В мире один человек. Глава 15

Эту главу начнём необычно, может быть, даже не очень серьёзно, а, вероятно, даже и глупо, – но нам это нужно, а к тому же для того, чтобы сказать глупость, надо обладать своеобразным талантом; вдобавок к этому заметим, что во всякой глупости есть свой резон, свой намёк, и иная глупость по этой причине содержит в себе больше истины, чем нарочито умно сказанная фраза…
Итак жил человек, так себе был человек, посредственный, серый, одевался неважно, пил, но у этого человека был пистолет; не то чтобы он хотел кого-то убить, или боялся быть убитым, но коли у него имелся пистолет, раздобытый им неизвестно каким путём, то он носил его всюду с собой во внутреннем кармане пиджака. Однажды этот человек шёл по улице, где было в этот час людно, и проходя мимо двух разговаривающих женщин, услышал одно очень врезавшееся ему в голову слово: «Самопроизвольно…» Почему-то это слово всё время крутилось у него на уме, и он никак не мог его забыть. Наконец он понял, в чём тут было дело и очень испугался за себя. Дело в том, что пистолет в его кармане, видимо, находился в таком состоянии, что в любой момент мог сделать самопроизвольный выстрел; человек забыл поставить его на предохранитель. В это время человек проходил мимо общественного туалета; естественно, что он вошёл в него и, оставшись наедине с пистолетом, стал с ним возиться. Только он собрался уходить, как вошли двое выпивших и пристали к человеку, требуя от него денег и угрожая. Тот не удержался, вынул пистолет и направился на них; а в это самое время вошёл милиционер. Положение владельца пистолета оказалось затруднительным и он сказал, чтобы все трое стали лицом к стене. Те встали лицом к стене. Человек с пистолетом выбежал из туалета и, перебегая дорогу, тут же угодил под машину и был сбит. Водитель машины не остановился и поехал дальше. Он был сильно взволнован, поэтому не удивительно, что не остановился на красный свет светофора и задавил ту самую женщину, которая сказала: «Непроизвольно…» Водитель, не понимая, что делает себе только хуже, помчался дальше, а женщина оказалась при смерти. Подоспевшая «скорая помощь» отвезла женщину в больницу, но та скончалась на руках одной молодой, неопытной практикантки ещё в машине. Та была впечатлительна и подумала: «Жизнь полна неожиданностей! Вот так могло бы случиться с каждым… и со мной!..» С этого дня молодая женщина стала очень глубоко задумываться о жизни и однажды свои невесёлые впечатления поведала подруге, а та была очень восприимчива, начала думать о смерти. Ей вообще не везло в личной жизни. Постигла её такая участь: когда её один знакомый, которого она считала будущим мужем, сказал ей, что жизнь её кончена, и она решила умереть, но в результате неудачной попытки наложить на себя руки попала в психиатрическую больницу. Когда обо всём этом узнал её бывший жених, он почувствовал угрызения совести и захотел искупить вину. Он взял из детского дома двух маленьких детей, у которых не было родителей, и стал их воспитывать. Глядя на его самоотверженный поступок одна женщина решила, что должна стать его женой – и стала. Другому мужчине показалось, что они счастливы – и в душу его прокралась зависть. Он стал плохо спать, мало есть, пришёл к выводу, что он негодяй, подлец, ненужный человек. Однажды он встретил какого-то мужчину на улице и избил его. Это осталось для него безнаказанно и он пришёл к выводу, что всё глупо, все люди, законы, порядки. Просто из злости, из ненависти к обществу он однажды стал ругаться в автобусе и его отвезли прямо в милицию, как мелкого хулигана. Когда этот «хулиган» отсидел свои пятнадцать суток, он нашёл водителя того автобуса, на котором был доставлен в милицию, выследил его и убил. У убитого осталась семья, жена и трое детей. Все были в трауре. Когда похоронили мёртвого, к женщине, потерявшей мужа, подошёл один старый человек и сказал: «Всё в руках Господа!.. Смиритесь, молитесь Богу за упокой души своего мужа!..» Он ещё многое сказал этой несчастной женщине – и повлиял на неё. Женщина согласилась читать Библию, которую ей старый человек предложил. Чтение этой книги заставило её задуматься, она стала посещать церковь – и успокоилась. Однажды она другой несчастной женщине, у которой умер сын, сказала, что если он умер, значит так было нужно, потому что это воля Всевышнего и так далее. Та женщина, у которой умер сын, не успокоилась, ей стало очень плохо – и от расстройства она умерла… Теперь мы подошли к тому, что хотели отметить в конце всего этого… Эта умершая от расстройства женщина перед смертью сказала, чтобы позвали её знакомую, ту верующую, ставшую читать Библию и посещать церковь вы результате гибели своего мужа. Когда та пришла, женщина стала говорить с ней о Боге, о провидении и под конец сказала: «Если есть Бог и всё в Библии правда, то я хочу верить, что смерть – пустяк и на том свете мы увидимся с моим сыном, с моим любимым Володей!..» И она умерла с надеждой на лучшее и эти разговоры и толки о смерти этой женщины, о её последних словах, дошли до Коломейцева, жившего по соседству… Коломейцев пришёл у упомянутый дом и стал спрашивать, на самом ли деле всё так было. Ему ответили, что, дескать, да, так оно и было, перед смертью умирающая сказала такие-то и такие-то слова. Это  было за несколько дней до того, как произошла ссора Коломейцева с Надей Сушкиной. Коломейцев эти несколько дней был задумчив и, казалось, хотел докопаться до какой-то разгадки своего странного состояния, а его словно бы что-то начало беспокоить и тревожить, тогда как раньше он был совершенно уверенный в себе, трезво мыслящий, практичный человек, не знающий никаких подобных беспокойств.
Когда Коломейцев выбежал из квартиры Сушкиных, когда, будучи в совершенном смятении души, стал сбегать по лестнице с третьего этажа вниз (вы помните, что именно тогда он столкнулся с Марьей Павловной), и когда он наконец очутился на улице – он почувствовал, что с ним происходит нечто невообразимое и должно пройти немало времени прежде, чем он успокоится и войдёт в привычную колею. Несмотря на то, что он казался внешне человеком неуязвимым, душа его была очень чувствительна к невольным и другим оскорблениям и обидам. Сушкин об этом знал и всегда старался обходиться с Коломейцевым помягче, сколько это было возможно. Сейчас Коломейцев был очень сильно взволнован, это уже могло бы назваться потрясением, если бы ему не стало так тошно от всего, отчего потрясение души смазывается, отходя на задний план, и на поверхность выпускает злобное, отвратительное раздражение. Такое раздражение может толкнуть необузданного человека на преступление. Кстати, множество убийств происходит в такие мгновенья, когда человек не может себя решительно сдержать, одёрнуть. Пелена ярости застилает рассудок и вытворяется самое ужасное дело. Коломейцев в эти минуты, когда он быстро шёл по улице, не чувствуя ни мороза, ни тротуара под собой, казалось, готов был сорвать на ком-нибудь свою злость; при этом он точно сам не знал, что больше его злит, и, возможно, если бы он стал разбираться в своих чувствах, то ему пришло бы в голову, что он зол более на себя, чем на кого бы то ни было, и, возможно, тут ему пришлось бы серьёзно возненавидеть себя и побранить, а после этого началось бы опять внутреннее разбирательство, и Коломейцев, натура сложная и философская, оправдал бы себя каким-нибудь образом. Это бы вселило в его душу спокойствие, он ещё посмеялся бы над собой, подумал бы: «Что за мнительность!?.» и махнул бы на всё рукой – и через час уже, находясь у себя дома, читал бы книгу весьма лёгкого содержания… Но так могло бы случиться при определённых обстоятельствах, когда бы Коломейцев чувствовал за собой ещё возможность рассуждать, теперь потерянную до того, что он не мог даже толком сосредоточиться на какой-нибудь мысли… Никогда он не предполагал, что от  ж е н с к о й  половины человечества можно впасть в такое умственное расстройство и получить столь сильное оскорбление. Он пред-полагал, что можно сходить с ума от любви, но чтобы ненавидеть женщину, чтобы обижаться на неё – он об этом никогда не думал и не знал, что такое вероятно. Теперь же понятно, отчего его смутная мысль о том, что он был в роли посмешища несколько минут назад, готова была привести в бешенство. Всё смешалось в его душе – жалость и презрение, ненависть и удивление, обида и неудовлетворённая желчь, продолжающая в нём кипеть и плескаться, как поставленное на огонь масло, которое растопилось и брызжет во все стороны, угрожая попасть в ваши глаза и лишить их зрения.
Тут надо сделать пояснение, раскрывшее бы состояние Коломейцева, его душевные переживания в полной мере. Уже целую неделю он чувствовал смутное, неопределённое физическое недомогание, выражавшееся то в плохом, подозрительном покашливании, то в побаливании суставов ног и рук, то в странном утомлении, ранее им за собою не замечаемом. К тому же у него ухудшился аппетит, сделался беспокойным сон. Ночью он иногда просыпался и долго не мог заснуть от невесёлых размышлений, от мрачных предчувствий. Он припоминал свою трудную и безрадостную прошлую жизнь, трезвым взглядом смотрел на настоящее, окидывал воображением призрачное будущее, ничего не сулящее кроме новых трудностей и лишений. Душа его между тем, он чувствовал, начинала уставать; первые признаки этой душевной усталости уже сказывались и раньше, хотя он не придавал им значения, старался не думать о своей слабости, воспитывая в себе волю и силу… От тётки, жившей в Ростовской области, получал он тяжёлые, горькие письма. Та жаловалась на здоровье, на одиночество, на скудность средств. Не так давно, с полмесяца назад, известила его о трагической смерти какого-то дальнего родственника, которого Коломейцев видел всего несколько раз и очень плохо помнил. Несмотря на это, само известие о смерти родственника на него очень плохо подействовало; несколько дней после этого он был очень хмур и казался сильно задумчив, даже лицо его приобрело какой-то новый, невиданный до селе болезненный оттенок. Надо сюда прибавить две смерти, свидетелем которых  он почти был сам -мы говорим о соседке и её сыне. Поневоле у Коломейцева складывалось такое впечатление, будто все в этом мире мрут, как мухи, и никто по сути дела не ограждён от опасности умереть завтра или послезавтра от любой случайности, благо – этих случайностей вокруг наблюдалось так много. Слова соседки, сказанные ею перед смертью, произвели на Коломейцева сильное впечатление. Сначала, правда, он им не был удивлён, но каким-то странным, непонятным образом ему всё время думалось об этих словах и наконец его осенило странной догадкой. Он спросил себя о том, – как может умереть человек, как он умирает в каждом отдельном случае, на что надеется, что себе говорит в утешение, о чём вообще думает в последнюю минуту и что чувствует в душе своей?!. Его стали преследовать эти мысли о смерти, и ему стало казаться, что коли он живёт, то в любую минуту может и умереть, просто, бессловесно, бесполезно, ненужно, даже глупо и некрасиво, к тому же, возможно,  и ужасно, мучительно… У маленьких детей при мысли о смерти, если её они в состоянии представить, начинается истерика, они страдают так, как неспособны страдать взрослые, они плачут: смерть представляется им чем-то ужасным, страшным, кошмарным, при мысли о ней они пугаются, всё их наивное, неопытное существо содрогается,  они ещё не верят в смерть с той безнадёжностью, как взрослые, они не могут смириться с тем, что и им придётся когда-нибудь… словом, они и боятся, и не хотят, их плоть, их душа – всё воплощает в себе само сопротивление смерти, само неприятие и непризнание!.. Как бы в насмешку, многие из них, вырастая и становясь взрослыми, начинают в душе желать смерти, их не радует ничего, малейшее несчастье отравляет им вкус к жизни, они не могут беззаботно радоваться, смеяться, заниматься своим делом… Они не творцы, им ни к чему жизненная мудрость, они не понимают, зачем им опыт жизни, который они всё равно не могут никуда употребить. Художник – тот хоть напишет мученическую фигуру Христа, глаза, полные слёз и страдания, писатель – тот хоть опишет безобразную, жуткую действительность в своих книгах, композитор – напишет триумфальную музыку, которая всех потрясёт… А обыкновенный человек уносит приобретённый опыт в могилу – несчастный!.. Коломейцев обо всём этом думал, всё это взвешивал, ему начинало казаться, что он уже близок к истине, что вот-вот его осенит какое-то совершенно особенное понимание смысла и назначения жизни. Ему стало представляться, что на этом свете живут одни несчастные, смертники, которым всем придётся заплатить сполна за спокойствие, радость, счастье, беззаботную жизнь ужасными душевными и физическими муками… Он стал смотреть на окружающее по-новому, ему захотелось вдруг обрести настоящих друзей, поделиться с ними сокровенными соображениями. Естественно – он иначе стал рассматривать свои взаимоотношения с Сушкиным и пожалел о том, что до сих пор не сошёлся с ним гораздо ближе… В упомянутый вечер он во второй раз пришёл к Сушкину именно затем, что ему стало необходимо поделиться с ним своими соображениями, тут уже была настоящая душевная потребность. Когда у него возникла стычка с Надей Сушкиной, он забыл о всех своих намерениях и в какой-то неестественной злобе высказал всё то, что у него накипело на душе – он говорил и полагал, что так думает, но спустя несколько минут, когда он очутился на улице, ему показалось, что он наговорил совсем не то, что надо было, и уже сам почти не верил в то, что всё это он сказал… Сказанное в возбуждении, в горячке люди тотчас же забывают и припоминают потом отрывками, себе на удивление – так теперь случилось и с Коломейцевым: с изумлением он видел, что забыл всё то, что наговорил недавно.
Минут за десять-пятнадцать бессознательного движения по довольно значительному холоду подействовали на Коломейцева должным образом, он стал приходить в себя с каждой минутой ходьбы, пока наконец совершенно не пришёл в себя и не вернул себе дар ориентироваться в пространстве и времени. Вспомнив о сигаретах, он потянулся за ними, извлёк из пачки одну и зажёг её в неподвижном, студёном воздухе. Когда он стал курить, то вспомнил о вреде курения и мрачно в душе усмехнулся, подумав, что от курения, видимо, ему придётся умереть не скоро, и смерть духовная может опередить смерть физическую. Неожиданно у него перестала гореть сигарета, он достал из кармана коробок спичек, вынул одну спичку, чиркнул ею о коробок. Маленький огонёк он поднёс к потухшей сигарете и вновь оживил её, а спичку бросил на утоптанный снег. Почему-то он не стронулся с места сразу же – и это не прошло для него даром. Его глазам представилось удивительнейшее обстоятельство. Вернее, в нём ничего не было удивительного, просто был случай редкий, но Коломейцева поразило то, что он увидел… Он смотрел на брошенную под ноги спичку и не отводил от неё гипнотического взгляда, как будто был приворожён! Огонёк всё ещё горел на спичке и медленно и упорно продвигался дальше по ничтожно малому кусочку дерева!.. Он и не думал потухать, несмотря на то, что кругом был лютый холод и он вплотную прикасался к утоптанному, заиндевелому тротуару!.. Тут невольно всякий бы задался целью досмотреть жизнь этого маленького клочка пламени, спрашивая себя – неужели огонёк съест всю спичку до конца?.. Спичка горела, огонёк шёл по ней, поглощая то, что ему доставалось, он делал своё дело так хорошо, так спокойно, так стой-ко, что Коломейцев был в душе восхищён. Он нагнулся к огоньку и те секунды, которые жил огонёк, он осознал своей плотью и духом так глубоко, что ему подумалось: «Да это целая жизнь!.. Целая жизнь! И вот как надо жить!..» Огонёк оставлял после себя обугленную палочку и, дойдя до конца спички, вспыхнул ярче обычного напоследок, ещё задержался на секунду, стал синим… – и погас, а на том месте, где он исчез, появилась тоненькая струйка дыма – и тут же и она исчезла… Коломейцев осторожно прикоснулся к угольку пальцем, поднял его, положил на ладонь себе, встал и некоторое время продолжал смотреть на него. Потом он залез к себе во внутренний карман пальто, вынул из него клочок бумажки и осторожно, как и раньше, сгоревшую спичку, вернее, всё, что от неё осталось, положил в эту  бумажку и завернул её несколько раз, а затем спрятал в кармане, как драгоценную реликвию… И какие мысли стали ему приходить, когда он тронулся неторопливым шагом дальше! Он почувствовал, что ему стало очень холодно, но не испугался холода, подумав о нём удивлённо, так как никогда ещё не думал о нём. Сигарета на этот раз не успела ещё потухнуть и он стал затягиваться ею и теперь подумал, что огонь, живущий в этой самой сигарете, которую он теперь курит – это тот самый огонёк, рождённый от спички!.. Мысли эти казались ему удивительными, он как бы осветился изнутри новым знанием и все неприятности, недавно его волновавшие, показались ему такими далёкими, преувеличенными!.. Он словно бы вступал в новую полосу духовной жизни, и всё как будто в нём ожило и зашевелилось – то, что со временем мертвеет в человеке и пропадает в нём безвозвратно. То, что чувствовал Коломейцев, можно сравнить с возвращающимся к человеку всего на одну минуту острым ощущением детства, дающим радости и счастья, наверное, более всего на свете, ибо при мысли о том, что он тот же, как в детстве, человек возрождается и начинает жить как бы сначала, освобождённый от всякой вредной шелухи, налипшей к нему за долгие годы, какая человека по существу и губит.
Если бы Коломейцеву сказали, что все его мысли, всё его настроение – от плохого к хорошему – переменится с такою необыкновенной быстротой, с какой оно по сути и переменилось, если бы ему сказали об этом раньше, до этого случая и если бы сослались на крошечный огонёк, вызвавший в нём массу новых хороших, прекрасных ощущений – нет, Коломейцев бы не поверил этому, ибо любой человек в этом отношении большой скептик, пусть хотя он и не глуп и даже весьма не глуп!.. Ещё несколько минут назад Коломейцев страдал жестоко, готов был бы, наверное, совершить безумный, необдуманный шаг – и вот теперь он увидел, как всё то, от чего он только что страдал, повернулось ему под другим углом зрения и осветилось другим, неожиданным, удивительным светом… Все те же самые вещи в его душе уже давали ему совершенно новое настроение и сам тот факт, что в нём произошла такая резкая перемена, похожая на взрыв, пробудил в нём, казалось, какие-то спавшие доселе, новые, свежие, ещё не использованные силы, бездну силы… Всё то, что недавно смущало его ум, угнетало его, мешая ему жить, от чего он скорбел и был мрачен, как туча, всё это уверило его в том, что жизнь не так плоха, не так жестока и беспощадна, как это ему казалось раньше. Вот смотрите, как он теперь рассуждал про себя, и вы убедитесь в том, что душа его переживала благое потрясение, что с нею происходило то же, что и с землёю, когда на неё после долгой засухи выпадает обильный дождь. «Маленький огонёк, мизерная капля энергии – он жил до самой последней возможности и потух тогда, когда уже ему ничего другого не оставалось! – внутренне рассуждал сам с собою Коломейцев. – А почему мы, люди, не поступаем так же, почему сдаёмся, в бессилии опускаем руки, останавливаемся на середине пути… и перестаём двигаться, топчемся на месте – и это смерть!.. Это смерть!.. тут всему предел, конец!.. И это ошибка!.. Надо жить до последнего и бороться за каждую пядь, за каждую минуту жизни, за каждую секунду жизни!.. В этом смысл жизни, в этом её назначение! И не надо поддаваться слабости, не надо ползать на коленях, а надо всё преодолевать, все препятствия, всё самое худшее!.. Ну да, душа человека восприимчива, но кто сказал, что может быть до конца счастливая беззаботная жизнь!?. Люди теряют близких, друзей, теряют всё… но почему они себя теряют, почему свою душу растрачивают, ведь она так нужна!?. Человек и здоровье теряет, иные вообще живут калеками – безногие, безрукие!.. А слепые, глухие, немые, а все другие, страдающие от жестоких болезней?.. И однако, надо ведь жить и больному и калеке, – а ничего другого и не остаётся! Иначе нельзя, невозможно! И даже надо жить, зная, что очень скоро умрёшь, и что тебя почти что уже нет, потому что время идёт – и кончится твоё время! Но надо жить с упорством… да, с упорством, как клочок огня, борющийся со смертью до последнего!.. И надо жить, когда видишь, что для окружающего это пройдёт почти незаметно… ведь жило же до нас много людей!?. Где они теперь?.. Что они оставили после себя?.. Нас оставили, чтобы мы жили, страдали и радовались, и чтобы думали о жизни, об отпущенном нам времени и спрашивали бы себя: что есть такое жизнь, жизнь не просто, а жизнь для  ч е л о  в е к а?.. Тут много проблем, много вопросов, но ведь это и понятно, человек он потому и человек, что у него есть вопросы, на которые он, может быть, никогда не получит ответов!.. – так Коломейцев мысленно рассудил и в это время подошёл к автобусной остановке, где ему надо было дождаться нужного автобуса. Увидев каких-то случайных людей на остановке, он стал к ним приглядываться и в результате этого очередной поток соображений увлёк его. – Ведь как трудно жить человеку, – начал он, – а ведь надо, ведь никуда не денешься!.. И живёт человек!.. И тут уже целая философия духа, если разобраться, если спросить его: «Зачем ты живёшь, существуешь?!.» Каждый на это ответит по-своему, у всякого своя точка зрения… Если спросить человека, зачем он работает – тут, понятно, ответ будет следующий: необходимость… Кто-то скажет, что работа – это радость, другой приведёт аргументом детей, которых надо кормить и одевать… У каждого свои причины… А если такой вопрос: «Зачем ты, человек, живёшь?..» Думают ли  о н и  об этом?.. Многим ничего не остаётся, как жить, и редко кто живёт не потому что ничего другого не остаётся… Жизнь даёт большие возможности, человек наделяется сознанием, может думать, узнавать, исследовать… Наконец – жизнь это само по себе большой шанс, и человеку ли не понимать, зачем дан ему этот  ш а н с?!. Как, однако, везёт человеческим детям, что они рождаются человеческими детьми!.. Ведь рождаются же от кошек, от собак, от других животных… И в целую жизнь кошке или собаке не придёт на ум самый простой вопрос из тех, что постоянно приходят в голову человеку… Как человек богат тем, что разумен от природы, и как он этого  своего богатства упорно не понимает и не замечает, и как подчас он завидует неумным животным, кошке, которая только и способна, чтобы поймать мышь, птице, летающей в небесах, которая способна только соорудить гнездо, да вывести птенцов, но дальше этого не пошла и едва ли пойдёт…» Коломейцев предмет раздумий очень живо себе представил и ему казалось, что сейчас он подумает что-то совершенно необыкновенное, о чём вообще ещё никогда не думал. И тут как бы мысль его сковалась, внутренний голос его замолчал и как будто чего-то ждал. В это время невдалеке показался автобус и Коломейцев стал присматриваться к его номеру. К своему удовольствию он увидел, что это  е г о  автобус, и тут же поймал себя на этом чувстве удовлетворения и в душе посмеялся над ним, решив, что человек до того случаен в своём  настроении, до того может в одно время думать о разных вещах, часто противоречивых, что это ставит его в весьма идиотское положение в его же собственных глазах… Когда подошёл автобус, он вошёл в него и стал на задней площадке, прямо напротив дверей. Заиндевевшие окна автобуса покрыты были изнутри толстой снежной коркой, отчего, если вы сидите на задней площадке у окна и задумались о чём-нибудь, вам может серьёзно не повезти – вы проедете нужную остановку и ещё потеряете несколько времени больше, чем обычно, для возвращения домой, и конечно, настроение ваше может сильно испортиться от такого, казалось бы, весьма незначительного факта. Люди второй половины двадцатого века очень нервозны и дальше, надо полагать, совершенно будут невменяемы, если что-нибудь себе в помощь не изобретут, чтобы остаться похожими на людей…
Коломейцев проехал остановки три, будучи всё ещё под воздействием уже известных вам мыслей, как вдруг вспомнил о том, что произошло с ним на квартире у Сушкиных. И теперь ему  почему-то стало очень стыдно – и этот стыд совсем бы его одолел, если бы не недавние оптимистические размышления. «Ничего, с кем ни бывает! –  утешил он себя. – Бывает и куда хуже!..» И тут всплыло в его памяти другое: смерть соседского парня Володи, двадцати лет, светловолосого и голубоглазого… Володя в последнее время часто бывал пьяным, имел связи со случайными собутыльниками, которыми, очевидно, и был убит… Коломейцев смутно представлял, каким именно образом и при каких обстоятельствах был убит Володя, но версия, что тот был убит во время побоев, а именно в момент нанесения удара тяжёлой, твёрдой обувью в область виска, казалась ему наиболее правдоподобной, – эта же версия представлялась ему наиболее жуткой, ибо тут было что-то невыразимо отвратительное своей жестокостью и тупостью, присущей всякому проявлению садизма… Смерть двадцатилетнего Володи сказала Коломейцеву вообще о многом, о том, как глупо нынче живут, как глупо умирают, как дёшево тратят самое бесценное – жизнь, как вообще не знают – зачем им дана жизнь и как её употребить… Он был занят этими мыслями и впечатлениями, когда на следующей остановке случилось одно обстоятельство, привлёкшее его внимание и заставившее его временно забыть свою озабоченность.
Как только задние двери автобуса распахнулись с присущим им шумом, в них сразу ринулись несколько человек, пять или шесть молодых людей, по виду которых без труда можно было определить, что они ещё не были в армии и знают о жизни более из книг и кинофильмов. Все они, громко разговаривали, смеясь чему-то и бросая друг другу остроты, впрочем, очень плоские и грубые. Часто в их речи проскальзывала нецензурная брань, произносимая ими так же легко и естественно, как у ребенка двух или трёх лет выходит слово «мама». Они тотчас же заняли пустующий угол автобуса и, не обращая внимания на немногих пассажиров, гудели и волновались так же, как потревоженный рой ос. Почти все молодые люди были рослыми и крупными, с тонкими и длинными руками и ногами и с той розоватостью щёк и таким выражением лиц, что их сразу можно было причислить к разряду, представители которого постоянно встречаются нам где бы то ни было – это разряд тех молодых людей, какие ещё совсем недавно были детьми, но, выросши и приобретя вес, исчисляемый в килограммах и фунтах – как угодно, – в душе всё ещё не перестали быть детьми, ибо их основная черта – это беззаботная весёлость, резкие телодвижения, весьма неумеренно раздутое самомнение, часто ни на чём не основанное. И вам часто приходилось и приходится с неодобрением смотреть на подобные компании молодёжи, если вы уже вышли из этого возраста, – и чем больше отделяет вас от этого возраста, с тем большей неприязнью вы смотрите на этот разгул беспечности и бездумья… Коломейцеву было видеть этих юношей очень странно, их веселья он разделить не мог и по этой причине, дабы оградить себя от какого-нибудь нелепого приставания с их стороны, отошёл в сторону и, с намерением понаблюдать за компанией, сел прямо напротив юнцов. Ему одновременно было и неприятно и интересно следить за молодёжью, за теми, кто его лет на пять-шесть были моложе и от которых он внутренним миром так же был далёк, как был бы далёк от них, если бы был совершенно старик. Вы знаете, что старость и молодость относительны, и можно быть на вид восемнадцати лет, а душою скучать и желать смерти; это явление по нынешним временам не такое уж редкое, молодёжь не знает, куда ей деть свои силы и часто пропадает и кладёт свои головы не там, где нужно, в своём бесславном конце находя как бы отмщение окружающему обществу. Коломейцев, глядя на компанию, как это ни странно, трезвых, но тем не менее возбуждённых юнцов, вспомнил, какой он был сам в их возрасте – и ему пришло в голову, что он не только в восемнадцать лет был гораздо серьёзнее  э т и х,  но и в годы более отдалённые. У него появились разные мысли; одна из этих мыслей его почему-то огорчила. Он подумал, что нынче молодые люди восемнадцати лет ещё хуже, ещё разболтаннее тех, какие переживали своё восемнадцатилетие пять или десять лет назад. Он вспомнил о лагерях, где несут наказание тысячи и тысячи подобных этим, которых он видел сейчас перед собой, молодых людей, по своей глупости совершивших самые разные преступления, начиная от угона машины и кончая тягчайшими зверскими убийствами. Он подумал о тех тысячах, которым ещё суждено попортить много крови обществу, переломать, перепортить народного и государственного добра, убить и искалечить неповинных людей, виноватых только тем, что они попадаются на глаза в тот момент, когда у подростка разыгрывается фантазия и ему необходимо совершить что-то из ряда вон выходящее, почти геройское, – например, избить прохожего, или с целью ограбления проникнуть в магазин, или склад, или ещё куда-нибудь: всё хорошо, что хоть как-то связано с риском… Коломейцев невольно задумался о вещах, которые в наше время волнуют всё общество – и тут не было ничего удивительного, как кому-то может показаться. Сидя у себя дома за грязным столом, всякий распущенный пьяница, у которого нет назавтра ни куска хлеба и который и не думает о таковом, а знает только о том, как бы найти выпить, этот пьяница, если вы случайно войдёте к нему и вам придётся коротать с ним некоторое время, в душевном разговоре проявит столько пылу, столько озабоченности, столько неподдельного волнения касательно разных  п о л и т и ч е с к и х  и других вопросов, будто он вовсе и не пьяница и не мелкая козявка, какою по существу его и можно было бы назвать. Вы обнаружите в нём и патриота и страстного борца за всё лучшее, вы обнаружите в нём врага всего нехорошего, всего гниющего, неправильного вообще и того, что кажется ему неправильным по его рабоче-крестьянской точке зрения. Но не только пьяницы берутся думать о таких вопросах, какими впору заниматься только государственным деятелям, о них пекутся все, кто только может хоть как-нибудь выразить словами свою мысль. Всех всё волнует в определённые промежутки времени, всякий начинает проявлять беспокойство и даже вопросы мировые и проблемы космические, как, например, мысль: «Есть ли всё-таки Бог, или его всё-таки нету!?.» рассматривает как глубоко личное, с присущим трагизмом… В самом деле, есть же такие, какие спокойно перенесут уход жены и развал семьи, но поражение любимой футбольной команды не в силах перенести. И таких случаев можно было бы привести множество. И речь бы уже шла не о футбольной команде, а о статьях более значительных… У человека вообще в крови воспринимать близко к сердцу то, что его близко, может быть, и не касается, но если бы этого не было, откуда бы брались случаи патриотизма и героизма и тому подобное, откуда бы брались те же самые революционеры, всевозможные поборники, для которых личным становится общественное, забота о каком даёт им право отодвинуть вопросы собственной судьбы на задний план?.. Нет-нет, да и у самого закоренелого обывателя вдруг тронется сердце при мысли о чём-то более важном, более больном, чем его собственная жизнь, судьба, те немногие вещи, приобретённые им честным и праведным трудом и составляющие для него главное его богатство… Существуют и в самом деле такие болезненные проблемы, какие необязательно обдумывать  п р о с т о м у  человеку, ибо от отдельного  п р о с т о г о  человека мало что вообще зависит, но эти проблемы, несмотря на их необязательность, всё же волнуют людей, так как их прямо начинают касаться, или хотя бы только косвенно… Коломейцев, когда наблюдал за молодыми людьми в автобусе, мог волноваться всерьёз о больших проблемах и на него бы это волнение очень сильно повлияло, несмотря на то, что у него имелись и глубоко личные мотивы для волнения души… Человеческая психология такова, что складывается из самых разных, подчас незначительных мелочей, но все эти мелочи, когда человек находится под их влиянием, обдумывая их и пропуская через свою душу, кажутся ему важными. И подчас настроение и ход мыслей человека зависят от случайности, а потому, дабы правильно понять психологию человека и правильно угадывать причину его поступков, надо должное место в данном вопросе отвести и на долю случая и случайности. В мире вообще всё подчинено случайности, а в человеческой жизни если не всё, то очень многое можно отнести к случаю. Среди людей наиболее подвержены случаю и случайности те, в ком менее развиты рассудок и аналитические способности, при помощи которых человек может ставить себя в абсолютно независимое положение, если будет пользоваться ими в совершенстве; но этим до конца едва ли кто-нибудь сможет овладеть, ибо даже сама мысль, приходящая человеку в голову, по существу неуловима и неконтролируема, а потом – как рождается мысль, из чего, из какой материи, как она рисуется в сознании таким образом, что её можно брать и пользоваться ею, – это опять сложность непреодолимая. А настроение?.. От чего оно может за одну минуту перемениться в человеке и, если только что ему было плохо, почему вдруг ему  н а  д у ш е  сразу после этого может стать легко, спокойно?.. Не от того ли, что он подумает хорошую мысль, или сам себя успокоит каким-нибудь словом, например, таким: «Не надо расстраиваться, не надо быть таким строгим к себе! Всё хорошо, всё идёт пока хорошо!..» А дальше его опять что-то побеспокоит, даже омрачит, а вслед за этим опять просветление, спокойствие, радость, ощущение полноты жизни, счастливое переживание!.. Если всё это подвергнуть тщательному анализу, то можно прийти к выводу, что душа человеческая, да и любая разумная и даже неразумная (душа собаки, обезьяны и т.д.) – хаос чувств… Чувства ведь и есть реакция на взаимодействие с окружающим миром, а уж, согласитесь, окружающий мир в своих проявлениях хаотичен… Ну как, скажите, быть человеку, стоящему перед начальством, отчитывающим его за промах в работе, а потом смотрящему на зелёный лист дерева – это уже природа, – а затем вспоминающему, что он опаздывает куда-то и не может опоздать, потому что это крах?.. Тут видимое волнение, спешка, а в спешке можно задеть кого-нибудь локтем и услышать ругательство… в спешке вообще недолго голову сложить, угодив под транспорт… Точек соприкосновения человека с окружающим миром не счесть; допустим – такой вопрос, как  д е н ь г и?.. Сначала – где их достать? Потом – куда их употребить (истратить)?.. И вот после этого, после всех этих  т о ч е к  с о п р и к о с н о в е н и я  остаётся сделать ещё одно последнее  с о п р и к о с н о в е н и е  –  с  с а м и м  с о б о й. Приходит такое время, когда человек должен спросить себя: не есть ли он игрушка, марионетка в чьих-то всесильных руках, хотя бы в руках безоглядного доверия себе и своим чувствам?.. Опять же, от чего происходит это безоглядное  доверие к себе, к чувствам, рождаемым от  с о п р и к о с н о в е н и я?.. Видимо доверие про-исходит оттого, что тут просто какой-то уровень ума, на котором и нельзя без доверия… Тут уже доверие всецело захватывает сущность, тут уже оно возведено в ранг  и н с т и н к т а… До-пустим, животными совершенно, или почти совершенно движет инстинкт, но человек уже выше в развитии ума – и инстинкты не так властны над ним, но всё же они есть. И очевидно,  м о ж е т  б ы т ь такая ступень развития, когда инстинкт совершенно исчезает, но это пока ещё теоретически, это мысль, идея – мы с вами такого существа не видели… Но предположение сделать можем о таком существе, которое от человека будет отличаться так же, как человек отличается от животного… Тут уже напрашивается мысль: а не средняя ли ступень  ч е л о в е к  к тому, что есть дальше, не средняя ли ступень в той лестнице, которая ведёт к вершине подлинного разума?.. Опять напрашивается мысль: а есть ли эта вершина разума?.. И вообще, может ли быть такой идеал, который уж если чувствует, если  с о п р и к а с а е т с я  с окружающим миром, то получает от этого  к о н т а к т а  только избирательно хорошие эмоции?.. Здесь опять вопрос: если может быть, хотя бы по идее, такое существо – что, оно имеет власть  н а д  с о б о й?!. Это надо иметь полную власть и надо ни от чего и ни от кого не зависеть!.. Нет инстинктов, призванных сообщать  о  н у ж н ы х  действиях: рождение потомства, защита собственной жизни путём страха и голода!.. Есть только  о д и н  р а з у м!.. При этом  р а з у м должен быть такой степени, такой силы, такого совершенства, какие позволили бы ему не прибегать ни к чувству  с т р а х а,  ни к чувству  г о л о д а,  ни к чувству  п о л о в о м у, ни… и тут больше нечего сказать… Представьте себе это существо и вы увидите, что это такое!.. Вы скажете – это не  ч е л о в е к, потому что оно и не будет  ч е л  о в е к о м… Такому существу не страшны ни  г о л о д,  ни  с т р а х,  ни  с м е р т ь, потому что оно будет выше этого всего!.. Но это уже область такая далёкая для сегодняшнего дня, что тут одной  т е о р и е й  и можно совладать…
Мы сказали об избирательно хороших эмоциях и тут нам представляется целая бездна неясного… Если высшее существо может обходиться одними хорошими эмоциями, спрашивается: можно ли вообще жить без плохих эмоций?.. В одном этом вопросе уже заклю-чена тысячелетняя глупость и низость человеческая, ибо люди всегда мучилась, но мучилась как низшие существа, проводящие свою жизнь в  б о р ь б е… Безусловно, в условиях отсутствия  б о р ь б ы,  в этаком  в а к у у м е,  где нет противоборствующих сил, возможно жить существу, которому остаётся только радоваться… Но опять же, странно, этого  в а к у у м а  в природе нет, его можно только создать… или, мы думаем, себя переделать… Но тут уже такие вещи, что и боязно подумать, проклятый  и н с т и н к т  мешает думать!.. Надо думать обязательно в привычных формах, пользуясь привычными, хотя и несовершенными средствами… Впрочем, мы удалились от первоначальных рассуждений так далеко, что не видим почти никакой возможности возвратиться назад, хотя и надо… Вернёмся, как говорят англичане, к нашим баранам?.. Начали мы, кажется, с хаоса чувств, с человеческой природы, которая целиком находится в зависимости от случайности и случая. Тут имеется в виду природа  г л у п о г о  человека, ибо чем он разумнее, тем он меньше подвластен  и н с т и н к т у,  тем больше он может ему сопротивляться и тем слабее влияет на него  е г о  в е л и ч е с т в о  с л у ч а й… Мы теперь, кажется, лучше понимаем такое неопределённое вещество, каковым можно назвать человеческую душу, если учесть  т о ч к и  с о п р и к о с н о в е н и я,  так называемый  к о н т а к т  с окружающей действительностью. Мы теперь понимаем, что всякая взвинченность чувств, всякая крайность равно как и посредственность – покой, блажь, лень (защитная реакция организма на психологическое насилие) –  всё это не обходится без прямого участия окружающей действительности. Пусть она потом (окружающая действительность) пытается понять – хорошо или плохо делает человек, но этот самый человек делает плохо или хорошо в силу определённых условий. И можно хвалить и наказывать, порицать и поощрять – и тем не менее индивидуум, если он совершает поступок, в тот самый момент, когда он его совершает, делает своё  д е л о  сообразуясь с той логикой, видимой или скрытой – не имеет значения, – которой никто избежать не в состоянии, ибо всё в нашем мире зиждется на   л о г и к е  и даже  х а о с  –  л о г и ч е н,  дело всё только в том, принимаем мы это как закон или нет. Но мы можем принимать это, или не принимать – а закон есть  и будет… Тут стоит коснуться такого щепетильного вопроса, как моральная оценка человеческого поведения и заметить вкратце о нелепости требования от окружающей действительности исполнения или неисполнения каких-нибудь норм… Взять, допустим, такие чувства, как алчность, жестокость, месть, или состояние рассудка, как невменяемость… Их можно приглушать, но уничтожить их нельзя будет до тех пор, пока нельзя будет уничтожить все предпосылки к возникновению: алчности, жестокости и т.д. Наивно думать, что законы, созданные в человеческом обществе, могут препятствовать проявлению того, что считается незаконным, предосудительным и преступным. По сути дела, законы рассчитаны на вдумчивого, сознательного, заботящегося о всеобщем благе, о строгом выполнении каждого известного пункта закона,  ч е л о в е к а!  если бы все законы выполнялись и исчезли бы все правонарушения, общество сделало бы умственный скачок, наверное, на мил-лионы лет вперёд… Это было бы уже  и д е а л ь н о е  общество, там не было бы ни старшин, ни вождей – это было бы что-то невообразимое; там негде было бы вспыхнуть зависти, вражде, ненависти, презрению, равнодушию. А спросите себя, любезный читатель, много ли времени в сутки вы посвящаете раздумьям о том, как бы вышло так, чтобы общество, в котором вы живёте, начало прогрессировать нравственно, усовершенствоваться, развивая в себе чутьё к  д о б р у  и  з л у  и нетерпимости к  з л у  и любовь к  д о б р у?!. Этот вопрос вас сразу ставит в тупик, потому что общество человеческое по сути дела разобщено и человек –  отдельный человек – ещё не дошёл до понимания необходимости  с в о е г о  у с о в е р ш е н с т в о в а н и я  и  о б щ е с т в е н н о г о…И до тех пор, пока каждый не осознает  о б щ е с т в е н н ы е интересы на уровне  ли ч н ы х  – до тех пор будут в обществе, собственно, происходить всякого рода безобразия, т.е. то, что зовётся правонарушением и преступлением. В любом случае преступник – грабитель, убийца и т.д. – в настоящее время человек глубоко  э г о и с т и ч н ы й, если он что-то совершает, то только потому, что себя, свои интересы ставит на первое место, ему нет дела до общества… И вот когда человек начнёт думать об обществе и скажет себе: благо общества – моё благо!, вот тогда этот человек не будет годен в преступники, а будет годен скорее для благородного порыва, добродетели, граничащей с героизмом, с подвигом во имя всеобщего блага!.. Всё это истины, казалось бы, прописные, но, чтобы всё это осознать и после впитать в себя – тут мало  з н а т ь,  у с л ы ш а т ь,  п р о ч и т а т ь… тут надобно  ж и т ь  понятием… Человек в отличие от животного богат именно понятиями и когда это последнее понятие станет наравне с другими его понятиями, как, например, понятия: труд, чистота, порядок и т.д. (этих понятий нет у животных) – тогда он, может быть, перестанет страдать по причине ныне существующего  э г о и з м а ,  который губит всю его жизнь… Человек по нынешним временам большой эгоист, хотя бы потому, что, если он перестанет в чём-то вдруг заботиться о себе и начнёт проявлять заботу о других, эти другие неправильно поймут человека и припишут уж его действиям какую-нибудь конкретную цель. До сих пор ведь считалось между примитивными людьми, что добро делается в расчёте на милость, или из боязни, из желания получить что-то взамен, словом, не бесполезно… Поэтому, если вы не захотите быть эгоистом, как все окружающие, вас неправильно поймут и решат, что вы большой подлец, или какой-нибудь недоброкачественный умственно, сумасшедший!.. Ну разве можно, рассудит общество, просто так, безвозмездно быть добрым и полезным!?. Оно не знает, что можно быть добрым и полезным, гуманным  п р о с т о  т а к, то есть  и з  у б е ж д е н и я  в том, что иначе и нельзя, как быть добрым, полезным и гуманным… И если вы раскроете обществу глаза, если раскроете ему подлую сущность  э г о и з м а, если оно поймёт вас – вы сделаете ему самую большую услугу из всех возможных – и в этом будет для вас же  п о л ь з а,  ведь куда приятнее видеть вокруг себя умных людей, прямо-таки коммунистов воочию, с которыми будущее само к вам придёт.