Мой первый стройотряд

Написано для второго тома  сборника воспоминаний о физфаке.

Вот и окончился мой первый студенческий год. Впереди – лето. Вся наша компания и не мыслила провести лето нигде, кроме как в стройотряде. Мы слыхали, что в каких-то других ВУЗах в стройотряды загоняют административными методами. Но у нас, на физфаке Ленинградского университета, в стройотряды был конкурс с настоящей приёмной комиссией из студентов-старшекурсников, назначенных командирами и комиссарами отрядов. Чем удалённее была стройка и  экзотичнее – место, тем больше был конкурс. Первокурсники обычно ехали в Ленобласть. Но наша компания уже на первом курсе очень активно проявила себя участием в работе оперотряда и студенческого театра, и была удостоена чести ехать в Казахстан.
Обставлено всё было очень торжественно. На собрании, где мы впервые увидели весь состав отряда, нам выдали стройотрядовскую форму, о которой мы страстно мечтали: куртку и брюки, а также именные «Комсомольские путёвки бойца студенческого строительного отряда» – красные книжечки из двух листков плотной глянцевой бумаги. Все предыдущие годы форма была цвета хаки, а в этот год её впервые сшили почему-то из серой материи. Мы были страшно разочарованы, но в последующие годы эта форма стала раритетом и очень ценилась, ибо снова вернулся цвет хаки.
В день отъезда все студенческие отряды из всех ВУЗов, направляющиеся в Казахстан, собрались на Дворцовой площади на митинг (идеологическому воспитанию в СССР придавалось первостепенное значение!), после которого маршем прошли по Невскому проспекту к Московскому вокзалу и погрузились на специальный поезд, предназначенный только для студентов.
Поскольку поезд был специальным, он не был включён ни в какое расписание и поэтому то и дело надолго останавливался, пропуская штатные поезда. Но нас это не обременяло. Было безумно весело! Я абсолютно не могу вспомнить, чем мы питались, но помню, как мы бродили по поезду с гитарой и в любом вагоне (а вагоны были только плацкартные) были желанными гостями. Совершенно незнакомые парни и девчонки из других ВУЗов, увидев гитару, наперебой зазывали нас в свои купе, куда тотчас набивалось до отказа народу, и начинались песни и разговоры с хохотом: ведь это была юность!
Мы ехали до Гурьева (ныне – Атырау) четверо суток, и я ни разу не видел в поезде пьяных: в стройотрядах действовал «сухой закон». О наркотиках в то время никто и не слыхивал. 
В последние сутки мы ехали уже по Казахстану. Поезд раскалился под жарким солнцем, и некоторые не закомплексованные  девушки разделись до купальников, весьма радуя парней. Но мои глаза стали всё чаще останавливаться  на девочке, которая  то и дело порхала по вагонному коридору мимо нашего купе в сарафанчике в голубенький цветочек. Привлекала её очень стройная фигурка, но ещё более – какой-то мечтательно-инопланетный взгляд серых глаз.
Мы глазели на невиданную природу – бескрайние равнины из потрескавшейся земли с чахлыми пучками травы. Особенно поражали нас пасущиеся без всякого присмотра верблюды. Ночью поезд остановился посреди такой равнины. Нас предупредили, что стоять он будет четыре часа, и мы высыпали подышать ночным воздухом, который всё равно оставался раскалённым и душным. Неподалёку пасся верблюд, и мы окружили его, разглядывая.
Наконец, мы приехали в Гурьев, и нас развезли на грузовиках по разным местам. Физфаковский отряд разместили в ауле № 13, в четырёх километрах от реки Урал. Нас поселили в школе, построенной из самана – глиняных необожжённых кирпичей, роль арматуры в которых исполняла солома. Замечательный для того климата материал: долго нагревается, запасая дневное тепло, и долго остывает, не пуская в постройки ночную прохладу континентального климата.
Нас встретили наши квартирьеры, приехавшие несколько раньше для обустройства – постройки  кухни, туалета и т.п., и пьяный местный начальник-казах в белой рубашке и мятых брюках с расстёгнутой ширинкой, причём, было видно, что нижнего белья там нет, то ли по причине жары, то ли из экономии… Наши девочки стыдливо отвернули головки…
Нас отвезли на Урал искупаться после долгой дороги, и мы переплыли туда и обратно, с восторгом осознавая, что плаваем из Европы в Азию.
Нам выдали одежду для работы: какие-то бушлаты, штаны… Всё жутко пахло керосином, видимо, использованным для дезинфекции. Но то ли от этой одежды, то ли от постельного белья, я подхватил кожную заразу, которую потом долго лечил в Ленинграде.
Я впервые оказался в местности, столь не похожей на Россию, и мне всё было интересно: пейзаж – бескрайняя равнина растрескавшейся глины с силуэтами пасущихся верблюдов, аул с глиняными домиками… 
На аул опустились сумерки, и я услышал звуки мандолины. Я пошёл на них, загипнотизированный романтикой ночной степи, освещаемой луной, чёрного неба с бесчисленными звёздами… Около одного домика на лавке сидел мальчик лет десяти и играл на мандолине. Я сел рядом и долго слушал. Мне было восемнадцать лет, и эта степь, эта музыка и вся необыкновенная обстановка рождали в душе ожидание какой-то прекрасной встречи… Вспоминалась  девушка с мечтательным взглядом… Я уже знал, что её зовут Таня Тулина и что она – курсом старше.
Впечатления вылились в стих, написанный к празднику «День строителя»:


Много ездил я, ребята,
Побывал и тут, и там…
Расскажу вам, как когда-то
Я поехал в Казахстан.

Приезжаем. Тихо. Сухо.
Перед нами сельский вид.
На крыльце сидит старуха,
А в степи ишак кричит…
 
Мы глазеем на верблюдов,
На саманные дома,
И в мечтах смакуем блюдо
Под названьем «бешбармак».

Вот и первый день работы.
Солнце выжгло всё дотла,
На телах, покрытых потом,
Толстым слоем пыль легла,
…………………………………

Командиром нашего отряда был Миша Антокольский. Я в то время был зелёным первокурсником, ничего не понимал ни в стройотрядах, ни в командирах, и воспринимал его вполне нормально. И удивительно мне было слышать частую критику в его адрес. Но вскоре его сместили и назначили командиром Володю Андрианова (Моню). И я с удивлением увидел, что жизнь в отряде стала гораздо более организованной.
Отряд получился очень дружный, во многом – потому, что в него вошли две большие сплочённые компании: наша – парней-первокурсников, и – девушек, перешедших на четвёртый курс. Одно было плохо: наши юные души жаждали любви (не отождествлять с заменившим её ныне сексом!), но этих девушек мы воспринимали лишь как взрослых тётенек. Хотя дружбу с ними сохранили на долгие годы. Почти через год, седьмого марта, мы сидели на факультете, и вдруг кому-то стукнула идея поздравить стройотрядовских девчонок с наступающим праздником. Тотчас из карманов выгребли последнюю мелочь и послали Игоря Кубышкина за поздравительными открытками. Игорь, известный неординарностью поступков, почему-то принёс набор открыток «Птицы ленинградской области» (девчонки потом долго искали скрытый смысл в том, кому какая птица досталась; особенно интриговала кукушка; но распределение было чисто случайным). Мы написали имена девчонок на бумажках: кто какую вытянет, той и напишет поздравление. Мне досталась Танечка Дякина (в миру – Дяконя), чему я был очень рад, т.к. она мне очень нравилась, особенно – её голубые наивные глазки и то, что она постоянно напевала и приплясывала. И я написал:

Ах, Дяконя! У Дякони
Бирюзовые глаза!
И у каменного Мони
С носа скатится слеза,
Если с Таней что случится…
Но Дяконя всё поёт,
Всё танцует, веселится…
Ну, да ладно, пусть живёт!
Ведь она – «мужик», что надо:
Не распалась из отряда,
Хоть прошло уже полгода
И холодная погода…
………………………..

А ещё несколько лет спустя мы с женой проводили отпуск в походе по Тянь-Шаню. Вблизи посёлка Чолпон-Ата мы шли по берегу Иссык-Куля, выбирая место для палатки, как вдруг из кустов с воплем «Крыл!!!» выпрыгнуло тощее, обожжённое солнцем существо. Это оказалась Ирка Глебова, отдыхавшая после альпинистских восхождений. Оставив у неё рюкзаки, мы пошли в посёлок и пообедали кефиром с лепёшками. Бутылки вымыли и встали в очередь у ларька, чтобы сдать. Вдруг сзади слышу с характерным грассирующим «р»:
- КрЫлушка, ты?
Оборачиваюсь: мне улыбается Таня Черейская.  Когда я рассказал, что тут – Ирка, радости не было предела…
Но вернёмся в лето 1967 года. Завхозом у нас был Лёха Левицкий по прозвищу Лепонтий. Он проявлял чудеса изобретательности, и не только в снабжении продуктами на скудные деньги. В празднования дней рождения он вдруг прерывал застольный гомон воплем: «Смотрите!». Все поворачивали головы в указываемом им направлении, и в этот момент там взмывала красная ракета. Потом выяснилось, что он, вроде бы, договаривался на определённое время с базировавшимися неподалёку геологами, у которых была ракетница…
Праздничные столы у нас, несмотря на «сухой закон», поначалу проходили с алкоголем (в местном магазине он был представлен красным вином «Киргизское» и водкой «Москванын»). Но во время одного из праздников Боб Задохин, дежуривший в тот день по кухне, перед началом застолья поставил на печку греться пятидесятилитровый бидон с водой для мытья посуды, по оплошности закрыв крышку бидона на защёлки. Потом – застолье, поздравления, песни… Вспомнив о бидоне, Боб решил посмотреть, не вскипела ли вода. Затуманенный алкоголем мозг не сообразил о возможных последствиях. Боб открыл защёлки, и крышка резко откинулась давлением накопившегося пара. Он успел зажмуриться, и глаза не пострадали, но ошпаренная кожа с лица и шеи вся слезла, заменившись нежной и розовой, как у младенца, новой кожей.
А вскоре пожаловала  комиссия, инспектирующая стройотряды, и нашла в кладовке у Лепонтия полторы сотни пустых бутылок, которые он не успел сдать. Он, правда, сочинил легенду, что принимающая организация задержала выплату денег, и, чтобы прокормить отряд, он собирал в ауле пустые бутылки и сдавал их. Может быть, ему не поверили, а, может, нашли и другие нарушения, но было постановлено «студента Левицкого исключить из отряда и отправить в Ленинград». Но «С Дона выдачи нет!», и Лёха до конца остался с нами, убегая прятаться при каждом появлении незнакомых людей.
По этим ли, по другим ли причинам, но наши праздники стали безалкогольными.
Наш день начинался с линейки, на которую нас будили звуки горна. Следовало стоять в строю через пять минут после побудки. Опоздавшему полагался наряд. Мне как-то пришлось вытаскивать из помойной ямы провалившуюся туда козу…
Строили мы тремя бригадами: склад, коровник и общежитие. Для склада и коровника сами делали саман: месили ногами глину, закладывали в формы и сушили на солнце. Работавшие там ребята рассказывали, что там много змей, периодически заползающих даже в яму, где они месили глину. Иногда парни ловили змею и приносили домой. Однажды Витька Сергеев прилёг отдохнуть на кровать Сэма (на его собственной кровати расположилась компания с гитарой), чувствует – под подушкой какое-то шевеление. Он приподнял подушку, а там – завязанная в рубашке гадюка…
Строивший склад Паша Петрашень написал песню на мотив «Паруса» Высоцкого:

А у проёма
Стена закрутилась винтом…
Удара ломом
Не ожидает никто,
В нашей бригаде
Нету самана уже,
Мы на фасаде,
Как на ноже!

Но кладку, сломали кладку…
Гадко! Гадко! Гадко!

Пусть под стеною
Меня саманом прибьёт,
Это – не горе,
Если болит живот!
Время обеда
Бывает – в час, бывает – в два,
Работа без хлеба –
Едва-едва…

Но кладку, сломали кладку…
Гадко! Гадко! Гадко!

Нафиг всё это,
Здесь только гибнешь зря,
Вечер без света,
Будто бы в лагерях,
Это не дело –
Целый день – каша одна…
Осточертела
Целина!

Но кладку, сломали кладку…
Гадко! Гадко! Гадко!

Болезнь живота была самым распространённым недугом. Не минула и меня чаша сия. Медицинскую помощь нам оказывала взятая для этой цели студентка пятого курса мединститута очаровательная блондинка Людочка, очень весёлая и кокетливая особа. В тот день она сидела в компании около кухни, и я стеснялся при всех обратиться к ней за помощью. Но мне было уж очень плохо, и я, подойдя и покраснев, промямлил:
- Люда, можно тебя на минутку?
Все с интересом воззрились на меня, а Людочка грациозно поднялась и, обеими руками взяв меня под руку и тесно прижавшись ко мне, в притворной страсти жарко зашептала мне в ухо, уводя от кухни:
- Ну, что ты хочешь мне сказать?
- Да, понимаешь, у меня… Это…
- Стул сломался? – расхохоталась Людочка, безошибочно ставя диагноз.
- Да…
В качестве лечения мне было предписано выпить трёхлитровую банку тёплой подсолённой воды. Но хватило и половины банки. Лечение прошло успешно.
Эх, Людочка! Сейчас вспоминаю, какой классной девчонкой она была! Но в то время я воспринимал её тоже как «взрослую тётеньку»…
С Таней Тулиной мы стали иногда гулять после ужина по окружавшей аул растрескавшейся равнине без холмика, без кустика… Мы держались на «пионерском» расстоянии друг от друга, я даже ни разу не осмелился взять её за руку…
Апофеозом наших «отношений» стала случайная встреча после ужина. Я предложил посидеть на брёвнах. Танечка кротко кивнула и села, зябко обхватив себя за плечи: она всё ещё оставалась в одном купальнике, хотя уже опускалась вечерняя прохлада. Я снял бушлат и, накинув ей на спину, с замиранием сердца оставил руку у неё на плечах. Она резко наклонилась, ускользая из моего объятия, и вскочила, глядя на меня с испугом и растерянностью широко распахнутыми глазами, словно лесная нимфа, застигнутая в момент купания сладострастным фавном.
После этого наши прогулки прекратились: я решил, что мне продемонстрирован решительный «поворот от ворот» и указано моё место первокурсника.
Вернувшись в Ленинград, мы с Таней не общались, только здоровались при встрече на факультете. А, закончив учёбу, и вовсе ничего не слышали друг о друге. Но в 2007 году наш отряд собрался для празднования сорокалетия гурьевской стройки. Мы с Таней встретились взглядами, я подсел к ней, и мы проговорили часа два…
После стройки наша компания запланировала поход по Тянь-Шаню, поскольку мы уже приблизились к нему на две трети пути от Ленинграда. Это путешествие заслуживает отдельного рассказа. Скажу только, что наши красные книжечки с надписью «Комсомольская путёвка бойца студенческого строительного отряда. г. Ленинград» открывали перед нами любые двери и предоставляли дефицитные билеты на любой транспорт. Из заработанных денег нам выдали лишь аванс, которого не хватило бы на обратную дорогу, и мы договорились, что командир вышлет нам деньги до востребования на главпочтамт в Самарканд, откуда нам предстояло ехать домой. В Самарканде, после похода, мы безуспешно осаждали начальника главпочтамта с требованием найти наш перевод. Перевода не было. Пришлось нам, голодным, садиться в поезд, имея на два билета меньше. В поезде мы днём по очереди по двое сидели по два часа в вагоне-ресторане, заказывая лишь по стакану чая, а ночью двое «лишних» спали на полу под боковыми полками, где нет багажных ящиков.
Как-то пришла наша с Сэмом очередь сидеть в  вагоне-ресторане. Только нам принесли чай, как в вагон вошёл крепкий парень с бывалым лицом и тоже, как и мы, в форме бойцов студенческих отрядов. Подсел к нам, пошли разговоры: откуда, да где работали, да сколько заработали…
- 170 рублей! – гордо ответили мы (ведь больше нашей стипендии – тридцати пяти рублей – мы денег в руках не держали).
- Сколько? За всё лето??? – с изумлением переспросил парень. – Да вы вашим командиру и мастеру должны морду набить!
- А ты сколько? – смущённо спросили мы.
- Больше семисот!
Мы ошеломлённо переглянулись. Такие деньги даже вообразить было невозможно…
А парень решил шикануть и заказал праздничный обед на троих. Правда, в ресторане не было никакой еды, кроме пельменей. К ним присоединилась бутылка портвейна. И вот, сидим мы с Сэмом голодные и исходим слюной от запаха стоящих перед нами мисок с дымящимися пельменями. А парень не торопится. Налив в рюмки портвейн, он произносит ветвистый тост «за студентов, за стройотряды, за прекрасный Ленинград, за дружбу и неожиданные встречи в поездах…».
Наконец, он кончил, мы выпили и набили рот пельменями, но он тут же налил по второй… Из голодных желудков алкоголь пошёл прямо в кровь и изрядно затуманил нам головы…
Пообедав, парень ушёл. Мы тоже поднялись: как раз окончилось наше двухчасовое дежурство. Пошатываясь, мы добрели до нашего вагона. Друзья с изумлением воззрились на нас: у всех в карманах – хоть шаром покати, а мы вернулись из ресторана пьяные! Кое-как объяснившись, мы залезли на вторые полки и уснули. Вдруг я проснулся от какого-то толчка. Оказалось, я прямо в спальнике свалился с полки на пол. Не вылезая из спальника, я залез обратно и снова крепко уснул. Проспавшись, я не обнаружил у себя никаких повреждений от падения.
Вернувшись в Ленинград и придя на факультет, мы первым делом разыскали нашего командира Моню. Он как раз шёл с Лепонтием.
- Вы выслали деньги? – вопросили мы.
- Конечно!
- Куда?
- В Самарканд! – уверенно ответил Моня.
- По-моему, в Ташкент… - засомневался Лепонтий.
- А ну, покажите квитанцию!
Квитанция оказалась у Мони в бумажнике, и мы с изумлением прочли: «Семипалатинск»…
Видно, руководство отряда капитально отпраздновало окончательный расчёт!
На фото в центре - автор.