Часовых дел мастер

Я не могу сказать, что на острове что-то кардинально поменялось. Хотя жизнь и стала другой. На все триста пятьдесят процентов. Но маленький отрезок суши, расположенный между двумя вполне приличными лужами, остался таким же. Те же деревья, речки и цветы. Да и население не шибко изменяло себе. Мы все еще промышляли рыбалкой, все еще мечтали о несбыточном и строили дома – как большие небоскребы из железобетона, так и маленькие лачужки из кирпичей или даже (в очень редких случаях) деревянные. Короче говоря, с виду все было так, как прежде.
В сущности, люди всегда остаются такими, какими их создала природа. И мы не исключение. Ничто не предвещало того, что произошло. Такое случается зачастую с тем обществом, которое всего достигло. Возможно, так и было отчасти. Мы больше не думали о том, что следует куда-то вывозить свои товары и поддерживать связи с внешним миром. Мы превратились в абсолютно закрытую систему, как часы. Отлаженный механизм, не дающий сбоев. То есть, конечно, ошибки присущи всем. И наша оплошность была на виду. Мы стали тем обществом, которому не нужно посторонних.
Кажется, я начинаю путаться в своих показаниях, как сказал бы мой бывший приятель, отставной майор Шелли Чейз. Возможно, он был бы не так уж и неправ. Просто довольно сложно не сбиваясь рассказать все то, что мне пришлось пережить за последние несколько лет. Точнее, пять. Пять лет, которые четко показали, какими бывают люди, когда получают власть – неограниченную, полную, безоговорочную. Шелли был одной из жертв режима нового общества. Общества инноваций. По крайней мере, так называли мы его с друзьями. Сначала в шутку. Потом – всерьез, с оглядкой на окружающих. Доносительство и стукачество здесь были в такой же чести, которой пользовались они когда-то в одной небезызвестной стране, которая довольно плохо кончила.
Итак, общество инноваций стало таким во многом благодаря мне. Каюсь, я первый имел неосторожность предложить проект под названием «Песочные часы». Да, знаю, название слегка удивляет и может вызвать вопросы. Мы не были расположены к серьезным вещам в те времена, когда родилась идея. Она обошлась нам слишком дорого. Я бы даже сказал, что вложения не оправдались. Мы не получили прибыли. Ни грамма. Хотя работали на износ. Стоп. Я снова пускаюсь в путаные объяснения, перемешанные с экономическими терминами из довольно стремной экономической теории, которая порою имеет нечто общее с практикой.
Словом, если по-простому, отдачи от «Песочных часов» не было никакой, хотя на алтарь разработок были положены наши жизни. Идея родилась одним зимним вечером, когда вся наша бравая компания собралась за стаканчиком виски возле камина. Я, как всегда, сидел в кресле. Рядом лежал огромный черный доберман Стелс. Я никогда не любил собак до определенного периода, но этот пес… он был особенным. Мне порою казалось, что он меня понимал. В те времена все было довольно просто. Мы были молоды и амбициозны. Мечтали о чем-то и стремились к какой-то призрачной цели. А еще… В общем, я создал маленькое общество. Это была секта, которая поклонялась науке. Мы действительно знали в ней толк. Каждый в своей отрасли.
Двадцать пять… Столько мне тогда было. Самый младший из них, но отнюдь не самый глупый. То есть, мы все были примерно равны. Тяжело сравнивать медика с экономистом, а физика с филологом или философом. Майор Шелли попал к нам случайно. Только потому, что он был самым лучшим другом моего отца. В сущности, в определенный период моей жизни он заменял мне папу. Может, именно в тот момент, когда мне сообщили, что полковник Симплс был убит, в моем воспаленном мозгу и зародилась идея, которая обошлась нам слишком дорого.
Языки пламени плясали в камине какой-то странный эзотерический танец. Я поглаживал Стелса по голове, и он радостно урчал мне в ответ.
- Вот бы эта минута могла длиться вечно… - мечтательно потянула Бекки. Она была одета в полупрозрачную белую блузку и черные атласные брюки. Словом, как всегда безупречна. И, разумеется, стильный строгий галстук. Она поражала меня своим совершенством. Если бы все врачи были такими, то я бы согласился болеть гораздо чаще. Забавные мысли посещают развращенный алкоголем мозг, в который из сердца даже среди позднего зимнего вечера течет по артериям капелька весны. Тогда я был влюбленным юнцом, глупым мальчишкой. Жаждал славы и признания. Зачем? Да просто чтобы она лишний раз посмотрела на меня.
- Все хорошее когда-нибудь заканчивается, - философски произнес Философ. И это не тавтология. Обычная кличка, непосредственно связанная со стилем жизни. Джон Пингли действительно учился на философском факультете и жил в каком-то нереальном мире.
- Это все философия, - улыбнулся я. – А ведь сейчас в этой комнате скопище людей, которые только и думают, что о смысле жизни и о способах ее продления.
- О чем ты? – Бекки смешно сморщила носик и прищурилась.
- О том, что мы с вами вечно ведем себя словно Пингли. Мечтаем, как бы совершить какое-нибудь открытие, написать книгу или просто красиво уйти из жизни. Да и не только мы. Любой человек. Хочется, знаете ли, оставить за собой красивый след. Стать этакой кометой Галлея с никчемной маленькой жизнью и огромным хвостом позади. Шлейф, друзья мои, страшная сила, - говоря это, я лишь частично был здесь, у камина. На самом деле, при слове шлейф я вспоминал запах духов Бекки. Ее упрямые синие глазки были нацелены на меня. На других смотреть было ни к чему. Они и так слушали. Странное дело, здесь я чувствовал себя каким-то неформальным лидером. Впервые в жизни мне удалось попасть в центр внимания не для того, чтобы быть осмеянным, как когда-то в школе. Поэтому наш маленький «кружок интеллектуалов» и был мне столь близок по духу. Все мы были не поняты и не приняты родными, близкими, приятелями, знакомыми и прочими и прочими. Самое ужасное – у нас даже не было врагов. Настоящих, ненавидящих, тех, с кем можно и должно сражаться, чтобы почувствовать, что ты действительно живешь. Жизнь без проблем и препятствий – скучная и пустая трата времени, которого нам и так дается немного.
- В этом ведь нет ничего плохого, - подал голос Генри. Он был весьма забавным малым. Вот яркий пример пожизненного теоретика. Генри было двадцать девять. Его выгнали из лаборатории института два года назад. В принципе, как экономист я понимал его начальство. «Нецелевое использование денежных средств». Такова причина. Генри был просто одержим. Он мечтал о невозможном. Вот уже девять лет будущее светило мировой науки пыталось создать перпетум мобилле. Вечный двигатель, существование которого всеми физиками было признано абсолютно нереальным.
- Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы оставить после себя след. И многие об этом думают. Но мы с вами, друзья, слишком много думаем. Теории – это прекрасно. Это просто чудо. Однако практика – вот то достойное русло, в которое нам следовало бы пустить свои силы. Представьте себе, если бы это действительно было возможно – продлить какое-то мгновение на всю жизнь. Сидеть вот так возле камина. Пить виски, гладить собаку. Или что-нибудь другое. Улыбаться друг другу, лежать на песчаном пляже… У нас просто нет на это времени. Мы слишком озабочены тем, чтобы оставлять следы, поэтому нам с вами не остается времени на всякую ерунду. А что было бы, если жизнь можно было продлить на определенный период? Конечно, я имею ввиду не месяц, не год и не два. Сто лет. Двести. А еще лучше – безгранично. Сколько бы тогда мы успели. Мы не задумывались бы каждую секунду о будущем.
- Все, что ты говоришь, Стиви, просто замечательно, - тихо, но довольно твердо произнес Шелли. – Я абсолютно с тобой согласен. В данном вопросе меня больше всего заботило другое. Близкие, которых мы теряем… Как было бы прекрасно жить, не зная боли потерь. Дело тут не только в том, чтобы не думать о будущем, но и не оглядываться в прошлое в поисках того, что навсегда ушло.
Воцарилась тишина. Я не спускал глаз с Бекки. Она уставилась в камин. Интересно, что же она видела в этом безудержном огненно танце? Где сейчас витали ее мысли?
- Знаете, а ведь это было бы открытием века. У кого-то был паровой двигатель, у братьев Райт – самолет, кино для Люмьеров, тьма тьмущая всяких вещей для Эдисона. Но вечная жизнь… Такое невозможно даже в один ряд поставить. Не открытие века, открытие глобального масштаба. Вот это был бы след… Как у йети. Громадный, - Тьерри был филологом. Он всю свою сознательную жизнь копался в происхождении чужих слов, при этом, не пытаясь придумать свои. В этом мы были чем-то похожи. Работал Тьерри в местной газетенке. Писал советы скучным покладистым домохозяйкам и их озабоченным мужьям. Что-то вроде «что делать, если ребенок плачет всю ночь напролет?», «как поступить, если очень хочется пойти налево, но ты любишь свою жену?» и тому подобное. - Всю свою жизнь человечество только ищет способы улучшить существование. Но мало кому удавалось его удлинить хоть на минутку. Тут, разве что, аппараты для реанимации можно пустить в ход. Но это было так – плевок в вечность. А то, о чем говоришь ты – это… это просто...
- Самонадеянность.
- Что? – удивился Тьерри. Похоже, он не совсем это имел ввиду.
- Самонадеянность, - повторил Джон Пингли. – Жуткая самонадеянность, - снова и снова как заклинание повторял он это слово. – Это будет не открытие. И не переворот. Это будет переход на следующий этап. Человек уже попрал все возможные законы природы. Но такая победа станет окончательной. Мы просто превратимся в королей Вселенной. Будем править бал в том мире, который изначально не был для нас предназначен. А знаете, что происходит, когда кто-то оказывается не на своем месте?
- Нет, - улыбнулся я.- Я не знаю. Расскажи – Бекки прожгла меня взглядом. Что не так? Я был предельно вежлив. Почему она на меня так посмотрела? Познать женщину и понять ее – вот загадка, над которой должны биться все ученые мира.
- Я объясню. Всевластие глупцов ведет к гибели. Причем, к самой худшей ее разновидности. Это не острая боль, которая сменяется мгновенным забвением. Резко и мимолетно… Как было бы чудно, если бы все заканчивалось именно так. Но нет. Это будет длительная агония, которую нереально остановить. Медленная и мучительная смерть, воспаленное осознание вектора своего движения. Человечество слишком примитивно для того, чтобы получать такую власть.
Тишина. Глубокая, вязкая. Казалось, что вся гостиная утонула в ней.
- Я… я не знаю, о чем ты толкуешь, приятель, - прервал молчание Шелли, – без понятия. У меня плохо с философией. Слишком уж заумно. Кажется, притянуто за уши, друг мой. Я простой вояка. Меня воспитывали не в теории, а в действии. Мне всегда было сложно вас понять. Одно я знаю точно – если бы моя жена или мой лучший друг жили, мне было бы абсолютно все равно, куда катится этот мир…
- Вот именно. Рассматривать тему вечной жизни сквозь призму индивидуальности – это… мелко. Вы думаете  о том, что будет с вами. А надо мыслить глобально. Поверхностность в данной теме – это просто слепота. А слепым приходится передвигаться на ощупь.
- Людям, которые слепы с детства, все равно, как выглядят цвета, - практически шепотом произнесла Бекки.
- Возможно. Но, понимаешь ли, Бекки, это отнюдь не отменяет их существования.
Он внимательно вглядывался в ее лицо. Это было до боли знакомое чувство…у меня появился соперник?
- Кажется, я понимаю, что ты хочешь этим сказать, - задумчиво парировала она.
- Зато я не очень, - улыбнулся Тьерри. – В любом случае, для человека, который хочет, чтобы о нем помнили – это огромный шанс.
На этом наш разговор был закончен. Тему сменили очень быстро. Но слова Джона не шли у меня из головы. Тогда я никак не мог понять, о чем он толкует. Мне было невдомек, что он единственный из нас реально смотрел на мир и понимал, к каким непоправимым последствия может привести обычное желание улучшить что-то в этой жизни. Ведь нам всегда хочется, как лучше. А выходит - сами знаете как.


Через несколько дней я поехал навестить мать. Я не умел быть хорошим сыном, боюсь, папа никогда бы не смог мною гордиться. И дело было вовсе не в том, что я не любил свою маму. Просто я не выносил этот дом. Все здесь напоминало о Стивене Симплсе старшем. Его комната, полная боевых орденов и всяческих наград, его портреты на стене, его любимая еда в холодильнике. Наверное, поэтому я так торопился вырваться из этого ада. Вот то место, где поистине царила вечность.
Я не мог смотреть на маму, не отводя глаза. В определенный момент миссис Симплс стала совсем седой. Она жила в прошлом, жила ради отца, как всегда. А ведь в сущности, жить уже было незачем… Именно сейчас, находясь в этом доме, я довольно отчетливо осознавал, насколько нам, пускай ничтожным и эгоистичным, но все-таки людям, необходима вечная жизнь. Как бы все было, если бы папа все еще обитал в этих пустынных комнатах?..
Моя мать была похожа на песчинку, которая застряла между двумя половинками часов. Это было довольно глупое сравнение. Но что может быть ужаснее механизма, который застрял сам и не позволяет двигаться вперед остальным?
Взволнованный голос в трубке вернул меня с небес на землю. Точнее, наоборот. С грешной земли я внезапно попал на седьмое небо. Звонила Бекки. Я считал, что это давало мне полное право попрощаться с матерью и уехать по срочному делу. Правду сказать, она даже не заметила моего исчезновения. Впрочем, как всегда.


Бекки говорила много. И я практически ничего не мог понять. Что-то о том, что к ней заходил Генри. Еще какие-то сбивчивые речи гласили, что все это жутко гениально и Тьерри с этим согласен. Она не очень уверена относительно того, насколько это понравится Пингли.
Я схватил ее за руку и усадил в кресло. То самое, в котором мне пришла гениальная, как казалось тогда, идея.
- О чем речь, Бекки? Ты слишком взволнована. Я никак не разберу.
- О твоей теории. Генри пришел ко мне сегодня утром. Вид у него был, как у умалишенного. Это было так странно. Я очень испугалась. Знаешь, как будто в бреду. Начал твердить всякую несуразицу. Прямо как я тебе сейчас. Постоянно повторял только одну фразу – «мы будем жить». Это было так забавно.
- Что же произошло?
- Он клянется, что знает, как превратить каждого человека в перпетум мобилле. И я почему-то поверила ему.
- По-видимому, он действительно был весьма убедителен.
- Да. Я не сильна в физике, однако его слова звучали весьма и весьма. Ну, ты понимаешь, о чем я.
- И? – в тот момент я никак не мог осознать всю важность происходящих с нами событий. Это было как-то нереально. То, что несколько дней назад было мечтой, внезапно начало обращаться во что-то абсолютно новое и непонятное. Мы словно попали в середину огромной лавины, которая спускаясь с гор, сметала все на своем пути.
- Он просит, чтобы ты устроил ему финансирование. Ты ведь это умеешь. Я знаю.
- Ну, я мог бы постараться, - мысли взбудоражено скакали в голове. «Ты ведь это умеешь». Она действительно в меня верит? Или это просто слова Генри? – Но все же, хотелось бы узнать все поподробнее.
- Мы сегодня собираемся у меня. Я уже всех обзвонила. Это просто грандиозно. Ты не поверишь. И в этом проекте место найдется всем. Тем более, что идея была высказана в этой гостиной. Не думаю, что Генри бросит нас на полпути к успеху. У меня давно уже не было такой серьезной работы.
- Я понимаю, почему ты так взволнована, - я постарался вложить в свою улыбку все свои чувства к ней. Тронуло? Не знаю. Но я ведь действительно любил. Насколько можно любить в двадцать пять. – Но тебя что-то тревожит. Так ведь? Расскажи. Мне ты можешь обо всем рассказать.
- Я… я звонила Пингли. То, что он говорил тем вечером. Понимаешь, все это было слишком похоже на правду, чтобы быть пустой болтовней.
- Философия всегда была, есть и останется болтовней. Такая наука.
- Так можно сказать о любой науке.
- Часто ты говоришь так о медицине?
- Я – нет. Но знала людей, которые так считали. В общем, суть не в том. Я с ним согласна. Но это слишком грандиозно для того, чтобы не участвовать.
- Понимаю. Остаться в стороне – глупо. Это уже свершилось независимо от нашего отношения.
- Я не могу пройти мимо открытия мирового масштаба. Но… понимаешь, Джон…
- Что он сказал?
- Он долго молчал. Знаешь, я даже испугалась. Такое полное, гробовое молчание. А потом очень твердо и безапелляционно назвал нас самонадеянными глупцами. В последнее время он слово самонадеянность повторяет в сто раз больше, чем называет меня по имени.
- Это пройдет. Знаешь, Бекки, когда песочные часы уже перевернуты, песчинкам сложно удержаться наверху. Они все равно будут вместе со своими коллегами сыпаться вниз. Мы в такой же передряге.
Она улыбнулась. В ответ на мои слова. Несколько дней назад я бы многое отдал за это. Удалось. И это было чертовски приятное ощущение. Мысли только об этом. И ни одной о том, что мои слова действительно попали в точку. Мы в передряге. И она затянется на очень длительный период. А песчинок на дне резервуара под конец будет просто не счесть.


Слова Генри и вправду звучали весьма убедительно. Я не собираюсь приводить вам здесь цитаты и схему. Проект «Песочные часы» – моя самая большая в жизни ошибка. На молчание есть несколько причин. На первом месте (отнюдь не по важности) то, что я мало что запомнил из теории этого поистине великого ученого. Во-вторых, я не хочу, чтобы эта история повторилась. На ошибках учатся, а я – способный ученик.
Замысел был гениален. В смысле, гениальность в моем разуме исчисляется простотой высказанной гипотезы. Все то, что лежит на поверхности, то, на что мы каждый день глядим, но не видим – это и есть самое гениальное, что может быть создано природой и человеком. Бекки слушала, раскрыв рот. Она полностью вдохновилась идеями Генри.
- Это… это просто грандиозно… - в который раз я слышал от нее эти слова. И как же жаль, что они не относились к моим замыслам. Она снова и снова восхищалась другими. То Джоном, теперь Генри. А я был в тени, несмотря на то, что это была именно моя задумка.
- Грандиозно, да. И именно мы могли бы воплотить это в жизнь.
- Вопрос, я так понимаю, только в одном, - усмехнулся Шелли, - в финансировании.
- Да, это сложная проблема. Но я надеюсь, что Стив справится.
- Еще бы. Тебе просто надо мне слегка поспособствовать. Напиши все, что тебе нужно. Составим смету, Шелли поможет мне. С его-то связями мы быстро найдем инвесторов.
- Сколько времени это займет? – внезапно посерьезнел Генри. – Я боюсь, что нас опередят.
- Я без понятия. Думаю, не больше месяца. С чего ты взял, что нас опередят?
- Это ведь лежит на поверхности. На самом деле. Все так просто.
- Сомневаюсь. Сколько лет ты мучился этим вопросом? Сколько веков до тебя алхимики в поисках философского камня гибли от огней инквизиции? Все то, что кажется простым, на самом деле чрезвычайно трудно заметить.
- Абсолютно с тобой согласна! – Вот такой поворот просто нереален. Бекки действительно посмотрела на меня так, как смотрела на них. С восхищением. И это было до дрожи волнительно для меня. – Все гениальное просто.
Потом мы молча сидели у камина, упиваясь своим успехом. Конечно, ничего еще не было сделано. Основное было впереди. Однако это было довольно приятно, знать, что в данный конкретный момент мы сделали огромный шаг в будущее, о котором люди мечтали втайне всю свою сознательную жизнь. Существовать вечно, дарить счастье себе и другим, жить сегодняшним моментом, не чувствовать горечи потери…
- Можно, я вас немножко развлеку? – внезапно подал голос Джон. – Так, небольшая притча. Слышали выражение «ломиться в открытую дверь»? А вы хоть когда-нибудь над ним задумывались? Я всерьез думаю, что оно связано напрямую с нашей ситуацией. То, что на поверхности – открытая дверь. А мы – я имею ввиду человечество – мы только и делаем, что ищем ключи, чтобы отпереть ее замок. И самое смешное – находим. Периодически. Вытаскиваем их из-под кучи прочего хлама, отыскиваем на старых чердаках среди скопища ненужных забытых вещей. А нас за это – на костер, в итальянский сапожок или попросту пускают в расход. Казалось бы – почему? Да потому что незачем ломиться в открытую дверь со своими ключами, которые никому не нужны. Это ведь элементарно. Взять и войти. Однако же мы не заходим. Не задумывались – почему?
- Я понимаю, к чему ты клонишь. Ты снова пытаешься отговорить нас. Но на твою притчу у каждого из нас может оказаться своя. Надеюсь, наш случай с твоей историей ничего общего не имеет, - пробурчал Тьерри. Похоже, в последнее время Джон начал его раздражать. Да уж, было отчего. Любого человека бесит, когда его превосходят. А наш Философ был отличным спорщиком.
- Ты не представляешь себе, как я на это надеюсь. Знаете что, я хочу поднять бокал за ваш проект, - произнес он после минутного молчания. – Пусть все будет хорошо. Пусть это будет новый мир, новое общество. Но самое главное – пусть оно будет лучше прежнего. Я так хочу ошибаться. Я так хочу верить в то, что природа человеческая гораздо глубже и одухотворенней, чем видится она мне. Как ты там говоришь, Генри? Мы будем жить? Ладно. Что же, я, пожалуй, не буду против. Я тоже хочу жить. За «Песочные часы»! Пускай кому-то хватит силы их перевернуть! – в тот вечер я даже не подозревал, что этим «кем-то» станет именно Джон Пингли. Философ, как мы его иронично называли. Отважный человек, в каком-то смысле - герой. Так я зову его теперь…

Мы арендовали этот особняк на вечер. Это был акт милосердия со стороны одного моего старинного приятеля.
- Скоро они приедут? – нетерпеливо выпытывала Бекки у Шелли.
- Я без понятия, радость моя! – улыбался он.
- Тьерри звонил? Он-то куда подевался? У него были какие-то наметки по поводу моей речи, - не то чтобы я не мог ничего придумать. Просто смета затрат получилась довольно пестрой. Инвестора найти будет не так уж просто. Я это понимал. Нужно было вложить в свою речь максимально большее количество знаков.
- Я уже здесь, - раздался голос из-за спины. – Идем, потренируемся, - он достаточно продолжительное время провел над штудированием научных (или псевдонаучных) трудов по поводу влияния жестов, мимики и прочей ерунды на восприятие слушателей.
Покидая комнату, я обернулся. Прямо  как Орфей. Моя Эвридика что-то шептала на ушко Джону Пингли. Остаться бы здесь, но долг зовет. Ну, ничего, она еще будет восхищаться мной. Какие же у нее красивые глаза…


Выступать на публике я не любил с детства. Это был самый большой просчет с моей стороны. Обидно. Так долго готовиться, выйти на середину зала и понять, что ни слова не можешь вспомнить. Кучка напичканных деньжищами стариков (в основном Шелли выбирал именно таких) уставились на меня своими заплывшими жиром глазенятками. Один из них разительно отличался от прочих. Он был похож на ходячий скелет. Неужели это результат ежедневных тренировок и занятий спортом? Только бы не рассмеяться. Да что же это за глупость такая!
Я так ждал этого момента. А сейчас просто не могу промолвить ни слова. Как же там говорил Тьерри? Вызвать к себе доверие? Сложная проблема для нашего современного общества. Люди в большинстве своем консерваторы. Почему? Новинки не слишком привлекательны. Нашего брата не часто радуют чем-то действительно полезным и эффективным. В основном, вся лабуда, которую им предлагают – сплошной обман да и только. Надо было переубеждать, заставить их не только слушать, но и слышать. А я не мог открыть рот…
Кажется, неловкое молчание затянулось. Майор Шелли Чейз уже во второй раз меня представил. Нужно было начинать. И тут я вспомнил об отце. Песок посыпался на дно часов так стремительно, что меня было уже не остановить. Плевать на страх перед публичными выступлениями. Плевать на слова Философа, он просто морочит нам голову и завидует тому, что не оказался в центре внимания. Существуют в этом мире только две действительно важные вещи – память моего отца и улыбка Бекки. И я никогда не предам их.
- Случалось ли вам когда-нибудь терять близких людей? – они сочувственно закивали. Мешки с деньгами, у которых тоже есть эмоции. – А может быть, бояться за свою жизнь, за жизнь своей жены, детей, внуков? Кирпич на голову может упасть каждому. Так ведь? – и тут меня понесло в такие дебри… впрочем, вам совершенно не обязательно обо всем этом читать.


Когда все эти денежные мешки разъехались по домам, я пустился на поиски Бекки. Наваждение? Может быть. Но мне было необходимо с ней поговорить.
Голоса в одной из комнат особняка заставили меня вжаться в стенку. Не то чтобы я часто подслушивал. Это вообще не входило в мои привычки. Но тут пришлось. Голоса за дверью принадлежали Бекки и Философу.
- Почему ты думаешь, что я неправа?
- Я так не думаю. Понимаешь, Бекки, в своем роде, я тебя прекрасно понимаю. Ваши «Песочные часы»… Они не слишком меня касаются. Пока. Я не могу принимать участия в их разработке. И я отнюдь не уверен, что если бы сам мог произвести открытие подобного масштаба, у меня вышло бы отказаться.
- Это действительно будет фурор!
- Не спорю. Просто меня пугают некоторые вещи. Возможно, я и ошибусь. Но что-то подсказывает мне, что я прав.
- Что именно?
- Не могу сейчас сказать. Потом. Все равно это не переубедит тебя, как не остановило бы меня на твоем месте.
- То есть я правильно понимаю, что ты в принципе не против участия в проекте?
- Для тебя это так важно? – в голосе его промелькнула тень теплоты. Таких ноток я никогда не слышал.
- Важно. Твое мнение много для меня значит.
Молчание. Что может быть более гнетущим, нежели тишина, для человека, который подслушивает по другую сторону стены? Меня так и подрывало распахнуть двери и обнаружить свое присутствие.


- Спасибо, - наверное, это высшая степень любви – чувствовать улыбку в голосе женщине, не видя ее лица. Благодарную улыбку с примесью невероятного облегчения. Кровь во мне вскипала. Но что я мог поделать?..
За стеной послышались шаги. Цокот каблучков. Она подбежала к нему. А он отстранился. Как я это понял? Не знаю. Возможно, у меня все еще оставались шансы.
- Мне пора, - он попытался придать своему голосу твердости, но я уловил едва заметную дрожь.
Снова шаги. Решительные шаги человека, который бежит с поля боя. Что ж, мистер Пингли, отлично. Вы сами подписали себе приговор. Ничего ведь страшного не случится, если я займу ваше место?


- Ты здесь? – удивилась Бекки, когда я повернул им навстречу.
- Да вот. Хотел с тобой поговорить. Но слегка заблудился в этом доме. А коридор вывел меня прямиком к тебе. Наверное, это судьба.
- Ну, удачного вам разговора, - перебил меня Пингли. – К сожалению, вынужден вас покинуть. Отличная речь, Стив. Похоже, финансирование наше. Я сам чуть слезу не пустил.
- Разжалобить тебя не входило в мои планы. Жалость надо вызывать у богатых.
- И проявлять к бедным. Да и речь тут абсолютно не о деньгах… - многозначительно добавил он и, громко прищелкнув каблуками, скрылся за углом, из которого несколько секунд назад вынырнул я.
- Мне показалось или он хотел меня оскорбить? – я повернулся к Бекки.
- Не обращай внимания, Стив. У него своеобразное чувство юмора. На то он и философ. Ты хотел со мной поговорить? О чем же?
- Давай лучше пройдем в комнату. Мне будет так легче сосредоточиться. Не в коридоре же стоять.
- В самом деле.
Мне казалось или она была напряжена? То есть, она ведь не могла подозревать о том, что я хочу ей сказать. Я и сам решил это как-то спонтанно. Не знаю, откуда взялась смелость. Наверное, это был страх ее потерять. Страх вообще зачастую является мощнейшим катализатором для совершения поступков.
- Так что ты хотел мне сказать?
- Может, ты присядешь? – я кивком указал ей на диван. Но она осталась стоять. Как же подобрать слова? Я столько времени держал это в себе. Копил, как поросенок с тонкой прорезью в спине, через которую сыпется мелочь. Вы пробовали когда-нибудь извлечь деньги из свиньи-копилки через щель, в которую их бросали, не разбивая детской игрушки?
- Что ты хотел сказать, Стив? Мне уже жутко хочется домой. Тем более, уже стемнело.
- Я подвезу тебя, не переживай. Так вот… - черт побери, куда в такие моменты деваются все те красивые слова, которые ты сотни раз повторял ей в своих снах? – Просто я хотел тебе сказать одну вещь. Давно хотел сказать…
- Говори, раз хотел, - я испуганно поднял глаза. В ее лице не было ни тени иронии. Более того, не было ни кровинки… она было жутко бледная и крайне напряженная. Практически не шевелилась. Манекен в магазине одежды на улочке Гревва и тот выражал бы больше эмоций, чем моя Бекки сейчас.
- У меня… у меня к тебе есть определенные чувства. То есть, они были давно. Мы ведь дружим уже сколько? Года два-три.
- Два с половиной, - уточнила она.
- Два с половиной, - повторил я вслед за ней, как заводная кукла. Да что же это такое? Неужели она мне не поможет? Так просто не бывает. Ведь все уже и без того понятно. Мои слова витают в воздухе, который в этой комнате внезапно стал такой густой. Напряжение можно вытягивать нитями и наматывать на стальные катушки. – Так вот… дружба – это замечательно. Но иногда она имеет свойство перерастать в нечто большее. Бекки, я люблю тебя, - странное дело, я вроде бы выдохнул. Но в груди оставалась невыносимая тяжесть. Будто цементного раствора залили полные легкие.
И снова тишина. Я вяз в ней, как муха в варенье. Невыносимо.
- Почему ты молчишь? – наконец мне удалось поднять на нее глаза. Зрелище меня не очень-то поразило.
- Я… я не знаю, что сказать… - она… черт, она все знала. Давным-давно знала. И молчала. Не потому что стеснялась своих чувств. Не потому, что боялась чего-то. Как же это может быть? То есть, я сотни раз представлял этот момент. Но я никогда не мог подумать, что эта история может закончиться совсем не так, как в моих снах.
- Ну, знаешь ли, это очень обнадеживает, - вряд ли я смог скрыть досаду.  Можно ли было назвать то, что я ощутил, досадой? Вряд ли. Глупо. Как же это глупо. Никогда в жизни я не был в такой ситуации.
- Я… я правда не знаю. Стив, ты очень хороший парень… - это ли хочется услышать человеку, который признается в любви? Во мне вскипало какое-то новое, неведомое доселе чувство. То есть, я продолжал ее любить и свет ее глаз по-прежнему был единственным источником моей жизненной энергии. Но теперь к этому свету примешалось какое-то непонятное ощущение… не ненависть, конечно нет. Просто, какое-то озлобление что ли… Как могла она не понимать, что со мной твориться? А если она это понимала, то почему не сказала раньше, что между нами ничего нет, не было и никогда уже не может быть? Больше всего в этой жизни меня беспокоила пустая трата времени. А моя любовь вдруг оказалась именно ею…
- Но… Всегда есть какое-то но… продолжай, - она испуганно посмотрела на меня. Наверное, моя усмешка был не слишком хорошим стимулом к продолжению ее речи. Вдруг в бокале, стоящем на столе (черт, они еще и пили) я увидел свое отражение. Это было лицо одержимого человека… в данный момент я таким и был.
- Мы можем быть друзьями, как прежде.
- Конечно. Ты любишь другого? – я смотрел на два бокала, стоящие на столе. И действительно злился. Она променяла меня на этого дешевого Философа. Как же ненавидел я его в эту секунду.
- Да.
- Это Джон? Ты правда считаешь, что в нем что-то есть? То есть, я думаю, что Пингли – пустышка. Он умеет красиво говорить. Только и всего. А что там, внутри? Под яркой оберткой?
- Не смей так говорить о нем! – вот тут уже и в ее глазах запрыгали бесенята. Она была… черт побери, как можно описать это чувство? Я впервые в жизни увидел Бекки в таком состоянии. Ярость так шла этому милому личику! Будто в Афине-Палладе проснулся ее древнейший инстинкт войны. И как же я хотел ее в этот момент…
- Ты его абсолютно не знаешь. Я знаком с Джоном гораздо дольше твоего. Он всегда легко охмурял романтичных девиц своими рассуждениями о жизни. Но никогда – слышишь – никогда не доводил дело до конца. Он не умеет любить. Философам сложно спуститься с небес и обладать одной женщиной. Они хотят постичь все, что их окружает.
- Помолчи! Я не хочу этого слышать, - на лице заиграл румянец. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и она ударит меня.
О том, что случилось потом, я буду вспоминать до конца своей жизни. Я вскочил и бросился к ней. Были какие-то слова… нелепые и грубые. Она действительно замахнулась на меня, но я перехватил ее руку. А после… кажется, эти ненавистные бокалы скатились со стола и со звоном упали на пол… Ее слабость и незащищенность породили во мне какую-то невероятную силу, о существовании которой я и не подозревал. У меня, конечно, были до этого женщины. Красивые и даже умелые. Но ни одну из них я не хотел до такой степени. И только эта, самая желанная, в самом деле, меня не хотела. Более того – ненавидела. И это было абсолютно новое чувство – получить то, чего желаешь наперекор всему. Я понимал, что никогда в жизни не буду жалеть о событиях этой ночи, несмотря на то, что совершил нечто ужасное и противоречащее человеческой морали. Дело ведь не в этом. Я получил то, что хотел. Так ли важен метод?..


Когда я думал об инвесторе, я никогда не представлял себе человека, который согласится участвовать в нашей авантюре. То есть, ясное дело, мне хотелось верить, что из «Песочных часов» что-нибудь да и выйдет. Но мало ли что могло случиться. Препятствий на пути гениев всегда хватает. Генри и Ребекке повезло. Им поверили.
Шелли позвонил мне на следующий день. В его голосе слышалось плохо скрываемое волнение.
- Есть! Рыбка попалась на крючок, Стивен.
- О чем ты? Кто-то согласился вложить деньги в разработки Генри?
- Еще бы. Не просто согласился. Там… там такое… нам и не снилось.
- Нефтяная вышка?
- Что-то вроде того. Более. Он идейный. Действительно увлекся. Твоя речь вчера, видите ли, перевернула в нем все. И теперь в этот с головы на ноги перевернутом мире, он ищет, куда бы вложить свои средства.
- Остальные?
- Отнеслись скептически. Я думаю, нам надо собраться и обсудить эту вещь. Завтра мистер Эмпти приглашает нас в свое поместье.
- Отлично. Сообщи Генри и Ребекке.
- Я?
- Почему бы и нет. У меня сегодня… много дел. Я тут слегка занят. Да и надо подготовиться к встрече. В общем, Шелли, до встречи.
Я торопливо бросил трубку. Ребекка… я так никогда ее не называл. Никогда до того момента, пока не увидел сегодня утром тень отвращения на ее лице. Обретя женщину на одну ночь, ты порою теряешь ее навсегда. Так случается. Стоил ли звон браслетов на ее руках моей мечты? Россыпь ее золотых волос на подушке? Лучик солнца, скачущий по ямочке на ее щеке? И все это могло стать моим навсегда. Возможно. Если бы я не поторопился. Да что теперь гадать? То, что случилось, уже не перечеркнуть. То, что могло бы быть, уже не напишешь заново.


Мистер Эмпти мне не понравился сразу. Но кто сказал, что человек, снабжающий тебя деньгами, должен нравиться? Ерунда. Надейся хотя бы на то, что он с тобой честен.   Только и всего. А фальши здесь было мало. По крайней мере, так мне показалось поначалу.
Я чувствовал себя словно на собрании акционеров. Длиннющий квадратный стол, неудобные стулья, портреты каких-то сомнительных лидеров крупных финансовых корпораций. А над огромным и, как я полагал, очень даже мягким креслом председателя правления висел помпезный плакат с надписью: «Монополия – единственная безопасная ниша на рынке свободной конкуренции».
Эмпти оказался тем самым сухоньким старичком, которого я выделил из толпы мешков с деньгами. На вид ему было лет семьдесят, но он держался бодрячком. Я бы точно не удивился, если бы у него оказалась двадцатилетняя жена. Обстоятельный делец сразу же приступил к проблеме нашей встречи.
- Мистер Симплс, я хочу сказать, что ваша речь произвела на меня сильное впечатление. Я с трудом уснул в ту ночь. Майор Шелли описал мне в двух словах примерные суммы, с которыми придется расстаться. Пожалуй, я мог бы оторвать от сердца столь лакомый кусочек. Будем откровенны – я не верю в призраков. Никогда не верил. И жизнь после смерти – сущая ерунда. Все эти бредни людей, которые в процессе клинической смерти будто бы видели какой-то свет. Нонсенс. Жизнь обрывается – и мы прекращаем существовать. Всего-то.
Я, правда пытался внимательно слушать этого человека. Но мое внимание постоянно отвлекалось на блестящие браслеты на тонкой ручке. Я безуспешно пытался поймать взгляд Бекки с тех самых пор, как мы оказались в одном помещение. Похоже, для меня она окончательно стала неуловимой. Вдруг Эмпти вырвал меня из размышлений о моей погибшей любви.
- Мистер Симплс, вы верите в привидений?
- Нет. Я не склонен верить в то, чего я никогда не видел.
- И правильно. Я тоже. Никогда не боялся того, что стану призраком. Но иногда было жаль, что не смогу являться своим любимым. Знаете ли, мне не очень повезло в этой жизни. С точки зрения денег – не стану лгать – у меня их предостаточно. Однако в погоне за капиталами, я не успел обзавестись женой. Детей у меня нет. Оставить свои несметные богатства некому. Так почему бы не положить их на алтарь науки? Я – человек сложный. Может, в некоторой степени даже жестокий. С теми, кто мне противоречит. Думаю, что вы будете на моей стороне, и вам ничего не грозит.
- У вас есть какие-то особые условия? – вступил в разговор майор Шелли. Бекки молчала и смотрела в пол. Генри… Генри был похож на опьяненного своей удачей дурака, который только что сорвал джек-пот в лотерее.
- Конечно. Без этого никогда не обходится, разве не так? Тем более, когда речь идет о немалых деньгах. Все это до поры до времени не должно просочиться в прессу. Средства массовой информации убивают любой замысел. Какими бы не были намерения, журналисты привыкли разжевывать новости так, чтобы люди, не давясь, глотали. Нам это не нужно.
- Я не против, - заговорил Генри. Такого вдохновенного голоса я еще никогда не слышал. – Более того, я бы и сам вам это предложил. Человеку сложно работать, если со всех сторон на него оказывается давление.
- В общем, я пришлю вам контракт, мистер…
- Мистер Фаер, - подсказал Генри.
- Вот и договорились, - Эмпти приподнялся и пожал Генри руку, - мистер Фаер. Я думаю, что у нас все получится. Насчет добровольцев… вам ведь нужны «подопытные кролики»?
- Я практически уверен, что будет в порядке. Для этого с нами надежный доктор. Мисс Ребекка Блэнн.
- Я готов предоставить вам людей, способных на риск. Что там говорить, я и сам… не думаю, что мне есть что терять.


Ярости майора Чейза не было предела. Я никогда не видел его в таком состоянии. Разве что в тот раз, когда он лицом к лицу столкнулся с убийцей своей жены. Доктора Эддинса нельзя было назвать убийцей в полном смысле этого слова. Непреднамеренная тупость – именно так классифицировал бы я этот случай. Что ж, мы все учились понемногу. И доктор, по-видимому, не был отличником. Ошибка в диагностике, неправильное лечение… Наверное, каждый из нас сталкивался с этим в той или иной мере. Но не каждому везло.
- Этот Фаер совсем спятил. Абсолютно!
- Да ладно тебе, Шелли. Не может быть, чтобы все было так плохо. Я не верю.
- Не может быть? Стив! Я собственными глазами видел этот контракт. И, поверь мне, ни один благоразумный человек не стал бы его подписывать.
- Ну, в конце концов, мистер Эмпти платит деньги, выходит, он и правит бал. Что же нам остается делать?
- Остается держать себя в руках! – майор практически сорвался на крик.
- Чего и тебе настоятельно советую, - улыбнулся я. – Успокойся, и постарайся мне все же объяснить, что именно не так с этим контрактом.
- Все. С этим контрактом все не так. Это чистой воды подстава, по которой Генри не имеет никакого права на свое изобретение. Он – просто наемный работник. Ученый, который должен делать свое дело в засекреченной лаборатории. Лаборатория находится в поместье этого старикашки. Он облапошил Генри по полной программе. Но дурак светится от счастья. Еще бы, ведь он получил деньжат на свои разработки. Но есть одна небольшая проблема – идея больше не принадлежит Фаеру. Все будет представлено так, словно она никогда и не принадлежала ему. Обычный батрак, прислуга у знатного мудреца, который смог один раскрыть секрет вечной жизни.
Если честно, я не знал, что сказать. То есть, в голове моей жужжал целый рой мыслей, но я не был уверен, что могу хоть что-то произнести в присутствии майора Чейза, старого друга моего отца. Он осудил бы меня. И я знал бы, что его устами высказано мнение погибшего приятеля. Но полковнику Симплсу было все равно. Он всегда мчался навстречу смерти. Так, словно за ним гнался монстр, который никогда в жизни не даст ему покоя в этой жизни. И, наверное, так оно и было… Ночной кошмар, навязанный родителями. Женщина, которую отдали ему в жены, не спрашивая ни о чем. Они не знали друг друга. Потом возненавидели. Потому что сложно, чертовски сложно ужиться двум людям с такими радикально отличающимися взглядами на жизнь. Мать всегда была тщеславна. «Ты снова пропустил свой шанс. Надо идти выше». Она ставила отцу в пример этих ничтожных людишек, которые перегрызали глотки, устремляясь вверх по карьерной лестнице. Она пилила его каждый день и каждую ночь. Это от нее он бежал на поле боя. И это ее он убивал в каждом своем противнике. Я плохо помню отца, но он навсегда останется в моей памяти этаким мягкотелым простаком, которому на деле было плевать на то, что происходит вокруг… Значение имела только бесконечная коллекция, которая сейчас пылиться где-то в подвале.
Мама выбросила все вниз. Никогда не забуду тот вечер, когда погиб отец. Первое, что она сделала – взяла огромную коробку и неумолимой рукой смахнула огромную коллекцию (какая ирония) песочных часов. А потом коробка полетела в подвал, так сказать, без малейшей страховки. А место на полках заняли награды, которые отец просто терпеть не мог, как и свою жену.
И вот именно тогда я тоже научился ненавидеть. Нет, не отца и не мать. А ту жизнь, которая превратила мою семью в один из кругов Дантова ада. Отца – в извечного беглеца, который изо всех сил стремился оставить дом, а мать – в заводную куклу, жуткого монстра, каждый день методично протирающего пыль с наград мертвеца.
- Прости Шелли, но у меня есть на этот счет свое мнение… Конечно, Генри совершил непростительную ошибку. Но мы должны использовать любой шанс, который позволит нам приблизиться к цели. Разве не так?
- Нет, Стив. Нет. Ты не прав. Ты не представляешь себе, к каким последствиям может привести то, что мы натворили. То есть, если бы на секунду ты остановился и задумался – тогда да, ты бы понял. Но тебе некогда. Ты носишься со своим планом, он превратился в навязчивую идею. Постарайся притормозить и подумать о последствиях, ладно? – он резко поднялся и пружинящей походкой направился к дверям.
- Куда ты?
- К мистеру Эмпти. Я должен поговорить с ним о контракте. Понимаешь, это не может так продолжаться. Генри дурак, но я не стану продавать друга в рабство, каким бы уровнем умственных способностей он не обладал.
Если бы я знал, что больше никогда не увижу Шелли… хотя нет. История не знает сослагательного наклонения. Скажу больше – я даже чувствовал, что добром это не кончится. Но отпустил его. Это была моя первая жертва. И пускай я приносил их бессознательно, но вся ответственность лежит на мне…
Полковник Шелли Чейз захлопнул дверь моей квартиры в восемь часов вечера шестнадцатого февраля. Он сел за руль своей машины и тронулся по направлению к особняку мистера Эмпти, куда, по-видимому, не доехал. Я был последним, кто его когда-либо видел. И именно эту историю я примерно четыре раза излагал полиции. Пока таинственное исчезновение еще кого-то интересовало… потом всем стало не до этого.


Я не могу сказать, что на острове что-то кардинально изменилось. Хотя жизнь и стала другой. На все триста пятьдесят процентов. Но маленький отрезок суши, расположенный между двумя вполне приличными лужами, остался таким же. Те же деревья, речки и цветы. Да и население не шибко изменяло себе. Мы все еще промышляли рыбалкой, все еще мечтали о несбыточном и строили дома – как большие небоскребы из железобетона, так и маленькие лачужки из кирпичей или даже (в очень редких случаях) деревянные. Короче говоря, с виду все было так, как прежде.
Итак, общество инноваций стало таким во многом благодаря мне. Каюсь, я первый имел неосторожность предложить проект под названием «Песочные часы». Да, знаю, название слегка удивляет и может вызвать вопросы. Мы не были расположены к серьезным вещам в те времена, когда родилась идея. Она обошлась нам слишком дорого. Я бы даже сказал, что вложения не оправдались. Мы не получили прибыли. Ни грамма. Хотя работали на износ. Стоп. Я снова пускаюсь в путаные объяснения, перемешанные с экономическими терминами из довольно стремной экономической теории, которая порою имеет нечто общее с практикой.
Ну вот, я и вернулся к самому началу… Изложить причины, назвать следствия… Все это довольно трудно. В жизни всегда все слишком запутано, чтобы можно было разложить по полочкам. Одно я знаю точно – вчера в мою дверь постучали. Я открыл – на пороге стоял мальчик лет пяти, напуганный, грязный. Признаться честно, первая мысль – поскорее закрыть дверь. Это все подстава. Конечно, мистер Эмпти обещал мне неприкосновенность, ведь я, в отличие от «часовщиков» молчал и бездействовал. Моего молчания никто не покупал. Просто… я был слишком труслив для того, чтобы выступать в открытую конфронтацию. Да уж, отец, прости. Ты бы мной не гордился. За свою жизнь я совершил много предосудительных вещей, за который сам себя ненавижу. Но самое страшное, что ожидало меня – полнейшее бессилие против окружающих и себя самого. Я не мог бороться, не умел. Я знал, как вычислять, просчитывать, интегрировать, возводить в степень и брать производную. Но, черт побери, это никак не помогло мне, когда я узнал о смерти Тьерри во время одного из ночных налетов на людей Эмпти.
Мир, каким его сделали мы, совсем не вписывался в ту картину, которую я нарисовал однажды зимним вечером в своей гостиной. Мир, в котором одному человеку принадлежит право решить, кто будет жить вечно, а кому суждено умереть. Извечная монополия без малейшего шанса на осознанный выбор. «Часовщики» всегда были обречены на верную смерть. Приближенные Эмпти бессмертны, но Философ всегда говорил на это одно и то же – зло обречено, как бы оно ни старалось. Мы все умрем, рано или поздно.
Каждый человек на этом острове превратился теперь в раба. Мы трудились из последних сил, но без толку. Лишь немногие «шли на повышение» и получали склянку эликсира. Вечная жизнь… Выдумка, утопия. Вот только утопия вышла не такой уж и прекрасной. Мир, где царил террор, где все боялись друг друга, потому что любой мог донести на соседа ради волшебной бутылочки.
Для меня оставалось загадкой, каким образом Джону удавалось каждый раз скрывать место встреч «часовщиков». Как вообще получалось у них на протяжении пяти лет так здорово прятаться в среде «городской черни»? Но сам Философ… Он всегда был под подозрением. И, признаться честно, несколько раз мне пришлось соврать, выгораживая чету Пингли. «Да-да, сержант, конечно я видел Ребекку и Джона. С пяти до шести в клубе? Да, примерно в это самое время. Мы выпили по стаканчику виски… Что? Ну конечно, Джон не пьет виски. Виски пил я. Ему принесли чистый джин. Бекка пьет джин с тоником. Всегда».
Не знаю, насколько мне верили. Ни от одних, ни от других я никогда не получал благодарности ни в одном из ее проявлений. Ни кивка головой, ни бутылочки эликсира. Я уже молчу о ласковом словечке от моей Бекки.
Обе стороны презирали меня. И я прекрасно это знал. Как-то летним утром я получил конверт с приглашением на встречу «часовщиков-любителей», где при большом желании у меня была возможность представить замечательную коллекцию песочных часов моего отца. Я разгадал шифр. Возможно, моя ошибка и превратила меня в подобие человека, но я не был глуп. Целый день я ходил по кругу в своей комнате и обдумывал происходящее. А вечером, засунув письмо в карман, направился на встречу. Я знал, что увижу Философа. Знал, что это не кружок по интересам, а серьезная группировка. И я почти дошел… Вот только по дороге завернул в бар, попросил двойную порцию виски. Затем еще одну, следом еще, потом еще несколько штук. В общем-то, я смутно помню, как добрался до дома. Наутро голова раскалывалась на части от любого шороха. Когда постучали в дверь, мне казалось, что это отбойный молоток опустился на мою голову. Я открыл – на пороге стоял сержант. Он посмотрел на мое помятое лицо, поздоровался и улыбнулся, с нескрываемым удовольствием пожал мне руку. «Что вы делали вчера вечером?» «Ничего особенного, пропустил стаканчик в местном баре и завалился спать». «Стаканчик?» (снова ироничная улыбка). «Может, чуть больше». «Не заметили ничего странного?» «Нет, все как обычно. Что-то стряслось?» «Ночью состоялось покушение на одну высокопоставленную особу. В вашем районе. Но ничего страшного, мы наведем порядок». «Не сомневаюсь».
 «Он ничуть не опасен. Обычный убитый горем пьянчужка» - именно это он доложил своему начальству, я уверен. И после того случая я стал невидимкой для обеих сторон. Любой другой на моем месте воспользовался бы ситуацией, чтобы принести пользу. Но я предпочитал быть живым трусом, чем мертвым безумцем.
И вот, этот маленький мальчонка на пороге.
- Что ты здесь делаешь, малыш?
- Мистер Симплс? Вы мистер Симплс?
- Да.
- Впустите меня. Я должен войти, - и тут он запрокинул свою маленькую голову, и я отшатнулся от двери. На меня смотрели карие глаза, которые я помню с детства. Потерянные, беспомощные перед вселенским злом и моей матерью глаза моего отца…


- За тобой не было слежки?
- Не знаю, мистер. Кажется, нет.
- Откуда ты знаешь мой адрес? – мальчонка сидел на диване и поедал жареный бекон со скоростью ветра. Он был моей огромнейшей загадкой, которую следовало разрешить.
- Мама послала меня сюда. Она сказала отдать вам это письмо. Перед тем как ее забрали… - на глазах засветились слезы. Он отвернулся и стер их рукавом. Так мог сделать только сын Джона…
Знакомый подчерк подтвердил мою догадку. Я углубился в чтение письма практически так же, как мой новый знакомый в поедание бекона.
«Если это письмо попадет к тебе, Стивен (а я на это очень надеюсь), считай, что это мой крик о помощи. Мой маленький Джонни должен выжить, во что бы то ни стало. И я очень надеюсь, что ты, как ответственный человек, сможешь о нем позаботиться. Знаю, с той самой ночи мы не обменялись с тобой ни единым словом. Я просто пыталась все это забыть. И обращаться к тебе за помощью – это самое последнее, что я бы сделала. Но это все ради сына. Сегодня за мной придут люди Эмпти. Я нужна им. Генри Фраера теперь мало. Он не смог оправдать надежд старого тирана. В его теории с самого начала был один огромный просчет – выпить эликсир единожды недостаточно. Нужно постоянно подкреплять его действие, потому что эффект довольно быстро выветривается. Джон проверил это на практике, не один раз ему удавалось избежать гибели именно из-за недолговечности действия эликсира. Но каждый раз мое сердце бешено колотилось, когда я провожала мужа за порог. Ведь удача отворачивается от любого из нас однажды. Как это случилось сегодня со мной.
Люди Эмпти уже приходили ко мне несколько раз. Сегодня они заберут меня. Но Джонни должен выжить. Я сказала, что малыш с отцом. Рыбачат. Не знаю, какой улов будет у Джона старшего. Но мой должен быть огромен. Я соглашусь, я стану работать на Эмпти. Мне просто нужно увидеть Генри… Попасть в его кабинет, рассмотреть рецепты, хранящиеся в сейфе (Джон очень много разведал об особняке, я читала его записи). Я должна видеть все. А потом уничтожить все это. Да простит меня мой сын, мой дорогой Философ и мои друзья, которых осталось не так уж и много. Я просто обязана сделать то, что сделаю. Жаль, что мне не удастся увидеть, чем все закончится. Жаль, я стану убийцей. Жаль, что я убью друга.
Знаешь, я ведь тоже не теряла времени даром все эти годы. Мы с Джоном нашли вещество, которое уничтожит несгораемый сейф Эмпти, у нас всюду были шпионы. Мы подготовились, как следует. Джон подготовился. Через неделю он собирался совершить налет. Но я знаю, что его выследили. Мне рассказали об этом люди Эмпти, чтобы склонить на свою сторону. Я сделала вид, что поддалась шантажу. Они не тронут мужа, если я добровольно соглашусь помогать Генри в его разработках. Он уже несколько лет бьется, как муха в стекло, над увеличением действия. Знаешь ли, деньги тоже не бесконечны. И постоянные затраты на сырье… В общем, эликсир довольно дорого обходится мистеру Эмпти. А я должна завершить миф о вечной жизни.
Джон со своими людьми закончит то, что я начну сегодня ночью. У меня к тебе огромная просьба – отведи малыша к отцу. Но только в тот момент, когда я совершу то, что задумала. Я не хочу, чтобы один из них пострадал. Надеюсь, ты примешь мою сторону. Хотя я и не вполне уверена, что могу тебе доверять. Прости, что не смогла тебя полюбить. Прости, что не смогла простить (за эту фразу Тьерри бы меня отчитал в былые времена). Но Тьерри больше нет, как и многих других. Думаю, ты вполне понял, что за мир мы создали. И не станешь стремиться меня остановить. «Песочные часы» не оправдали себя. Мне тоже не удастся оправдаться перед собой и теми, кто смотрит на нас с небес. Но я продаю свою душу за жизни мужа и сына. На каждые сломавшиеся часы найдется свой часовой мастер.
Не твоя и безо всякого уважения, но с мольбой о помощи, Бекки».
Я поднял голову и с ужасом посмотрел на ребенка.
- Сколько тебе лет, Джонни?
- Пять.
Простая арифметика… Пять лет, глаза отца… Сложить два и два не составило большого труда. Я никогда раньше не видел ребенка Пингли. Разве что, во младенчестве. Но меня не пускали в этот дом. Я был персоной нон-грата. Я был негодяем, который из-за своей трусости мог предать. Я был подонком, который, не сумев получить, что хотел, взял это силой. И в то же время… я был отцом маленького мальчика с выразительными карими глазами, которые, казалось, спрашивали меня «зачем ты это сделал?» Зачем поступил так с моей матерью? Зачем придумал «Песочные часы»? Почему оставался в стороне все эти годы? Тебе было плевать на всех, кроме себя. Ты думал только о своей безопасности. Ты не собирался помочь никому из нас. Ты даже не познакомился с сыном женщины, которую любил. Возможно, ты видел этого мальчонку сотни раз на улице, но никогда не замечал этого осуждающего, тяжелого отцовского взгляда… Ты просто самодовольный глупец. Нет, не так. О чем там говорил Джон Пингли пять лет назад? Это слово, которое он повторял сотни раз, намекая нам всем на то, что мы упустили из виду кое-что… Мы были умными дураками, которые продумали все теории, рассчитали и вычислили, смешали и абсорбировали, сварили и выпили темное зелье, но забыли, что на последствия влияет только одно – человеческий фактор. От безграничной власти еще никто не отказывался добровольно. А мы поступили самонадеянно, вручив ее незнакомцу. Неблагожелательному, подлому, шагающему по трупам деспоту.
Может, еще не поздно? Вдруг получится ее спасти? Мне просто было необходимо попробовать, потому что я перестану себя уважать. Меня презирали враги и друзья (бывшие – теперь их у меня не осталось). Но я сам не до конца еще осознал, как отношусь к себе. А ведь если я не попытаюсь, то все. Пути назад не будет. Я превращусь в полное ничто. Даже для себя.
Я сгреб мальчишку, запихнул его в машину и помчался к поместью. Именно по этой дороге (да-да, из моего дома) когда-то выехала машина майора Шелли Чейза, которого никто больше не видел. И я не смог сломать запретный круг – я тоже проезжал это место в последний раз.
Всю дорогу в моей голове крутилась одна жуткая мысль – забрать мальчика себе. Джонни, малыш Джонни. Я сам себя ненавидел. Почему я должен его отдавать? У меня никого больше не осталось. Он последний. Даже мой доберман в  прошлом году отдал концы (вот кому бы я не поскупился на склянку вечной жизни). Не думаю, что меня оговаривали перед ребенком. Не думаю, что они вообще когда-либо поднимали тему Стивена Симплса в своих застольных беседах на кухне. Почему бы не признаться, что я – его отец? Зачем отдавать его Джону? Уехать, свернуть с дороги, помчать вместе с сыном в порт, украсть лодку у какого-то забулдыги и постараться добраться до материка?..
Такие безумства мог нарисовать только мозг изощренного животного. И я это понимал. Так же, как и понимал, что я не имею и малейшего права на этого ребенка, хотя генетически он мой. В нем течет моя кровь, у него глаза моего отца. Он сейчас был в моих руках. Я мог получить его, так же само, как когда-то получил его мать. Но я не мог, не имел права обладать им. Воспитать в человеке человечность – это уже было мне не под силу. Джонни стирал украдкой слезы, морщил лоб и с трудом подбирал правильные слова (мыслительный процесс был написан на лице, но результат всегда звучал довольно разумно) точно так же, как и его настоящий отец. Он родился от меня, получил от меня карие глаза, но все, что стояло за этим, принадлежало Философу.
В общем говоря, я поступил совершенно верно, передавая ребенка и полученное мною письмо в руки Джона Пингли. Это случилось через несколько часов после гибели его жены. Все произошло так быстро… Джон был просто убит горем, но я ничем не мог ему помочь. Кто угодно, но только не я. Я сделал все, что мог. В этот раз сделал все правильно. А самое верное мое решение – навсегда покинуть остров. Я четко осознавал это, направляя машину к побережью. Мой карман грела маленькая бутылочка – единственный уцелевший экземпляр. Не знаю, зачем я его прихватил. Это было… как в фильме ужасов, когда в конце убийца, маньяк или монстр оживают, чтобы зритель не расслаблялся. Что-то в стиле «продолжение следует». Хотя, конечно, скорее для меня… На тот момент я не собирался использовать эликсир, пытаться расщепить его на ингредиенты или что-то в этом роде. Просто рука сама по себе потянулась тогда, в этой пылающей могиле, к стоящему на столе образцу. Только потом я узнал, что это и был первый образец вещества с длительным эффектом. Но это уже совсем другая история… А эта закончилась очень просто, как довольно часто случается в жизни. Я опоздал…


Я опоздал... Опоздал всего на несколько минут. Когда мы подъезжали, раздался оглушающий взрыв. Малыш испугался, я заставил его лечь на пол в машине, а сам выскочил и рванул вперед. Особняк уже горел.
Не только от дыма, но и от того, что видел вокруг, я задыхался. Огонь, дым, кровь и обгорелые тела. Левое крыло, второй этаж. Не спрашивайте, откуда я знал. Это было воспоминание из далекого прошлого, когда я в последний раз разговаривал с беднягой Генри. А вот и он… Что ж, гениев часто постигает страшная судьба.
Бекки была тут же. Обезображенное лицо, окровавленные пальцы… впрочем, я не собираюсь приводить здесь описание того, что увидел. Для меня она навсегда останется прекрасной женщиной с блестящими браслетами-кольцами на запястьях. Она еще дышала и в руках ее был пузырек с какой-то жидкостью. Ребекка не дошла до сейфа несколько шагов. Я схватил пузырек и, недолго думая, вылил его на прочный ящик. Послышалось шипение, началась какая-то реакция, но мне было все равно.
Я бросился к Бекке и схватил на руки то, что от нее осталось. Со своей ужасной ношей я выскочил из особняка как раз вовремя – стена обрушилась всей своею мощью на лестницу и дом начал медленно осыпаться, как карточный замок. Впрочем, задыхающегося меня надолго не хватило. Мы остановились не слишком далеко от порога. Я склонился над умирающей женщиной. Моей недосягаемой звездой, которая осветила мое существование всего на пару минут, и которую я бездарно упустил.
Она прошептала мне на ухо свои последние слова, хрипло засмеялась. Этот безудержный, невыносимый, безумный смех утонул в последнем приступе кашля. Женщина моей мечты умирала у меня на руках. И это было… я не могу описать свои чувства. Со всех сторон на меня накатывало что-то неизбежное, неотвратимое. Я был абсолютно беспомощен перед той самой жизнью, которую так тщетно пытался продлить. Зачем? Только эта мысль билась в голове, на какое-то время полностью вытеснив все остальные. Зачем нужно было бы мне продлевать навечно вот это мгновение? Для чего? Когда я мечтал о вечности, то никогда не думал о том, что вечная жизнь – это также и вечная память о тех, кто остался позади.  Болезненная, надо сказать, память. Маленький глупый мальчишка, который хотел править миром и поставил на кон чужие жизни. Зачем?.. Философ был прав, как всегда. Вот о чем он говорил. Власть, даже самая малая ее капля – развращает, меняет людей. Она как капля никотина, убивающая лошадь. А мы, последние идиоты, взяли целую бочку и отдали ее старой кляче Эмпти…
Самое страшное, что представляя себе вечную жизнь, я думал о своем умершем отце. О том, что ушло навсегда и чему нет возврата. Но совсем забыл о матери. Вот на что я, маленький человек, решивший поспорить с природой, пытался потратить вечность… На воспоминания о былом величии, для услады своего тщеславия. Говоря проще – на протирание пыли со старых орденов и наград…
Я никогда в своей жизни не забуду того, что Ребекка мне сказала. Эти слова навечно впечатались мне в память, и если когда-нибудь будут найдены способы читать чужие воспоминания как книгу, в моем произведении это станет эпиграфом. У Бекки было совсем мало времени. Но в эти несколько мгновений она вложила столько смысла, сколько не было во всей моей чертовой жизни.

«Теперь я знаю, что по-настоящему значит равенство. Равенство во всех отношениях. Мы все разные, все. Но нас объединяет точка. Пункт назначения, к которому мы идем – разными путями, с разной скоростью, но одинаково обреченные. Это ведь так прекрасно понимать, что демократия победила, да, Стив?.. Смерть – знак равенства. Она ждет каждого из нас. И разве это не замечательно? Равны, перед небом и землей. И богатые, и бедные. И негодяй Эмпти, и святой Философ. Несправедливо, ужасно несправедливо. Глупо, хоть об стенку бейся от ярости. Но это действительность. И всегда приятно думать, что жизнь все расставила по своим местам. Мы все умрем, и именно это делает наши жизни такими ценными. Мы все умрем – разве это не чудесно?..»