Между Гринвичем и Куреневкой

Анатолий Кузнецов
Алексей Кузнецов


Между Гринвичем и Куреневкой


Здравствуй, мама!
Вспомнил, что ты спрашивала, как по-английски “кавун”. Очень забавно: “water-melon”. Звучит так: “вотер-мэлон”. А значит: “вода-дыня”, то есть, наверное, “дыня, в которой больше воды, чем дыни”! А это правда, ведь арбуз на 98% состоит из воды!
Целую! Толя.

Что ж, в конце концов все состоит из воды, пусть даже проценты в каждом природном творении разные. Вспомнив вечно современное выражение “в этом тексте слишком много воды”, я подумал, что бывает литература, где количество словесной “воды”, как в том самом “вотэр-мэлоне”, ничуть не вредит, как говорится, “общему делу”. Более того, именно эта “вода” как раз и составляет особенную прелесть произведения.

Здравствуй, мама!
Я жив-здоров, все у меня ладится, дом в порядке, автомобили оба бегают, коты сыты, сад в осенней красоте - и, о, господи, ничего большего мне не надо, честное слово.
Целую крепко! Толя.

Удрав из-под материнского крыла в свои 16 лет, отец частенько за-тем наведывался в Киев, в ее и его первый дом, находившийся в старом и очень колоритном районе Куреневка. Дом этот он впоследствии подробно описал в самом знаменитом своем романе “Бабий Яр”. Приезжая туда, отец иногда что-то начинал перестраивать, оборудовал себе жилой сарайчик, однажды вырыл и обустроил землянку, в которой благополучно прожил несколько лет, причем не от нищеты, а просто так – повинуясь очередному всплеску характера. Все то время, что он проводил на Куре-невке, было заполнено ежедневными спорами и ссорами с его матерью. Споры эти редко становились поводом для серьезных расстройств – они, скорее, стали привычной частью сосуществования двух сильных лично-стей, которые привыкли ни в чем никому не уступать.

Здравствуй, мама!
Вот тебе еще раз виды Лондона. Ты уже все это знаешь, так что не буду переводить подписи под открытками. Сейчас в Лондоне весна, пригревает солнце, и мы часто загораем на балконе, а то и спим на свежем воздухе – в спальных мешках. Лежу вечером, смотрю на луну и вспоминаю, как любил спать на нашем чердаке  у окошка.
Крепко обнимаю и целую тебя. Не горюй! Толя.

А дом на Куреневке не очень менялся, хотя мне трудно судить об этом – я попал в него впервые году в 1965-м. Вплоть до 1969 года я бывал там частенько – и все мне там нравилось: и сарай, оборудованный под рабочий кабинет, и русская печка, топить которую мне доверяли не без трепета, и чердак, где была устроена замечательная лежанка и где в старой корзинке хранились гири, старательно собранные отцом на пус-том прилавке разграбленного магазина в первые дни оккупации Киева (этот эпизод в его романе мне особенно близок – именно потому, что я держал в руках эти грязные гири с истершимися от времени цифрами на боках).

Здравствуй, мама!
Сегодня случайно, крутя приемник, поймал Киев и послушал. Многое вспомнилось и так ярко представилось. На что, на что, а на однообразие судьбы жаловаться не приходится, и чего только не увидел, и где не носило, вернее, сам пхался. Забавно…
Целую! Толя.

Каждый мой приезд в этот дом, как правило, совпадал с приездом отца в Киев – так-то я жил на другом конце города, в доме другой моей бабушки, и мы редко выбирались погостить на Куреневку. Отец же жил в Туле, писал, наезжал в Москву, живя той очень модной тогда среди писателей жизнью, когда общий сумбур представлялся свободным образом существования, от которого захватывало дух. Мать училась в Москве в Литературном институте, я же был отдан к бабушке в Киев. Кому-то такой образ семейной жизни может показаться странным, мне же в то время об этом задумываться не приходилось. Помню лишь то ощущение праздника, которое накатывалось на меня, когда в Киев приезжали – всегда по-рознь – мать или отец. Именно в дни отцовских коротких наездов я и по-падал на Куреневку. Время, проведенное с отцом, навсегда врезалось мне в память, как что-то очень интересное и наполненное бесконечными приключениями.

Я так иногда думаю, мама, что в нашем роду судьба одних очень обдели-ла, мало дала доброго, а на меня вылила много, словно за всех. Что бы я ни пи-сал, ты не представляешь, как я живу, или думаешь, что я привираю. А я, по-верь, пишу всегда именно то, что есть. Выдумывать неудобно: надо всегда помнить свою брехню. Охота была? Я тебе ни в чем не лгу, мама.
Целую! Толя.

А потом все внезапно закончилось. В 1969 году отец уехал в командировку в Англию – и не вернулся. Остался там, как говорили тогда “вражьи голоса”, “выбрал свободу”. Связь моя с ним, и без того непостоянная, прервалась. Человеку, не знакомому с политическими и социальными реалиями нашей тогдашней страны, нелегко будет представить себе, ка-кое смятение случилось в связи с его эмиграцией – ведь он был одним из самых заметных писателей своего времени, одним из лидеров модной тогда “исповедальной прозы”, и гром грянул такой, что никому мало не показалось.

Здравствуй, мама!
Насчет Шекспира. Жил давно, писал пьесы для того, чтоб публике было интересно и чтоб она валила в театр, платя за билеты, а не ради славы. По-тому он сам не позаботился, а другие тоже - и биография его неясна. Одни считают, что он был хозяином театра и сам же писал пьесы (что Шекспир был хозяином театра - это достоверный факт). А другие подозревают, что пьесы писал какой-то актер, а хозяину досталась слава. Поди теперь разберись!
Целую! Толя.

Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что в командиров-ку отец поехал, так сказать, “по местам боевой славы” – только не своей славы, а ленинской. Он заявил, что пишет роман об одном из ранних съездов РСДРП, который частично проходил в Лондоне, и что ему необходимо побывать на месте описываемых событий, постоять на могиле Карла Маркса на Хайгейтском кладбище, поработать в библиотеке Британского музея, где в свое время самозабвенно трудился Ленин, словом – “прочувствовать атмосферу”. Дело шло в 100-летию вождя пролетарской революции, и прогрессивный советский писатель живехонько был командирован в британскую столицу, где он тут же ушел от своего “опе-куна” и попросил политического убежища.

Мама! Да ты не принимай близко к сердцу, что соседи не беспокоились, когда ты болела. А, все мы, люди, одинаковы, и не надо ни от кого ничего ждать. Наоборот, если он вспомнит и вдруг что-то тебе сделает – это сюрприз, я обычно этому так удивляюсь. А когда начинаешь считать: “Я ему сделал на рубль, а он мне только на 35 копеек”, - это только себе нервы портить.
Целую крепко! Толя.

В общем, о какой связи с “предателем” можно было говорить в то время! Примерно так и рассуждали мои мать и бабушка Люся (мы в доме с легкой руки моей тети звали ее «Балюся»), у которой я тогда жил. Не счесть, сколько раз их допрашивали, какое моральное давление оказывали на них “органы”, но факт остался фактом – общаться с отцом мне запретили. Несколько раз отец пытался завязать какую-то переписку, присылал открытки. Но мама и Балюся строго-настрого не велели мне отвечать. В самом деле: каждое письмо отца, каждая поздравительная открытка (новогодняя, например) влекла за собой вызов моей матери на «беседу» (фактически, на допрос). И не счесть, сколько раз «беседова-ли» с моими матерью и Балюсей представители органов после таких «нежелательных контактов». Именно поэтому, стремясь оградить от та-ких «бесед» меня, 9-летнего пацана и как-то обезопасить мое будущее от клейма «сына врага народа», мама и Балюся сделали все, чтобы пере-писка наша с отцом не состоялась. И я с этим никогда не спорил, считая, что все так и должно быть. Так что переписка наша не состоялась.

Здравствуй, мама!
Получаю все твои письма, читаю и перечитываю, и все очень интересно. Ярко вижу твою квартиру, дом, дела домовые, как бы занимаюсь всем этим вместе с тобой. Спасибо, хорошие письма, пиши побольше!
Целую! Толя.

Последнюю открытку отец прислал, указав на конверте мое имя в сочетании с фамилией матери – “Алексею Марченко”. Он полагал, что я сменил фамилию. Все же Анатолий Кузнецов был хорошо знаком с реа-лиями страны, которую покинул... А вскоре он перестал писать, и связь наша оборвалась. Как выяснилось потом – навсегда.

Здравствуй, мама!
Недавно я чуть было не задавил ежа: он ночью переходил шоссе, за горо-дом, а я ехал очень быстро, но успел затормозить и объехать. В честь сего посылаю сию открытку. Но одну душу мой автомобиль все же загубил: скво-рец, взлетев с дороги, почему-то направился не вверх, а прямо мне в радиатор - и убился. Коты съели и просили еще.
Целую! Толя.

Вторая же моя бабушка, та самая Мария Федоровна, увековеченная в отцовском романе «Бабий Яр», вскоре после его эмиграции перестала с нами общаться. Дом на Куреневке снесли, район основательно за-строили “хрущобами”, и в одном из таких строений ей дали однокомнатную квартиру, где она и доживала свой век. Адреса она нам не дала, и, забегая слегка вперед, скажу, что я так никогда и не мог понять резонов ее тогдашнего исчезновения с нашего горизонта. Во всяком случае, она отличалась фантастической решимостью исполнять все то, что ей при-ходило на ум, и раз уж она решила прекратить общение с нами, ничто не могло ей помешать.

Здравствуй, мама!
А я все-таки подозреваю, что у тебя душа по старой хате болит. Все же сколько там прожито… Да ты не горюй. Это все иллюзии, что надо и то, и сё, и десятое. В сущности, материальных вещей человеку очень мало надо: квартира минимальная, ну поесть, попить, одеться. А настроение духа важнее всего, и не хлам, не дворцы и не барахло его создают, а только мы сами.
Целую! Толя.

Но вот прошло еще два десятка лет, и я разыскал Марию Федоровну в Киеве. Было ей уже под 90 лет, она практически ничего не видела, однако прекрасно ориентировалась в пространстве, и ни на какую помощь не соглашалась. Телефона у нее так и не было, и я приезжал к ней не-сколько раз, честно говоря, сам не понимая, зачем – родственные чувства давно угасли, и мы лишь говорили об отце, вернее, я слушал ее рассказы, в которых, впрочем, ничего нового для себя так и не открыл. Од-нако главный удар ждал меня впереди. Во время нашей второй или третьей встречи она вдруг проговорилась, что несколько лет переписы-валась с отцом, когда он уже жил в Англии.

Здравствуй, мама!
Я все собираюсь тебя расспросить о том, как получилось с нашим ста-рым вязом. Он что - сам упал, или его Гриша спилил? И куда упал?  Он же та-кой огромный, хату мог повредить. Мне очень интересно, напиши мне исто-рию вяза во всех подробностях. Ведь с ним, можно сказать, , все детство мое связано. За кого вышла замуж Ляля? И как получилось с фроськиным домом - тоже все подробнее, пожалуйста, опиши. А как же их сарай? Ведь нах примы-кал к ихнему. Или ты «хатку» и сарайчик разобрала? Я не понял. У меня все в порядке, обо мне не беспокойся совсем.
Целую! Толя.

Почему известие о переписке отца с Марией Федоровной стала для меня таким ударом? Да потому, что ранее я никогда не ставил под со-мнение правильность запрета на переписку с отцом, наложенного на ме-ня. Мне это казалось тяжелым, но абсолютно необходимым и верным решением. И вдруг оказалось, что возможен был и иной вариант истории, при котором переписка не считалась бы смертным грехом. В самом-то деле: раз мать (Мария Федоровна) могла переписываться с сыном (Анатолием), почему же сыну (Алексею, то есть мне) нельзя было переписываться с отцом (Анатолием)?

Конечно, все, с кем я говорил об этом, приводили мне тысячи резонов, по которым я не должен был этого делать, но аргументы в основном сводились к тому самому классическому «Как бы чего не вышло!» - нельзя было, дескать, дразнить Советскую власть и общаться в «врагом на-рода». Однако постепенно этот аргумент становился для меня все менее весомым. Рана была нанесена, и сомнение в правильности того, что уже произошло, было тем тяжелее, что изменить ничего было нельзя. Отец умер в 1979 году, не прожив в Лондоне и 10 лет и не дожив двух месяцев до своего 50-летия, умер от третьего инфаркта… и все. Я совершенно яс-но осознал, что далее мне придется жить с острым чувством недоговоренности, незавершенности чего-то очень важного. Что ж, постепенно пришлось привыкнуть и к этому.

Милая мама, у нас все по-старому, ничего не меняется, потому что я не хочу менять. Это прежде всего.
Целую! Толя.

Как только я узнал, что Мария Федоровна переписывалась с отцом, я тут же попросил показать мне его письма. Ответ ее привел меня в ужас: она отдала все отцовские письма какой-то своей давней знакомой – отдала, потому что боялась умереть, и судьба писем была бы под вопросом. Знакомая же потом переехала на другой конец города, и, кажется, адрес ее не сохранился. Долго рылась Мария Федоровна в своих бумаж-ках, поднося их к самым глазам, чтобы что-то в них разобрать, но нако-нец адрес был найден. Телефона не было, и я уговорил ее поехать со мной к этой женщине. Спасибо моему киевскому другу Алеше Александ-рову, который отвез нас на своей машине – иначе вряд ли мы добрались бы, уж больно много пересадок надо было делать на городском транс-порте, а Мария Федоровна передвигалась с трудом, да и видела уже пло-хо. И мы пришли в этот дом – а он по иронии судьбы находился совсем недалеко от того места, где в доме Балюси прожил я восемь своих киев-ских лет. Мария Федоровна стала объяснять этой симпатичной женщине, чего же ей, собственно, нужно. И я не могу найти слов, чтобы описать, ЧТО я ощутил, когда женщина эта, улыбнувшись, вышла из комнаты и через пару минут принесла нечто вроде мешка – кажется, это была ста-рая желтая наволочка или даже наперник от подушки! - битком набитого бумажками.

Это и были отцовские письма.

Мама, я жив-здоров. Все хорошо!
Целую! Толя.

Мария Федоровна отдала мне их, отдала, даже не пересмотрев, не перечитав. Было видно, что она вычеркнула их из памяти, и теперь успокоилась, поскольку письма попали именно туда, куда и надо было. Вскоре она умерла, и ни разу более разговора об этих письмах она не заводила. И даже фотографий ее у меня не осталось.

Здравствуй, мама!
Ура, сегодня я вздохнул свободно. Уборка доведена до конца, и в знак сего я прибил над дверями подкову (сам нашел)! Сегодня мне исполняется 42 года, ой-ой. Столько тебе было в 1946 году, в трудное послевоенное время, когда я бегал в балет. Ты мне казалась такой большой, взрослой. Неужели теперь я сам такой? Вот в новом доме опять что-то начинаю, какой-то новый период, а годы-то идут…
Целую крепко! Толя.

А письма остались со мной. Я долго перечитывал их, стараясь найти в них что-то такое, что помогло бы мне избавиться от саднящего чувства вины перед отцом. Мне и самому порой кажется странным это ощущение - словно бы я чем-то сильно его обидел. Хотя ничего странного на самом деле  нет - я-то знаю, что отец очень переживал оттого, что я не писал ему, знаю от тех людей, кто был рядом с ним в Лондоне. Порой мне кажется, что в том, что он умер в 49 лет, есть и доля моей вины, что мое общение с ним помогло бы ему прожить подольше… Но эта история уж точно не знает сослагательного наклонения.

Здравствуй, мама!
Сегодня обнаружил сюрприз - оказывается, на вязе у нас живет белка! Видимо, очень осторожная, потому что столько времени ее не замечали! Ну, теперь иждивенцев: коты, скворцы, голуби, белка, и еще есть сова, носится по ночам и иногда кричит, но где живет - неясно. От работы, особенно в саду, я очень здоров. Удачно вышло с этим домом.
Целую! Толя.

Мои друзья и родные, с которыми мне приходилось говорить об отце, в один голос твердили мне, что он тоже должен был испытывать немалую вину передо мной. В самом деле: когда мне было 5 лет, родители отдали меня в другую семью, а еще через 4 года отец меня фактически бросил, не говоря уже о том, что он лишил меня материальной поддержки и поставил мое будущее перед возможными сложностями.

Здравствуй, мама!
Есть у меня два бича, два «врага» в жизни - аппетит, как у слона, от чего вес мой больше, чем надо, - и сон, готов спать всегда, отчего ленив до безобразия. Да, эх, всю бы жизнь такие «беды» - не больше.
Целую! Толя.

Но я и сам прекрасно понимал, что все доводы в мою пользу справедливы. Однако облегчения мне они не приносили и не приносят. Не буду вдаваться в подробности, но у меня есть свидетельства того, что перед самым отъездом в Лондон отец предлагал моей маме и Балюсе, на мой взгляд, отличный вариант решения многих материальных проблем, с которым они не согласились - на мой взгляд, зря.

Здравствуй, мама!
Знаешь, я сам предлагал помогать Алеше, одну посылку на пробу послал, письма писал - ни ответа, ни привета (а за посылку расписались). Потом Ира прислала одну строчку: «Забудь о нас». И я прекратил писать.
Целую! Толя.

Ира - это моя мать. А посылку ту я прекрасно помню - один свитерок из нее я долго носил, очень он мне подошел тогда… Все же, я думаю, отец и сам прекрасно понимал, какие проблемы встали передо мной в связи с его эмиграцией. И, скорее всего, он потому так и переживал раз-рыв со мной: надеялся впоследствии со мной объясниться, а надежда постепенно исчезала. И вдруг оказалось, что мы, чувствуя вину друг пе-ред другом, так и не смогли однажды сесть и по-мужски поговорить, раз и навсегда покончив с недомолвками и догадками.

Здравствуй, мама!
У меня все в порядке. Снова был в Оксфорде, вот еще открытка оттуда. Вот бы Алеша, когда вырастет, попал учиться в Оксфорд!.. Твои письма все получаю.
Целую! Толя.

Но попутно выяснилось, что, хотя отец бросил художественную литературу и увлекся радиопублицистикой, талант его в письмах проявился совершенно неожиданным образом. В конце концов, исповедальная (пользуясь тем самым литературоведческим термином) манера его письма осталась при нем, и, не стесненный никакими рамками жанра, цензуры и прочих писательских условностей, он оставил в этих письмах необычайно интересную картину Англии, увиденную глазами русского писателя-эмигранта.

Здравствуй, мама!
У меня несколько дней был в гостях один приятель, так я ему показывал все, водил, а он такой неутомимый, я совсем с ног сбился с ним, да вот проводил его уже и аж перекрестился, фу-х-х… Такая суета.
Целую! Толя.

Если же учесть, что после отца не осталось фактически никаких не-дописанных книг, легко можно понять мое состояние. Передо мной лежа-ли готовые страницы новой книги Анатолия Кузнецова – книги, им так и не написанной. В общем, вполне понятно, что я эту книгу решил дописать – словно бы вместе с ним. Поскольку никакой собственно литературной, публицистической или какой-либо еще задачи перед собой отец не ста-вил, все получилось предельно искренне и естественно. А то, что в своих письмах он порой растолковывал заграничные сложности старой женщине, не бывавшей фактически нигде, кроме Куреневки, дало его письмам простоту и доходчивость, которые, как известно, литературе не помеха.

А впрочем… Это еще вопрос, кто кому растолковывал.

Здравствуй, мама!
Ты талантливый человек, и даже не представляешь себе, как интересны твои письма. Именно так: приехал Степан, пошел за селедкой, пилили вяз, мо-рока с кошечкой… Именно это и есть жизнь. И я признаю “один – ноль” в твою пользу, т.е. в пользу твоих писем перед моими куцыми открытками. Спа-си-бо!!! Перечитываю по нескольку раз и словно бываю дома.
Целую! Толя.

Вот и все предуведомление. Далее, собственно, начинаются те са-мые письма, а вернее – открытки, обыкновенные почтовые карточки, на которых порой умещалось всего несколько строчек. Конечно, по-хорошему их надо бы показывать – часто отец описывает то, что изобра-жено на открытке. Попробую помочь.

(Кому помочь? Отцу? Читателю? Или самому себе?..)

Мама, мама, над одной фразой из твоего письма у меня выступили слезы. Это фраза: “Ты мне иногда снишься, а раз приснились все: и дед, и бабка, и твой отец, и ты”. О, боже мой, мама!.. Держись, мама, держись. Ах, проживем и мы, кончимся и мы, умрем, ну его, ну его, не думать – один выход. Держись, мамочка, поплачь, да и не думай. Я люблю тебя.
Твой Толя.

Писал он ей практически каждый день. Именно потому это и были открытки – просто и легко, пишешь несколько фраз, бросаешь в почтовый ящик, и дело с концом. Правда, иной раз выходили и перерывы.

Мама, я здоров и все хорошо, только как ребенок убил 5 суток на решение неразрешимой задачи, вроде как “перпетуум-мобиле”. Ох, дурак, сам удивляюсь!
Целую! Толя.

Через два дня:

Мама, дорогая, это ни в какие ворота уже не лезет, но я прямо “заболел” этой задачей – и, кажется, ее решил. Ты столько дней уже не получала открыток: я не выходил на улицу. Прости, если можешь. Каждый по-своему сходит с ума. Но я ее, по-моему, решил. Не помню, с какого дня не посылал открыток, поэтому буду посылать по две в день, пока не наверстаю.
Целую! Толя.

Задачка, видать, попалась серьезная, и его взяло за живое – во всяком случае еще несколько дней ее отголоски в открытках слышны весьма явственно.

Мама, ты знаешь, проверяю, проверяю – все правильно, я задачу решил. Ту самую, которую считали неразрешимой. Я еще попроверяю, а потом подумаю, что с этим сделать. Но главное, какое чувство победы!!! Ах, ладно, я не жалею. Я усталый, довольный и ужасно собой гордый. “Каждый развлекается по-своему,” - сказал черт, садясь на горячую сковородку.
Целую! Толя.

По крайней мере, эта задача была решена успешно…


* * *

Итак, с чего же начинать этот то ли диалог, то ли цитатник? Навер-ное, с дома. Для советского человека, особенно городского, свой дом всегда был чем-то запредельным, учитывая всю сложность и беспово-ротную тупость “квартирного вопроса”. В случае с отцом дело обстояло особенным образом: его дом простоял в Киеве всю войну, чудом уцелев во время ухода немцев, которые тщательно выжигали город и угоняли на Запад немногочисленных оставшихся жителей. Как уцелел киевский дом, как отец и Мария Федоровна смогли спастись – пересказывать нет смыс-ла, все это подробно описано в романе “Бабий Яр”. Однако с тех пор, ко-гда отец уехал из Киева и начал свою бурную писательскую жизнь, виде-ние своего Дома, подозреваю, не оставляло его. Именно так – Дома с большой буквы. Квартира, полученная им в Туле, домом стать не успела – семья наша прожила там в полном составе всего пять лет. Дом в Киеве был частью прошлой жизни, куда приятно было возвращаться иногда. Но постоянно жить там уже не получалось.
И вот, оказавшись в Англии, отец, наконец, смог реализовать свою мечту – у него появился собственный дом.

Здравствуй, дорогая мама!
Я тебе постепенно опишу наш новый дом. Я знаю, что тебе интересно знать все. Итак, он за городом, в местности зеленой и с хорошим воздухом. На автомобиле до центра Лондона нужно ехать около часа (днем). Ночью быстрее, когда дороги пусты. Есть еще связь метро и автобусами. Но главное – зелень и природа вокруг. Котики наши обезумели от травы, мух, птиц. Ночью на свет летят сотни мотыльков. Очень хорошо здесь!
Целую! Толя.

Странное чувство возникает у меня, когда я читаю эту открытку. Дело в том, что сам я живу сейчас именно в таком месте – на окраине Москвы, в микрорайоне Митино, который находится за пределами Окружной автодороги, то есть, по-старому – за городом. И на машине ехать до центра Москвы больше часа (днем). Ночью быстрее, когда дороги пусты. Есть еще связь метро и автобусами… но, кажется, я начал дословно повторять отцовские слова. Но далее сходство кончается, потому что живу я в обычной городской квартире, хотя вокруг нашего района два леса, по окраинам которых вовсю строятся коттеджные поселки именно с такими домами, которые и описывает отец в своих письмах. Правда, живет там публика особенная, ну да не о ней речь.

Здравствуй, мама!
Читаю про твои электрические счета в несколько копеек и улыбаюсь. А что бы ты сказала, если бы у тебя в доме было более 50 лампочек, электро-плита, два холодильника, электрокамины, массажеры, приемник, телевизор, мойка посуды, смесители, тостер, киноаппараты и еще сорок разных приборов, и все на электричестве?! Я вот задумался – и ахнул. И счета за электричество кусаются. И вспоминаю я наши коптилочки времен войны.
Целую! Толя.

Конечно, количеством электроприборов сегодня в Москве мало кого удивишь – у меня, например, в квартире, их немало, и счета за электричество также кусаются, а еще за Интернет, за спутниковое платное телевидение… А вот что удивительно, и что мне всегда кажется весьма трогательным – это та непосредственность и легкость, с которыми отец вворачивал в свои письма воспоминания. Несколько фраз или даже не-сколько слов – и письмо вдруг становится чем-то гораздо большим, чем простое описание. И “коптилочки” становятся в один ряд с тостерами, электрокаминами и т.п., и дом словно бы освещается изнутри этой самой “коптилочкой”, которая совсем не тратит никакого электричества, и счет за ее использование можно предъявить лишь самому себе…

Здравствуй, мама!
У нас две ванных комнаты, так сказать, у каждого своя. Ванная моей подруги красивее, зато моя имеет мощный душ – не душ, а целый ливень, если захочешь. Мы загораем на террасе – а потом под душ. А зубы теперь чистят не щеткой и пастой, а пульсирующей струей воды, которую образует машин-ка “вотерпик”. Как бы зубной “душ”, вымывающий рот и зубы идеально, плюс водный массаж десен. Эх, мне бы эту штуку смолоду – все зубы были бы целы! Щетки портят зубы. А “вотерпик” такой мощный и приятный, что выклю-чать не хочется, и потом весь день во рту свежесть, крепость после масса-жа.
Целую! Толя.

Из этого почти рекламного описания можно заметить, что отец жил в Лондоне не один – нет, до самой своей смерти он не расставался с жен-щиной по имени Иолана, полькой, которую он очень любил и с которой, кажется, ему здорово повезло – во всяком случае, в письмах матери он это подчеркивает многократно. Во всяком случае, они прожили вместе до самой смерти отца в 1979 году, и потому в своих письмах отец часто говорит “мы” - это для него тоже необходимая часть Дома.

Интересно, что сам по себе дом отец не очень-то и описывает – во всяком случае, таких писем не сохранилось. Однако на некоторых бытовых вещах очень подробно останавливается.

Здравствуй, мама!
Прочитал я в твоем письме о том, как у тебя испортился утюг, и улыбнулся. А ты купи современный, с терморегулятором – и не бойся. У нас в Туле такой служил безотказно 8 лет. А удобство какое: сам держит заданный на-грев. А вот сейчас у меня утюг – так ты бы даже не узнала, что это такое: какая-то “космическая машина”. И терморегулятор, и лампочки, и при нажатии на кнопку при рукоятке сам по себе пыхает паром, и прыскать водой не надо. Гладит идеально. Но теперь много тканей немнущихся. Я за 2 года не гладил ни одних брюк, ни одной рубашки; после стирки само выравнивается. Удобно для ленивых! Целую! Толя.

Надо же, какую почти детскую радость испытывал человек, столкнувшись с чем-то удобным, умно придуманным. Это он умел ценить – и умел радоваться таким вещам. Не знаю, с каким чувством читала Мария Федоровна строки про “космическую машину”, но даже сегодня, когда такими утюгами москвича не удивишь, ощущение радости остается.

Здравствуй, мама!
Продолжу про дом. В Англии нет систем котельных на целый квартал, а каждый дом оборудуется отдельно. Горячую воду подает специальный авто-мат – бойлер. Это как бы очень широкий (около метра) баллон для газа, похо-же на него. Он полон воды, которая все время греется электронагревателем внутри, и от него – трубы в ванную, на кухню, к туалетным кранам. И всюду по два крана – холодной и горячей воды. Бойлер можно выключать или “зака-зывать” его работу только на определенные часы. Он стоит в особой кладов-ке, и мы о нем не помним – просто всегда есть горячая вода, да и все, а откуда она берется – несведущий человек так и не догадается. Техника! Це-лую! Толя.

Я поймал себя на том, что улыбаюсь, потому что вспомнилось стихо-творение Маяковского “Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру”: “На кране одном написано “Хол.” - на кране другом “Гор.” Ну что ж, в конце концов, блага современной цивилизации, будучи недоступными для кого-то, по мере того, как они входят в быт, становятся для их счастливых обладателей едва ли не источником вдохновения.

Или дело в другом? Просто кто-то не умеет улыбаться даже на собственной свадьбе, а для кого-то источником радости становится любой, даже не самый серьезный с виду повод. В конце концов, это не просто черты характера, не просто разница между оптимистом и пессимистом, это – определяющий элемент судьбы, которую человек по мере своих скромных сил пытается строить сам для себя.

Один из персонажей его романа “Огонь” так говорил о себе, использую давнюю шутку насчет оптимиста и пессимиста: “Я считаю, что на стенах полно клопов, и все, как один, благоухают коньяком!”

Здравствуй, мама!
Смотрю на мою жену и думаю иногда: счастливы они, современные молодые хозяйки. Топить печь - понятия не имеют, уборка – только пылесосами, на кухне – сплошная автоматика. Посуда моется так: закладывается в шкафчик вроде небольшого холодильника, нажимается кнопка, а через 5 минут вынимается чистая и сухая. Точно так же стирается белье – без прикосновения рук, и даже гладят теперь очень мало – ткани такие, что после стирки расправляются сами… Вспоминаю, как бака часами шуровала ухватами в печи с глиняными горшками. Эх, увидела бы она теперешние чудеса – подумала бы, что ей снится, наверное?..
Целую! Толя.

Довольно долгое время в моей семье не было стиральной машины – так получилось, то денег не хватало, то поставить было некуда. И вот, въехав в новую квартиру, мы одной из первых покупок решили сделать именно современную стиральную машину. Моя теща, которая однажды в жизни имела дело с советской машиной, выпущенной году в 1960-м, как говорится, “стояла насмерть” – отказывалась, поскольку помнила, как та машина рвала ей белье, расплескивала воду по всему дому и грохотала, как танк.
Однако мы с женой ее переубедили, и купили машину более-менее современную, автоматическую. Вот загрузил я в нее простыни-пододеяльники, включил, стала машина работать, крутить там что-то внутри, воду подогревать, потом менять ее, полоскать, отжимать… два часа работала, потому что я поставил ее на самую сложную и долгую программу. Сидела моя теща возле этой машины, принес я ей скамеечку, смотрела она на это чудо техники, смотрела, а мы с женой старались мимо нее не ходить. И вот закончила машина стирать, отжала все белье, вынули мы его, посмотрела теща моя и… заплакала.

А пылесос все равно всю пыль не убирает – есть места, куда ему не добраться. Да и посудомоечная машина моет далеко не так хорошо, как хотелось бы.

Здравствуй, мама!
Первое время я все удивлялся – в домах в Англии нет голых полов. Вырабатывают недорогой ковер, что-то вроде мохнатого войлока любых расцветок – и обивают им пол целиком. Ходишь, и ноги утопают. Штука эта легко чистится – и ходи хоть в ботинках, хоть босиком, а соберутся целой компанией – половина на полу сидят, тепло и мягко. Это мне очень нравится. У меня тоже так.
Целую! Толя.

Интересно, что у нас в России дурным тоном считается предлагать гостям надеть тапочки, поскольку у вас дома на полу ковры. Однако в нашем климате, особенно зимой, в этом, мне кажется, нет ничего плохого, я сам всегда, когда иду в гости, беру с собой сменную обувь… если жена напомнит, конечно!..

Здравствуй, мама!
Потихоньку обживаем дом. Настелили на всех полах мягкие “карпеты” (ковры, помнишь, я тебе описывал?), и поэтому обувь оставляется при входе. С котами беда: не вытирают ноги, приходя из сада.
Накупили на дешевых распродажах уйму вещей, кое-что даже лишнее. Так, я купил очень удачно подержанный холодильник, а потом увидел за такую же цену новый, не удержался, купил, и у нас два холодильника оказалось, так я подержанный выпер в гараж, и еще не знаю, на что использовать его.
Целую! Толя.

В этом весь отец, весь его сумасшедший характер: увидел, понрави-лось, купил, еще понравилось, еще купил, потом разберемся... Интерес-но, что решения он принимал мгновенно, обдумывать их не любил, но потом как-то так оказывалось, что большинство из этих мгновенно приня-тых решений и совершенных поступков получались правильными. Не об-ходилось, конечно, без казусов и серьезных просчетов, но в целом, на-верное, большинство своих поступков он совершил “по делу”.
А стремление к мелочам, к удобству в быту шло понятно откуда – недополучив в детстве счастья нормальной жизни, чудом оставшись в живых, прожив несколько страшных лет в оккупации возле концлагеря, поработав после войны на строительстве нескольких ГЭС, испортив желудок и сердце бурной студенческой и писательской жизнью, он, попав наконец в свой дом, отчаянно стремился догнать ушедшее, вернуть себе здоровье и покой.

Здравствуй, мама!
При нашем доме есть гараж, и вот при переезде мы сложили в него вещи, и я себе сказал, что переезд не будет закончен, пока из гаража не  будет вынесен последний предмет. Так вот, только вчера сие свершилось. И я подмел га-раж, а потом еще и пылесосил его, и поставил в него машины, и поставил еще старое кресло в углу, сел в него и вытер пот со лба…Фу-х, ну и клопоту с этим домом было. Зато удобно теперь. И не думать о квартплате.
Целую! Толя.

Украинский язык был для него родным – а вернее, не чистая “мова”, а та русифицированная смесь, которая была в ходу в Киеве советских времен, и которая живехонька и сейчас. Поэтому слово “клопот” тут вы-глядит совершенно органично – именно так, через “к” и в мужском роде назывались все домашние и не только домашние беспокойства, “хлопоты” по-русски.

Но какова картина: пропылесосенный гараж, поставленные в него наконец-то машины (о, это брошенное вскользь множественное число!), пот на усталом челе хозяина…

Наверное, для него самого эта картина значила очень много. Переезд закончен. Рубикон, стало быть, перейден. “Здравствуй, новая жизнь”. Наверное, переезд тут для него – вовсе не символическая смена временной квартиры на свой постоянный дом. Нет, только тут и закончился для него тот кошмарный переезд из социализма в капитализм, который так недешево ему обошелся. Вот и дом построен – утраченное пристанище, которого так ему не хватало. Предпоследнее пристанище, как оказалось…

Были, мама, на Лондонском цветочном базаре и привезли полную машину цветов, как катафалк – теперь высаживаем их в саду. У нас все цветет, а в оранжерее чудеса: есть с красными листьями, есть фиолетовые растения, полосатые, как зебры, до чего же интересно, не описать, не рассказать.
Целую! Толя.

И вновь ловишь себя на мысли, что описания собственно дома – его комнат, его убранства – в сохранившихся письмах попросту отсутствует. Зато цветам посвящены сразу несколько открыток подряд. Вот уже и оранжерея появилась! Выросший на Украине, где на земле росло и рас-тет много всего самого разнообразного, отец тем не менее удивлен “цветочными лондонскими чудесами”. Именно здесь среди открыток начина-ют попадаться письма с вложенными “поляроидными” фотографиями – все же без снимков картина лондонской жизни была бы неполной. На од-ной из них отец стоит в самой настоящей теплице, залитой солнцем, в руках у него водопроводный шланг, из которого льется вода, вокруг мно-жество цветов, на лице отца сияет улыбка… а вот как эта идиллия опи-сана в письме:

Здравствуй, мама!
Вот на снимке я в роли цветовода. Это моя оранжерея, где все – дело мо-их рук. Ты с ужасом спрашиваешь, кто же работает в оранжерее. Привет! Мы. Ты напутала. Это же цветы не для продажи, как в работающем для вы-годы цветоводстве, а – для себя, для удовольствия, красоты! А какая с ними работа? Вода у меня проведена, вот шланг с наконечником – длинной белой трубкой и красной рукояточкой, которую нажимаешь большим пальцем, и идет струя, или струйка, или капельки. В 5 минут полито все. Очень остроум-ный этот наконечник-пистолет. Зимой греет печечка (и электричество я про-вел сюда), и все цветет. А как это для здоровья здорово! Я обожаю повозить-ся в саду. У меня там, в глубине, стоит еще садовый домик (его видно за стеклами, охрой выкрашен).
Оранжерейка небольшая, любительская, и “работы” в ней пустяки.
Обнимаю тебя крепко! Толя.

Между прочим, на фотографии видно, что возле одного из цветочных горшков стоит беленький заварочный чайник – видно, не все растения выдерживают “струйку” из шланга, и некоторые приходится поливать еще более аккуратно…

Здравствуй, мама!
Только что ходил поливать цветы в оранжерее. Ах, какая это красота. Вокруг холодно, мокро, а в оранжерее греет печечка (электрическая), и цветут вовсю астры, хризантемы, азалии и разные диковинные, тропические. Кактусов у нас 6 штук, и один сейчас зацвел.
Целую! Толя.

Такое дело – раз уж отец что-то “взял в голову”, ничем нельзя было его от этого отвадить. Интереснее всего то, что он сам понимал это, но, как в случае со сложной задачей-головоломкой, оторваться от дела не мог, тратил на него уйму времени. Только так получалось, что задачи они перед собой ставил, в основном, творческие, а не разрушительные – не в его характере было, слава Богу, что-то разрушать. Ну а в Англии страсть к цветоводству выглядела вполне естественной.

Здравствуй, мама!
Ох, пропал я, нырнул с головой в это цветоводство, да еще с оранжереей, понравилось мне очень, и все другие дела стоят, а я копаюсь в земле. Оранже-рея теперь – целый ботанический сад, и повсюду вокруг клумбы, и траву подсеваю, и камни выкладываю. Пир на воздухе, а не работа!
Целую! Толя.

Что ж, вся родня по матери у него была – крестьяне, только его дед с бабкой, описанные им в романе “Бабий Яр”, перебрались в город. Так что страсть к земле, наверное, была в крови, во всяком случае, для него это было вполне естественным занятием. Однако оранжереей дело не за-вершилось, и пастораль продолжалась с новой силой.

Здравствуй, мама!
…И пошли у меня заботы “домовладельца”. Высокая трава в саду полегла, и, чтобы не гнила, я ее скосил, и получилась сена копна. А в дальнем конце сада бурьяны непроходимые. И что с ними делать? Разве что, по твоему принципу, оставить, пусть живут? Груши уже сыплются, зеленые. Сижу в сене и грызу их, ощущая вкус детства, Куреневки… Даже есть вяз, огромный, и кленами все обросло.
Целую! Толя.

Оказывается, и груши там растут! А бурьяны – что ж, дело житейское, в Киеве их в каждом дворе изрядное количество, так что лондонский дворик постепенно приобретает черточки утраченной Куреневки… со вкусом и запахами детства…
Еще одно письмо с фотографией. Отец сидит за столом в легкой летней рубашке, на столе – настоящий дымящийся самовар (!), чашки с чаем, печенье. Сзади – стена дома, почти вся скрытая зарослями. Косая тень пересекает лицо и фигуру отца, и видно, что хотя день и солнечный, настроение у него неважное – нет улыбки, глаз за толстыми стеклами оч-ков почти не видно – кажется, они опущены…

Здравствуй, мама!
Посылаю свой снимок, где для разнообразия я пытался сделать такой лирически-грустный стиль: чаепитие в саду с воспоминаниями о покойной бабке, покойном деде, покойном папе. Бедная бабка, как мало она в жизни увидела. Самовар у нее был вот такой, зато я его раздув, всегда нет-нет да бабку и вспомню. И вообще, одни мы с тобой остались, и чуть ли не в разных концах земли. Вот так попьем мы чаю с дымом в дальнем углу сада, среди кирпичных оград, увитых плющом, а потом тут же шашлыки на углях жарим. Вечером тут славно, когда темнеет, и “хрущi пiд вишнями гудуть” (Шевченко). В этом году у нас теплая ранняя весна. Снимок сделал я 31 марта.

…1974 года. Пятый год жизни в Англии – почти половина отмеренной ему счастливой “домовладельческой жизни”. Но в этот же день он сделал еще один снимок: почти во весь кадр – распахнутая дверь, видна комнат-ка с дощатыми стенами, стол с белой скатертью, на нем – керосиновая лампа! Рядом стул с гнутой спинкой, дальше – лежанка какая-то, что-то вроде старого дивана. Отец сидит на этой лежанке, держа на коленях симпатичного белого пуделька.

Мама, это я в садовом домике. Вроде той “хатки”, что была у нас на Петропавловской площади, 28 (люблю их, это моя слабость.)
Старый диванчик, старый вытоптанный ковер, и никакого электричества! Керосиновая лампа тут горит принципиально. Ах, сколько воспоминаний от одного ее запаха – от первых лет детства, и от коптилок войны, ой-ой-ой, и когда у меня бывают гости, понимающие в этом толк, то они завидуют этой моей “хатынке”.
Целую! Толя.

Итак, садовый домик почти такой же, как тот самый сарайчик на Куреневке, и керосинка коптит себе помаленьку, и сено где-то рядом на дворе, и груши падают, и “хрущi гудуть”… только теперь уже в гараже - машины, в доме на полу - “карпеты”, в ванной – “вотерпик”. а за оградой - совсем другой город. Да и дом совсем не такой, какой остался в прошлой, “куреневской” жизни.

Здравствуй, мама!
Опять я остался один на хозяйстве: уехала моя к родителям на месяц. А мы с котами развели дома такой хаос, что сегодня решили убрать. И убираю весь день. Три этажа убрать – это черт-те что. Зачем я купил такой дом? От глупой жадности. Все пустует. Человеку нужна одна комната для жизни.
Целую! Толя.

Вот постепенно выяснилось, что в доме-то три этажа! Впрочем, он невелик, как бы сказали у нас, по общей площади, но сам факт, наверняка, грел его душу при покупке – как же, трехэтажный дом покупает чело-век! И уж конечно, впоследствии можно и порассуждать о том, что дело было сделано не вполне верно, вспомнить Льва Толстого, рядом с могилой которого в Ясной Поляне отец провел так много времени, и спросить себя: “Много ли человеку земли надо?” Но ведь в конце концов отец не разрушил трехэтажный дом, а наоборот – дал ему свою, особенную жизнь, отличную от традиционной лондонской. Неужели это плохо?

А как вам нравится этот пассаж про котов из его письма: оказывает-ся, они вместе, оставшись на хозяйстве, не только “развели хаос”, но и “решили убрать”! Воображаю, как отец вместе с котами принимает такое тяжелое решение! В этом – весь он.

И пошла помаленьку та самая новая жизнь. Только мать все волнуется.

Мама, здравствуй!
Получил твое письмо и попробую тебя успокоить: я совершенно здоров, чувствую себя прекрасно, и все говорят, что я вроде бы даже помолодел. Не заметил, как прошла зима, в Лондоне ее, можно сказать, не было, пару раз вы-падал мокрый снег и таял. Вообще климат, я бы сказал, как на юге Украины. Фрукты со всего света. Сейчас у меня на кухне стоит свежая клубника, ем ее с сахаром, по твоему методу, и вспоминаю Куреневку. Мамочка, не горюй, со мной все будет хорошо.
Обнимаю и целую тебя! Твой Толя.

Клубнику все же он в Лондоне так и не научился выращивать, хотя, подозреваю, что планы такие у него могли возникнуть. Ну а возня с гру-шами продолжалась.

Здравствуй, мама!
Замучился я с грушами. Собирал каждый день по ведру падалки, потом обрывал, и так едим, и компоты варим, и которые потверже, возможно, до зимы пролежат. Много груш – и хорошего, позднего сорта. Доволен я нашим садом не меньше, чем домом.
Целую! Толя.

Вообще, про разнообразную еду он очень любил вести свои почто-вые разговоры с матерью. Впрочем, ничего удивительного – люди, пере-жившие на Украине два голода – при коммунистах и при фашистах – готовы с какой-то болезненной дотошностью обсуждать всевозможные разновидности питания до бесконечности. И не просто питания, но – правильного питания!

Здравствуй, мама!
Посадили мы редиску, лук, петрушку, укроп, бурачки, подсолнечники и т.д., в том числе и чеснок, и вот будет свой огород! Ура! Чеснок я люблю и ем. Знал семью врачей – они на ночь обязательно ели чеснок. На ночь – чтоб до утра запах выдохся изо рта. Считали, что только благодаря этому не болеют. Умные врачи. И у меня всегда есть торба чеснока.
Целую! Толя.

А вот еще одна замечательная открытка. На ней красивейший вид Темзы. Лондон во всем своем великолепии. Переворачиваю открытку и вижу, что отец специально приписал сверху, переведя подпись на открытке: “Темза, набережные, отель “Савой”. Пишет же он совершенно о другом:

Здравствуй, мама!
Перечитывал твои письма и улыбнулся, как ты кавуны десятками покупала. А в Лондоне арбузы, т.е. кавуны, представь себе, можно купить круглый год. И дыни. Они, хитрецы, привозят зимой из Южного полушария, где тогда как раз лето. Но, конечно, дорогие же они зимой! На половинки продаются, на четвертушки. Летом же – как везде, дешевые. Я тоже их много съел, но дыни здесь популярнее.
Целую! Толя.

Вот он, коварный “вотэрмэлон”, и всплыл в повествовании – такой же с виду кавун, как и в Киеве, где хоть и не южное полушарие, но добра этого всегда было навалом. В сезон, разумеется. И уж на Украине никогда их на четвертушки не продавали, это киевскому жителю наверняка показалось бы полной чепухой. Но, надо сказать, арбузы и прочие летние фрукты, привезенные зимой в северные страны, все равно не обладают той естественной прелестью, которая присуща им летом. Может быть, их накачивают перед переездом какой-нибудь дрянью, чтоб не портились, в общем, что-то не так с этим вкусом. Причем что в Москве, что в Голландии, где мне как-то пришлось попробовать арбуза не в “сезонное” время, тот самый искусственный привкус был совершенно одинаковый. Да и с клубникой – то же самое…

Здравствуй, мама!
Сегодня – про вареники. Англичане не знают вареников в такой форме, как на Украине, то есть – больших. Но маленькие варенички, как вот сибирские пельмени, тут делают, и даже продают в банках, готовые, только разогрей и ешь. Называются они “равиоли”. А хочешь украинских – купи муки и сам делай. А мне лень.
Целую! Толя.

Между прочим, на обороте этой открытки – весьма современное творение архитектуры, Лондонская телевышка. Какие уж тут “равиоли”… Впрочем, отец очень пристально вглядывался в английскую жизнь, и до описания страны и ее красот и обычаев мы еще добредем. А пока – от вареников резонно перейти к молоку. Тем более, что на следующей открытке изображен сияющий в ночной подсветке Тауэрский мост.

Здравствуй, мама!
Напишу о молоке. В Англии молоко хорошее – коровы породистые и пасутся на лугах, просоленных ветрами с моря. Здесь не ходят покупать молоко. Рано утром повсюду ездят “молочные автомобильчики” и ставят у калиток, под дверями бутылки с молоком. Скажи только ему, сколько бутылок тебе ставить – и не забывай с вечера выставлять за дверь пустую посуду. По утрам  на всех улицах, под всеми дверями Лондона – бутылки с молоком. Вот забавно! Мы ежедневно берем две пинты – т.е. литр. Постоит сутки – и потом столько сливок подойдет, что из горла не выливается, пробивать надо лож-кой. Хорошее.
Целую! Толя.

Когда я читал эти строки в первый раз, то сразу же подумал, примерив на российскую действительность, что у двери, пожалуй, не только бутылку с молоком, но и пустую бутылку не выставишь – тут же уведут. Однако, переехав в Митино, мы вдруг столкнулись с неожиданным для себя сервисом – местные жители из соседних деревень на заказ носят же-лающим козье молоко, которое, по правде говоря, гораздо целебнее коровьего. И вот каждое утро приходит к нам пожилой уже человек, приносит литра два козьего молока – прямо с дойки! – и забирает пустые бу-тылки. Что ж, с поправкой на “местный колорит”, выглядит все вполне пасторально и сопоставимо с лондонскими молочными реками. Сливок, правда, из этого молока не получается, зато простокваша из него – фантастически вкусная! А если в нее положить ложку варенья да размешать – никакой “йогурт” не сравнится.

Однако Англия – морская держава. И мы постепенно переходим к морской теме, а вернее – к рыбной…

Здравствуй, мама!
Вот на открытке – очень типичный “зимний” вид маленького английского приморского городка, каких сотни и сотни. На набережной продают с жаровен горячую жареную рыбу, устриц, разных улиток (кстати, очень вкусные, если отважиться попробовать), и все насквозь пропахло морем.
Целую! Толя.

Вот, пожалуй, впервые встречается совпадение вида на открытке с ее содержанием. Красивая набережная приморского городка в Йоркшире, и не скажешь, что зима – потому в письме слово “зимний” в кавычках. Еды, правда, не видно – приходится верить на слово: и про рыбу, и про улиток. Кстати, дочь моя, побывав в Англии в свои 13 лет, рассказывала мне про то, с каким удовольствием она ела там то ли улитку, то ли устри-цу… в общем, ничего не меняется в старой доброй Англии, улитки, во всяком случае, все те же.

Здравствуй, мама!
Вот еще раз – Дувр. Только открытки какие-то невыразительные. Лучшее в нем – фронт домов, выходящих на море. Сплошные рыбные закусочные, таверны, а то прямо на улице стоят столы, и на них – разные заливные, жареные. Маринованные устрицы, креветки, раки, какие-то вкуснейшие улитки. Ну!.. В жизни столько не видел сортов рыбы, да все прямо из моря, ох, вкуснятина!.. Посмотри скалу слева сверху – там за ней мы купались, понравилось.
Целую! Толя.

Эта открытка разделена на четыре части с разными видами Дувра, и действительно, левая верхняя фотография самая красивая: огромная скала с белым меловым срезом словно выходит из моря. Там, пожалуй, стоило искупаться. Ну и описание еды соответственное – правда, взгляд не вполне туристический, скорее, гурманский.

Здравствуй, мама!
Ты про халву задавала вопрос. В Лондоне есть товары с разных концов земли, и ты при желании можешь найти решительно все: польские фляки или китайских червей, кокосовые орехи или халву десятка разных сортов. Я знаю, какую ты любишь, и сам такую люблю, так вот, я ее тоже нашел. Все в по-рядке! А кокосовые орехи, кстати, совсем не вкусные.
Целую! Толя.

И в этом весь отец: найдя в Лондоне любимый вид халвы, он бодро восклицает: “Все в порядке!” Интересно, долго ли он ее искал? Известно, человек, бывая в разных странах, всегда ищет что-то свое, близкое. По-пав же в чужую страну навсегда, даже не помышляя о возможности когда-нибудь вернуться, – а тогдашние эмигранты об этом могли лишь видеть несбыточные сны! – люди поневоле создавали себе какой-то свой уголок утраченного дома, и даже в еде пристрастия оставались прежние.

Здравствуй, мама!
Твои кулинарные и бытовые советы замечательны. Правда! Уже исполь-зуем. Кстати, напиши еще одно: как делать моченые яблоки? В Англии такого не знают. И вообще, ты такой мастер заготавливать и мариновать, научи всему нас, пожалуйста!
Целую! Толя.

Известно, что жизнь иной раз подбрасывает сюжеты и сравнения, которые, если вставить их в ткань художественного произведения, вызо-вут обвинения в придуманности, искусственности. “Так не бывает” или “Это слишком примитивно” – вот обычные для подобных ситуаций сужде-ния критиков и читателей. Но что ж делать, если человек в одном письме рассказывает о лондонских улитках и кокосах, а далее просит мать при-слать рецепт моченых яблочек, которых в Лондоне днем с огнем не сыс-кать?.. Да что яблочки! Вот еще одна просьба:

Здравствуй, мама!
Ко всем рецептам: если тебе не трудно, напиши, как по всем правилам де-лать хлебный квас из черных сухарей? Это не срочно, не обязательно, просто хотелось бы уметь и когда-нибудь сделать.
Целую! Толя.

Вот и говори после этого про ностальгию, когда кокосовый орех – невкусный, а квас из черных сухариков так хочется попробовать, да не просто напиться, а самому его сделать… Не из кокосов же делать этот квас! Между прочим, на открытке про моченые яблочки изображены ярко-алые лондонские двухэтажные автобусы на фоне Биг-Бена, а на открыт-ке про квас – Букингемский дворец. Уж не знаю, случайно ли отец писал такие слова на обороте именно таких лондонских открыток, но юмор чув-ствуется… Что ж, совмещать в себе несколько жизней, утраченную и об-ретенную – удел любого эмигранта.

Здравствуй, мама!
Вот очень типичное старинное лондонское здание – Палата Юстиции, на стыке улиц Стрэнд и Флит. Часы показывают 15.35, а в Киеве уже 17.35. Я тут часто прохожу и именно, глядя на часы, думаю, сколько сейчас там у вас.
Целую! Толя.

Ничего нет странного в том, что в каждой мелочи, в каждой бытовой подробности находится нечто, достойное сравнения с оставленным до-мом. А как еще объяснить старой женщине, в жизни не покидавшей Кие-ва, тонкости лондонской жизни? К тому же, постоянно сравнивая Англию с Украиной, Лондон с Киевом и Пикадилли с Крещатиком, он сам мыс-ленно возвращался туда, словно оценивая – лучше ли то, что осталось, того, что он приобрел. Оценивая, порой, даже на уровне слов.

Здравствуй, мама!
Ты пишешь о “хате” и “избе”. И я такое же испытываю недоумение! В английском языке, представь, тоже “хаты” нет, есть только “дом” – “хаус” (house). Все называется хаусом – и хата под камышом, и небоскреб, большой “хаус”, маленький “хаус”, старый “хаус”, глиняный “хаус”, очень смешно, по-тому что иногда “хаус” - точнехонькая украинская хата.
Целую! Толя.

Конечно, “хата” – уж как минимум один вариант украинской хаты в Лондоне был. Отцовский дом - пусть и с поправкой на все блага цивили-зации – для него всегда оставался той самой “хатой”, которая порой слу-жила ему мерилом всех традиционных британских ценностей. Одна из этих ценностей была для него наиболее близкой. “Мой дом – моя кре-пость” – он с полным основанием мог сказать это о себе и о своем доме. С одной лишь поправкой: крепость была выстроена с применением бри-танской технологии, однако на основе украинской идеологии. Чем не пример плодотворного сотрудничества!


                * *     *

Вот лондонский вид: Темза с высоты птичьего полета, Тауэрский мост, залитые солнцем набережные, вдали на берегу за несколькими мостами - портовые краны, и сколько глазу видно – дома, дома, совре-менные небоскребы и старинные чопорные дворцы…

Здравствуй, мама!
Глядя сам на эту открытку, думаю со вздохом: ох, Лондон все-таки аг-ро-ма-ден! Это не город, это целая страна, осмотреть которую – надо полжизни. Это едва ли не единственная причина, почему я пока не езжу по свету: меня не тянет пока. Все откладываю на потом.
Целую! Толя.

Это открытка “из той оперы”, когда содержание соответствует кар-тинке. Поскольку отец старательно и добросовестно описывает Марии Федоровне все, что на этих открытках изображено, а та, как видно, весь-ма дотошно его расспрашивает, порой ему приходится давать самые подробные объяснения. Иногда его старание настолько велико, что он начинает путаться – особенно когда точных знаний не хватает, но не-хватка эта компенсируется непосредственностью взгляда на жизнь.

Здравствуй, мама!
Я тебе писал уже, что с тех пор, как запретили в Лондоне топить дрова-ми и углем знаменитые лондонские туманы кончились. И небо здесь такое же голубое, и дни ясные, как в Киеве. Эти глупые англичане столетиями портили себе жизнь, оказывается, каминами. Это же, собственно говоря, костер. Мил-лион костров в городе – и он сам себя удушал. Вот какие дела!
Целую! Толя.

После таких писем, разумеется, приходится давать  разъяснения. И если в предыдущем случае открытка была с типично туристическим ви-дом – Биг-Бен в необычном ракурсе, на фоне конной статуи – то теперь уже открытка, очевидно, подбирается под тему. На ней – тихая улочка с рядом двухэтажных домиков, на крышах которых ясно просматриваются трубы. Зачем это – становится ясно из письма.

Здравствуй, мама!
И кто тебе наговорил, что в Англии не топят печи??! А трубы на домах тогда зачем? Топят, как везде, я уже тебе писал, но правда то, что англичане любят прохладу. Жарко в домах не бывает. Да тут климат такой мягкий, что особо топить не приходится. Трава зеленеет круглый год. Снег выпадет, полежит неделю, растает – и опять зеленая трава!
Целую! Толя.

Но как бы то ни было, с каминами или без, но Лондон, вначале быв-ший скорее туристическим “объектом” постепенно становился для отца чем-то более близким. Соответственно и его описания постепенно ста-новятся все более самостоятельными, “английскими”, что ли. Впрочем, сравнения пока еще присутствуют, все же характер переписки того тре-бует. Вот, к примеру, открытка с ночным лондонским видом – угол Пика-дилли, несколько домов сплошь в светящихся рекламах, какие советские жители видели разве что в зарубежных фильмах, да и то мельком. Отец же и здесь находит что с чем сравнить.

Здравствуй, мама!
У меня все в порядке, не беспокойся, здоров, живу хорошо. На этой от-крытке – Пикадилли в центре Лондона. Так выглядят ночью рекламы. Первое время прямо голова от них кружится, а потом привыкаешь, и даже не замеча-ешь, что ли. Но это, так сказать, максимум. Определенные улицы и участки – в огнях, а вообще город как город, примерно как в Киеве начало улицы Влади-мирской от Андреевской церкви до Богдана Хмельницкого. Ночью она очень тихая, а на Крещатике огни. Ну и тут так.
Целую! Толя.

А вот почти тот же самый вид, только более общим планом – не-сколько улиц, все залито огнями, однако дело явно происходит глубокой ночью – на улицах ни души, и машин не видно. Тут уже обходится без сравнений.

Здравствуй, мама!
Очень люблю, мама, ездить по ночному Лондону. Витрины и рекламы сия-ют до утра, а после 2-х ночи уже пусто, просторно, едешь по улицам, словно по какому-то нереальному миру. Я бы мог уже объехать полсвета, но мне до сих пор тут еще интересно, и потому не спешу.
Целую! Толя.

Интересно, подумал я, прочитав эту открытку: когда я начинал во-дить машину, я тоже любил ездить ночью, просто так, бесцельно. Потом у меня так складывалась работа, что мне много приходилось ездить очень поздним вечером или очень ранним утром, и хотя центральные московские улицы в 90-е годы были изрядно снабжены светящимися рекламами и яркими витринами, все же ни разу мне не приходилось ви-деть таких ярких огней, как на лондонских открытках. В Москве скорее царапали глаз неимоверные сочетания рекламы и традиционных москов-ских ценностей. Самым красноречивым примером был пейзаж Пушкин-ской площади, если глядеть на нее, стоя у памятника Пушкину. Слева на фасаде высокого углового дома, на первом этаже которого находится ма-газин “Армения”, горделиво сияла громадная реклама “Кока-Колы”. По-глядев от Пушкина направо, можно было насладиться не менее броской и яркой эмблемой “Макдональдса”. Так рождался новый московский стиль, неповторимый в своей аляповатости, как казино “Чехов”, размес-тившееся в самом начале улицы Чехова, которой под горячую руку было возвращено старое имя Малая Дмитровка.
Интересно, в Лондоне тоже бывают такие сочетания? Во всяком слу-чае, подобных сравнений отец сделать никак не мог – он воспринимал Лондон как нечто единое, и изучал его по-своему.

Здравствуй, мама!
Вот открытка в пару вчерашней: все то же самое, но днем.

(Увы, эта “вчерашняя” открытка не сохранилась – приходится верить на слово! А на “сегодняшней” открытке изображен аэропорт Хитроу – общий его вид даже сегодня вызывает уважение – размерами, архитек-турным стилем, изяществом современных линий. При этом разворачи-вающийся на площади перед аэропортом красный двухэтажный автобус вызывает улыбку – настолько этот “антикварный” транспорт не вписыва-ется в урбанистический пейзаж с авиалайнерами на заднем плане.)

Аэропорт с непривычки кажется лабиринтом, голова кругом идет. Но мы иногда ездим туда просто так, прокатиться и выпить чашку кофе (дорога туда великолепная), - и я теперь ориентируюсь в нем как любой водитель так-си, чем, конечно же, ужасно горд.
Целую! Толя.

Такой способ времяпрепровождения мне-то одно время был как раз близок и понятен. В моем киевском детстве мой дядя приучил меня лю-бить все, что связано с самолетами – для него авиация осталась недос-тижимой мечтой, не прошел по здоровью. А жили мы не очень далеко от киевского аэропорта “Жуляны”, причем ехать до него было далеко, а вот напрямик, пройдя полями и рощами, можно было выйти ко взлетной по-лосе. Видимо, охранялась она неважно, поскольку мы частенько ходили туда гулять и, залегая в высокой траве, наблюдали за взлетающими са-молетами, рассматривали их в бинокль и даже фотографировали. Как нас не поймала охрана – до сих пор непонятно, ведь пару раз мы даже вылезали на полосу и нагло по ней прохаживались…
Любовь к аэропортам оставалась у меня довольно долго, и однажды я даже потащил жену во Внуково просто так – на прогулку. Но настал в моей жизни такой период, когда мне пришлось много летать по стране, и процедура вкушения аэропортовских прелестей приелась настолько, что теперь сама мысль о том, что в аэропорт можно поехать и выпить там чашечку кофе, кажется мне странноватой. Более того: даже побывав в одном из самых огромных и комфортабельных европейских аэропортов (голландском Схипхолле), я не испытал ожидаемого захватывающего чувства: все-таки вокзал, каким бы он ни был громадным, везде остается вокзалом. Оттуда тянет уехать: скорее в город, туда, где происходит на-стоящая жизнь, а не всего лишь предощущение передвижения…

Здравствуй, мама!
Эта открытка – на “авиационные” темы, и, между прочим, вот этот самолет берет до 500 пассажиров, вот где летающая “братская могила”, ес-ли разобьется. Еще не бились, но с одним авария при посадке уже была, он был почти пустой, а несколько человек все же погибли. Я не люблю летать на са-молетах.
Целую! Толя.

“…и не люблю братских могил”, - мог бы добавить отец, проживший почти всю юность возле громадной братской могилы, на которой долгое время запрещалось ставить памятник и говорить о которой вслух не по-лагалось. “Авиационная” открытка между тем – самая что ни на есть мирная и к “черному юмору” не располагающая: летит себе аэробус, ни-кого не трогает… Однако тон открытки откровенно мрачный, и поневоле вспоминаешь, что все страшные авиакатастрофы с пассажирскими авиа-лайнерами еще впереди, но отец словно чувствует их, и заявляет о своей нелюбви к авиации весьма уверенно. Что ж, закроем тему и перенесемся на лондонские улицы.
 
Здравствуй, мама!
На этой открытке одна из самых оживленных улиц Лондона – Оксфорд Стрит. Слева большое здание с колоннами и флагами – это универсальный ма-газин “Селфиджиз”, один из самых известных в Лондоне. Он такой разнооб-разный, что я иногда брожу по нему, как по выставке. У меня все благополуч-но.
Целую! Толя.

А вот это чувство было, я уверен, близко и понятно любому совет-скому жителю. Многие мои знакомые, побывавшие за рубежом в самые “советские” годы так и рассказывали, практически теми же словами – хо-дили, мол, по магазинам, как по выставке, поскольку купить хотелось много чего, а денег, разумеется, хватало лишь на дешевые сувениры. Классическое советское изумление от самого факта разнообразия това-ров сейчас почти исчезло, особенно в крупных российских городах, а вот хождение мимо дорогих магазинов, как мимо выставочных витрин как-то быстро прижилось на российской почве. Особенно, когда универмаг “с колоннами и флагами” - безусловно, это и сегодня впечатляет, а что го-ворить о 1971 годе...

Здравствуй, мама!
На этой открытке – небольшая, но популярная уличка в центре Лондона – Карнаби-стрит. Я уже писал тебе о ней, и открытку посылаю, потому что на ней можно более-менее видеть людей. Тут масса магазинчиков, где продаются самые отчаянные модные брюки. Платья, “мини”, “макси”, безделушки и т.п. И во всех магазинах играет музыка.
Целую! Толя.

Понятно, что описание магазинов советскому читателю в то время было куда как интереснее любой этнографии. И, наверное, сотрудники спецслужб, читавшие эти открытки, и почтовые работники, не без инте-реса в них заглядывавшие, сердились на отца за то, что вместо дотош-ного перечисления товаров на магазинных прилавках он пишет непонят-но о чем. Вот интересно: а спецслужбы не пытались ли искать в этих от-крытках следы шпионского кода или чего-то подобного? Если так, то не повезло Карнаби-стрит…

Здравствуй, мама!
На открытках плохо получаются ночные огни, но все равно, хоть так. Можно ли понять, что на этой открытке? Вот и в жизни – попадешь на та-кую улицу – и голова колесом идет. Это Карнаби, где каждый магазинчик ста-рается чем-нибудь удивить!
Целую! Толя.

И действительно, скопище рекламных огней на открытке выглядит чем-то совершенно фантастическим, тем более, что улицы-то не видно, поскольку нижняя часть кадра “срезана” где-то в районе вторых этажей домов. Зато сверху поперек улицы горит почему-то надпись “Granada” - так что есть отчего закружиться голове. Зато в следующей открытке все расписано очень подробно, может быть даже – слишком подробно.

Здравствуй, мама!
Вот одна из типичных маленьких улочек Лондона, в районе телебашни. На доме слева вывеска: “Тоби эль” – это пивная (эль – темное пиво). За ней “Бар-берз шоп” – парикмахерская. Справа – “Плейерз” – молочная лавочка. А посе-редине телефонная будка, и за стеклом ее видны стоящие “на попа” четыре тома телефонной книги Лондона, обязательные в каждой будке.
Целую! Толя.

Наверное, этот текст вполне подошел бы в качестве тайного описа-ния шпионского “почтового ящика” в каком-нибудь не очень профессио-нальном романе. Для советского же читателя, интересующегося подроб-ностями британской жизни, безусловно, телефонная книга при каждом телефоне-автомате – явление достойное внимания. Отец знал, на что обратить внимание – пивная, парикмахерская и молочная лавка упомяну-ты лишь по названиям (между прочим, на открытке у них такой важный вид, почище иного ювелирного магазина), а вот телефонной книге – вни-мание особое. И прав он был – в России до сих пор эта прекрасное пра-вило не прижилось… да что там книги – трубки с корнем вырывают, а спроси – зачем? Не дают ответа…

Здравствуй, мама!
Обрати внимание, какие смешные почтовые ящики в Англии. Целые тум-бы-бочки, и все красные, далеко видны! Вот в такие ящики я каждый день бросаю открытки тебе. Ящики – это тоже “нерушимая традиция”, которой сотни лет, и форма не меняется.
Целую! Толя.

Постепенно, читая эти открытки, начинаешь понимать, что, несмотря на некоторую иронию по отношению к традициям, для него в самом фак-те их существования было что-то очень дорогое. На его глазах в его по-кинутой стране в прах рассыпалось бесчисленное количество традиций – до, во время и после войны и оккупации Киева. И неудивительно, что его очень привлекало спокойное и уверенно-размеренное существование - оно не входило в число достоинств там, откуда он уехал. Правда, его об-раз жизни в СССР менее всего можно было назвать спокойным – зато в Англии он словно проникся духом НОРМАЛЬНОЙ жизни, и вся его дея-тельность была посвящена тому, чтобы не только рассказать своим бывшим согражданам, КАК можно жить, но и самому жить так, как живут англичане, слиться с этим миром, стать его частью и внести, наконец, в свою жизнь тот самый покой, который так долго не давался ему в руки.

Здравствуй, мама!
Вот на открытке еще один типичный-претипичный лондонский уголок, улица Стрэнд в центре, слева так называемый “Австралия-Хауз”, дальше цер-ковь св. Клемента. Так много я уже наездил за рулем по Лондону, что, кажет-ся, мог бы соревноваться с таксистом, пусть не старым, но, скажем, начи-нающим.
Целую! Толя.

Вообще-то, когда начинаешь ездить на машине по городу, улицы, где до этого ходил пешком, воспринимаются совершенно по-иному. Город постигается как будто заново. А в случае с отцом история получилась в духе двойного знакомства с Лондоном: город и без того был незнакомым (да что там – город! вся страна!). Ну а кроме того “пешеходное” воспри-ятие его дополнялось “автомобильным – недаром же в открытках это так часто упоминается.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – улица Уайтхолл, на которой находятся сплошь раз-ные министерства, она начинается от Парламента и выходит на Трафальгарскую площадь. Очень часто по ней езжу, и всегда по ней быстро проедешь – широкая и не забитая автомобилями. На переднем плане – могила Неизвестного солдата, с I мировой войны.
Целую! Толя.

Помнится, в числе многочисленных поводов для изумления у многих советских людей был тот факт, что могила неизвестного солдата нахо-дится не только в Москве, в Александровском саду. Наша пропаганда со-вершенно определенно говорила всем нам о том, что такой мемориал - исключительное достояние СССР, изобретенное коллективным гением компартии и народа. Со временем же оказалось, что идея и ее воплоще-ние существует в мире довольно давно, еще с той войны, которая в на-шей стране, следуя ленинским теориям, “переросла в гражданскую”. Ну а после гражданской думать о безымянных могилах было как-то не с руки…
Вообще же, по логике тогдашней советской цензуры, эту открытку стоило бы задержать и изъять. Однако тут, мне кажется, сработал вы-дающийся отцовский творческий метод. Рассказывая о совершенно обы-денных вещах, не описывая вроде бы ничего “опасного”, он умел выстро-ить рассказ так, что за этой внешней простотой люди совершенно есте-ственным образом начинали чувствовать нормальность жизни, которую он описывал. И не только чувствовать, но и сравнивать. Ну и, разумеет-ся, делать какие-то выводы. Форма же рассказа, казалось, не выходила за рамки бытовых и этнографических подробностей. Все-таки опыт у отца был огромный: он умел читать между строк и советской, и гитлеровской прессы, а затем старательно учился писать между строк. И хотя, оказавшись в Англии, он отрекся от “социалистического реализма”, школа давала о себе знать – ведь писал-то он, понимая, что мимо цензуры его письма не пройдут.

Здравствуй, мама!
На открытке – одна из небольших площадей в центре Лондона – Лейстер-Сквер. Вокруг нее сплошные кинотеатры. Я обычно, если хочу в кино, иду на Лейстер-Сквер – и всегда подберешь себе картину по вкусу. Интересно, что в кинотеатрах курят, и при каждом кресле – пепельница. Но вентиляция сильная, а то и – кондиционированный воздух, так что ничего.
Целую! Толя.

Это тоже примечательная черта – в нашей стране в то время поход в кино был едва ли не единственным общедоступным развлечением, к не-му готовились, старательно изучая киноафиши или газеты, в которых было расписание сеансов. Помню, в детстве мы ходили в основном в один и тот же кинотеатр “Мир”, находившийся поблизости от нашего до-ма. Поход в кинотеатр “Прогресс”, расположенный несколько далее, ка-зался уже чем-то выдающимся, а поездка в Дом культуры имени Фрунзе за 6-7 автобусных остановок приравнивалась к серьезному выходу в свет. Здесь же, согласно описанию отца, все выглядело проще: пришел и выбираешь, чего бы поглядеть.

Здравствуй, мама!
Это Мост Ватерлоо, а в конце его, справа чуть – кубическое странное здание без окон, это двухзальный кинотеатр “повторного фильма”, а ему окон и не надо! Вот там идут фильмы всех времен, и каждый день новые. Я там уже посмотрел фильмов 200. Едем вечером по этому мосту, ставим машину у театра, идет смотреть 2, а то и 3 фильма, а то бывает и “всенощный” сеанс: “Ночь комедий” или “Ночь детективов”. Но под утро уже спишь.
Целую! Толя.

Не сомневаюсь, что отец не раз пробовал на себе действие этих “всенощных” сеансов – он обожал всякие новые для него виды зрелищ, и цифра 200 тут – вряд ли преувеличение.

Здравствуй, мама!
На этой открытке Лондонский планетарий и знаменитый музей восковых фигур Мадам Тюссо. Вот где интересно! Стоят, сидят все знаменитые люди мира – из прошлых веков и живущие сегодня – сделанные из воска очень натурально и одетые в костюмы. И Гагарин есть, и Лев Толстой, и сама королева!
Целую! Толя.

Ну а здесь советского человека можно было удивить разве лишь ко-личеством персонажей, поскольку главный для нас музей восковых фигур – вернее, Главной Восковой Фигуры! – находится до сих пор в центре Москвы. Тем более, что фигура-то никак не восковая, хотя говорят порой, что давным-давно настоящая мумия в Мавзолее Ленина на Красной площади заменена именно на восковую фигуру, но, очевидно, это из об-ласти слухов. Так что Гагарин и Лев Толстой воспринимались и продол-жают восприниматься нами скорее как экзотика, не более того.
А мне никогда не были интересны эти музеи мадам Тюссо, распло-дившиеся по всему свету. Один из них, весьма карикатурный, появился даже на современном пешеходном Арбате, в доме, где расположен гру-зинский культурный центр. Адрес его – Арбат, 42, а я долгое время жил в соседнем доме, Арбат, 40.  Устроители музея с истинно грузинским раз-махом повесили на столбе у дома громкоговоритель, из которого весь день с короткими перерывами звучал абсолютно бессмысленный текст о тот, как интересно в обществе восковых фигур. Текст этот отличался не-вероятной безграмотностью, хотя чтец, судя по всему, пожилой безра-ботный актер, с выражением признавался, что в “галерее” посетитель проведет “всего несколько минут”… а далее следовало “зато” – и каза-лось, чудесам не будет конца, однако чудеса следовали в основном в самом тексте. Чего стоит навсегда въевшийся мне в память чудовищный оборот: “интерес и наслаждение познанием существа уникальности гале-реи восковых фигур” – семь существительных почти подряд! Стоит ли го-ворить, что от наплыва посетителей эта “галерея” никогда не страдала.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – “Ройял Фестиваль Холл” – лучший концертный зал, который я когда-либо видел. Он стоит над самой Темзой Внутри изумительно красивый. Англичане очень любят серьезную музыку – особенно Чайковского, Бетховена и т.д. Тут часто выступают советские музыканты или балет. Я тоже часто хожу сюда на симфонические концерты со знаменитыми оркест-рами и дирижерами. Последний раз слушали концерт из произведений Шоста-ковича. В зале этом пустых мест не бывает. Англичане очень усердно ходят на концерты серьезной музыки.
Целую! Толя.

Интересно, что до эмиграции отец не очень часто ходил на подоб-ные концерты, хотя в музыке разбирался прекрасно – в юности он неко-торое время занимался в балетной студии. Росту он был небольшого, и потому балетное его будущее было обречено – оно лишь позже отклик-нулось в едва ли не лучшем его рассказе “Артист миманса”, опублико-ванном у Твардовского в “Новом мире”, а затем, уже моими стараниями - в “перестроечном” “Огоньке” у Коротича. А вот музыкальные пристра-стия, видимо, остались, и в новой, спокойной жизни он не без удовольствия стал посещать концерты классической музыки, тем более. что англичане, окружающие его, делали это очень усердно …

Здравствуй, мама!
На этой открытке – один из залов художественной галереи в городе Са-утгемптоне, где мы были. Англичане, между прочим, всегда в галереях распо-лагают картины просторно, считая, что каждую надо спокойно и долго рас-сматривать, и чтобы этому ничего не мешало. Поэтому выставки их огром-ны по площади.
Целую! Толя.

Наблюдение весьма существенное – ведь в советских музеях вечная нехватка места порождала большую скученность картин, отчего впечат-ление от них порой просто терялось. Впрочем, и в современной России площадей у музеев если и прибавилось, то весьма незначительно. Так что теснота все равно чувствуется.

Здравствуй, мама!
На открытке – известный каждому англичанину дом № 10 на Даунинг-стрит. Это квартира очередного премьер-министра. Год назад ее занимал Вильсон, а сейчас в ней премьер-министр Хит. Одна из обязательных досто-примечательностей, показываемых туристам в Лондоне. У меня все в поряд-ке!
Целую! Толя.

На этой открытке резиденция британского премьера выглядит весь-ма скромно – может быть, потому, что камера взяла слишком крупный план: видны два окна в скромной серо-зеленой стене, такая же скромная дверь между ними, выходящая прямо на улицу и традиционный лондон-ский полицейский-“бобби”, застывший у двери. На советского человека такой вид совершенно не должен был произвести впечатления. Привыч-ные к скрытым от посторонних глаз, но известным всем хоромам совет-ских боссов, к подавляющим все окружающее пространство дворцам об-комов и райкомов КПСС, мы могли бы только удивиться, что дверь ничем не защищена от “влияния улицы”, и что полицейский только один… И хо-тя наверняка меры безопасности на Даунинг-стрит приняты надлежащие, открытка эта сегодня против воли вызывает у меня снисходительную ус-мешку.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – Навигационный колледж в Гринвиче, где учились и откуда выходили все знаменитые капитаны британского флота, создавшие в прошлом такую морскую славу Британии. Теперь все это в прошлом, и Англия больше не “владычица морей”, ясно, но должное в истории открытий надо ей воздать.
Целую! Толя.

И здесь прорывается та самая снисходительность человека, который все сравнивает с достижениями своей страны, какого бы политического строя она ни придерживалась. Словно бы соглашаясь с необходимостью “воздать должное былой владычице морей”, он оглядывается назад и пытается понять, не потерял ли он право на эту самую снисходительность по отношению к своему новому дому. Старый-то дом в истории мореплавания тоже сыграл заметную роль… А здание Навигационного колледжа на открытке выглядит удивительно красивым – старинный замок с двумя башнями посреди огромного парка с роскошным лугом перед фасадом. Правда, глаз все время ищет какую-то водную поверхность, ведь должны же были будущие знаменитые капитаны где-то практиковаться, но ее нет, если только она не скрыта за кадром, и это отсутствие воды придает открытке какую-то игрушечность. А на лугу перед колледжем прогуливаются какие-то совершенно не морского вида люди, некоторые с детьми, некоторые просто сидят и лежат на травке, и это тоже не вяжется со строгим образом морского учреждения, который вроде бы должен появиться… да так и не появляется.

Здравствуй, мама!
На открытке одно из древних зданий, так называемый “Цивик-Холл”, на-ходящийся в ведении Лорда-Мажора города, это в Сити – деловой части Лон-дона. Вот видны мужчины в черных костюмах – и точно, в Сити почти все в черных костюмах, такие важные, и еще в котелках и с зонтиками.
Целую! Толя.

Тут, во-первых, надо учесть, что отец с английским языком был не очень в ладах, поэтому “Лорд-Мажор” – это скорее всего лорд-мэр. Зда-ние же на открытке потрясает своим вызывающе-средне¬вековым готиче-ским стилем, и люди в черных костюмах кажутся буквально раздавлен-ными могуществом здания. Хотя с другой стороны, идут они вполне де-ловито, как и полагается чиновникам, уверенным в своей незаменимости. В одном из фильмов кинорежиссера Эльдара Рязанова была такая пе-сенка: “Мы не сеем, не пашем, не строим, мы гордимся общественным строем”. Кажется, люди с открытки могли бы исполнить ее со спокойной совестью, даром что общественный строй в песне имеется в виду совсем другой… да ведь чиновник – категория универсальная!

Здравствуй, мама!
Это - Маншен-Хаус, резиденция Лорда-Мажора города Лондона. Я тебе посылал открытки со снимками внутри этого дома. Тут двадцатым веком не пахнет даже, но он же и дает о себе знать нахально типичными входами в метро – красные круги с синей полосой. Прямо с тротуара лестницы ведут под землю. Это станция “Банк” – центр Сити.
Целую! Толя.

И вновь “Лорд-Мажор”, что тут поделаешь. Кстати, насчет отсутствия на открытке ХХ века, отец, пожалуй, погорячился – резиденция и впрямь выглядит как элемент седой старины и потому очень солидно, не то что Даунинг-стрит… но за этим величественным домом с колоннами видны вполне современные здания. Вход же в метро прямо с тротуара сегодня и для российско-украинского жителя выглядит вполне обыденной вещью. Тогда же метро и в Москве было не очень большим, а в Киеве и подавно – а поскольку в СССР взамен метро часто употреблялся пышный эвфе-мизм “подземные дворцы”, простоватый на вид вход прямо с тротуара требовал специального пояснения, сделанного не без затаенной нос-тальгической гордости, конечно.

Здравствуй, мама!
На открытке – просто одно из красивых зданий Лондона, так называе-мый Северный вход Чистер Террас, возле Риджент Парка, начала XIX века. Я теперь, пожалуй, знаю Лондон не хуже, чем Киев, и он мне нравится не мень-ше. Удивительный город.
Целую! Толя.

Именно так – “не меньше” Киева! Но здесь я отца прекрасно пони-маю – я сам вырос в Киеве, и город этот мне нравится безумно – помимо удивительной природы, красивейших склонов Днепра, за пределы кото-рых Киев уже давно растянулся, город обладает великолепной архитек-турой, правда, искалеченной войной и совместно-поочередными стара-ниями коммунистов и фашистов. Ну а здание на открытке действительно красиво – эдакий дворик в классическом стиле… таких много и в Киеве, и в Санкт-Петербурге… здесь надо просто улыбнуться – и я воспользуюсь компьютерными символами ; ; ; ; ;.

Здравствуй, мама!
Вот очень типичное для старого Лондона здание – Судебная Палата в центре, возле Сити. Белые камни, вымытые дождями – и черный налет сажи и пыли, оседающий десятилетиями.
Целую! Толя.

Действительно, колорит готического здания именно таков, каким описывает его отец – и выглядит оно очень впечатляюще, особенно вы-сокая башня в центре фасада. На открытке мимо здания проезжает крас-ный двухэтажный автобус, и это яркое цветовое пятно попало в кадр явно не случайно – видно, снимок делал мастер своего дела. Я даже по-смотрел на оборот открытки, и могу назвать имя фотографа – S.E.Punter, впрочем, его в данном случае смело можно назвать фотохудожником. Интересно, что здание выглядит огромным и величественным, а между тем, именно автобус выдает его истинные размеры – примерно со сред-ний 3-4-этажный дом.

Здравствуй, мама!
На открытке – “Марбл Арч” – “Мраморная Арка” – триумфальные воро-та для торжественных въездов, построенные в 1828 году, а потом поверну-тые в 1851 году из-за перепланировки. Это на том углу Гайд-Парка, где быва-ют митинги. От Марбл Арч начинается Оксфорд-Стрит, самая оживленная улица.
Целую! Толя.

А вот этот снимок на открытке как раз неудачен – в кадре как раз над аркой виден верхний этаж какого-то здания, да так, что он воспринимает-ся частью арки, и лишь приглядевшись, понимаешь, насколько это разные строения. К тому же на “третьем плане” из-за того здания выглядывает еще одно – современная высотная “коробка” в стиле “бетон-стекло”, совершенно смазывающая  всю торжественность арки. Имя фотографа тут тоже есть, но его я называть не буду.

Здравствуй, мама!
Это – верх башни “Биг-Бена”, очень филигранная архитектура. Цифер-блат часов огромен – 7 метров в диаметре! Я писал эту открытку в машине на руле – и остановился на Вестминстерском мосту как раз перед “Биг-Беном”. Пишу о нем и поглядываю на него. Сейчас без пяти минут три. Через пять минут будет бой, послушаю, и поеду дальше. У нас все хорошо и благопо-лучно.
Целую! Толя.

На часах на открытке, к сожалению, совсем другое время. Вот имен-но такие открытки мне кажутся наиболее интересными, в них угадывает-ся каждое мгновение, и оказывается, что человек, находясь в центре ог-ромного города может иной раз остановить машину, написать открытку, положив ее на руль, послушать бой часов… Похоже, такие моменты на-столько редки, что ценность их невероятно высока. В них чувствуется то, что на торжественном языке зовется “дыханием времени”.

Здравствуй, мама!
Я согласен, эта башня так хитро выстроена, что думаешь: “И как она не упадет?” Ну а заводские трубы ведь не падают. Тем более, башня не кирпич-ная же, а из самых прочных материалов. На этой открытке она снята с самолета. Примерно так и из ее окошек открывается вид на все крыши.
Целую! Толя.

Здесь речь идет уже о другой башне – о телевизионной. Вид у нее и впрямь изящный и необычный, с красивыми сужениями в середине. Смотрится она очень современно, хотя высота практически не чувствуется, поскольку самолет (или вертолет), с которого сделан кадр, находится выше башни. Пейзаж вокруг нее, мне кажется, весьма типичен – именно так выглядит любой город с высокой точки, и разница лишь в деталях. А “башенную” тему продолжает следующая открытка.

Здравствуй, мама!
Эта колонна стоит в Сити, она сооружена в память о великом бедствен-ном пожаре Лондона в 1666 году. Она внутри пустая, с витой лестницей, и минут за 10, высунув языки, мы добрались до площадки наверху, откуда полю-бовались всеми крышами Лондона. Площадка покрыта решеткой (чтоб не ис-кушала самоубийц!). Присмотрись, там видна фигурка такого же, как мы, психа! Ну надо же все посмотреть и всюду вылезть.
Целую! Толя.

Последнее слово – “вылезть” – типично киевское, из разряда так на-зываемых “русизмов”, которые сегодня так не любят в Киеве ревнители чистой “украинской мовы”. Колонна же и впрямь выглядит величаво, по-жалуй, даже чересчур, что, очевидно, и дало отцу основания описать свой поход на ее верхушку в несколько ироничных тонах. Но чувство, ко-гда хочется “всюду вылезть”, мне очень знакомо – при наличии в новом, незнакомом мне месте какой-то высокой точки – горы, телебашни, или просто высокой набережной – мне обязательно хочется там побывать и поглядеть на город сверху. Высоты я боюсь, но она притягивает, манит, и когда посмотришь вниз, становится как-то спокойнее. Как-то будучи в Роттердаме, мы с моим спутником поднялись на тамошнюю телевышку, где кроме открытой смотровой площадки был и закрытый ресторан. Чув-ство страха, буквально терзавшее меня на открытом воздухе, в застек-ленном ресторане совершенно отступило, и мы даже сели с краю, где стеклянные стены как бы загибались вовнутрь и плавно переходили в пол. Так что сидел я практически возле этого стеклянного пола, и под но-гами были видны красоты Роттердама, но страха не было, наоборот, бы-ло очень интересно.

Здравствуй, мама!
Скоро Рождество и Новый год, и вот так иллюминируются улицы в Лон-доне. Только вечная беда у них – снегу мало, а то просто слякоть вместо сне-га, как вот как раз на этом снимке. Ну, они утешаются тем, что из ваты де-лают “снег” на елку!
Целую! Толя.

Оказывается, отсутствие снега для англичан – беда, и они вынужде-ны от этой беды искать утешения! Типичное наблюдение жителя страны, где снег никак не является редкостью.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – довольно типичный вид в пригороде Лондона. Кста-ти, я как раз на днях именно тут был у знакомых в гостях. Да, ты права, у них все асфальт да камень, так что грязи после дождя нет. А пожары бывают. Я сам недавно видел пожар старого дома. Как не надо, так и камень горит, как говорится!
Целую! Толя.

Вот еще один “предмет”, отсутствие которого в Лондоне отмечено приезжим человеком – нет грязи после дождя. Вообще-то, это настолько нормальная вещь, что кажется и говорить о ней не стоит, однако, научен-ные родной советской реальностью, пожившие в Киеве и в Туле люди обязательно должны этот факт отметить. Причем Мария Федоровна, по-хоже, эту подробность просто вычислила на основе открыток и отцовских рассказов! Любопытно, что на лондонских открытках довольно много зе-лени, и поневоле задумаешься – откуда же растут деревья, не из камня же или асфальта?

Здравствуй, мама!
Это вид через Темзу – Ройял Фестивал Холл днем. Как видишь, днем он выглядит проще, чем ночью. Набережные у Темзы каменные, с множеством памятников и украшений, я иногда гуляю тут, катаюсь на катере, стою на мостах. Темза шириной как Днепр напротив Киева, но течение немного мед-леннее.
Целую! Толя.

Вот и обязательное сравнение Темзы и Днепра, как же без этого. По правде говоря, я ожидал, что Днепр будет представлен в более мас-штабном виде. Мне-то кажется, что, судя по открыткам, Днепр значи-тельно шире, но это может быть обман детского зрения. К тому же возле Киева Днепр разделяется на несколько рукавов, образуя красивейшие острова, а на лондонских открытках ничего подобного просто нет. Зато и набережные в Киеве не столь изобилуют памятниками, как в Лондоне.

Здравствуй, мама!
Вот еще вид на Темзу. Слева торчит на берегу темный обелиск – “Игла Клеопатры”, привезенный из Египта когда-то, ему что-то около 5 или 6 ты-сяч лет. Белый мост – Это Мост Ватерлоо, а за ним вдали возвышается Со-бор св. Павла, стоящий там в центре Сити. На переднем плане – прогулочные катера, совсем как на Днепре, правда?
Целую! Толя.

Да, прогулочные катера, действительно, очень похожи – и не только на киевские, но и вообще на все те, что плавали по рекам СССР – дела-ли-то их в основном на одном или двух заводах. Я, кстати, везде, где бы-ваю, стараюсь проплыть по рекам на таких катерах, поскольку город с них выглядит совершенно не так, как с улиц. Особенно это чувствуется в Ам-стердаме и Санкт-Петербурге – с воды это просто другие города со своей загадочной водной жизнью. Так что, я уверен, отец изучил всю Темзу вдоль и поперек – человек, выросший в городе на Днепре, обречен на постоянный интерес к другим рекам, знаю по себе.

Здравствуй, мама!
Мама, на этой открытке – Темза под Лондоном в Гринвиче (там, где проходит “Гринвичский меридиан”). Для Лондона Гринвич – все равно что для Киева Куреневка.
Целую! Толя.

Тут комментарии излишни. Главный украинский меридиан для отца всегда проходил через Куреневку, место, где он родился и где более 20 раз должен был быть расстрелян по немецким оккупационным законам. Кто читал “Бабий Яр” - наверняка вспомнит главу “Сколько раз меня надо расстрелять?” Кто бывал в Киеве, на старой еще Куреневке, может сам прочертить проходящий там “куреневский меридиан” – по трамвайной линии, долго тянущейся через кварталы одноэтажных домиков, через Птичий рынок, где отец в войну торговал орехами и папиросами. Пройдет меридиан и через Бабий Яр – да только место это сегодня уничтожено, засыпано, сровнено с землей. Стоят несколько обелисков, есть мемори-ал, но места того уж нет.
А на открытке – мирная английская река с катерами и пароходами (их в кадре сразу три на очень узком участке), да еще одна яхта, похоже, какая-то мемориальная, стоит на берегу за ограждением – впрочем, на ней полно народу, явно туристического вида.

Здравствуй, мама!
Я писал тебе уже, что в Англии много каналов. Можно купить себе мо-торный бот, катер, а то и целый пароход, стоят они, в общем, примерно так же, как и автомобиль, - и хоть весь год живи на воде. По каналам – и магази-ны, и гостиницы есть, вот как на этой открытке. Я все смотрю пока да зави-дую. Может, в будущем приобщимся и мы к водному племени.
Целую! Толя.

Между прочим, в прежней жизни, в молодые свои годы, только еще начиная семейную жизнь с моей матерью, отец купил в Киеве яхту, на-звали они ее “Терция” (мать училась в музыкальном училище) и от всей души ходили (именно “ходили”, а не “плавали”) по Днепру. Так что опыт водной жизни у отца был вполне приличный. На открытке же – удиви-тельно красивый, словно игрушечный домик на лужайке возле реки, за домиком сразу начинается лес, а рядом на реке покачивается эдакий со-лидный катерок. Судя по плакату возле домика, это “Bure Court Hotel”, возле него под солнечными зонтами укрылись два-три столика, за одним из них люди наслаждаются покоем, шумом листвы и легким плеском во-ды… идиллия, словом, полнейшая! Думаю, подобных гостиниц на 7-8 комнат отцу с матерью очень не хватало в пору их днепровской юности на яхте с красивым “поющим” именем “Терция”.

Здравствуй, мама!
Я тебе посылал уже эту открытку? Или то была похожая? Причал, по-садка на катера по Темзе. Ты спрашивала, правда ли, что вода такая голубая? Да нет, это на открытках такие аляповатые цвета бывают. Вода как вода, как всюду. В Темзе вода точно такая же, как в Днепре.
Целую! Толя.

Действительно, цвета на этой открытке уж чересчур яркие, неестест-венные. Но очень привлекательные – наверное, такая бирюзовая вода бывает где-нибудь в океане возле коралловых рифов, но уж никак не в центре Лондона. Или Киева.

Здравствуй, мама!
На открытке – довольно унылый кусок вдоль Темзы – из десятков кило-метров сплошных застроенных берегов. Севернее Лондона Темза – река как ре-ка, в зеленых берегах, а в Районе Лондона – как канал среди бетона и камня. Лишь небо еще остается естественным.
Целую! Толя.

Интересно, что открытку это никак нельзя назвать унылой. Несколько многоэтажных домов сняты поздним вечером, небо почти темное, но за домами – ярко красный закат, а окна в домах горят, словно закат пробивается сквозь них. А реки почти не видно, лишь отсветы внизу на воде.
Что же до канала среди бетона и камня – мне даже странно, что здесь отец не вспомнил в очередной раз Днепр. Правда, в черте Киева река тоже в бетоне, но с высокого берега набережная не видна, а видна только могучая река, мосты да сплошь зеленые острова. Так что ощуще-ние, что река закована в бетон, возникает лишь в некоторых местах на низком левом берегу, да и то оттуда всегда видна высокая Владимирская горка, и чувства, что река с такими берегами может быть закована в ка-мень, просто не возникает – слишком могучий вид у этих берегов, увен-чанных высокой колокольней Лавры, вонзающейся в небо своим золотым куполом.

Здравствуй, мама!
Таким, как на этой открытке, предстает сперва Лондон перед теми, кто приплывает с моря по Темзе. Этот мост у Тауэра – как бы входные ворота Лондона. А здесь – доки, склады, порт, сплошное железо и ржавчина.
Целую! Толя.

Пожалуй, эта открытка совсем не туристического вида – Тауэрский мост почти закрыт ажурными вышками портовых кранов, а река и берега вокруг какие-то чересчур деловитые, хотя бурной работы в порту не чув-ствуется. Впрочем, в больших портах ее никогда не чувствуется, по край-ней мере, если смотреть издалека, а не ходить среди причалов – слиш-ком мелкими кажутся все движения на фоне кораблей и широкого водного пространства. Однажды в Роттердаме мы поплыли на экскурсию по реке Маас, и завезли нас в огромный порт, долго рассказывали о том, какие огромные объемы грузоперевозок и т.п., а на берегу никаких следов бурной деятельности мы так и не заметили – так себе, подъезжают из-редка машины, да краны лениво шевелятся. И все!

Здравствуй, мама!
Спрашивала ты как-то, откуда питьевая вода в Лондоне. Конечно, не из Темзы – она слишком загрязнена. Вода артезианская. Англия, как губка, полна водой подземной, помимо рек и озер.
Целую! Толя.

А на открытке – удивительной красоты вид на озеро в Гайд-Парке. Бирюзовая вода, люди за столиками в кафе возле воды, по воде плывут парусные лодочки, в самом центре озера в весельной лодке сидит рыбак с удочкой, погода солнечная и тихая, сплошной покой и умиротворение, и совершенно неважно, откуда же берется питьевая вода…

Здравствуй, мама!
Вот летом, в жаркие дни в Лондоне, в Гайд-Парке на озере “Серпантин” – такое столпотворение. Тут – те, кто выскочил в обеденный перерыв с рабо-ты, или устал по жаре ходить по магазинам и т.п. Потому что это ведь са-мый центр Лондона, вокруг самые главные улицы – Пикадилли, Оксфорд-стрит и др.
Целую! Толя.

И правда, не скажешь, что центр – на открытке обрамленное зеле-нью озеро, пляж, а на нем – толпы купающихся. Улиц и домов не видно, лишь вдали из-за деревьев выглядывает бетонная “высотка”. Вид у озера вполне обыденный, таких и в Москве много, но все больше по окраинам. Что до “Серпантина” – скорее всего, здесь другое значение. В переводе “серпентайн” – это “змеиный” или “змеевидный”, ведь озеро и впрямь по-хоже на широкую ленту, эдакой “змеевидной” или… “серпантинной” фор-мы.
Ну, а раз мы побывали в Гайд-Парке, перейдем к знаменитой лон-донской травке.

Здравствуй, мама!
Посмотри, какая травка перед Букингемским дворцом! Так вот, у меня центральная часть сада теперь тоже такая. Подстригаю электрической ко-силкой. А скошенное сено, конечно же, пошло на сеновал, и спал я, мама, много ночей на сене, а теперь уже холодно. Траву надо осенью и весной посыпать удобрением, просевать семена, а также есть вещества для придания ей мягкости и зелени, в общем, целая наука! Зато трава – как ковер, нога утопает, и валяться в ней – роскошь.
Целую! Толя.

На открытке и впрямь кто-то аккуратненько так расселся перед коро-левским дворцом на травке, а дальше кто-то и вовсе разлегся. Но вот что удивительно: оказывается, не надо уже сажать травку и методично под-стригать ее лет двести-триста, как сказано в классическом английском рецепте выращивания газона! Эта открытка написана 3 октября 1971 го-да, отец всего два года в Англии, а вот травка у него перед домом уже такая, что “нога утопает”, и полон сеновал, и “мягкость с зеленью” у трав-ки этой потрясающая… Что ж, зато радости эти стали доступными не только чинным и консервативным, блюдущим свои традиции англичанам, но и эмигрантам, у которых не было в запасе нескольких сотен лет на благословенной лондонской земле. Впрочем, и на Украине в траве всегда толк знали – и в степной, и в городской.

Здравствуй, мама!
Это Риджентс-Парк. Он уступает по размеру Гайд-Парку и более “окультурен”, в нем миллионы разных цветов и пород деревьев, но, конечно, ходи, где хочешь, по траве, как всюду. Присмотрись – в левом углу там в тени люди расположились на травке. И еще здесь живут сотни ручных белок – бе-рут конфеты и орешки прямо из рук, так и скачут вокруг тебя и смотрят в руки. Избалованы – невкусную конфету так и выбросят!
Целую! Толя.

Даже со скидкой на “аляповатые” цвета на открытке, цветы в парке очень красивы, а “окультуренность” даже не очень чувствуется – берега пруда заросли травой, асфальтовых дорожек не видно. Кстати, меня очень радует обычай ходить по газонам и сидеть-лежать, где захочется. В Роттердаме как-то в городском парке мы сели в открытом кафе, а ря-дом были такие красивые клумбы – в России обязательно бы стояла табличка “По газонам не ходить!” Там же в этих цветах носились толпами детишки, мамаши их спокойно сидели вокруг, не волнуясь и не переживая за цветы, и я, кстати, не заметил, чтобы этим клумбам был нанесен ка-кой-то особый урон. Очень было приятно.

Здравствуй, мама!
Зайдешь в любой парк, сквер – и кажется, что англичане больше всего лю-бят сидеть в шезлонгах. Дыханию свежим воздухом они придают огромное значение. Парк на открытке называется “Сады солнечного замка”, и в центре он сам – слова “Sun Castle” (звучит как “сан кастл”) значат “Солнечный за-мок”. Это на берегу океана, и воздух действительно как вино, пьянит.
Целую! Толя.

Солнечный замок что-то уж маловат – из-за деревьев его толком и не видно, лишь сбоку торчит часть мрачно-серой стены, да поверх де-ревьев та самая надпись… уж никак бы солнечным этот замок не назвал. Разве что солнце уходит, по мысли архитектора, именно в такой замок и ночует там, скрывшись за горизонтом…

Здравствуй, мама!
На этой открытке – очень древняя церковь Христа, XII века. А на перед-нем плане лужайка для игры в крикет. Англичане – непревзойденные мастера в области травяных газонов – зеленый мягкий ковер, да и только.
Целую! Толя.
 
Несколько человек в жилетах (пиджаки их висят неподалеку на садо-вых скамейках) очень живописно расположились на этой площадке, од-нако не видно, чтобы они играли – по крайней мере, эти люди напомина-ют скорее зрителей, а не игроков. На одной из скамеечек, спиной к нам, сидят “бабушка с дедушкой”, солнце светит не очень ярко, но видно, что день теплый. Выглядит все весьма патриархально, да еще на фоне древнего здания, кстати, на церковь в нашем понимании вовсе не похо-жего. Тут понимаешь, что британские традиции и уважение к старине – не пустой звук.

Здравствуй, мама!
Вот на набережной Темзы типичный английский символ – лев. А под ним – две телефонные будки. На карикатурах теперь британского лёву рисуют дряхлым и беззубым, ничего он больше не захватывает и никому не грозит, думает уже лишь бы как спастись да век дожить!
Целую! Толя.

Лев, кстати, на открытке вовсе не выглядит таким уж несчастным, однако две телефонные будки под его постаментом придают ему очень уж карикатурный вид. На заднем плане виднеется сквозь марево тумана Биг-Бен, так не туда ли звонит лев из этих самых телефонных будок по важным государственным делам? Но как символ традиции все выглядит очень торжественно: Лев, Биг-Бен, а рядом еще два красных, в тон те-лефонным будкам, двухэтажных автобуса. Вот только газона не хвата-ет…

Здравствуй, мама!
На открытке – уголок английской старины. Такое на каждом шагу. Смотри, какие газоны – как коврики. И когда ходишь по ним – такое ощуще-ние, что идешь по мягкому ковру. Дома – то же самое, но искусственное, так что везде сплошь коврики, ушибиться негде прямо!
Целую! Толя.

И впрямь, седая старина – то ли крепостная стена, то ли городской вал, а в нем сквозь арку видны такие же старинные маленькие дома. А что до “ушибиться негде” – это просто потрясающее замечание! Он попал именно в тот мир, в который мечтал попасть – после долгих лет сплошных ушибов, тумаков и шишек, полученных им в прежней жизни, Англия показалась ему, наверное, райским уголком, и новая жизнь заво-раживала – это оказалась жизнь среди мягких ковриков, которые подсте-лены не потому, что все знают, где придется упасть, а просто по тради-ции, чтобы ушибов не было вообще. Коврики большей частью нужны для того, чтобы на них валяться и отдыхать, а в качестве “противоушибного средства” они существуют “постольку-поскольку”, это их второстепенное, но для отца – очень важное назначение.

Здравствуй, мама!
Это на открытке – старая таверна (закусочная) “Ангел”, 15 века, где бывало и закусывало множество знаменитых людей, в том числе и капитан Кук. Подумать только.
Целую! Толя.

Таверна и впрямь выглядит величественно, словно осознавая всю значимость груза веков. Однако, похоже, на отца эта закусочная-ветеран особого впечатления не произвела, во всяком случае “подумать только” в конце открытки звучит как-то дежурно, без лишних эмоций. Может быть, оттого, что отец забыл поставить восклицательный знак? Или не забыл – просто не впечатлило?

Здравствуй, мама!
Это я посылаю и не объясняю – открытки из серии “Старые кабачки”, каждый чем-нибудь знаменит. Любят их англичане, всегда там полно, пиво пьют и галдят, как во всем свете в пивных.
Целую! Толя.

Любопытно, что отец не употребляет традиционное английское сло-во “паб”. Вообще-то это странно, поскольку он даже некоторые англий-ские названия переводит, а иногда даже пишет произношение того или иного слова – а вот “паба” просто нет. Может быть, ему просто не очень интересно место, где “пьют пиво и галдят”? Или он подозревает, что опи-сание такого места не доставит удовольствия его матери, ведь для нее эти явления во всяком случае экзотикой никак не являются.

Здравствуй, мама!
На открытке – “Далвич Колледж”, основанный в 1619 году. Можешь себе представить, сколько в этом “вузе” накопилось традиций с тех пор. Англий-ские студенты – изумительны. Американские, говорят, лоботрясы. Француз-ские – хулиганы. Английские же – шик, культура, усердие и ум.
Целую! Толя.

Вот эта тема Марии Федоровне была более близкой – ведь она дол-гое время проработала учительницей, правда, в начальных классах, и “лоботрясов и хулиганов” перевидала на своем веку ого-го сколько. Правда, никогда ей не пришлось учительствовать в таком изумительном здании, какое изображено на открытке – красно-коричневый изящный дом с аккуратным треугольным фронтоном, ажурные стрельчатые арочки и башенки, подстриженные деревья и традиционная лужайка… трудно представить, что в этом волшебном месте могут быть свои лоботрясы!..

Здравствуй, мама!
На открытке – внутренность одного из исторических зданий в Сити, XV века – “Гильдхолл”, что-то вроде зала заседаний. Сохраняется теперь как му-зей. Англичане безмерно любят свою старину, и часто самый современный, “космический” стиль у них соседствует с глубокой древностью.
Целую! Толя.

Интересно, а как же еще сохранять свою старину, кроме как “комби-нируя” ее с древностью? Даже в самых “музейных” городах – в Риге, Ам-стердаме, Львове – старая часть города “прорежена” современными чер-тами. Что уж говорить о таких городах, где старину полностью сохранить не удалось – приходится “вписывать” ее в современные городские усло-вия. Так в Киеве реконструировали старинные “Золотые ворота” – стоят они может быть, не очень удачно, однако впечатление остается сильное. А бывает и наоборот – кошмарная коробка Кремлевского Дворца съездов втиснута в Московском Кремле среди старинных церквей и зданий с пол-ной беспардонностью.
Еще интересный пример: в Роттердаме, разрушенном во время вто-рой мировой войны, сделали “Старую гавань” – специально построили вокруг небольшого заливчика множество “матросских забегаловок”, вы-красили дома в соответствующий темный, словно изъеденный морем цвет, а в заливчик этот натащили скопом старые полусгнившие суда, лодки, катера и баржи. Хотя и видно, что все это – инсценировка, но сде-лано с большим вкусом и любовью.

Здравствуй, мама!
Это фотография времен войны. Так англичане спасались от бомб в мет-ро. Поезда не ходили, и рельсы (яма справа) покрыты щитами. Но интересно, что метро с тех пор почти совсем не изменилось, разве что платформы те-перь не деревянные, а бетонные. А стенки, тоннели, надписи – все то же! Тес-ные трубы тоннелей. В просторечии англичане так и называют свое метро “тьюб” – то есть “труба”.
Целую! Толя.

Открытка это выглядит чересчур праздничной – люди на платформе ведут себя абсолютно спокойно, а цвета на открытке очень яркие, сло-вом. Война не чувствуется. Видимо, у англичан свой стереотип воспри-ятия войны. В отличие от советских фильмов о войне, где в бомбоубе-жищах люди очень волнуются, глядят в потолок, то и дело гаснет свет, здесь создается впечатление абсолютной надежности и покоя – дети чи-тают книжку, взрослые пьют чай, рядом канарейка в клетке… Думаю, отец живо вспоминал свое детство под бомбежками в Киеве, когда всей семьей они прятались в собственноручно вырытом окопчике в форме бу-квы “Т”. Впрочем, эти сцены лучше всего прочесть в его романе.

Здравствуй, мама!
Существует легенда, что Тауэр будет стоять, пока в нем живут вороны. Кстати, ворон живет совсем не 300 лет, как некоторые думают. Его средний век – 20-30 лет. В Тауэре их охраняют, каждый имеет имя и “пенсию” на про-питание из королевской казны, вон как! На открытке снят служитель с са-мым старым вороном – ветераном Тауэра.
Целую! Толя.

Надо сказать, служитель выглядит весьма эффектно – в темно-синем мундире с алыми полосами, с монограммой и короной на груди, в цилиндре и перчатках. А вот ворон на его руке, видимо, совсем старый – выглядит неважно, как-то склонился набок и похоже, не испытывает ни-какой гордости от того, что его фотографируют “для истории”. Что ж, ста-рикам можно брюзжать по поводу всяких современных штучек, вроде фо-тоаппарата. В конце концов, тот, кто сам является официальной частью истории, вместе с пенсией от королевской казны получает и некоторые права на свое – далеко не самое лестное! – отношение к слишком быстро меняющемуся миру.

Здравствуй, мама!
Лондон все-таки чертовски красивый город. И мне тут жить нравится. Во всяком случае, я тут себя чувствую вдвое лучше, чем где-либо еще. Потому мне до сих пор Лондон не надоел, и я далеко от него не уезжаю. Но погоди, вот соберусь скоро, наконец!
Целую! Толя.

Глядя на эту открытку, поневоле согласишься с ним, ведь один из традиционный лондонских пейзажей, ночной вид собора св. Павла, про-сто бесподобен – залитый огнями высоченный купол с колоннами едва прорисовывается на фоне ночного неба, и выглядит это почти нереально, особенно если учесть, что внизу видна Темза, и в ее воде отражаются причудливыми полосами береговые огни… И раз уж речь зашла об этом знаменитом соборе, стоит тему продолжить, поскольку пока что отец из Лондона действительно никуда уезжать не собирался.

Здравствуй, мама!
Эта открытка – из серии о соборе Св. Павла. Так в английских церквях выглядит алтарь, слева и справа – певчие. Перед каждым лампа, книжка с текстами, и они сидят, а когда встают на колени – то на бархатную подушечку. Плюс еще орган, конечно. Звучит необыкновенно красиво все вместе.
Целую! Толя.

Не сомневаюсь в том, что звучит красиво. Однако тут интересно вы-глядит описание бархатной подушечки, вернее, даже сам факт ее при-сутствия. Подспудно сразу же представляешь себе, как в любой русской церкви народ бухается на колени на каменный пол безо всяких там по-душечек, а если расстараться – то и головой могут брякнуться со всего размаху. Как это у Гоголя: “По всей церкви было слышно, как козак Свер-быгуз клал поклоны”. Искренность и глубокое чувство слияния с богом во время молитвы, конечно, от подушечки не зависит - как, впрочем, и от интенсивности земного поклона. Однако, в глазах русского человека “по-душечная” предусмотрительность выглядит едва ли не грехом лицеме-рия…

Здравствуй, мама!
Это одна из церквей в Виндзорском замке, вернее, только один из ее при-делов. Смотри, какие витражи, деревянная резьба, лепка потолка, а у моля-щихся не только скамьи, но и лампы, потому что они всегда следят по тексту катехизиса за службой и поют, глядя в книжку.
Целую! Толя.

Действительно, на взгляд русского человека, внутреннее помещение церкви на открытке выглядит скорее как библиотека. Мне всегда каза-лось, что любая церковная организация вносит в процесс общения с Бо-гом слишком много формальностей. Любой ритуал, если к нему отно-ситься слишком почтительно, становится самодостаточным и оттесняет на задний план суть духовного общения. Так что лампы и подушечки, равно как и роскошь убранства, на мой взгляд, для церкви не очень под-ходят. Впрочем, роскошь характерна и для русских церквей.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – церковь попроще, маленькая церковушка на Флит-стрит, я в нее заходил, знаю. В воскресенье утром – всюду служба, колоколь-ный звон, а для ленивых служба транслируется по телевизору по очереди из разных церквей. Но неверующих теперь – тьма, и церкви все больше пустеют.
Целую! Толя.

Служба по телевизору – теперь и в России такое выглядит вполне естественно, как и неимоверное количество религиозных передач на российском ТВ. В отличие от Англии 70-х, церкви в России не пустеют – а вернее, так говорит официальная пресса, на самом же деле все посте-пенно приходит в норму, но агрессивность церковнослужителей порой не поддается никакому объяснению. В свое время они, конечно, подверга-лись гонениям в нашей стране, но это совершенно не является оправда-нием для того, чтобы самим становится гонителями. А это, к сожалению, происходит при переделе собственности. Когда церковники возвращают себе церкви, занятые под склады и амбары – наверное, это справедливо. Но когда они вышвыривают на улицу детские музеи или филиал студии “Союзмульфильм”, то есть учреждения культуры! – вряд ли это соответ-ствует христианским идеалам… Времена, наверное, такие.

Здравствуй, мама!
Это уголок в соборе “Вестминстерское аббатство”. В полу, обложенная цветами – могила Неизвестного солдата, а дальше в полу (без цветов) – могила Черчилля. Так у англичан заведено – самая почетная могила в полу церкви. Так сказать, прямо в доме у бога!
Целую! Толя.

Так заведено не только у англичан. Самый красноречивый пример – скромная плита в полу Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге. На плите – лишь три слова: “Здесь лежит Суворов”.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – вход в Лондонский городок развлечений. Впервые, когда я попал туда – голова закружилась. И я, как дитя неразумное, раз семь туда бегал. На всем покатался, во всем побывал. Невозможно описать, сколько там разных выдумок. Уходишь оттуда – качаешься, еле ноги тянешь, и живот болит от смеха. Люблю это место!
Целую! Толя.

После церкви с могилами – к описанию городка развлечений. Пере-ход, конечно, смелый и несколько надуманный, но что делать, если одна открытка написана на следующий день после другой? И хотя в этом по-вествовании я не придерживаюсь строгого хронологического порядка, здесь мне показалось весьма красноречивым такое соседство. Это в ду-хе отца – он любил резко менять темы разговора, следил за реакцией собеседника, иногда провоцируя его на такие перемены. Да и в работе своей часто придерживался того принципа, что в русской словесности в шутку назывался “Песнью акына”. Метод прост: “Что вижу – то пою!” В мировой культуре этому почти соответствует термин “Поток сознания”. Иногда из этого получается суперавангардная проза, иногда – путевые заметки и простенькая беллетристика. В конце концов, это не более, чем метод.

Здравствуй, мама!
Ты просила описать городок развлечений в Батерси-Парке. Но это, зна-ешь, трудно описать. Например, “Rotоr”, который ты приняла за танцы, - это такой аттракцион: круглая зала начинает крутиться, и всех людей в ней постепенно прижимает к стенам. Она крутится все быстрее, как сепаратор, и вот уже все буквально распластались по стенам. А тогда проваливается пол, и все так и висят по стенам, как приклеенные, ну тут и смеху полно, потому что все пробуют ползти, как-нибудь опуститься – и не могут. Но таких выдумок там без конца.
Целую! Толя.

Интересно, что примерно в то же самое время, когда отец писал эту открытку, я переехал из Киева в Москву, к матери, которая наконец-то смогла меня взять к себе после сложных перипетий с квартирой. Жили мы на Красной Пресне, недалеко от маленького парка на берегу Москвы-реки – парк этот сохранился и сейчас, и, несмотря на давящее соседство небоскребов Центра международной торговли, в нем по-прежнему уютно, тихо и большого бизнеса почти не ощущается. А в то время в парке был аттракцион под типично русским названием “Бочка”, который действовал так же, как и описанный отцом “Rotоr”, только вот пол не проваливался. Почему-то больше нигде я подобных каруселей не видел, а та “Бочка” в конце 70-х была сломана и более в парке не восстанавливалась. Ощу-щения же в ней были забавные – к стенам прижимало так, что казалось, будто бочка наклонилась в твою сторону, и многие пытались оторваться от стены и пройти как бы вверх – к центральной оси бочки. Но никому не удавалось.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – “Магазин старых диковинок” в Лондоне, реликвия диккенсовских времен. При слове “реликвия” вспомнил, что ты спрашивала, во-дятся ли в Лондоне клопы. Черт их знает, я не видел, и у нас их нет, и от зна-комых не слышал. Должны где-то быть! Но теперь от них есть совершенно безотказные средства. Вот у наших котиков были сперва блохи (с ними купили их). Продается порошок, посыпали один раз – и все, блох и в помине не стало. Нет здесь комаров, мошек начисто нет.
Целую! Толя.

Вот классический пример “потока сознания”. Между прочим, на ан-тикварном магазине на открытке вывеска: “Старинное и современное ис-кусство” - то есть, не только антиквариат, хотя сама лавочка выдержана строго в духе какого-нибудь “Оливера Твиста” или “Пикквикского клуба”. Что же до блох и клопов – тут, я уверен, отец был прав: должны где-то быть, гады! Хотя бы как дань британским традициям.

Здравствуй, мама!
На открытке – один из пассажей в центре Лондона. По обе стороны – ряды маленьких магазинчиков, всего 72. Пассажу этому уже 150 лет. Слева человек в шляпе с желтой лентой – это швейцар при ювелирном магазине, он же зазывает, весьма любезно, покупателей.
Целую! Толя.

Тут отцу было с чем сравнивать – в Киеве в таком пассаже распола-гался “Детский мир” – именно такой ряд магазинчиков по обе стороны пешеходной улицы. А вот крыши над ней не было, все под открытым не-бом. Москва же могла похвастаться ГУМом, а Ленинград – Гостиным двором, своего рода крытыми рынками. А сейчас подобным образом ор-ганизованы вещевые рынки в крупных городах – в частности, в Москве их множество, для них строят специальные павильоны, и, между прочим, швейцары в некоторых, самых модных, тоже присутствуют. Ну самым “писком” стал подземный торговый город, выстроенный на Манежной площади – там несколько этажей, ресторанчики, система фонтанов, туда ходят, как на экскурсии, а вот покупки там делать абсолютно бессмыс-ленно – цены запредельные, видимо, из-за дорогой аренды, ведь место считается весьма престижным. Ну а лондонский пассаж на открытке весьма напоминает ГУМовские галереи, только вот Мария Федоровна в Москве никогда не бывала, и отец, видимо, потому и не стал сравнивать английский пассаж с московским.

Здравствуй, мама!
Я, будучи в магазине “Хэродс”, покупаю его собственные открытки, да забываю объяснять. Это очень старый, знаменитый магазин (по всем эта-жам), где продается все – от кошек и селедки до бриллиантов. И вчера, и по-завчера я писал на открытках из “Хэродс” – с его видами.
Целую! Толя.

Самое интересное, что эти слова написаны на открытке с видом Тауэрского моста. Это тоже характерная черта “песни акына” – не очень обращать внимание на соответствие формы и содержания, аверса и ре-верса, слов и мысли, здесь мимолетное чувство гораздо важнее тща-тельно отделанной формы, в которую это чувство заключено… да и не заключено вовсе, нет, оно настолько свободно в своих проявлениях, что ограничений просто нет – “делай что хочешь и будь что будет”… правда, и последствия бывают не всегда радостные… но пока все замечательно, и в “Хэродс” подается национальный английский деликатес – селедка с бриллиантами!..

Здравствуй, мама!
Смотри, как смешно в “Хэродс” устроены прилавки. Это не выставка, а прилавок: покажи, какого рака ты берешь – и его заворачивают. А оформлять – это тут закон: не оформишь – не продашь, и англичане доходят в этом до пределов искусства, волей-неволей. Мы часто тут бываем, это один из самых старых и больших лондонских торгцентров.
Целую! Толя.

Между прочим, именно в “Хэродс” повел мою дочь старый друг отца Леонид Владимиров, когда она приехала в Лондон с туристической груп-пой. Они встретились, он показал ей Лондон, повозил по городу, а в “Хэ-родс” купил ей красивое колечко… теперь она его носит и ужасно этим гордится!
А прилавок на открытке и впрямь замечательный – эдакое изобилие раков и морепродуктов сверкает и переливается всеми возможными красками. “Искусство оформления” в ту пору в Англии уже давно было на высоте, зато теперь, в России, мы пожинаем плоды рекламной револю-ции, отчаянно вбивающей нам в головы “искусно оформленные” сведе-ния, из которых добрых две трети – откровенная ложь. Впрочем, гражда-не постепенно освоились и начали понимать, что никакая красивая упа-ковка истинного качества не заменит – и потому многие вещи, считав-шиеся очень хорошими, вдруг перестали покупаться. В этом смысле рус-ские люди оказались более устойчивыми к “искусству оформления”. Но тогда, в 70-х для жителей СССР реклама была далеким и пугающим при-знаком “той жизни”.

Здравствуй, мама!
Отвечаю про рекламы. Вот на этой открытке рекламы, доведенные до абсурда. Но это только в самом центре и на строго отведенных улицах, тор-говых. Они такими яркими пятнами по городу, и магазины кучами. А осталь-ное все – просто дома, как вот начало улицы Владимирской в Киеве. Похоже. Звуковых реклам нет, только то, что видят глаза. Правда, в самих магазинах часто играет радиола, но со звуком на улицах – борьба такая же, как и в Кие-ве. Сигналы запрещены, только моторы фырчат, да шины шуршат – и то грохот.
Целую! Толя.

Помнится, для меня даже в начале девяностых было почти потрясе-нием узнать из этой открытки, что залитые рекламными огнями улицы – это лишь “в строго отведенных местах”, не более того, а дальше – даль-ше протекает обычная и спокойная жизнь, “как в начале улицы Влади-мирской”. Советская пропаганда долго внушала нам, что все улицы всех западных городов выглядят именно так, как на этой открытке – море ог-ней, блестящих надписей с неизменной “Кока-колой” и т.п. Представить себе, что есть там и спокойные улочки, было нелегко – и, однако, при-шлось поверить, особенно, когда там сами побывали тысячи наших со-граждан. Так что реклама рекламой, торговля – торговлей, а все осталь-ное – как и везде, наверное…

Здравствуй, мама!
Англия – это поистине страна цветоводов. Нет дома, где бы ни выращи-вали цветы, и каждый клочок земли – если не травяной газон, то клумба. И вот есть Цветочный базар в Лондоне по воскресеньям, где мы просто теряем-ся, такие там чудеса цветочные продаются, и когда едем домой, наш автомо-биль похож на катафалк, потому что полный горшков с цветами.
Целую! Толя.

Конечно, катафалк – это, пожалуй, чересчур смелое сравнение, впрочем, вполне в духе британского “черного юмора”. Но тут интереснее вот что: рынок работает по воскресеньям, ну в точности как сейчас (да и раньше) многие “тематические” рынки в России, например, знаменитый на всю Москву радиорынок в Митино. А вот цветочного рынка в Москве, кажется, нет, хотя всевозможные цветы, продаются едва ли не каждом углу. Вот только выращивать их на клумбах в Москве как-то не очень по-лучается, во всяком случае – в массовом, так сказать, порядке.
Между прочим, здание Парламента на этой открытке, сфотографи-рованное ночью, выглядит каким-то фантастическим цветком – оно под-свечено ярко-желтыми огнями на фоне почти черного неба, и цветок этот, кажется, расцвел под холодным английским дождем совершенно не случайно, он смотрится, как настоящее британское чудо света.

Здравствуй, мама!
Так выглядит в воскресенье угол Гайд-парка, где собираются любители речей. Каждый может на что-нибудь вылезть (а то и с собой приносят ящик, лесенку) и говорить речь. О чем только ни говорят – и о Страшном суде, и в защиту животных, а то бывают серьезные политические митинги. Тут мож-но целый день проторчать, аж голова распухнет.
Целую! Толя.

Интересно, что когда в начале “перестройки” в Москве на Арбате появились первые уличный ораторы, это произвело эффект разорвав-шейся бомбы – настолько новой и неожиданной была сама возможность выйти на улицу и говорить бог знает о чем. Помню ту атмосферу совер-шенно сумасшедшей свободы, которая тогда еще не стала нормой (да и сейчас еще не стала) в России. Дело было в том, что люди просто радо-вались возможности поговорить друг с другом в обстановке полуразре-шенного митинга, когда форма протеста стала не очень опасной, но ощущение чего-то не вполне дозволенного оставалось. Показательно для Москвы, что эта атмосфера куда-то улетучилась, когда стало ясно, что за этот импровизированный “Гайд-Арбат” никто никого арестовывать не собирается. Свобода слова, ставшая нормой, быстро приелась, в ней не было привычной нам изюминки возможного запрета, как не было и многолетней традиции, подобной британской, конституционно-монархической. Поиграли в разговоры, но быстро приелось. А вот анг-лийские ораторы – люди более упрямые, веками воспитавшие в себе страсть к публичным выступлениям, независимо от “тысячелетья на дво-ре”.

Здравствуй, мама!
Вот типичная уличная картинка для Лондона. По субботам и воскресень-ям художники развешивают по бульварам и вдоль парков свои картины и про-дают. Чаще всего покупают туристы. Чего только не малюют и кто только не малюет! Можно так идти вдоль несколько часов – и рассматривать, как на выставке. Интересно. Я часто хожу смотреть.
Целую! Толя.

И это для Москвы не новость – в те же самые годы (начало 90-х) Ар-бат был заполонен такими картинами, да и сейчас их много на Арбате. Точно такое же столпотворение было и в тогдашнем Ленинграде, пом-нится, однажды на Невском ко мне пристали сразу трое художников с предложением создать мой “экспресс-портрет”, но им не повезло – я гор-до ответил, что сам живу в Москве на Арбате, и таких художников виды-вал в день по нескольку десятков. Хотя почему это должно было стать аргументом для отказа? Впрочем, они не спорили – людей на таких ули-цах всегда много.
 
Здравствуй, мама!
На этой открытке - уличный художник, который тут же рисует, тут же и продает. Если захочешь иметь свой портрет – сядешь, через час и порт-рет будет готов. Конечно, это не Пикассо, а такие же мастера искусств, как уличные фотографы-“пятиминутки”. И цены соответствующие.
Целую! Толя.

Что до Пикассо… многие люди некоторые произведения уличных мастеров почитают куда как выше, чем странные картины великого ис-панца, а иные его творчество вообще искусством не считают. Портреты же и прочие жанры уличной живописи – непременная деталь многих ев-ропейских городов (надо же, про Монмартр чуть не забыл!), и Москва со-вершенно органично впитала в себя эту уличную забаву. Вот только слишком много денег туманного происхождения вьется вокруг подобных мест в российских городах, и дух торговли постепенно вытесняет аромат свободного малевания. А ведь в самом начале “перестройки”, когда на Арбате все только появлялось, да и сам Арбат приобрел неведомый до-селе вид пешеходной улицы, художники скорее выставлялись, чем торго-вали… и куда это все делось – промелькнуло и исчезло. Как сон, как ут-ренний туман…

Здравствуй, мама!
Вот уже настоящий музей – типичный старинный омнибус. Помнишь, у Диккенса все время эти омнибусы, и в других английских книгах. Вот какие они были.
Целую! Толя.

Какие же? В общем, ничего особо привлекательного: та же телега, только крытая и, конечно, изукрашенная донельзя… даже чересчур аля-повато. Однако же, прообраз нынешнего автобуса, так что уважать при-ходится. На нынешних автобусах и троллейбусах вовсю рисуется беско-нечная реклама, иной раз выполненная в традициях тех самых уличных художников, и редко кому она идет. На омнибусе же несколько надписей, выполненных в стиле старинных гербов – то ли названия остановок на маршруте, то ли та же самая реклама, во всяком случае, слово “bank” чи-тается вполне отчетливо. Так что же – реклама? А разве не может омни-бус останавливаться как раз напротив некоего банка? Так что маршрут-ное расписание вполне может быть и скрытой рекламой…

Здравствуй, мама!
А этот трамвай – 1883 года, со вторым открытым этажом, он стоит в музее транспорта. А симпатичный, и даже жаль, что такие теперь не ходят. На крыше, должно быть, приятно было ехать. В хорошую погоду, ясно
Целую! Толя.

Своеобразным духом импрессионистского “пленэра” веет от послед-них слов, от торопливо смазанной последней фразы, где почему-то не поставлена точка, хотя вообще-то в открытках отец был аккуратен – ведь Мария Федоровна была учительницей и за грамотностью следила по привычке внимательно. Отец очень любил открытые пространства, с воздухом, с ветром, с большим количеством солнца – любил, наверное, оттого, что осознанное стремление к свободе со временем развивалось и закалялось в нем сразу двумя тоталитарными обществами, в которых ему пришлось вкусить плоды цивилизации. Эдак и до клаустрофобии не-далеко, раз уж верхний, открытый этаж трамвайного вагона воспринима-ется с заметным энтузиазмом.

Здравствуй, мама!
Вот трамвай, так трамвай, 1926 года. Лучше теперешних в сто раз. Си-дишь на крыше, воздухом дышишь. В таком бы ехать по лесу в Пущу-Водицу на 11-ю линию, правда? Летом, однако…
Целую! Толя.

А ведь я помню, как мы с отцом в Киеве ездили зачем-то в Пущу-Водицу (один из дальних городских районов, в те годы это была почти дачная местность). Трамвай – правда, к сожалению, не имеющий верхне-го открытого этажа! – долго-долго ехал сквозь лес, солнце слабо проби-валось сквозь желтую листву (значит, дело было осенью), и мы с отцом вначале что-то бурно обсуждали, а потом оба притихли, и остаток пути молчали, глядя по сторонам с каким-то глуповатым чувством “щенячьего восторга”.

Здравствуй, мама!
Вчера я послал тебе трамвай, который лучше теперешних, а вот – авто-мобиль, который был сделан в 1904 году, твой ровесник, и если бы автомобили были сегодня все такие, то тоже было бы хорошо – никто бы не погибал на дорогах, а разве набивали бы себе шишки. И куда этот мир спешит?
Целую! Толя.

Вот так образец типично английского консервативного рассуждения! Он тем более странен в отцовской “озвучке”, что отец-то всегда был сто-ронником технического прогресса и многие его достижения встречал с радостью, как видно и из некоторых его открыток. Но, видимо, часто со-прикасаясь в Англии с почти музейными редкостями, которые тем не ме-нее находились не в музеях, а вполне органично существовали в новом времени, отец не мог иной раз не почувствовать и не исторгнуть из глу-бины души эту патриархальную ностальгическую нотку.
А смешнее всего звучит заявление о том, что он послал матери трамвай! В посылке, что ли?

Здравствуй, мама!
Англичане очень любят старые автомобили, устраивают их соревнования, выставки, а то, бывает, какой-нибудь пижон и едет на такой колымаге по улице, очень гордый, привлекая всеобщее внимание. На открытке – “Кадиллак”.
Целую! Толя.

Ну вот, кажется, ностальгия преодолена, и выехавший на лондонские улицы счастливый обладатель старинного “Кадиллака” во всеуслышание объявлен пижоном! Хотя, конечно, дело попросту в том, что отец обладал почти идеальным чувством меры, и хорошо понимал, что старинная машина, скажем, на выставке или в музее – это одно, а вот на современ-ной улице Лондона – уже совсем другое, и самолюбование “пижона” по-лучило достойную оценку, которая, кстати, носит и частичку родного со-ветского “народного” лозунга “Не высовывайся!”

Здравствуй, мама!
Такую картину не редкость увидеть на дорогах Англии. Старый автомо-биль – это верх шика. Купить такой – впятеро дороже современного, и кто имеет такой – ужасно гордый, пижонит себе вовсю, как эти на открытке, и все ему завидуют.
Целую! Толя.

В общем, легко тут запутаться в собственных чувствах: то ли осуж-дать, то ли завидовать счастливому “пижону”. Кстати, на открытке вид у водителя и пассажиров шикарного антикварного авто вовсе не гордый – скорее, озабоченный. Чем? Может, они переживают, что машины вокруг легко их обгоняют, а может, просто сомневаются в способности своего “антика” добраться до конечной точки маршрута…

Здравствуй, мама!
Как тебе понравится такое чудо: паровоз на дороге?! Это паровой ста-ринный трактор. И такие еще сохранились в Англии, я сам не раз встречал на дорогах. Едет медленно, всех задерживает, и пыхтит, и свистит точно, как паровоз. Забавно!
Целую! Толя.

Ну а трактор действительно выглядит куда как колоритно – дымит, проезжая по какой-то сельской местности, а за ним чинно выстроились “гуськом” потрепанный джип и огромный грузовик, похожий на военный – едут, кажется, спокойно и не обгоняют. Интересно, а кочегар у этого трак-тора полагается в составе экипажа? Судя по форме, работает этот аппа-рат по принципу паровоза, только, видимо, топливо – не уголь, иначе ко-чегар просто не поместится. Признаться, нигде ничего подобного я рань-ше не встречал.

Здравствуй, мама!
Эта живая старина популярна в Англии. Рядом с автомобилем трусит себе лошадка. Правда, на крупные автострады им въезд, конечно, запрещен, но в сельских местностях, по малым дорогам – ездят сколько угодно, это особое удовольствие и шик.
Целую! Толя.

Действительно, леди и джентльмен в коляске, изображенные на от-крытке, едут с удовольствие и сознанием своего исключительного поло-жения на дороге. Помнится, лишь в армейские годы я иногда ездил на телеге или санях – от скотного двора до кочегарки и обратно! – и эта чис-то хозяйственная поездка доставляла мне немалое удовольствие. На-верное, проехаться по сельской дороге в солнечный денек в такой коля-ске, запряженной парой красивых лошадок – несказанное удовольствие, и непонятно, как это нынешние “новые русские”, живущие в подмосков-ных коттеджах, не завели себе конные экипажи. Видимо, чтобы получать это удовольствие нужны истинные ценители.

Здравствуй, мама!
А вот еще один вид из Нью-Фореста: стоянка автомобилистов с прицеп-ными домиками. Эти домики называются “караван”. В “караване” есть тах-та, шкаф, маленькая газовая кухня, душ, радио. Цепляешь его к автомобилю и едешь, куда глаза глядят. Образовалось целое племя “караванщиков”, которые так и живут годами на колесах. У нас пока нет каравана, но подумываем ку-пить, с ним бродяжничать одно удовольствие, летом, конечно.
Целую! Толя.

Интересно, что в последней фразе отец уже и не взял слово “кара-ван” в кавычки – видно, название для него быстро стало именем собст-венным, и наличие своего каравана для него в мыслях стало делом обы-денным, как для какого-нибудь восточного караванщика нормой является вереница верблюдов… Он легко схватывал любую идею, и реализация ее никогда для него не являлась большой проблемой – было бы желание.
Сами же домики-прицепы на колесах выглядят на открытке точно так же, как и сегодня, и именно такими домиками были оснащены участники “Каравана мира” – Международного фестиваля уличных театров, органи-зованного в 1989 году замечательным русским клоуном Вячеславом По-луниным. Я тогда немного поработал на этом фестивале, пожил в таком домике и, честно говоря, не получил от этого особого удовольствия – но, наверное, в таком большом “таборе” это совсем другой коленкор по сравнению со спокойной и бесцельной семейной поездкой “куда глаза глядят”.

Здравствуй, мама!
Получила ли ты мои открытки о “зоопарке на воле”? У меня остался пу-теводитель оттуда, решил вырезать и послать тебе несколько картинок. По-путно опишу все еще раз.

(Не нашел я ни открыток, ни картинок – придется почитать описа-ние.)

Итак, недалеко от Лондона было обнесено высокой сеткой несколько ты-сяч гектаров лесов и полей, и туда выпущены разные звери. Они живут совер-шенно вольно, только для теплолюбивых построены домики, где они прячутся, когда холодно. Ну и, конечно, их кормят до отвала, поэтому львы, например, ужасно ленивы, миролюбивы и большей частью валяются на траве, как сытые коты.
За плату при входе можно ехать на эту территорию – но только в за-крытом автомобиле или автобусе. Выходить или открывать окна категорически запрещается, а если вдруг испортится автомобиль, то надо сигналить и ждать, пока не приедет охрана, чтобы взять на буксир. Оказывается, этого вполне достаточно для безопасности.
И вот сотни, тысячи автомобилей приезжают в этот парк. Впечатление невероятное – словно в Африке побывал. Разляжется на дороге носорог – и изволь его объезжать. Жирафы заглядывают в окна. Обезьяны скачут по крыше, путаются перед колесами – только и гляди, как бы не наехать.
На картинках, которые посылаю, все абсолютно так, как мы видели. Если бы я взял фотоаппарат, то, собственно говоря, снял бы то же самое.
Целую! Толя.

Помнится, еще в детстве среди самых моих любимых книг были “Зоопарк в моем багаже”, “Гончие Бафута” и другие произведения Дже-ральда Даррелла, замечательного английского натуралиста. В одной из них он описывал как раз такой английский зоопарк и все тонкости работы в таком заведении. С тех пор я и мечтаю попасть туда, причем почему-то мечты связаны в основном с национальными парками в Африке – в Ке-нии или ЮАР, а вот про Англию как-то не вспоминалось. Наши, россий-ские зоопарки до такого пока еще не дошли, а ведь российские просторы вполне позволяют завести нечто подобное, да не только возле Москвы или Питера – ведь в России много разных климатических зон. Но бурный всплеск зоологического туризма в нашей стране, увы, все еще в отда-ленном будущем.

Здравствуй, мама!
Вот еще вырезки из путеводителя по “зоопарку на воле”. Пожалуй, самое интересное – это когда твой автомобиль атакуют обезьяны. Львы, слоны, носороги, бегемоты – те не обращают никакого внимания на автомобили, а обезьяны знают, что нет-нет, да и приоткроется окно, и высунется яблоко или конфета. Поэтому обезьяны скачут по автомобилям, тарабанят в окна, заглядывают, гримасничают – ну сил нет ехать дальше, сидишь и хохочешь. Мы запаслись конфетами, раздали их, наверное, килограмм, поэтому наш ав-томобиль оказался в центре внимания всего обезьяньего стада и просто не мог двинуться с места, боясь на какую-нибудь из них наехать.
Зато потом пришлось и расплачиваться: они так затоптали и загадили крышу и капот, что чуть ли не час отмывал, когда мы вернулись в Лондон.
И все равно за такое удовольствие – не жалко. Поедем снова, согласен снова отмывать, потому что очень уж забавные они. А сколько радости де-тишкам! Там есть еще отделение молодняка – и там уже можно ходить сре-ди маленьких зверей, брать в руки – вот как на картинках. Отлично это при-думано.
Целую! Толя.

Тут замечательно звучит фраза о том, как автомобиль не мог дви-нуться, боясь наехать на обезьян, - чувствуется, что и машина для отца, как для настоящего автомобилиста, существо явно не чужое. Интересно, назвал ли он как-то свою машину? Автомобилисты часто дают машинам имена, чего, кстати, не избежал и я. Позволю себе небольшое отступле-ние, тем более, что оно отчасти связано с животным миром. Первую мою машину – “Москвич” - я назвал Антон Сергеевич – в честь, так сказать, Пушкина и Чехова. Когда пришел черед покупать новый автомобиль, подвернулся мне под руку не очень новый, но в хорошем состоянии “Опель-Аскона”, и, уже договорившись с его хозяйкой о покупке, я решил, что будет мое новое авто носить имя Сергей Антонович.
Теперь надо отступить еще лет на семь назад. Как-то на Арбате ку-пили моя жена и дочка кошечку, целых три рубля отдали! Дома назвали ее Нюшей, и месяца три жила она у нас, и горя не знала. Однако как-то раз играл я с этой кошечкой, глядь – и говорю домашним: “Ба! Да какая же это Нюша!”. Животное было подвергнуто тщательному освидетельст-вованию, и пришлось признать, что это кот. Но к имени он уже привык, поэтому называться он стал Нюшик.
И представьте себе мое удивление, когда хозяйка “Опеля”, приехав ко мне оформлять документы на машину, заявила, что машина эта – не мальчик (“Опель”), а девочка (“Аскона”), и зовут ее… правильно, Нюша!
И вот пришел я домой и сказал своему коту: “Ну вот, Нюшик, теперь у тебя есть сестричка!”

Здравствуй, мама!
Я посылаю эту открытку не из-за триумфальной арки и отеля “Кэмбер-ленд” (они малоинтересны), а потому, что тут посередке едет старое черное такси. Шофер сидит справа, слева от него без дверцы – место для багажа, а задняя часть на 5-6 пассажиров отделена от шофера и от багажа. Интерес-но, что животные у них тоже считаются пассажирами, и если ты везешь кота, собаку, курицу или даже канарейку в клетке изволь доплачивать по 9 пенни с носа.
Целую! Толя.

Действительно, и арка, и отель на открытке не выглядят такими уж достопримечательностями. Зато черное такси являет собой центр фото-композиции, особенно на фоне едущих рядом разноцветных автомоби-лей, как нарочно раскрашенных в весьма яркие цвета. Канарейка же в клетке сразу навела меня на воспоминания о том, как мы с отцом еще в старые годы на Куреневке ходили на расположенный там неподалеку Птичий рынок. И каждый раз отец покупал нескольких птиц в клетках, мы приносили их домой – и торжественно выпускали на волю. Между про-чим, страсть этому была у отца еще в детстве – те. кто читал “Бабий Яр”, помнит рассказ о Вовке Бабарике, страстном птичнике, у которого отец как-то раз тайком выпустил из клеток всех птиц. И в английском доме у отца канареек в клетках не было.

Здравствуй, мама!
Вот это лондонское метро. “Тьюб” – то есть “Труба”. По стенам рек-ламы. Над платформой голубое табло, где надо читать, куда идет данный поезд, а иначе сядешь не в тот, который тебе нужен. Едет он не так быстро, как шумно, дребезжит, как трамвай. И невероятно сложная система линий, как паутина.
Целую! Толя.

Метро отец не очень любил – наверное, по все той же причине: клет-ка остается клеткой, даже если из нее на симпатичном красном поезде куда-то можно приехать. Если, конечно, правильно сядешь на этот поезд и не запутаешься в паутине. Кстати, будучи в Роттердаме, я так на метро и не проехался – вначале не хотелось, затем было решился, но тут авто-мат по продаже билетов повел себя как базарный шулер – деньги ото-брал, захрипел что-то невнятное и сломался. Подоспевший служитель долго с ним сражался, потом разочарованно вздохнул, куда-то сходил и принес мне деньги. В общем, к тому моменту я уже раздумал ехать – и в самом деле: на что мне эта “труба”?..

Здравствуй, мама!
На этой открытке – на Оксфорд-стрит два разных типа лондонских ав-тобусов. Двухэтажные – с кондуктором, и цена билета зависит от расстоя-ния поездки. Одноэтажный – без кондуктора, билет 5 пенсов на любую поезд-ку. На нем спереди даже написано “5 р”. Но я люблю больше двухэтажные.
Целую! Толя.

И понятно, почему – по сравнению с обычным автобусом двухэтаж-ный выглядит настолько экзотично! К тому же верхний этаж хоть и не от-крытый, как у того трамвая, что стоит в музее транспорта, а все же обзор оттуда лучше… свободнее, так сказать!

Здравствуй, мама!
Ты как-то спросила про второй этаж автобусов – бывает ли открытый. В Лондоне – нет. Только окна открываются, ибо на втором этаже можно ку-рить. Но в приморских районах и на дачных линиях – второй этаж без крыши, начисто открыт, и я такие автобусы обожаю. Правда, когда холодно, или в дождь – никто на крыше не едет, разумеется.
Целую! Толя.

Разумеется, это обычная и оборотная сторона свободы – открытость всем ветрам, холодам и дождям. Но все же, как представлю себе, какое это, наверное, несказанное удовольствие – прокатиться вдоль английско-го побережья на открытом втором этаже автобуса, сразу дух захватыва-ет, и начинаешь давать себе торжественные обещания в стиле пушкин-ского царя Салтана: “Если только жив я буду, чудный остров навещу…”

Здравствуй, мама!
Вот на открытке типичный английский поезд. Ходят они очень быстро, а всю Великобританию можно пересечь в одну ночь, так что большинство мест – сидячие. Удобные мягкие кресла, вагон-ресторан, строго разделенные вагоны для курящих и некурящих. Поезда бывают зеленые, голубые, кофейные, серебристые, красные – разных цветов. Они мне нравятся, хотя я ими пользуюсь редко.
Целую! Толя.

“Молчали красные и синие, в зеленых плакали и пели…” Блок прихо-дит на память почти автоматически, и смысл этих строк даже не воспри-нимается. Поезд же на открытке игрушечно-желтого цвета, да еще на фоне изумрудно-зеленой травы, залитой солнцем… совершенно нере-альное ощущение, словно не фотография, а картинка, я даже внима-тельно прочел все надписи на обороте открытки и лишь когда увидел фамилию фотографа, поверил, что эта совершенно романтическая от-крытка – совершеннейшая реальность.

Здравствуй, мама!
Вот еще открытка с современным поездом. Ходят они чертовски быст-ро, и почти все вагоны – с мягкими диванами для сидения. Спальные есть лишь на шотландских и трансевропейских линиях, а в самой Великобритании везде доедешь за несколько часов. Места нигде не нумеруются, потому что всегда свободно.
Целую! Толя.

Серьезное замечание – насчет ненумерованных мест. Положим, в электричках в СССР и в России места тоже не нумеруются, вот только нельзя сказать, что всегда свободно – бывает в час пик или в разгар лета в вагон и не зайти. Интересно также, что отец ошибочно противопостав-ляет Шотландию и Великобританию, откуда это? Просто ошибка, или традиционный английский взгляд свысока на все шотландское незаметно проник и в сознание советского эмигранта?

Здравствуй, мама!
Это английская электричка. Желтый перед, чтобы видно было издалека, левостороннее движение. Езди на аккумуляторах, без проводов. Внутри мягкие сиденья с подголовниками, и половина вагонов для курящих с пепельницей при каждом сиденьи, а в середине поезда – буфет. А паровозы теперь только в му-зеях.
Целую! Толя.

Наши российские расстояния давно стали притчей во языцех, и я в свое время почувствовал это на себе – вернее, почувствовал, как гово-рится, “от противного”. По дороге из Амстердама в Роттердам мы ехали на таком же поезде “с мягкими сиденьями с подголовниками”, и за полто-ра-два часа проехали несколько городов, названия которых на слуху еще со школьной или институтской программы: Лейден, Маастрихт, еще не-сколько подобных, боюсь только соврать насчет названий. Это на слух все воспринимается очень серьезно, а на деле все это – крохотные го-родки, ради которых в России не всякий поезд остановится. Что ж, в каж-дом подобном подходе к мысленному освоению пространства есть своя прелесть.

Здравствуй, мама!
В Англии часто уживаются рядом самая “космическая” современность со старым и заслуженным. Вот очень старый пароход “Бристольская Королева”, который по сей день плавает да трудится, и бури его не берут.
Целую! Толя.

Пароход действительно выдающийся – двухтрубный красавец с очень изящными линиями. И про бури – не шутка, я полагаю, ведь идет эта “королева” по морю, а не по Темзе, и берега вокруг весьма дикие, в общем, случись что – рассчитывать придется только на себя, никакой ко-ролевской прислуги тут не полагается.
Зато на следующей открытке – самый что ни на есть классический парусник, окруженный толпой народа, так что и воды-то не видно, кажет-ся, что он вообще стоит на берегу, на каком-нибудь постаменте, посколь-ку корабль-то весьма заслуженный.

Здравствуй, мама!
Я бывал в Портсмуте и был на этом корабле-музее, а теперь с запоздани-ем увидел и купил открытку с его изображением. Это “Виктори”, легендар-ный флагманский корабль адмирала Нельсона, участвовавший в Трафальгарской битве и пр. – из времен былого морского величия Англии.
Целую! Толя.

Все-таки некоторая ирония постоянно витает в отцовских открытках. Про “былое” величие – это он неспроста. Видывал он на своем веку таких “величий” довольно много – и советские, и фашистские власти все уши прожужжали разговорами про свое “величие”, нормальному человеку по-сле такого даже самое правдивое историческое повествование про “вла-дычицу морей” кажется чем-то искусственным и достойным если не ра-зоблачения, то хоть какой-то иронии. В конце концов, все постепенно становится достойным эпитета “былое”…

Здравствуй, мама!
Вот очаровательный старинный парусник “Китти Сарк”, считавшийся одним из самых быстроходных судов мира до изобретения парохода. Он возил чай и пр. из Индии. Стоишь возле него – и голова кружится, такие изумитель-ные формы корпуса. Теперь он – на вечном хранении, в Гринвиче под Лондоном, музейное судно.
Целую! Толя.

Корабль этот знаменитый называется, конечно, “Катти Сарк”, а не “Китти”, но это уже отцовские проблемы с английским языком. Красоты “Катти” неописуемой, а на открытке хотя и видно, что она стоит на берегу, как в музее, кажется, что корабль летит над волнами, и морская слава Британии тут явлена во всей своей красе.

Здравствуй, мама!
Были два самых быстроходных трансатлантических лайнера – “Куин Мэ-ри” и “Куин Элизабет”, и вот они устарели, проданы под плавучие гостиницы, а между Европой и Америкой ходит вот эта “Куин Элизабет 2-я”, но и ей грозит крах. Теперь все предпочитают летать самолетами. Только не я. А я больше люблю поезда и пароходы.
Целую! Толя.

Что и говорить, “Куин Элизабет 2-я” на открытке выглядит чудо как хорошо, однако недаром отец пишет про ее грядущий крах – в качестве пассажирского средства передвижения пароходы постепенно отошли в прошлое. Другое дело – туризм. На таком красавце-лайнере прокатиться по океану, наверное, мечтают многие. Но что делать – и он устаревает, и, наверное, сейчас он тоже превращен в гостиницу. А то и пошел на слом. Открытка-то написана в 1972 году…

Здравствуй, мама!
Читало я английские шутки, и вот одна из них. Называется “Флирт ко-раблей”. Пароход встречает парусную яхту в море. Посылает радиограмму: “Бесподобно красиво выглядите!” В ответ с яхты приходит радиограмма: “Проказник, вы, наверное, всем это говорите!”.
Но, правда, когда по морю идет такая вот “Сюзанна” – нельзя не залюбоваться.
Целую! Толя.

Тонкий английский юмор, замешанный на английских морских тради-циях, вполне понятен не только англичанину. На открытке же яхта такой чарующей красы, что поневоле так и тянет последовать примеру проказ-ника-парохода. Впрочем, на ней так много парусов, что поневоле пред-ставляешь себе, сколько же людей надо, чтобы с ними управляться. Для кого как, а для меня это серьезный минус парусного флота – в том смыс-ле, что сам я никогда бы с парусами не управился, а значит, красота бы-ла бы для меня безнадежно потеряна.

Здравствуй, мама!
Красивые яхты, правда? А за ними – автомобильный паром-пароход. На него въезжаешь в автомобиле, там внутри все брюхо его забито автомобиля-ми, и пока он плывет – ты обедаешь или смотришь кино, потом он причалива-ет, ставят мостки, и из него, как тараканы, сыплются тучей автомобили. Называется “Кар-ферри” - “Авто-паром”.
Целую! Толя.

Это сегодня при словосочетании “морской паром” многие с содрога-нием вспоминают трагедию затонувшего парома “Эстония”. Паром же на открытке, наполовину скрытый за силуэтами двух симпатичных яхт (но не таких обворожительно-прекрасных, как “Сюзанна” с предыдущей открытки), выглядит очень по-домашнему, как старые и очень удобные тапочки возле камина, если такое сравнение применимо к морской тематике. Кроме того, мне в этой открытке неотразимым кажется термин “мостки” - применительно к морскому парому такое откровенно “деревенское” словцо выглядит удивительно добродушным и симпатичным. В этом же эмоциональном ряду лежит и сравнение машин с разбегающимися тараканами.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – один из автопаромов, курсирующих между Англией и Францией. Тут пишется, что он берет 180 автомобилей и 940 пассажиров. Скоро уже придут времена, когда и мы въедем на такой паром – и отправимся по Европе. Пока не спешим, т.к. и здесь много дел.
Целую! Толя.

И все же вся морская слава Британии отцом явно воспринималась лишь как средство доставки к новым впечатлениям. Ну а каково, инте-ресно было бы знать, Марии Федоровне было читать слова ее сына о том, что в Европу он не едет, поскольку и в Лондоне у него много дел? Другая жизнь, которую даже и представить ей было трудно. А почтальо-ны, которые, я уверен, с огромным интересом читали эти открытки – что чувствовали они в этот миг? Тягу к странствиям, совершенно невозмож-ным в тогдашнем СССР? Завистливое раздражение? Или жалость к блудному куреневскому сыну, который ни на каком пароме никогда боль-ше не сможет переправиться назад, на берега Днепра?

Здравствуй, мама!
На открытке – маленький “ховеркрафт”, т.е. судно на воздушной подуш-ке. Такие курсируют в море, как автобусы, быстрые, ревут, как самолет, и этим неприятны. Этот берет 38 пассажиров, а есть гиганты, паромы через Ла-Манш.
Целую! Толя.

Даже сегодня “ховеркрафт” выглядит чем-то фантастическим, а в 1973 году, наверное, он был для советских получателей отцовский от-крыток, порождением какого-то совершенно иного мира. Однако же в том-то и действенность отцовских открыток, что одним-двумя словами он создавал впечатление, будто бы этот фантастический мир, возникающий в его открытках – что-то очень-очень простое и доступное, что-то вполне возможное и естественное для всех людей – в том числе и для советских. Строго говоря, эти открытки должны были действовать как своего рода подметные письма, и в который раз приходится удивляться, что цензура дремала. Или я преувеличиваю, и открытки воспринимались просто как не относящиеся к реальной жизни сказочки?

Здравствуй, мама!
В Англии популярна игрушка – с помощью пинцетов и палочек монтиро-вать в бутылке кораблики. Вот на открытке один из таких мастеров. И та-кой корабль, бывает, выстроят в бутылке, что диву даешься: как это все можно было пропихнуть через горлышко!
Целую! Толя.

И действительно диву даешься! Чувствуется в открытке и восхище-ние мастером, и едва заметная ирония по поводу всеанглийской морской гордости. Однако всеобщее увлечение существует не просто так – ему порой надо последовать, чтобы слегка приблизиться к английскому обра-зу жизни, почувствовать его и понять его прелесть.

Здравствуй, мама!
Англичане очень любят мастерить разные модели, особенно кораблики. В редком доме нет модели, стоящей где-нибудь на книжном шкафу. И у нас уже есть шикарный парусный фрегат, метр длиной (подаренный), куда похлеще этого, что на открытке, корытца.
Целую! Толя.

Я сразу обратил внимание на тщательно выделенное скобками сло-во (подаренный). Все понятно: сам я, словно пытается намекнуть отец, такую ерунду в жизни бы не купил, что уж тут делать с этими англичанами – раз подарили, надо поставить. А и подарок, впрочем, достойнейший, не сравнить с корытцем… В общем, частица морской славы Англии в свое время нашла приют и в отцовском доме – и, судя по его рассказу, весьма достойная частица. Достойная того, чтобы поместиться на покой в отцовском доме.

Здравствуй, мама!
Это – трехместный “Форд” 1910 года. Как мало прошло времени, а ав-томобили заполонили мир. В Лондоне, бывает, на улицах больше автомобилей, чем пешеходов. Новые дома без гаража теперь не строятся, возле театров, стадионов и т.п. – должны быть огромные площади для стоянки машин. Воз-ле базаров – тоже, обязательно! А я вот, как купил автомобиль, за все время с того дня ни разу не ездил автобусом. Поездом и в метро один раз.
Целую! Толя.

С грустью читаю я строки об обязательных гаражах и местах для парковки. Особенно про “возле базаров”. Уже упомянутый мной как-то раз Митинский радиорынок в Москве в выходные дни парализует всю жизнь огромного микрорайона – гигантская пробка перекрывает единственный выезд из Митино в город, поскольку автомобили вокруг рынка паркуются на этой дороге – на Пятницком шоссе, и выехать порой бывает просто невозможно. Все разговоры о том, что вокруг рынка должна быть сеть парковок, повисают в воздухе и уходят “в никуда”. Что уж говорить о гаражах в домах – вокруг каждого многоквартирного дома такое столпотворение машин, что порой не знаешь, где приткнуться, а пешеходам просто невозможно выйти из подъезда. Стали было строить многоэтажные гаражи, однако место в таком гараже стоит, пожалуй, побольше иной машины. Да и расположены эти гаражи вдали от домов – стало быть, рано утром, собираясь на работу, до гаража надо еще добраться… В общем, проблема эта в Москве, даже в новостройках где, казалось бы, можно предусмотреть гаражи в домах, представляется пока совершенно неразрешимой.

Здравствуй, мама!
Тебе как-то понравилась открытка с берегом океана, и ты спросила, как из таких мест люди добираются в город. Обычно имеют автомобиль. И вся Англия исполосована дорогами, вот как на этой открытке. Я недавно прочел, что автомобильное движение в Англии самое большое в мире: в 2 раза больше, чем в Америке, и в 7 раз больше, чем в Европе.
Целую! Толя.

Кстати, по открытке совершенно нельзя сказать, что Англия так уж “исполосована” - ничего особенного, дорога как дорога, проходит через поселок, две старушки переходят от дома к дому, пропуская несколько машин, и никаким страшным движением и не пахнет. Впрочем, наверное, у движения есть свои “часы пик”, и сегодня, кстати, несмотря на то, что Москва задыхается в автомобильных пробках, иностранцы говорят, что в России еще ничего, а вот где-нибудь в Париже вообще ездить невозмож-но. Что ж, города явно не рассчитаны на огромное количество машин, и, как и в Париже, так и в Москве многие люди, работающие в центре горо-да, на работу предпочитают добираться на метро.

Здравствуй, мама!
Отвечаю про уличное движение. Англия имеет левостороннее движение, на железной дороге то же. Сперва очень странно: не знаешь, куда на улице ки-даться. Но водители Англии – самые вежливые в мире. Не ты пропускаешь машину, а она тебя! Такой закон. Ты ступил на проезжую часть, чтоб перей-ти – и машины тормозят, сколько б их не было. Помахивают тебе рукой, мол, переходи спокойно. Потрясающе! Из-за этого они ездят по городу медленно, но зато Англия, кажется, первая страна, где пешеход получил преимущество над автомобилем. Правда, только там, где нет подземных переходов. Маши-ны не сигналят. Только то и делают, что останавливаются и пропускают друг друга и пешеходов. Чудеса.
Целую! Толя.

Да, картинка прямо из разряда рождественских сказочек, особенно на фоне того кошмара, что творится на улицах Москвы в 1999 году. Во-дить машину без приключений практически невозможно: “подрезают”, на-рушают все мыслимые и немыслимые правила, да и пешеходы, прямо скажем, не отличаются дисциплинированностью. А ведь, в сущности, как все просто – если только каждый будет соблюдать правила, тогда не по-надобится ни феноменальной предупредительности, ни сверхнаглости, и пешеходы пойдут по переходу тогда, когда им разрешено. Но как же жить, если правил не нарушать?!

Здравствуй, мама!
Эта открытка - очень жизненная. Обрати внимание: на асфальте две желтые полосы вдоль дороги. Это значит, что в этом месте автомобилям нельзя стоять. Я теперь, как автомобилист, сразу замечаю такие детали, и я “паркую”, т.е. останавливаю машину где угодно, только не на двух полосах! Впрочем, поздней ночью можно и нарушить…
Целую! Толя.

“Если нельзя, но очень хочется, то можно!” - этот замечательный афоризм советской эпохи накрепко засел в сознании многих советских людей, порой совершенно не считающихся с какими бы то ни было пра-вилами. Знаю это по себе, точнее, по той манере, как я вожу автомо-биль… хотя нарушать правила я стараюсь лишь в тех случаях, когда это никому не мешает и когда поблизости нет стражей порядка. Совсем уж не нарушать – это как-то… как-то не получается…
Открытка меж тем выдающаяся – машина на переднем плане стоит как раз на двойной желтой полосе, на капоте полусидит девушка, а мо-лодой человек, положив руку ей на плечо, увлеченно показывает другой рукой вдаль… в сторону призывно горящих рекламных огней. Все это снабжено подписью – “Свингующий Лондон”… очевидно для тех, кто с первого раза не догадался. У нас в то время бы написали “Их нравы” или что-то подобное.

Здравствуй, мама!
А знаешь, англичане не любят огромных, эффектных, с разными “хвоста-ми” автомобилей. Считают, что такой автомобиль заводит себе человек не стоящий, чтоб хвастаться, ибо ничем другим не может отличиться. Длинные автомобили ужасно неудобны в городе, найти место для стоянки трудно, в узких улицах не развернуться. И это все автомобили американские. А в Англии делают автомобили средние и малые, как на этой открытке, кстати.
Целую! Толя.

Ну, насчет средних и малых – наверное, “Роллс-Ройс” и “Астон Мар-тин” бывают и очень большими автомобилями, а ведь английские… А в остальном я с отцом согласен – огромные длинные машины совсем не говорят в пользу их хозяев.
Была со мной одна смешная история на заре “перестройки”, когда в Москве только-только стали появляться такие сумасшедшие автомобили, купленные явно на бандитские деньги. Как-то шел я по Сретенке по на-правлению к Колхозной, то есть – Сухаревской площади, по правой сто-роне. И вот у самого выхода на площадь слева в поле моего зрения вплотную ко мне придвинулась… морда – иного слова не подобрать! – огромного белого автомобиля, “Линкольна”, кажется. Темное стекло мед-ленно опустилось, и выглянувший из него парень с явно хулиганскими замашками, тем не менее по возможности вежливо меня спросил: “Брат, как тут в Склиф проехать?” Имелся в виду Институт имени Склифосов-ского, расположенный как раз через Садовое кольцо, справа от Сухарев-ки. Я показал ему – дескать, вон он, Склиф-то. Он поблагодарил, стекло поднялось и машина плавно начала набирать ход. Так вот, самым боль-шим потрясением для меня было странное чувство, как же  д о л г о  этот автомобиль проезжает мимо меня… и все никак не кончается… Ну, в общем, все было понятно, “братки” везут в больницу раненого товарища по оружию, но все это осталось где-то вдали от моего сознания, а вот машина произвела очень сильное впечатление.

Здравствуй, мама!
А вот – типичный знаменитый лондонский полицейский – “бобби”, кото-рого очень боятся автомобилисты, и который есть “ангел-хранитель” пеше-ходов. Они, “бобби”, такие невозмутимые, молчаливые, своей невозмутимо-стью прославились на весь свет, и любопытно, что им не положено иметь оружие. В США полиция вооружена, как на атомной войне, а лондонский “бобби” такой важный, что это само уже действует, как появление дирек-тора на школьном дворе. И он может даже погрозить пальцем!
Целую! Толя.

Описывая “бобби” с некоторым восхищением, отец наверняка вспо-минал тех представителей власти, с которыми ему в свое время прихо-дилось иметь дело в СССР – например, в Туле, где местный участковый наверняка наведывался в нашу квартиру. Ведь отец там жил весьма рас-кованной жизнью, которую вполне можно было назвать “антиобществен-ной” - по советским понятиям, конечно. Впрочем, я посмотрел бы на “бобби”, который пришел бы к вам домой, будучи вызванным соседями из-за нарушения вами общественного порядка и спокойствия… В конце концов, социальных проблем у Англии хватало всегда, и до превращения полиции в персонажей замечательной книги Николая Носова “Незнайка в Солнечном городе” милиционеров Свистулькина и Караулькина, которые читают нарушителям порядка “нотации”, а затем мучаются угрызениями совести, еще довольно далеко. Слишком много – воспользуюсь термином из той же книги – “ветрогонов”.

Здравствуй, мама!
Красиво выглядит Парламент на фоне утреннего неба, правда? А в самом Парламенте не так спокойно и, пожалуй, не до красоты. В Англии падает в цене фунт, растет дороговизна. Я это вижу, вот прямо на глазах. Вчера яйца были 4 шиллинга за дюжину, а сегодня уже 6, полукилограммовая банка рас-творимого кофе “Максвелл”, которое я люблю, летом стоила 9 шиллингов, сейчас уже 11. Прошлые туфли я купил за три фунта, сейчас купил точно та-кие же, но уже за три с половиной. Черт-те что, как в войну, и никакой войны нет! Англичане встревожены. У меня лично все хорошо, здоров, работаю.
Целую! Толя.

В свое время для советских людей инфляция была чем-то вроде Змея Горыныча – вроде и страшно, а вроде и не очень реально. И хотя скрытая инфляция в Советском Союзе была, и цены повышались, и де-вальвация проводилась не просто так, замаскировано все было на самом высоком уровне – ведь память о “снижении цен” при Сталине жива в на-роде и до сих пор, хотя снижение это было чистейшей фикцией. Зато в 90-х годах народ сполна познал, что такое инфляция, да не просто “пол-зучая”, прогнозируемая, а скачкообразная, кризисная. 17 августа 1998 го-да уже стало одной из эпохальных дат новейшей российской истории – в этот день гигантский скачок курса доллара едва не обрушил всю россий-скую экономику.
Само же восприятие инфляции в России было едва ли не заметнее, чем в рассказе отца про Англию 70-х. Еще бы: ведь в России все подсче-ты ведутся пока в сравнении с долларом, а англичанам не было и нет нужды сравнивать свой фунт с чем-либо. Впрочем, и в России подсчеты порой ведутся так же: вчера яйца стоили столько-то, сегодня – побольше. Но странное дело: многие умудряются находить здесь некоторое утеше-ние: дескать, в долларовом эквиваленте все остается по-прежнему… На-верное, европейскому человеку такое утешение может показаться стран-ным, но так рассуждают в основном те, кто в России получает заработ-ную плату в долларах. Им полегче.

Здравствуй, мама!
Да перестань ты думать о ворах! Ну что они у тебя возьмут? В Лондоне тоже полно квартирных воров. И, представь себе, вор пошел разборчивый – простые вещи не берет, а ищет только деньги! Ну точно, как у Гриши ты описала. У моих знакомых недавно побывал вор, все перевернул, денег не нашел, а другого ничего не брал, и даже бутылок с виски и вином из буфета не взял. Видимо, непьющий вор! Не думай о них, не порть себе жизнь. Живи себе да и все - и не вздрагивай от шорохов!
Целую! Толя.

Прекрасный совет! Да вот только как ему было последовать в 70-е годы в СССР? Как могла послушаться своего непутевого сына Мария Федоровна, прожившая в своей стране и 30-е годы, и фашистскую окку-пацию, и все прочие радости?.. Наверное, отец и сам понимал всю иллю-зорность своих советов, поскольку навидался достаточно. Однако, по-скольку инфляция порой казалась ему серьезнее остальных “шорохов”, не давать советы он не мог. Или это было просто выражение сочувствия, своего рода утешение, старательно замаскированное под почти комич-ную историю с разборчивым воришкой? Тем более, что, судя по письму, Мария Федоровна и сама рассказала отцу что-то похожее про некоего Гришу. Оказывается, и в чертах характера было что-то похожее, пусть даже и на уровне воров. Что ж, это своего рода утешение.

Здравствуй, мама!
Тебя все интересовали национальные черты англичан. Вот, так сказать, чистой воды англичаночка, в старомодном национальном костюме. Да, счита-ется, что англичанин – рыжий. Но в действительности таких чисто рыжих совсем мало. Да теперь ведь и красятся – не разберешь!
Целую! Толя.

Условности, условности… “Англичаночка” на открытке, может быть, и типичная, но точь-в-точь похожа на одну из наших соседок по коммуналь-ной квартире на Арбате. Мама ее была из-под Одессы, папа – из Там-бовской области. Я даже вздрогнул, когда увидел эту открытку с “типич-ной англичаночкой” в черной шляпе с высокой тульей, с выбивающимися из-под шляпы белыми кружевами, в наброшенной на плечи аккуратной косынке, расшитой чем-то очень золочено-узорчатым… а на лицо – ну просто наша тамбовско-одесско-арбатская соседка.

Здравствуй, мама!
Ты правильно подметила: люди в Англии одеваются в общем просто. Ра-зодеться и расфуфыриться они не считают хорошим тоном. Это парадокс перепроизводства одежды – новое перестало цениться, и “настоящий джентльмен”, должен быть в чуть потертом костюме, в туфлях с трещинками, а королева в быту повязывается серым платком. Вот забавно, правда?
Целую! Толя.

Наверное, подобный подход к внешности “настоящего джентльмена” – какой-то английский парадокс, не очень понятный русскому человеку. В 70-е же годы люди в нашей стране порой носили одежду, достойную анг-лийского джентльмена, вовсе не потому, что легкая поношенность ее была нормой хорошего тона. Носили то, что было. Покупка нового пред-мета одежды, например, в семье, где прошло мое детство, было актом весьма значительным. К нему долго готовились, откладывали деньги, присматривались и примерялись. Да что там – детство! Уже в 80-х годах в первые годы моей семейной жизни значительной статьей экономии для нас стало умение моей жены шить и вязать, причем экономия выходила весьма заметная, плюс вещи получались красивыми и добротными. Что же до “поношенности” – я всегда не умел толково и бережно носить оде-жду, и она у меня иной раз выглядит так, что не стыдно сойти за джент-льмена.

Здравствуй, мама!
Ты просишь присылать открытки, где люди – крупным планом. Вот для смеху – современные “модники”-бродяги, так называемые “хиппи”. У них выс-шим шиком считается одеться пострашнее и выглядеть погрязнее, волосы не стричь и не мыть. Много сумасшедших на этом свете… Между прочим, эти “костюмы” продаются тут же в магазине и стоят дороже нормальных кос-тюмов. Вон как!
Целую! Толя.

Хиппи на открытке разгуливают по Карнаби-стрит вполне импозант-но. Честно говоря, выглядят они хоть и живописно, но вряд ли это на-стоящие хиппи – скорее всего, для открытки использован реквизит из ближайшего магазинчика. Отец не дожил до времени, когда появились панки, скинхэды и прочие “веселые ребята” – “ветрогоны”, по сравнению с которыми безобидные “дети цветов” со своей незатейливой пропове-дью “All you need is love” выглядели пай-мальчиками и милыми шалуниш-ками. Впрочем, и эти шалунишки в 1968 году чуть было не разнесли весь Париж, как сказано в одной из миниатюр классика советской юмористики Михаила Жванецкого, “вдребезги пополам”.

Здравствуй, мама!
Ты спрашивала, все ли англичане рыжие? Нет, люди как люди, хотя, мо-жет, рыжеватых и больше, чем среди русских, но в общем, англичане выгля-дят на улице в Лондоне так же, как и на улице в Киеве. И блондины, и брюне-ты, и шатены, и седые, самые разные типы волос и лиц, и в этом смысле они не имеют ярко выраженного отличия.
Целую! Толя.

Вот еще классический пример разрушения стереотипов. “Англичане – рыжие”. Не могу не вспомнить еще один пример подобного суждения. Одна из наших киевских соседок, немолодая и неглупая, в общем жен-щина, довольно часто и довольно безапелляционно заявляла: “Все Тань-ки – проститутки!” Что тут сказать? Видимо, судя по количеству подобных высказываний, человек инстинктивно стремится к упрощению “основных направлений” своей жизни. И такие, с позволения сказать, “постулаты” ему здорово помогают в создании своего собственного мира. В конце концов, некоторые англичане уверены в том, что по Москве бродят мед-веди и снег в ней никогда не тает. Или это тоже стереотип - только те-перь уже мой?..

Здравствуй, мама!
На этой открытке – шотландки в национальных костюмах. Кто хочет, тот по улице так ходит. Ты спрашиваешь, красят ли англичанки волосы. Так женщины же на всем свете одинаковы: если она черная, так хочет быть ры-жей, а блондинка красится в черную. Теперь краски такие, что не отличишь: натуральные это волосы или крашеные. Красятся! Но модного цвета теперь нет. Все – разноцветные, на любые лады!
Целую! Толя.

Все-таки, читая отцовские открытки, я постоянно ловлю себя на том, что в них происходит некоторое “открытие” – не Америки, конечно, но Англии. Ведь для Марии Федоровны – а может быть, и для тех безымян-ных цензоров, что жадно перечитывали открытки, простые бытовые под-робности были словно вестями из какого-то абсолютно неизвестного ми-ра. И тот простой факт, что все женщины в мире любят красить волосы, оказывался неимоверно важным: выяснялось, что “тот” мир с “этим” вполне сопоставим, что живут там такие же простые люди, что девушки-шотландки с открытки в красивых клетчатых юбках и меховых курточках ужасно симпатичны, и стоит представить на их месте украинских “дивчин” в национальных костюмах – разница будет лишь в деталях одежды. В общем-то, для обычного советского человека такой взгляд на мир был катастрофой, крушением картины, старательно созданной в его сознании пропагандистской машиной советской страны. И вновь приходится удивляться, что старательные, но, наверное, туповатые цензоры в такие тонкости не вдавались, и письма доходили до адресата.

Здравствуй, мама!
Ты спрашивала, как в Англии ведет себя молодежь. Ты знаешь, она мне нравится. Вежливые, воспитанные, корректные, веселые. Абсолютное уваже-ние к старикам. Говорят, в Америке молодежь распущенная. Но в Англии это-го еще нет – очень сильны традиции английского воспитания “леди” и “джентльменов”.
Целую! Толя.

Интересно, что хиппи при этом в одном из предыдущих писем при-сутствуют. Более того, открытка написана в 1970 году – году, когда уже фактически распались “The Beatles” и вовсю существовала так называе-мая “контркультура”. Но, видимо, есть некоторая прелесть в том, что в стране находится место для самых полярных вещей, когда молодежный бунт соседствует с уважением к старикам. Вот такие сочетания всегда казались мне самым интересным в любой культуре и в любом обществе.

Здравствуй, мама!
Об акценте. Это трудно передать буквами, все дело ведь – в звуке. Вот слово “красивый”. Произносится:
“Бьютифул”.
Плохой акцент: “Бютыфуль”
При хорошем акценте в начале слова мягкий знак должен звучать чуть-чуть, дальше не яркое “ы”, не “и”, а что-то легкое, среднее, а на конце твер-дое “л”, одновременно похожее на “в”. Сложно, да?
Целую! Толя.

А ведь и правда – сложно! Особенно для незнакомых с английским с детства. Между прочим, в “Бабьем Яре” отец описал эпизод из своего детства, когда мать – то есть Мария Федоровна! – учила его, первоклаш-ку, английскому языку, и он сидел и повторял за ней “мазэ”, “фазэ”. Но однажды его отец, Василий Герасимович Кузнецов, работавший в то время в милиции, узнал про эти уроки и совершенно в духе времени за-претил портить ребенка “буржуйскими замашками”… Так Анатолий Куз-нецов упустил шанс научиться английскому языку, что, кстати, в буду-щем, ему здорово мешало, он даже ездил в Кембридж на курсы, но это – совсем другая история, и о ней позже. Пока же мне важно отметить, что английский язык и тайны английского произношения для Марии Федоров-ны когда-то не были загадочными вещами, но отец растолковывает ей про “бютыфуль” с комичным усердием учителя начальной школы… инте-ресно, это всерьез, или он все же помнил о тех самых, уроках английско-го языка в довоенном Киеве?..

Здравствуй, мама!
Ты как-то задала смешной вопрос: поют ли англичане, или у них нет голо-сов? Да что ж они, не люди? Поют ого как. И оперы поют, и концерты, и до-ма, и на улице поют. Сейчас очень модно петь под гитару. А английский язык для пения даже очень годится. Вот вспомни, Поль Робсон ведь на английском языке пел, а как мелодично! Английский мелодичнее, например, немецкого.
Целую! Толя.

Наслушавшись во времена оккупации немецкого, отец вполне имел право на такой вывод, хотя традиционный стереотип немелодичности немецкого языка и без того укоренился по всему миру. Но мне здесь са-мым интересным кажется отцовское восклицание: “Да что ж они, не лю-ди?” В этом – все его отношение к “загранице”, в этом – суть его работы в Европе: донести это удивление до своих соотечественников, объяснить им в максимально доходчивой форме, что за “железным занавесом” жи-вут такие же симпатичные и нормальные люди, которым свойственны те же пристрастия, что людям в СССР, которые в сущности друг от друга отличаются не настолько, чтобы во имя этих отличий крошить все напра-во и налево. Это ростки того, что в не очень далеком будущем назовут “народной дипломатией”, и она, как выяснилось, была во многом куда как действеннее всех прочих подобных мер.

Здравствуй, мама!
Ну а до чего же англичане любят верховую езду – просто помешаны на ней. Самый популярный спорт здесь не футбол, а конные соревнования. По те-левизору часами показывают, газеты переполнены репортажами, а ежегодное Дерби – розыгрыш главного приза – самый большой праздник. Собственного коня держат в платном стойле, где ему полный уход, но популярно и взятие коня напрокат – на несколько часов или хоть на неделю.
Целую! Толя.

Пожалуй, лишь здесь чувствуется налет английского аристократиз-ма, который в российском сознании традиционно связывается с верхо-вой ездой. Впрочем, и в СССР на ипподромах народу всегда было предостаточно, а любители делать ставки хотя и не пользовались газетами и специальными телепрограммами, всегда были в курсе событий и дело свое знали. Описание же “коня напрокат” наверняка звучало в понимании Марии Федоровны почти карикатурно – ведь в то время в стране на каждом углу была вывеска “Вещи напрокат”, что для не очень богатых советских обывателей во многих случаях было более чем удобно. Один мой киевский знакомый всю жизнь пользовался только прокатным телевизором, заслужив себе множество льгот и скидок. В свое время и автомобили в прокат давали.
Кстати, с прокатом в Киеве всегда была связана масса смешных ис-торий. Дело в том, что по-украински вывеска выглядела, как “Речi напро-кат”, и приезжие русские всегда удивлялись – как, дескать, речи можно давать напрокат, и что это за речи – уж не речи ли партийных вождей? Говорили даже, кого-то с работы сняли за серию неуместных шуток. Во-ображаю, как Мария Федоровна представила себе, что из прокатной кон-торы кто-то выводит породистого скакуна…

Здравствуй, мама!
Вот точно такая толпа стояла на Трафалгар Сквер в новогоднюю ночь, в фонтанах купались (!) разные чудаки. Весь Лондон был пьяненький, люди на улицах пели, сыпали друг на друга конфетти и т.д.
Целую! Толя.

На открытке вокруг фонтана действительно собралась толпа, но по виду лондонцев никак нельзя сказать, что у них очень праздничное на-строение. Сразу же вспоминаются пресловутые “народные гулянья” в СССР – с той лишь разницей, что “пьяненький” – слабовато сказано. По-чему-то в России не прижились традиции карнавала, которые в конце 90-х годов пытался возродить Вячеслав Полунин, знаменитый клоун, объе-хавший со своим театром “Лицедеи” весь мир. В некоторых его “акциях” мне повезло принять участие – я работал с ним на фестивалях “Конгресс дураков”, “Лицедей-Лицей” и “Караван мира”, и надо сказать, что во вре-мя уличных представлений полунинцам удавалось расшевелить толпу. Но на прочих официальных праздниках традиции “народного гулянья” до-казывали свою жизнестойкость… все проходило уныло-официозно и до невозможного скучно. Но в России свои традиции: двумя самыми фанта-стическими представлениями российского уличного театра стали два путча 1991 и 1993 года – с баррикадами, уличными стычками, убитыми и ранеными, с танковым расстрелом Белого Дома как кульминацией этого жутковатого спектакля. В Лондоне подобные увеселения прекратились, наверное, лет двести назад…

Здравствуй, мама!
У англичан бывают праздники цветов, и тогда что только они из цветов ни выделывают, соревнуясь в выдумке. По улицам едут процессии вот так уб-ранных грузовиков и прицепов – и все это из живых цветов. Ничего себе, а?
Целую! Толя.

Действительно, чего только нет на открытке – и лошадиные упряжки, и причудливых форм замки, и огромный рак на блюде – и все это из жи-вых цветов. В Англии, я полагаю, “дети цветов” - то есть хиппи! - были очень довольны на этих праздниках, если только у них не возникало чув-ство протеста при таком буржуазно-утилитарном использовании их лю-бимых растений.
А в СССР… Понятно, что именно сразу же вспоминалось советскому человеку – демонстрации 1 мая и 7 ноября на Красной площади в Москве и на центральных площадях всех крупных советских городов, когда “гру-зовики и прицепы” также были изукрашены с богатой фантазией – только не цветами, а партийными лозунгами, “живыми картинами” на темы по-беждающего коммунизма и прочей идеологической шелухой. Конечно, “цветочные картинки” на этом фоне выглядят куда как привлекательнее, и тут советская цензура, мне кажется, вновь сделала недопустимый ляп.

Здравствуй, мама!
Уточняю насчет “праздника цветов”. Все фигуры делаются, конечно же, из живых цветов. В том-то и штука. Из бумажных что хочешь можно наго-родить, а вот попробуй лошадей сделать из живых цветов! Но садовники-цветоводы умеют вытворять подлинные чудеса, и потом все это едет на гру-зовиках по городу, с музыкой. Очень красивый праздник!
Целую! Толя.

Нет, не зря вторая открытка понадобилась – видимо, Мария Федо-ровна весьма дотошно расспрашивала про этот странный для нее праздник. Интересно, что в Киеве, который весной и летом буквально утопает в цветах, ничего подобного не было. Думаю, если бы на Куренев-ке и придумали бы что-то подобное, скорее, это был бы “День редиски”, выращивание и торговля которой была там самым что ни на есть народ-ным занятием. А впрочем… наверное, это мог бы получиться замеча-тельный праздник, ведь с выдумкой и фантазией у украинского народа всегда все было в порядке!

Здравствуй, мама!
Это – украинская открытка, а напечатана она в Лондоне. В этом “горо-де-вавилоне” есть немало и украинцев, особенно с западных земель, когда-то эмигрировавших в поиске “заробка”. А Украину помнят, и вот в таком “шев-ченковском” виде, как здесь. Я еще пришлю тебе подобных несколько, купил не-давно.
Целую! Толя.

“Заробка” – по-украински “заработка”. Открытка и впрямь будто ку-кольная – церковь на горушке, хатки вокруг, снегом занесенные, окошки светятся, покой и уют… покинутая родина… боль всех эмигрантов, когда она кажется раем на земле, а возврата нет. И хорошо еще, если можешь объяснить себе, в поисках какого “заробка” ты покинул эти сусальные места…

Англия, мама, такая разнообразная, что просто не знаешь, что делать – ездишь-ездишь по ней, и все что-нибудь новое, оригинальное, и это одна из причин, почему мне до сих пор не хочется ехать куда-то еще. Я тут еще не все видел!
Целую! Толя.

*     *     *

Здравствуй, мама!
Шесть последних английских королей – от Виктории до Елизаветы. Вик-тория – это было наибольшее величие Англии, империя, владычица морей и т.п. А дальше – все скромнее, так что эта галерея – как бы летопись упадка и исчезновения империи. У Англии теперь все в прошлом.
Короли эти – каждый есть родное дитя предыдущего. Так что Георг VI был папой нынешней Елизаветы, Эдвард VIII – дедом, Георг V – прадедом, Эд-вард VII – пра-прадедом, а Виктория – пра-пра-прабабка! Вот какие дела.
Целую! Толя.

Конечно, рассказывая об Англии, нельзя не упомянуть о королеве. В общем, ничего удивительного нет, что разговор этот отец ведет в наро-чито спокойных и даже приземленных тонах. Все-таки советским людям с детства прививалось пренебрежение к царям-королям, а слово “монар-хия” было едва ли не бранным. Потому, наверное, и сквозят в строках “упадок”, “исчезновение”, “и т.п.” Интересно, что по самой открытке ниче-го подобного не скажешь, сделана она со всем пиететом и со строгой почтительностью, как и полагается в Англии. Но отец глядит на монархию своим взглядом, слегка пристрастным и не очень заинтересованным. Впрочем, интерес потом проявляется – и в основном человеческий.

Здравствуй, мама!
Ох, утомительная жизнь у королей: церемонии, приемы, всякие торжест-ва; я бы не выдержал и года – все время на людях, соответственно держись. Это королева с мужем принцем Филиппом в парадных мантиях, совсем как в каком-нибудь XV веке, скажи? Но двадцатый век выглядывает из-под мантии Филиппа: он в прозаических сегодняшних штанах в полосочку!
Целую! Толя.

Типичная для русского языка ошибка: непонятно, кто именно нацепил на себя прозаические полосатые штаны – двадцатый век или принц Филипп? Впрочем, отец всегда очень тонко чувствовал такие языковые нюансы, и похоже, что он написал так сознательно. Ведь применительно и к Филиппу, и к веку фраза звучит комично. А ведь комичность эту надо было увидеть и прочувствовать, ведь на открытке полосатая штанина выглядывает из-под мантии почти незаметно. В этом – весь отец: его стиль работы, писательская манера во многом строились на таких вот точных наблюдениях и сопоставлениях.

Посмотри, мама, сколько церемонии, парада, когда английская королева выезжает в город в открытой коляске! Ну, конечно, ведь она королева, и анг-личане были бы разочарованы, если бы нарушились традиции. Королева долж-на ездить, как подобает королеве. Грумы! Шестерка лошадей, конечно же! Гвардейцы в сверкающих касках с хвостами! Вот как! В космическом двадцатом веке. Вот интересно!
Целую! Толя.

Вначале кажется, что в этом описании нет ничего особенного, кроме традиционного туристского интереса. Однако, вспомнив, что пишет чело-век, с молоком матери, как говорится, всосавший нелюбовь к царям и всей монархической мишуре, замечаешь, что удивление отца распро-страняется вовсе не на тот факт, что в середине космического века су-ществует “королева-матушка”. Нет, человеку просто интересно, что все обставлено старомодно-торжественно, что вся английская помпезная старина совершенно не уничтожена “космическим веком”, а наоборот, прекрасно с ним уживается. Такое отношение – признак постепенного “выздоровления” человека, хотя лекарства от синдрома “бывшего совет-ского человека”, видимо, не придумают никогда.

Здравствуй, мама!
Ты спрашиваешь, выезжает ли зимой королева на санях. А где ж снегу взять? У нее, по-моему, и саней нет, и вообще я тут саней не видел. Не та зи-ма, только слякоть снежная, быстро тающая.
Целую! Толя.

Не та зима, не та… И саней нет у англичан, лишены они такого сча-стья, как катание на санях по морозцу, хотя горные курорты, наверное, большинству англичан все же доступны. Но чтобы ездить за снегом за тридевять земель… на такое не способна, наверное, и английская коро-лева со всеми ее подданными. Кстати, поскольку канадцы формально считаются подданными Ее Величества, у них, наверное, проблем с саня-ми возникать не должно, так что в Британской империи на санях пока-таться вполне возможно… правда, за океаном.

Здравствуй, мама!
Вот еще открытка к коллекции нарядов королевских. Это мать англий-ской королевы, так и называется “Королева-мать”, она здравствует и важно присутствует на разных церемониях. Она не королевского рода, и после смер-ти мужа быть королевой не могла, а стала ею их дочь. Вон какие тонкости!
Целую! Толя.

Оттенок добродушной иронии так и сквозит в этих строках. Чем дольше смотришь на открытку, тем сильнее ощущение, что пожилая женщина в роскошном платье выглядит усталой и измученной, что вид у нее совсем не королевский, и что королевой она только “называется”. Лезут в голову мысли вроде “тяжела ты, шапка Мономаха”. И одновре-менно улыбаешься про себя – “какие, понимаешь, тонкости!”. Впрочем, слово “понимаешь” – это совсем из другой оперы, про совсем другого “царя”. И постепенно возвращаешься мыслями домой, и думаешь – ну ладно, у королевы-матери такая судьба, ей поневоле приходиться та-щить на себе тяжкую королевскую ношу. А вот для чего старые уже и больные люди порой отчаянно цепляются за… не за власть, а за одну лишь ее видимость? Или это такая уж прилипчивая зараза, что ли?

Здравствуй, мама!
Это Чарльз, “принц Уэльский”, сын королевы, назначенный наследником. Это он, бедный, “при параде”. А так мамаша его не очень балует. Он учился в университете, так на карманные деньги она ему давала буквально гроши. Он написал, чтобы прислали денег, а она в ответном письме отчитала его, что был бережливым, и денег не дала. Тогда он взял и продал коллекционеру ее письмо за приличные деньги – и так вышел из положения! Этот случай немало потешил газеты, я помню, и в “Литературной газете” писалось среди курье-зов.
Целую! Толя.

Видать, принц Чарльз и в юности отличался своенравным характе-ром. История с принцессой Дианой, наверное, будет стоить ему англий-ского трона, и если так, то в открытке поражают кавычки, в которые отец почему-то взял слова “принц Уэльский”. Ведь это – официальный титул наследника британского престола, а в закавыченном виде он словно бе-рется под сомнение… Неужели отец тогда почувствовал что-то эдакое?.. Во всяком случае, формулировка “назначен наследником” никак не может относиться к тому, кто по факту своего рождения автоматически становится наследником. А “назначен”… Это, скорее, можно отнести к человеку, который стал наследником после того, как “главный” наследник отказался быть таковым. В общем, судя по открытке, Чарльзу королем не бывать.

Здравствуй, мама!
Пишут, что принцесса Анна поедет на конные соревнования в Киев. Она лихая наездница и чемпионка. По сему случаю посылаю репродукцию с ее худо-жественного портрета, где она сильно приукрашена; на самом деле она со-всем не красивая, хоть и не урод. Обыкновенная.
Целую! Толя.

От первой фразы этой открытки я так и вздрогнул! Дело в том, что случаи со всевозможными “оказиями” в моем детстве использовались, как говорится, “на полную катушку”. Напомню, что одно время отец жил в Туле, мать – в Москве, и как только случалось, что кто-то из знакомых, пусть даже и не очень близких, ехал туда, бабушка Люся, та самая Балю-ся, у которой я жил в Киеве, разворачивала бурную деятельность, соби-рала посылочку, мы волокли ее на вокзал и впихивали в купе несчастно-му пассажиру, клятвенно обещая, что в Москве его встретят. И я пре-красно понимаю этого пассажира – случись у него нужда, и он сам начнет срочно искать знакомых, с которыми можно будет передать что-то важ-ное ближнему или дальнему родственнику. Эта система “народной поч-ты” действовала в советские времена почти безотказно, и сколько раз мы ей пользовались – не сосчитать. Да и я, когда, бывало, ехал к маме в Мо-скву, обязательно вез с собой чью-то передачку…
Так вот, я сразу же представил себе, как отец, используя все воз-можные и невозможные связи в Букингемском дворце, просит принцессу Анну взять посылочку для мамы в Киев… а что, ведь в Киеве встретят! В конце концов принцесса – обыкновенная, и вряд ли откажется помочь. Не урод же…

Здравствуй, мама!
В отличие от своей дочки Анны, лихой наездницы, королева предпочитает лошадку смирную, простую. И одевается предельно просто: повязалась вот “хусткой”, как деревенская тетка, и выходит, что это – самое-то удобное.
Целую! Толя.

“Хустка” – по-украински женский платок, косынка, которую повязыва-ют на голову. Соответственно выглядит на открытке и королева. Удиви-тельная открытка – ничего королевского, никакого парадного костюма, действительно, простая деревенская тетка сидит на лошадке, правда, на заднем плане в долине виден некий роскошный замок, утопающий в зе-лени. Ну еще белые перчатки на руках Ее Величества выдают непростую персону, а так… Вот в кого такая “обыкновенная” королевская дочка Анна – в маму!

Здравствуй, мама!
Это – королевские гвардейцы, их у королевы более тысячи, они одеты в старинную форму, мохнатые медвежьи шапки (впрочем, теперь они нейлоно-вые!), и они стоят на часах у Букингемского дворца, у крепости Тауэр и других местах, часто маршируют, разыгрываются целые представления, а духовые оркестры их бесподобны, исполняют и Чайковского, и Глинку, и Бетховена. Это – театральное, декоративное “войско”, которое собирает массы тури-стов, и особенно в восторге дети! И я люблю смотреть, они так забавно чека-нят шаг.
Целую! Толя.

“В восторге дети… и я”. Он, наверное, всегда был большим ребен-ком, и, оказавшись в старой, доброй, немного игрушечной Англии, словно вознаградил себя за свое искалеченное детство, когда летели в печь любимые “Японские сказки”, а игры в солдатики были подозрительно жизненными… а потом “над Бабьим Яром поднялся черный густой дым”. Зато здесь, у Букингемского дворца играют Чайковского и Глинку, а шапки у гвардейцев давно сделаны из искусственного меха, чтобы не использо-вать шкуры несчастных медведей, как когда-то в экспериментальном по-рядке пустили на абажуры кожу жертв все того же детского кошмара – Бабьего Яра.

Здравствуй, мама!
На этой открытке королевские солдатики маршируют перед Букингем-ским дворцом. Играет оркестр, раздаются команды, они ходят туда-сюда, целое представление. Забавная традиция привлекает туристов.
Целую! Толя.

Тут сразу вспоминается детский стишок:
“Королевские солдатики
Маршируют до зари,
Изо всей из математики
Знают только: “Ать, два, три!”
Да кому эта математика интересна! Ведь для мальчишек игра в сол-датики всегда кажется очень важным делом… а туристы – это в сущно-сти те же шумные мальчишки.

Здравствуй, мама!
Вот еще парад. Оно-то, конечно, красиво, но и обходятся в копеечку эти гвардейцы, а все из налогов на трудящихся. Каждый из этих всадников получа-ет, говорят, до 200 фунтов в месяц, т.е. больше, чем учитель. Это, так ска-зать, оборотная сторона медали.
Целую! Толя.

Вот резкий поворот к въевшейся в сознание советского человека вульгарной социологии! Подобные популистские рассуждения, конечно, свойственны не только бывшим и нынешним советским людям. Конечно, можно спорить о том, кто важнее – всадник или учитель, да только на на-логи с трудящихся кивать не следовало бы. Раз гвардейцы привлекают толпы туристов, значит, они сполна отрабатывают те деньги, что тратят-ся на их содержание, и, наверное, казна имеет с них еще и немалый до-ход. А про такие категории, как престиж страны, и говорить не приходит-ся.

Здравствуй, мама!
Это – конный королевский гвардеец, они вот так стоят на часах, морда лошади прямо на тротуар. У них бывают красивые декоративные ритуалы – прямо целый балет на конях. И целый день возле них толкутся дети и тури-сты, снимаются рядом, обнимают коней за морды – но те вышколены и при-вычны, стоят – ни с места, и бедный гвардеец не шелохнется и бровью не по-ведет. А на смены караула ходят смотреть, как на театр – музыка, султаны, знамена! Туристам забава.
Целую! Толя.

Счастлива, наверное, та нация, которая позволяет себе содержать красивую и дорогую игрушку, считать ее своим символом, и одновремен-но разрешает детям и туристам прикасаться к ней, забавляться ей, сло-вом, не боится, что форма испачкается или лошадь пострадает от нера-дивого туриста. Такое отношение к национальным реликвиям, наверное, самое разумное и симпатичное одновременно, в нем скрыто некое очень серьезное достоинство, которое воспитывается в людях так долго, что нисколько не боится поцарапаться или пообтрепаться от случайного при-косновения. Недаром так много детей “толчется” вокруг гвардейцев! Ме-жду прочим, польза Британии от этого огромная – дети вырастают с уко-ренившимся чувством национального самосознания, ведь ему, этому чувству, так порой не хватает простых и осязаемых символов, пусть даже и в виде конской морды, к которой можно вот так запросто прижаться ще-кой на улице Лондона…

Здравствуй, мама!
Это – королевский гвардеец на часах. Он настоящий, живой, хотя стоит, как статуя. Но глазами иногда моргает, это все, что ему положено.
Целую! Толя.

На этой открытке у гвардейца и глаз не видать – низко надвинутый на лоб козырек каски их почти закрывает. Наверное, чтобы посмотреть на его глаза, приходится приседать и заглядывать снизу. Кстати, мать Марии Федоровны, моя прабабка Марфа Ефимовна учила отца (этот раз-говор приведен в “Бабьем Яре”) с опаской относиться к людям, прячущим глаза под низко надвинутыми козырьками, потому что “это плохие люди”. Но в тексте открытки про гвардейца никакой неприязни не ощущается, скорее, наоборот – отец сочувствует ему, бедному, ведь ему только мор-гать и разрешено… и это – в одной из самых свободных и демократич-ных стран!

Здравствуй, мама!
Вот она какая грозная – стража в Тауэре: старички, да с усами, да с пу-зами, да все с пиками! Их красочная форма сохраняется веками в неприкосно-венности, и конечно, все это интересно туристам, которых каждый день в Тауэре – как муравьев.
Целую! Толя.

Действительно, “старая тауэрская гвардия” выглядит неимоверно живописно, особенно на фоне старых камней, которыми вымощен двор. Седая английская старина здесь одушевлена, буквально воплощена в людях! Отец прав – такой театр просто не может не привлекать внима-ние. Театрализованная история выглядит здесь не музейным экспона-том, а совершенно живой частичкой британского быта, свободного от му-зейной пыли. Именно так и растут знаменитые британские газоны – они не только потому такие красивые, что выращиваются годами. Нет, они к тому же живут вместе со всем своим окружением, на них валяются, по ним ходят, на них играют дети, а что еще нужно для того, чтобы почувст-вовать себя живым? Наверное, поэтому у стариков-гвардейцев такой бодрый и воинственный вид.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – гвардейский оркестр на церемонии перед дворцом. Надо признать, что они очень хорошо играют, а как важно маршируют! Под шапками же у всех глаза смеются, потому что это как бы игра такая маска-радная. Как, скажем, взрослый дядя наряжается Дедом-Морозом на Новый Год.
Целую! Толя.

Ага, вот постепенно мы и добрались до самой что ни на есть чело-вечной стороны дела! “Homo Ludens”, то есть, “Человек играющий” - едва ли не самое главное достижение человеческой цивилизации, важнейшая ступень ее духовного развития. И то, что есть страна, где подобные игры возведены в государственный ранг, радует меня безмерно! Чем больше подобных затей, чем больше карнавалов, уличных шествий, парадов, фестивалей, тем лучше будут становиться люди, хоть чуточку прикос-нувшиеся к этому чуду всеобщей игры.

Здравствуй, мама!
Вот еще один страшный бравый стражник Тауэра. У него ужасный то-пор-секира, правда, не острее бутафорских из кладовки оперного театра, чтоб он случайно белые рукавички о него не порвал. Смотри, какая трава – ковер! У меня в саду тоже такая!
Целую! Толя.

И это все элементы игры – и топор, и белые рукавички, и интонация рассказчика, который сначала слегка подыгрывает персонажу, а затем демонстративно переходит на описание газона и горделивое и одновре-менно “игровое” замечание о своей траве, которая никак не хуже тауэр-ской. Так человек, принимающий правила игры, постепенно становится чище, лучше, он словно раскрывается навстречу улыбкам актеров и под-готавливается к тому, чтобы улыбки эти передать дальше… пусть даже и в Советский Союз, где улыбки такого рода в то время никак не приветст-вовались. Да разве ж их запретишь?

Здравствуй, мама!
Это – королевского госпиталя инвалиды, тоже традиция, как гвардейцы. Их инвалидный дом основан еще в 1682 г. Они дежурят у музейной старины, охотно снимаются с туристами, дают разъяснения. Очень важные и милые старики, состоят они, в основном, из одиноких ветеранов войн. В Англии на каждом шагу история и множество традиций. И сами англичане принимают их полусерьезно-полушутя, как флюгер-петушок на крыше. Но очень любят.
Целую! Толя.

Одинокие ветераны войны… В нашей стране подобное словосоче-тание сразу навевает грустные мысли. Здесь же видишь, как инвалиды находятся при ответственном деле, чувствуют свою значимость и одно-временно с удовольствием играют в ту самую народную английскую игру “продолжение традиций”. Даже со скидкой на то, что “королевского госпи-таля инвалиды” – парадная витрина, не более, сам факт ее существова-ния говорит о многом.

Здравствуй, мама!
На открытке – “Церковная улица” в Виндзоре. Слева – витрина антик-варного магазина, а прямо – крохотная гостиница (белая) с пивной, по-английски – “пабом”. Они в этих пабах могут часами сидеть за кружкой пива, или газеты читать, или любые дела решать. Взял пива – и сиди хоть целый день!
Целую! Толя.

Интересно, что первая ассоциация к “Виндзору”, приходящая на ум, - “английская королева”. Где-то в мозгу засело, что Виндзор – одна из ре-зиденций английских королей, и оттого странным кажется в открытке от-сутствие описаний королевских замков, гвардейцев и прочих традицион-ных английских ценностей. Впрочем, подробно описана еще одна англий-ская традиция – сидение в пабе. Тут уж, я уверен, отец не преминул оп-робовать на себе достижения английской цивилизации, хотя “сидеть це-лый день” – это было явно не для него. А впрочем, вполне возможно, что его неуемный характер изменился под воздействием неторопливой и та-лантливо-консервативной английской жизни, и посидеть денек с кружеч-кой пива, неторопливо беседуя со случайными знакомыми ему уже не ка-залось столь бесцельным занятием.
Тут самое время вспомнить и о том, что просто так беседовать у от-ца вряд ли получилось бы, поскольку английским языком он так в совер-шенстве и не овладел. Эта проблема порой оказывалась настолько серьезной, что он – совершенно в своем духе кардинального решения проблем! – отправился изучать язык, и не куда-нибудь, а в Кембридж. И то верно – где же изучать английский язык, как не в одном из самых зна-менитых на весь мир университетов!

Здравствуй, мама!
Итак, я “студент”. Сегодня с утренним поездом приехал в Кембридж, заранее снял тут квартиру, накупил тетрадей и чувствую себя как школьник 1 сентября. Времени будет мало, занятия усиленные. А город изумительный, фантастический, прямо не верится, что все это настоящее, а не декорации, я доволен, что буду жить в нем!
Целую! Толя.

По правде сказать, четыре вида Кембриджа, втиснутые в изображе-ние на открытке, не очень впечатляют, хотя на них - все главные город-ские достопримечательности. Может быть, дело в не очень правильной композиции? Мне кажется, отец написал, что не верится, будто все вокруг настоящее, вовсе не потому, что так все красиво и дышит стариной. Не-даром слово “студент” он взял в кавычки! Ведь странно было ему, окон-чившему один из самых престижных вузов СССР (Литературный ин-ститут имени Горького), и еще студентом безо всяких кавычек сумевше-му стать едва ли не самым на тот момент популярным и модным советским автором, – и вот после всего этого оказаться вновь студентом совершенно иного учебного заведения, чье имя стало в мире нарицательным.
Чуть раньше отец послал в Киев открытку с видом Оксфорда вот с какими словами:

Здравствуй, мама!
Вообще-то считается, что получить образование в Оксфорде – большой шик. Многие со всего света сюда стремятся, но приемные экзамены очень строгие, а потом и учеба нелегкая. Зато потом всю жизнь будут хвастаться, “оксфордским образованием”!
Целую! Толя.

Ну, в конце концов, не Оксфорд, так Кембридж! “Он окончил Кем-бридж”, - наверное, отец не верил в то, что слова эти можно было бы сказать и про него, хотя обучение свелось к не очень длинным языковым курсам.

Здравствуй, мама!
Напишу о Кембридже. Университет существует с начала XIII века, один из старейших в мире. Здесь был профессором Ньютон, учился и получил сте-пень магистра Дарвин, и множество знаменитых ученых можно назвать, жизнь которых была связана с Кембриджем. За столько веков здесь накопи-лось много традиций, которые строго соблюдаются. В городе всего 80 тыс. жителей, и большинство – студенты, преподаватели и научные работники.
Целую! Толя.

Конечно, без традиций и тут не обойтись! Интересно, что на открытке несколько видов на реку, давшую имя городу, и здесь он выглядит гораздо симпатичнее. Один из мостом, кстати, как следует из подписи на обороте открытки, называется “Мост вздохов”, прямо как в Венеции – очень интересно было бы узнать его историю, но отец про него ни слова не говорит.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – Даунинг-Колледж в Кембридже. Колледж – это вуз, в общем, как институт, и они в Кембридже самые разные, их здесь, если не ошибаюсь, более 20. Одни очень древние, другие помоложе, а есть совсем но-вые. И здания разные, есть сплошная готика, а есть такой “модерн”, что и не поймешь, что оно такое. Постепенно пришлю разных открыток с видами раз-ных колледжей.
Целую! Толя.

Даунинг-Колледж на открытке выглядит куда как архаично – хотя и не готика. Светло-коричневое здание с колоннами, с античным портиком, аккуратно вписанное в зелень идеально ровного газона кажется очень монументальным, и вначале как-то не замечаешь, что в нем всего два с половиной этажа. А потом понимаешь, что по аккуратной дорожке перед фасадом идет человек с портфелем, скорее всего, преподаватель, - и по его росту можно судить, что здание-то очень невысокое, так и хочется сказать – приземистое, только  боишься обидеть такое выдающееся учебное заведение неподобающим выражением. И все же остается чув-ство недоумения: такое маленькое здание – и такая громкая слава на весь мир!

Здравствуй, мама!
Это – тоже Кембридж. Это Черчилль-Колледж, модерновая архитекту-ра – и по-моему, ничего хорошего. Только и живого, что брошенные велосипе-ды посреди этого бетонного унылого уродства.
Целую! Толя.

А вот здесь, оказывается, отец позволил себе вполне “неподобаю-щие” выражения. По правде сказать, бетонная коробка на открытке вы-глядит убого, хотя архитекторы постарались придать ей какую-то ориги-нальность, выстроив некое подобие арки перед входом. Но стиль!.. Стиль, конечно же, угнетает, и кажется, что плодотворно учиться и дви-гать науку в таком здании просто невозможно. А с другой стороны, мне в моем ГИТИСе имени Луначарского, приходилось заниматься в таких кошмарных аудиториях, а потом в разных российских городах видеть та-кие убогие условия для обучения, что абсолютно неэстетичная архитек-тура Черчилль-Колледжа на их фоне кажется не очень важной – главное, можно заниматься, учиться, в конце концов, к стенам можно со временем привыкнуть… или не смотреть на них вовсе… или поступать в Даунинг-колледж, например!

Здравствуй, мама!
Это вход в Сен-Джонс-Колледж. Обрати внимание на велосипеды. Мо-жет, какой-нибудь из них стоит тут уже полгода, может, студент уехал и забыл. Из шин воздух вышел, колеса поржавели – а он все стоит, дожидается, вдруг владелец вернется из дальних странствий, накачает его, да и поедет опять на занятия.
Целую! Толя.

Замечательная эта “ода старому велосипеду” написана, между про-чим, на обороте открытки с самым что ни на есть классическим видом Кембриджа. Две башни у ворот Сен-Джонс-Колледжа, стены, сложенные из Бог весть какой давности темного кирпича, готические окошки – этот вид растиражирован на весь мир и считается чем-то вроде визитной кар-точки Кембриджа. Но что ж тут поделать, если внимание писателя вновь, как и в предыдущей открытке, привлекает велосипед, то есть та частичка живой жизни, что, собственно, и одухотворяет старые университетские стены. А в том случае. когда стены не старые, а просто уродливые, как в Черчилль-Колледже, тоже одухотворяет – самим фактом своего присут-ствия. А описывать вид – дело неинтересное, тем более, что на открытке и так все прекрасно видно.

Здравствуй, мама!
Что меня поражает в Кембридже – это масса велосипедов. Студенты больше на велосипедах ездят, причем оставляют их где попало. Уедет на каникулы, а велосипед под окном оставил – так он все лето и стоит. На этой открытке (это колледж Христа), между прочим, видны два именно таких велосипеда – под окном и в воротах. И никто их не трогает аж пока хозяин не заберет или пока не они проржавеют и свалятся.
Целую! Толя.

Помнится, в Амстердаме меня поразила велосипедная стоянка возле вокзала – там велосипедов было такое громадное количество, что ка-залось, это стадо каких-то животных приостановилось на водопой у кана-ла, вот передохнут – и помчатся дальше. Вообще, я заметил, что присут-ствие на улицах большого количества велосипедов придает городу очень симпатичный вид. Правда, в Голландии культ велосипеда привел к тому, что помимо проезжей части и тротуара на улице существуют и специаль-ные велосипедные дорожки, причем на перекрестках есть дополнитель-ные светофоры и вся прочая атрибутика организованного уличного дви-жения. Наверное, с точки зрения жизни большого города это очень пра-вильно, но романтики и теплоты это улицам не добавляет. Велосипеды на улицах тем и хороши, что человек на них очень заметен, особенно среди машин, и значит, на проезжей части присутствуют не только же-лезные коробки, но и живые люди. А это всегда приятно.
Ну а на открытке оба велосипеда почти и не видны – как только отец умудрился их разглядеть! Наверное, очень старался!

Здравствуй, мама!
Удивительные травяные газоны в Кембридже. Рассказывают, что какой-то важный иностранец был восхищен ими и спросил сопровождающего его ректора, каков секрет. “Никакого секрета, - отвечал ректор. – Это очень просто. Когда трава подрастает, вы ее подстригаете. Она снова подрастает – вы снова подстригаете. Она подрастает – вы подстригаете. И через 300 лет у вас будет точно такой же газон, вот и все”.
Целую! Толя.

Конечно, без этой традиционной и известной всему свету истории отец обойтись не мог. Впрочем, он уже как-то писал матери, что в совре-менной Англии существуют специальные удобрения и прочие добавки к траве, позволяющие ее вырастить очень быстро. Но уж в Кембридже-то травка, конечно, должна быть самая настоящая, трехсотлетней давности! А на открытке между тем изображен один из “новых” корпусов Кристи-Колледжа – новых, разумеется, по отношению к дате его основания. Тоже готическая постройка, но какая-то очень жизнерадостная, может быть, за счет ослепительного газона перед воротами и увитых плющом окнами. Велосипедов же на открытке почему-то не наблюдается…

Здравствуй, мама!
Кембриджская моя жизнь течет нормально. Очень занят, поэтому пишу тебе кратко.
На этой открытке – кладбище похороненных в Кембридже погибших во 2-ю мировую войну. Эх, поменьше б таких кладбищ в будущем…
Целую! Толя.

В этой открытке, несмотря на краткость, скрыто очень много. “Очень занят” – это и неудивительно, ведь язык давался отцу нелегко, а занятия, судя по всему, были сложные. Ну а что касается военных воспоминаний – уж ему-то они были близки, как мало кому из англичан. Жителям СССР, воспитанным на литературе и кино советского времени, порой казалось, что в этой войне погибали только советские солдаты и мирные жители. Здесь же, увидев кладбище, отец не мог удержаться от горестного вздо-ха-пожелания, ведь на месте гибели тысяч людей, виденном им в детст-ве, никакого памятника в то время и в помине не было. Интересно, что он даже не обратил внимание, что над скромным и очень трогательно оформленным мемориалом среди множества цветов, растущих среди могил и плывущих по воде небольшого канала, развевается американ-ский флаг. То есть – это сектор, где похоронены американские солдаты, наверное, участвовавшие в высадке в Нормандии.

Здравствуй, мама!
На открытке – базарчик в центре Кембриджа. Тут я покупаю себе про-дукты и следую в этом отношении твоим советам. Правда, честное слово! Я сам давно сторонник всего натурального, и в первую очередь молочного. Заня-тия мои идут неплохо, хотя придется и попотеть, и посидеть вечерами. Тут учат – не шутят. Ладно, сдюжим.
Целую! Толя.

Эта и предыдущая открытки написаны сразу же одна за другой, по-тому я и располагаю их в такой же последовательности. Рассказ о воен-ном кладбище и о базарчике, в сущности, неразделимы, ведь они нахо-дятся в одном и том же городке, существуют в одной, как говорится, ис-торической реальности, и нет в этом ничего кощунственного – мертвым – слава и память, а живые должны порой и на базарчик ходить, тем более. что мама из-за “железного занавеса” дает, очевидно, мудрые хозяйст-венные советы. Что-что, а по базарам ходить на Куреневке всегда умели и знали в этом толк. Между прочим, сам базарчик удивительно напоми-нает российские вещевые и продовольственные рынки России 90-х го-дов. Такие же точно полосатые тенты, под которыми рядами расположи-лись прилавки, правда, покупателей на английской открытке немного – а в России на таких рынках всегда полно народу. Да еще отличие в том, что английский рынок расположен на площади, плотно окруженной до-мами. В России же такие рынки размещаются на широких пространствах – возле стадионов (в Москве – в Лужниках, у “Динамо” или “Локомотива” в Черкизове, на Тушинском аэродроме). Может быть, в Англии не так уж много свободных пространств, и их берегут, не захламляя такими рынка-ми?

Здравствуй, мама!
Вот вид на речку с лодками. Речка называется “Кэйм”. От нее название, которое звучит по-английски “Кэймбридж”. А слово “бридж” – значит “мост”. Мостов через Кэйм множество, и вот на открыточке один из них. Красиво, правда?
Целую! Толя.

Вот досада – на открытке тот самый “Мост вздохов”, и вновь отец ни слова не говорит о происхождении этого названия. Но по конструкции он очень похож на венецианский – галерея, стрельчатые окна, изящная ажурная конструкция. Может быть, кто-то из итальянских мастеров в свое время побывал в Кембридже и выстроил мост, напоминающий его род-ные места? Между прочим, под мостом проплывает лодка, и юноша, управляющий ею, стоит на корме в позе гондольера, и весло у него одно – такое, как в венецианских гондолах. Выяснить историю этого моста ни-чего не стоит, но, откровенно говоря, не хочется – те, кому любопытно, могут сами про все узнать, а здесь важен скорее сам факт, что отец про-шел мимо такого интригующего названия. Видимо, был поглощен своими успехами в английском, что заметно из текста открытки. Однако словосо-четание “The Bridge of Sighs” на открытке оказалось для него чересчур сложным.

Здравствуй, мама!
На открытке – вид от реки Кэйм на два коллежда, а с башенками, высо-кая – это церковь. В ней было венчание моего знакомого, где я был тоже. Об-ряд был красивый, ну, в общем, свадьба везде красива, а в Кембридже, среди всего этого – тем более. Снега нет, газоны так же зелены. В этом году зимы что-то и не было.
Целую! Толя.

Открытка написана 18 февраля 1972 года, и для русского человека дата выглядит фантастично – на открытке ослепительный солнечный день, народ расселся по зеленым берегам аккуратной речушки с бирюзо-вой водой, травка, конечно же, зеленеет… словом, опять идиллия, кото-рый так много разбросано по лужайкам старушки-Англии. Однако в сло-вах “зимы что-то и не было” едва проскальзывает то ли раздражение, то ли сожаление… Вот и поездил отец к тому времени по Англии предоста-точно, повидал множество маленьких и больших городов, а все же без зимы как-то не по себе.

Здравствуй, мама!
Таких старинных уличек и церквей в Англии очень много. А на церкви – два золоченых амура-херувима, и они бьют в колокола, отбивая часы. Это церковь Св. Марии в г. Рий, графства Сассекс. Живописный старинный городок.
Целую! Толя.

Церковь действительно прелестна. В подробном ее описании внизу открытки отец подчеркнул и старательно выделил год ее основания – 1120-й! А дальше, видно, прочесть не смог, а ведь тут есть даже имена этих самых херувимов – зовут их “Quarter Boys”, и, пожалуй, это имя не очень подходит к херувимам, изготовленным, кстати, из дуба, а потом по-золоченных. Имя свое эти парни получили оттого, что они отбивают каж-дую четверть часа. Интересно, когда они были сделаны? Ведь дата на часах – 1561 год! Кстати, сами часы на фоне грубой и очень древней ка-менной кладки церковных стен выглядят очень изящно и едва ли не со-временно, а ведь им более четырехсот лет!

Здравствуй, мама!
Вот интересный вид: центр маленького провинциального городка. Обяза-тельно башня с часами. И извозчики есть. Это для развлечения, для туристов.
Целую! Толя.

И вновь речь о туристах. Тема эта словно преследует отца, он слов-но не может избавиться от чувства вечного странника-туриста в этой стране, и потому как нарочно выбирает открытки с очень спокойными и неспешно-стародомодными видами.

Здравствуй, мама!
Недавно я был в доме Чарльза Диккенса, над самым морем, в Бродстерзе. Тут он писал “Давида Копперфильда” и другие вещи. Вот на открытке он воз-вышается (там горка), желто-серый, с зубчатым верхом, на фоне голубого неба. Чудесный, простой, тихий и милый городок – Бродстерз! Понимаю, по-чему Диккенс любил жить в нем.
Целую! Толя.

“Он не заслужил света, он заслужил покой”. Эта булгаковская фор-мулировка словно проступает сквозь строки о чудесном городке Брод-стерзе, где так любил жить классик английской литературы. При этом на открытке с видом на дом Диккенса ощущения покоя сразу не возникает – дело в том, что на первом плане множество лодок, чьи мачты, наклонен-ные в разные стороны, создают впечатление какой-то суеты… словно бы лодки раскачиваются на волнах прибоя. А потом вдруг замечаешь внизу открытки небольшую приписочку, сделанную отцовской рукой прямо по глянцевой открыточной картинке: “Отлив, вода отошла!” И тогда делается ясно, что лодки вовсе не раскачиваются – они лежат на берегу, а воды нет. И картина сразу же приобретает тот оттенок патриархального спо-койствия, которое так необходимо было Диккенсу… и отцу, наверное, то-же.

Здравствуй, мама!
Вот тут хорошо видно, что такое отлив. Море отошло, обнажив сплош-ные пески дна. Только на горизонте полоска воды, да лужи вблизи берега.
Это в Истбурне, напротив центра города. Я тебе уже писал, что чуть в стороне от центра – сплошь дикие пляжи, которые я люблю.
Целую! Толя.

Море на открытке, конечно, отошло вдаль, однако цветение на бере-гу такое пышное, что на отлив как-то и не обращаешь внимания. Сплошь клумбы, усеянные самыми разными цветами, вокруг разноцветные шез-лонги, в которых наслаждаются солнцем праздные отдыхающие, да и на песке – тоже много народу. Некоторые бродят по обнажившемуся дну, что-то рассматривая. Легкие облачка на небе… покой и полная безмя-тежность.

Здравствуй, мама!
Это – город Белфаст в Ирландии, о котором столько пишут в газетах. Интересно, между прочим, что во время войны с Гитлером Ирландия офици-ально в ней не участвовала (т.е. войны немцам не объявляла), и бомбы на нее не падали, эта земля войны не видела. Так вот теперь там война, как и в других частях света, где ее давно не было. Что за закономерность такая?
Целую! Толя.

Наверное, по самой сути своего таланта отец был не столько обыч-ным литератором, сколько летописцем. Недаром лучшая его книга напи-сана в изобретенном им жанре “роман-документ” и начинается со слов: “Все в этой книге – правда”. И недаром уже в Англии расцвело его публи-цистическое дарование, когда отпала необходимость обращаться к чита-телю с помощью эзопова языка и появилась возможность прямого кон-такта, пусть даже глаз слушателя не видно, пусть даже порой, когда си-дишь один в наглухо закрытой студии и “вещаешь” в пространство, чув-ство одиночества и оторванности от слушателя неимоверно обострено. Вот и в открытках, как и в своих беседах на “Свободе”, он то и дело нахо-дит какие-то странные исторические закономерности. Вернее, не находит – они словно сами срываются у него с пера, просто потому, что у него есть замечательное чувство времени, в котором он живет, и он лучше, чем многие другие люди, чувствует то, что несколько напыщенно можно назвать ходом истории.

Здравствуй, мама!
Смешной домик, правда, как кукольный? Это в Гастингсе. Но вообще, все англичане любят красить дома в разные цвета, да еще мостовые разрисованы разными дорожными знаками – порой кажется, что перед тобой картинка из детской книжки. Забавные улички!
Целую! Толя.

Кукольные домики на открытке словно сошли с рекламных плакатов какой-нибудь Барби, которой в те годы еще только предстояло завоевать мир. И кажется, что создатели Барби-стиля не очень далеко отошли от этого стремления многих взрослых к таким кукольным домикам. В конце концов, одна из самых великих пьес в мировой драматургии – “Нора” Генрика Ибсена – имеет и второе название – “Кукольный дом”. А уж когда мостовые разрисованы… просто идиллия какая-то, для русского уха и глаза не очень близкая. Русскому человеку такие домики иной раз хочет-ся как-то “приземлить”, хотя и в России дома очень часто бывают неве-роятно выразительными произведениями искусства… вспомним резные наличники и так далее. С другой стороны, англичане, даже как мастера специфического “черного юмора”, вряд ли бы стали намеренно “призем-лять” свои домики-игрушки – юмор сам по себе, а “мой дом – моя кре-пость” – это святое.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – один из маленьких провинциальных городков. Живут люди, как повсюду, авоськи таскают. Какой-то дряхлый памятник. Вывески на доме (за деревом): “Chemist” – аптека, “Кафе” и лавочка частная какого-то (“S.Selvey”) С.Силвея.
Тихо себе живут. Я таких местечек видел сотни.
Целую! Толя.

Описание более чем точное! Памятник и впрямь выглядит очень дряхлым, грязноватого вида колонна, на постаменте которой осыпалась облицовка и видна довольно грубая кирпичная кладка. Пожилой человек слева действительно несет в руках нечто вроде традиционной россий-ской авоськи. Огромное дерево почти закрывает своей кроной всю пло-щадь – похоже, что в городке это самое примечательное место. Ощуще-ние покоя плавно переходит в скуку, “подобно аглицкому сплину” - может, почувствовав это настроение, отец и пишет как-то сдержанно, словно стремясь скорее покинуть эти места?
Интересно, что “Cafe” он написал по-русски, словно не давая себе труда переводить такую простую вещь. Может, вспомнил, как мать когда-то учила его английскому, и сделал вывод, что уж буквы-то она не забы-ла?

Здравствуй, мама!
На твои вопросы о жизни в местечках и деревнях отвечаю: в общем, как повсюду. Конечно, и куры бродят, и собаки бегают, и вишни растут, и малина, и клубника. Но вместо соломы здесь хаты крыли камышом, очень похоже. Те-перь уже не кроют, только старые сохраняются кое-где. Плетней – украин-ских “тынов” – не знают, а чаще всего ограда из жердей.
Целую! Толя.

И опять кукольные домики, правда, тут уже названные “хатами”, кры-тые не камышом, а черепицей. В конце концов, камыш, солома – разница невелика, отец прав, да и на Украине, кажется, камышовая кровля редко-стью не бывала. Что же касается тына – конечно, англичане его не знают! Откуда бы! Впрочем, разница между тыном и оградой из жердей не очень велика. Поневоле вспоминаешь, как у Гоголя в “Ночи перед рождеством” Чуб вытаскивал из плетня кол, чтобы отмахиваться от собак. Уж из ограды из жердей он мог бы натаскать такого “оружия” сколько угодно, и ничего бы особенного не произошло, а вот для плетня извлечение кола может стать катастрофическим событием… но как же с собаками-то?.. ведь бегают!

Здравствуй, мама!
Посмотри, это типичный старый-старый сельский дом в Англии. Похоже на украинские хаты, побеленные стены, стреха… Такие дома англичане ужасно любят, берегут; иногда при современнейшей, прямо “космической” автостраде вдруг стоит вот такой дом, и в нем по всем правилам – корчма, с бочками, хомутами по углам, подкова прибита на дверях, лавки. Ужасно приятно посидеть, пообедать, прямо как где-то в Литвиновке… Но таких “экзотик” уже мало осталось.
Целую! Толя.

Тут и добавить нечего, кроме уточнения: Литвиновка – это деревня недалеко от Киева, где жили и, наверное, и сейчас живут мои дальние родственники, откуда вышла Марфа Ефимовна Долгорукова – моя пра-бабка и отцовская бабка, навеки оставшаяся в памяти как один из персо-нажей “Бабьего Яра”. Наверное, покосившийся, с кривыми стенами домик на открытке, утопающий в зелени, очень напомнил отцу Литвиновку, где я никогда не был, а он бывал, в том числе и во время войны (этот эпизод также описан в его романе). Похоже, все похоже на Украину… На открыт-ке подпись “Старый коттедж” – а он гнет свое: какой там коттедж! Хата да стреха! Наверное, попади отец в Африку, он и там бы нашел какие-то сходные черты с той же Литвиновкой или с Куреневкой.

Здравствуй, мама!
Ты хочешь открыток из сельской жизни, но я пока нашел очень мало. Вот на этой – довольно типичная провинциальная уличка, то, что англичане и на-зывают деревней. Но это деревня, превращающаяся уже в городок. У них в де-ревнях часто строятся вот так, впритык. Я сперва, когда ездил, спрашивал: “А это какой городок?” А мне отвечали: “Какой же это городок, это – село!” В Чехословакии тоже так, очень похоже. А крыши у них – сплошь черепица. И трубы забавные.
Целую! Толя.

По правде говоря, ничего забавного в трубах я так и не обнаружил, хотя рассматривал их очень внимательно. А вот насчет “впритык” – тут все понятно: по сравнению с Украиной и Россией Англия и Чехословакия – страны небольшие, и место приходилось экономить. Было даже в Анг-лии такое дело – “огораживания”, у нас в учебнике истории, помнится, ка-рикатура была: деревенский мужик стоит на одной ноге и грустно озира-ется, видя, что его земельный надел для чего-то большего места не ос-тавляет. Так что поневоле приходилось строить “впритык”. Или дело об-стояло совсем не так, и причины коренятся где-то в глубинах националь-ного “менталитета”, как сейчас модно говорить? Может быть, дело в том, что деревня уже постепенно становится городком, хоть и называется “селом”?

Здравствуй, мама!
А вот тебе пейзажи графства Сассекс на побережья Ла-Манша. Чем не Украина, а? Мельницы, конечно, давно не крутятся, их хранят, как реликвии. Но вообще-то вся Англия – это точно так же, как и у нас: широкие поля, леса, сосны, дубы, березы, только – море вдруг на горизонте, и ветер явно морской, с духом йодистым. Он делает траву солоноватой – ох, ее коровы и жрут! И вымя чуть не по земле волочат.
Целую! Толя.

Четыре мельницы на открытке действительно похожи на украинские ветряки. Напоминает еще “Дон-Кихота”, конечно же. И еще почему-то вспомнил я калмыцкую степь, где стараниями одного из выдающихся авантюристов нашего времени, президента Калмыкии Кирсана Илюмжи-нова были построены ветряные электростанции, которые упорно не хо-тели работать. Видел я один из этих калмыцких ветряков – проезжали мы мимо него на автобусе, день был пасмурный и очень ветреный, а лопасти ветряка стояли строго вдоль направления ветра, то есть – с наименьшим сопротивлением, и крутиться никак не желали. Интересно получается: три воспоминания. Но только в одном случае мельницы вращаются, как положено, но при этом являются “великанами”, с кото-рыми доблестно и безнадежно сражается герой-недотепа… В другом месте мельницы – памятники седой старины, а в третьем – тоже памят-ники… человеческой глупости и бездумному авантюризму. Вот и проводи тут аналогии… хорошо хоть коровы не подводят и исправно делают свое дело.

Здравствуй, мама!
Эта мельница стоит у самого моря. Прямо, за кустами – уже берег, но на открытке не видно. Мы проезжали тут ночью, фары осветили мельницу, и это было так фантастично! Это далеко от Лондона, на берегу Северного мо-ря. Мы спали в машине, заехав в заросли, потом день загорали. Там огромные безлюдные пляжи на десятки километров, но вода в Северном море холоднова-тая. Возвращаясь, ехали опять мимо этой мельницы, а в городке по пути ужинали, и там я увидел эту открытку.
Целую! Толя.

На открытке возле мельницы заметен небольшой канал с зеленова-той водой, и прямо возле мельничных дверей “припаркован” белый кате-рок. Интересно, этот канал ведет прямо к морю? А мельница кажется че-ресчур уж “туристского” вида, хотя где же еще должен быть расположен такой “объект”. Мельница на берегу моря – очень романтично, особенно ночью, когда фары ее освещают… наверное, на великана похожа?..

Здравствуй, мама!
Если бы не надписи на этой открытке, то никогда не догадаешься, где это. Чем не самый типичный вид где-то на Украине? В такие места мы часто выезжаем, грибы собирать, ягоды. Тишина, мир, воздух… После каменных городов душа отдыхает.
Целую! Толя.

 “Тишина, мир, воздух”. Вот, наверное, и выведена формула того, что нужно человеку более всего, и что в сущности делает его счастливым. Душа отдыхает, и не так важно, где, в какой части света находится этот удивительно мирный пейзаж с озерком, заросшим камышом, спокойной, глубокой водой, с кусочком песчаного пляжа на берегу, с изумрудным лужком, вдоль которого тянется сельская дорога, а дальше начинается лес, над которым возвышаются две огромные сосны. Пасторальность этой картинки совершенно не надумана – она настолько просто и естест-венна, что обитателю “каменных городов” режет глаз. Но это ненадолго – по себе знаю: стоит провести в таком месте день-другой, и необыкновен-ная легкость посещает тебя, снисходя, как дар Божий на душу, отчаянно жаждущую покоя и отдыха… И хочется писать что-то очень пасторально-сентиментальное в духе Карамзина, вспоминаешь английскую поэтиче-скую “озерную школу”, и слова сами собой складываются чуть старомод-ными оборотами…

Здравствуй, мама!
Вот тебе английский вариант картины Шишкина “Рожь”. Только это, видимо, пшеница, ржи тут не сеют. А поля огромные, и бураки, и капуста, все как положено. Еще на огороженных проволокой пастбищах пасутся овцы с длинной шерстью. Английская шерсть считается лучшей в мире. Трава здесь от близости океана солоноватая, они ее много едят, может, потому шерсть такая?
Целую! Толя.

Между прочим, на открытке, помимо колосящегося поля и огромного дуба на переднем плане есть нечто, что Шишкину никогда бы не пришло в голову изобразить на картине “Рожь”. Тем не менее, для Англии деталь весьма характерная: красно-белая башня маяка, растущая, кажется, прямо на поле среди колосьев. Вот она, та самая близость моря, о кото-рой отец говорит, но не иллюстрирует свой рассказ описанием этого са-мого маяка. А ведь его присутствие на открытке и дает то самое ощуще-ние близости океана, сразу же чувствуешь дуновение морского ветра, йодистый запах и особенную насыщенность морского воздуха, представ-ляешь, как ночью маяк мигает сквозь тьму… Стоит он, как и полагается, на пригорке, а фотография на открытке сделана чуть снизу, и кажется, поднимись сейчас наверх к маяку, пройди прямо по желтому полю среди колосьев - и увидишь за холмом океан... по крайней мере – море!

Здравствуй, мама!
По берегам Англии много вот таких маяков, и всегда они как-то выглядят романтично и красиво. И, кстати, нет на свете двух одинаковых маяков – разные цвета, мигания, интервалы, и на каждом судне есть атлас маяков, чтобы из узнавать.
Целую! Толя.

Маяк на открытке выглядит ослепительно красиво – изящная белая башенка выстроена на выдающейся в море гряде скал, на самой дальней из них. Не разобрать, островок это или полуостров, да и неважно это. Наверное, такой маяк, если на него подняться, более всего напоминает корабль, особенно в шторм, когда волны с грохотом разбиваются о скалы где-то далеко внизу. Работа у смотрителей такого маяка более всего располагает к философскому взгляду на мир – скалы, волны, свет сквозь ночь… и ничего больше. Скучно… и очень возвышенно!

Здравствуй, мама!
Мама, я не ответил на некоторые вопросы в твоих письмах. Насчет де-ревьев – зимой они, конечно, без листьев, большинство, но есть часть с листь-ями – магнолии, кусты типа самшита, некоторые цветы. Они переносят ред-кий снег. Как в Крыму. Англичане очень любят садики и маленькие цветники перед домом. Так вот у некоторых круглый год цветут цветы, даже в январе и феврале, но это, видимо, требует ухода, и цветы особые.
Целую! Толя.

Жить в Крыму по тогдашним советским понятиям – жить на курорте. Под знаком этого стереотипа и проходит, видимо, беседа, отца с Марией Федоровной насчет вечнозеленых растений, отсутствия снега и крымско-го климата. В нашей стране всегда существовало разделение населения на две группы – тех, кто живет в курортных зонах и тех, кто приезжает ту-да отдыхать. Те и другие друг друга взаимно недолюбливают, однако жить друг без друга как-то не получается. Так что отец, попав в зону “веч-нозеленого крымского климата”, автоматически стал жителем курорта… так и представляешь, как он сдает комнаты и сарайчики отдыхающим, работает где-нибудь в пансионате и регулярно ворчит на отдыхающих, сердясь на них за то, что их жизнь – вечный, как ему кажется, праздник. А они ему завидуют и удивляются, что в свой отпуск он порой ездит куда-нибудь на север, где магнолии не растут, а то и просто в Москву.

Здравствуй, мама!
Вот на открытке один из бесчисленных маленьких городков по побережь-ям Англии. Мы и через него проезжали как-то. Хотя зимой и выпадает изредка снег, он не губит ни цветы, ни пальмы, но впрочем, пальмы в Англии редки. Здесь климат примерно как в Одессе. В таких городках всегда хороши рыбные базары, их описать просто невозможно.
Целую! Толя.

И правильно – разве можно, например, описать одесский Привоз? Хотя, многие пытались, и порой небезуспешно. Может, стоило попробо-вать?
Ну а пальма, торчащая на открытке на переднем плане, на фоне за-лива, выглядит как совершено не английский элемент пейзажа. Снег в таком месте, мне кажется, выглядел бы просто дико, а ведь бывает и та-кое! Кстати, и в Ялте бывает снег, и тогда, наверное, город выглядит очень странно, как и любое место, где сталкиваются разные по своей су-ти природные явления.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – город Дувр, вернее, его гавань. Это тот Дувр, кото-рый стоит в самом узком месте пролива, и в очень ясную погоду из Франции можно увидеть эти белые меловые скалы. В войну он очень пострадал от об-стрелов немцев через Пролив. С той стороны французский город Кале. Вдали ты видишь длинный белый мол, уходящий в море, - это причалы переправы во Францию пароходами-паромами. Мы часто сюда ездили купаться, гулять. Полтора часа от Лондона. Рыба тут хороша, во всех видах. И картошка жа-реная.
Целую! Толя.

Вот на открытках появляется нечто, не имеющее аналогов с Украи-ной – знаменитые меловые скалы Дувра. Сравнений, как видим, нет и не предвидится. Интересно также, что в первом случае отец написал слово “пролив” с маленькой буквы, а затем уж – с большой, как настоящий анг-личанин, для которого Пролив существует только один. Впрочем, он от-лично подходит для таких простых человеческих занятий, как купание, прогулки и рыба с жареной картошкой. Но это же здорово!

Здравствуй, мама!
На этой открытке – виды Рамсгейта, он рядом с Маргейтом. Я люблю их тройку – Маргейт, Рамсгейт, Бродстерз. Они стоят рядом, а дорога туда лихая – автострада почти до Дувра, спокойно едешь 120-140 км/час, только ветер гудит, а автострада – сказочная.
Целую! Толя.

На одном из четырех видов Рамсгейта, размещенных на открытке, - старое судно викингов, кажется, такие суда назывались “драккарами”. Почему отец не сказал ни слова о нем? Наверное, открытка писалась по принципу “песни акына”, только модернизированному: сначала смотришь на открытку, потом забываешь о ее содержании и пишешь о чем придет-ся. А то и смотреть не надо – когда речь идет о “лихой автостраде” такой увлекающийся и азартный человек, как отец, наверняка мог позабыть о вещах поважнее старинного драккара.

Здравствуй, мама!
У меня все хорошо, и особых новостей нет, потому что лето, и я купаюсь. Эта открытка называется “Семь бухт Бродстерза”. Бродстерз – чудесный городок на Ла-Манше. Белые обрывы берегов – это меловые скалы. Самый настоящий мел. Прекрасные песчаные пляжи в бухтах – и подводные скалы с крабами и стаями рыб. Здесь я немало позанимался подводным плаванием. Все бухты тут сняты во время прилива. А во время отлива вода отходит метров на 200, открывая дно, где очень интересно бродить среди камней, ракушек и луж.
Целую! Толя.

Одна из бухт на открытке так и называется – Бухта Викингов, уж на-верное, драккары здесь в свое время водились в изобилии.
А первая фраза в открытке ослепительна – “новостей нет, потому что я купаюсь”! Достойно римского патриция, не меньше! Да и занятия подводным плаванием для среднего советского человека в те времена, пожалуй, были развлечением, достойным представителя партийной но-менклатуры. Судя по всему, доступность этого элитарного времяпрепро-вождения сама по себе была пропагандистским фактором, но работники цензуры в очередной раз блистательно прошляпили этот пассаж. Может быть, увлеклись возникшей перед глазами картиной открывшегося при отливе морского дна, где среди луж много всего интересного? Этот дет-ский интерес отец умел возбуждать в собеседнике одной-двумя фразами, порой даже не описывая то, что происходит, а лишь слегка упоминая о чем-то. А когда есть еще и картинка с волшебной красоты зелеными лугами, обрывающимися белыми скалами, которые в свою очередь опускаются на чистейший желтый песок, а тот исчезает в бирюзовой воде бухты… Да какая уж тут пропаганда, какая цензура!

Здравствуй, мама!
Эта фотография сделана с высокой горы на Портленд-Билль – и именно в этой точке мы, приехав туда ночью, остановились и заночевали. Внизу были огни городка, а утром мы проснулись и увидели вот так – и этот роскошный пляж. Въехали в город, позавтракали и уехали туда, далеко-далеко по косе, ку-пались там. Такая у нас жизнь сейчас.
Целую! Толя.

Вид на городок и впрямь очень красивый – он как бы спускается по склону горы, а затем дома кончаются и начинается длинная и узкая пес-чаная коса, зажатая между двух водных пространств. Одно из них, кажет-ся, - залив: вдали видно, как коса не заканчивается, а сворачивает вправо и переходит в широкий полуостров. Плохо – на мой вкус, конечно! – только то, что на этой косе мало, а вернее сказать – просто нет расти-тельности. Купаться там, наверное, одно удовольствие, а вот солнце мо-жет сжечь. Отец, правда, солнца совершенно не боялся, а вот я предпо-читаю тень, и для меня плох тот пляж, где нет деревьев или хотя бы кус-тарника, где можно спрятаться от сильного солнца. Ну а поехать на ма-шине вдаль по косе, не боясь застрять в песке там, вдали от людей, мог только такой отчаянный водитель, как отец. Я бы, наверное, не рискнул, хотя, бывало, на своем старом “Москвиче” преодолевал весьма серьез-ные препятствия.

Здравствуй, мама!
Англичане любят декорации и иллюминацию. Вот на открытке типичный вид вечером в любом курортном городке на набережной. В траве стоят сплошные фигурки, домики. Бывают целые игрушечные города выстроены, очень нравятся детям особенно.
Целую! Толя.

Видно, писал открытку отец впопыхах, потому что последняя фраза выглядит скомканной и корявой. Может быть, он как раз спешил прогу-ляться вот по такой нарядной и изящно освещенной вечерней набереж-ной, что изображена на открытке? В конце концов, открытки эти так и пи-сались – где-нибудь в машине, на пляже, на мосту, на набережной, эта-кие “мимолетные виденья” чужой, заморской, и, похоже, вечно празднич-ной жизни…

Здравствуй, мама!
Вот типичный маленький городок на море, куда едут те, кто любит от-дыхать спокойно. Так сказать, английский Любеч. По клумбам натыканы не-оновые лампы, которые вечером их освещают. Продукты в таких местах обычно свежие и дешевые, единственное развлечение – вечером кино. Всегда можно переночевать в доме, на таких висит объявление: “Кровать и зав-трак”, на каждом шагу.
Целую! Толя.

Что ж, обычный маленький курортный бизнес. А “вечером кино” – на-верное, это и не обязательно для тех, кто приехал “отдыхать спокойно”. Но зато и экзотики практически никакой – не считать же экзотикой лампы, “натыканные” в клумбах! В общем, особого “местного колорита” не чувст-вуется ни на открытке, ни в тексте на ее обороте. И такая Англия бывает!

Здравствуй, мама!
А вот еще один городок на море, где я бывал. Называется Сен-Леонард. Вот что мне нравится – это ряды комнаток под набережной. Заплати вперед, получай ключ – и целое лето имеешь “хатку” на пляже. Они очень уютные, с газом, светом, и есть любители, что и зимой держат такую “дачу”. Это во всех городах приморских есть, и я тоже прицеливаюсь снять.
Целую! Толя.

Это уж конечно – отец любил “перенимать обычаи аборигенов”, принцип “и я тоже” порой у него выходил за рамки разумного. Однако в Сен-Леонарде, как можно судить по открытке, комнатки под набережной выглядят весьма заманчиво. Есть своя прелесть именно в том, что они “под” набережной – стоят дома, вдоль берега идет дорога, а со стороны моря прямо из-под дорожного полотна почти с уровня воды и глядят на пляж эти самые ряды комнаток. Трудно сказать, насколько мешают от-дыхающему человеку проезжающие над головами машины, может быть, там и движение-то запрещено, во всяком случае, машин на открытке не видать. Но сама по себе идея интересна, и неудивительно, что многие держат такие комнатки, ведь, наверное, это дешевле, чем каждый раз, приезжая на море, пользоваться системой “кровать и завтрак”. Не забу-дем, что в Англии приехать на море просто, а значит смысл в таких ком-натках какой-то есть.

Здравствуй, мама!
А это – общий вид прибрежной части города Гастингса, где я сейчас си-жу на набережной в кафе, прихлебываю кофе с молоком и пишу тебе. До сих пор стоит теплая погода. Сижу и думаю: может, искупаться? Но не видно ни одного храбреца, чтобы купался. Подумаю еще. А пока крепко-крепко тебя целую!
Толя.

Открытка эта написана 26 октября, и я очень живо представляю себе, какой же заманчивой представлялась отцу сама мысль об октябрьском купании в море. И проступает сквозь строки его отношение к стране и к ее жителям. С одной стороны, он полушутя называет их храбрецами, иронизируя над тем, что в такую прекрасную погоду купальщиков не ви-дать. “Тоже мне храбрецы!” – словно думает он, а сам-то уже давно си-дит в кафе и попивает кофий, почти не осознавая того, что копирует анг-лийского джентльмена, то есть – уважает его манеры, привычки, в том числе и отсутствие стремления искупаться. Так эмигрант не только по-степенно прорастает в жизнь и быт новой для себя страны, но кровью и душой срастается с ее жителями, становясь таким же, как и они. Но нико-гда, сколько ни будет длиться это срастание, не станет он естественной частью этого организма, и потому обречен он на сомнения и колебания. И хорошо еще, если сомнения одолевают его лишь по такому пустячному поводу, как осеннее купание…

Здравствуй, мама!
А в Лондоне до сих пор нет снега. Были как-то в декабре “белые мухи” – и все. И Новый год прошел без снега. И я еще ни разу не надевал пальто. А в кон-це декабря – ты не поверишь! – искупался в море. Вода, конечно, ледяная, а за-то как бодрит! Гриппа в Англии пока нет. Сухие, ясные дни, как в сентябре, вот чудеса.
Целую! Толя.

Так что – долой сомнения! И хотя длились они с октября по декабрь, то есть – были длинными и неспешными, как и полагается сомнениям ис-тинного джентльмена, все же разрешились они в пользу безрассудного и весьма эксцентричного поступка, что, впрочем, многим английским чуда-кам тоже свойственно. Купание в декабре – а зато как бодрит!
Помнится, однажды мы с женой приехали к ее родителям в город Армавир, что на Кубани – встречать Новый год. Снега там тоже не было, и стояли очень солнечные дни, что после завьюженной Москвы казалось чем-то необыкновенным, каким-то сказочным новогодним подарком. Там рядом с домом была “посадка” – небольшая рощица, когда-то искусст-венно высаженная в качестве будущего сквера, что ли. Гуляли мы по этой посадке в свитерах, наслаждаясь нежданным декабрьским теплом… так и хочется сейчас, вспоминая, воскликнуть вслед за отцом: “Вот чудеса!”

Здравствуй, мама!
Сейчас морем наполнена половина моей жизни. Наш род, наверное, про-изошел не от обезьян, а от дельфинов. На море и в морской воде – я словно “дома”, словно в своей стихии. И ты вот любишь влажность, а от суши страдаешь. Что бы это значило, правда?
Целую! Толя.

А эта открытка – июльская. И вид на ней соответствующий – “синее море, белый пароход”. Дельфинов только вот не хватает. Красота! И мне остается только думать, что мне по наследству не передалась эта бе-зумная любовь к морю и “влажности”, хотя я по гороскопу и Водолей. Мне больше нравятся реки, озера, ручейки, а море, хоть и красиво, хоть и приятна морская вода, а все же такого удовольствия не бывает. Но стоит ли жалеть об этом?

Здравствуй, мама!
Пишу на скорую руку, рано утром. После грозы – отличная погода, едем купаться. Все-таки далековато, хотя дорога прекрасная, но от порога дома до ближайшего пляжа на Ла-Манше я веду машину полтора часа со скоростью до 120 км/час. Все так ездят. В Лондоне есть “пресные” пляжи и бассейны, но разве сравнишь с морем!
Целую! Толя.

Да и зачем же сравнивать, казалось бы – “пресные” пляжи сами по себе имеют массу привлекательных черт, и множество лондонцев, если судить по тем же открыткам, с удовольствием их посещают, взять хотя бы озеро Серпентайн в центре города. Нет, потомку дельфинов подавай море, пусть к нему и ехать полтора часа. Откуда бы такое стремление в человеке, у которого в роду никто с морем свою жизнь не связывал, на-оборот, все предки – самые что ни на есть настоящие украинские кресть-яне из бесчисленных Литвиновок, и южнее Киева, кажется, никто из них не попадал. Или украинские степи, которые, начинаются сразу же за Кие-вом, так напоминают море своим постоянным ковыльным колыханием, что в каком-то сумасшедшем гене вдруг пробудилась такая необузданная морская привязанность? Или был в роду какой-то запорожец, ходивший морем на разбой в Туретчину? А может, все проще – стремиться быть настоящим англичанином и не любить море просто неприлично, и отец искренне полюбил море со всей английской старательностью, тем более, что предмет обожания таков, что вполне способен вызвать самое горячее и искреннее чувство?

Здравствуй, мама!
Вот на открытке английский крестьянин: все как и всюду на целом свете: пора навоз в поле вывезти, да картошку на базар, да дочку замуж выдать, да ревматизм лечить…
Целую тебя крепко! Толя.

Нет, крестьянские мелкие радости и заботы - не для него, хотя, как видно, что-то в сердце отзывается. Ведь эта открытка, на которой пожи-лой англичанин в кепке ласково похлопывает по холке красивого коня, написана в тот же день, что и следующая.

Здравствуй, мама!
Были вчера в гостях, сидели, сидели, а потом в час ночи вдруг пришла идея ехать на море. Набилась полная машина, и поехали на Северное море, были на берегу в 4 часа ночи, ветер, буря, холодно. Посидели, дураки, - и скорее в теп-лую машину. Они всю дорогу спали, а я-то вел, и проспал теперь весь день. Так “содержательно” идет себе время, бывает.
Целую! Толя.

Вот интересно: милая английская чудаковатость нескольких человек для одного из них оборачивается довольно тяжелым трудом, причем именно для советского эмигранта! Впрочем, еще неизвестно, кем были эти “англичане” - может быть, такие же эмигранты. А ведь и для русского человека такие “всплески” странных чудаковатостей - вполне нормальное дело. Подумаешь, подхватиться и куда-то помчаться посреди ночи – эка невидаль! Вот и кот мой - тот самый Нюшик - порой ведет себя совершенно таким же образом: лежит себе на подушке, дремлет, и вдруг как вскочит! как помчится куда-то на кухню или в коридор, только что копыта не грохочут! А прибежит, усядется там в задумчивости, поглядит длинно и очень пристально в пустоту - и словно не было никакой причины мчаться со всех ног... В общем, не только англичане на такое способны! Однако ирония насчет “содержательности” все же присутствует – а это уже чисто российская черта. “День прошел, а славы все нет”, - говорил один из актеров в каком-то старом рассказе.

Здравствуй, мама!
Вот типичный вид для Англии. Только здесь “диковинка” еще. На склоне холма неизвестно когда и неизвестно кто выкопал канавы – и получился огром-ный человек с двумя палками, видный издалека. Белый, потому что холм мело-вой. Это грунт такой белый.
Целую! Толя.

Человеческая фигура на склоне мелового холма напоминает чем-то рисунки пустыни Наска, над тайным смыслом которых до сих пор бьется ученый и псевдоученый люд. Здесь же, в Англии, все проще – ярко-белые линии на ярко-зеленом холме складываются в сменой рисунок безо всякого скрытого смысла. Человечек на холме виден издалека, он здорово оживляет пейзаж, и люди, бредущие по сельской дороге, вполне могут помахать ему рукой и посочувствовать бедолаге – он-то явно взби-рается на холм, что, похоже, не так-то легко под палящим солнцем.

Здравствуй, мама!
Это набережная в городе Веймуте. Справа в ряд – будки-домики, которые можно дешево снять на лето или на весь год, спать и дышать морским воздухом. Сто раз я собирался снять такую, и не выходит, потому что я всякий раз еду в новые края, а сплю под небом в спальном мешке или, если дождь, то в машине, разложив сиденья.
Целую! Толя.

И правда – будки-домики существуют для домоседов, тяжелых на подъем, для кого сам факт выезда на море – уже целая история. Я, кста-ти, к таким людям отношу и себя, я не люблю часто менять место отдыха или отдыхать, что называется, “на колесах”, хотя несколько раз приходи-лось проводить время и так – например, однажды мы с тремя  друзьями плыли на плоту по реке Вороне в Тамбовской области в течение недели. Красота была неописуемая, конечно, не морские берега, но для любите-лей средней российской полосы лучше не придумаешь. Плот строили сами, умаялись, пока соорудили, а потом каждый день тоже маета: вече-ром все пожитки с него сгружаешь на берег, палатка, костер и т.п., утром – все наоборот, а днем еще гребли, потому что сам по себе плот плыл не очень охотно. Ставить палатку прямо на плоту не получилось – не такая надежная была конструкция, да и сыро ночью на реке. Тем не менее, удовольствие эта поездка нам доставила неописуемое. Но со временем мне больше стал нравиться “оседлый” тип отдыха, когда есть возмож-ность спокойно и неторопливо походить по одному и тому же месту, нику-да не торопясь и не переезжая туда-сюда. В общем, это дело вкуса, не так ли?

Здравствуй, мама!
Очень типичный вид на этой открытке. Десятки тысяч таких “купаль-ных домиков” лепятся по пляжам Англии. Стоит-то он ничего, а зато имеешь свою “дачу” у моря, этакую голубятенку, куда удалишься на субботу и воскре-сенье, будешь носить ведром воду, готовить на щепках уху из рыбы собствен-ного улова. Хочу и себе такую будку завести.
Целую! Толя.

Все эти разговоры насчет “будки” так и остались разговорами. В сущности, при таком “автомобильном” отдыхе, сторонником которого отец являлся, никакие “будка”, “хатка” или голубятня ему нужны не были. Однако речь о них он то и дело заводил, и, наверное, дело было в том самом стремлении к своему собственному дому, которое даже после то-го, как дом появился, не было утолено до конца. Вот и поглядывал он на “будки” у моря с не очень понятным ему самому чувством… вроде хочет-ся, а вроде и не очень надо. Ну и, конечно, извечная страсть украинского крестьянина к запасам, порой совершенно лишним – это на генетическом уровне. Анекдотов про эту украинскую страсть ходит по миру море, а фраза из анекдота: “Не съем, так надкушу!” - стала просто-таки крылатой.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – один из бассейнов в Саутгемптоне. Но он – типич-ный для всех бассейнов в Англии вообще. Их много, вход – несколько грошей, во-да летняя, а есть и теплые бассейны, и с морской водой. Зимой я два раза в неделю обязательно хожу покупаться, поплавать. Но люблю приходить ут-ром, когда совсем нет людей.
Целую! Толя.

Тема бассейна не могла не возникнуть посреди разговора о море, все-таки вода в Англии, наверное, - больше чем вода! Читаю я эти строки и думаю, что вот и я каждую неделю дважды хожу в бассейн – в “Олим-пийский”, что в Москве на Проспекте Мира. Только мы с друзьями и ле-том не прекращаем эти походы, потому что у нас там своего рода “маль-чишник” – вначале мы играем часа полтора в футбол, потом идем в сау-ну, тоже на полтора часа, а одновременно с сауной выходим и в бассейн. Получается самый настоящий клуб, со своими церемониями, с ритуалами и традициями. Самые старые члены клуба, стоявшие у его истоков, начали ходить в него в 1980 году – то есть, почти двадцать лет прошло, а клуб все существует! Вода в “Олимпийском” замечательная и, в отличие от многих других московских бассейнов, хлоркой почти не пахнет, так что наслаждение от купания получаешь неимоверное!

Здравствуй, мама!
На этой открытке – вход в один из плавательных бассейнов. Внутри там три огромных бассейна, и зимой масса лондонцев купаются в таких бассейнах, там можно вольно плавать, нырять, и вход для всех открыт весь день, то есть, платишь за вход два шиллинга – и всех делов, как в бане. Одно время я чуть ли не через день ходил в этот вот бассейн, что на открытке. Знаком он мне!
Целую! Толя.

На открытке перед входом в бассейн расположены три декоратив-ные… не знаю, как назвать, нечто вроде огромных каменных шашек си-него цвета. Видимо, это символизирует три бассейна внутри здания? В Олимпийском, кстати, их тоже три, и плаваем мы то тут, то там. А иной раз в основном бассейне проходят соревнования пловцов или ватерпо-листов, и туда никого не пускают… кроме нас! Дело в том, что вход в сауну находится прямо возле воды, и по-иному нам туда не пройти, а не пускать нас нельзя – “уплочено”! Вот и идем мы туда среди спортсменов – разновозрастные дядьки с сумками, полотенцами и с очень независи-мым видом. Впрочем, спортсмены не возражают. Да и мы иной раз, осо-бенно, когда играют в водное поло, залезаем в воду – поле для этой игры огораживают, оно меньше в длину, чем бассейн, и по краям остается метров по 5-7 свободной воды. Туда мы и плюхаемся, выйдя из сауны, и никто особенно не протестует, поскольку мы иногда и мячи подаем, уле-тевшие за ворота.

Здравствуй, мама!
Вот шумный, многолюдный пляж с каруселями и пр. Интересно, что не сорят. Стоят корзины с табличками “Litter here, please” – “Мусор здесь, по-жалуйста”. У англичан это уже рефлекс: складывать после себя все в пакет и относить в корзину, а если ее нет, то увозят с собой, и нигде на природе не увидишь сора. Полосатые загородки на палках – кто ставит от ветра, кто от солнца, кто для “уюта”, а у нас тоже такая есть.
Целую! Толя.

Конечно, есть, кто бы сомневался! “Мой дом – моя крепость” – этот принцип существует и на пляже, во всяком случае, “уют” - любопытно, что отец иронично берет это слово в кавычки! – достигается, хоть и несколь-ко иллюзорный. “Вы узнаны, узники уюта!” – мог бы сказать словами Пас-тернака любой прохожий, заглянув сверху за эту полосатую “загородку на палках” – своего рода ширму, которая на пляже, действительно, может выполнять самые разные функции, вплоть до кабинки для переодевания. Иметь такую вещь в машине и возить ее с собой по всем английским пляжам совершенно необходимо!
И мусор, я уверен, отец так же старательно собирал в пакет, или за-ворачивал в газетку, не оставляя за собой сора, как это часто случалось с ним в России. Об этом я знаю по рассказам его друзей, участвовавших в некоторых эпизодах его советской разгульной жизни. Да и сам я помню несколько наших с ним поездок на днепровские пляжи, и, кажется мне, мусор мы тогда никуда не увозили. Это сейчас я старательно все приби-раю за собой, и вообще стараюсь на природе не мусорить, а тогда, на-верное, никому ничего подобного и в голову не приходило. Выводы все давно уже сделаны, и не только в нашей стране, но и во всем мире, и выводы эти явно не в нашу пользу.

Здравствуй, мама!
Я вот на таких пляжах сейчас загораю в Англии и такой разморенный, что ну ничего не хочется делать, как коту на печке.
Целую! Толя.

В конце концов, ну их, все эти международные и внутренние пробле-мы – раз есть возможность поваляться на пляже, надо использовать ее “на всю катушку”. Отец во многом был максималистом, и уж если зани-мался чем-то, умел отдаваться этому занятию целиком. И если ничего не хочется делать – это тоже надо уметь претворять в жизнь. А почувство-вать себя котом на печи – для современного человека это вообще выс-ший пилотаж!

Здравствуй, мама!
Вот то, что я говорю: земля еще просторна и большей частью пуста. Можно по такому берегу идти и идти целый день – и только шум морских волн да крики чаек. Процентов на 60 берега Англии именно такие, к счастью, еще.
Целую! Толя.

И вновь – меловые откосы, спускающиеся к воде, зеленые холмы, деревушка, почти незаметная под кронами деревьев, какие-то голые столбы, торчащие из земля на возвышении и, наверное, хорошо замет-ные с моря. Сплошная пастораль! И впрямь счастье, что таких мест еще много. В той же Тамбовской области, где мы с друзьями плыли на плоту, за неделю нам встретилась лишь одна деревушка, да и то к ней при-шлось идти довольно долго по лугам. И если бы не идея одного из членов нашего “экипажа”, что у поселян в навозе можно нарыть отменных червей для рыбалки, мы бы туда и не пошли – припасов у нас хватало. Правда, в конце плавания мы однажды надергали со дна речных мидий и поджарили их с перловой кашей, но это больше из желания приобщиться к природе, чем от голода.

Здравствуй, мама!
Вот наконец нашел вид абсолютно пустынных берегов, и такие белые ме-ловые обрывы тянутся десятками километров. Простор и ветер, как было, наверное, и тысячи лет назад. Внизу, в линии прибоя кишат рыба, крабы, рач-ки, и еще множество чаек, а также разные предметы, выброшенные морем. Интересно бродить.
Целую! Толя.

Белые скалы издалека – как огромные краюхи хлеба, лежащие на берегу. Иной склон срезан так ровно и аккуратно, что кажется, будто но-жом кто-то отхватил кусок, и сейчас можно хоть маслом намазывать. Но для меня такой вид все же испорчен отсутствием деревьев в непосред-ственной близости от воды. Как представлю себе, что тут надо сидеть на солнце… нет, это не по мне.

Здравствуй, мама!
Это еще один вид – в окрестностях Истбурна, где мы сейчас. Меловые обрывы эти очень громадны. Я как-то вскарабкался снизу по тропке – так весь мокрый был, едва дышал, и весь испачкался в белое. А внизу под ними летом купаться было хорошо. Внизу стоит маяк, сравни. Человечек был бы едва заметен. А наверху – луга и поля.
Целую! Толя.

Вот как – обрывы не просто громадны, они даже “очень громадны”! странно только, что красно-белый маяк стоит в самом низу, на отмели, выглядывая из воды – с той верхней точки, откуда сделана фотография, не разобрать, на чем он там стоит – может, на крохотном островке? Мне-то казалось, что маяк должен стоять на самой верхней точке берега, что издалека было видно! А обрыв нам маяком выше самого маяка раза в два-три! Отчего же маяк не поставили наверху? Вот загадка! Или мело-вые холмы – плохой фундамент для такой долговременной и важной по-стройки?

Здравствуй, мама!
Вот приятное и спокойное дачное местечко, не правда ли? Домики и ком-наты сдаются, пляжи без конца. Уйди немного по берегу – и людей не увидишь, только птицы. Таких мест много, но ценят их лишь любители, а массы тол-кутся в городах, где и тесно, и дорого, а вот поди ж ты!
Целую! Толя.

Вот здесь я с отцом совершенно согласен. Тихое и спокойное место вдали от “масс” для меня – лучшее место для отдыха. Правда, в дере-веньке, приютившейся почти на краю белого обрыва, никакой раститель-ности не наблюдается, кроме травы, конечно, но, быть может, это что-то вроде дачного поселка? А вот ветер, наверное, на этом обрыве бывает очень сильный, и дома продуваются насквозь. Видимо, тут используют какие-то материалы специальные для утепления? Во Владивостоке я ви-дел многоэтажные дома, стоящие на самом высоком берегу океана, так вот там какие-то материалы при строительстве применяются, да рамы оконные особенные. Мы стояли на берегу у парапета, на такой специаль-ной смотровой площадке у этих домов, так ветер дул такой сильный, что едва с ног не сшибал. В Англии, наверное, да еще и летом, таких ветров не бывает, а вот зимой, хоть и без снега, дует, конечно, весьма ощутимо!

Здравствуй, мама!
Вот глухой угол на берегу моря, какие мне по душе. Там тихо, мирно, только шумит прибой, и в небе жаворонок. Ночевали в таком доме. У хозяев, старика и старухи, был очень дряхлый пес и девять кошек.
Целую! Толя.

Вообще-то, если долго рассматривать однообразные, пусть даже и самые красивые виды, они постепенно навевают скуку. Говорят, русские пейзажи, особенно осенние, способны ее нагнать. Со мной этого, честно говоря, не случается, но я хотя бы могу понять сторонников этой стран-ной для меня мысли. А вот англичане, наверное, не смогли бы понять меня и наверняка удивились бы, узнав, что такие романтические виды английских берегов могут быть для кого-то скучными. Но, в конце концов, наверное, и бедуину пустыня отнюдь не кажется скучным местом? А у английских старика и старухи, живущих “у самого синего моря”, есть такие преданные друзья, как пес и девять кошек. А с девятью кошками какая же скука?

Здравствуй, мама!
Вот типичный пляж на берегу океана, на таких мы больше всего купались летом. Причем это, видимо, участок напротив городка, а пойти туда вдаль, и на десятки километров – ни души. В дюнах – заросли кустов, и песок горячий, как сковорода.
Сейчас уже, конечно, холодновато, не купаются.
Целую! Толя.

Даже странно узнавать, что участок, изображенный на открытке, “на-против городка” – совершенно “неокультуренное” место, ровный песча-ный пляж, и опять – никаких деревьев или, скажем, кустиков. Хотя где-то “в дюнах” кусты, судя по тексту, имеются, но их не видно, отчего пейзаж воспринимается как какая-то пустыня – на мой вкус, конечно. И это – “ти-пичная” для Англии картина! Возмущению моему нет предела, правда, оно какое-то вялое и сдержанное, ведь люди-то на пляже чувствую себя замечательно, и что ж теперь – навязывать им свои представления о том, каким должен быть нормальный пляж? Да и толку-то – навязывать!

Здравствуй, мама!
Мне самому не нравится эта открытка, да уж купил в городе Клактоне, пошлю и ее. В Англии людный пляж – великая редкость, вот фотограф в Клак-тоне и выбрал жаркий воскресный день, мол, вот какой наш город популярный, привлекает тысячи народу. А на самом деле обычно эти пляжи пусты.
Целую! Толя.

Интересный подход, тоже чисто украинский: самому открытка не нравится, но раз уж купил – надо пустить в дело. А зачем же тогда поку-пал-то? Или это стремление к правде, невзирая на свои личные пристра-стия? Тогда дело обстоит еще интереснее: с одной стороны, покупается открытка, которая хоть и не нравится, но все же правдиво отражает некий кусочек английской действительности. Но, с другой стороны, тут же эта правдивость развенчивается самым беспощадным образом, и выходит, что открытка все же искажает картину и “типичной” не является! Но в этом случае вновь возвращаемся к вопросу – зачем же покупал? “Не дает ответа…”

Здравствуй, мама!
Вот попалась открытка с абсолютно типичным берегом моря в Англии. Фотографы зачем-то выбирают людные пляжи, а ведь берега Англии – в об-щем, пустынны, бывает, что едешь много километров и не встретишь живой души. Я люблю именно такие берега и пляжи, когда вокруг тебя только море, пески, скалы и солнце. И мы на автомобиле забираемся часто именно в такие места.
Целую! Толя.

Ну, поскольку слово “типичным” здесь весьма настойчиво подчеркну-то, наверное, место, изображенное на открытке вполне удовлетворяет отцовские запросы. Две небольшие скалы на песчаном пляже, кстати, дают вполне приличную тень, и я подумал сейчас, что такой пляж меня бы вполне устроил, несмотря на “типичное” отсутствие деревьев.

Здравствуй, мама!
Хорошо в таком месте, как на этой открытке, развести костер, сидеть и слушать шум моря, пока не придет ночь, а потом спать, закутавшись, и ут-ром, с первыми лучами солнца куда-нибудь дальше, дальше… Нигде мне не бы-вает так хорошо, как у моря.
Целую! Толя.

Поэтичные эти слова написаны, надо думать, под впечатлением одинокого и как-то странно изогнутого дерева, изящно “вписанного” фотографом в “типичный” английский береговой пейзаж. “На севере диком стоит одиноко” это странное дерево, тени от него никакой, но зато вершина, на которой оно растет, совершенно не голая, а наоборот – полностью покрытая зеленой травкой. Что же до костра – в голову лезут нелепые вопросы, например, откуда же тут взяться дровам для такого романтичного зрелища, как костерок? Не рубить же единственное на весь берег дерево! Или дрова привозятся с собой, быть может, даже “цивилизованно” напиленные, наколотые и упакованные в каком-нибудь магазине “Все для туристов”? Ведь продают же в Америке “набор для барбекю”, куда входит даже специальный уголь! Но, наверное, для отца при всей его любви к плодам цивилизации это было бы кощунством, и дровишки он отыскал где-нибудь в деревне, которая виднеется вдали на холмах, или в каком-нибудь кустарнике, не попавшем в кадр.

Здравствуй, мама!
Вот по таким местам мы ездим и ночуем под звездами, и оказывается, мир еще велик, просторен. Люди сбиваются в городах, а остальная земля пус-та и роскошна, радуюсь, что ее, видимо, останется достаточно на наш век.
Целую! Толя.

Увлекшись философическими рассуждениями, отец упустил возмож-ность увековечить в своих письмах поэтичное название очередного ме-лового обрыва. Называется он, судя по подписи на открытке, “Семь сес-тер”. Я долго не мог понять, в чем тут дело, а потом догадался. Верхняя кромка берега, там, где зеленая трава срезана белым меловым откосом, если смотреть на нее со стороны моря, выглядит как волнистая линия. “Волна” эта, поднимаясь и опускаясь, образует как бы семь холмов – семь белых возвышений, наверное, издалека видных в ясную погоду. Вот вам и “Семь сестер”! Так и стоят они у моря, всматриваясь вдаль, словно рыбацкие жены, проводившие мужей на промысел. А тех что-то давно нет, и хотя погода прекрасная, сестры уже начинают волноваться и гля-дят неотрывно в море… и долго еще будут глядеть… мир-то велик и про-сторен!

Здравствуй, мама!
По таким местам мы проезжаем без задержки, для нас это слишком людно. Ненасытно гонимся за Океаном с его просторами. Жжем костры, жа-рим шашлыки, спим под небом и черные стали, как негры. Так что все хорошо.
Целую! Толя.

Еще бы не хорошо! Настолько хорошо, что отец порой изменяет себе и не описывает и даже просто не называет, что за достопримечатель-ности изображены на открытке. На этой, например, - старая башня с ча-сами в каком-то городке, очень изящная, в каком-то почти готическом стиле. Очень она похожа на старую пожарную каланчу в Москве в Со-кольниках – как выходишь из метро, ее тут же видно. Только часов на ней в Москве, конечно, нет. Да и в Киеве, мне кажется, я видел нечто подоб-ное где-то на Подоле. Однако теперь отцу не до таких подробностей – он гонится за Океаном! И кому какое дело, что с этой башни с часами океан прекрасно виден – широкая бирюзовая полоса на горизонте манит и зо-вет, там – Океан, там – просторы, а тут… обыкновенный городок, обыч-ное скопище людей… неинтересно…

Здравствуй, мама!
Вчера был страшный ветер, и мы вдруг взяли и поехали на берег моря смотреть шторм. Смотреть хорошо, а в Ла-Манше переворачивало суда, и гибли люди. Вот так же гибнут в бурю, как и 100, и 200, и 500 лет назад.
Целую! Толя.

Наверное, легко вычислить этот шторм по каким-нибудь морским сводкам происшествий – открытка написана 28 декабря 1972 года. Почти рождественский шторм, наверное, на море и впрямь было на что посмот-реть. Характер человека тут сразу читается – если что-то ударило в голо-ву, значит, надо тут же исполнить невесть откуда взявшееся желание. Ну а гибель людей… он ее столько уже видел на своем веку, прожив не-сколько детских лет рядом с “фабрикой смерти”, что теперь она наводит в основном на философские рассуждения. Тем более, что на открытке – “типичный” меловой склон, безмятежная гладь моря и никакого шторма в помине нет!

Здравствуй, мама!
Это – рыбацкие суденышки. Так они обычно стоят, вытащенные на берег, в промежутках между выходами в море. Сотни, тысячи. Оно не такое маленькое, как кажется. Присмотрись, там на нем человек стоит, хозяин или член команды. Рыбу они ловят отменную, омаров, угрей, а сколько разных уст-риц!
Целую! Толя.

Очень симпатичное выглядит это судно на открытке – какое-то коре-настое, все увешанное сохнущими сетями, словно парусами, а называет-ся – “Young Flying Fish” – “Молодая летучая рыба”, кажется? Поскольку оно на берегу, вся нижняя его часть, обычно скрытая в воде, придает ему необыкновенно серьезный и внушительный вид. И все же оно не очень большое – рядом в кадр попала корма другого судна, гораздо более крупного, и даже если присмотреться к человечку на борту “Летучей ры-бы”, ясно, что “рыбка” эта и впрямь молода. Может, подрастет еще?

Здравствуй, мама!
На этой открытке – затон с рыбачьими суденышками. Что в Англии хо-рошо – так это рыба. Немудрено: столько воды вокруг. И готовить ее они уж мастера!..
Целую! Толя.

Совершенно очевидно, что на открытке все суда – вполне рабочие, это не музей, а настоящая маленькая гавань, вот и кран портовый стоит чуть вдалеке. Но они так ярко раскрашены, что выглядят очень празд-нично, если не сказать – праздно. По каким-то неуловимым признакам заметно, что идет самая обычная работа, хотя человек возле одного из корабликов идет по причалу с очень независимым видом, засунув руки в карманы – то есть, с совершенно нерабочим настроением. Да и воды-то почти не видать – вид тут тоже “типичный”, но совершенно не туристский, и даже странно, что такая “рабочая” картинка угодила на открытку с анг-лийскими видами. А с другой стороны, на горизонте – причудливая линия высоких холмов, за затоном видны все те же ослепительно зеленые луга, да и корабли – непременная часть английского пейзажа, так что все в по-рядке, да?

Здравствуй, мама!
На этой открытке – очень типичный “портовый” вид для Англии, страны морской. Я люблю иногда заехать автомобилем в лабиринты порта, где вдруг из-за дома выглядывает труба корабля, и такое впечатление, что пароходы ходят по улицам.
Целую! Толя.

В каком-то старом итальянском фильме, кажется, у Антониони, ком-пания собирается в стареньком домике возле воды, и вдруг в самый раз-гар веселья мимо этого домика проплывает громадный корабль. Он ви-ден приятелям – и зрителям! - лишь из окон этого домишки, и такое впе-чатление, что огромный борт корабля вот-вот раздавит и дом, и компа-нию, он словно лезет в окна, не умещаясь в них, и создается ощущение невероятной зыбкости, нереальности всего происходящего, компания с ее смешными проблемами кажется чем-то очень несерьезным и суетли-вым на фоне этого гигантского корабельного борта, медленно и спокойно проплывающего туманным днем на расстоянии, кажется, вытянутой руки от тебя. И впрямь, страна, где пароходы ходят по улицам, выгляди со-вершенно особенной.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – сельский “порт” со старинными, но вполне “само-ходными” баржами, шлюзами, лягушками и пескарями. Вот только комаров уже нет. Вывели. У нас все хорошо, мы здоровы, загораем дальше. Автомобиль было испортился, починили и опять путешествуем.
Целую! Толя.

Вот пример открытки, написанной “с ходу”, в стиле “что вижу, то пою”. Кстати, и открытка такая же – словно случайно выхваченный из жизни кадр, словно фотограф проходил мимо и на всякий случай щелкнул камерой – узенькая протока среди зарослей, к старому, так и хочется сказать – “самодельному” шлюзу, неторопливо плывут две маленькие моторные баржи, а на берегу сосредоточенно стоит рыболов, забросивший свои удочки почти под самый борт этих барж. Лягушки же и пескари остаются на совести автора текста – по крайней мере, на открытке из не видно, как и выведенных несчастных комаров. Но с каким же знанием дела отец пишет про всю эту живность! Наверняка выходил из машины, прошелся вдоль берега, дошел до шлюза и внимательно все рассмотрел… так что никакая лягушка не ускользнула от пытливого взора исследователя!

Здравствуй, мама!
Наряду со сверхсовременными пароходами в Англии преспокойно плавают по малым рекам допотопные суденышки и баржи. На снимке – шлюзы и ста-ринные баржи, везут себе в село какие-нибудь бочки и швейные машины, как это было и сто лет тому назад. Такими канальчиками испещрена вся Англия. Местное сообщение!
Целую! Толя.

Вот, наверное, на открытке тот же шлюз, но с другой стороны, во всяком случае, очень похожий. Деревянные ворота, обросшие речными ракушками, чиненые-перечиненые, камни по краям мхом покрыты, навер-ное, вековым. А те самые две лодки-баржи еле втиснулись в шлюз, и, наверное, сейчас вода поднимается. Между прочим, на баржах груз акку-ратно укрыт чем-то вроде брезента, но я не сомневаюсь, что отец спро-сил у капитана этого “плавсредства” о грузе – “Чего, мол, везете?” А то и подошел поближе, на самую кромку шлюза и приподнял этот самый бре-зент – а там “бочки да швейные машинки”. О, пытливый ум русского пу-тешественника! В этот миг, наверное, он чувствовал себя никак не мень-ше, чем Афанасием Никитиным в Индии или Марко Поло в Китае!

Здравствуй, мама!
Как вокруг Англии вода и по всей Англии вода, то естественно, тут каж-дый пятый житель – моряк. Лодок этих, яхт, моторок, целых пароходов – не счесть. Раз в году бывает выставка-конкурс на лучшее судно, так это только охнешь – каких только лодок нет. Есть племя живущих только на воде – свой пароходик-дом, переплывает с места на место, постоянной квартиры не заводят. А заманчиво, правда?
Целую! Толя.

Странно, что при таком стремлении к воде, при умении подражать англичанам и вписываться в “местный колорит”, отец ни разу не приду-мал какую-то затею с морским кораблем. Несколько раз он упоминал про дачи на морском берегу, про “будки” на лето, про дом-пароходик на мно-гочисленных английских реках, а вот про какую-нибудь морскую яхту речи ни разу не завел. Может быть, слишком много надо было изучить для этого? Но ведь освоил он автомобиль, никогда до этого подобного опыта не имея? Или слишком серьезное дело, ведь в Ла-Манше бывают сильные штормы, не говоря уж о Северном море, а пасторальные виды, хоть и “типичные”, но все же – только на открытках? Или вот еще соображение: отец так толком с английским языком и не справился, несмотря на “студенчество” в Кембридже. А морское дело – слишком английское занятие, и заезжему неофиту с ним, почтительно считал он, никак не совладать? В общем, так он и остался береговым моряком…

Здравствуй, мама!
Ты насмешила меня вопросами о родниках. А ты что, думаешь, что в од-ной Пуще-Водице есть родники? Все реки земли начинаются с родников. И в Англии много рек, не одна Темза. Ну а родников – и в лесах, и в горах, и в мор-ских берегах – ой-ой-ой, не сосчитать, мама. Когда брожу в лесах, или где еще, воды не беру с собой – всегда под ногами.
Целую! Толя.

Все правильно, тема воды должна быть рассмотрена в письмах са-мым всесторонним образом, от Океана – именно так, с прописной! - до родников. Интонация же ответа про родники живо напомнила мне бес-смертную для любого советского человека сцену из старой кинокартины “Свадьба” по Чехову под “кодовым” названием “В Греции все есть”. Итак: “Харлампий Спиридонович, а есть ли в Англии родники?” – “В Англии есть родники. В Англии все есть”. Вот и воды прямо под ногами – сколько угодно. И, наверное, вода очень чистая!
Возле моего московского дома в Митино в лесу тоже есть родник, и из него носят воду многие жители. Правда, некоторые скептики говорят, что опасно, потому что чуть выше нас, километрах в пяти находится пе-чально знаменитое Митинское кладбище, где похоронены первые жерт-вы Чернобыльской катастрофы. Но русскому человеку не свойственно всерьез задумываться о перспективах. Вернее, думать-то он любит, но как-то не очень применительно к реальным поступкам и их последствиям.

Здравствуй, мама!
Ты часто пишешь о воде, и я хочу еще раз сказать, что в Лондоне удиви-тельно хорошая вода, много, безо всяких проблем. Это замечают и все приез-жающие из разных стран. В Англии, к счастью, нет “водной” проблемы, или она пока не чувствуется. Копал яму в саду и обнаружил, что на дне стала со-бираться вода. Не сделать ли свой колодец?
Целую! Толя.

Зато вот здесь – мгновенное озарение, появилась практическая идея. Не сомневаюсь – если бы дело дошло до постройки колодца, отец сделал бы все самостоятельно, поставил бы сруб, а то и какой-нибудь особо этнографический “журавель”. Вот бы смотрелось это в Лондоне! Но, как это часто бывает с русскими идеями, - впрочем, с украинскими тоже! – до реализации плана дело не дошло. И скорее всего потому, что вода из крана в доме ничуть не хуже той, что стала собираться на дне зачем-то вырытой во дворе ямы. А тут набежала бы и какая-нибудь сани-тарная инспекция, волокита началась бы… словом, обошлось без колод-ца. Но зато какая красивая и совершенно не практичная – то есть очень русская! - идея…

Здравствуй, мама!
Ездили мы на самую крайнюю точку Англии на западе, выходящую на Ат-лантический океан. Ехали целый день, почти 500 км, и ночью уже доехали до конца дороги. Дальше были вот эти скалы, что на открытке, - и океан. Древ-ним обитателям Англии казалось, что тут земля кончается, и они назвали этот мыс “Ландс Энд” – “Конец Земли”. Так что мы побывали на конце зем-ли!
Целую! Толя.

Оказывается, могучие и завиральные идеи свойственны не только русским чудакам – вот и англичане придумали своему небольшому, в общем-то острову, собственный “край земли”. Тут вновь “типичная” черта английского юмора, вроде крылатой фразы из английского прогноза по-годы: “Континент закрыт туманом”. А все-таки приятно, наверное, подой-ти к краю, лечь на землю, осторожно заглянуть вниз и увидеть там, где-то очень далеко, хобот слона или бьющий по воде огромный хвост одного из тех самых трех китов…

Здравствуй, мама!
На этой открытке – маяк, стоящий на крайней западной точке Англии. Дальше – океан. На этот маяк мы посмотрели ночью, потом – утром, потом лазили по скалам, ездили вокруг, обедали в маленьком кафе – и вернулись на вторую ночь в Лондон, всего проехав за два дня тысячу километров. Поскольку мы, сменяясь, правили по очереди, это не было утомительно. По дороге про-ехали полосу дождей, машина вернулась такая же чистая, как выехала, дождь помыл.
Целую! Толя.

Хорошо, когда дожди машину моют! У меня в Москве проблема дру-гая: после дождя, когда капли высыхают, на машине остаются грязнова-тые потеки, пятнышки всякие. Грязные у нас дожди! Мне даже казалось одно время, что стоит мне помыть машину – тут же начинается дождь, и машина вновь пачкается. Прямо народная примета какая-то: помывка машины – к дождю! Потом, пообщавшись с другими автомобилистами, я узнал, что они считают точно так же, это своего рода вечное “страховоч-ное” нытье – когда, дескать, поплачешься, глядишь, и пронесет. Впрочем, наверное, где-нибудь вдали от городов и в России дожди чистые, как в той полосе посреди Англии, где чисто вымытая машина воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Здравствуй, мама!
Еще одна открытка с видом “Ландс Энда” – “Конца Земли”. Здесь, по-хоже, величественно выглядит океан. В скалах живет масса птиц. Я только шагнул к краю – и согнал с гнезда крупную чайку. В гнезде лежали теплые яйца, размером почти с куриные. Я скорей отошел, и она опять уселась. В воде мно-го дельфинов и, бывает, являются акулы. Пусто и дико вокруг.
Целую! Толя.

Да, самый настоящий Край Земли, безо всяких кавычек – голые от-весные скалы, волны разбиваются о них в миллионы брызг, вот и акулы с дельфинами появились. А как мне нравится фраза: “Я только шагнул к краю” – в ней есть что-то эпическое, если учесть, что за край имеется в виду. “Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю”. Только бездна все-таки тут не мрачная, а самая домашняя, ведь для чаек и дельфинов тут – самый обыкновенный дом.

Здравствуй, мама!
На этой открытке – шутливый столб на “Конце Земли”. На зеленой дос-ке указаны расстояния от разных английских городов, а белые стрелы показы-вают тысячи миль до Америки, Австралии, через океан. Когда мы приехали сюда ночью, дул сильный ветер, океан бушевал, и только огонь маяка мигал внизу. Мы разложили сиденья и переночевали в машине, в спальных мешках, а грелись горячим чаем из термосов. Запоминающаяся была поездка!
Целую! Толя.

Замечательная идея – поставить на Краю Земли указатель, сколько миль до ближайшей земли! Оказывается, этот край – только край ЭТОЙ земли, а чуть поодаль, примерно за десять тысяч миль, есть еще одна земля. А совсем рядом с этими громадными цифрами другая стрелка указывает, что до ближайшего маяка всего-то 8 миль. Расстояния сопос-тавимы, и такой указующий… нет, не перст, а всего лишь столб свиде-тельствует лишь о том, что земля все-таки круглая, то есть, увы, бес-крайняя. Почему “увы”? Да потому что, как ни заглядывай через край, ни слонов, ни китов, ни черепаху не увидать…

Здравствуй, мама!
Англия, в общем, равнинно-холмистая, и много таких вот безлесных про-странств и малых речушек.
На севере, в Шотландии, говорят, очень живописные горы, но я там еще не бывал.
Луга, долины – совсем как вокруг Киева, но на горизонте вдруг – море.
Прислать еще пейзажей?
Целую! Толя.

Да ведь и на юге Украины есть такие места – степь да степь кругом, а потом вдруг из-за кургана – море. Пейзажей-то прислать можно, конеч-но, но что с ними делать в Киеве стареющей женщине, оставшейся со-всем одной – родители и муж давно умерли, сын уехал за тридевять зе-мель, от внука она почему-то отказалась сама, хотя в глубине души на-деется его еще увидеть, а тут – “пейзажи”! Наверное, фотографии ей бы-ли бы гораздо интереснее, фотографии “блудного сына” своего, пусть хоть и на фоне “типичных английских пейзажей”, а он вот шлет открытки, каких много в любом почтовом или сувенирном киоске… Глядишь, еще и из Шотландии пришлет, с горами…

Здравствуй, мама!
На твои вопросы об английских лесах отвечаю, что они такие же, как и у нас – и папоротники, и колокольчики, и дятлы есть, и особенно много белок, и еще малина. Орехов полно. Вот только чисто хвойных (как Пуща-Водица) нет, а смешанные. Да, я люблю бродить в лесу и иногда выезжаю. Недавно весь изо-дрался, выбираясь из колючих кустов, хотел пройти напрямик.
Целую! Толя.

Это, кстати, ему всегда было свойственно – часто хотел пройти на-прямик, отчего бока бывали ободранными нещадно. Собственно, и его объезд из СССР – такая же попытка пройти напрямик. А уж поободрался он в этом “колючем кустарнике”!.. Но, как говаривал Братец Кролик Брат-цу Лису, “только не бросайте меня в колючие кусты”! На самом-то деле отец порой чувствовал себя в таких колючих кустах в высшей степени комфортно, хотя борцом по характеру он все же не был. Колючки и обод-ранную кожу он воспринимал как нечто, о чем забывать нельзя ни при ка-ких обстоятельствах, и порой сам стремился себе напомнить об их суще-ствовании – напомнить самым доходчивым образом, то есть, продираясь сквозь те самые колючие кусты. Зато после этого у него оказывался та-кой замечательный материал для его летописей! И тем ценнее был этот материал, что состоял он из частичек тела и души этого человека, в кон-це концов, недаром же он в советской литературной критике был признан отцом-основателем так называемой “исповедальной прозы” – наряду с В.Аксеновым и В.Гладилиным. Есть отчаянная ирония судьбы в том, что три самых искренних молодых писателя, три “ребенка” хрущевской “отте-пели”, создавшие ту самую “исповедальную прозу”, в результате оказа-лись в эмиграции – их исповеди оказались не только ненужными их стра-не, но и были признаны вредными. А колючки от тех самых кустов так и остались в их телах…

Мама, про леса еще!
Это удивительно, как они похожи на те, что вокруг Киева. Очень хорошо растут березы, есть большие березовые леса, сосновые, еловые, дубовые. В го-родах по паркам и улицам – каштаны, акации, вязы и т.п. И тополя, случается, стоят вдоль дорог рядами.
Целую! Толя.

Каштаны и акации – это точно, как в Киеве, их очень много в городе, и недаром каштановый лист стал символом города. Хоккеисты киевского клуба “Сокол” одно время, не знаю, как сейчас, на форме носили эмбле-му – огромный лист каштана во всю грудь. Издалека было похоже на кленовый лист у команды Национальной хоккейной лиги “Торонто”.

Здравствуй, мама!
Пишу тебе из города Гастингса, где, между прочим, гулял в этом парке, а потом покупал открытку - и обрадовался, что он на открытке есть. Кусочек английской природы. Лесов в Англии довольно много, и грибов пропасть, ибо англичане их не собирают (боятся ядовитых!), а выращивают грибы на гряд-ках специально. Очень много выращивают и круглый год продают.
Целую! Толя.

Вот и появилась знаменитая “грибная” тема, которую отец несколько раз старательно развивал в нескольких своих программах на Радио “Свобода”. Оказывается, простой рассказ о том, как он бродил по англий-ским лесам и с упоением собирал грибы, мог оказаться мощнейшим про-пагандистским “оружием”, что и подтверждали некоторые отклики его со-ветских коллег, доходившие все же до нас сквозь зубовный скрежет и плохо скрытую зависть “друзей-писателей”.

Здравствуй, мама!
В Лондоне в магазинах деликатесов продаются грибы – сушеные, марино-ванные, разных сортов. Англичане выращивают в теплицах только шампиньо-ны. А я собираю в лесу для удовольствия, неужели ты этого не понимаешь? Я не люблю твоих писем, где ты воображаешь меня несчастненьким.
Целую! Толя.

Наверное, Мария Федоровна, со свойственной ей “большевистской прямотой” и наивностью предположила, что отцу просто нечего есть, и потому он собирает в лесу грибы для пропитания. Что ж, такое предпо-ложение для женщины, прекрасно помнящей военный голод, вполне ес-тественно. “Что за наваждение, весь череп чувствую!” - эти действитель-но сказанные ей слова отец процитировал в “Бабьем Яре”. К тому же, воспитанная советской пропагандой, она ничуть не сомневалась в том, что капитализм загнивает, и даже на пятом году жизни отца в Англии (от-крытка написана в 1974 году) она боялась, как бы сыночек ее там не стал безработным и не начал побираться, собирать еду на помойках и грибы в лесах. Отца же такое отношение страшно раздражало – он не любил со-мневаться в своих поступках, и отъезд свой считал делом правильным и единственным для себя возможным, поэтому жалости к себе не призна-вал – даже от матери.

Здравствуй, мама!
И хочешь верь, хочешь не верь, а вся моя жизнь в это лето сводится к трем вещам: море, грибы и сад. Лето жаркое, доходила температура до поч-ти 40 градусов, море теплое. А в лесах было так много грибов, что мы ни на какие, кроме белых, не смотрели. Из белых намариновали батарею банок, на-сушили метров 15 низок, и еще знакомых всех обкормили. Сейчас сушь, и грибы кончились. Так в саду работы по уши. Мне так нравится, и здоров я, как конь.
Целую! Толя.

Вот он почти и вернулся к сельской жизни своих предков из Литви-новки: работы по уши, здоров как конь, жарко, спокойно, и никакие бра-тья-писатели на горизонте не присутствуют. Бывают, правда, истории, наподобие той, что однажды с ним приключилась во время грибных его походов. Как-то ночью он расположился на ночлег в палатке прямо в ле-су. Однако той же ночью налетели на него какие-то непонятные военные, отвезли в кутузку, при этом отлично накормив, а уж когда узнали, что он из СССР, хоть и эмигрант, тут и вовсе началось расследование. Спасибо его другу – Леониду Владимирову, который подтвердил, что никакой он не советский агент, а именно тот, за кого себя и выдает. Расположился-то отец возле какого-то секретного объекта, сам того не зная, так что впоследствии стороны признали, что претензий друг к другу не имеют.
Похожий случай произошел как-то раз с моим одноклассником Миш-кой Мельниченко. Мы гуляли в Архангельском, и он, отойдя куда-то в сто-ронку, решил сфотографировать непонятного вида заборчик. Минут че-рез пять примчался “воронок”, Мишку повязали и увезли. Впоследствии он рассказывал, что за заборчиком был некий “объект”, и в милиции ему засветили пленку, а его самого, очевидно в качестве проверки благона-дежности, подвергли экзамену. Спросил его какой-то майор: “Кем был Грибоедов?” - “Писателем”, - бойко ответил Мишка. - “А еще кем?” - во-прос, по мнению майора, был весьма коварен. Но Мишка не растерялся и ответил четко: “Дипломатом”. Майор поскреб в затылке, счел Мишку дос-тойным человеком, отпустил и велел больше так не поступать.

Здравствуй, мама!
Грибы мы собираем в окрестностях Виндзора. На этой открытке – за-мок, город и парк, но дальше вокруг – дремучие бесконечные леса – сосновые, березовые и т.п., а поскольку англичане грибы собирать не умеют, то для под-линного любителя грибов здесь – сущий рай.
Целую! Толя.

Да что с этих англичан, в сущности взять – они ведь моряки, а грибы – тонкая сухопутная наука! Ведь даже английская королева, бывая в Виндзоре, конечно же, не может насладиться такой прелестью, как соби-рание грибов! Этот рассказ на обороте открытки с Виндзором, напомина-ет старое детское стихотворение:
- Где ты была сегодня, киска?
- У королевы у английской.
- Что ты видала при дворе?
- Видала мышку на ковре.
Так и здесь – “при дворе” в Виндзоре немалую ценность имеют грибы – для истинного ценителя, разумеется!

Ой, мама! В этом году с грибами я с ума сойду. Были вчера в лесах весь день и привезли 32 кг (ДВА ПУДА!!!) белых грибов. Ну, нет сил не собирать. А потом с чисткой, маринованием и сушкой – еще в два раза больше работы! Во!
Целую! Толя.

Интересно, что на открытке – все тот же “Край Земли”, где грибы со-вершенно не растут. Но два пуда – это сильно! Могу себе представить, как был завален грибами весь пол на первом, например, этаже дома, как отец с Иоланой чистили эти грибы, то проклиная все на свете вместе со своим славянским “менталитетом”, то радуясь такому небывалому уро-жаю! Между прочим, отец не зря не стал заводить в своем саду специ-альную теплицу для грибов – для настоящего грибника процесс собира-ния в лесу важен сам по себе, ничуть не менее, чем сушка, чистка или результат – только что открытая баночка маринованных белых, торжест-венно поставленная на, например, новогодний или рождественский стол. А теплица… что ж, англичане в теплицах грибы выращивают, но разве для настоящего охотника является дичью то, что продается в магазине “Дары природы”? Или для рыбака – то, что лежит на прилавках магазина “Океан”?

Здравствуй, мама!
Ах, если бы ты знала, сколько в этом году мы насобирали грибов – и жа-рили, и тушили, и намариновали, и насушили! Леса огромные, грибов пропасть, белые, подберезовики, лисички, а англичане не собирают! Не умеют! Едят только выращенные на грядке, а про лесные думают, что они все ядовитые. Вот чудеса!!! Собирают только поляки, югославы или русские, живущие в Анг-лии, а англичане только смотрят с ужасом, а когда их потом угостишь, аха-ют и удивляются, что лесные грибы такие вкусные. И это правда. Выращен-ные на грядках – какие-то пресные, не то. Одно время у нас автомобиль пахнул не бензином, а грибами и был полон лесного сора.
Целую! Толя.

Вот наконец на открытке и лес – все пространство до самого гори-зонта занято лесом, лишь справа сквозь деревья виднеется красивейшее лесное озеро. В таком лесу и цветы, наверное, совсем иные, чем те, что растут у отца в оранжерее. Интересно, а он не считал, что эти оранже-рейные цветы выглядят как-то пресно по сравнению с настоящими лес-ными и луговыми? Вот странно, ведь грибы он тепличные считает со-вершенно “не такими”, почему же с цветами совсем иная картина? Мо-жет, потому что цветы все же – не еда, а уже почти “духовная ценность”? В общем, к каждому растению – свой подход, наука, понимаешь!

Здравствуй, мама!
В Англии чудесные леса. В эту осень, собирая грибы, мы так много объез-дили лесов, как, кажется, еще никогда в жизни. Иногда в багажнике автомо-биля уже не было места для грибов. И бывают заросли – черным-черно от ежевики. Но вот земляники нет, странно. В общем, грибами мы запаслись, кажется, на два года!
Целую! Толя.

А это слово – “запаслись” – типично уже для человека из “социали-стического лагеря”. Делать запасы люди были научены – горький опыт войны, а потом и послевоенной голодухи остался на генном уровне, а действительность, при которой все время надо было что-то “доставать”, способствовала закреплению этой черты на уровне рефлекса. Более то-го: внутри страны существовало разделение по полноте и качеству снаб-жения. И если в Москве люди могли себе позволить купить грамм двести колбасы к ужину и не волноваться о завтраке, то, например, в Армавире колбасу, когда она появлялась в магазинах, закупали килограммами, а как потом хранили – никому теперь не ведомо… А ведь Армавирский мя-сокомбинат делал замечательную колбасу, которая, в частности, в Моск-ве появлялась только в продовольственных праздничных “заказах”, а на прилавки даже и здесь не попадала. Так что понятно, для чего людям два пуда грибов – это еще один стимул, помимо чувства охотничьего и собирательского азарта.

Здравствуй, мама!
На твой вопрос про землянику отвечаю: в Англии леса совершенно такие же, как, например, под Киевом. Есть прямо копии Пущи-Водицы. Те самые же и грибы, и ягоды. Но вот земляники мало, редко, зато очень много ежевики (черной, как шелковица). Орехи тоже есть, но как-то мало. А грибов больше.
Целую! Толя.
 
Все-таки прелесть такой переписки в том, что это уже почти разго-вор, пусть даже каждая реплика отделена друг от друга расстоянием в день. Но в  конце концов, можно ведь в день написать и несколько таких открыточек, про землянику, про грибы, про орехи, про Бог еще знает что… Сегодня, с развитием таких замечательных и дешевых средств связи, как электронная почта или разговор «оn-line» в Интернете, навер-ное, беседа получилась бы немного другой, а вот открыточки эти одно-временно создавали иллюзию и разговора, и обстоятельной переписки. Ну ладно, пусть не очень обстоятельной – ведь в одном месте отец гово-рит, что лес в Пуще-Водице отличается от английского, а в другом – что в Англии есть прямо копии Пущи. Эдакая милая необязательность, а вер-нее – просто глаза разбегаются от впечатлений, и каждое из них кажется верным в тот момент, когда оно приходит на ум и, не успев оформиться в серьезную Мысль, достойную Писателя, слетает на перо, затем – на бу-магу, а потом летит в далекий Киев, путая иной раз старую женщину, ко-торая всегда чувствовала противоречия и подозревала порой, что сын ей просто “пудрит мозги”, приукрашивает все, чтобы ее не волновать – и от этого волновалась еще больше…

Здравствуй, мама!
У тебя совсем неверное представление о моей жизни. Ты все беспокоишь-ся, чтобы я не перетруждался! А я… вот уже год, как не работаю, то есть не пишу ничего.Что я делаю? А я ЖИВУ. Мы весь Лондон излазили, и все развле-чения испытали, и пол-Англии объездили, и теперь готовимся объехать мир. У меня для этого до сих пор английский язык был плох. А без языка ездить не-удобно. Скоро будем присылать открытки из Африки или с Канарских остро-вов. Вот. Тут меня ругать нужно, что лентяем стал, а ты охаешь, что я пе-реутомляюсь. А мне что-то надоело вечно работать, решил уйти в глубокий «отпуск» - и не жалею!
Целую! Толя.

*             *             *

Наверное, можно было бы до бесконечности продолжать эту несо-стоявшуюся беседу с отцом, тем более, что по Англии он ездил почти до самой смерти. Но к финалу я приберег еще одну его эпопею – поездку на Канарские острова. В конце концов страсть к путешествиям победила и, несмотря на то, что всю Англию отец так и не объехал, одно серьезное путешествие он все же совершил. Впрочем, какое там “серьезное” – сей-час это обычная туристическая поездка, но тогда!..

Здравствуй, мама!
Вот я и путешествую вблизи от тропика Рака. Это Канарские острова, принадлежащие Испании. Они в Атлантическом океане, напротив Африки. В феврале тут жара, купаются в море. Я тоже принялся купаться и загорать. Океанские волны огромные, воздух такой, что пьянит, как вино. Чудесно тут и очень красиво.
Целую! Толя.

Если Англия казалась Марии Федоровне и тем безымянным читате-лям его открыток, которых было, наверное, немало, чем-то небывалым, то что же говорить о волшебных, почти африканских Канарах! Сразу же хочется “все бросить”, и начинать активно купаться и загорать, хотя мне, конечно же, выжженные солнцем канарские пейзажи кажутся… слишком уж солнечными, что ли…

Я в эту зиму, мама, снег увидел… на Канарских островах. В Лондоне не было. А на Тенерифе поехали в горы и у подножья вон той горы я затормозил, выскакиваю из машины – снег, тающий по камням. Солнце жарит, я в тенни-ске – а снег все равно настоящий. Я слепил снежок, пососал, и тут мы побро-сались снегом – и так состоялась встреча с “зимой”. Потом съехали к океану, где купались и загорали. Такие чудеса.
Целую! Толя.

Действительно, чудеса – живя в Англии, в общем-то, северной стра-не, снега отец практически не видел. Но крайности сходятся – надо было поехать почти в Африку, чтобы там под палящим солнцем найти снег, и тут радостно, как в детстве, запихнуть его в рот и ностальгически поиг-рать в снежки. Оказывается, в мире снег бывает не только в России и Антарктиде!

Здравствуй, мама!
Сейчас на Канарских островах зима, как и во всем северном полушарии, а они все-таки в северном полушарии, хотя и у тропика Рака. Зима тут выра-жается в том, что вечером иногда лучше надеть пиджак: с моря дует про-хладный ветер. Иногда бывают облачные дни, когда загорать нельзя. Я уже сгорел, так, что хоть полотенцами обкладывайся. Здесь хорошо.
Целую! Толя.

Все-таки зима, конечно, суррогатная, “эрзац” - как тот самый “эрзац-хлеб”, описанный в его романе. Но все же, все же… А что же делается там летом? Говорят, в таких местах, где море рядом, жара чувствуется не так уж сильно из-за морского ветра. Но мне уже заранее страшно, по-тому что жару я переношу плохо, и никакой ветер мне тут не подмога, во всяком случае, на советских морских курортах – Сочи, Сухуми, Гагры – мне всегда было плохо. Загорал я всегда неважно, и прелести такого от-дыха – не по мне. А вот отцу, судя по всему, комфортно в любой ситуа-ции, где никто ничего не заставляет его делать – раз есть чувство свобо-ды, как это ни банально звучит, все остальное может восприниматься лишь как досадные неприятности, вроде необходимости надеть пиджак.

Здравствуй, мама!
Канарские острова гористые. Собственно, это вершины затопленных гор, вытыкающиеся из моря. Поля тут каменистые, и пашут их, бывает, верблюдами (как и тракторами, конечно). На каждом клочке круглый год не-прерывно что-то родит, потому что климат тут блаженный, и нет зимы.
Целую! Толя.

Блаженный? Правильно ли тут использовать это слово? Блаженный в российской традиции – сумасшедший, юродивый. Наверняка отец имел в виду совсем не то блаженство, но получилось очень красноречиво – с точки зрения России и Украины, конечно же, климат совершенно сума-сшедший. Верблюды и трактора – это хотя бы на какой-то части Совет-ского Союза можно было увидеть, а вот все остальное… Хотя, наверное, при хорошем хозяине и каменистая почва родит круглый год.

Здравствуй, мама!
Нет, знаешь, океан – это все-таки океан. Все как-то огромно, мощно. Ветры – пассаты – дуют сильно и ровно. Валы идут по воде величественные, а о берег как ударит – так уж ударит. И акулы могут появиться, хотя к берегу они не подходят, но купающимся далеко заплывать не рекомендуется. Не бой-ся, я не заплываю далеко.
Целую! Толя.

Оказывается, Океан, о котором так почтительно писал отец в анг-лийских открытках, - еще не самое величественное зрелище. Увидев на Канарах настоящий океан, отец сразу “почувствовал разницу”, и с анг-лийским Северным морем его даже не сравнивает. И особенно трога-тельным в таком контексте выглядит почти по-детски сказанное “Я не за-плываю далеко”. Как будто мама поверила! Уж она-то знала своего сынка, который “заплывал” в своей жизни так далеко, что дух захватывало – то в Новую Каховку, то в Иркутск, а то в Англию… чего уж тут пустые обещания давать, все равно заплывет, и никакие акулы не испугают. Пусть они его боятся!

Здравствуй, мама!
Остров Тенериф обжит только по берегам, а середина его дикая, горно-пустынная и раскаленная. Чтобы пересечь ее, снаряжаются караваны верблю-дов, вот как на этой открытке. Шоссе идут по окружности острова в основ-ном, а поперек только на верблюде и пройдешь. Смотрю вокруг иногда, думаю: ой, мамочки, как же далеко от... Куреневки до Канарских островов, и как раз-нообразен этот дивный мир!..
Целую! Толя.

Это к вопросу о “далеко не заплывать”. Уж если что-то и могло отцу помешать путешествовать, так это лишь какие-то технические сложности, а так он всегда был готов сорваться с места и поехать – хоть по шоссе вокруг острова на автомобиле, хоть на верблюде, напрямик. На открытке, кстати, совершенно бедуинский караван, пересекающий самую настоящую пустыню, и я, кажется, уже не сомневаюсь в том, что отец с таким караваном прошел хоть немного, проехал на верблюде и даже попросил погонщика “порулить”. Правда, об этом ни в одной открытке упоминания нет, но ведь это так в его стиле!

Здравствуй, мама!
Вот точно среди таких выветренных скал мы на Тенерифе загораем и ку-паемся, если отправляемся на мыс под нашу гору в двух с половиной километ-рах от отеля “Медано”. Даже на этой открытке слабо, мало. У нас громоз-дятся такие фантастические скалы и фигуры, что и во сне такое не приснит-ся. Кажется, что возвращаешься в каменный век, и не хочется ни газет, ни книг, ни цивилизации – душа так отдыхает и такой приходит в тебя покой…
Целую! Толя.

Удивительные, какие-то совершенно неземные на открытке скаль-ные выступы, наросты, причудливые фигуры – и, оказывается, это “сла-бо” и “мало”! Странное сочетание в характере отца стремления к путеше-ствиям и покою одновременно, кажется, не вносит в его душу никаких со-мнений и не раздирает ее противоречиями – просто каждое новое впе-чатление от природы и дает тот самый желанный покой, который, каза-лось бы, только и достижим, что в своем собственном садовом домике… на Куреневке или в Лондоне, все равно. Однако и причудливые скалы в районе тропика Рака способны на такой подарок человеку, вот так откры-тие!

Здравствуй, мама!
Так выглядят обычно дачные поселки на Канарских островах. Это все до-мики, как правило, сдающиеся внаем, хоть на сутки, хоть на три месяца, по берегу океана. Типично испанская архитектура. Я уже писал, что это испан-ские острова, и тут живут испанцы. Но нескольких испанских слов вполне хватает, чтобы объясниться: “пор фавор” – пожалуйста, “грациас” - спаси-бо, “буэнос диас” – добрый день, и т.д. Остальное объясняется на пальцах и улыбками, а главное денежками – песетами. А английские фунты очень выгод-но обмениваются на песеты, так что получается, что тут на фунт купишь вдвое больше, чем в Англии.
Целую! Толя.
 
Вот еще один пример “потока сознания”. Здесь и домики-дачки, хотя, казалось бы, какие могут быть дачки в местности, которая сама по себе – одна сплошная дача-курорт? А уж про “типично испанскую архитектуру” я и говорить не хочу: поиск типичных черт – вечная черта писателя, взра-щенного в Литературном институте имени Горького. Далее следует фра-за почти в духе Андерсена: “В Китае живут китайцы, и император у них тоже китаец” - это про испанцев, разумеется. А уж “пор фавор” и эконо-мические выкладки – “типичный” образец путевых заметок. Вот, навер-ное, было странно Марии Федоровне читать про то, как деньги в разных местах имеют разную величину!

Здравствуй, мама!
Вот знакомая мне типовая дорога, по таким сколько наезжено, и все ба-наны по обочинам. Они роскошно цветут, а потом дерево дает одну громад-ную гроздь штук на 150-200. Чтоб бананы не давились о ствол, все грозди под-пираются палками, и так на отлете держатся, пока не созреют. Сезона сбора нет, одни цветут, другие зеленые, третьи уже созрели, и так круглый год.
Целую! Толя.

Интересно, отец на Канарах брал машину напрокат? “Типовые” доро-ги, вроде той, что на открытке, напоминают горный серпантин – извили-стые и узкие, и ездить по ним, наверное непросто. Но отец решает эту проблему, как всегда, смело и решительно. Представляю себе, сколько бананов по дороге они съели, и, наверное, машина в какой-то момент пахла не бензином, не грибами, а бананами!

Здравствуй, мама!
Это портовая часть столицы Канарских островов города Санта-Крус. Снимок сделан с дороги, прорезанной по отвесной горе, жаль, эта дорога на открыточке не показана. Мы ехали по ней, и именно вечером, и видно было все именно так. Но дорога жуткая. Справа скала до неба, слева обрыв, и сплошные повороты. На Тенерифе таких дорог сотни километров, и я, проведя по ним машину, набрался страху, признаюсь теперь. Но могу считать, что экзамен на звание высокогорного шофера сдал на “отлично”.
Целую! Толя.

Вот и правда, дороги-то горные, и раз уж даже отец признается, что натерпелся страху, можно поверить, что там очень опасно. Это из серии “я далеко не заплываю”! Ну а вид на открытке просто замечательный: го-род, спускающийся к гавани, подсвечен разноцветными огнями, вода также переливается всеми цветами радуги, ночное небо горит вдали красными закатными полосами. Действительно, мир и покой опускаются на душу, когда видишь такую красоту даже на открытке, а что уж говорить о человеке, который видит это своими глазами!

Здравствуй, мама!
Это столица Канарских островов Санта-Крус на Тенерифе. Мы приехали сюда автомобилем в субботу и попали на карнавал. Весь город был в огнях, толпы в масках и маскарадных костюмах, танцы, песни, черт-те что! Я та-кого ни в театре не видел, ни в кино. Это неописуемо. Мы ошалело бродили всю ночь. Я никогда бы не поверил, если бы мне рассказывали, как испанцы умеют от души веселиться, дурачиться, и как это все мило, со вкусом, тактом, и все пьют вино – а ни единого пьяного. Весь город на улицах, все в костюмах, все пляшут, с ума сойти!..
Целую! Толя.

А ведь и в России были свои карнавальные традиции, одна масле-ница чего стоила, и ряженые гуляли, и колядовали, наверное, ничуть не менее весело, чем в районе тропика Рака. Куда все делось – вполне по-нятно, но обидно другое – сколько ни пытались Вячеслав Полунин и его многочисленные последователи в разных городах страны возродить эти традиции, пока мало что получилось – инерция сознания замороченного советского человека очень сильна, а реальность такова, что веселиться как-то не очень хочется. Бананы-то не растут круглый год! Я участвовал как-то раз в театральном фестивале в городе Ош в Киргизии, там самым колоритным моментом был проход участников фестиваля в театральных костюмах через знаменитый Ошский базар в воскресенье. Испытание это было весьма непростым – люди хоть и с удовольствием смотрели на театральные уличные затеи, но все же дичились, а некоторые вели себя крайне агрессивно, и порой актеру в толпе доставались и тумаки, и пин-ки… впрочем, и водкой угощали тоже от всей души!

Здравствуй, мама!
Вот типичный вид в деревне на Канарских островах. Все действительно так. Сколько мы проехали таких деревень на автомобиле! И верблюды, и люди такие, и носят корзины на головах, и даже ведро с водой от колодца! А цветы продают только пучками, корзинами, а если просишь один – просто так отдадут, как семечки, “на пробу”. Потому что вокруг в цветах утопает все.
Целую! Толя.

Верблюд на открытке имеет на спине притороченное такое сиденье зеленого цвета – видимо, туристов катает? Погонщик в черной шляпе си-дит рядом у белой стены, которая, кажется, ограждает утопающий в зе-лени двор, и беседует с двумя девушками, одна из которых держит на го-лове огромную корзину с цветами, а у другой очень кокетливо поверх ко-сынки сдвинута на висок маленькая соломенная шляпка. На открытке подпись: “Канары. Типичная сцена”. Уж не прочел ли отец эти слова пе-ред тем, как писать?

Здравствуй, мама!
Так в горах Тенерифе ковыряют каменистую почву. Ты как-то была удив-лена, что верблюды худые. Почему, мне кажется, что они просто уродливые, а чтоб их не обижать, скажем: странно сложены. Но это с нашей, людской точки зрения, а верблюды, наверное, считают, что это мы уроды.
Целую! Толя.

Верблюды эти, ставшие поводом для образчика, как бы сейчас ска-зали американцы, “политкорректного” спора, на открытке выполняют со-вершенно средневековую работу: волокут что-то вроде сохи, которой идущий за ней крестьянин рыхлит почву. А земля-то и впрямь – одни камни! Более того, рядом с этим крохотным наделом, с краю камни сло-жены во что-то, напоминающее небольшой вал, вроде как самые крупные камни с участка убрали, а мелочь приходится пахать, поскольку она урожаю не помеха! Не верится, что тут может вырасти что-то, но раз па-шут – наверное, свой резон есть!

Здравствуй, мама!
Этот камень стоит в горах на высоте двух с половиной километров над уровнем моря. Он называется “Каменное дерево”, и высотой он с 5-6-этажный дом. Мы ездили к нему, оставили машину внизу, еще карабкались, и я “потрогал его руками”. Под ним стоять страшно. Ведь когда-нибудь да упа-дет! А упадет он не вправо, а влево – туда наклон больше, и там, сразу же за камнем огромное ущелье, аж глянуть жутко. Шли по дну его люди – едва раз-личимые точки. Вообще, на этих открытках все значительно хуже, чем в дей-ствительности, даже обидно. Размеры, просторы, краски – все хуже, плоско, серо, уныло. Ну да лучших ведь нет.
Целую! Толя.

Исполинская скала эта, “каменное дерево” даже на “плохой” открыт-ке выглядит очень мощно – похожа она на гигантский гриб сморчок, и ес-ли вправду упадет – то-то будет треск! Еще она похожа на идола с ост-рова Пасхи – стоит такая огромная фигура и задумчиво смотрит поверх соседней горы. И тоже “не дает ответа” – таких загадочных мест на зем-ле, наверное, сколько угодно.

Здравствуй, мама!
Сколько ни искал, не мог найти на Тенерифе открытки с луной. Чтоб ночь была. Ах, какие в тропиках ночи! Но что меня потрясло – оказывается, в районе экватора месяц висит в небе горизонтально, как лодочка. Когда-то я видел такой месяц на картине и удивился – что это художник выдумал? А теперь увидел своими глазами. На открытке – горы на Тенерифе. Так мы ездили по ним выше туч (справа видны тучи в ущелье).
Целую! Толя.

Знаете ли вы украинскую… то есть, тропическую ночь? Нет, вы не знаете тропической ночи!

Это, мама, отель “Медано”, в котором мы остановились на острове Те-нерифе. До города отсюда 70 км, вокруг – горы, и пустота, и океан, и пляжи. В отеле – шик, цивилизация, а в пятистах метрах от него – природа первозданная. Отель прямо на воде, и под окнами вечно шумит, плещется или грохочет океанский прибой. На крыше и на каждом этаже – площадки для загорания, и на нижней – лесенки для спуска прямо в воду – и спасательные круги даже, как на пароходе. Наш балкон над самой водой, второй этаж, я его пометил птичкой. На нем два шезлонга, и вечером сидеть – чудо!
Целую! Толя.

На фотографии отеля действительно отцовской рукой поставлена “птичка” – тот самый номер, где они останавливались, таким образом, увековечен. И опять лезет в голову: “Если только жив я буду, чудный ост-ров навещу”, - на этот раз остров уже совершенно другой, но в отеле “Медано” я, по крайней мере, смогу определить тот номер, где бывал отец. Да только вот нужна ли мне такая поездка “по местам боевой сла-вы”?..

Здравствуй, мама!
Это вид на наш отель во время начавшегося прилива, когда пляж почти целиком заливает. На скале слева – кафе, в котором здорово сидеть во время бури – брызги летят от волн выше крыши. По воде бредут испанки, местные, из деревушки Эль Медано. Мне не нравятся испанки, среди них мало красивых. Но поют и танцуют они зажигательно. Что-то сходное с цыганским. Как лю-ди – очень приветливые, всегда смеются, добры и открыты, и не обманывают, в отличие от цыган. Мне все это очень нравится.
Целую! Толя.

Я, кстати, тоже много раз ловил себя на том, что мне испанки со-вершенно не по душе, и именно потому, что они такие “зажигательные”. А вот некоторые другие черты этих людей - в частности, то, что они “не об-манывают”, - для меня едва ли не самые главные. Да и для отца это было крайне важно: пропитавшись до мозга костей кошмарным враньем, которое “с ученым видом знатока” вбивали в него сменявшие друг друга режимы, профессионально изучив технологию вранья в Литературном институте, он солгал, наверное, в последний раз, выдумав причину для своей командировки в Англию. Далее ложь завершилась, и девизом его стали уже сказанные в той, старой его жизни слова: “Все в этой книге - правда”.

Здравствуй, мама!
Еще раз вид на наш отель с камней под кафе, приютившегося на скале. Это прилив, который бывает два раза в сутки, и тогда пляж почти целиком залит. Тут хорошее дно - песок, и ровное-ровное, плавно уходит вглубь. Вода прозрачная, как слеза, и сверху, с террас видны стаи рыб, медузы. Вода солено-горькая чрезвычайно, в первые дни обжигает, а плаваешь в ней легко, можешь лежать на спине, раскинув руки, как поплавок.
Целую! Толя.

Словно в противовес “испанскому периоду” отца, жаркому канарско-му солнцу и горько-соленой океанской воде меня так и тянет описать свой “рыбинский период”. Поехали мы с семьей отдыхать под Рыбинск, где на берегу Волги построил “коттеджи для отдыхающих” наш новый знакомый Владимир Неустроев, человек из тех, о которых с уважением говорят “Хозяин”. Дома - тот, где он живет сам и тот, который он нам сда-ет - стоят на высоком берегу Волги. Высота обрыва в этом месте - 17 метров, и прямо под ним течет река, а на пляже - чистейший белый песок. А ширина реки в этом месте - три километра, и в туман противопо-ложного берега уже не видно. И вот сижу я в летнем кресле на этом вы-соком волжском берегу, а вокруг - сосны да березы, закрывающие меня от довольно жаркого еще солнца, но пропускающие ко мне легкий вете-рок, который дует отчего-то не с реки, а к реке, от леса... сижу вот и рас-сматриваю открытку с видом на отель “Медано”...

Здравствуй, мама!
Это опять наш отель, птичкой отмечен наш балкон. Номера просто-рные, с ванными, зеркалами и т.д. Столовая для завтрака, столовая для обе-дов и ужинов, бар, танцевально-концертный зал, игротека, библиотека, пло-щадки для загара вплоть до крыши и вдобавок выход прямо на пляж или по ле-сенкам в воду. Не отель, а пароход, и ходишь всюду в трусиках, а хочешь хо-дить без них - пройди несколько сот метров по пляжу дальше, или уйди на мыс под гору. На балконе - два шезлонга-лежака, в которых чудесно лежать вече-ром, смотреть на океан и на крупные тропические звезды или спать на мор-ском воздухе всю ночь.
Целую! Толя.

Вот уж полная свобода: хочешь - в трусиках, а хочешь - и без! Я это понимаю очень хорошо, потому что здесь, на Волге по утрам выхожу на берег, пробираюсь сквозь сосны к самой кромке обрыва, принимаю тот самый вид “без трусиков”, встаю лицом к реке, раскинув руки, и ветерок овевает меня со всех сторон (а по утрам на реке он и не поймешь откуда дует). Волга вся словно вокруг меня, шелестят сосны и березы... а вчера рядом со мной в траве притаилась ящерица и минут 15 мы вместе с ней принимали воздушные ванны. А может, она просто пыталась понять, что же тут делает этот странный человек? Но во всяком случае, она не боя-лась, сидела себе, а я не шевелился, пока она не ускакала куда-то по своим ящеричным делам.

Здравствуй, мама!
Это вид берега перед нашим окном. Справа застекленная терраса кафе. Гора - на полуострове, который ограничивает нашу бухту. Это очень хорошо. что бухта - тут и волны меньше, и акулы никогда в бухты не входят. Слева не видно другой горы на оконечности мыса. А  за горой - сразу обрыв, и океан на юг, до самой Антарктиды. Мы лазили на эту гору. До нее - два с половиной ки-лометра. На снимке почему-то пески темные, но на самом деле все это свет-лое, ярко, аж глазам больно. Делая этот снимок, фотограф стоял под окнами отеля, спиной к нему.
Целую! Толя.

А из моего окна (я в доме на Волге живу на втором этаже) сквозь де-ревья видна река, и когда по ней плывет теплоход - а они проходят ближе к нашему берегу, тут глубина - его верхушку тоже видно. Кстати, спуск с нашего берега тоже приходится в небольшую песчаную бухточку, акул в ней нет, а вот рыбы очень много, и конечно же хозяин рассказывал нам, каких рыбин он тут вылавливал. Не буду, разумеется, приводить в этот повествовании метры и килограммы, очень убедительно звучащие в его исполнении... в конце концов мы же договорились, что “все в этой книге - правда”!

Здравствуй, мама!
Так выглядит одна из площадок нашего отеля. С нее входишь в воду по ле-сенкам.  За стеклами - холл, бар, а на втором этаже (за оранжевыми занавес-ками) танцевально-концертый зал. На берегу домики деревушки Эль-Медано, а дальше - каменистое раскаленное плато, поросшее кактусами, переходящее в горы. Сегодня мы никуда не ходили, а лениво купались и загорали на этой пло-щадке, потом выше, на третьем этаже, где лежаки с мягкими пористыми матрацами. Это такое блаженство - жариться на солнце и, прищурясь, смотреть на океанский горизонт!
Целую! Толя.

Это такое блаженство - сидеть в шезлонге на высоком волжском бе-регу, поросшем кустами можжевельника, слышать где-то внизу легкий плеск воды, щуриться на не очень яркое и уже почти северное солнце, пробивающееся сквозь верхушки сосен, рассматривать покрытый утрен-ней дымкой далекий левый берег... А если сесть на самую кромку обры-ва, свесив ноги вниз, чуть наклониться и посмотреть влево, где Волга немного изгибается, - можно увидеть на самой излучине берег чуть по-выше нашего, с таким же обрывом, а на самой горе из-за сосен виднеет-ся колокольня и церковный купол, поблескивающий на солнце...

Здравствуй, мама!
Это вид на наш отель с берега - из “центра” деревушки Эль Медано. В ней десятка три домов, но магазинчиков более пятнадцати, она кормится именно приезжими и еще ловит рыбу. Рыба, конечно, здесь фантастическая. На первом этаже отеля - столовые (для завтрака одна, для обеда и ужина - другая) и веранды, бар, кинозал. Питание входит в общую плату и “от пуза”. Часто мы с утра, позавтракав, берем “пикник-обед” в мешочках из пластика и уходим далеко по берегу, где ни души, загораем весь день и возвращаемся лишь к ужину. Сказочная жизнь прямо!
Целую! Толя.

А вид из небольшого дачного поселка на усадьбу нашего хозяина ни-чуть не менее впечатляющий. На фоне лесочка, сквозь который просве-чивает Волга, стоят три одинаковых домика, как в какой-нибудь русской сказке - с резными наличниками, с изукрашенными крышами, и вид у них одновременно и основательный и игрушечный, радостный какой-то. Правда, третий дом еще не достроен, и это несколько смазывает картин-ку, но ведь и в России сейчас все именно так - волшебная природа, кра-сивые, словно сказочные, дома, а рядом - стройка... В который уже раз жизнь в России “перестраивается”, а вернее - отстраивается заново по-сле разрушений, о которых в народе говорят: “Как Мамай прошел”. Испа-ния, кстати, тоже натерпелась в свое время - многовековое нашествие мавров наложило на страну неизгладимый отпечаток иной культуры. И, наверное, на Тенерифе тоже есть ее следы.

Здравствуй, мама!
Это не та гора, что видна из наших окон, но очень похожа, и именно в таких местах мы бродим, и именно такие скалы тянутся вдоль берега у нас на полуострове, и среди них мы располагаемся, загораем весь день, имея запас “пикник-обеда”, пива и кока-колы, и нет вокруг ни души, только ящерицы при-ходят за кусочками еды, сидят вокруг на камнях и ждут. Небо синее и раска-ленное, океан грохочет. Встаешь, ныряешь в волну. А если тихо, то я плаваю под водой в маске. Очень люблю это.
Целую! Толя.

Надо же, а про ящерицу-то я уже написал! Но моя волжская ящерица была совершенно бескорыстна... а впрочем, откуда мне это знать? Я ведь ее не кормил, а вдруг она только этого и дожидалась? Вот дела!
Вода в Волге тоже довольно прозрачная и чистая, но, конечно, не как слеза. А песочек - как ватное одеяло: мягкий, нежный, медленно оседает под ногами. Встанешь у самой кромки воды, и через пару минут ступни скрываются в песке, засасывает. Песчаные же пласты по срезу высокого берега, оказывается, вещь вполне историческая: мы видели указатели, где говорится, что на высоком волжском берегу есть открытые отложения мелового и юрского периодов. И берег - заповедная зона, охраняется го-сударством. Вот так - настоящий “Парк юрского периода”, недаром яще-рицы бегают... спасибо, что не ящеры!

Здравствуй, мама!
На этой открытке - продажа цветов на улице. Так испанские деревенские бабы действительно ходят, такие костюмы. А на открытке написано просто: “Канарская флора”. Тут диковинных растений миллионы, и всюду, кстати, сидят цикады, так что по ночам еще тот концерт. Сколько я ни пытался увидеть цикаду - так ни разу в жизни ее и не видел, только на картинке. Неуловимые они.
Целую! Толя.

А вот мне как-то раз удалось увидеть сверчка - он забрался к нам в дом в Армавире, сидел в чулане и стрекотал всю ночь напролет. Утром я старательно выгреб из чулана все старые вещи, вытащил все барахло, и под последним старым чемоданом увидел нашего “возмутителя спокой-ствия” - и оказалось, ничего особенного, просто большой черный жук, по-хожий на таракана. И как он туда залез - ведь дырок я вроде бы никаких не обнаружил!
И еще история: там же, в Армавире, моя жена одно время работала в местном театре звукорежиссером. И вот понадобилась для спектакля запись пения сверчка, а в фонотеке ничего подобного не было. Вечером вышла она с микрофоном и магнитофоном в сад, долго караулила сверч-ков, потом услыхала одного и стала к нему подкрадываться. Видя такое дело, домашний кот Мика все понял правильно - подкрался вслед за ней, и только лишь сверчок завел свою песню, а жена радостно включила за-пись,  Мика сделал один точный прыжок и... съел сверчка со всеми по-трохами. До сих пор, рассказывая эту историю, жена моя искренне него-дует. А ведь кот-то - охотник, у него - инстинкт!..

Здравствуй, мама!
Здесь снято не что иное, как обыкновенный придорожный бурьян. Слева виден серый кусочек асфальта дороги. Сколько таких дорог я проехал, обтирая боком автомобиля этот бурьян, когда приходилось разминуться с автобусом или грузовиком! А дороги бывали узкие, крученые, по горам. Но приятно вспомнить - красота неописуемая бывала!
Целую! Толя.

А я однажды в Тверской области возле реки с поэтичным именем Тьма заехал в сплошные заросли бурьяна к самой воде, - именно так, как отец: обтирая бурьян боками машины. Потом мы купались, и с середины реки я глянул на берег - стоит моя Нюшечка черно-серой змейкой в самой бурьянной гуще, и верхушки бурьянов доходят ей почти до крыши! Но, конечно, те бурьяны не чета канарским - у Тропика Рака бурьяны растут, как в цветочном магазине, сверкая яркими красками. А русский бурьян - штука суровая, пусть и не такая красочная. Почти джунгли!

Здравствуй, мама!
Тут, в тропиках, диковинные цветы, как на этой открытке, фикусы - это деревья, размерами с вишню. Кактусы растут всюду, как лопухи, а высотой бывают в два человеческих роста, и это просто сорняки.  Агавы - ростом с человека бывают. “Зима” такая, что загораешь, как негр, вода в океане - как в Днепре в августе. Ах, если бы ты это видела!..
Целую! Толя.

Прочел я последнюю фразу и представил себе, с каким настроением ее могла в свое время прочесть Мария Федоровна! Оторвал я глаза от открытки с ярко-красным банановым цветком, глянул поверх нее. Широ-кая, почти до горизонта уходящая вдаль спокойная гладь Волги, внизу, прямо под ногами - обрыв, песок и камни, по обрыву растут березы и со-сны, а у самой воды - ивы. Слева от меня - рукой достать можно! - ярко-зеленые, с мягкой хвоей кусты можжевельника, а справа - четыре моло-дые сосенки, и земля у меня под ногами усеяна опавшей хвоей да шиш-ками, которые, перемешавшись с молодым мхом, образуют мягкий ковер, пружинящий, когда по нему идешь... почти как тот “карпет” в отцовском доме в Лондоне. Ах, если б ты это видел, папа!..

Здравствуй, мама!
Как пишется в этой открытке, пальмы и драконовы деревья составляют главную характерную черту Канарских островов. На открытке - деревня, че-рез нее проходит дорога, слева за пальмой - драконово дерево. Поворот дороги огражден белой каменной стеной, за которой виден океан. Значит, тут отвесный обрыв скалы, возможно, метров 200-300, до самой воды, ибо огораживают такими стенками только самые уж ужасные обрывы. Сам водил машину по этим дорогам, знаю.
Целую! Толя.

Конечно, по сравнению с канарской двухсотметровой кручей тот волжский обрыв, у которого я сейчас сижу, невысок. И, наверное, смеш-ными выглядят мои страхи, когда я ненароком погляжу прямо вниз, или когда оттаскиваю от обрыва дочку, которая насмехается над моей бояз-нью высоты и прыгает прямо по самому краешку, по самой кромке. При этом вниз начинают осыпаться комья земли, и я пугаюсь еще больше. А ведь внизу-то не скалы отвесные, а белый мягкий песочек, и я вчера за-брался по нему от воды почти до самого верха, выкопал там себе сиде-нье в песке и долго сидел на склоне, наслаждаясь чистейшим песком и неярким ласковым солнцем... Эх, наверное, тут мой Край Земли, и порой бывает очень жаль, что не увидеть сверху, с обрыва, как и на том, анг-лийском “Land’s End” на Северном море, ни слонов, ни китов, ни испо-линской черепахи...

Здравствуй, мама!
Это драконово дерево в городе Икод на Тенерифе. Мы ездили к нему, по-ставили машину вот под этой пальмой, сидели на скамье под белой стеной, левее за дорогой есть почтовый ящик (на открытке он не виден), и я еще бросил там две открытки тебе. Дереву этому 3000 лет! У земли его толщина более десяти метров. А листья, похожие на листья фикуса, растут щеткой только на концах веток, середина же кроны - это жуткое переплетение серых голых веток, похожих на клубок змей или лапы дракона. Стоишь под ним, задрав голову - и аж жутко делается! И подумать только, что жило оно еще во времена Древнего Рима, тысячу лет до н.э.
Целую! Толя.

Вот как все переплелось, как в той самой кроне драконова дерева: древние времена, лапы дракона, а рядом почтовый ящик, откуда в Киев полетели две почтовые открытки... картина будто уменьшается, как в ки-но, сжимается до размеров той самой открытки, и из Киева перелетает на волжский берег - ко мне в руки. И что такое 20 лет для драконова де-рева - так, секунда! А Волга все же, наверное, текла здесь и во времена юности драконова дерева, стоящего на острове Тенерифе у Тропика Ра-ка... вот времена-то и совместились, а соединила их обычная почтовая открытка!

Здравствуй, мама!
Сегодня уезжаем с Канарских островов. Месяц пролетел, а жалко, еще бы остался. Возвращаемся к цивилизации. Вот на этой открытке она. Такого у нас не было, и такого я не люблю. Это  в городе Пуэрто де ля Круц - берег в камнях, поэтому в море не купаются, а только в бассейнах с морской водой. Видишь океан, а в нем не купаешься, вот “удовольствие”! И загораешь на ис-кусственно вымощенных плитах. Нет, это не по мне, и посылаю эту открыт-ку только для разнообразия - что и так бывает. Кончаю, едем на самолет, че-рез Испанию, на Лондон.
Целую! Толя.

Да, конечно, бассейн, пусть и с морской водой и аккуратно вымощен-ными дорожками вокруг выглядит на фоне океана просто нелепо, хотя, наверное, многим удобно купаться именно так. Но это и не по мне тоже. Вот я гляжу вниз на Волгу и представляю себе, что тут был бы “цивиль-ный” пляж, с лестницами, фуникулером, с киосками и пляжными кабинка-ми для переодевания, а то еще и с бассейном! Нелепица какая-то! Я бы бежал из такого места, как, наверное, и поступал отец. Хотя если отойти метров на двести от реки - найдешь свой домик со всеми удобствами, и даже бассейн есть при бане... вот только он еще не выложен плиткой, не оборудован до конца, но ведь это - дело времени, да? Наверное, уже в Новому году в нем можно будет купаться, а уж какое удовольствие бул-тыхнуться в холодную воду сразу после парилки в русской бане! Все же не так уж и плохо, когда блага цивилизации есть где-то поблизости, пусть только не очень бросаются в глаза!

Здравствуй, мама!
На открытке - Лондонский аэропорт, куда мы вчера прилетели рейсом из Мадрида. Дома все в порядке (присматривали знакомые, кормили котов, поли-вали цветы), но требуется генеральная уборка, а провести ее по всем трем этажам - это буквально день работы, чем и занимаемся. В эту зиму в Лондо-не снега не было! А мы его увидели - смех! где?! - под экватором на Канарских островах! Вот какие бывают парадоксы.
Целую! Толя.

Все, кончились Канары, началась уборка... а мне вот еще десять дней предстоит провести на волжском берегу, и уборка нам никакая не грозит, потому что дома в Москве осталась наша бабушка, то есть моя любимая теща вместе с котом Нюшиком - а у них беспорядок если и бы-вает, то небольшой. Я словно чувствую, как совпадает наше с отцом время, как перемешивается география, как исчезают границы и все, что прежде казалось неразрешимым, постепенно разрешается ко всеобщему удовольствию, исчезает непонимание и сглаживается боль от невозврат-ных, казалось бы, потерь. Я пишу эти слова 5 августа 1999 года - через две недели отцу исполнилось бы 70 лет и, наверное, уже лет десять мы могли бы с ним спокойно общаться, ездить в гости друг к другу, и уж ко-нечно, кажется сейчас, мы живо бы договорились обо всем, что в свое время казалось непреодолимой преградой, стоявшей между нами. Тем более, что я, как и он в свое время, работаю сейчас на “Радио “Свобода”, только в московском бюро, существование которого само по себе еще совсем недавно воспринималось бы как “загадка природы”. А недавно у нас в бюро давали сотрудникам путевки в подмосковные дома отдыха, как встарь, со скидкой за счет соцстраховских денег. Кто бы сказал мне лет еще десять назад, что “Радио “Свобода” даст мне путевку в пансио-нат под Москвой, да еще и с соцстраховской скидкой!..

Забыл я, мама, написать, что потрясло меня твое сообщение, что Петь-ка Кислов умер. Помню его хорошо... Ты пишешь о зиме, о снеге. а мне странно читать. Второй год нет в Лондоне снегу, всюду зеленая трава, и у меня в саду все зелено-зелено.
Целую! Толя.

В одной из своих программ на “Радио “Свобода” отец рассказал тра-диционную для лондонцев историю о Карле Марксе и Герберте Спенсере - двух мыслителях, которые всю жизнь критиковали теории, сочиненные друг другом, а затем оба были похоронены в Лондоне на Хайгейтском кладбище, неподалеку друг от друга. Естественная и известная всему Лондону параллель - знаменитый универмаг “Маркс и Спенсер”, один из самых известных в английской столице. Отец, конечно же, писал об этом и в Киев, только открытка эта не сохранилась, а вот текст этой радиопро-граммы у меня есть. Однако, готовя программу к эфиру, отец, конечно же, и не подозревал, каким будет третий виток этой “человеческой комедии”. А получилось так, что на том самом Хайгейте оказалась могила советско-го эмигранта, писателя Анатолия Кузнецова - и, как выяснилось, не так как уж далеко от надгробий Маркса и Спенсера. Большой деревянный крест, укрытый зеленью холмик... Лондон, где почти не бывает снега... обретенный покой?..

Мама, только не беспокойся, если от меня долго нет открытки - а ругай меня, и все. А то я сам себя ругаю ласково и бережно.
Целую! Толя.

Меня иногда спрашивают: был ли он счастлив в годы эмиграции? Да откуда же мне знать! А как только пытаешься анализировать, вычислять - получается какая-то чепуха. В самом деле: человек познал свободу, лю-бовь, построил дом, путешествовал, наслаждался миром, покоем и лю-бимой работой. А дальше - только три даты.

В мае 1979 года у него родилась дочь.
В июне 1979 года он умер.
В августе 1979 года ему бы исполнилось 50 лет.

Вот такое счастье русского писателя...

Май-август 1999 г.
Москва - Селихово