Страсти по Фоме. Кн. 1. Часть 2. 9

    18. Эффективный менеджер и император
      
      Телефон упрямо звенел у самой головы Фомина, не желая сдаваться и вырывая его из тяжкого сна. Он на ощупь поднял трубку.
      - Да! - прохрипел он.
      - Это Юлий!
      - Какая Юля?! Вы не туда попали!
      - Юлий!.. Вчера, в баре...
      Фомин открыл один глаз, взглянул на часы. Девять! Если учесть, что он обычно ложится в пять, а вчера, после юбилея фирмы и того позже, то... Мама моя, он только что лег! И еще какой-то Юлий!..
      - Слушай, Юлий, я тебя знать не знаю! Откуда у тебя мой телефон?
      - Ты разбрасывал свои визитки по всему бару, эффективный менеджер! - напомнили в трубке.
      - А ты, значит, нашел, да?.. - Фомин попытался голосом выразить свое отношение к этой помойке.
      - Надо встретиться.
      - Еще чего? Хватит с тебя и одного раза!
      - Я тебе еще не все сказал. Кажется, ты действительно ничего не помнишь. За тобой началась настоящая охота!
      - Что я слушаю поутру? - застонал Фомин в трубу, и голова сразу болезненно отозвалась.
      Только этого еще не хватало! Головная боль была его бичом.
      - Что бы там ни началось, не звони мне больше сюда, пожалуйста! - с угрозой попросил он.
      - Но это важно! - сказали в трубе, но Фомин уже положил ее аккуратно, стараясь не растревожить притаившуюся в голове боль.
      Потом выдернул шнур. Началась настоящая охота... Бред какой-то! Кто из них сумасшедший, он, что слушает эту ахинею или этот Юлий, сочиняющий ее на ходу? Или они оба?.. В разгар ночи этот тип появился в баре, где они отмечали пятую годовщину фирмы и стал вываливать на Фомина совершенно безумные вещи, главная из которых: Фома из космоса, из какой-то Ассоциации, а здесь, на Земле, в ссылке. Эта новость сильно разукрасила и без того пьяный конец праздника, так же как драка и фейерверк, устроенный этим Юлием совместно с какими-то молодцами.
      Нет, ну его к черту, спать!.. Он зарылся в подушку с надеждой уснуть и усыпить боль, змеёй свернувшуюся в голове, но видимо это был не его день, заснуть он уже не мог. В голове хаотично всплывали картинки вчерашнего дня...
      
      Праздник уже закончился, а Фомин никак не мог остановиться. Впрочем, как всегда. Он сидел в углу у барной стойки и, кивая очередной стопке "николашки", пил за победу. За чью победу он пил, вряд ли кто-нибудь мог сказать. Не мог сказать этого и он сам. Тост родился в самых недрах торжества. Фирма праздновала годовщину получения лицензии, какую-то по счету годовщину со дня зачатия ее тремя приятелями в тихом полуподвале на Чистых прудах, праздник города, Куликовскую битву и битву при Бородино, и нашла тем самым в Фомине самого участливого участника. За победу он мог пить до летального исхода.
      К тому же, в самом начале праздника его провозгласили самым эффективным менеджером фирмы в этом году и это была тоже победа, но не его - фирмы. Фомин, как было объявлено, один приносил половину прибыли агентства недвижимости, входящего в холдинг, и каждый из топ менеджеров холдинга считал своим долгом лично поздравить его. Ирина была последней, кто мог без содрогания смотреть, как он опрокидывает одного "николашку" за другим, в такт подходящим и отходящим от него людям. Но и она ушла, сказав, что теперь-то им надо очень серьезно поговорить. Сказала и ушла, хотя Фомин готов был говорить немедленно.
      - Завтра, - сказала она. - И не упади со стула.
      Потом подошла уже одетая.
      - Может быть, все-таки пойдем? Посмотри на себя и посмотри, кто остался!
      Себя Фомин уже видел утром, когда брился, повторять не хотелось.
      - Я лучше посмотрю, кто остался, - сказал он.
      В баре оставались только самые отчаянные молодые риэлторы. А не уходили они потому, что было объявлено: заведение закроется с последним посетителем, членом фирмы, и что выпивка оплачена. Поэтому оставшиеся изо всех сил держались друг за друга, чтобы не уйти, не дай Бог, случайно. К стойке они подходили все вместе, чтобы не замучила совесть смотреть на все больше хмуревшего бармена; его доля с каждым их "подходом" становилась все более символичной. Фомина они называли на "вы", он был легендарная личность и старше этих цуциков лет на пять-десять.
      - Что вы все водку да водку, Андрей Андреич? - спрашивали они с молодым задором и даже вызовом. - В жизни надо все попробовать, чтобы не было мучительно больно!..
      И пили какую-то голубую муть, вроде рекламы "Ротманса", с ананасами, кокосами, дюшесами...
      - Вот и пробуйте, если не знаете, а я уже знаю. Меня тянет на простое...
      И Фома показывал на стопку "николашки", прикрытую долькой лимона с солью.
      Его умилила рассказанная здесь история про Николая Второго и придуманный им на линкоре коктейль. Царь-батюшка тоже видимо знал...
      Так они и сидели с последним императором последней великой Империи. За бортом флагманского линкора покорно плескалась свинцовая балтийская волна, не смея нарушать державный ход корабля и Фомин говорил под очередную "стопаш-ку":
      - Вы бы, ваше величество, не пускали Петра Аркадьевича в Киев, там даже в опере стреляют, как в Чикаго. Он вам крепкого мужика создаст - опору против всякой мрази...
      По северному скромно занимался закат над тяжелой водой.
      - А социал-демократов, особенно большевиков, воля ваша, но я бы запретил или выслал в Америку. В Европу нельзя, забалуют с народовольцами и прочими социалистами, а в Америке они быстро миллионерами станут и начнут тосковать среди гангстеров по единовластию, по православию и по народности - по нашим дорогам, короче. И своих молочно-недобитых братьев эсдеков добропорядочно возненавидят!..
      Царь, утомленный самодержавием, светло и грустно улыбался то ли Фомину, то ли закату. Они чокались и чинно выпивали.
      - Вашими бы устами, Андрей Андреевич, да мед пить, - раздумчиво отвечал император. - А тут Дума, Алекс, Кшесинская опять же... та еще жизель, записки пишет... в общем, во все приходится вникать. И помилуйте, как же я этих социалистов запрещу, кто ж мне позволит? Какой шум поднимется! Европа с кузенами и кузинами малохольными!
      - Да вы хоть одного запретите, ваше величество! - умолял Фомин. - Посадите его пожизненно, без права переписки и помилования, остальные-то дети малые перед ним!
      - Это кто ж такой? - удивился Николай Александрович. - Плеханов, что ли?
      - Да что вы, ваше величество!.. Еще Бакунина вспомните с Герценом. Это же интеллигентные люди! А Плеханов вообще божий одуванчик по сравнению с этим человеком, по нему дом престарелых плачет. Ему бы конституцию да дачу под Москвой с деревенькой и он сразу станет монархистом. А этот молодчик метит империю нашу многострадальную сокрушить, на династию замахивается, подвиг Гришки Отрепьева повторить! Новый самозванец...
      - Андрей Андреевич, вы меня заинтриговали! - с ленивой учтивостью проговорил Николай Второй, получающий такие сообщения примерно раза два за обед. - Что это за зверь такой? Кто он? Просветите...
      - Это я вам потом скажу, ваше величество, после заката, не хочу этим именем вечер портить. Красота-то какая!.. Давайте еще по одной, ваше величество, за лебедь белую - Россию! Симпатичны вы мне!
      - Это вы хорошо про лебедь белую!..
      Император, внутреннее содержание снов и бдения которого - сама искореженная история Святой Руси, щурился на блещущее слияние вод и небес. Так бы и смотрел, смотрел... не видеть бы ничего, кроме этого сияния! Кому расскажешь весь династически-пространственный клубок недоразумений в двух словах? Весь этот грех истекающий с высоты Смутного времени на его порфиру, порфиру Романовых?.. А вот поди ж ты - лебедь белая!.. Господи, как точно! И как грустно...
      - Ну что ж, по одной, так по одной! - согласился он, и тепло посмотрел на Фо-мина, а потом снова в даль.
      - А вон и "Аврора" появилась! - показал он подбородком.
      Серая точка на горизонте вытягивалась высоким узким утюгом.
      - Символично! "Аврора" на закате, есть в этом что-то такое... Над нашей империей, так сказать, не заходит солнце, - застенчиво пошутил последний Рома-нов.
      - Эх, ваше величество! - горько проговорил Фомин. - Я бы эту "Аврору"!.. Ведь все загадят! А особняк милой когда-то вашему сердцу мадмуазель Кшесинской превратят в музей, с позволения сказать, р-рэволюции, где главным экспонатом будет - ни за что не догадаетесь! - выстрел этой самой посудины, что плывет на нас сейчас, "Авроры"! Не верите?.. Холостой!.. Какая больная фантазия - холостой выстрел!.. И какая точная, символ новой России - холостой выстрел! Не Россия, а мерин, прости Господи!..
      - Ваше величество! - взмолился Фомин, видя милосердное недоверие государя, выражавшееся грустным всепонимающим взглядом. - Прикажите расчехлить орудия! Дадим залп по гидре в самом зародыше!..
      Вот тогда-то...
      - Ну привет! - сказал император развязно, и Фомин удивленно перевел взгляд с "Авроры" на него.
      Вместо светлого лика последнего помазанника-фотографа он увидел совершенно незнакомую физиономию. А незнакомец хлопнул его по плечу, словно старого знакомого и взгромоздился на соседний стул. Выглядел он... красивый, как гинеколог, говорила в таких случаях Ирина. Незнакомец ожидающе смотрел на Фо-мина.
      - Привет, говорю!
      - Ага! - ответил Фомин, чувствуя, что нет совершенно сил бороться с незнакомцами за право незнакомства с ними. Да и разговаривать с кем-либо после неторопливой государственной беседы с царствующей особой не было никакого желания.
      Пусть, решил он, пусть этот тип думает, что я его рожу знаю, может, быстрее отвяжется. И он опрокинул еще одного "николашку" - того, что был поднят им за белую лебедь Россию и за то, что не успел всего сказать императору про легендарный крейсер, то есть как с ним поступить ниже ватерлинии.
      Опрокинул и сразу понял, что этот "николашка" был лишний, он физически почувствовал, что уплывает куда-то, где нет ни "Аврор", ни нахальных незнакомцев. Фомин стал пьян, пьян в дым до потери гибкости языка.
      - Что ты здесь делаешь? - спросил незнакомец.
      - Ни са што не догадашься! - сказал Фомин, чувствуя, что теперь, с утратой балтийских просторов и плеска забортной волны, что-то в нем настойчиво зовет его куда-нибудь поближе к воде.
      Незнакомец внимательно посмотрел на Фомина.
      - Ну ты нагрузился! - восхитился он. - Ты что, действительно меня не узнаешь?.. Или ваньку валяешь по привычке?
      Фомин и сам не знал. Ситуации с незнакомыми знакомыми ему порядком уже надоели. Говорить не хотелось, да и не сильно получалось.
      - Я тя не узнаю... по привычке, - наконец выговорил он сопротивляющимся языком. - Паймаешь у меня терь ткая привычка - не узнавать. Сразу во сяком сучии...
      Фомин тяжело вздохнул.
      - Я - доктор! - сказал незнакомец, все еще удивленный, что его не узнают.
      - Эт я поэл, - кивнул Фомин, и восхитился Ириной: как она угадала? - А ка-кой?
      - Что какой?
      - Доктор.
      - Да не какой, а это ты меня так называешь!
      - Я?! - Несмотря на тяжкую степень опьянения, Фомин нашел в себе силы безмерно удивиться. - За ш-што?..
      Теперь уже оба непонимающе уставились друг на друга, так что Фомину стало дурно и он основательно "поплыл". Незнакомец пришел в себя первый.
      - Фома, кончай придуриваться! Ты что ничего не помнишь?.. Не помнишь, кто ты?
      - Не-а... а что? - испугался Фомин. - Я тош доктор?
      - Нет, ты скорее больной! - сказал незнакомец, и пожал плечами. - Ну, если эта комедия доставляет тебе удовольствие...
      Он помолчал, обдумывая что-то.
      - Или ты до того допился, что ничего уже на самом деле не помнишь?.. Не помнишь Ассоциацию, как мы работали сайтерами?..
      - Сай... Какими? - не понял Фомин. Он давно не чувствовал себя так плохо. Видимо все-таки Николай Второй не учел чего-то в своем линкор-коктейле, скорее всего то, что Фомин будет его пить ведрами. Пространство плыло с дурным желудочным наклоном, а над всем этим хороводом звучал, вызывая тошноту, гнусный голос незнакомца: ассоциация... трансформация... реальности...
      - Че мы прибразуим? - переспросил он. - Реальности?
      - Да.
      - То-то я смарю! - удивился Фомин. - А зачем?.. А ваще-то праильно...
      Реальность Фомы вела себя безобразно и он был не прочь ее трансформировать как-нибудь, усмирить. И когда она вздыбилась желудком, он понял, надо что-то делать, надо ее преобразовывать.
      - Соп! - поднимая руку, сказал он ей и противному голосу незнакомца, провоцирующему этот переворот в нем. - Соп-соп-соп!.. Сю юкундочку!!
      Незнакомец во все глаза непонимающе смотрел на него.
      - Ты пока не г"вари... мне надо... - Фомин слез со стула. - А то...
      - Тебе помочь? - неожиданно сочувственно спросил тот.
      - Не-не-не-не-не! - замахал рукой Фомин. - Только не ты... а то прям зесь вы-рвет...
      Так плохо он себя еще никогда не чувствовал. Он едва успел добраться до туа-лета...
      Ополоснувшись и кое-как приведя себя в порядок, Фомин долго смотрел в зеркало, в глаза. Это был лучший способ протрезветь, хотя ему совсем этого не хотелось. Не хотел он во всем этом разбираться! Если бы это был первый случай неузнавания им кого-то, он бы принял это за белую горячку, которую ему с недавних пор сулила Ирина. Но беда была в том, что с ним уже случались подобные казусы. Его узнавали, а он нет. Это делало его жизнь довольно странной. После реанимации, куда он попал несколько месяцев назад из-за аварии, ему объяснили, что это случается при травмах головы.
      - Вы не пугайтесь, если кого-то не узнаете, это пройдет, - сказал ему лечащий врач и пригласил в палату незнакомую женщину.
      Три дня она проплакала над удивленным Фоминым, рассказывая ему о незнакомых людях и делах, пока он наконец не вспомнил ее. Словно покрывало сдернули...
      - Мама? - сказал он все с тем же удивлением, к радости персонала. Место надо было уже освобождать. Подумаешь, памяти нет и в голове дыра, зато весь остальной здоров, как Лужков - хоть в прорубь! У других ног нет и то в переходах сидят с балалайками, людей веселят. Чего без памяти-то валяться?..
      Потом Фомин заново знакомился с городом и своей квартирой. Двухкомнатная квартира казалась ему теперь крохотной после просторов беспамятства и он больше бродил по городу. А вот Москва понравилась, совершенно сумасшедшая!.. А люди... люди вели себя по-разному: кто-то и обижался, когда Фомин его не узнавал, но чаще они совместными усилиями восстанавливали картину бытия. Так потихонечку он вспомнил, как ему казалось, всю свою биографию. С матушкой он восстановил "домосковский" период.
      Москва же вспоминалась совсем по-другому, маленькими частями, никто не был связан с ним в этом городе так тотально, как мать с его родным городом. Он бродил по Москве и в прошлом как в тумане. Сначала это его забавляло и он с жадностью расследовал свою жизнь. Потом устал, это не делало его счастливее. Наоборот, прошлое словно выталкивало его из того блаженного состояния, в котором он на-ходился в реанимации.
      Он запил. Запил потому, что было тоскливо, затем чтобы отогнать регулярную и невыносимую головную боль, которая появилась через некоторое время после аварии, и еще от того, что питие доставляло ему удовольствие, особенно когда он научился выбирать собутыльников себе по вкусу.
      Ему ничего не стоило выпить с любым человеком из прошлого или будущего, как сейчас с последним русским императором, хотя он предпочитал всем стойкого Сократа, парадоксального Рабле и невозмутимого Черчилля, жаль только, что их никак нельзя было собрать вместе. Приходилось пить с каждым в отдельности, ну как тут не получить алкогольную зависимость? Но общение с ними перевешивало все зависимости и не важно, каким образом ему это удавалось. Да он и не чувствовал никакой зависимости! Это были выдумки Ирины, которая испытав горькое и беспробудное пьянство отца теперь "дула" на Фомина...
      Он тряхнул головой. Прояснения в памяти не наступило, но мутить перестало, стало легко и пьяновато. Голова еще плыла легким дымом, но зато весь остальной организм бодро рапортовал: готов к новой дозе зависимости, даже хочу!.. Вернувшись к стойке, Фомин никого возле нее, кроме бармена, не обнаружил. Только у бильярда, опасно размахивая киями, гоняли американку молодые маклеры, которых и маклерами-то назвать язык не поворачивался, так, агенты...шки.
      Бред наяву, с облегчением вздохнул он (брошу пить!) и заказал себе "николашку". Тут же выпил. Мир стал снова голубым и зеленым, и немного свинцовым - Балтика! Еще секунда самозабвения и забрезжил флагманский линкор, на котором был создан замечательный напиток: водка, лимон, соль, - "николашка"! Во всяком случае, распробован. Надо было только чуть-чуть помочь...
      - Пожалуй, еще одну, последнюю! - сказал он бармену, чтобы ускорить встречу с линкором.
      - Вам не много будет? - неприязненно спросил тот, сбивая Фомина с курса.
      - Водки много не бывает, дружище! - изрек Фомин, предвкушая последний глоток к флагману. - Бывает мало водки!
      Выпив, он с сожалением обнаружил незнакомца. Корабль сразу пропал, как затонул. Как империя, которую Фомин тщился спасти. Вот же блин без масла!.. Ну ничто не может спасти бедную Россию, белую лебедь! Просто напасть какая-то! История не терпит сослагательного наклонения, но почему-то терпит наклонительное согласие! Приходят люди - ниоткуда и звать кое-как - и нагибают ее вместе с огромной, но беззащитной страной. Бляха Мономаха!..
      Доктор, или человек, называющий себя так, сидел через сиденье от него, а между ними какая-то разбитная девица. Она вся была повернута к Фомину и что-то рассказывала, отчаянно жестикулируя. Как она здесь очутилась? Оказалось, что девица уже давным-давно объясняет ему, почему она бросила Борьку.
      - Теперь понял? - спросила она.
      - Да, - ответил он. - Это поросенок?..
      Девица удивленно присвистнула.
      - Какой поросенок?! Хряк! - засмеялась она. - Павтаряю для асобо адарен-ных!
      И она начала все сначала, хотя Фомин все равно плохо слушал.
      - ... мордой в макароны. Села в машину и уехала. Потому что, что за мужик, если он сам ничего не решает? Вот ты позволишь своей бабе, в смысле, женщине, за себя решать - здоровый, крепкий мужик?
      - Я? Своей бабе? - задумался Фомин, вспоминая, как совсем недавно, Ирина уговаривала его не пить больше. - Позволю.
      - Что за мужики пошли? - удивилась девица. - Разве можно на вас положить-ся?
      - Лучше на вас! - согласился Фомин, и загадал: если она сейчас даст ему по физиономии или хотя бы обидится, он встанет и уйдет, и может даже пить бросит. Ненадолго. Но девица неожиданно потеплела.
      - Э! - сказала она и потрепала его по щеке.- Да ты оказывается сексуальный маньяк!
      Фомин потрогал свою щеку. Все происходящее отдавало такой бульварщиной и вместе небывальщиной, что не верилось, неужели это с ним?.. Неужели с ним все это? Боже!.. На линкоре никто не позволил бы себе такого с ним обращения, даром что вымирающая династия, деградация, гемофилия. Ни фокусов, ни хряков. Тихо, плавно, чинно, как в фотоателье...
      - Нет! - возразил он, отводя руку от щеки. - Маньяк это он...
      Он показал на Доктора и, перегнулся через девицу.
      - Ты еще долго будешь меня преследовать?
      Доктор усмехнулся:
      - Я искал тебя по всей Вселенной! Неужели ты думаешь, что просто так?
      Фомина искали, где угодно: на работе, в барах, один раз даже в дамском туалете... нашли, но во вселенной - впервые.
      - Ты случайно стихи не пишешь?.. Плохие? - спросил он с надеждой.
      - Я сайтер, - сказал тот в ответ.
      - Э, мужики, вы что в любви тут объясняться вздумали? - девица встряла между ними. - Это что, бар для голубых? Сайки какие-то!.. Я опять не туда попала?..
      К ее огромному разочарованию ей не ответили.
      - Нормальных мужиков днем с огнем не сыщешь! А я еще на Борьку гоню! Да он!.. Тьфу! - сплюнула она. - Желаю приятной ночи!..
      Девица слезла со стула и направилась к бильярду.
      - Слушай! - сказал Фомин. - Раз уж мы стай... сат... ну, эти трансформаты...ры, то...
      Он вдруг забыл, что хотел сказать.
      - Давай выпьем! - нашелся он. - Тебя как звать? Юлий?.. Ну давай, за знакомство!
      Он попытался достать своей стопочкой высокий бокал Юлия. Мимо.
      - Мы уже знакомы, - сказал тот.
      - Значит, за вас-ста-навление, - по слогам произнес Фомин. - У меня сегодня речь... ну, ты че, Юлий?.. Ну и имя у тебя! - покачал он сокрушенно головой.
      Юлий в упор смотрел на него.
      - Я пойду, - обиделся Фомин.
      - Что они с тобой сделали?
      - Кто, врачи?.. Те еще коновалы! - согласился Фомин. - Я после реанимации вообще ничего не помнил, даже маму! А ты хочешь, чтобы я всех стайеров помнил! Вот Пааво Нурми и Владимира Куца помню!.. Бегали за свои родины...
      Рассказывая и показывая это, Фомин тяжело перебирал руками по стеночке и медленно двигался к выходу. Выглядело это так, словно он читал вслух письмена для слепых, нанесенные почему-то на стену.
      - Ты был в реанимации? - спросил Юлий.
      - Жуткая история! - кивнул Фомин. - Теперь у меня нет машины и вот куда я сейчас без нее?
      - Ты забыл сигареты! Лови!..
      Юлий кинул свои сигареты, не дожидаясь пока Фомин обернется.
      - Я не курю! - сказал Фомин, поворачиваясь, и увидел шипящий огненный шар в полуметре от лица.
      Шар повис, будто рассматривал его удивленно, потом упал к ногам и стал сигаретами. Фомин не успел испугаться, зато разозлился.
      - Я не курю! - повторил он и пнул пачку изо всех сил.
      Больше всего он желал попасть ею Юлию в глаз. Пачка взмыла вверх и вдруг вспыхнула таким же шаром рядом с головой Юлия.
      - Ого! - сказал тот, ловя шар и кладя на стойку уже сигареты. - А говоришь все забыл!.. Тебя проводить?
      - На себя посмотри! - посоветовал ему Фомин, не желая разбираться во всем этом, и вывалился из бара.
      Вернее, он попытался это сделать, потому что впереди была еще лестница в четыре ступени наверх, про которые он думал, что они "вниз" и был удивлен. Лестница была непреодолима, как лестница Иакова для грешника, и со второго раза у него ничего не получилось. Застыв в метафизическом осмыслении этой вершины, Фомин все остальное уже воспринимал как сон, как побочные явления предстоящего восхождения.
      Словно из ничего, появились перед ним несколько огромных волосатых мужчин, ухватками и габаритами напоминающие борцов: рукастые, коротконогие, набыченные, как на ковре. Казалось, они что-то говорили и даже пытались схватить его, но над их головами засвистели вдруг золотые шары и молнии, и они тоже выбросили в сторону Юлия спиральные светящиеся гирлянды. Так они забавлялись этим фейерверком над головой упавшего Фомина, словно его и не было, и в то же время свято его храня. Он это почему-то сразу понял и перестал бояться, делая свой упорный труд вверх по лестнице. Потом все разом прекратилось и в баре никого не стало, только сильно пахло озоном.
      "Вот такие освежители надо себе достать!" - подумал Фомин. Мимо него гурьбой пронеслись молодые риэлторы, забыв оставить кий и прихватив Борькину девчонку. Бармен за стойкой с удовольствием бы присоединился к ним, так как по углам помещения продолжало что-то подозрительно шипеть и потрескивать, но закон о материальной ответственности еще никто не отменял и ужас на его лице соседствовал с досадой долга.
      - Что это было? - наконец спросил он у Фомина, преодолев озоновую тишину. - Чего им от тебя надо было?
      Было видно, что спрашивать об этом именно у Фомина ему не хотелось, но больше никого в баре не оставалось и он уже мстительно выставил табличку "Бар закрыт. Closed" тоже именно для него, для Фомина.
      - Налей рюмашку, скажу! - пообещал тот.
      Мог и не налить бармен, мог, потому что Фомин и так стоял сильно накренившись, но сверхъестественное прежде всего, устоять перед этим невозможно. Опрокинув в себя еще одного "николашку", Фомин уже не помнил ничего, себя в первую очередь. Кажется он нес что-то про русскую революцию и злых демонов династии Романовых, трехсотвосьмидесятипятилетие которой и возвестили эти петарды и молнии, а также что идет страшная война за него, Фому, как нового человека, имеющего ключи к любому прошлому и будущему. Возможно, бармен его ударил, потому что губа саднила, но это могли сделать и борцы, когда пытались его увести. Он вышел в ночь, но не знал об этом...
      
 /продолжение следует/