и пошли праздновать день рождения в детское кафе. Сноха не любила Веру Олеговну – свою свекровь, то ли стесняясь её внешнего вида, то ли из-за того, что она убирала туалет, но даже своему мужу Владимиру – сыну Веры Олеговны, она запрещала водить ребёнка к ней в гости, и ей это удавалось. Владимир слушался жену, а мать просил не обижаться. Ей всё равно было обидно, но она старалась от этой обиды избавиться, стараясь после работы заполнить всё своё свободное время: помогала сестре и подруге на даче, много читала, ходила на все спектакли в музыкальный театр, что-то шила, даже занималась рисованием. Вечер был тёплый, лето ещё только начиналось, что-то громко обсуждали воробьи. На тротуаре, в уголке, образованном на повороте недавно побеленным бордюром, сидел совсем маленький воробьишка, уже оперившийся птенец, но летать, похоже, он ещё не научился. Когда Вера наклонилась к нему, он засуетился, замахал крылышками, но не взлетел, попробовал ускакать, но опять ничего не вышло: одна лапка у птенца была повреждена, и он подгибал её, а скакать на одной здоровой не получалось. Вера Олеговна взяла крошечную птичку в руки и понесла домой. В прихожей она посадила птенца на пол, а сама принесла из кухни табуретку, залезла на неё, открыла дверцы антресоли и достала оттуда маленькую клеточку, в которой когда-то давно вместе с сыном они принесли с птичьего рынка хомяка. Хомяк прожил у них всего один день, а на следующий свалился с балкона на недавно вскопанную клумбу, поэтому не разбился, а тут же убежал. Вера Олеговна вспомнила, как горько плакал маленький сын, а она пыталась объяснить ему, чтобы он радовался, ведь зверёк остался цел. Она тогда ещё и отругала сына, что он плохо смотрел за хомяком, убрала клетку на антресоли и сказала, что никаких зверей они заводить не будут.
 В крышечку от пластиковой бутылки Вера Олеговна налила воду и поднесла к самому клюву птенца. Он стал пить, и она, глядя на это, испытывала что-то, похожее на счастье. Затем подстелила мягкую тряпочку в маленькую клетку  и посадила туда своего питомца. Там ему было вполне комфортно, он даже съел несколько зёрен пшена и затих. На следующий день Вера взяла клетку с птенцом на работу. Там, рядом с туалетом, у неё была каморка для переодевания и хранения моющих средств. Половину каморки занимал старый полированный стол, за которым Вера Олеговна обедала, а в перерывах между уборками могла угостить чаем забегавших к ней уборщиц. Заходили к ней часто, она была разговорчивой, умела и выслушать, и совет дать, и поделиться какими-нибудь новостями о распродажах и разных акциях, проводимых супермаркетами. Уборщицам платили копеечные зарплаты, вот и хотелось купить что-нибудь подешевле и побольше.
Соседка отдала Вере Олеговне старую клетку для птиц – в ней когда-то жили попугайчики, а та поставила маленькую клетку в большую – и получилась целая птичья квартира с большой «комнатой» и маленькой «спальней». Вера Олеговна с удовольствием рассказывала приятельницам о своём питомце, как рассказывают родители о достижениях детей, о том, какой этот воробышек сообразительный: спит только на сухой, чистой тряпочке, а испачканную выбрасывает из своей «спальни», обустроенной в маленькой клетке, а ещё отзывается на голос хозяйки чириканьем, а ещё знает своё имя – Фомка, и ещё, ещё, ещё…
Фомка прожил в городской квартире все лето, осень и зиму. Как-то в конце зимы Вера Олеговна ушла на рынок, оставив форточку открытой, на полпути вспомнила об этом и вернулась, перепугавшись, что ее питомец вылетит на улицу и замёрзнет. Она прибежала домой и увидела своего Фомку сидящим на подоконнике, затем он вспорхнул на форточку, вдохнул морозный воздух и юркнул в свою спальню. Вера Олеговна быстро закрыла форточку и перевела дух. В следующую субботу она вместе с рабочим коллективом поехала в загородный дом отдыха по путёвке, оплаченной наполовину профсоюзным комитетом. День был морозный, солнечный. Вера Олеговна взяла напрокат лыжи и решила вспомнить молодость. Когда-то, ещё в техникуме она была неплохой лыжницей, участвовала в соревнованиях и даже занимала призовые места. Накатавшись на лыжах, Вера Олеговна и её подруги по работе, совершившие пешую прогулку, пошли в столовую, а возвращаясь в свой корпус, увидели на снегу неподвижно сидящую синичку. Вера Олеговна подошла к ней, наклонилась и увидев, что птичка живая, подняла её и сунула за пазуху. Приятельница брезгливо сказала: «А вдруг она больная? Оставь ты её, вечно всё подбираешь!» Вера Олеговна ответила: «Жалко, она ведь живая». В комнате птичка сначала сидела неподвижно, не притрагиваясь к хлебным крошкам, насыпанным Верой Олеговной на салфетке, но вскоре отогрелась и стала их клевать, а потом и вовсе летать по комнате. Вера Олеговна сказала приятельнице: «Возьму её домой, будет Фомке подружка». Но синичка прыгала по подоконнику и стучала клювом в стекло. Пришлось открыть окно и выпустить окрепшую птичку на улицу. Вере Олеговне было и жалко, и радостно.
За зиму Фомка окреп, больная лапка его зажила, он полностью оперился и вырос до размеров взрослого воробья. Наступила весна, а Вера Олеговна всё не решалась выпустить его.  Ей уже было жалко расставаться со своим питомцем, и она сама для себя придумывала разные причины, чтобы не выпускать его: он не приспособлен жить в стае, растеряется и его поймает кот и т. п., а потом, с кем она будет разговаривать по вечерам?
В начале марта Тамара Петровна заболела. Ей стало плохо, когда Вовка уже заснул. Тамара Петровна смогла сама вызвать скорую помощь, а врачей попросила позвонить Вере Олеговне. Та вернулась домой поздно – в тот вечер она ходила в музыкальный театр на «Свадьбу в Малиновке», хотя видела эту оперетту уже два раза. Она вообще не пропускала ни одного спектакля – это была её «отдушина». Вера Олеговна ходила и на детские спектакли по выходным, причём, смотрела не только на сцену, ей доставляло удовольствие смотреть на бабушек, приходящих в театр с внуками, и, хотя отношения с внуком – это была её боль, она не завидовала, а мечтала когда-нибудь тоже привести с собой Вовку.
В тот мартовский вечер после спектакля Вера Олеговна долго простояла на остановке, насквозь промёрзла на ветру, погода была похожа на февральскую. Нужного ей автобуса, как нарочно, долго не было, и она втиснулась в переполненную маршрутку, хотя все сиденья были заняты. Вера Олеговна ехала, стоя на ступеньке – с её ростом и наклоняться не надо было, потом место освободилось, и она села, мечтая поскорее оказаться дома, отогреться, выпить горячего чая с оладьями (перед спектаклем Вера Олеговна успела забежать домой и завести тесто), рассказать Фомке про спектакль и угостить его тёплым оладышком, услышав в ответ благодарное чириканье. Оказавшись, наконец, дома, Вера Олеговна постучала по клетке: «Фомка, не спи, сейчас будем чай пить!». Она даже раздеться не успела, как зазвонил телефон. Незнакомый голос спросил, не знает ли она Тамару Петровну, и если знает, то пусть срочно приезжает к ней домой присмотреть за ребёнком, если он вправду приходится ей внуком, А Тамару Петровну нужно срочно госпитализировать, у неё может случиться инсульт. Вере Олеговне сразу стало жарко, и она чётко сказала в трубку: «Я сейчас приеду». Она выскочила на улицу, на удивление быстро остановила такси (с её доходами пенсионерки, пусть работающей, она не ездила на такси, наверно, со дня свадьбы сына). Было уже около двенадцати часов ночи, без пробок доехали быстро, и через десять минут она была на месте. Тамару Петровну уже занесли на носилках в машину «Скорой помощи», в знакомом окне на первом этаже горел свет. Вера Олеговна поспешила в подъезд, дверь сватьиной квартиры была приоткрыта, оттуда слышался громкий плач ребёнка. Вера Олеговна резко открыла дверь и чуть не наткнулась на Вовку. Он стоял, одетый в пижаму, и держал в руках свою зимнюю куртку. Молоденькая медсестра уговаривала его отойти от двери подальше, сесть на стул и ждать другую бабушку, но он не слушал, он не хотел никого слышать и видеть. Он боялся другую бабушку, потому что баба Тамара говорила, что она некрасивая и страшная, и если он не будет слушаться, она его заберёт. Мальчик не понимал, как такое могло случиться, что бабушку увозят, ведь она укладывала его спать, правда, сегодня она не читала ему сказку на ночь, сказала, что болит голова, и он заснул без сказки, а потом вдруг проснулся от разговоров чужими голосами, встал, пошёл в бабушкину комнату и остановился, увидев людей в синих халатах, которые окружили её кровать и что-то с ней делали. Он тут же закричал, даже не пытаясь подойти к бабушке. Вовка ничего не понимал и не слушал ничьих уговоров, а только кричал и кричал, а когда бабушку понесли на чём-то из квартиры, он схватил свою куртку и хотел бежать за ней, но какая-то тётя удержала его и не отпускала. И вдруг дверь открылась и вбежала бабушка Вера. Она схватила Вовку на руки и понесла в спальню, торопливо говоря ему прямо в ухо: «Ну что ты, что ты, малыш, успокойся, бабу Тому полечат в больничке, и она поправится». Ребёнок испугался ещё больше, сначала вырывался, потом, устав и почувствовав, что какое-то тёплое и доброе облако идёт  от бабушки Веры и окутывает его,  постепенно стал успокаиваться и затих, ещё долго вздрагивая и всхлипывая.
На следующий день она отвела не выспавшегося  Вовку в садик, потом поехала на работу, не успев забежать домой, чтобы покормить Фомку. Вечером, когда Вера Олеговна пришла забирать внука из садика, он, увидев её, снова расплакался, но она рассказала ему про воробья, и Вовка великодушно разрешил бабушке Вере одеть его. Следующие три дня были выходными, и  Вера Олеговна забрала внука к себе. Ребёнок, перепуганный болезнью бабушки Тамары, отказывался есть, капризничал и часто ни с того ни с сего начинал плакать. Но вот Фомка, к удивлению даже Веры Олеговны, рассказывавшей всем о необыкновенных способностях воробья, при первых звуках всхлипывания ребёнка, сразу начинал чирикать, причём не громко, а  как-то тихо и нежно, как будто пытался успокоить малыша.
Вера Олеговна взяла отпуск без содержания, она каждый день звонила в больницу, чтобы узнать о состоянии Тамары Петровны, ей отвечали: «Стабильно тяжёлое». Она говорила внуку:
– Скоро бабушке станет легче, и мы с тобой пойдём к ней в гости.
– И Фомку возьмём? – спрашивал внук.
– Давай возьмём! – соглашалась Вера Олеговна.
И вот в справочном ответили, что можно навестить больную, так как её перевели в общую палату. Вера Олеговна с Вовкой отправились в больницу, взяв с собой в маленькой клетке Фомку, спрятав её в пакете с фруктами. В палате, увидев бабушку Тамару, Вовка громко сказал:
– Баба, смотри, кто с нами к тебе пришёл!
Тут Вовка стал рыться в пакете, достал клетку и радостно открыл её. Фомка также радостно выпорхнул оттуда и стал летать по палате, вызвав общий переполох. Вовка побежал ловить Фомку, но воробей подлетел к окошку, ударился об стекло и вылетел в открытую форточку, откуда в палату проникал запах весны. Вовка уткнулся носом в стекло и стал звать Фомку, потом испуганно посмотрел на бабушек:
– Он потеряется? – и личико его начало кривиться, готовясь к плачу.
Тамара Петровна как-то неловко и виновато улыбалась, вертикальные морщинки между бровями разгладились, что-то в ней изменилось, она даже не успела поцеловать внука. Вера Олеговна извинилась перед женщинами, лежащими и сидящими на кроватях, пожелала всем выздоровления, взяла уже ревущего Вовку за руку, и, оставив Тамаре Петровне пакет с фруктами и сказав, что у них всё нормально, и пусть она не беспокоится, а скорее поправляется, отправилась к выходу.
На улице она уговорила Вовку перестать плакать и как-то неуверенно сказала:
– Фомка, ты где?
На ещё не пробудившейся берёзе весело чирикала стайка воробьёв. Зимой в это время суток было уже вовсю темно, а сейчас солнце ещё только садилось, окрасив небо радостным розовым цветом.
– Не плачь, Вова, пусть наш Фомка поживёт здесь, он будет бабе Тамаре помогать выздоравливать, а мы с тобой в следующий раз придём и принесём хлебушка для него и всех его друзей.
Потом Вера Олеговна и Вовка много раз приходили к бабушке Тамаре в больницу, но сначала Вовка бежал к берёзе, которая росла под окном палаты, где лежала бабушка, и сыпал крошки на землю. Тут же слеталась огромная стая голубей и воробьёв. Вовка звал: «Фомка! Фомка!», но никакой воробей от стаи не отделялся.
Бабушку Тамару Петровну выписали, хотя она ещё долго лечилась. Приехала её дочь, невестка Веры Олеговны, и забрала Вовку, который при этом громко ревел, не желая расставаться с доброй бабушкой Верой.
Отшумела ручьями, капелями и птичьими криками весна, а в середине июня Вера Олеговна к своему собственному удивлению опять увидела маленького несмышлёного воробьишку на тротуаре. Он ещё не научился летать и, когда она наклонилась к нему, поскакал под стоящий автомобиль. Вера Олеговна наклонилась, пытаясь разглядеть, где он спрятался, но тут подошёл какой-то крепкий, молодой мужчина в больших тёмных очках, абсолютно лысый и, активно жуя жвачку, небрежно спросил, что она делает около его машины. Вера Олеговна посмотрела на него снизу вверх,  подумала: «Крутой», и, не боясь показаться наивной, улыбаясь, объяснила, что под машиной сидит птенец, и она боится, как бы его не раздавили. «Крутой» неожиданно радостно улыбнувшись, спросил:
– Помочь? – и, не дожидаясь ответа, присел на корточки, заглянул под машину, потом встал на колени, не боясь их испачкать, наклонился ещё ниже, лицом почти касаясь асфальта, засунул по машину руку, вытащил перепуганного птенца и протянул на крепкой, широкой ладони странной маленькой женщине.