Плач Фемиды...

Я увидел её на паперти. Маленькая, словно подросток,  худенькая ,  с большими грустными глазами и руками пианистки с длинными, тонкими пальцами.  Пройти мимо не смог. Стыдясь своего благополучия и, жалея незнакомку, положил в коробочку из-под детских сандалий сто гривен. Она, вероятно, от неожиданно богатого подаяния вздрогнула, посмотрела на меня. Увидела, что  рассматриваю   её руки,  покраснела и спрятала их под кофточку.  В глазах - слёзы и тихий шепот:

- От всей души благодарна за щедрость и доброе сердце. Извините, пожалуйста.

Опустила низко голову, пытаясь спрятать от чужих глаз стыд, боль, отчаяние и
безысходность своего  положения.

На работу пришёл в подавленном  настроении. Предстояло  рассмотреть пять судебных исков. Но не хотелось даже думать о них, статьях закона, которые, порой  не дают возможности наказать виновных к той мере, которую они заслуживают, и защитить невиновных.  Личное мнение в данном случае в расчёт не принимается.
 
Больше  незнакомку у метро не встречал,  хотя маршрут  мой не изменился. Постепенно с памяти стёрлось удивление несоответствия облика и окружающей его среды и поутихла боль жалости  до того дня, пока ко мне не поступило дело №105. Предстоял суд над молодым парнем двадцати двух лет за поджог дома. Во время пожара  умерли два человека – жена и муж.

 Олег Приходько  обвинение в поджоге дома  не признавал:

- Невиновен я. Но благодарен тому, кто это сделал!

Услышав это, потерпевшая сторона – брат погибшей, подбежал к подсудимому и хотел ударить его. Остановили возмущённого свидетеля и потребовали вести себя достойно, тем более, что он, как работник милиции должен знать правила поведения присутствующих во время судебного процесса.  Но многие, сидящие в зале, потерпевшего, я думаю, понимали. Был подожжён дом, умерли люди. Естественно, подсудимый симпатии не вызывал, хотя внешне был красив, молод, и, судя  по характеристике с университета, умён. Учится  отлично,  коммуникабелен, дружелюбен.  И не верилось, несмотря на предъявленные доказательства, что он так глупо поступил,  перечеркнув этим необъяснимым  пока что  поступком  всю свою будущую жизнь.

Предварительные показания свидетелей не любил читать. Предпочитал видеть и слышать тех, кто,  что  и как говорил. Тем более, что часто-густо показания на суде кардинально отличались от предварительных.

Первым свидетельские показания, не считая родственника, подавшего заявление в суд на племянника, давал участковый . Его слова  удивили:

- На скамье подсудимых должен бы сидеть сейчас не Олег,  а его дядя Игорь, присутствующий здесь и подавший заявление как потерпевший, мой бывший сокурсник по милицейской школе и коллега. Я стыжусь знакомством с ним!  Это он вместе со своей сестрой и её мужем-пьяницей  издевались над старшей сестрой, матерью Олега. Как-то её подруга, Любовь Григорьевна, увидев синяки на руках матери Олега, рассказала мне, что эти изверги издеваются над Марией Николаевной, а  я тогда  даже не поверил. Ведь такого в принципе не должно быть.  За что можно бить  свою старшую сестру, мать, женщину?  Как  оказалось,  выбивали  отказ от дома. Позже встретился  с Марией Николаевной, но та на все мои вопросы говорила: «Нет. Не бьют.  У нас всё нормально». Ушел, веруя в правдивость её  слов. Тем более, что она не подавала заявление в милицию.  Теперь  понятно, боялась, да и не верила в справедливость. Ведь ближе к суду милиция, в которой работает младший брат. Жаль, что Мария Николаевна и сыну ничего не сказала о том, что её избивают родственнички. Не сидел бы сейчас Олег на этой скамье.  Не пришлось бы искать Марию Николаевну, которая неизвестно где находится уже два месяца. К слову, искать начали только сейчас, так как не знали, что она ушла из дома.

 Свидетельница трагедии семьи – подруга Марии Николаевны, Любовь Григорьевна, была ещё категоричнее в обвинении младшего брата Игоря, сестры и её мужа, заявив:

- Никто из соседей, кто узнал, как эти звери избивали беззащитную женщину, не пожалел о том, что они погибли, да простит нас Господь! Их наказано по заслугам.   Мы живём друг от друга в разных частях города и очень редко виделись последнее время. У каждого свои заботы, проблемы.  Как-то встретила Машу на рынке и еле  узнала. Похудевшая, седая, на руках  ссадины.  Спросила: «Откуда они?»  Ответила, что  нечаянно ударилась.  И ни слова о беде, которая над ней висит, подобно Дамоклову мечу. О том, что она ушла из дома не знала.  Была в шоке, когда услышала страшную новость о  сгоревшем  Машином доме  и двух погибших  в нём. Примчалась  туда.  Дом не сгорел, как об этом говорили, а только обгорел и два окна  выбиты.  А Валька с Петькой  не могли выйти из дома и просто задохнулись. Соседи сказали, что Машу не видели уже давно, и никто не знает где она. На вопрос к Игорю: «Где Маша и знает ли Олег о том, что их дом сгорел?» Игорь ответил, что знает, так как Олег и есть поджигатель  и что он сейчас находится  в КПЗ.  Игорь избавился  от племянника, да и сестёр уже нет. Дом теперь, как он думал, его.
После этого я  со своей семьёй начали искать Машу. Мне повезло  найти её. На скамеечке около железнодорожного вокзала  сидела измождённая, уставшая и потерявшая ко всему интерес женщина, в которой я с трудом узнала свою подругу.  Некогда красивые черты лица изменились и большие  карие глаза потускнели. Руки, её руки, игравшие Баха, Чайковского, Рахманинова, безвольно лежали на коленях. Сердце моё билось, словно пробежала несколько километров. Ноги стали ватными. Не верилось, что вижу Машу.
При встрече плакали так, что на нас начали оглядываться прохожие. Увезла её с общественного места  к себе домой.  Вот только тогда Машенька и рассказала мне,  как  эти нелюди  издевались над ней в течение года. Привязывали к батарее, били ногами  и всем, что под руки им попадалось. По несколько дней не давали  есть и даже пить, требуя: «Подпиши дарственную на дом, и мы тебя отпустим». Доводы Маши о том, что этот дом они построили с мужем для своей семьи, чтобы было где жить их сыну  Олегу, родственниками не принимались. Они вообще не слушали и не слышали Машу, требуя отдать им дом. Отдала. Несмотря на то, что  у брата и сестры есть трёхкомнатная квартира, оставшаяся после смерти родителей, которую они сдают   под аренду . Маша рассказала, что Олега не беспокоила, надеялась до каникул отстоять свой дом. В этом  должен был помочь её знакомый.  Ко мне не приходила, зная, что я побегу в суд и к родственникам и тем сами смогу навредить Олегу. Но Олег,  обеспокоенный тем, что мама не отвечает на звонки, приехал неожиданно сам.  И я не верю, что это он поджог дом, хоть все факты против него, которые, я думаю, следствию предоставил Игорь.

Любовь Григорьевна обратилась к Игорю:

-  Почему ты не говоришь правду, а  сидишь и даже сейчас ухмыляешься?  Неужели горе,  случившееся в вашей семье, не тронуло твоё сердце? Ничего святого в тебе нет? Глаза бы мои тебя не видели!

Не хотелось видеть это существо с наглой ухмылкой не только Любови Григорьевне, но, полагаю, и  изменившим своё мнение о тяжести преступления Олега присутствующим в зале.

Выступили все свидетели. Никто доброго слова не сказал о родственниках подсудимого. Осталось заслушать защиту с обеих сторон. Как вдруг  дверь отворилась и в зал суда зашла женщина, которая не так давно поразила меня своим несоответствием  попрошайничеству и улице.  Подсудимый побледнел  и так сжал руки с переплетёнными пальцами, что послышался их хруст.  Он   смотрел  на неё как на  чудо и шептал: «Мама, мама…»

Игорь  зло смотрел на свою старшую сестру, вероятно не ожидал её прихода, а подруга  облегчённо вздохнув проронила:

- Пришла всё-таки. Ну и слава Богу!


 Она  же, ни на кого не обращая внимания,  подошла к сыну, стала перед ним на колени, плакала и просила прощения:

- Сыночек, мой дорогой, прости меня, что я оставила тебя без жилья! Это я виновата в том, что ты здесь на скамье позора. Я, сыночек, не говорила тебе о том, что меня били, требуя подписать документы. Я умоляла их, чтобы они оставили нас с тобой в покое, ведь это дом нашей семьи. Но они не слушали меня, Угрожали, что если я расскажу тебе о них, или кому-то из соседей, то они тебя убьют, а потом меня. И поэтому  боялась кому-либо рассказывать об их издевательствах. Думала, что выдержу всё и найду способ отстоять наш дом для тебя, сыночек. Не выдержала.  Прости меня, родненький, что лишила тебя жилья. Не смогла выдержать таких пыток.  Они сделали на верёвке петлю, втроём набросили мне  на шею, стягивали её, требовали: «Подпиши документы». Как только начинала под их удавкой задыхаться,  отпускали верёвку и снова приказывали отдать им дом. Не знаю, сколько времени это длилось. Я начала временами терять сознание. И чтобы не оставить тебя одного  на этом белом свете, подписала им дарственную на наш дом. Они успокоились. А я воспользовалась кратковременным невниманием ко мне, ночью убежала. Боялась, что убьют, избавятся от  свидетеля.  Прости меня, сыночек, это я во всём виновата. Я лишила тебя всего…

На парня жалко было смотреть. Слёзы текли по щекам. Но он и не пытался их вытереть, а только  повторял одни и те же слова:

- Мамочка,  ты жива? Как я рад, что ты жива.  Я ведь думал, что тебя уже нет в живых.
Они  выбросили все наши вещи в сарай и сказали, что тебя давно нет и что моё  жильё – это сарай. Я ночевал там. Но мне ничего не надо, мама. Я рад, что ты жива. И ты ни в чём не виновата. Поднимись, пожалуйста. Это я  виноват, что не ведал и не знал об их зверском отношении к тебе. Почему ты мне ничего не рассказала? Они бы не узнали об этом. Это я виноват,  и я должен стоять перед тобой на коленях за  то, что ты испытывала такую боль ради меня.

В зале была тишина. Все не отрывали глаз от плачущих матери и сына. Нарушена была судебная  процедура,  которая в данный момент не волновала ни меня, ни защитников.

Наконец мать поднялась с колен, сложила руки у груди, как во время молитвы, и обратилась ко мне:

- Ваша честь, это я подожгла дом. Я виновата, а  не мой сын. Я не хотела , чтобы он достался этим  зверям. Но я не знала, что в доме кто-то есть.  Свет в доме не горел, и я думала, что они у кого-то в гостях. В обычные дни  они смотрели телевизор и после двенадцати ночи. А в эту ночь  в одиннадцать часов в доме было темно.

И женщина снова  стала на колени теперь уже передо мной, судьёй, чтобы  защитить сына от наказания.

- Ваша честь, умоляю, не судите моего сыночка! Это я во всём виновата, я отдала наш дом, я не смогла сберечь его для сына. Я лишила его жилья, так зачем же лишать его ещё и будущего?  Накажите меня.  Он не виновен. Ему учиться надо. Отпустите его! 
 
Она умоляла меня о том, чтобы не лишали свободы её сына, а я попросил её подняться с пола. Сказал, чтобы распорядитель суда  дал ей воды и усадил на стул.

 Сердце разрывалось от жалости к этой женщине и её сыну.  Думал о том, что моё подаяние (о котором она не просила)  при первой встрече с этой женщиной ничто  по сравнению с тем, что она вымаливает у меня сейчас. Вероятнее всего она не узнала меня. Разве запомнишь проходящие мимо ноги, когда не поднимаешь  склонённой головы от стыда, что приходится просить милостыню?  Ведь паспорт, все документы  и карточку банка забрали родственники.  В тот миг благодарности  глаза её светились радостью от доброты человеческой. Сейчас те же глаза, обращенные ко мне, были полны горечи и неописуемой боли за самого дорогого и единственного для неё человека – СЫНА. Они проникали в душу, разделяя её на  родительские чувства  (у самого трое  детей), понимание того, что по сути этих двух исстрадавшихся людей довели до преступления их же  родственники (именно их  следовало бы судить)  и на чувства человека долга, который  против воли души и сердца должен следовать букве Закона.

За двадцать лет  работы судьёй мне впервые было невыносимо тяжело вынести и огласить вердикт  обвиняемому.  Впервые захотелось уйти с этой должности, несмотря на то, что я, согласно статье 119 Уголовного кодекса  Украины (неумышленное убийство двух и больше человек, срок  от пяти до восьми лет), определил Олегу  минимальный  за совершённое преступление. А также  объявил о необходимости возбуждения дела по предъявлению обвинения в отношении подозреваемого  Игоря Власенко, за совершённое им преступление.

Плакали присутствующие в зале, жалея мать и сына. Плакала Фемида от своего бессилия…

28.02.2014г.