попутчики

Марина Николаевна закончила свои дела в Москве задолго до отхода поезда. Она сдала в камеру хранения свою дорожную сумку, погуляла по близлежащим от Казанского вокзала улицам, по небольшому парку, где с ней пытался познакомиться какой-то мужичок неопределённого возраста и небольшого роста, ниже её. Марина Николаевна не испугалась, посмотрела на мужичка свысока – в полном смысле слова, ничего не сказала и, не спеша, пошла дальше, стараясь придать походке и всему своему виду как можно больше уверенности и твёрдости. Но из безлюдного парка она всё-таки ушла, решив двигаться в направлении вокзала. Неподалёку от привокзальной площади Марина Николаевна долго рассматривала и листала книги на прилавке, расположенном прямо на улице, зашла в магазинчик, заполненный всякой всячиной: какими-то сувенирами, игрушками, школьными принадлежностями, платками, консервами, пакетиками с конфетами, печеньем и прочими разнообразными товарами. Она купила симпатичный шарфик цвета сочной травы, перчатки с когтями для маскарадного костюма бабы Яги или колдуньи, смешные шариковые ручки с какими-то пружинками, рожицами и даже ногами – будет что подарить дочери – ещё школьнице, и пятилетней внучке. 
Осень в тот год стояла на редкость тёплая. Был уже конец октября, но ни ветра, ни дождей, поэтому и золотые наряды на деревьях ещё держались. Наконец, когда уже совсем стемнело, объявили посадку на поезд, в котором, согласно билету, купленному ещё в родном городе, был отведено место и Марине Николаевне.
В купе их оказалось трое: кроме Марины Николаевны, ещё две женщины. Быстро разложив вещи и постелив постели, все трое по очереди переоделись, умылись, попили чаю и улеглись спать, всё это проделав, почти не общаясь и даже не познакомившись. Все три дамы были разновозрастными. Марине Николаевне уже «полтинник», хотя выглядела она лет на тридцать пять – тридцать восемь, и часто к ней обращались словом «девушка». Одна из её соседок по купе была постарше – женщина лет шестидесяти пяти, со следами былой красоты, стройная, со вкусом одетая в светло-коричневые вельветовые брюки и белый мягкий свитер. Современная стрижка очень шла ей, и, хотя, кроме обычных «здравствуйте» и «извините», она не проронила ни слова, то ли выражением лица, то ли интонацией, с которой она произнесла их, можно было определить: интеллигентка. Марина Николаевна, любившая угадывать в окружающих принадлежность к той или иной профессии, подумала: «Наверное, преподаватель в каком-нибудь институте».
Вторая обитательница купе была довольно молодая худенькая женщина лет тридцати или меньше, невзрачная на вид. Она расположилась на нижней полке напротив Марины Николаевны и самая первая легла спать, отвернувшись к стене, так что Марина Николаевна не успела даже предположить, кем она могла работать.
Утром за чаем обитательницы купе перезнакомились, рассказали друг другу, кто откуда и куда едет, угостили друг друга своими дорожными припасами, уселись на нижних полках и продолжали свою неторопливую беседу. В основном говорила Людмила Ивановна – так звали «интеллигентку». Она рассказывала какие-то случаи из своего прошлого, как она кочевала с мужем – офицером по гарнизонам, как ходила пешком в Китай за шмотками, когда муж служил на восточной границе, как что-то шила – перешивала со своим педагогическим образованием вместо того, чтобы работать учительницей, так как школы при гарнизоне не было, а детей возили на занятия в близлежащий посёлок  на автобусе. Оказалось, что Марина Николаевна угадала в ней педагога, только не реализовавшего себя в этом качестве. Людмила Ивановна сообщила, что сейчас она возвращается из Франции, из туристической поездки, которую оплатил ей муж, уже пенсионер, а сам он дома с нетерпением поджидает до сих пор любимую жену – съездить за границу вдвоём им было не по карману. Людмила Ивановна подробно рассказала своим попутчицам о достопримечательностях этой прекрасной страны, о французских магазинах, о том, что в наших соотечественниках сразу узнают русских, называют женщин Наташами, тем самым очень их смущая, как одна из участниц этой туристической поездки, выделяющаяся ярким нарядами, впрочем, неплохо подобранными (к примеру красная сумка к красным сапогам) – очень расстроилась и долго переживала оттого, что её тоже назвали Наташей, а ей, по-видимому, очень хотелось походить на француженку. Марина Николаевна подумала, что если бы в каком-нибудь французском городе к ней обратились именем Наташа, она бы отозвалась: «Да, Жан?», если бы это был мужчина, и пусть возмущается, если он не Жан, хотя, кто знает, может быть, она также смутилась бы и расстроилась. Выходит, мы дожились до того, что русскими быть стыдно…
Людмиле Ивановне скоро уже нужно было выходить, а она всё говорила и говорила, как будто хотела выговориться. Рассказывала разные случаи из своей прошлой жизни, подтрунивая при этом над собой. К попутчицам обращалась по именам в ласкательной форме: Мариночка,  Леночка – так звали третью – неприметную обитательницу купе. Женщины так сблизились за эти несколько часов пути, что жаль было расставаться с Людмилой Ивановной. Но вот поезд остановился, и она вышла. Марина Николаевна и Лена махали ей в окно, затем они увидели, как её встретил солидный полноватый мужчина, как они обнялись, как он взял у неё дорожную сумку, как они пошли по перрону к машине. Людмила Ивановна время от времени оглядывалась на окно купе, в котором остались её попутчицы, и наконец, она села в машину, махнув на прощанье рукой, пока мужчина укладывал сумку в багажник.
А попутчицы посмотрели друг на друга с сожалением, как будто только что проводили родного человека. Впрочем, долго по этому поводу горевать им не пришлось, но другой повод представился незамедлительно. В коридоре вагона послышались шум и крики, как будто с улицы ввалилась возбуждённая толпа. Марина Николаевна испуганно посмотрела на Лену, а Лена на Марину Николаевну. Обе женщины подумали одно и тоже: «Только бы не к нам!». Не успели они высказать свои опасения вслух, как дверь купе открылась, и в проёме показалось двое мужчин: один довольно пожилой, на вид лет семидесяти, а другой совсем молодой, оба нетрезвые, особенно пожилой. Марина Николаевна сидела на своей нижней полке у столика перед  книгой, которую она начала читать ещё на вокзале перед приходом поезда, а теперь намеревалась продолжить чтение, а Лена грызла яблоко на нижней полке напротив. Мужчины громко поздоровались и плюхнулись на полку рядом с Мариной Николаевной, которая, ответив на приветствие, уткнулась в книгу.
– Что читаем? – громко спросил пожилой, обдав её запахом перегара с примесью чеснока, лука и ещё непонятно чего.
От такого запаха её передёрнуло, но Марина Николаевна спокойно продемонстрировала пожилому обложку книги, чтобы он смог прочитать её название, тем самым дав понять, что разговаривать с ним она не намерена. Пожилого это не устраивало, он жаждал общения:
– В карты играем? – как-то утвердительно спросил он.
– Нет, – ответила Марина Николаевна.
– Как нет?! – возмутился старик – он не допускал того, что можно не играть в карты в поезде.
– Как зовут? – снова громко спросил он, отпустив ей в лицо новую порцию тошнотворного запаха.
Марина Николаевна поняла, что почитать ей уже не придётся, но, не закрывая книгу, спокойно попросила бесцеремонного старика:
– Пожалуйста, не приближайтесь ко мне так близко.
– Это ещё почему? – потребовал ответа старик.
– Потому что от вас неприятно пахнет,– честно ответила Марина Николаевна. Такое поведение попутчицы показалось ему возмутительным. Держать возмущение внутри старик не стал, поэтому Марине Николаевне пришлось выслушать пущенный в её адрес целый поток словосочетаний, по смыслу очень далеких от понятия «комплимент». Тирада оскорблений завершилась искренним недоумением старика:
– Как только с тобой муж живёт?!
Тут в поле его зрения попалась Лена, давно переставшая грызть яблоко, и молча наблюдавшая за происходящим. Впрочем, её молчание старик высоко оценил, высказавшись об этом вслух:
– Вон смотри, какая хорошая, сидит, молчит, не то, что ты!
Лена не успела отреагировать на такой комплимент, как старик снова перекинулся на Марину Николаевну:
– А может, мне поесть надо, а ты мне стол не освободила! Я всю жизнь на железной дороге работаю, а ей, видите ли, воняет!
У Марины Николаевны ещё осталось в запасе терпение:
– Вы могли бы об этом попросить, а не возмущаться. Пожалуйста, садитесь и обедайте. Она встала и вышла с книгой в коридор. Лена вышла следом за ней.
Но и это показалось старику неправильным и возмутительным, поэтому он нервно подскочил и сказал своему молодому товарищу:
– Пойдём в ресторан, выпьем! 
Молодой давно уже одёргивал своего старшего товарища, хотя, казалось, должно  быть всё наоборот: старый должен одёргивать и наставлять младшего. Но парень вёл себя довольно тихо, только постоянно посмеивался – видно, его забавляло поведение старика. Впрочем, сквозь смех он пытался время от времени напоминать старику, что он не дома, и предлагал ему лечь спать и никого не трогать. Старик только отмахивался от него.
Они ушли в вагон-ресторан вместе. Парень, по-видимому, не хотел оставлять  старика, боясь, что он ещё где-нибудь устроит скандал. В купе наступила долгожданная тишина, хотя неприятный запах, оставшийся после их ухода, не давал женщинам расслабиться, а как будто напоминал, что перерыв ненадолго. За окнами начало смеркаться. Марина Николаевна и Лена вспомнили, как хорошо им было ехать втроём с Людмилой Ивановной, как интересно беседовать с ней.
– Счастливая, она уже дома, а нам ещё терпеть этого старикашку, сказала Лена и добавила:
– Какими они ещё из ресторана придут!
В приоткрытую дверь купе заглянула проводница и спросила, где двое новеньких, а услышав, что ушли в ресторан, сказала:
– Если будут безобразничать, когда придут, пишите заявление – на первой же станции высадим.
– Спасибо, – хором ответили Лена и Марина Николаевна, почувствовав, что управа на дебошира всё-таки найдётся.
Марина Николаевна снова вспомнила Людмилу Ивановну и один эпизод, о котором она рассказала в своих воспоминаниях о путешествии по Франции. В большом Парижском магазине задержали женщину, забывшую или умышленно не заплатившую за какую-то вещь. Так вот она отстаивала в суде свои права, потому что охранник на неё повысил голос – и выиграла! Марина Николаевна подумала: «Вот и будешь стыдиться после этого, что ты русская…». Она пыталась читать, но ничего не понимала, сердце её колотилось в ожидании возвращения вздорного старика. Она легла, стараясь успокоиться, но это ей не удавалось. Лене скоро выходить, а ей предстоит провести ночь в одном купе с такими попутчиками…
Вскоре они явились, и конечно, пьянее, чем раньше. Старик с ходу стал ещё агрессивнее  приставать к Марине Николаевне, обозвав её очкариком и вредной бабой, хотя она молча лежала на своей полке и делала вид, что читает. Когда дошло до «очкарика», образумить старика попыталась Лена, сказав, что она работает в управлении Свердловской железной дороги, и постарается сделать всё, чтобы его наказали, даже если он работает на другой дороге. Марина Николаевна встала и пошла к проводнице писать заявление с жалобой на скандалиста, подошла Лена и тоже поставила свою подпись. Вернувшись в купе, Марина Николаевна объявила старику:
– Имейте в виду, на ближайшей станции вас высадят.   Парень уже не хихикал, а всё заставлял старика лечь на верхнюю полку, и, наконец, ему это удалось. Старик тут же захрапел.
Марина Николаевна уставилась в окно, хотя там уже ничего не было видно, кроме черноты. Ей хотелось увидеть красивый пейзаж за окном, чтобы успокоиться, но все пейзажи сегодня она пропустила из-за ненужных перепирательств со вздорным стариком, который, похрапев минут двадцать, стал спускаться с полки и пошёл в тамбур курить.
И тут парень, волнуясь, как-то слишком тихо обратился к Марине Николаевне:
– Можно вас спросить? 
– Спрашивайте, – ответила она.
– Вы заявление у проводника написали?
– Да, написала.
– А вы не могли бы его забрать? Понимаете, мы вместе работаем, мы и сейчас едем по работе…. У него всегда такой характер противный, а когда выпьет, ещё хуже. Я только недавно устроился, если нас высадят из поезда, меня уволят.
– Нет, я не буду забирать заявление, ваш товарищ меня оскорбил ни за что ни про что, и потом скоро ночь, и я не горю желанием провести её в одном купе с вами. Вы не переживайте, я написала жалобу только на него, вашей фамилии там нет.
Парень снова принялся уговаривать Марину Николаевну забрать заявление, но она и мысли не допускала это делать. Старик вернулся в купе, добавив ко всем своим ароматам запах курева, и полез на верхнюю полку, что-то бубня при этом себе под нос. Парень довольно грубо предложил старику заткнуться и ложиться спать, а когда тот наконец улёгся, снова обратился к Марине Николаевне:
– Ну хотите, я вам заплачу или вина куплю, и спать ложиться не буду, чтобы он вас не трогал, хотите, конфет куплю?
– Не хочу, – ответила она и вдруг спросила:
– Сколько вам лет?
– Двадцать три, – ответил он.
Марина Николаевна подумала, что столько же, сколько и её сыну, который в детстве был, что называется, «золотым» ребёнком, послушным и ласковым, а лет с шестнадцати стал попадать в какие-то истории, драки, приходил несколько раз с синяками, стал грубым и скрытным, и это её сильно беспокоило. В голове застряла мысль: «а если бы сын попал в подобную историю и обратился с просьбой к посторонней женщине?» Ей стало жаль парня, у него ведь тоже есть мать, которая переживает за него и, наверняка, расстроится, если его уволят с работы. Парень как будто прочитал её мысли:
– Вы знаете, если высадят его, я тоже должен буду выйти с ним вместе, мы сейчас в командировке от нашей дороги, я только недавно устроился на эту работу… Может, заберёте заявление?
Марина Николаевна вдруг почувствовала, как ей всё это надоело, она резко встала и пошла в купе проводников. Парень поспешил за ней. Проводницу удивило желание Марины Николаевны забрать заявление, хотя она объяснила, что ей стало жаль парня, и она не хочет причинять ему неприятности, тем более, что он вёл себя вполне прилично, а сама подумала: «если не принимать во внимание его постоянного дурацкого хихиканья в самом начале всей этой истории». Проводница сказала, что в милицию она уже позвонила, поэтому забирать заявление поздно.
– Минут через двадцать на ближайшей остановке будет наряд, так что разбирайтесь там сами, – добавила она.
Наряд милиции состоял из двух молодых парней. Они бесцеремонно растолкали храпящего на верхней полке вздорного старика, который, не протрезвев и не соображая, что происходит, заикаясь, отвечал на вопросы милиционеров, приказавших ему собираться и идти к выходу. Марина Николаевна, не глядя ни на старика, ни на его молодого товарища, сказала, что она не настаивает на выдворении их из поезда. Один из милиционеров, держащий старого дебошира за воротник, отпустил его, сказав:
– Благодари женщину, а то бы ты уже приехал.
Затем он повернулся к Марине Николаевне:
– Если что, скажите проводнику, на следующей станции высадим точно!
– Спасибо, – сказала она и пошла проводить собравшуюся Лену. 
Поезд тронулся, старик залез на свою верхнюю полку, но уже не храпел. Парень тоже улёгся спать на верхней полке. Марина Николаевна долго умывалась в туалете, легла и, как ни странно, заснула довольно быстро. Под утро она сквозь сон слышала шум, шелестенье пакетов, тихий разговор, но, укрывшись одеялом с головой, снова заснула.
Уже светало, когда она открыла глаза и увидела на столике большой пакет красных яблок. В купе, кроме неё, никого не было.