Мёртвое дерево

- У моей дочери короткие черные волосы. Как у вас, господин полицейский, - из ее пухлых ярко-красных губ вместе со словами медленно выползали серые клубы сигаретного дыма и разбивались о мое лицо, - Хотя, я не видела ее около трех недель, или даже больше, и волосы уже должны отрасти. А еще я не могу быть уверена в том, что она после побега не побрилась налысо. От нее всего можно ожидать.
Она подняла на меня глаза. Красивая, но уже увядающая женщина, которая пытается скрыть свои вялые и поблекшие лепестки под слоем краски. Ее тело напоминало мне набухший бутон - оно все состояло из пышных мягких округлостей. Даже пахло от нее чем-то сладким, как от мертвого цветка. Каждое ее движение было медленным, плавным и растянутым, от чего у меня быстро создалось впечатление, что мы находимся не в квартире, а в аквариуме, наполненном водой.
- Почему вы обратились за помощью именно сейчас, а не сразу после её побега? – спросил я, стараясь не смотреть на её грудь, которая соблазнительно колыхалась с каждым ее вздохом.
- Она написала мне записку и приклеила её к бутылке с виски в холодильнике. Вы знаете, прощальное письмо можно оставить где угодно – на кухонном столе, на кровати, на зеркале в ванной, на входной двери, в своей спальне, на полу, наконец, но не на бутылке. Это меня чертовски задело. Она знала, что утром я первым делом иду за виски, а не куда-то ещё в нашем доме, и оставила эту проклятую записку именно там! Она намекнула мне, что я алкоголичка – на секунду она закрыла глаза, сделала глубокую затяжку и из ее губ вместе с серым дымом снова медленно поползли слова, -  Я разозлилась, прямо-таки вскипела. Разбила бутылку о стену, а записку разорвала в клочья и выкинула в мусорное ведро вместе с разбитым стеклом. Она стала мне противна, знаете ли. Её упреки так мне надоели, я больше не могла их слушать. И я просто о ней не думала. Не думала много дней подряд.
- То есть, вы не знаете, почему она ушла?
- Вы думаете, в прощальной записке обязательно должно быть объяснение?
- Как правило, это так. Девочки обычно пишут что-то вроде «мама, я беременна, прости» или «вы меня не понимаете и не цените, я от вас ухожу», - мне хотелось продолжить «или «мама, ты алкоголичка», но я вовремя остановился.
- Боже. Беременные девочки. Дети в детях. Как матрешки, - она криво усмехнулась, - Недавно мне это приснилось. Но нет, моя дочь не может быть беременна.
- Почему вы так уверены?
- У нее не может быть детей. Она написала об этом в своем дневнике. Знаете, меня это даже обрадовало. Я никогда не стану бабушкой!
- Она вела дневники?
- Да, наверху в ее спальне несколько тетрадей. Она их спрятала, но после побега я все перерыла. Нашла много интересного. Наверняка, гораздо больше, чем ваши люди.
Я тяжело вздохнул. Эта женщина совсем не похожа на мать, которая потеряла своего ребенка. И, судя по всему, она не хотела идти навстречу следствию, скорее, даже наоборот, словно ей было скучно, и она пыталась затянуть нас в какую-то игру. Да и что можно еще ожидать от женщины, которая заявила о пропаже своей дочери только через три недели?
- Вы понимаете, что чем больше мы получим информации о ней, тем быстрее мы сможем ее найти?
- То есть, знание о том, какой сок она предпочитает по утрам и что она думает о соседском мальчишке, облегчит вам поиски?
- В её вещах или в дневниковых записях мы могли бы найти что-то важное, что поможет нам угадать ход мыслей и понять, что мотивировало её при побеге. К тому же, это может быть замаскированным похищением. Для нас важна любая деталь.
Я смотрел на её лицо, всё ещё привлекательное, но уже потерявшее свежесть и четкость контуров, и пытался угадать в нем черты её  дочери. Они были очень похожи, как старая и молодая версии друг друга. Только 18-тилетняя София не состояла из мягких и нежных округлостей, как ее мать, а скорее из острых треугольников и тонких прямых линий.
- Вторая дверь справа, господин полицейский, - она рассеянно махнула рукой в сторону спальни дочери, словно речь шла не о ней, а о том, как пройти в библиотеку, -  Принести вам виски?
- Нет, спасибо. Я на работе.
Первое, что сразу бросилось мне в глаза – это слой пыли на цветном хаосе беспорядка и большое окно, лишенное штор. Казалось, что здесь произошла драка или кто-то что-то очень нервно искал и не мог найти, но теперь все замерло. Несмотря на то, что в этой комнате находилось много ящичков и отделений в большом платяном шкафу, комоде, нескольких тумбочках, компьютерном столе и даже на полках, все вещи были разбросаны на полу, кровати и подоконнике. Здесь было всё: одежда, книги, тетради, блокноты, скомканные листы бумаги, обертки от еды, провода, мотки пленки от старых фотоаппаратов, пустые пластиковые бутылки…
 - Она обожает фотографии людей. Собирает их везде, даже покупает старые пленки у своих друзей. Но сама никогда не фотографирует, - голос матери доносился из кухни вместе с бряцаньем бутылок и стаканов, - А еще она забрала с собой плеер. Жить не может без музыки. Как и все подростки.
- Вы уверены, что это не ограбление?
- Нет, тогда бы Софи не оставила мне записку. И грабители взяли бы что-нибудь еще, кроме этого барахла. Например, мои драгоценности.
- Вы сказали, что разорвали прощальное письмо.
Тут я вздрогнул. Её мать внезапно оказалась за моей спиной и положила руку мне на плечо. Ярко-красные длинные ноги впились в мой пиджак, как зубы вампира.
- Но я не сказала, что я её потом не собирала, обливаясь слезами и кровью. Я все руки себе изрезала битым стеклом.
Она протянула мне мятый клочок бумаги, склеенный скотчем. Он был похож на мозаику, которую я собирал в детстве, а потом склеивал и вешал в рамку, как сувенир своего достижения.
"Я отвратительно училась в школе. Ты молчала. Я исправила все оценки. Ты молчала. Я победила в школьном конкурсе на самое оригинальное произведение искусства, когда принесла замороженное коровье сердце, в которое был забит гвоздь, и сказала, что это символ страдания в любви. Каждый в школе посчитал своим долгом высказаться, но ты молчала. Я начала курить и оставила сигареты на столе в кухне. Снова тишина. Я приходила домой поздно и дышала в твое спящее лицо алкоголем. Я набрала полный рот водки и плюнула ею на твою зажигалку. И ты опять ничего не сказала. Я для тебя не дочь, а всего лишь привидение или уличный клоун, который безуспешно пытается привлечь твое внимание, пока ты идешь мимо".
В одно мгновение всё стало предельно ясным. Банальная история – подросток сбежал из дома, чтобы привлечь к себе внимание. Как правило, таких, расстроенных, смятенных, обиженных, но уже соскучившихся по дому, находят у друзей. Они никогда не уходят достаточно далеко. Работы тут дня на два, может, даже меньше.
Я был разочарован, но совсем немного. С годами привыкаешь, что твои юношеские мечты о работе в полиции навсегда останутся только мечтами. Погони, опасности, стрельба, героизм и драматические сцены с замедленным воспроизведением так и останутся на пленках кинофильмов. В жизни все намного прозаичнее.
Маленькие Софии сбегают от своих матерей-алкоголичек. Мужья избивают своих жен. Молодежь калечит друг друга на улицах. Клептоманы воруют шоколад в магазинах. Школьники курят траву. Работники захудалых лавочек продают алкоголь несовершеннолетним. Подросток пытается угнать соседскую машину. Из домов пропадают драгоценности. Бродяги засыпают в общественных туалетах. А я, Эдвард Лоусон, 35-тилетний полицейский, который пытается помочь всем этим людям.
Который когда-то поверил фильмам и мечтал спасти мир от зла, а теперь понимает, насколько эта идея фальшива и безнадежна, и сейчас он записывает адреса тех, с кем когда-то дружила сбежавшая из дома девушка.

***

Тетрадей Софии оказалось 8. Все небольшие, но исписанные вдоль и поперек, плотно набитые буквами. Между страницами несколько фотографий, и все – портреты мужчин.
- Вы знаете, кто это? – спросил я, протягивая неутешно пьянеющей матери глянцевый веер улыбающихся лиц.
Она, сделав большой и звонкий глоток из стеклянного стакана, даже не посмотрев на них, ответила:
- Я всех пятерых видела рядом с ней. В разное время. Вот этого, например, - ее красный ноготь указал на бледноватого брюнета, на вид чуть старше Софии, - Я видела пару лет назад, он постоянно провожал ее до дома после школы. И домой она иногда не возвращалась, если он заходил за ней. Думаю, у них был роман. Он потом исчез куда-то, появлялся все реже, а в одну ночь вдруг долго кричал что-то под нашей дверью. Я крепко сплю, и слышала сквозь сон. Софи плакала, не хотела открывать ему, а он всё требовал и требовал, а потом все стихло.
- Вы помните его имя?
- Нет, мы никогда не знакомились. Софи скрытная девочка, никогда не знакомила меня ни с кем, и терпеть не могла, если я вдруг проявляла интерес и спрашивала. Начинала кричать, плакать, обвинять меня в чём-то. В общем, я просто перестала задавать ей вопросы, чтобы не нервировать ёё.
- Вы не против, если я заберу эти записи?
- Там ничего нет, господин полицейский. Уверяю вас. Только мечты и тайны маленькой девочки, которые, как вы догадываетесь, не имеют никакой ценности, - она зажгла очередную сигарету и глубоко затянулась, - Все в 18 лет думают, что их мысли значительны, а потом вырастают и видят, как они были глупы. И так без конца. Думаешь, растешь, оглядываешься назад, поражаешься себе и снова растешь.
- Тем не менее, я хотел бы прочесть их. Вдруг это поможет следствию.
- Вы всё еще не хотите выпить? – она повернулась ко мне спиной и медленно, но уже не так плавно из-за выпитого виски, вынула из волос, собранных в неаккуратный пучок, стягивающую их резинку, и ее локоны, длинные и всё еще тяжелые, рассыпались по плечам, -  У меня есть немного сливового вина.
-   Нет, спасибо. Напомню вам, что я на работе.
-   Интересно, господин полицейский, а где заканчивается ваша работа? – она плавно развернулась, взялась за пояс халата и потянула его, рискуя вот-вот развязать – Вы выйдете из моего дома, и уже будете гражданским лицом без обязанностей? Или когда вы выходите из своего офиса? Когда вы перестаете работать, господин полицейский?

***

Около двух дней записи Софии лежали на моем столе нетронутыми. Я позвонил по всем номерам, которых знала её мать. Я расспрашивал одноклассников и всех тех, на кого мне указывали как на более-менее близких знакомых девушки. Никто  не знал о пропаже. Как я выяснил, исчезновение Софии ни для кого не было новостью или чем-то из ряда вон выходящим – она постоянно исчезала на долгие сроки и появлялась вновь.
- Девочка очень способная, - говорила мне одна из преподавательниц школы, - И глупой её назвать нельзя. Когда приходит, она работает в полную силу, делает все задания, всегда очень добросовестно. Ни с кем не вступает в конфликты, одноклассники относятся к ней хорошо. Никаких издевательств над ней в школе не было. Девушка открытая, общается со всеми. Я бы назвала ее вполне нормальным ребенком, если бы не её частые прогулы и, думаю, вы уже знаете, отпечаток её семьи… Отец у неё рано умер, оставил семье приличное наследство и пенсию на содержание ребенка, которое позволило её матери не работать. Или от горя, или от безделья она начала часто пить, много проводить времени в сомнительных компаниях. Городок у нас маленький, все всё видят. За дочерью, естественно, никакого присмотра. С тех пор София и пропадает. Сначала на пару дней, а потом и на целые недели, как сейчас. И ведь, что странно, ни в каких дурных обществах она замечена не была. Опять-таки, город, сами знаете… Если бы попала она куда, если бы пила или стала принимать наркотики, как обычно бывает в таких случаях, давно бы все узнали. А тут как в воду канет, а потом опять появится, как ни в чем не бывало.
- У неё есть близкие друзья, которые могли бы знать, куда и с кем она уходит?
- Да, так было бы проще. Мы могли бы всё выяснить и попытаться ей помочь, сами понимаете, мы же школа, мы должны следить за своими учениками и вытаскивать их из подобных семейных затруднений. Это наш долг. Но в том-то и дело, что она, вроде бы, со всеми близка, а по-настоящему никого к себе не подпускает. Очень своеобразная девочка.
И так без конца, все преподаватели и все её знакомые говорили об одном и том же на все лады. София хорошая девочка, София умная девочка, но мы не знаем, кто она и что с ней происходит.
Каждый посчитал своим долгом напомнить мне о матери, описать её во всех деталях. Гораздо подробнее, чем саму Софию. Благодаря своей работе, я давно понял, что фокус внимания общества всегда находится на том, что хуже всего. Хорошее замечается, но смутно, каким-то боковым зрением. Поэтому я оставил поиски в близком окружении девочки. Они ничего не давали, кроме как объемных похвал и абстракций о Софии и целых томах историй об её матери, которые все как одна показывали, насколько эта женщина стоит осуждения.
Пока мои коллеги проверяли сводки по самоубийствам за последние три недели и  прочесывали водоемы, парки, пригородные леса и подворотни, мне ничего не оставалось, кроме как обратится к самой пропавшей Софии, к ее исписанным дневникам.
Даты начинались с 2008 года, и я сразу выбрал те записи, которые касаются ближайшего прошлого.
«В конце концов, так будет целесообразнее» - подумал я,  рассеянно листая исписанные хрустящие страницы.
«Хоть это дело я смогу раскрыть» - подумал я, складывая тетради в аккуратную стопочку по дате написания.
«Ну пожалуйста» - подумал я, уютно усаживаясь на кресле под мягким светом лампы.
«Если даже это у меня не получится, я просто застрелюсь» - подумал я, делая первый глоток вина и раскрывая первую страницу.
Просто застрелюсь.

***

1
Оглядываясь назад, на исписанные мной тетради, я понимаю, что несколько деревьев погибли глупо, напрасно и бессмысленно. Сколько белой бумажной чистоты было уничтожено под моими словами, пустыми и уродливыми.
Каждая страница – эпитафия к прожитому дню. Для чего их пишут? Неужели нельзя  отпустить душу в бесконечность и безвременность, не цепляясь за нее своей памятью, которая  рано или поздно исчезнет вслед за всем, что она хранит? Наверное, это страх. Никто не хочет уйти забытым. Никто не хочет отпускать свою жизнь, своё тело, своё сознание, они словно плот в океане тёмной неизвестности. Каждый жаждет бессмертия, хотя бы в такой отдаленной форме, как эпитафия на могильном камне. Поэтому и книги, и фотографии, и дети, и картины, и вандализм, и песни, и камеры на мобильных телефонах, и мои дневники. Всё – испуг перед лицом бесконечности.
Я не знаю, как еще объяснить принесенные в жертву моему эго ни в чем неповинные деревья. Конечно, можно написать, что я нуждаюсь в понимании, в искренности, в дружеском участии, но ведь это не нуждается в таком количестве слов. Мое одиночество – еще не повод выстраивать мост к другому человеку из десятка тетрадей с жалобами. Даже если кто-то найдет их, разве услышит он то, что я хочу ему сказать? Мы в наушниках, где звучит нескончаемая мелодия наших мыслей, и она искажает каждое слово, долетающее из внешнего мира. Все обречены на непонимание.

И снова, снова загромождения слов. Снова пустые и исковерканные каркасы смысла падают на бумажную белизну пустоты, как людские кладбища ложатся на поля с прекрасными цветами. Белый лист бумаги – как кратковременный памятник  мгновению, которое еще может стать чем-то прекрасным, но, как всегда, пронесется незамеченным и полным ошибок.
Я хороню свои секунды здесь, и не могу остановиться.
Интересно, сочла бы моя мать свой склад виски в холодильнике причиной моего самоубийства?

2
Мысли о самоубийстве, как раковая опухоль. Однажды образовавшись, они не проходят никогда. И может наступить ремиссия, на месяц, на год, на несколько лет, на целый жизненный цикл, но они не исчезнут.
Сегодня мама пыталась угостить меня вином.
Основная форма нашего общения – молчание. Так будет лучше всего. Я устала чувствовать злость и обиду. Я больше ничего не чувствую.
Не суди, да не судим будешь.
Бабушка всегда хотела, чтобы я следовала библейским законам.
Посмотри, бабушка, я не осуждаю свою мать. У меня внутри – горячо любящее её ничего.

3
Я бы назвала свой город «Одиночество». «Алкоголизм». «Отчаяние». «Удушающая теснота».
Мы приближаемся к «Одиночеству», дорогие пассажиры, пожалуйста, наденьте маски и пошлите друг друга достаточно глубоко. Почему вы так на меня смотрите, уважаемые пассажиры? Здесь так принято, в каждом городе свои обычаи и законы, вы знаете. И их нужно соблюдать, если уж вы сюда приехали.

4
Я никогда не знаю, что мне ответить на вопрос: «Почему?».
«Почему ты уходишь?»
«Почему ты вернулась?»
«Почему ты не любишь меня?»
«Почему ты не пришла вчера, а пришла сегодня?»
Что ответить человеку, который хочет знать причины того, что причины не имеет? Когда делаешь что-то, ты знаешь, для чего, а когда всё уже сделано и приходится объяснять, слова тут же обессмысливают твоё действие.
Если человек начинает спрашивать, значит, он тебя не понимает. Значит, объяснять ему бессмысленно. Значит, вы на разных волнах. Ты – радиостанция номер 56, а он – радиостанция номер 98.

5
Желтые маленькие таблетки в розовой квадратной упаковке. Всё, что нужно сделать, чтобы их получить – пересидеть огромную и молчаливую очередь к психиатру городской больницы.
Моя карточка на полке с буквой «И», а в ней всё о моих родителях и ничего обо мне. Наверное, у них так принято – спрашивать про отношения со всеми вокруг и никогда не задавать вопросов об отношениях с самим собой.
Несколько секунд пристального взгляда на мои искусанные ногти, проверка по календарю регулярности моих посещений в центре реабилитации, задумчивое мычание над записями в индивидуальной карте с моим именем, и рецепт у меня в руке.
Не знаю, какой у меня диагноз, но он позволяет мне покупать эти таблетки, и я готова носить и проявлять его признаки как можно дольше.

***

- Ваша дочь употребляла наркотики?
- Господин полицейский, я думаю, после всего, что между нами было, я заслужила от вас хотя бы обращение на «ты».
Её голос в трубке звучал немного мягче, чем в жизни. И как всегда, плавно и медленно, словно она находилась в воде. Даже халат с ее плеч падал с каким-то кошачьим изяществом.
- Господин полицейский, позвольте мне обращаться к вам по имени. Мы ведь больше не чужие люди, - продолжала она.
- Анна, послушайте, я хотел бы поговорить с вами о дочери. Я стараюсь найти ее как можно быстрее, и думаю, вы понимаете, почему. С ней может случиться всё, что угодно.
- Вы раните мое сердце. И самолюбие.
- Ответьте на мой вопрос, будьте добры.
- Вы очень жестоки! Знайте, что вы делаете мне очень неприятно, не отвечая на мои звонки и сообщения, и звоня мне среди ночи таким тоном. В конце концов, вы казались мне настоящим мужчиной, джентльменом, который никогда не даст женщине почувствовать себя плохо, особенно от  своих действий.
Её голос был неестественно растянут, а буквы наскакивали друг на друга, что свидетельствовало о том, что в ней плескалось, по меньшей мере, полторы бутылки виски. Между предложениями она делала паузу, чтобы шумно и глубоко затянуться сигаретой.
Я представлял ее, всё еще красивую, но увядающую от настигающей старости, крепко сплетенной с алкоголизмом. Представлял, как она крутит на пальце провод от телефонной трубки, как на ней неряшливо накинут халат, и как ее глаза, покрытые плотным пьяным туманом, бессмысленно блуждают из угла в угол. Она вызывала какую-то отвратительную, неприятную жалость, из которой, как нежеланный ребенок, росло желание ей помочь.
- Анна, подумайте о дочери.
- С моей дочерью всё в порядке. Она сильная девочка и со всем справится сама. Она просто ушла и всё! Ушла…Ушла, потому что не хочет жить со мной больше, - послышался всхлип, - И она не вернется, потому что я этого заслужила!
Я молчал. Когда кто-то плачет, всегда лучше молчать. Слова, омытые слезами другого человека, всегда уродливы, пусты и бессмысленны.
- Я так любила своего мужа. Так любила! И потеряла его единственного ребенка. Позволила ей уйти. Я ведь жду её. Да, жду! Вы думаете, почему я не выхожу из дома? Почему я купила сразу три ящика виски? Чтобы не выходить! Чтобы не пропустить её звонок в дверь. Она ведь вернется, да? Господин полицейский… Господин полицейский… - её слова были похожи на вой, она рыдала в голос, - Обещайте мне! Скажите, что она вернется! Она ведь всё еще любит свою мамочку. Любит, она писала. Любит меня, любит папу. А теперь что? Господи, как же всё…
Что мне оставалось делать в такой ситуации? Я мог бы  положить трубку, сослаться на то, что всё это пустой пьяный бред, и она ни слова не вспомнит на следующее утро, а значит, я могу сделать всё, что угодно, даже переступить через свою человечность и оставить её плакать одну в квартире с тремя ящиками виски. Или уже двумя. Но я прекрасно осознавал, что могу взять дневники Софии и продолжить работу там, у неё дома, что могу приехать и помочь этой несчастной женщине, которая, как я выяснил в ходе расследования, не видит от окружения ничего, кроме осуждения. Я знал, что могу помочь ей и не мог отказаться от этого.
- Если хотите, я приеду к вам, и мы будем искать её вместе.
- Вы хотите приехать? Вы думаете, что я нуждаюсь в помощи полиции?! – её пьяный голос был готов сорваться в крик.
- Нет, я еду к вам, как гражданское лицо.
- Тогда я могу называть вас Эдвардом?
- Если вы хотите.
- Я хочу. Открыть для вас бутылку вина или бутылку виски?

***

6
Случайно встретила Р. с его новой подругой.
У него так ярко блестели глаза, и он постоянно улыбался - я думала, что он снова начал пить. Взгляд веселого, расслабленного, пьяного человека смотрел на меня сверху, с высоты его огромного роста. Но он уверял меня, что ничего не принимал.
Все его слова, что он, наконец, забыл меня – ложь. Они растворились в этом блеске его глаз, в неуемной, казалось, беспричинной радости.
Ночью получила от него сообщение. Он написал, что я сука.
Как быстро «милая» и «любимая» трансформируются в мужских губах в «шлюха», «сука» и «дрянь». Для этого почти ничего не нужно делать.

7
Из-за своей относительности и бесконечного разнообразия причин зла не существует. И греха тоже. Есть лишь свет добра внутри и разбитые лампы в душах. Никто не приходит в этот мир злодеем, вором, подлецом и убийцей. Любовь, Энергия или Бог всякий раз создают светлое, непорочное совершенство, а всему плохому и уродливому человек учится у других людей. Божье создание всегда прекрасно, чисто и светло, но люди научились убивать его чуть ли не с рождения.
Хрупкие ростки прекрасного погибают под грубыми ботинками солдат, полицейских и детей, взращенных на насилии, а из их рук на землю сыплются созданные людьми семена отчаяния, глобальной лжи и ненависти.
Человек давно хотел занять место Бога, и с каждым веком он всё ближе к своей цели.

P.S. И снова я не могу разобрать, где мои мысли, а где – его слова. Этот бархатный и тихий голос всё еще звучит у меня в голове, словно у меня внутри сломанный диктофон, воспроизводящий одну и ту же запись.

8
Снова навязалась в гости к В.. Прикрепилась к его пальто колючим репейником, а он из вежливости и его проклятого холодного такта не мог отцепить меня и бросить на тротуар.
Это 9-ый по счету визит. Вернее, 9-ый по счету штурм его квартиры. Оборону он держит слабо, а после моего вторжения всегда угощает меня чаем и малиновым вареньем.  Иногда он улыбается и, заглядывая в мои глаза, рассказывает о любви и Боге. Иногда он просто молчит и смотрит в глубины своей кружки или сверлит зрачками дыры в стене. И в том, и в другом случае я впадаю в немое, обессиленное оцепенение и не могу ни поддержать разговор, ни уйти.
Я – ворсинка в ковре под его ногами.
Я -  линия на обоях его спальни.
Я – пыль и грязь на подошвах его ботинок.
Я – маленькая девочка, которая слушает его, раскрыв рот от удивления.
Между нами разница в 28 лет. Он говорит, говорит, говорит сквозь эту двадцативосьмилетнюю пропасть, а я пытаюсь всё услышать, понять, принять в себя. Разве я могу быть ему интересна?
Смотря в его глаза, я вижу там отражение своей пустоты. В них нет моего лица, одно черное, стеклянное, усталое ничто. И почему вчера я снова пошла за ним, ведь я четко и ясно понимаю своё положение? Я влюблена, но не ослеплена своей любовью. Скорее, я просто в коме. Вижу, слышу, понимаю, но ничего не могу с этим поделать. Можно сказать, я больна, я не в себе, и вызываю только жалость, это подтверждает и психиатр, и пачка таблеток в моем кармане. А может, он уже давно это понял, и поэтому никогда не отталкивает меня, несмотря на  пустоту его взгляда?

9
Сегодня врач сказал мне, что у меня бесплодие.
Есть какой-то тонкий, глубоко скрытый подтекст садизма в медицинских профессиях. Нельзя оправдать желание добровольно связать свою жизнь с человеческой болью, страданием, гниением и смертью одним лишь гуманизмом.
Возможно, мне всего лишь показалось, потому что у доктора из-под маски выглядывали холодно-ледяные глаза, а его голос был таким ровным и спокойным, словно он сообщал мне о том, что завтра солнце взойдет снова.
Когда я вышла из этого идеально чистого и светлого помещения, где одним единственным словом были убиты все мои возможные дети, я ничего не почувствовала. Ровным счетом ни-че-го. Что это значит? Я настолько плохая мать (яблоко от яблони…), что мне наплевать на несуществующего гипотетического ребенка, которого я никогда не смогу зачать, или я всего-навсего потеряла способность чувствовать что-либо?
Любовь, или скорее, одержимость моим В. вытравила из меня всё. Она настолько большая и тяжелая, что не оставляет места ни для чего другого. Я даже не могу жаловаться на своё бесплодие и страдать от него, как полагается.
Тем не менее, мама, наверное, обрадовалась бы такой новости.

***

- Эдвард, извини, что я отвлекаю тебя от раскопок в душе моей дочери, но я просто обязана спросить.
- Что случилось? Я думал, ты спишь.
- Нет, я просто отвернулась, а ты уже  ушел на кухню. Налить тебе чего-нибудь? Твой бокал давно пуст.
- Ты это хотела спросить?
- Нет, Эдвард, - красивая пьяная женщина плавно опустилась на мои колени и обвила шею руками, - Скажи, неужели все твои поиски заключаются в чтении дневников? Я, конечно, ничего не понимаю в полицейской работе, но думаю, что просто сидеть и читать… Эдвард, ну неужели ты надеешься, что так найдешь её?
- Ты очень необычная мать, скажу я тебе, - я поцеловал её  в мягкую, розоватую щеку, чтобы она не подумала, что я хочу её обидеть, как любой другой знакомый, - Если бы ты немного интересовалась ходом поисков, то, несомненно, знала бы, что не только я занимаюсь  этим. Снаряжена целая команда спасателей, которые прочесывают близлежащие водоёмы, леса и шоссе. Другая команда осматривает все больницы, морги и притоны. Не смотри на меня так, иногда подростков находят именно там. Даны сводки в отделения полиции других городов, её портреты во всех газетах и по телевидению. А так как у тебя нет никаких газет и телевизор ты не включаешь, судя по слою пыли на нём, то и не видишь ход работы.
- Постой, а что тогда делаешь ты?
- А я должен был расспросить всех её знакомых, побывать во всех местах, в которых она обычно бывает, и узнать всё об её личной жизни. Но вот какая загвоздка – о ней никто ничего не знает, в том числе и ты. Мне не остается ничего, кроме как рыться в её дневниках.
- Я никчёмная мать, да? – её глаза уже блестели от слез.
- Не мне тебя судить. Лучше ответь мне на вопрос. Кто такой Р. и В.?
- Дай посмотреть.
Она с пьяной, неосознанной грубостью вырвала у меня из рук тетрадь, несколько секунд её глаза блуждали по страницам.
- Понятия не имею. Говорю же, она меня ни с кем не знакомила и отказывалась рассказывать о своих друзьях.
- А ведь у неё с ними были какие-то отношения. Завтра снова поеду в её школу, узнаю всех её одноклассников с именами на эти буквы, может, что-нибудь ещё выплывет.
- О каких это таблетках она говорит? Она что, к психиатру ходит?

***

10
Когда в жизни происходит что-то плохое, когда тебе больно или невыносимо одиноко, очень важно продолжать что-то делать. Утром нужно обязательно встать с постели, позавтракать, принять душ, сделать уроки. Это поможет не сломаться. Докажет, что жизнь всё еще продолжается и, по сути, ничего не изменилось.
После пятницы всё так же суббота. Наутро у кофе всё еще кофейный вкус, а у зубной пасты – мятный.

11
Утешает лишь одно – лицо В. заставляет меня забыть о доме, забыть о том, что мне нужно туда возвращаться, а запах его комнаты вытравляет из меня материнский запах виски. Мои жизненные проблемы так ничтожны по сравнению со светом солнца на его персиковой щеке. Когда мы рядом, все жизненные неурядицы превращаются в пыль на его очках, незначительную пыль, которую он может стереть одним прикосновением.
И еще, любовь к нему не оставляет во мне места ни для чего другого, все эти трагедии вокруг меня не могут меня задеть, не могут войти в меня, не смогли бы даже протиснуться. Знал бы он, как сильно мне помогает.

12
Поймала себя на том, что не выдерживаю взгляда В.. Когда я смотрю в его глаза, я перестаю его слышать. Я вообще перестаю чувствовать что-то еще, вся моя энергия уходит на визуальное слияние. Это единственное прикосновение, которое он может позволить и мне, и себе.
Чертов ублюдок!
Перестала ходить на его уроки.

***

- У нас есть несколько преподавателей с фамилиями на букву «в», и почти все они когда-то преподавали в классе Софии, а некоторые преподают и сейчас, - говорила мне директор школы из-под полки картотеки, - Вы хотите побеседовать с каждым из них?
- Да, а еще с теми, чьи имена начинаются на эту букву.
- А почему вам понадобились именно они, господин полицейский? – директор, наконец, справилась с ворохом карточек и выудила из распахнутого ящичка небольшую кипку, - Вот их имена, сфера научных интересов, предметы, которые они преподают. По расписанию в коридоре можете посмотреть, где каждый из них находится в данный момент. Если вам нужны адреса и телефоны, я могу их дать.
-   Большое спасибо.
- Так почему они вам понадобились? Простите меня за настойчивость, но я должна заботиться о чести школы и если что-то затрагивает преподавателей, тем более, в таком деле, как пропажа ребенка, то я должна знать об этом.
- Ничего такого, что может затронуть чью-то честь, уверяю вас.

***

После того, как я однажды прострелил себе руку, у меня отобрали оружие. Я говорил, что это получилось случайно и больше не повторится. В конце концов, моей работе в полиции  больше десяти лет и умению обращаться с пистолетом и того больше.
Раз в сотню лет и палка стреляет, говорил я, даже улыбался. Но мне никто не поверил. Может, меня выдали черные круги под глазами или грязная одежда, или опухшее лицо, или дрожащие пальцы, или «мертвый взгляд», как говорила мне Виктория, наша соседка.
Наша?
Давно пора забыть все слова, которые обозначают больше, чем одного человека. Теперь в моём доме и вокруг меня всё в единственном числе. Как и в доме Анны.

…

- Как ты думаешь, её найдут? – спросила она сегодня утром, когда я собирался на поиски мистера В.
- Пока поиски не дают никаких результатов.
- Сколько дней прошло?
- С момента, когда она пропала или когда ты заявила в полицию?
- Ты снова меня упрекаешь, Эдвард!
- Я не могу изменить факты, и не хочу тебя ни в чем упрекать. Она пропала 27 дней назад, но полиция узнала об этом только на прошлой неделе.
- Если её найдут мёртвой, я застрелюсь.
- У тебя нет оружия.
- Оно есть у тебя. Ты же полицейский.
- У меня его отобрали несколько месяцев назад.
- Правда? Это из-за твоей руки?
- Не только.
Она посмотрела на меня неожиданно прямо, ясно и внимательно.
- Ты стрелял сам в себя? Как же я тебя понимаю.
- Мне пора, Анна.
- Расскажешь, что у тебя случилось? – спросила она, после довольно долгой паузы, пока она выпускала колечки дыма к потолку.
- Может, в другой раз. Закрой за мной дверь.
- Если вдруг вернешься, купи мне сигарет. Или позвони и расскажи, что это за загадочный возлюбленный у моей дочери.


13
Столько шума вокруг меня, неожиданного, резкого, пугающего, словно наш город взорвался, а я почему-то осталась стоять на земле. Я не понимаю, почему столько звонков, столько разговоров, намеков, вопросов. Почему столько посторонних людей спрашивает меня, где я была последние два месяца? И почему это делают все, кроме моей матери?
Когда много времени находишься в разных городах, теряешь чувство значимости. Непостоянство превращается во что-то постоянное. Одноразовость всего, что только можно, от стаканов до людей, больше не пугает. Дорога делит жизнь на части.
Никогда не знаешь наверняка, с кем, когда и как вернешься обратно. И после возвращения спросит ли тебя мать, почему и куда ты уехал.

14
Что ты чувствуешь? Как у тебя дела? Не нужна ли наша помощь?
Я окружена заботливыми и участливыми людьми, которым безразличен ответ.
Которые, несмотря на все свои попытки показаться хорошими, будут раздосадованы, если я отвечу, что у меня всё плохо, и я в них нуждаюсь. Они даже не замечают, как говорят лишь о себе и почти ничего не слушают, если я что-то скажу. Мне даже не нужно разговаривать. Я молчу, просто смотря им в глаза. Несколько минут, час, два, три… И чем больше я похожа на зеркало, в котором окружающие видят самих себя, тем лучше я смотрюсь в их глазах.
Школа – самое лицемерное заведение после церкви.

***

Никто не спросил, почему я стрелял в себя, и почему начал с руки, а не сразу в сердце, шею или голову. Может, потому что всё было слишком очевидным.
После того, как умерла моя жена, я потерял счёт времени. Перестав спать и начав пить, я больше не различал границы между днём и ночью. Я не заметил, что прошла неделя, а потом и другая. Мне казалось, что тот день похорон бесконечно длится и длится, потому что я не ложился спать.
В мою дверь постучались, а я и забыл, что такое возможно. Просто вылетело из головы, что кто-то еще существует в этом мире и может ко мне прийти. Это был мой напарник. Как оказалось, меня не было на работе две недели. Он принес мне денежную помощь от сотрудников моего отделения, промямлил засаленные и скомканные слова соболезнования и тут же уехал.
Скорбь, говорил я ему, похожа на алкоголь. Она заполняет твою душу и глаза туманом, и ты теряешься, перестаешь различать предметы, не слышишь свои мысли. Твои ноги тебя не держат. Твои руки слабы, безвольны и беспомощны, словно вмиг лишились костей. Мир превращается в неясные, расплывчатые тени, мелькающие сквозь этот туман, и как бы ты ни старался преодолеть его или хотя бы вглядеться вперед, у тебя нет сил, чтобы сдвинуться с места.
Он спросил, нужно ли мне что-нибудь.
После смерти моей беременной жены нужно ли мне что-нибудь? Может ли он чем-нибудь мне помочь?
Да, если это тебя не затруднит, воскреси её.
Спустя еще недели, а может несколько часов, в мою квартиру без стука вошли несколько человек. Они принёсли мне бритву, мыло, шампунь, сигареты, бутерброды и чрезвычайно много шума. Кто-то рывком раскрыл жалюзи на окнах. Когда резкая, режущая боль и невероятно яркий свет пронзили мои глаза, я впервые что-то почувствовал. День похорон подошел к концу.

***

15
Я хранила свет его глаз внутри, как навеки зажженная лампадка. Там, в поездах, на жестких стульях вокзала, в мелькающих бликах киноэкранного полотна, в руках, разрывающих мои билеты – везде я чувствовала его тепло. Может, он не думает обо мне сейчас и не думал тогда, когда я уезжала прочь из своей жизни, пытаясь оставить этот нелепый и по-глупому печальный фильм за толстыми окнами поезда, но я вспоминала его, и для меня эта способность помнить уже бесценна.
Я могу видеть сны. В них нет границ и табу, в которых прочно завязли наши слова. Мы говорим их, он говорит их, но они застревают, не могут просочиться сквозь непроницаемое стекло самого острого, болезненного и крепкого слова в моей жизни.
Учитель.
Семь букв, семь острых лезвий, семь стен, семь неподъемных цепей на его руках.
Душа – это самое драгоценное, что у меня теперь есть. Она хранит розоватый свет заката на его бархатисто-персиковой щеке, превращая эту блаженную секунду в глубокую, светлую вечность. Она способна чувствовать тепло его руки в моих ладонях, даже если мое тело лежит на железных стульях в бетонно-ледяной пустоте вокзала.
Она везде носит его с собой, как нательный крест. И огонь, вспыхнувший в ней от его искры, будет гореть вечно.
Больше мне ничего от этого мира не нужно. Большего счастья он и не сможет мне дать.

16
Большинство родителей сходит с ума при мысли о том, что их ребенок может оказаться в небезопасной, ничем не ограниченной, зловредной и враждебной неизвестности. Представить его на пыльной обочине трассы, с поднятой вверх рукой, с лицом, освещенным белыми фарами, и с резью в глазах от мигающего и свистящего света, для них, как страшный сон.
Где была моя мать, когда рядом со мной остановился бирюзовый автомобиль, потёртый и скрипучий, с двумя немолодыми мужчинами внутри?
Один был седой, с растрёпанными волосами и невероятно светлыми, ледяными глазами, в которых постоянно мелькали искры встречных фар. Его руки были изрезаны морщинами, как у восковой куклы, которую лепил сумасшедший с лезвием в руке. Он спросил меня, что я делаю на дороге одна.
А другой, на заднем сиденье был бы похож на моего отца, если бы не эти светлые глаза, словно наполненные чистейшей океанской водой. Он говорил, что у него есть дочь, старше меня, но он не видел её несколько лет, потому что не знает, где она. Жена, неизвестная мне женщина, о которой он отзывался с какой-то неопределенной, едва промелькнувшей теплотой, уехала, не оставив адреса. И теперь они едут туда, где, возможно, живет эта голубоглазая девочка и её мать, которую я представляю такой же, как мою. Иногда родители сами ищут тебя, а иногда их ищешь ты. Безуспешно ищешь свою мать в остекленелых, пьяных глазах давно чужой тебе женщины.
Когда меня спрашивают, почему я одна, я отвечаю, что у меня нет родителей и я бродяга. Эти двое мужчин с морями в глазах предложили мне деньги. Сострадание мелькнуло в их лицах, то самое чувство, которое я вижу всегда, в любом обращенном ко мне лице. Наверное, я выгляжу слишком жалкой, чтобы вызвать в человеке какое-то другое чувство.
Они предложили мне помощь, тот ищущий отец жил один и сказал, что может приютить  меня на время, найти мне работу. Я могла быть заменой его пропавшей дочери. Или молодой любовницей. Или он просто добрый человек, во что я верю больше всего.
Я вышла из автомобиля, помахала им рукой и постаралась не сильно хлопнуть дверью. В кармане джинсов от них остался клочок бумаги с телефоном и адресом. Они могут и хотят помочь сироте и бродяге, которой я не являюсь.
Где была ты, мама, когда я садилась в машину к двум незнакомцам? Где был ты, безупречно вежливый и тактичный В.?
Одиночество – это когда ты стоишь на трассе под прицелом фар с поднятой вверх рукой и понимаешь, что никто, ни одна душа в этом мире, о тебе не волнуется.

***

- Наши отношения с Софией были специфичны, вы правы.
Светлые волосы обрамляют тонкое, бледноватое лицо, на котором, как два тлеющих уголька в снегу, искрятся темные, цепкие глаза. Я представлял его другим, немного старше, немного мужественнее, немного холоднее, но загадочный и «безупречно тактичный» В. оказался чрезвычайно тонким мужчиной, с огромным кадыком на бледной линии шеи, острыми чертами лица, длинными, узловатыми пальцами и широким ртом, постоянно готовым к улыбке. Когда я вошел, он обернулся ко мне медленным, плавным движением, ясно напомнив мне женщину, оставленную мной в пустой квартире наедине с бесконечным запасом виски. Мать Софии, вернее, ее жесты и полупьяная, полуврожденная плавность, были словно гипсовым слепком Влада, человека, который способен греть юную душу даже сквозь расстояния и запреты.
- У меня есть кое-что для вас. Я только что закончил работу и предлагаю вам зайти в кафе неподалеку. Что-то подсказывает мне, что разговор будет долгим.


17
Мне очень больно. Я чувствую себя так, словно он прострелил мне ноги и бросил умирать в лесу. Не знаю, как спасти себя и стоит ли пытаться. Остается лежать и кровоточить.

Уходи
Ты ведь понимаешь
Так продолжаться больше не может

Три пули и все в цель.


18
Из омута нельзя выбраться целым, нельзя не переломать ног и не свернуть шею. Умираешь здоровым, а рождаешься больным и растерзанным. Алкоголиком. Безвылазным меланхоликом. Моральным уродом. Я лежу, кровоточу и жду, когда судьба пошлёт мне спасителя.
И если это снова будет Иисус, из его крови мне уже не выплыть.
Тяжело смириться с тем, что  ты оказался плохим человеком.
Я из тех людей, которых рано или поздно придётся за что-то прощать. Может, я создана как испытатель людского милосердия?

19
Вчера мы смотрели фильм о любви.
Его дочь принесла с собой проектор, нашла его где-то у своих коллег-режиссёров. У неё такие же мягкие, солнечные волосы, которые блестят в свете лампы, словно цветы ранним утром. Я не смотрю на неё, как и на В. , взгляд прибит к полу стыдом, страхом, великой тяжестью любви. Он представил меня своей ученицей, как и полагалось, словно на нас смотрела вся школа из каждой щелки в стене, и её фарфоровая рука на миг сжала мою.
Думаю, через 20 лет мне будет интересно прочитать это в своём дневнике: он прикоснулся ко мне сквозь плоть от плоти своей, и я готова умереть от боли.

20
Я тонула в черной смертельной тоске, она лилась из моего сердца, подбираясь к потолку его дома. Она рвала мне горло истеричным, слезливым рёвом, ломала губы, заливала лицо. Я казалась себе мертвой, и моё дыхание звучало как вопиющая нелепость. Каким-то недоразумением был тот факт, что я продолжала сидеть в кресле, слушать их мерное дыхание, видеть всё, что хотел донести до нас режиссёр. Мертвые не разговаривают и не смотрят шумные, грязные фильмы, спроектированные на белые стены ИХ дома. В этом было что-то неправильное, и я чувствовала себя ещё хуже, чем до очередного вторжения в его квартиру.
Но, как всегда. Мне удалось спастись. Р. схватил меня за волосы и рывком вытащил на берег. Я перестала захлебываться, вдохнула всей грудью, так жадно и сильно, что захрустели рёбра, готовые вот-вот сломаться. Чувство покоя накрыло меня с головой, словно одеяло, прячущее ребенка от кошмаров комнаты с потушенным светом.
Странно, что Р. отзывается на каждый мой звонок.

***

Как только мы шагнули на улицу, спустя мгновение, его лицо, стало еще белее, губы сжались в тонкую, бескровную нить, а глаза словно налились свинцом, стали решительнее, злее. Он глубоко вдохнул и произнёс:
- Моя дочь тоже пропала.
Удивление заставило меня распахнуть рот, но слова замерли на кончике языка.
- Её никто не стал бы искать, она уже взрослая, к тому же, оставила записку своей матери. Сказала, что переезжает во Францию, просит не волноваться и обещает дать о себе знать, как только устроится.
- Сколько ей лет?
- Двадцать три. Но дело даже не в этом, господи полиц… , - он осёкся и посмотрел на меня, -
Как вас зовут?
Я назвал свое имя, и он тут же отвернулся, опустил голову и продолжил:
- Дело не в том, что я хотел бы вернуть свою дочь или поражён её спонтанностью и безрассудством. Более того, я даже восхищён ею, в ней всегда была эта искра авантюризма и нерушимой романтики. Франция… Выбрала именно эту страну, потому что обожает французское кино. Говорит, что оно созвучно песне у неё внутри.
Мы прошли в кафе. Не оглядываясь вокруг, он направился к столику у окна.

***

- Они встретились у меня дома. Софи и моя дочь. Вы знаете, Софи – очень странная девушка, - Влад посмотрел нам меня сквозь волны табачного дыма, - У неё такие глаза…
В его руках щелкнула зажигалка, на мгновение вспыхнула искра.
- Казалось бы, она смотрит куда-то в сторону, в угол или на стену позади тебя, но такая в них глубина, такая страшная темнота.

Щелк.
Щелк.

- И эта темнота окутывает человека, достает до самого его нутра, несмотря на то, что начало её где-то далеко.

Щелк.

- Очень длинные руки у этой души, очень…

Щелк.
Щелк.
Щелк.
Щелк.

Менее всего я ожидал от него потери самообладания, мне казалось, он будет всё отрицать или представит свою дружбу с ученицей как акт сострадания. София нарисовала потрет безупречного, холодного айсберга, а теперь он таял в жёлтом свете кафе.
- Я понимаю ваше горе, но всё же вынужден напомнить, что я на работе и мне дорога каждая минута поиска. С ребенком может случиться всё, что угодно.
- С ребенком, господин полицейский? С ребенком? Ей скоро 18, - губы сжались в натянутую струну, - Я не педофил, господин полицейский.

***

22
Видеть его страшно до боли, внутри всё сжимается, как в ожидании удара. Это конец, и я не могу поверить, если поверю – умру.

23
Когда ты течешь, как река, в тебя легко можно плюнуть, но когда все твои воды – лёд, сохранить себя гораздо легче.
Закройся щитом от каждого; для тех, кого подпускаешь достаточно близко, воздвигни нечто вроде крепкой москитной сетки – очень практично, позволит выдержать удар при случае и разглядеть сквозь прутья кусочек души. Воздвигнешь, и тогда ты силён, ты знаешь, что такое близость.
Сила – умение выйти победителем из боя, где человек человеку – враг.
Я не хочу бороться. Не хочу завоевывать сочувствие, восхищение, любовь. Мы забыли, что это – естественные чувства, произрастающие, как цветы. Слишком много слёз текло назад, внутрь, и теперь моя земля плодородна, как никогда.

Я не могу вернуть цветы земле.
Я не могу перестать ощущать боль.
Не могу перестать радоваться.
В моей душе - сад, и у него нет забора.
Приходи со своим семенем, а если захочешь уйти, я не срублю твоё дерево. Когда станет грустно, приходи посидеть в его тени.

***

- Моё сердце разрывается от боли.
Когда я оставил её, эти глаза были полны пьяного, размытого блеска. Виски, как камень, брошенный в её глубь, и круги на воде всё рябят и рябят, как помехи.
- Мне так хотелось любить её, - руки Анны дрожали, и я поднёс огонь к её сигарете. На секунду неестественно трезвый, твёрдый взгляд обжог мне лицо холодным прикосновением, но тут же снова скрылся под мягким одеялом век.
- Я была полна любви к ней, к её отцу, ко всему миру. Я была влюблена, а для женщины любовь – это всё. Ты был женат и знаешь. Но потом, когда он вдруг, - зубы сжали нижнюю губу в попытке не захлебнуться немыми слезами, - Когда он вдруг покинул нас, когда я смотрела в этот гроб, во мне что-то замкнуло. Как лампочка – щёлк! – и нет света, и не вернуть его в эту лампочку. Вот так и у меня оборвалось. Я зарыта в землю вместе с ним. Поначалу пыталась выбраться, жить, почувствовать воздух, солнце, как бьется сердце, а теперь ничего не чувствую, только горький вкус на губах и холод стакана.
- Я понимаю тебя, Анна.
Её взгляд, туманный, далёкий и пустой, был обращён к окну. Жёлтый свет фар скользнул по её лицу, и в этой тёмной комнате без света, с двумя перегоревшими лампами, она действительно казалась мёртвой в своей неподвижности и зияющей пустоте.
- Ты спрашивала, почему я выстрелил в себя.
Анна усмехнулась и сделала ещё глоток, а потом, как палач и свист топора прозвучал вопрос:
- Она тоже умерла?
Горло сжалось в тонкую нить.
Анна поднялась, тяжело, грузно, и в темноте скользнула за дверь, вернувшись чёрным, благоухающим пятном. В её руках был бокал, наполненный виски, ещё один, для меня. Мы выпили вместе.
- Какая нелепость в том, что мы еще можем просыпаться.

***

Влад спрятал лицо в ладонях. Из сомкнутых пальцев вырвался тяжелый вздох. Его сигарета погасла в пепельнице, а кофе давно остыл, но он не замечал. Всё его тело было напряжено, как струна, и надрывно стонало в безмолвной дрожи.
- Итак, я всё понимал. Я видел, как она на меня смотрит. Можете осудить меня, что я позволял своей ученице приходить к себе домой, даже оставаться до позднего вечера. Мы были наедине, а это непозволительно. Но всё же, я так хотел ей помочь. Вы видели её руки? Ах, простите, что говорю вам это, да и откуда вам видеть их. Я так устал, и ни с кем не говорил об этом, а теперь вы её ищете, называете ребёнком. Пропавший ребёнок, - он ухмыльнулся и, вздохнув, продолжил - Её руки прозрачные, видна каждая вена, и глаза такие же, хрупкие, дрожат, как в лихорадке, скользят из угла в угол. Она была больна, потеряна, а я знал, что у неё умер отец, мать в депрессии, остро стоит денежный вопрос, к тому же, у неё сложный характер, она постоянно пропадает. Я понимал, что она приходит ко мне, как побитое животное в свою нору – спастись, поэтому и позволял оставаться.
Я хотел остановить его несвязную речь, но когда он посмотрел на меня, к моему горлу подступила тошнота от внезапного предположения.
- Софи не искала близости со мной, но старалась ко мне прикоснуться, когда я провожал её до дома. Мы шли рядом, и её ладонь на мгновение прикасалась к моей.  Это всё, что я себе позволил. Я не мог не позволить, она была так несчастна. Вы ведь понимаете меня? Я не извращенец, и никогда не хотел её.
Я чувствовал, как безупречный айсберг тает, и эта внезапная откровенность рухнула на меня потоком ледяной воды. Образ Софи на мгновение мелькнул в глазах подавленного учителя, я увидел её лицо, не составленное из крохотных словесных мазков, а живое, и оно было прозрачным, черноглазым и полным слёз.
- Мне нравилось, что она приходит. Мы с женой в разводе, и моя дочь редко навещала меня, а теперь у меня появилась Софи, такая хрупкая и чистая. Я мог научить её, мог спасти, если она оступится, а моя дочь слишком сильна, здорова и хороша, чтобы искать у меня спасения. Я счастлив за неё. За них обеих.
Резким движением его рука нырнула в карман пальто, и, как собака, поймавшая добычу, бросила на стол фотографию, завернутую в обрывок бумаги.
- Прочитайте.
На фотографии – две девушки, крепко прижавшиеся друг к другу. Их руки сплелись, а на лицах сияла улыбка, одна на двоих. У одной из них были пшенично-золотые волосы, развевающиеся на ветру, а у другой, Софии, короткая чёрная стрижка. Она смеялась, и была защищена, закрыта всем телом своей новой возлюбленной. На обороте фотографии я увидел надпись с её острым, ощетинившимся подчерком: «Прости, но это мой единственный способ быть с тобой. Люблю тебя и твою дочь».
- Если вы хотите их найти, они скоро должны позвонить моей жене и сказать, где они поселятся. Ваши поиски окончены, господин полицейский.

***

- Какая нелепость в том, что мы еще можем просыпаться.
Анна прижалась лбом к своему бокалу. На мгновение пьяная, размытая боль скользнула по её губам. Я смотрел на это увядшее тело, измученное, истерзанное изнутри, и вдруг увидел в этой мертвенно бледной коже тень своей жены. Неуловимый, бархатный отблеск в темноте.
- Мы еще живы, Анна. И твоя дочь жива.
Я был не в силах держаться на ногах. Всё плыло.
Умерла.
Умерла.
Умерла.
Умерла. В каждом биении моего сердца.

- Анна, мы можем вытащить друг друга из могил.