День возмездия - 11 сентября 2001 года

Любое воспроизведение всего текста либо его части без письменного разрешения автора запрещено.


Сборник коротких новелл


Посвящаю Сергею С. – генерал-полковнику, верному солдату своей страны в день 60-летия и на память о нашей дружбе.

02 марта 2012 года               



Если власти Соединенных Штатов Америки внезапно озаботились соблюдением демократии в какой-либо стране или регионе - не нужно быть провидцем, чтобы понять: речь идет о серьезном нарушении геополитических  интересов США (так, как это понимают сами американцы). И, вероятно, в этой части планеты сильно пахнет нефтью, либо  еще чем-то чрезвычайно привлекательным.




Предисловие



Для всего человечества дата 11 сентября 2001 года стала, в каком-то смысле, началом Новой Эры, действительным началом третьего тысячелетия. И поворотным пунктом на пути к новому миропорядку.   
Об этом многие люди, вероятно, никогда не задумывались. Однако следует признать очевидный факт. Прошедшие с тех пор годы убедительно подтверждают сказанное. Новейшую историю разделяет глубокий водораздел – «до и после 11 сентября».
В тот ужасный день мир был шокирован жестокостью и масштабами трагедии. В первые минуты и часы после террористических актов каждый житель нашей планеты, в какой бы стране он ни находился, воспринял вести из США как дурную и отвратительную шутку. К сожалению, это была не шутка. Реальность оказалась даже более трагичной, чем  могло показаться поначалу.

Автор не ставил перед собой цели провести научный анализ причин и последствий  этого бесчеловечного события. Он лишь хотел рассказать о жизни и судьбе нескольких человек из разных стран и разных континентов, у которых есть основания и право оценивать этот день по собственному счету, по своей мерной шкале.
Каждому герою книги, которую вы держите в руках или читаете на экране монитора, посвящена отдельная небольшая новелла.
Эти новеллы просты и незамысловаты, как проста и незамысловата жизнь людей, не обремененных избыточной рефлексией. Моих героев разделяют океаны и пустыни, горные хребты и многие часовые пояса. Главные события в жизни этих людей порой  покрыты седым туманом времени.
Но при всей несхожести записанных историй, их объединяет нечто общее.
Вот, именно о том, что их объединяет и предстоит узнать читателю. Если, конечно, у него достанет времени и терпения осилить этот не очень объемистый труд. 
При этом автор должен честно признать, что на книжной полке любого дома читатель без труда может найти более талантливое и уж без сомнения – более приятное для души чтение.   

Прошу прощение у моего доброго читателя также и за то, что автор, имея достаточно времени и обширного материала для описания красот природы всех стран, представленных в новеллах: иногда - яркой, многоцветной и очаровательной,    иногда – задумчивой, строгой и суровой, сознательно не сделал этого.
Природа во всех своих проявлениях прекрасна и самодостаточна. В каких-то случаях  описание природы  могло бы отвлечь внимание читателя на второстепенные детали и нивелировать мысли и чувства моих героев. В каких-то - усилить и акцентировать превратности их судеб, создать эффект контраста красоты природы и страданий, выпавших на их долю.
Для себя я решил не делать этого. Природа полна символизма и метафор.
Пусть они останутся за тканью повествования.
Пусть чудеса окружающей природы: многообразный растительный и животный мир, необыкновенной красоты цветы и диковинные птицы, бурные реки и сверкающие снежные вершины, высоко парящий в иссиня-черном небе степной орел, пусть эти прекрасные картины не отвлекают наше внимание от того главного, что я хотел вам рассказать.
Каждая новелла сборника структурно и стилистически завершается кратким изречением, почерпнутым из Великих Книг основных мировых религий: Ветхого и Нового Заветов, Священного Корана и Дхаммапады (книги изречений Будды Сакьямуни).
Автор понимает, что использование религиозных текстов, содержащих тысячелетние мудрости, требует особого такта и внимания. Поэтому заранее просит прощения у тех читателей, кто сочтет, что приведенные изречения не вполне соответствуют контексту конкретных новелл. Также и у тех, чьи религиозные чувства могут быть каким-либо неприятным образом затронуты.
По первоначальному замыслу я хотел написать новеллы о судьбах нескольких человек из разных стран и связать их с событиями 11 сентября. Среди этих стран –Япония, Вьетнам, Сербия, Афганистан, Ирак, Ливия, Соединенные Штаты Америки…

Реализация замысла оказалась значительно сложнее, чем представлялось поначалу. Слишком уж тяжелая тема, слишком много  горя и эмоций приходится пропустить через свой разум и сердце. Одним словом – пишется непросто.
Кроме того,  у меня, как, видимо, и у любого автора, появилось  желание опубликовать эту работу и узнать мнение независимого читателя. Мои друзья и родные, вероятно, в силу такта и добрых чувств, всеми силами поддерживают меня и ободряют.
Но… я понимаю, что в их оценке много субъективного. Поэтому-то и принял решение: ограничиться сначала двумя новеллами из семи, над которыми работал последние год-полтора и постараться их опубликовать. Хочется ознакомиться с реакцией читателя и только после этого… продолжить работу или растопить исписанными листами камин.

И самое последнее. Завершая предисловие, я хочу сделать небольшое пояснение относительно названия сборника. Почему в названии содержится слово «возмездие»?
Канон о возмездии является одним из основополагающих столпов всех мировых религий. Это – совокупность универсальных причинно-следственных религиозных законов, норм, правил и представлений. Их суть заключается в следующем: благое дело всегда влечет воздаяние и награду. Преступление – наказание. Зло - возмездие. В земной ли жизни, или в небесной… 


Андрей Логвиненко
Москва, Таллин




Если помилован будет злодей,
Не узнает он, что такое справедливость.
В стране, где добродетель царит, он по-прежнему будет грешить,
А на величие Господа и не посмотрит он.

ВЕТХИЙ ЗАВЕТ

КНИГА ИСАЙИ  глава 26
               
Перевод с древнееврейского









Тетушка Линь

(Вьетнам)

Первая новелла




11 сентября 2001 года


В тот день, не так давно наступившей осени, с самого утра было как-то по-особенному  душно. После полудня с юго-востока на горизонте появились первые тяжелые дождевые облака. В запахе воздуха чувствовалось приближение грозы. Тетушка Линь давно научилась по незаметным для окружающих признакам предощущать резкие изменения погоды.
Малютка Тху  – полугодовалая дочка племянника Куи - тихо посапывала в маленькой низенькой кроватке с дугообразными салазками. Тетушка Линь мерно покачивала её, сидя на циновке в тени навеса, и тихонько напевала какую-то  нежную мелодию.
Свет солнца, яркие краски цветов и растений, да и вид самого дома, в котором она жила последние тридцать лет, существовали в ее памяти в виде прекрасных видений - сродни представлениям о райском саде. Все эти тридцать лет, прошедшие с того страшного декабрьского утра 1972 года, превратились для тетушки Линь в бездну боли, горя и незатухающей памяти.
Всё счастье прежней жизни осталось только в памяти, в прошлом. Память – великая кладезь мудрости. Память и мудрость позволили ей выжить, когда жизнь казалась лишенной смысла. Оказалось - жить можно ради памяти.


19 декабря 1972 года


Теплым декабрьским утром Линь проснулась как всегда рано - с первыми лучами солнца,  пронзившими большую общую спальню золотыми дымчатыми стрелами, влетавшими  в комнату сквозь крохотные щели в легких бамбуковых стенах.
Радостная, стараясь не шелохнуться, чтобы не потревожить чуткий утренний сон мужа, она положила обе ладони себе на грудь и улыбнулась наступающему дню. Рядом с родителями спокойно и безмятежно спали  их малыши. Ощущение дивной сказки  пришло к Линь.
Она – молодая женщина, по виду - совсем подросток - только-только исполнилось двадцать лет. А у нее уже двое замечательных малышей. И под ее сердцем, в любви, зарождается новая жизнь.
Все произошло, действительно, как в прекрасной сказке. Случайная встреча с  Куаном.  Мгновенно, как вспыхивает и тут же гаснет след падающей в ночном небе звезды, возникла взаимная симпатия. Симпатия быстро переросла в любовь. Потом - скорая и очень скромная свадьба.
Они спешили жить и спешили любить. Потому что шел пятнадцатый год войны. Войны, которая казалось им вечной. Сколько они себя помнили – всегда была война. Всегда вокруг витала смертельная опасность. Смерть ходила совсем близко, щедро собирая скорбные жертвы среди знакомых и далеких  людей.


лето 1969 года


Дядя Бао – родной брат матери - жил со своей семьей в пригороде Ханоя и работал на машиностроительном заводе. В то лето он пригласил Линь погостить у них во время школьных каникул.
На территории предприятия был дворец культуры с большим кинозалом. В первое же воскресенье Линь вместе с родственниками пошла в кино. Сюжета картины она не запомнила, но перед началом сеанса в фойе заметила на себе пристальный взгляд молодого симпатичного человека, внешность которого выделялась из толпы. Его облик  был совершенно нехарактерным для этой местности.
На голову выше окружавших его людей. Слегка удлиненное лицо, тонко очерченный нос с едва заметной горбинкой и живыми, чуть подрагивающими, как у молодого жеребенка ноздрями.  И уж совсем невидаль – густые, цветом немного в темную бронзу, заметно вьющиеся черные волосы.
Потом Линь частенько подшучивала над мужем и спрашивала, не было ли у его матери близкого друга - итальянца или испанца - в конце той большой войны, когда был зачат и рожден Куан.
Знакомство произошло просто и естественно. Оказалось, что молодой человек - это был Куан - работал электриком в бригаде дядюшки Бао. Куан был на семь лет старше Линь – огромная разница в её семнадцать лет. Она – школьница, совсем девочка. Он – самостоятельный молодой мужчина с хорошей профессией и собственным, хотя и небольшим домиком в пригороде столицы.
К радости Линь, врожденная скромность и деликатность Куана придавали ей уверенность и ощущение давнего знакомства.
Нечего и говорить о том, что все оставшиеся вечера они провели вместе. Это даже немного огорчило любимого дядюшку Бао. Огорчение, впрочем, быстро прошло: он с симпатией относился к этому парню.
Их случайная встреча - переросшая в глубокое чувство - и возникшая затем семья. Во всех  этих событиях содержался глубокий символизм.
Словно цветок лотоса, выросший на пожарище сожженной напалмом деревни. Всё было пронизано символами.  Их имена несли в себе символы мужского и женского начала, символы  войны и мира, стойкости и нежности. Она – Линь – весна. Он – Куан – солдат.
Детей они тоже решили называть так, чтобы сохранить смысловой ряд, предопределенный затейливой судьбой. Любимого первенца, плод страстной и скорой любви назвали: Хунг – храбрый. А нежную красавицу дочь, родившуюся через год после сына, назвали прекрасным именем Лиен – лотос. Император среди вьетнамских цветов. 

* * *

В день их скромной свадьбы Линь переселилась из родной деревни в дом Куана. Дом был небольшой, но уютный. И располагался довольно близко от завода. Куан, в отличие от большинства работников завода, ходил на работу пешком, а не добирался, как остальные, на велосипеде.
Неподалеку от дома протекала река Хонгха (Красная), а вдали - ближе к горизонту - за трубами завода и обширными рисовыми полями, виднелась полоска отступающего под напором людей вечнозеленого тропического леса.
Местность вокруг была необычайно красивой. И самое главное -  рядом жили любимые люди.
Поначалу Линь слегка поддразнивала молодого мужа:
- Похоже, ты был не очень-то выгодным женихом. И зачем я пошла за тебя замуж? - с улыбкой и немного кокетливо говорила она Куану.
- Почему же, интересно узнать? – рассудительно, с едва заметной иронией, в ответ спрашивал он.
- Ну, дом, к примеру, у тебя  неправильный.
- И чего же в нем такого неправильного?
- Он… хоть и на сваях выстроен, но какой-то маленький, всего в  один этаж. Птицу приходится держать в отдельном сарае. Рис в родительском доме мы сушили на нижнем этаже, жили на верхнем. А здесь… нужно на земле расстилать что-нибудь для сушки риса.  Даже кухня у тебя отдельно устроена. Неправильный у тебя дом, одним словом!
- Не хотел бы я жить в одном доме с курами! - говорил Куан и выразительно поводил смешно сморщенным носом. – Вот, заведем своих цыплят - будет тебе тогда весело в доме и без птицы.


19 декабря 1972 года


С собственными цыплятами у них заладилось сразу. Именно, в то раннее утро 19 декабря 1972 года, Линь впервые ощутила, что  в ней зарождается новая жизнь. Она почувствовала это сердцем. Организм еще не дал ясного природного сигнала. Но ее безошибочная женская сущность убежденно говорила: «да, случилось, случилось новое чудо!». Линь еще раз с нежностью посмотрела на спящих мужа и детей, поднялась и, осторожно ступая, вышла из дома.
После короткого и немудреного умывания, начинался обычный день обычной жены и мамы. Сегодня следовало накормить Куана более плотным завтраком и собрать в котомку  немного еды с собой.
После окончания рабочей смены, два дня в неделю, на заводе проводились общие занятия по гражданской обороне. Сегодня был такой день. Районные штабы гражданской обороны систематически проводили занятия также с неработающими женщинами и детьми старшего школьного возраста по месту жительства.  Это диктовалось суровой военной необходимостью. Однако мамы с маленькими детьми, не ходившими в детский садик, освобождались от этих занятий.
Первым делом Линь развела небольшой очаг под навесом, в двух шагах от дома. Насыпала в котелок три маленькие меры риса, налила воды и поставила котелок на весело занимающийся огонь. 
За очагом было разбито несколько овощных грядок. Линь сорвала десятка полтора мелких, в половину куриного яйца, желтых и красных помидоров, полдюжины огурцов и положила их на кухонный стол.
Затем, не спеша,  направилась в сторону сарая, в котором запирала на ночь домашнюю птицу. Каждое утро перед завтраком она собирала несколько снесенных за ночь яиц. Куры и утки неслись хорошо. Частенько к воскресенью, когда на ближней окраине поселка собирался небольшой базарчик,  ей удавалось отложить полтора-два десятка яиц. А потом выменять их на что-нибудь полезное в хозяйстве, иногда продать за деньги. Правда, деньги в то время были штукой ненадежной и не пользовались большим спросом.
Тихонько мурлыча себе под нос нехитрую старую песенку о храбром воине и юной красавице, которую он повстречал у реки и влюбился, Линь подошла к сараю. Насыпала пригоршнями корм для птицы из деревянного короба в небольшое ведерко, открыла задвижку и вошла в сарай. 
Казалось, что куры и утки с нетерпением ожидали ее появления. Некоторые из них приветливо, но не шумно, развели и пошевелили крыльями.  В их ожидании чувствовалась какая-то деликатность. Так, по крайней мере, ей всегда казалось. Они не начинали ссориться и драться из-за корма, как это обычно бывает у домашней птицы,   а вежливо и степенно принимались за утреннюю трапезу только тогда, когда первые зерна падали на глиняный пол.
Так случилось и на этот раз. Продолжая мурлыкать свою песенку, Линь собрала в освободившееся ведерко семь или восемь свежих яиц.
Выходя из сарая, она улыбнулась, коротко и строго сказала что-то яркому красивому селезню, который вместо завтрака вдруг вздумал потоптать молоденькую неопытную уточку.



                * * *

Внезапно Линь услышала со стороны находящегося за заводом и рисовыми полями густого леса - тихий гул, переходящий в нарастающий рокот. 
Дитя войны - Линь ни о чем не раздумывала и ни в чем не сомневалась. Мозг не поспевал за движениями. Включились древние инстинкты. В природе нет ничего более сильного и более впечатляющего, чем инстинкт матери, спасающей в минуту опасности своих беззащитных детей.
Ведерко с теплыми, только что собранными яйцами выпало из рук. Те, которые не разбились, продолжали катиться по зеленой траве.  Всего этого Линь уже не видела и больше ничего не помнила.

Мозг управлял только слухом и зрением. Всеми остальными органами и мышцами управляли великие инстинкты спасения своего вида, спасения собственного потомства.
Нарастающий рокот приближающихся самолетов, посредством сложнейших биохимических реакций в доли секунды, минуя разум, дал мощные повелительные импульсы,  дремлющие миллионы лет, телу и мышцам.
С небольшим, микроскопическим запозданием, преобразованные по неведомым законам эти природные сигналы слабым затухающим отзвуком дошли четкими печатными образами до еле тлеющего сознания:   «американские самолеты – бомбардировщики - сейчас начнется бомбометание - родным угрожает опасность - их нужно спасать».

В это время  пара американских стратегических бомбардировщиков В-52 легла на боевой курс и на предельно малой для бомбометания высоте - чуть ли не на бреющем полете -  начала  «боевую работу». Так это будет потом называться в американских военных сводках.
Черные столбы взрывов показались над расплывающимися в утренней дымке контурами машиностроительного завода.  Было около шести часов 19 декабря 1972 года.

* * *

Лишь много месяцев спустя, когда сознание и память начали возвращаться к Линь, она узнала, что добрый американский Санта Клаус решил таким образом поздравить свободолюбивый вьетнамский народ с великим христианским праздником – Рождеством.
Именно под таким названием - «рождественские бомбардировки» - вошла в историю стратегическая операция американских военно-воздушных сил «Linebacker II». Начавшаяся ранним утром 19 декабря 1972 года по личному распоряжению Ричарда Милхауза Никсона (Richard Milhous Nixon)   - 37-го Президента Соединенных Штатов Америки, она продолжалась ровно двенадцать дней - до 31 декабря.
Со свойственной американцам циничной деловитостью и пунктуальностью, все детали операции  были продуманы до мелочей, включая дату завершения бомбардировок. Последние аккорды этой чудовищной симфонии прозвучали crescendo и внезапно оборвались ровно в канун нового 1973 года. 
По какому-то извращенному, дьявольскому замыслу американцы решили передать последний смертельный привет уходящего года этому не желающему покоряться народу.  И постараться успеть к празднично сервированному новогоднему столу.
За эти двенадцать дней было совершено более семисот боевых вылетов, сброшено более 15 тысяч бомб на жилые кварталы крупных городов, включая Ханой, Хайфон и их пригороды. Бомбардировкам подверглись также промышленные предприятия,  электростанции, железные дороги и другие важные объекты транспортной инфраструктуры.
Американцы во время операции широко использовали апробированный и «хорошо» зарекомендовавший себя метод ковровых бомбардировок, суть которого заключалась в неприцельном бомбометании по площадям с использованием большого количества зажигательных бомб.
При ковровом бомбометании, как правило, достигался эффект огненного смерча, когда разрозненные очаги возгорания, возникшие после взрывов, под действием даже несильного ветра  сливались в огромный всепоглощающий костер.
Излишне говорить о том, что всё живое превращалось в пепел в этом адском пекле. В течение двенадцати дней погибли десятки тысяч человек. Но об этом Линь узнает много позже.

                * * *

Юное, легкое как перышко тело,  молнией метнулось в  направлении дома.  Через мгновение Линь взлетела по ступенькам, ведущим в спальню...
Все остальное было покрыто темным покрывалом забвения.

Отбомбившись по машиностроительному заводу, бомбардировщики не исчерпали весь боезапас и, совершая над поселком противозенитный маневр, перед закрытием бомбовых люков  сбросили остаток бомб на жилые дома. Одна из бомб упала в соседний двор, метрах в пятидесяти-шестидесяти от жилища Куана и Линь.
Чудовищной силы взрыв в мгновение снес их дом. Взрывной волной Линь отбросило на несколько метров, в скопление невысоких густых заботливо постриженных кустов, росших неподалеку от входа.
Рухнувшие стены и накрывшая их крыша заполыхали сразу в нескольких местах. Мелкие - почти микроскопические капли напалма - густо оросили одежду Линь, потерявшей сознание.  Попали на ее лицо и открытые части тела. 
К моменту прибытия пожарного расчета  легкие хлопковые брюки Линь и её блузка тлели в нескольких местах. Бурые пятна тлеющей одежды,   расползаясь вширь, источали сладковатый запах обожженной плоти, смешанный с едкой гарью тлеющего текстиля. 
Руки, шея и лицо Линь были покрыты мелкими язвами.  Самое страшное зрелище представляли ее закрытые глаза. На веки и в глазные впадины, по всей видимости, попали наиболее крупные капли горящей массы.  На месте глаз сплошь была - спекшаяся и обгорелая кожа.
Развалины дома с погребенными  под ними любимыми людьми полыхали большим и дымным костром. Всего этого Линь не видела…


Госпиталь.

В госпитале Линь пришла в сознание через несколько часов. Память не возвращалась к ней несколько месяцев.
На двенадцатой неделе после трагедии консилиум врачей принял решение прервать беременность по медицинским показаниям. Так была разорвана последняя нить, связывавшая ее с Куаном и прошлой жизнью.

Потянулась бесконечная череда больничных дней. Несколько попыток офтальмологов вернуть зрение закончились безрезультатно, слишком сильными были ожоги глаз.
Один день сменялся другим, месяц следовал за месяцем. На исходе восьмого месяца, где-то в конце августа 1973 года память понемногу начала возвращаться.
Пожалуй, первое, что вспомнила Линь, был родной голос мамы. Узнав о случившемся несчастье, мама неотступно провела две или три недели у кровати обмотанной бинтами Линь. Потом на семейном совете единодушно решили: учитывая неблизкое расстояние до госпиталя, маме нужно попытаться устроиться туда санитаркой, чтобы быть рядом  с раненой дочерью. Дом и отец остались  на попечении Тху – старшей сестры Линь.

Наступили самые страшные дни в её короткой еще жизни. Единственное, о чем она могла думать - как дальше жить и стоит ли вообще жить.
Первые месяцы врачи предполагали, что в результате тяжелой контузии произошли необратимые изменения головного мозга и амнезия - полная потеря памяти.
Администрация госпиталя то ли из жалости к молоденькой девушке, пережившей  тяжелые утраты и искусственное прерывание беременности, то ли по достоинству ценя неброскую, но  самоотверженную работу её матери, не торопила их с выпиской. 
В начале октября, когда стало понятно, что чуда не произойдет, и зрение вернуть не удастся, родители забрали дочь домой. 

Все возвращается на круги своя. Завершился и этот, не очень продолжительный, поначалу счастливый, но оказавшийся полным трагизма круг жизни Линь. Наступил новый этап в ее судьбе. Этап, которого она совсем не желала.

Больше всего Линь сожалела о том, что ей не хватило какого-то мгновения, чтобы добежать до спальни и принять смерть вместе с Куаном и детьми.
Бессильная что-либо изменить, Линь лишь стонала и  беззвучно кричала от горя.  Плакала бесконечными ночами. Вся её жизнь превратилась в одну сплошную темную ночь.
Удивительное дело - глаза… Сожженные, они утратили способность видеть окружающий мир. Но не потеряли способности горько плакать. Слезы, словно в детстве, когда Линь не могла поделить единственную куклу с сестрой, обильно текли по её щекам. Сплошь покрытым рубцами и тонкой розоватой кожей,  появившейся на месте ожогов.


Отчий дом.

Сестра Тху (по-вьетнамски – осень), наверное, - самый близкий после мамы человек.
И всё тот же символизм в именах. Тху-Линь,  осень-весна. Во вьетнамской культурной традиции со словом осень не связано представление об увядании природы или о жизни, движущейся к своему закату. Осень во Вьетнаме такой же яркий, многоцветный и щедрый сезон, как  любой другой. Там, времена года – лишь календарная условность.
 
Сколько Линь себя помнила, всегда рядом была сестренка Тху. Маленькая воспитательница, рядом с которой крошка Линь сделала свои первые шаги. Главная подруга её детских игр. Единственная наперсница, с которой Линь могла обсуждать любые вопросы.
Ко времени выписки Линь из госпиталя, Тху  уже несколько лет была замужем. Три года она провела вместе с мужем в партизанском отряде. Стойко переносила все тяготы и невзгоды мужской партизанской жизни - тропические инфекционные болезни,  бесконечную канонаду минометных обстрелов, десятки  авианалетов, скудное питание, недостаток чистой воды и медикаментов.
Район дислокации их партизанского отряда несколько раз подвергался  обработке с воздуха патентованным творением научной мысли. Предельно «гуманным», потому любимым и активно используемым американцами во вьетнамской войне: Агентом Оранж  (Agent Orange). Так называлась смесь синтетических дефолиантов и гербицидов. 
Название произошло, благодаря цвету бочек, в которых транспортировались дефолианты. Бочки были покрашены в оранжевый цвет. Вещество – белый порошок - содержало значительные концентрации диоксинов, которые, накапливаясь в организмах людей и животных, вызывали у них рак и генетические мутации.
По данным американских источников – вероятно, сильно заниженным - за десять лет войны (в период с 1961 по 1971 годы) около 14% территории Вьетнама было подвергнуто обработке этим ядом в рамках программы по уничтожению растительности «Ranch Hand». После опадания листвы, партизанам было сложно скрываться в джунглях.   Во Вьетнаме было использовано от 50 до 80 миллионов литров этого вещества. Отравлению диоксинами подверглись более трех миллионов вьетнамцев. Более одного миллиона стали наследственными инвалидами.
Во время одного из минометных обстрелов муж Тху был смертельно ранен. К тому времени она была на пятом месяце беременности. Командование партизанского отряда отправило её домой.

* * *

В обстоятельствах, полных невзгод, семья снова собралась вместе. Через очень короткое время после выписки Линь из госпиталя   на свет появился их общий любимец  - племянник Куи.
Куи, по-вьетнамски значит – Драгоценный.   Действительно - драгоценный. Последняя и драгоценная надежда на продолжение едва не иссякшего рода. 
Так, примерно в совпадающий биологический срок, Линь вместо третьего   ребенка получила племянника, которого приняла и полюбила всем сердцем. Родная кровь.
 
Холодная и загадочная ирония судьбы явила необъяснимый парадокс: в её любви к племяннику было слишком много острой, почти нестерпимой боли. 
Хотя… любовь и боль часто идут бок о бок.
Боль была связана с воспоминанием о собственных погибших детях. И грустью о не успевшем родиться младенце.
Она на всю оставшуюся жизнь запомнила  первое прикосновение к малышу Куи. Когда его, свободно укутанного в легкую хлопковую ткань, передали в томящиеся грустным нетерпением нежные руки тетушки Линь.
Глаза ничего не видели. Но её осязание и обоняние видели малыша  своим особым внутренним зрением.
Она  ощутила мягкое шелковистое прикосновение выбившейся из свободного полотна детской ножки.
Что за дивный, незабываемый запах невинного младенца вдохнула Линь!
 
Природа еще  не дала миру великого поэта, который смог бы извлечь из своей лиры никому неведомые слова. Слова о том, как пахнет невинный младенец.
Если бы ангелы имели плоть - они, вероятно, источали бы запах, сходный с запахом младенца. Самый гениальный парфюмер наверняка упустил бы несколько важных нот, задумай он сотворить этот запах.
В нем можно различить многое.  Едва заметную терпкость тучных пшеничных нив, мерно покачивающихся под легкими дуновениями приморского ветра. Теплый аромат чуть покрытых испариной, только пробившихся на его голове волосиков. Особенно нежный там, где беззвучно пульсирует уязвимый родничок – символ  чистоты, безгрешности и беззащитности. Легкий акцент пронизанного солнцем и синевой хрустального горного воздуха. И… ни с чем несравнимый, сладковатый дух трепетного и ждущего материнского сосца, полного молока и святой тайной связи.
 
Тетушка Линь приняла в свои руки эту новую жизнь. Нежно склонила своё лицо к виску спящего младенца. И одним осторожным, неглубоким вдохом вобрала в себя его образ, запомнила и полюбила на всю жизнь.

Пройдет еще много лет, прежде чем они останутся вдвоем на всем белом свете - тетушка Линь и Куи.

       * * *

Пока он рос, превратившись сначала в бойкого озорного мальчика, потом в застенчивого юношу,    закончилась, казавшаяся вечной, ненавистная война. 
В собственной семье потери продолжались.
Первым тихо ушел отец, надорвавшись непрестанным крестьянским трудом. Затем быстро, в одночасье, угасла сестренка Тху. Угасла раньше срока, как и тысячи неведомых им людей. Людей, рано повзрослевших и рано состарившихся в долгие и тяжкие годы войны.  Людей с разбитыми судьбами, растерявших здоровье и тягу к жизни в непрестанной борьбе за эту жизнь.
Врачи диагностировали у Тху метастазы и запущенную, неоперабельную стадию болезни. Трудно судить о том, что было истинной причиной её скорого ухода. Вероятнее всего - подорванное перенесенными в партизанском отряде болезнями  здоровье и  запоздалым эхом напомнили о себе мерные звуки американских самолетов, методично обрабатывающих смертоносным белым порошком тропические леса.  Уничтожая и уродуя  всё живое – людей, растения, животных и птиц.

В калейдоскопе нелегкой жизни малыш Куи стал совсем взрослым. Сначала он окончил школу, потом - фельдшерское училище в соседнем уездном городе. Все годы его детства и взросления тетушка Линь испытывала к нему подлинно материнские чувства.   
Она навсегда запомнила, когда он неожиданно и не вполне отчетливо впервые произнес ее имя.  Запомнила день, когда его всей семьей собирали в школу. Помнила время, когда он в первый школьный год научился из разрозненных букв составлять слова и предложения.
Она искренне радовалась его школьным успехам и всегда гордилась малышом.
Куи оказался страстным книгочеем. Уже в ранние школьные годы он любил после уроков присесть в тени небольшой веранды  рядом  с тетушкой Линь. И часами читал ей книги. Сначала детские, а вскоре и все книги, которые можно было найти в небогатой школьной библиотеке, у учителей и друзей.  Для Линь это были незабываемые часы. Чувство нежности и благодарности наполняло её сердце - славный добрый мальчик!
Эти долгие часы совместного чтения не только привносили краски в монотонную жизнь Линь, но скрепляли новыми узелками  и без того прочную внутреннюю связь между ними.
Решение Куи выучиться на  фельдшера, было продиктовано   желанием заботиться о стареющих родных женщинах, оставшихся под его мужской защитой и попечением.
 
Во время учебы в уездном городе он познакомился с Май – молоденькой трудолюбивой девушкой, работавшей швеей на небольшой фабрике. Практически сразу после окончания училища он привел Май в свой дом. К тому времени в живых остались только совсем старенькая бабушка и любимая тетушка Линь.
Через два года подошла безжалостная скорбная очередь и к самой старшей из них: у Линь не стало мамы, у Куи - бабушки.
Так, они стали жить втроем: Куи с Май и тетушка Линь.
Молодые с первых дней совместной жизни хотели детей, много детей.
Подержать на коленях внуков на закате своей жизни мечтала и тетушка Линь.

К несчастью, три первые беременности Май закончились одинаково печально - словно, по какой-то зловещей кальке.
На десятой-двенадцатой неделе внезапно, казалось бы, без всякой причины, у неё начинались тошнота и головокружения, затем нарастающие спазмы в нижней части живота. Спазмы в течение нескольких дней сопровождались слабыми кровотечениями.   Напоследок – из неё выходил сгусток крови с небольшим кусочком мертвой плоти.
Врачи называли это мудреными словами: самопроизвольное прерывание беременности.  Куи – более понятным словом - выкидыш.
Каждый раз после этого на Май накатывалась палитра горьких чувств, среди которых преобладали - разочарование и молчаливый скорбный вопрос - почему у меня, почему у нас?

Тетушка Линь имела верный ответ и на этот вопрос. Его подсказывало особое, дремлющее у зрячих людей,  обостренное внутреннее зрение, позволяющее заглянуть за горизонт обыденной жизни.
Видимо, признавая свою вину за все пережитые испытания, судьба  пожаловала ей  этот дар.
Ответ мудрой женщины не был подтвержден цифрами и фактами статистики - как впоследствии сделал гинеколог из центральной уездной больницы. Оказывается, в трех случаях из четырех причиной выкидыша являются генетические нарушения у плода, вызванные мутациями в половых клетках родителей под влиянием  вредных факторов внешней среды. 
Тетушка Линь знала точно причину этих мутаций - страшный белый порошок с коротким, как два сухих выстрела из пистолета, названием - «Agent Orange». Этот порошок продолжал и через тридцать лет собирать обильный урожай с хорошо удобренной почвы.

В первый весенний месяц 2001 года судьба, наконец,  сжалилась над ними - у Май и Куи родилась хрупкая ясноглазая девочка. С таким же чудесным, непередаваемым запахом невинного младенца.
Споров и сомнений  относительно имени не было.  Её назвали в память умершей бабушки: Тху – Осень.
Все возвращается на круги своя. Жизненный цикл снова повторился: Линь и Тху. Только в другом порядке: Тху и Линь. 
Тху – Линь. Их разделяет пропасть прожитых лет. На Востоке – занимающаяся заря новой жизни. На Западе, закате жизни - полная жестоких испытаний судьба.


11 сентября 2001 года

В тот день, не так давно наступившей осени, с самого утра было как-то по- особенному  душно. После полудня с юго-востока на горизонте появились первые тяжелые дождевые облака. В запахе воздуха чувствовалось приближение грозы. Тетушка Линь давно научилась по незаметным для окружающих признакам предощущать резкие изменения погоды.
Малютка Тху  – полугодовалая дочка племянника Куи - тихо посапывала в маленькой низенькой кроватке с дугообразными салазками. Тетушка Линь мерно покачивала её, сидя на циновке в тени навеса, и тихонько напевала какую-то  нежную мелодию.
Малыш Куи – для тетушки Линь он навсегда останется малышом - заметно позже обычного вернулся с работы. На секунду зашел в дом. Вышел и немедленно направился к тетушке Линь, держа в руках транзисторный радиоприемник. С улыбкой посмотрел на спящую дочь. Присел рядом с детской кроваткой. Нежно и с благодарностью погладил своей ладонью сухую морщинистую руку тетушки Линь.  Стал вместе с ней - в такт - покачивать легкую детскую кроватку.  Включил радиоприемник.

Диктор одного из центральных радиоканалов взволнованным голосом читал свежую сводку новостей. Новостей из Нью-Йорка.
Тетушка Линь долго и внимательно прислушивалась к голосу диктора, стараясь понять содержание слов. Спустя какое-то время до неё дошел смысл сказанного.
Она глубоко и прерывисто  вздохнула.
Две печальные слезинки медленно скатились по розовато-перламутровым от давних ожогов щекам.   Короткая, едва заметная горестная улыбка промелькнула и растаяла на её губах.
На быстро потемневшем небосводе над недалекими холмами медленно и тяжело поднималась стареющая, идущая на убыль Луна.




К тому, кто обижает безвинного человека, чистого и безупречного человека, именно к такому возвращается зло, как тончайшая пыль, брошенная против ветра.


ДХАММАПАДА
(Книга изречений Будды Сакьямуни)

изречение 12









Казуко

(Япония)

Вторая новелла



Дом

Казуко и Хироши жили в  доме, построенном более тридцати лет назад. В районе, который находился в те далекие годы на одной из окраин города. Место располагалось у подножья самого высокого из холмов, вокруг которых с незапамятных времен возник и ширился город.  Район заметно возвышался над остальной частью города.
С  балкона их уютной квартиры, оставшейся от родителей Казуко, открывался чудный вид на залив.  Широкая полоса синеющего до самого горизонта моря.
Слева, чуть наискосок, почти полностью просматривался огромный порт. Сотни высоченных  кранов, с большого расстояния казавшиеся маленькими кузнечиками, день и ночь творили свою непрестанную работу, подсвеченные в темное время суток яркими огнями.
На рейде, перед  портом, в замысловато организованном хаосе толпились десятки судов - больших и еле заметных издали.
У причальных стенок были хорошо различимы изящные надстройки и щеголевато наклоненные трубы  многопалубных океанских  лайнеров, причудливый такелаж колоссальных размеров танкеров и контейнеровозов. Всё, что располагалось ниже надстроек, мачт и труб – силуэты корпусов стоящих у причалов судов - сливалось в сплошные разноцветные линии.
Несколько раз в день, насытившись топливом, водой и провиантом, загрузив на свой борт тысячи разноплеменных пассажиров,  порт с царственным достоинством покидали океанские лайнеры. Шедевры неземной красоты, плод человеческого гения, сотворенные по божественным  лекалам.
 
Особенно впечатляющим бывает выход океанского лайнера из порта в вечерних сумерках, когда Геката – богиня ночи, уже успела достать из укромного тайника густо вытканное  яркими звездами черное покрывало небосвода и начала медленно расправлять его в своих руках. 
В какой-то момент, известный одному Гефесту – богу огня,  дружно зажигается  всё освещение на мачтах, надстройках и палубах. И, кажется издали, что  сверкающий рукотворный остров  нехотя отрывается от берега,  медленно и задумчиво уходит вдаль,  постепенно скрываясь за горизонтом.
Боги  благоволят этим величественным плавучим островам. 
Гелиос – бог Солнца, весело  поигрывая своими лучами на лаковых обводах корпуса и надстройках, ласково греет лайнер и всё живое на его  палубах.
Сестра его Селена – богиня Луны, в малооблачную  непроглядную ночь высвечивает на водной поверхности лунную дорожку, не давая судну сбиться с верного курса на бескрайних океанских просторах.
Даже дикий и гневливый Нептун – бог морей и брат Зевса, в нескончаемом вечном споре с Бореем – бурным, северным ветром - даже они щадят своих любимцев.
При самом сильном ветре и многоэтажной штормовой волне, когда море и небо сливаются в яростном, кипящем и пенящемся экстазе, грозные боги оставляют охранную зону покоя вокруг стремящегося к берегу лайнера.
Он идет, натужно подрагивая своим совершенным телом. Режет острым форштевнем плоть беснующихся  волн, едва откликаясь легким креном на завывания ветра и стоны волн.
И видят восхищенные боги, что нет у неутомимого океанского путника ни страха, ни сомнений.


Прямо и по правую руку от дома, насколько хватает глаз, видны  спускающиеся к  берегу залива холмы, на которых веками строился Старый город. Повсюду, вплоть до самой набережной, темнеют силуэты компактных невысоких зданий с заботливо ухоженными редкими деревьями среди аккуратно постриженных газонов и цветущих кустов. 
Слева, до самых границ порта, непрестанно растет ввысь и ширится новый город, совсем не похожий на теплый и уютный Старый.
Большой человеческий муравейник. Подобно заброшенному саду с неухоженными деревьями и кустами, он засажен бесформенными, стремящимися в небо башнями;  стянут причудливым переплетением мостов, туннелей и развязок дорог; заполнен огромными уродливыми коробками гипермаркетов, многоэтажных парковок и  безликих офисных зданий; пронизан чередой   бесчисленных остановок.
В сторону того - нового города - Казуко и Хироши  старались без особой надобности не смотреть. И никогда не говорили о нем. Так и не смогли привыкнуть за полтора года к его виду.
Невероятно – прошло полтора года, как они после выхода на пенсию покинули Хиросиму, в которой прожили всю жизнь. И поселились в этом приморском городе.
С ним не связаны страшные воспоминания.  Здесь можно забыться и спокойно жить. Только вот…
 
* * *

Всю последнюю неделю Казуко чувствовала себя неважно. Она привыкла за долгие годы болезни к постоянной слабости и головокружениям. Обычно голова особенно сильно кружилась, когда нужно было вставать и выпрямляться. Пришлось научиться делать это медленно и осторожно.  Врачи на простом и понятном языке объяснили, что в этот момент кровь отливается от головного мозга.
Но вот уже в течение нескольких месяцев головокружения вызывались и другими причинами. Например, при повороте головы, сидя на диванчике или в кресле.  Даже, переворачиваясь в постели на бок, она едва не теряла сознание.
Возникало ощущение, что твердь уходит из-под неё, всё вокруг внезапно накрывает черная пелена, а ноги по замысловатой дуге улетают куда-то ввысь.   
Наибольшее беспокойство вызывала собственная память.  Порой Казуко часами не могла вспомнить имя любимого мужа Хироши, с которым прожила душа в душу вот уже тридцать два года… 
Нет, всё-таки, наверное, тридцать шесть лет. Или, может быть, и все сорок?  Впрочем, нужно посмотреть документы в заветной шкатулке, чтобы точно вспомнить год свадьбы.
В такие моменты она молча, с виноватой улыбкой, смотрела на мужа.

Прошедшая неделя принесла новые испытания. Внезапно начались боли в суставах. Поначалу стало трудно передвигаться по квартире. Боли постепенно обострялись и, спустя несколько дней, возникло ощущение, что все кости сжимают какие-то мудреные инквизиторские тиски.
Болело всё: голова, руки, ноги, позвоночник, челюсти. Даже ребра, казалось, были проколоты тысячами раскаленных иголок. Ей не хотелось ни спать, ни есть, ни разговаривать.
Даже дышать не хотелось, потому что  это вызывало боль.
Печальный Хироши не отходил от Казуко. Видя как она страдает, он и себе не находил места. Молча сидел в кресле рядом с лежавшей в постели осунувшейся женой и осторожно держал в своих руках её сухую горячую ладонь.
Все эти дни Казуко тихим, но  решительным голосом отказывалась от  неотложной медицинской помощи.
Так уж у них повелось в семье - делать что-либо, вопреки желанию супруга, было не принято.


11 сентября 2001 года

В тот день боль победила. В очередной раз, задавая вопрос о враче  заботливым и ласковым  тоном, Хироши и не надеялся на её согласие. К его радости, Казуко на мгновение утвердительно прикрыла усталые веки. 
Врач приехал к исходу дня. На улице смеркалось.  Внимательно выслушав жалобы пациентки, доктор тщательно изучил историю её болезни в своем портативном компьютере.
Затем задал дополнительные вопросы, провел стандартный осмотр и измерения: пульс, температура, давление, реакция зрачков на свет, состояние наружного кожного покрова, посмотрел горло, послушал легкие и сердце.
Многочисленные вопросы и осмотр окончательно обессилели Казуко.
Расстроенный Хироши с  грустью и надеждой смотрел на доктора и на бледную как полотно жену.
Закончив осмотр, доктор сказал, что в ближайшее время, если не произойдет заметных улучшений, потребуется госпитализация и углубленное медицинское обследование в условиях стационара. Выписал лекарства приблизительно на неделю-полторы домашнего лечения. Перед  самым уходом сделал Казуко инъекцию обезболивающего и успокоительного для снятия острого болевого синдрома.


Весна-лето 1945 года, Хиросима

Несколько месяцев назад Казуко исполнилось пять лет. Уже потом, став взрослой и прочитав гору книг о Второй мировой войне и посмотрев десятки кинофильмов, так или иначе связанных с историей Японии  начала сороковых годов, она силилась и не могла  вспомнить, что же такого ужасного было в той далекой детской жизни.

Видимо, это свойство человеческой натуры - забывать всё неприятное, сохраняя в памяти позитивные и полезные знания.  Будь по-другому, людской род мог бы замкнуть свой собственный эволюционный круг: ожесточиться, выродиться и возвратиться в первоначальное, дикое состояние. Трудно представить себе прогресс и поступательное движение огромных масс людей, зацикленных на памяти о смерти, горе и страданиях.

Детская память еще более эластична и избирательна, чем память взрослого человека. Не отягощенная суровым жизненным опытом, она откладывает в свои надежные кладовые по преимуществу  яркие, приятные и отличающиеся новизной события прожитых дней. 
Память Казуко упорно и настойчиво рисовала ей радостные картинки из детства. Улыбающееся и любящее  лицо мамы. Шумные детские игры с братом и маленькой сестренкой. Цветущие розовым кипением ветви сакуры на фоне прозрачного голубого неба.
На всю жизнь она запомнила один из воскресных походов в соседний парк.
За несколько месяцев до того ужасного дня зацвела сакура. Они пошли всей семьей любоваться этим чудом природы. Кругом, в молитвенной тишине, сидели и стояли сотни совершенно незнакомых людей.  На их одухотворенных лицах и в прекрасных глазах светилась… 
Трудно сказать: радостная грусть или грустная радость. Оксюморон, парадокс состояния и чувств, теза и антитеза.
Потом, много лет спустя, она поймет, что ритуал любования цветущей сакурой – не только и не столько дань многовековой традиции  и сугубо эстетическое явление. Это - мощная  объединяющая сила. Сила, сплавляющая воедино и семью, и незнакомых людей, и весь народ.

Мельчайшие детали той цветущей сакуры до сих пор, как живые, стоят перед её глазами. Словно на огромном холсте, выполненном талантливым и скрупулезным в деталях художником. 
Впрочем, какой художник может сравниться в таланте с великой природой?   Природа сотворила гениальными, выверенными мазками дивные живые цветки. Она же преподнесла людям щедрый дар памяти.
 
Сакура – один из главных символов японской культуры и символ стойкости. Об этом Казуко  узнает тоже, спустя годы. В тот день она спросила у родителей, почему на ветках сакуры так много цветов и совсем нет листьев. На это отец, улыбнувшись, ответил:
- Для того, милая, чтобы каждый японец помнил, что жизнь полна испытаний.
В ту далекую весну она не поняла всей глубины и метафоричности слов отца.
 
А еще из детских видений ей запомнилась вода, много воды. Казалось бы, куда ни пойдешь, куда ни бросишь взгляд, везде были реки и протоки.
Слово Хиросима по-японски означает «широкий остров». Город расположен на шести островах в устье реки Ота – одной из самых красивых и любимых японцами. Река Ота, встретившись с городом, сразу, почти в самом его начале, последовательно расходится по городу четырьмя широкими рукавами, каждый из которых имеет собственное имя: Ота, Кёбаси, Тэмма и Мотоясу.
Во времена описываемых событий все острова, образующие город, были связаны между собой восемью десятками мостов.  Трудно представить себе пешую прогулку или велосипедную поездку  продолжительностью более десяти минут, во время которой можно было бы избежать встречи с водой.


6 августа 1945 года, Хиросима

Утро понедельника, изменившего жизнь всей планеты, для Казуко началось ничем не примечательно. Как и череда всех прошедших дней её короткой жизни.
Луч яркого, занимающегося на востоке утреннего солнца - сквозь щель в неплотно прикрытых ставнях детской комнаты - поначалу появился высоко на стене, почти под потолком. Затем, медленно спускаясь каллиграфически выписанной прямой линией с неуловимой кривизной, о существовании которой достоверно известно только математикам и астрономам.
Разрезал надвое стоящий у стены легкий столик – хабузай. Затем, ускоряя свой ход, прочертил ровную линию по циновкам, лежащим на полу. И, наконец, лишая утренние сумерки последних тайн ночи, добрался до футона (традиционной японской кровати) Казуко.
Радостный, пробежав по легкому покрывалу,  игриво осветил своим животворящим светом её лицо и слегка подрагивающие, всё ещё закрытые веки.
Сон прошел сразу.  Утренняя Нега силилась удержать девочку в постели хотя бы несколько лишних мгновений. 
Казуко и не думала сопротивляться желанию одной из любимых наложниц Морфея.   Вставать не хотелось. Из кухни доносились редкие, еле слышные постукивания посуды.
Начиналась новая неделя.
Мама готовила завтрак. Нужно было проводить мужа на работу, собрать и отвести девятилетнего Исаму в школу, Казуко - в садик.
Несмотря на недавно начавшиеся школьные каникулы*, Исаму два или три раза в неделю посещал дополнительные занятия по японскому языку. Ему не очень давалось «кунъёми» - чтение исконных японских слов, к которым по смыслу подобраны китайские иероглифы.   Двухлетняя Хироко в садик еще не ходила и оставалась дома с мамой. *  (прим.  автора) В японских школах учебный год состоит из трех триместров. В большинстве из них первый триместр начинается 6 апреля в пору цветения сакуры и длится до 20 июля. Затем наступают самые длинные в году летние каникулы, которые заканчиваются 1 сентября.




Осторожно  отворив дверь, папа подошел к  спавшему сыну и лежавшей с закрытыми глазами Казуко.   Поочередно прикоснулся к ним и ласковым негромким голосом, чтобы не испугать спящих  детей, произнес: «Пора вставать!». Было около семи часов утра.

Прошло не более пяти минут.  Родители внезапно вошли в комнату и привычными движениями  начали поспешно и молча собирать детей. Малышка Хироко, которая еще спала, начала было капризничать. Пока мама успокаивала её, отец  коротко объяснил старшим детям: «Воздушная тревога!».
Последовательность действий при объявлении тревоги всем жителям Японии была хорошо известна и отработана до автоматизма во время многочисленных тренировок и реальных налетов вражеской авиации. 

Быстро, без всякой суеты, одев детей, они захватили давно собранный дежурный чемоданчик с самыми необходимыми вещами и в три-четыре минуты добрались до бомбоубежища, предназначенного для жителей их квартала. Уверенно спустились в подвал, прошли в нужное помещение и заняли предназначенные для них места.  Во всем была видна совершенная японская организация.

Накануне вечером, незадолго до полуночи, они уже проделывали знакомый маршрут к бомбоубежищу. К счастью, в тот раз появившаяся над городом большая группа вражеских бомбардировщиков почему-то не стала бомбить город.
Такая уловка была прописана в изуверском плане американских стратегов: жители города и средства ПВО должны ослабить бдительность перед главной бомбардировкой. Не продлившись и часа, полуночная тревога завершилась так же внезапно, как и началась.
Утренний сценарий был похож на ночной: спустя час, около 08.00, прозвучал сигнал отбоя. Семья вернулась домой. Отец наскоро перекусил успевшим остыть завтраком. В это время мама помогла дочкам умыться и вытереть их мокрые личики. Перед уходом на работу папа ласково потрепал по плечу Исаму и пожелал ему успехов в школе, поцеловал жену и девочек.  Последнее, что запомнила Казуко из  той  далекой и казавшейся нереальной жизни:  нежные руки мамы, ласково приглаживающие ее непослушные черные волосы. 
Сколько времени минуло прежде чем пришло осознание, что случилось непоправимое, Казуко даже не представляла. Вероятно, годы. С каждым новым днем, месяцем и годом она узнавала всё новые и новые подробности того страшного дня, изломавшего её судьбу.

                * * *

6 августа 1945 в  02.45 ночи по местному (что соответствовало 01.45 токийского) времени американский бомбардировщик В-29 с бортовым наименованием «Энола Гей» (Enola Gay) вылетел с американской авиабазы на острове Тиниан, входящим в архипелаг Марианских островов в направлении Японии.
Расстояние до пункта назначения превышало 2 тысячи километров.  Около шести часов полетного времени.
Накануне, 5 августа,  этот самолет был назван тридцатилетним полковником Полом Уорфилдом Тиббетсом-младшим (Paul Warfield Tibbets, Jr.) именем своей матери. Полковник – командир элитного 509-го смешанного авиационного полка, специально сформированного для осуществления атомного проекта, являлся одновременно и пилотом боевой машины, которой было суждено войти в анналы   одного из самых жутких событий  мировой истории.   

Когда основные данные об этой операции и имена  главных участников стали общедоступными, Казуко временами задавала себе вопрос: многие ли матери обрадовались бы такой сомнительной чести – быть увековеченной в имени дьявольской машины, в считанные секунды испепелившей десятки тысяч человек и принесшей горе и страдания  миллионам в последующие десятилетия?

Ответ был очевиден: наверное, таких женщин немало в стране, где матери способны давать столь странные имена собственным, только что родившимся детям. Слово «Warfield» по-английски означает – «Поле Битвы».

Яблоко от яблони недалеко падает. Люди со здоровой психикой по менее трагическому поводу могли бы пошутить и иронично заметить: сынок, что касается имени,  перещеголял собственную мамашу и отплатил ей тройной ценой.

Трагедия состоит в том, что там - за океаном,  большинство граждан до сих пор гордится этой страницей своей истории. А право увидеть своё имя на фюзеляже военного самолета или на борту боевого корабля у них считается – huge honor and privilege – огромной честью и привилегией. Не важно, сколько людей было или будет загублено этими самолетом и кораблем.

О деталях той операции Казуко узнавала постепенно, крупица за крупицей, по мере того, как правительственные учреждения США, снимали гриф секретности с этой «героической» страницы своей истории.

Полковник Пол Тиббетс считался одним из лучших пилотов в военно-воздушных силах США. Какое-то время в годы войны он даже был личным пилотом у будущего 34-го президента США генерала Дуайта Дэвида Эйзенхауэра, который командовал вооруженными силами США и союзников в Северной Африке и Италии. А после Тегеранской конференции стал Верховным главнокомандующим экспедиционными силами, вступившими в войну на европейском  театре военных действий в ходе их высадки в Нормандии.
Бомбардировщик «Энола Гей» с полковником Тиббетсом за штурвалом и атомной бомбой «Малыш» (Little Boy) на борту вылетел в составе боевой групп из семи самолетов.
В группу входили: запасной самолет «Совершенно Секретно» (Top Secret), три самолета-разведчика и два самолета технического и визуального контроля. Основной задачей самолетов-разведчиков была  разведка погоды над целями, прежде всего – определение состояния облачного покрова.  А также разведка сил и средств противовоздушной обороны противника.  Последние два самолета предназначались для инструментального контроля и фотографирования результатов первого в истории человечества практического ядерного бомбометания по реальной цели на территории противника.

Главной целью была выбрана Хиросима. Запасными, в случае облачной погоды или противодействия системы ПВО, являлись города Кокура и Нагасаки. Самолеты-разведчики, направленные к  Нагасаки и Кокуре, сообщили о  сплошной облачности над этими городами.
Командир третьего разведчика передал флагману закодированный сигнал: «Бомбометание по первой цели». По трагическому стечению обстоятельств, как раз в это время, именно над Хиросимой каким-то необъяснимым образом расчистился огромный просвет в сплошной облачности.

На дальних подходах основной группы к южной части Японии, примерно в 07.00 утра, система японских радаров дальнего предупреждения обнаружила приближение нескольких вражеских самолетов. Во многих городах Южной Японии, включая Хиросиму, немедленно была объявлена воздушная тревога.
 
Около 08.00 часов на основании доклада боевого расчета радара в Хиросиме, определившего, что к городу приближаются всего три американских самолета, воздушная тревога была отменена. Учитывая острый дефицит топлива, в особенности - авиационного керосина -  в конце войны, самолеты-перехватчики японских ВВС при приближении небольших групп американских самолетов на перехват, как правило, не поднимались.  Полагая, что противник выполняет рутинный разведывательный полет.

После отбоя воздушной тревоги жители города, успокоившись, покинули бомбоубежища и направились по своим делам: кто на работу, кто домой. Но абсолютное большинство горожан, только что вышедших из подвалов бомбоубежищ, находились на улицах. Это предопределило огромное число жертв, несмотря на то, что к августу 1945 года население Хиросимы едва ли насчитывало четверть миллиона человек. Будь оно около 400 тысяч человек, как в начале войны, количество пострадавших было бы неизмеримо выше.

Ни о чем не подозревавшие люди шли по улицам города, кто-то находился внутри многочисленных зданий, заполонивших центральную часть города. Они  радовались тому, что так быстро и главное бескровно закончилась очередная воздушная тревога.
В 08.15  «Энола Гей», находясь на высоте более 9 тысяч метров, в условиях отличной видимости произвела прицельное бомбометание по центральной части города. 
«Малыш» весил 4 тонны, имел в длину более 3-х метров, диаметр составлял  71 сантиметр. Урановая бомба  нехотя отделился от самолета  и, ускоряя с каждым мгновением своё падение,  ринулась навстречу ни о чём не догадывающемуся городу. Инициирующее устройство было установлено на подрыв заряда на высоте 600 метров от поверхности земли. Время падения бомбы до подрыва составило менее одной минуты.
Взрыв раскатился тысячеголосым эхом.  Выделившаяся энергия соответствовала  подрыву 15-20 тысяч тонн тротила.
Как представить себе такой колоссальный объем обычного взрывчатого вещества? Например, в 500 килограммовой  авиационной бомбе, содержится порядка 200 кг тротила. Если с большой натяжкой предположить, что в стандартный железнодорожный 60-ти тонный вагон можно загрузить 120 таких  бомб, то потребуется 700 доверху наполненных вагонов, чтобы разместить в них 18 тысяч тонн тротила. Длина такого железнодорожного состава превысит десять километров.
 
Часы показывали 08.16.
Казалось, над городом разверзся ад, накрыв его огненным саркофагом. Радиус зоны сплошного поражения составил 1600  метров. На площади более десяти квадратных километров в центральной части города в одно мгновение  были сметены с лица земли  90%  зданий и сооружений. В адском пламени в первые секунды после взрыва десятки тысяч человек превратились в пепел. По разным оценкам, от семидесяти до ста тысяч человек погибли в течение первых пяти минут. Сложность точных подсчетов объясняется тем, что в конце войны в стране практически не существовало достоверной системы учета населения. Можно лишь предположить, что реальное число жертв бомбардировки было существенно выше.

               
                * * *


Их дом находился примерно в трех километрах от эпицентра взрыва. Каким чудом Казуко удалось уцелеть – непонятно.
И чудо  ли произошло на самом деле? Потом она часто задавалась этим вопросом. С годами нащупала что-то похожее на объяснение, некий созерцательно-философский, полуотстраненный ответ  в  духе восточной ментальности: «таково было предопределение судьбы; на твою долю выпало выдержать суровое испытание; жаловаться и гневаться нельзя; твоя миссия - достойно пройти предначертанный путь, несмотря на то, что ты – слабая телом женщина». Такой вот жесткий и бескомпромиссный смысловой ряд.

Как и почему она оказалась вне дома в момент взрыва Казуко не помнила.
Не помнила и того, как попала в уцелевшую на окраине города больницу.
Оглушенную, ничего не понимающую маленькую девочку с тонкими короткими следами от струек запекшейся крови на шее рядом с ушами, заметили лишь к вечеру следующего дня.  Она сидела на газоне рядом с кустом рододендрона,  бывшим еще вчера пышным и раскидистым. О его прекрасном прошлом лишь смутно напоминали густые ветви, в один миг лишившиеся листьев и нежных оранжевых воронкообразных цветов.
Всепожирающий огненный смерч не достиг пределов их дома, но чудовищной силы ударная волна  разметала все по соседству стоявшие  легкие сооружения и сорвала летнее убранство с деревьев и кустов.
Казуко застывшим взглядом смотрела по направлению, где когда-то высился их дом.  В душе ребенка не было ни горя, ни отчаяния.  Лишь сплошной мрак и темнота.

После нечеловеческого ужаса и полного хаоса первого дня, уже к утру вторника, организованные и дисциплинированные японцы начали приходить в себя. Их взору  открылись поистине апокалиптические картины.  Город перестал существовать. Оставшиеся наименованиями на географической карте, все шесть его островов  были завалены искореженными, тлеющими кучами разрушенных строений разных размеров, разбросанными в беспорядке по выжженной  земле. Повсюду виднелись обугленные останки людей, от которых в жаркий августовский день поднимался запах начинающегося тлена.


                * * *

В больнице впервые за прошедшие двое суток ей принесли  поесть.
Кушать Казуко не могла и не хотела. Один только вид  пищи вызывал у неё рвотные позывы. Очень хотелось  пить.
Заботливый персонал привел её в порядок. Больница была переполнена  пострадавшими, поэтому было не до купания пациентов. Её одежду заменили на больничную, сделали необходимые гигиенические процедуры, протерли влажными плотными хлопковыми салфетками  лицо, шею и руки.
 
Все попытки выяснить что-либо о ней, родителях, доме и родственниках закончились безрезультатно. Казуко никак не реагировала на вопросы персонала. Она их просто не слышала.
В последующие дни врачи прояснили ситуацию. У Казуко была сложная баротравма   среднего уха. Причиной была ударная волна. В результате резкого повышения внешнего атмосферного давления при взрыве обе барабанные перепонки не выдержали втягивания в среднее ухо, что привело к их разрыву.
Симптомами баротравмы уха и разрыва барабанной перепонки как раз и являются звон в ушах, тошнота и головокружение, снижение слуха, иногда до полной потери. Головокружением, видимо, объяснялась и её реакция на пищу.  Это был правильный диагноз врачей, никогда прежде не сталкивавшихся с лучевой болезнью.
Но об этом чуть позже.

Ближе к сентябрю звуки постепенно стали возвращаться к Казуко.
Словно ладони, накрепко сдавившие  уши,  начали медленно, по микрону,  ослаблять свой напор.
Вначале послышался неразличимый, еле заметный  шум. Некоторое время спустя в этом монотонном шуме, pochissimo piano (тихо-тихо, едва различимо) стали звучать первые, редкие и неуверенные ноты. 
Так в ранний предрассветный  час уходящей ночи просыпается дремучий лес. Лишь звук упавшей сухой ветки или нерешительный «чвирк»  потревоженной птицы изредка нарушают всеобщее забвение глубокого сна.
Постепенно великие исцеляющие силы природы справились и с этой бедой - слух  восстановился.
Вместе с первыми звуками стало проясняться и сознание Казуко.
Темень и мрак, накрывшие её, начали отступать.  Память тоже возвращалась. Она ясно, насколько это может сделать пятилетний ребенок, рассказала социальным работникам о своих родителях, доме,  брате и сестренке.  О дедушках и бабушках могла сказать только, что они очень хорошие и добрые. Прошлым летом всей семьей они последний раз навещали небольшой городок, в котором жили родители мамы и папы.

Эпицентр  взрыва пришелся на главную административную часть Хиросимы. Архивы муниципальных учреждений были безвозвратно потеряны.   Потребовались долгие месяцы и годы, чтобы пострадавшие люди разыскали свои семьи или  иногородних родственников. Некоторые, подобно Казуко не нашли родных никогда.  Прежде всего, малолетние дети, потерявшиеся в круговерти тех страшных  дней.

Слух и память стали постепенно восстанавливаться. Девочка временами тихонько плакала, повернувшись к стене, и звала свою маму. 
Она спрашивала у находившихся рядом   людей, когда мама заберет её домой. Взрослые пациенты и персонал больницы, зная о масштабах разрушений, могли лишь догадываться о судьбе родных Казуко.
Добрые и заботливые люди  старались найти для несчастного ребенка слова утешения, не желая лишать девочку последнего: веры и надежды.
-Потерпи, милая, не плачь. Твоя семья скоро найдет тебя.

Подобные слова сами по себе вселяли надежду, выстраиваясь в логический ряд, понятный даже ребенку.  Если моя семья скоро найдет меня, значит и мама, и папа, и Исаму, и малышка Хироко – все они ищут меня. Случилось что-то страшное –Казуко видела это страшное своими глазам - и я потерялась. Меня просто пока не смогли найти.

Время пребывания в больнице неуклонно приближалось к концу. Физическое состояние девочки было удовлетворительным и не вызывало особых опасений. Иногда, правда,  она жаловалась на сильные головные боли и головокружения. Невропатологу было очевидно, что пострадавший вестибулярный аппарат еще полностью не восстановился. Когда он просил Казуко подойти к нему с закрытыми глазами от входной двери – не более семи детских шагов – девочка шла неуверенно и заметно отклонялась в сторону. 
Причину головных болей врачи также связывали с баротравмой уха и не до конца восстановившимся  вестибулярным аппаратом.

Классическую симптоматику болезни вестибулярного аппарата нарушало только необъяснимая, беспричинная и обильная потливость ребенка. Октябрь приближался к своей середине. Нельзя было сказать, что на улице или в помещениях больницы было как-то особенно жарко. Обычная октябрьская погода. В это время года люди беспричинно не потеют.
Сегодня любой практикующий врач общего профиля, особенно получивший медицинское образование в Японии, собравшей колоссальный опыт в области радиологии, без запинки ответит,  что подобная симптоматика характерна для лучевой болезни средней тяжести.
В то далекое время медицина подобными знаниями не располагала.


* * *


Особую заботу и внимание к маленькой девочке проявляла доктор Фумико, сорокадвухлетняя невысокая миловидная женщина с ранней проседью в аккуратно постриженных волосах.  Ведущий оториноларинголог больницы, первый врач, который осмотрел девочку при поступлении.
После этого она старалась хотя бы один раз в день выкроить несколько минут, чтобы   навестить Казуко. Вначале ежедневные посещения и осмотры  диктовались  служебными обязанностями доктора Фумико. Потом эти встречи стали для неё привычкой. Или потребностью?

Доктор Тадаши - заведующий травматологическим отделением - блестящий хирург и муж доктора Фумико был годом старше жены.
На протяжении последних трех месяцев каждый  вечер после работы он с грустью и сочувствием смотрел на свою жену.
Многолетний уклад их совместной жизни выработал  незыблемые семейные традиции. Одной из главных был скромный продолжительный ужин с неспешными разговорами на главную тему: как прошел день. 
Их семья, вероятно, не была уникальной в этом смысле. Многие супруги-врачи делятся между собой событиями прошедшего дня. У них эта тема была культовой. Хирург-травматолог и лор-хирург, они научились понимать друг друга с полуслова.  Каждому было, что рассказать о прошедшем дне, особенно после бомбардировки.   

В тот день, 6 августа, весь без исключения медицинский персонал города был экстренно мобилизован. Включая тех, место работы которых было разрушено. Это диктовалось чрезвычайными обстоятельствами.
Первые три-четыре дня промелькнули как в калейдоскопе. Больных было настолько много, а возможности отдохнуть настолько мало, что врачи и медицинские сестры, казалось, могли заснуть на ходу.
Хирурги узких специализаций –  травматологи,   гинекологи,  кардиологи, лор-врачи в эти дни вынуждены были вместе со своими коллегами-хирургами общей практики   неотлучно заниматься одними и теми же проблемами.  Обширные ожоги,  сложные  травмы внутренних органов,  переломы  конечностей…
Напряженный ритм не позволял   отлучиться хотя бы на полчаса, чтобы взять смену белья и посмотреть, что случилось с домом. Тотальный выход из строя телефонной связи во всём городе не давал никакой возможности позвонить домой. И услышать родной голос дочери.

Фумико, Тадаши и их коллегам, проживавшим в домах по соседству, было достоверно известно, что их район не пострадал. Разрушений и пожаров не произошло. Это успокаивало и позволяло не отвлекаться от нескончаемых забот первых дней.

* * *
 
В больнице каждый первый понедельник нового месяца обычно начинался расширенным совещанием с участием представителей муниципального отдела здравоохранения, главного врача больницы, заведующих отделениями и ведущих специалистов. Совещания в расширенном составе начинались в 07.30 утра, на 15 минут раньше, чем рутинные ежедневные планерки.

Квартира докторов Тадаши и Фумико  располагалась в двухэтажном доме, рядом с обширным  ухоженным парком, примыкавшим к территории больницы.  В четверти часа ходьбы от неё.  Администрация медицинского учреждения вместе с муниципалитетом построили несколько десятков однотипных домов на четыре семьи каждый.  Служебные квартиры в них получали ведущие специалисты больницы.

Их единственный ребенок - семнадцатилетняя красавица Кумико - следующей весной должна была заканчивать последний, двенадцатый класс котогакко  (котогакко - Старшая школа - третья и последняя ступень школьного образования в Японии). 
Вопрос о выборе профессии был решен раз и навсегда много лет назад.   
Кумико всегда знала, что хочет пойти дорогой родителей и поступить на лечебное отделение медицинского факультета Токийского университета.
Бессменный  участник вечерних семейных разговоров - она не представляла, как можно заниматься каким-то другим делом, кроме медицины. Родители одобряли и поддерживали её выбор. При этом, все трое понимали, что у девушки из провинциальной семьи, не входившей в элиту японского общества, не так уж много шансов поступить в один из лучших университетов Японии на самый престижный факультет. Нужно много, очень много работать.

Засыпая воскресным вечером, Кумико решила поехать завтра в город и позаниматься в публичной библиотеке не ближе к полудню, как она планировала за  разговором во время ужина, а сразу после завтрака.  Выйти из дома вместе с родителями, пройтись с ними в теплый утренний час до больницы.  Пораньше возвратиться домой. С таким расчетом, чтобы к их приходу успеть приготовить нехитрый ужин скудной военной поры.

Услышав утром, сквозь сон, что отец и мама уже встали, она не стала нежиться в постели. Бодро встала, сделала несколько привычных дыхательных упражнений для поднятия тонуса, умылась и прошла в столовую. Родители уже закончили завтрак и  готовились выйти из дома чуть раньше обычного.

-Жаль! - подумала Кумико. - Не буду их огорчать. Всё равно, библиотека  открывается только в девять. Выйду через полчаса. Не спеша, доберусь к её открытию. – успокоила она себя, попрощалась и улыбнулась им вслед.

Это была их последняя встреча. Скорее – последнее прощание…

* * *

9 августа, через три дня после бомбардировки Хиросимы, Соединенные Штаты Америки сбросили атомную бомбу на вторую цель –  город Нагасаки.
В 11.02 утра бомбардировщик В-29 под командованием 25-летнего майора Чарльза Суини (Charles Sweeney) , вылетевший восемью часами ранее с той же авиабазы на острове Тиниан, с атомной бомбой «Толстяк» (Fat Man) на борту, произвел прицельное  бомбометание с помощью радара.

Город Нагасаки – крупный морской порт и важный индустриальный центр - был закрыт сплошной облачностью, поэтому более точное визуальное прицеливание было невозможно. Лишь на какое-то мгновение в маленьком просвете меж облаков бомбардир-наводчик заметил силуэт городского стадиона, по которому и произвел бомбометание. Бомба была подорвана на высоте 500 метров. Количество погибших составило порядка 60 тысяч человек.

К 1950 году общее число погибших в Нагасаки с учетом умерших от рака   и других поражающих долговременных последствий превысило 140 тысяч человек. Если бы условия погоды были  более «благоприятными» и позволили провести визуальное прицеливание по южной, более заселенной части города, где находились жилые и деловые кварталы Нагасаки - масштабы человеческих потерь были бы несоизмеримо выше.

10 августа 1945 года, на следующий день после атомного удара по Нагасаки, 33-й Президент США Гарри Эс Трумэн (Harry S. Truman) - по его личному приказу произвели атомные бомбардировки -  так высказался об этих событиях:
«Единственный язык, который они понимают – это язык бомбежек. Когда  приходится иметь дело с животным, приходится обращаться с ним как с животным».

02 сентября 1945 года японское правительство подписало акт  о безоговорочной  капитуляции. Так завершилась длившаяся шесть лет Вторая мировая война, принесшая неисчислимые жертвы и страдания сотням миллионов людей на всех континентах.

Американские политики и военные главным мотивом для использования ядерного оружия всегда называли необходимость принуждения Японии к скорейшей капитуляции. Это – правда, но - не вся правда.  Неполная правда часто бывает опаснее, чем явная ложь.

Поражение Японии в войне и её безоговорочная капитуляция были предопределены как самой историей, так и логикой развития событий. Это стало очевидным после объявления Советским Союзом войны Японии 8 августа 1945 года. США и другие союзники СССР по антигитлеровской коалиции  были точно проинформированы о дате объявления войны Японии. Таким образом, не существовало никакой военной целесообразности в нанесении ядерных ударов. Ни первого, ни тем более - второго.
Советские войска в течение двух недель после начала боевых действий нанесли сокрушительное поражение японской Квантунской армии в Маньчжурии. У Японии не осталось ни  союзников, ни ресурсов, ни политической воли для продолжения войны.

Главный мотив для применения ядерных бомб, все-таки, был иной. Соединенные Штаты хотели утвердить новый послевоенный расклад сил. Наглядно продемонстрировать всему миру, кто в доме настоящий хозяин.  Для этого  были хороши все способы. Стоило ли сожалеть о  «довеске» в четверть миллиона уничтоженных и миллионах изувеченных японцах?
Это, в конце концов, - необходимая плата в пределах статистической погрешности в большой политической игре. Речь шла о новом мировом порядке на грядущие десятилетия.
В этой игре требовались весомые аргументы.  Оружие, основанное на новейших физических принципах, колоссальной мощности, подходило для воплощения великих целей.  Такого оружия на тот момент ни у кого больше не было. Следовало убедительно продемонстрировать его разрушительный потенциал.

Дополнительно к этому Соединенные Штаты  ставили важную для них политическую задачу - умалить и принизить роль Советов в общей победе союзников. На европейском театре военных действий вклад Советского Союза был неоспорим.  Оставалась единственная возможность - захватить лавры победителя на тихоокеанском и азиатском театрах.

Таким относительно «гуманным» способом Соединенные Штаты Америки осуществили поставленные цели. 



Новая жизнь

Доктор Тадаши на протяжении последних трех месяцев с грустью и сочувствием смотрел на свою жену. За время, прошедшее после бомбардировок, они сделали, казалось бы, всё возможное, чтобы разыскать пропавшую дочь. Расспросили десятки, нет – сотни людей. Обошли все уцелевшие больницы. Беседовали с пожарными, полицейскими простыми прохожими на улицах города. Вернее - на том, что осталось от улиц.  Никто её не видел в то утро  или не мог вспомнить.

Тадаши и Фумико никогда не узнают, что утром 6 августа их дочь изменила свои планы. Они помнили, что вечером накануне девочка собиралась в библиотеку ближе к полудню.  И надеялись, что Кумико не успела отъехать  далеко от дома. Её велосипеда не оказалось на привычном месте. Возможно, она ранена, но жива.
Надежда умирает последней. Надежда родителей окончательно умирает вместе с ними.

Возможно – ранена, но жива! При этой мысли в сознании доктора Фумико вначале смутно, расплывчато, вторым планом возникал образ маленькой Казуко. Затем, с каждой новой неделей, образ становился всё более четким и ясным.  Не небесные ли силы посылают им в утешение этого ребенка?

В  культурной традиции Японии роль семьи невозможно переоценить. Система семейного  уклада «иэ» формировалась многие сотни лет. Короткое по звучанию слово «иэ» вобрало в себя столько смысла, что стало базовым в системе общественных институтов и национальных ценностей.
 
Что означает слово «иэ»? Это и здание, в котором живет семья. И сама семья с домочадцами и домашним хозяйством. И весь род со славным прошлым и достойным будущим. И культ поклонения предкам. Это – именно то, ради чего стоит жить. Горе тем, на ком прерывается «иэ». Позор тем, кто имел возможность продлить  собственное «иэ» и не сделал этого.

Такие традиции почитания своего рода и стремление всеми силами продлить его, создали уникальную систему усыновления в Японии. Усыновление считается столь же естественным, сколь и добродетельным поступком. При отсутствии прямых наследников брачное право – часть гражданского кодекса - принятое в 1898 году, допускало  усыновление даже взрослых людей.

Правда, при преемственности рода речь обычно идет об усыновлении мальчиков или мужчин. Фумико же мечтала об этой девочке. Ей хотелось верить, что малышка Казуко – новый образ их единственной дочери, перевоплощение. Её реинкарнация.

С такими мыслями было легче жить. Так меньше горечь утраты.
Нужно было убедить Тадаши.

В те времена в японской семье последнее слово при принятии важных решений всегда принадлежало главе семьи, мужчине. Счет 1:1 не означал ничьей. Скорее это было техническое поражение женщины.

Несмотря на то, что их семья совершенно не подходила под стереотип патриархальной, Фумико даже не помышляла  о том, чтобы пойти наперекор воле мужа.
Где взять нужные слова? Как объяснить ему, что её жизнь потеряла всякий смысл, зашла в тупик? Как сделать так, чтобы этими словами не обидеть Тадаши? Будто бы он ничего не значит в её жизни.
Значит! Но без дочери - ощущение потерянности, неполноценности. Словно у тебя вырезали одно легкое. Хочется дышать, но не хватает воздуха.
Нужных слов не находилось. Время шло. Социальные работники всё чаще навещали девочку  в больнице, подготавливая её к новой жизни после скорой выписки. Больше оттягивать разговор было нельзя.

В тот памятный вечер Фумико была особенно молчалива, рассеянно слушая ровный голос мужа. Наконец она собралась и, силясь, неуверенно с длительными паузами произнесла единственную фразу:
- Ты… знаешь… Тадаши, я давно хотела… обсудить с тобой… одну… очень важную тему… - у неё едва заметно затряслись губы и предательски покраснели глаза.

Тадаши медленно встал, подошел к ней, нежно положил свои ладони на её щеки, мягко улыбнулся, заглянул в глаза и ответил теплым родным голосом:
- Милая, не переживай. Я тоже хочу этого. С девочкой нам будет лучше.

Слезы благодарности, любви и признательности покатились по её щекам. Она даже не силилась остановить эти очистительные слезы, слезы облегчения. А Тадаши обнял её, ласково гладил волосы и повторял:
- Всё будет хорошо… не переживай… всё будет хорошо…


                * * *


Следующим утром Фумико на крыльях летела в больницу. Хотела первым делом навестить Казуко и поделиться с ней радостью. Внезапно остановила себя простым, убийственно-холодным вопросом: «А почему ты уверена, что для девочки это – такая же радость?».
Решила – не нужно спешить. Следует всё тщательно обдумать. Чтобы не испугать и не травмировать малышку.

После утреннего обхода пришла в отделение, зашла в палату.  Казуко стояла у окна, и что-то рассматривала в парке. Осторожно, стараясь не потревожить девочку, Фумико подошла к ней и тихонько дотронулась до плеча.
- Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо… - грустно ответила Казуко, – только мама с папой всё не приходят. Мне сегодня приснилось, что они меня нашли. Вот я, как только проснулась, стою и жду,  когда они придут и заберут меня.
- Малышка, они обязательно тебя скоро найдут. Давай мы будем их вместе ждать. Сперва постоим у окна и посмотрим, не придут ли они, а потом…  Потом будем ждать у нас дома. Мы с доктором Тадаши хотим спросить, может быть, ты согласишься   ждать у нас. Мы ведь живем рядом с больницей. Как только они узнают, где ты – сразу придут в больницу. Им любой человек здесь скажет, что ты ждешь их у нас дома.

Счастливая улыбка осветила лицо девочки.
- А я могу взять с собой эту куклу?
- Конечно, милая. Она ведь тоже ждала маму с папой. Будет справедливо, если она дождется их возвращения вместе с нами.

                * * *


На улаживание всех юридических формальностей ушло не более двух недель. Безупречная репутация докторов и ходатайство администрации больницы ускорили получение разрешения. Да и время было такое – не до лишних формальностей. Кругом было слишком много горя. Все хорошо понимали – ребенку в новой семье будет лучше, чем в казенном приюте.

В первых числах декабря Казуко впервые переступила порог нового для себя дома. Фумико и Тадаши приняли её как дочь. Она и стала для них дочерью. Иногда Фумико ловила себя на мысли – смогла ли она отдать всю материнскую любовь своей Кумико.
В эти мгновения ей казалось, что к малышке она относится более заботливо, чем относилась к единокровной дочери. И  молча, с грустью укоряла себя за это. Это была – грусть мудрости и грусть безвозвратной потери.

До апреля 1946 года им пришлось прибегнуть к услугам приходящей няни.  Девочку нужно было с кем-то оставлять в рабочие часы. Няней была учительница одной из школ, разрушенных во время бомбардировки. Она временно, до нового учебного года, осталась без работы.
За четыре месяца Казуко была подготовлена  к поступлению в школу. Состояние её здоровья тоже стало улучшаться. Она заметно окрепла. Почти полностью исчезли головные боли, уменьшились головокружения. Самое главное – прекратилась необъяснимая, ничем не обусловленная потливость.
«Время, любовь и семья -  лучшие лекари» - решили родители, по иронии судьбы - хирурги. 

В последние дни марта девочке исполнилось шесть лет. 6 апреля, в пору цветения сакуры, она пошла в первый класс сёгакко (так в Японии называется начальная школа).
С первых месяцев обучения у неё проявился особый интерес к книге. Не к японскому языку с его сложной грамматической и знаковой системой.  Не к каллиграфии, которую считают  одним из фундаментов и составной частью особой внутренней эстетики японцев. А именно - к книге, как объекту чтения.
По мере изучения обоих алфавитов, «хирагана» и «катакана»,  каждый из которых имеет по 46 букв; по мере изучения «кандзи» - китайских иероглифов, составляющих основу японской иероглифической письменности, круг её чтения постоянно расширялся.
В первых классах начальной школы это были обыкновенные детские книги. В средней школе она начала читать произведения японских авторов ХVIII и XIX веков. К окончанию старшей школы она свободно читала военно-политические и религиозные хроники, написанные архаичным языком более десяти веков назад.
Очень любила захватывающие приключения английских и американских романистов прошлого века, читать которые могла с легкостью на языке оригинала.
 
Тем временем Хиросима залечивала страшные раны, восстанавливалась и хорошела. Казалось, вся страна протянула руку помощи двум пострадавшим от атомных бомбардировок городам.
Не прошло и четырех лет после окончания войны, как в Хиросиме был основан государственный университет (Hiroshima Daigaku).

Фумико и Тадаши начали понимать, что медицинская династия их семьи - их «иэ» - на них и оборвется, еще  задолго до окончания школы.
Во время традиционных семейных вечерних разговоров Казуко всегда держала на коленях открытый том очередной книги, стараясь при этом не упустить основную канву беседы родителей.
Успехи Казуко в учебных дисциплинах были впечатляющими. Уровень познания японского языка, истории и литературы настолько превосходил требования к выпускникам школы, что педагогические советы школ дважды принимали беспрецедентное, практически невозможное для традиций японской школы  решение. После седьмого класса средней школы «тюгакко»  Казуко, минуя восьмой, перевели сразу в девятый класс. А после десятого класса старшей школы «котогакко» она была переведена в выпускной двенадцатый класс. Окончание школы в 1956 году совпало с её шестнадцатилетием.

Ко времени окончания школы сомнений по поводу продолжения образования не было – литературный факультет государственного университета в Хиросиме. Поступление в университет оказалось одновременно и легким и немного забавным.
Один из экзаменаторов – профессор истории считался в среде студентов требовательным педантом, а у специалистов - непревзойденным знатоком древней и средневековой истории Японии. Об этом Казуко узнает позднее, когда станет его любимой студенткой.
Удивленный столь юным возрастом абитуриентки и, узнав от коллег  о  блестящих знаниях, показанных на предыдущих экзаменах, он с почтением обратился к ней:
- «Кидзё!»  («Госпожа» - очень вежливая форма обращения к даме).
 
Только очень тонкий слух мог уловить в его нарочито-вежливом обращении легкий оттенок  иронии. Уверенный в её неизбежном провале, профессор задумчиво произнес:

- А приходилось ли вам когда-нибудь слышать о  Кодексе законов Тайхо?
- Да, господин профессор, - скромно ответила Казуко, - я два года назад самостоятельно изучала период правления императора Мому.
- Похвально… похвально… - задумчиво произнес он. - А по существу… что  Вы можете рассказать о Кодексе?

Через двадцать минут, переходя к описанию девятого раздела, из тридцати, составляющих Кодекс, она услышала:
- «Кидзё!» («Госпожа»)… невероятно… я поражен.  Вы заслуживаете наивысшего балла.
На сей раз в обращении «госпожа» даже самый тонкий слух, при всем желании, не смог бы уловить и намека на иронию. 

Вероятно, именно в тот день сухой и требовательный профессор,  на зачетах и экзаменах которого от страха тряслись все студенты, решил на долгие годы вперед сделать для этой миниатюрной, юной, талантливой девушки немыслимое прежде исключение.
Впредь он общался с Казуко как с равной,  заслуживающей уважение коллегой. И в годы её учебы. И позднее, когда она работала на его кафедре.


  * * *


Учиться в университете было интересно. Всё было внове: новая обстановка, новые друзья. Другой темп и режим жизни. Иной уровень преподавания.
Ей особенно нравились два преподавателя.
Первый – Роберт Хиггинс,  профессор английской и американской литературы. Бывший военный корреспондент известного лондонского еженедельника в годы войны. В Японии встретил свою судьбу, полюбил, женился. Привык к этой стране и её людям. Благодаря его обаянию, демократичной манере преподавания и глубокому знанию предмета, Казуко значительно расширила круг чтения англоязычной прозы и поэзии.
К любимой прежде приключенческой литературе прибавилось и более серьезное чтение.   Профессор Хиггинс познакомил Казуко с новыми, до той поры не известными ей именами: Анна Рэдклиф, Мэри Шелли, Самюэль Ричардсон. Наибольшее впечатление произвел на Казуко роман первой леди английской литературы - Джейн Остин - «Гордость и предубеждение».  С каждой новой прочитанной книгой английский язык Казуко начинал сверкать новыми гранями.
   
Второй – Николай Чернов - русский профессор славистики, родом из Санкт-Петербурга. Он покинул Россию после революции, с первой волной эмиграции. Казуко всегда с радостью посещала его лекции и семинары.
Высокий, сухощавый, совершенно седой, с золотым пенсне на тонком выразительном лице, старый мужчина.
Впрочем, язык не поворачивался назвать его старым. Почтенный возраст скрадывался благородной внешностью аристократа. Безукоризненно воспитан.   Всегда тщательно одет. 
За тридцать пять лет жизни  в Японии он так и не избавился от легкого славянского акцента. Скорее это даже нельзя было назвать акцентом. Просто, он говорил немного в другой тональности. Чуть ниже и глуше, чем японцы. Чуть медленнее, возможно – вдумчивее. В своеобразии его речи было несомненное очарование. 
Благодаря профессору Чернову она открыла для себя великую русскую литературу. Впервые услышала имена Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова. И связала с ними свою жизнь.
Её будущая докторская диссертация, которую Казуко  защитила спустя семнадцать лет после знакомства с Учителем, исследовала сословные особенности семейных отношений в России второй половины XIX – начала XX веков на основе произведений графа Льва Толстого. 

                * * *


В год её поступления в университет, во второй половине октября, между Японией и Советским Союзом были восстановлены дипломатические отношения, прерванные во время войны.
Спустя какое-то время, сотрудники советской дипломатической миссии обратились к администрации университета с полуофициальной просьбой.
Она состояла в следующем: Советский Союз уже более двух лет готовился к проведению Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который должен открыться в конце июля 1957 года в Москве.
Были приглашены делегации из ста тридцати стран мира. По статусу фестиваля  в состав делегаций могли входить только студенты и представители молодежных организаций.
Советских людей глубоко потрясла история  японской девочки Садако Сасаки из Хиросимы, которой не было и трех лет, когда город подвергся атомной бомбардировке. Через девять лет, в конце 1954 года, у неё проявились первые признаки лучевой болезни. Болезнь быстро прогрессировала. В феврале 1955 года её поместили в больницу с диагнозом «лейкемия - рак крови».
Кто-то из родных, друзей или персонала рассказал ей древнюю японскую легенду, согласно которой, если сложить из бумаги тысячу журавликов, обязательно исполнится любое доброе желание. Садако успела сделать 644 журавлика. 25 октября 1955 года она умерла.
Её одноклассники завершили работу. Девочка была похоронена вместе с тысячей бумажных журавликов. Садако стала символом мира. Символом неприятия войны.

Советское руководство хотело бы видеть в составе японской делегации девушку-студентку, пережившую атомную бомбардировку. Желательно, чтобы её возраст был близкий к возрасту Садако. Предполагалось её выступление на одном из важных мероприятий в программе фестиваля.
Это будет выглядеть очень символично, утверждали советские дипломаты. И, без сомнения, послужит нормализации отношений между двумя странами.  Одним словом, -дипломатическая рутина.

Администрация университета отнеслась к просьбе ответственно.
Кандидатуры более подходящей, чем Казуко, невозможно было представить. Что же касается возраста, конкурентов у неё не было вообще. Она была самой молодой студенткой университета и всего тремя годами старше умершей Садако.
 
Деканат факультета тоже не остался в стороне. Профессору Чернову поручили позаниматься с Казуко русским языком по индивидуальной программе и помочь ей подготовить небольшое выступление в рамках фестиваля.
Он взялся за это дело с особым удовольствием.  Профессор давно приметил на своих семинарах эту молоденькую, застенчивую и способную студентку.   За полгода индивидуальных занятий он убедился, что не ошибался в ней.
К началу июля Казуко вполне сносно говорила по-русски. Текст выступления они написали вместе, отшлифовали его и многократно отрепетировали. Профессор Чернов был доволен своей ученицей.   
Экзамены и зачеты первого семестра второго курса ей разрешили сдать досрочно.  Семестр заканчивался 31 июля. 6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов открывался 28 июля. Отъезд японской делегации планировался на середину месяца. Казуко была готова.


                * * *


От морского порта Токио до Владивостока дошли морем. Бухта Золотой Рог встретила ласковым, встающим над горизонтом солнцем и пронзительно голубым небом. Над едва шероховатой поверхностью моря таяли последние островки утреннего тумана. Одинокие чайки медленно кружили над заливом Петра Великого. В нужный миг, подсказанный инстинктами, стремительно бросались к воде, оглашая воздух яростными криками охотничьего азарта.   
Владивосток удалось посмотреть только из окон автобуса. Руководитель делегации еще на судне объявил, что город закрыт для посещения иностранными гражданами. В порядке исключения принимающая сторона предложила провести обзорную экскурсию по центральной части Владивостока. Маршрут был предельно короткий и простой: трап теплохода – полуторачасовая автобусная экскурсия  – железнодорожный вокзал. 

Дорога до Москвы заняла одиннадцать дней. Размеры страны и всё, что Казуко смогла увидеть из окон поезда, ошеломили её.   
Сотни километров монотонно мелькали за окном путевыми столбами. Ровные места сменялись низинами, низины – сопками, сопки - предгорьями. Вокруг расстилалась  тайга. Величественная и таинственная.
С хмурым вниманием она присматривалась к  тоненькой ниточке поезда, дерзнувшего нарушить её тысячелетний покой.  Только мосты и туннели вносили редкое разнообразие в окружающий пейзаж.
Повсюду преобладал зеленый цвет. В очевидной монохромности картины внимательный взгляд мог уловить широкую палитру оттенков зеленого цвета.
Временами за окном, подобно крупицам драгоценного желтого металла  в развалах породы,  яркими пятнами золота и багрянца мелькали лиственные деревья и кусты, предчувствующие скорое приближение ранней  сибирской осени.
Время от времени радовали глаз проплывавшие рядом с поездом реки и озера. Особенно её поразил своим величием седой Байкал. Более шести часов поезд не решался, не мог  оторваться от магии его красоты.
Постепенно окружающий пейзаж начал меняться. Тайга уступила место бескрайним степям. Самый протяженный в мире железнодорожный маршрут подходил к концу. За окнами промелькнул Свердловск, Горький. Скоро – Москва.


* * *


Москва встречала гостей многоголосьем звуков и языков. На улицах было множество доброжелательных, светлых и открытых лиц. Японскую делегацию  разместили в общежитии одного из московских институтов.
Немедленно, в тот же день, завертелась сумасшедшая круговерть событий. Ни одного свободного часа, ни одной свободной минуты.
Казалось, сутки были расписаны по секундам. В общежитие их привозили ко времени,  когда летняя ночь плотно опускалась над уставшей Москвой. Сил хватало только на то, чтобы добраться до постели и без сил рухнуть в объятья сна.

Официальные общие мероприятия фестиваля чередовались с многочисленными встречами, посещениями предприятий, концертов и театральных представлений, подготовленных для каждой зарубежной делегации.    
Официальный значок японской делегации, который все носили на лацканах пиджаков –стилизованное в цветной эмали изображение Фудзиямы, самой высокой горы в Японии, под напором четырех крутых пенных волн, символизирующих четыре стихии – повсюду привлекал внимание. Не только москвичи, но и многие зарубежные делегации с особой теплотой встречали японцев. Все искренне сочувствовали стране, пережившей атомные бомбардировки. Все сочувствовали судьбе погибшей девочки Садако Сасаки.   
 
Второго или третьего августа прикрепленный  к японской делегации представитель оргкомитета фестиваля сообщил руководителю делегации о том, что его и Казуко приглашают на беседу в Центральный Комитет ВЛКСМ. Эта молодежное движение было главным  организатором фестиваля.
Казуко предложили выступить 6 августа на митинге, посвященном 12-й годовщине бомбардировки Хиросимы. Митинг должен был состояться на Манежной площади, в двух шагах от древнего московского Кремля.

Десятки тысяч человек заполонили в тот день Манежную площадь.  После официального открытия митинга, слово дали известному в Советском Союзе военному летчику, герою - Алексею Маресьеву,  потерявшему во время войны обе ноги в результате обморожения и гангрены.  Но возвратившемуся в строй и сбившему после ампутации семь вражеских самолетов.
Следующим был председатель комитета сторонников мира Канады, священник и доктор теологии Джеймс Эндикотт.
После него к микрофону пригласили Казуко. Её представили так: «Семнадцатилетняя студентка хиросимского государственного университета, будущий литератор и литературный критик. Она, как и Садако пережила ужас атомной бомбардировки. Поприветствуем представительницу страны восходящего солнца». Площадь взорвалась овацией.

 Микрофон на сцене был установлен на штативе, намного выше её головы. Неумелые попытки самостоятельно справиться с ним закончились безрезультатно. Кто-то пытался ей помочь. Наконец микрофон закрепили на уровне лица. Можно говорить. Десятки тысяч глаз устремлены на неё…
 
Внезапно, с ужасом, Казуко поняла, что начисто забыла подготовленный текст. Остолбенев от страха, она сделала глубокий вдох и начала говорить тихим голосом, тщательно подбирая русские слова.  Говорила, как ей показалось, совершенно не о том, о чем следует:
- Год назад я впервые в жизни услышала имена Пушкина и Толстого… Спустя шесть месяцев, выучила первые русские слова...  Три недели назад ступила на вашу землю. Наши традиции запрещают японской женщине первой признаваться в любви. Я не могу нарушать традиций. Но они позволяют…  признавать факты…  вы живете в великой и прекрасной стране.
Совсем недавно мне рассказали, что весь мир знает историю Садако Сасаки. Таких девушек и юношей как Садако и я в Хиросиме и Нагасаки тысячи… десятки тысяч.  На меня случайно пал выбор… представлять их всех. Сегодня исполняется двенадцать лет, как судьба разлучила меня с мамой, папой, сестрой и братом. Прошло двенадцать лет, а мы до сих пор не смогли разыскать друг друга. Я жду их, и  всегда буду ждать. Я верю… мы обязательно встретимся.   Я жду их… и проклинаю войну. Я… желаю всем… мира.

Голос Казуко внезапно дрогнул и прервался.  Над огромной толпой повисла мертвая тишина. Люди не скрывали своих слез.

На следующее утро, как принято в таких случаях говорить, она проснулась знаменитой.  Весь мир узнал Казуко.
И весь мир узнавал её. Всемирный фестиваль на две недели сфокусировал, вобрал в себя все страны и континенты. Люди на улицах останавливались только для того, чтобы сказать ей несколько теплых слов, прикоснуться к её руке или взглядом выразить своё восхищение.
 
Оставшиеся в Москве дни пролетели быстро.
Обратная дорога заняла столько же времени, но показалась длинной и утомительной. Казуко успела соскучиться по дому. Хотелось поскорей встретиться с родителями, друзьями. Поделиться новыми впечатлениями.  Поблагодарить профессора Чернова за всё, что он для неё сделал.
Прощаясь с Казуко, любимый «сэнсэй»* попросил поклониться за него церкви своего небесного покровителя святителя Николая Чудотворца «Большой Крест». Он объяснил, где находится эта церковь, и уверил Казуко, что ей обязательно доведется побывать в том уголке старой Москвы, в древнем  Китай-городе, где начинается улица Ильинка.
Она выполнила поручение своего Учителя и везла ему в подарок открытки с видами старой Москвы.
* (прим. автора) Именной суффикс «-сэнсэй» в японском языке употребляется после имени или фамилии. Может употребляться и самостоятельно. Используется при обращении к учителю (в широком смысле слова, в том числе, - к тренеру), ученым, писателям, известным и уважаемым людям; ко всем, чье верховенство над собой признает говорящий. Дословно означает - «более раннее существо».

                * * *   


Казуко с первого знакомства понравился смысловой ряд русских глаголов: «верить – веровать - уверовать - уверять», наполненный глубоким духовным содержанием. Учитель открыл ей не только языковое богатство, но и философскую глубину этих слов.
- Девочка моя, - говорил он, - вера составляет существо каждого человека. Без веры человек не родится. Без неё не живет. Без любви, надежды и веры человек скатывается в преисподнюю диких страстей.  Вера и надежда помогают человеку преодолевать самые тяжкие испытания.
Эти простые  и очевидные на первый взгляд слова своего Учителя Казуко будет помнить всю оставшуюся жизнь.


* * *
 
Шли годы. В 1960 году Казуко блестяще закончила университет. По рекомендации профессора Чернова ей предложили работу ассистента в секции славистики родного факультета. Она без колебаний согласилась - радовала сама возможность работать под началом Николай-сама*.

* (прим. автора) Именной суффикс «-сама» употребляется только после имени или фамилии. Он демонстрирует максимально возможное  уважение и почтение. Примерно соответствует архаичному русскому обращению - «достопочтенный господин».


Со временем, наряду с русским Казуко выучила польский и сербскохорватский языки. Много занималась переводами славянских авторов. Вела исследовательскую работу. Писала статьи в литературные журналы. Русские писатели оставались любимыми. Особенно – Лев Толстой.
Через несколько лет Казуко назначили преподавателем на кафедре сравнительного языкознания. В 1973 году после тяжелой болезни скончался её любимый Учитель – профессор Чернов. Боль её личной утраты усугублялась тем, что  докторская диссертация, написанная под его руководством, была защищена буквально через два месяца после его кончины. Учитель не успел порадоваться  успеху своей ученицы.   
После защиты диссертации освободившаяся должность профессора славистики  естественным образом перешла к ней. Формально объявленный на кафедре конкурс на замещение вакантной должности оказался без серьезных соперников. Казуко не могла понять, что стало определяющим в её победе на конкурсе. Близость ли к ушедшему Учителю и добрая память о нем. Или скромные, по её собственной оценке, профессиональные достижения.
Этим вопросом Казуко мучилась не долго - были проблемы посерьезней.


Хироши

По прошествии нескольких месяцев после возвращения из Москвы, на одном из объединенных университетских мероприятий Казуко встретила студента выпускного курса инженерного факультета. Они познакомилась. Его звали Хироши. Их места в большой учебной аудитории оказались по соседству. 
Излишне говорить о том, что после московского фестиваля Казуко в университете была известна всем.
Ей еще не исполнилось восемнадцати лет.  Несмотря на юный возраст и полное отсутствие опыта в романтических делах, Казуко не смогла не заметить, как проступил едва заметный румянец на щеках соседа. В тот момент она повернулась в сторону зала, высматривая знакомые лица. Их взгляды на долю секунды пересеклись. Юноша заметно сконфузился и опустил взгляд.
Это было интересно и даже позабавило Казуко – новые ощущения.
- Вероятно, - не без удовольствия подумала она, – во мне просыпается женщина.
Пока выступавшие сменяли друг друга на трибуне, они перебросились несколькими ничего не значащими фразами. Когда все стали расходиться, Хироши предложил проводить девушку. Казуко, немного помедлив, согласилась. Так они и познакомились.

Первые встречи происходили,  как будто  случайно. Неожиданно сталкивались то в столовой, то в библиотеке, то при переходе из одного учебного корпуса в другой. Однако  с завидной регулярностью и… с подозрительной случайностью - улыбалась нечаянным совпадениям  Казуко.  Обычные отношения молодых людей, симпатизирующих друг другу.

Хироши был четырьмя годами старше Казуко. Ровесник её брата Исаму.   В тот памятный 1945 год, с началом летних каникул, родители отправили его из Хиросимы к дедушке и бабушке в сельскую местность. Это спасло его жизнь - их дом находился неподалеку от центра города. Дом и все, кто в нем был, превратились в пепел. Свою семью Хироши больше не видел.
Схожие судьбы, схожие испытания. Но не только этим объяснялась их взаимная симпатия. Оба были молоды, привлекательны. Жизнь была в самом начале пути.   

После окончания университета Хироши был принят на работу компанию «Мазда», штаб-квартира и основное предприятие которой находилось в Хиросиме. В конструкторское бюро, на должность инженера-конструктора.
Автомобильный завод был восстановлен после американской бомбардировки уже в 1948 году. Он выпускал небольшие трехколесные грузовички на базе мотоцикла. Хироши, прежде всего,  привлекала перспектива. Информированные люди утверждали, что в ближайшие годы завод начнет выпуск новой продукции.  Говорили о том, что закупается современное оборудование для производства широкого модельного ряда новых автомобилей. 
Это было интересно. В  действительности, так и получилось – через полтора-два года на заводе начали выпуск  малолитражных автомобилей-купе. Еще через два года освоили производство двух- и четырех дверных седанов.
Работа захватила Хироши с головой. Поздний уход домой стал нормой (в Японии работа во внеурочное время является не только признаком хорошего тона, но и убедительным свидетельством лояльности компании).
 
Но в его сердце сохранялся укромный уголок, предназначенный только для Казуко. Какой, впрочем, уголок? Всё его сердце без остатка принадлежало этой очаровательной, желанной, молодой женщине. В разлуке они не могли прожить ни дня.
Наступил новый 1960 год - последний университетский год Казуко. Через несколько месяцев - защита дипломной работы и - самостоятельная жизнь.

Решение о создании семьи Казуко и Хироши приняли без колебаний, как естественное и единственно возможное.  Её родители одобрили их решение. Хироши им нравился.
В год окончания университета, в первые дни сентября они стали мужем и женой. Накануне пышно зацвел японский подсолнух «химавари» (himawari). 
Цветущие подсолнухи желтого цвета образуют по представлению японцев мощный символический  ряд.   Подсолнух–химавари олицетворяет стабильность и порядок. Любимый в Японии желтый цвет олицетворяет землю, различные стихии и животворящие силы природы. Два символа, слитых воедино, предвещали новой семье устойчивость и многочадие.


Семья

Некоторые из граней символизма опасно примыкают к миру потустороннего и  непознаваемого, незримо пронизывая ткань жизни каждого из сущих.  В этом пространстве опасного сближения пишутся порой  такие сюжеты с судьбами избранных (неведомо  по какой закономерности), что самым ярким ораторам на пиршестве человеческого разума впору молча пожимать плечами.

Символы, так явно благоприятствовавшие их семейному многоплодию, обернулись противной стороной.
Незаметно, в радости новых ощущений духа и тела, пролетели три… и четыре года. Минуло пять, затем шесть лет.
Предсказания, обещанные символами, не сбывались. Долгожданная беременность не наступала. Пришлось обратиться к врачам.
По счастью или по чьему-то промыслу, сделали это вовремя.

Мир практической медицины в отличие от эфемерного символизма был конкретен и безжалостен. Диагноз звучал как приговор:  начальная стадия злокачественного новообразования (рака) яичников. Вероятная причина – последствия лучевой болезни, перенесенной в раннем детстве. Требовалась срочная операция. После удаления яичников, с мечтой о детях пришлось расстаться.
Таким нежданным и страшным эхом в их судьбах  отозвался тот давний взрыв. Через двадцать с лишним лет.

У дурных вестей есть способность периодически возвращаться к тем, кого они выбрали своим адресатом. Такой же способностью обладает и разрушительное эхо. Если уж оно прилюбовало популярный у лыжников горный склон – обходи его стороной, будь настороже, жди беды.   Беда не ходит одна. Так, кажется, гласит русская пословица.

После гинекологической операции повторные отражения того разрушительного эха возвращались  еще не раз. Болезни  следовали одна за другой. Открылся какой-то потаенный дьявольский шлюз между счастьем и страданием.
Опустошенная нежданными напастями, Казуко временами думала о загадочной русской душе, полной наивного девственного мистицизма. Ощущала мистику в роковой цепи событий, разрушавших её жизнь.
 
Блестяще владевшая русским языком. Также  блестяще знавшая русские традиции и быт из книг гениальных художников слова, она порой будто со стороны видела  другую, юную Казуко. Девушку-символ, случайного двойника той - умершей от лейкемии Садако Сасаки.  Случайного ли?  Не бывает ли случайных двойников по чьей-либо прихоти?
При таких видениях она почти беззвучно произносила два мистических русских глагола,  вместивших в себя всю её боль, тоску и обиду на провидение:
- Сглазила…  сама себя сглазила… приворожила к себе беду…


                * * *

В самые мрачные и тяжкие дни её посещали безысходные мысли: может быть, стоит произвести окончательный расчет?  Может быть, пришло время поставить точку в этом затянувшемся сверх всякой разумной меры вопросительном предложении:
- Почему я… почему сейчас… почему не сразу тогда – в августе 1945?  И самое
главное – за что? Чем я провинилась?

Но рядом были родители и Хироши. Справедливо ли приносить им новую боль? Родители напоминали ей о мудрости, проверенной их собственной жизнью:  «Время, любовь и семья -  лучшие лекари».    Вероятно, они правы. Нужно жить хотя бы ради них.

Родители красиво старели, Хироши мужал. Одна Казуко ощущала себя вянущим стеблем с выдернутым из земли клубнем. Клубнем, который никогда не даст новых побегов. 
Она чувствовала - пройдет время и окончательно засохнет куст их семьи, их «иэ», сплетенный из трех разных веток, посаженных садовником в одну лунку.  Видно, садовник что-то недоглядел. Или ветки опалило жаркое солнце.
После выхода на пенсию родители перебрались в недалекий от Хиросимы, уютный приморский город с огромным портом.
В город, раскинувшийся на холмах, уступом спускавшихся к красивому заливу.  Квартиру в новом строящемся районе Фумико и Тадаши купили незадолго до пенсии. На той стадии строительства, когда только начали закладывать фундаменты будущих домов. Они не хотели делить свою седую осень с городом, в котором засохли последние корни их рода.
Тадаши навечно покинул жену и дочь в 1986 году в возрасте восьмидесяти четырех лет. Фумико пережила мужа почти на два года.

Так Кронос – бог времени, окончательно остановил часы жизни отца и матери. Вторых родителей в её судьбе.


                * * *


Казуко и Хироши остались одни.
Жизнь, между тем, продолжалась своим чередом. Без особых взлетов и падений.  Казуко продолжала преподавать в университете. Писать учебные пособия для студентов и статьи в литературные журналы.  Регулярно участвовала в международных конференциях и симпозиумах филологов, писателей и переводчиков. Довольно часто ей приходилось бывать в Москве и Санкт-Петербурге, встречаться с коллегами-филологами из университетов обеих российских столиц и коллегами из Института русской литературы (Пушкинского дома) Российской академии наук.

Всегда, во время этих поездок, Казуко старалась выкроить хотя бы пару часов для частных встреч с обретенными за долгие годы  друзьями – российскими писателями и поэтами, произведения  которых она переводила на японский язык. Она гордилась мантиями почетного профессора Московского  и почетного доктора Санкт-Петербургского государственных университетов.
Бывая в Москве, Казуко всякий раз приходила в церковь Николая Чудотворца «Большой Крест» в начале Ильинки, поклониться памяти своего покойного Учителя.

Хироши возглавлял отдел  в сильно разросшемся конструкторском бюро корпорации «Мазда». Его отдел занимался разработкой специальных сплавов и сталей  для автомобильных двигателей.

Наступил 1999 год.  Весной, в период цветения сакуры, сразу после её пятидесятидевятилетия, в первые дни первого семестра нового учебного года у профессора Казуко случился инсульт. В аудитории, прямо во время  лекции. В считанные минуты прибыл реанимобиль. Бригада начала оказывать экстренную медицинскую помощь в первые секунды после прибытия.  Задержка на десять-пятнадцать минут могла бы привести к необратимым последствиям.

Выздоровление шло медленно и долго. Частичный паралич затронул левую руку и левую ногу. В незначительной степени пострадала память и логика.
Функции, связанные с мыслительным процессом, восстановились в довольно короткие сроки. Видимо, включились мощные факторы регенерации  умственной деятельности, характерные для людей с высоким интеллектуальным статусом.

Подвижность и чувствительность руки и ноги возвращались долго и мучительно. Потребовалось многомесячное медикаментозное и физиотерапевтическое лечение, включение всех ресурсов собственной воли, поддержка медицинского персонала больницы и каждодневное присутствие Хироши, прежде чем она смогла встать на ноги и самостоятельно сделать первые неуверенные шаги.

О возвращении к активной преподавательской работе не могло быть и речи.
Строго регламентированная японская система пенсионного обеспечения  предусматривает выход на пенсию в возрасте 65 лет. Однако в ней существует и механизм гибкого пенсионного возраста, который допускает выход на пенсию в возрасте 60-64 лет с незначительным  пропорциональным сокращением базовой пенсии по старости. Базовая пенсия по инвалидности может назначаться и до 60 лет. Это был тот самый случай.

Тем не менее, администрация факультета и университета не проявили необходимого рвения при подготовке нужных для оформления пенсии бумаг. Более того,  они назначили Казуко научным руководителем дипломной работы у одного из лучших выпускников.
Всё это делалось для того, чтобы она встретила своё шестидесятилетие в штатной должности профессора. Такой гуманный подход коллег  позволял, насколько это возможно, улучшить ситуацию с будущей пенсией.

Весной 2000 года, в пору цветения сакуры – что поделаешь, так уж судьба распорядилась с датой её рождения – Казуко исполнилось 60 лет.

Хироши тоже не стал дожидаться полного пенсионного возраста. Ему было 64 года. Он, вероятно, хотел бы поработать еще несколько лет в любимом конструкторском бюро, которому отдал более сорока лет жизни. Силы и здоровье позволяли. Но беспокойство о  Казуко взяло верх.

Они продали свою квартиру в Хиросиме и переехали в этот небольшой уютный приморский город с огромным портом. В город, раскинувшийся на холмах, уступом спускавшихся к красивому заливу. В квартиру, оставшуюся от родителей Казуко.


11 сентября 2001 года

В тот день боль победила. В очередной раз, задавая вопрос о враче  заботливым и ласковым  тоном, Хироши и не надеялся на её согласие. К его радости, Казуко на мгновение утвердительно прикрыла усталые веки. 
Врач приехал к исходу дня. На улице смеркалось…
Закончив осмотр, доктор сказал, что в ближайшее время, если не произойдет заметных улучшений, потребуется госпитализация и углубленное медицинское обследование в условиях стационара. Выписал лекарства приблизительно на неделю-полторы домашнего лечения. Перед  самым уходом сделал Казуко инъекцию обезболивающего и успокоительного для снятия острого болевого синдрома.

* * *

После ухода доктора Казуко сразу  заснула и проспала не менее четырех часов. Около полуночи она открыла глаза. Осторожно потянулась, предчувствуя неизбежную встречу с изнурительной болью. С удивлением обнаружила, что боль отступила. Даже появилось легкое чувство голода.

- Неплохо бы съест какой-нибудь сэндвич, - подумала Казуко.
Хироши сидел неподалеку - в кресле, рядом с включенным торшером и читал вечернюю газету, изредка поворачивая взгляд в её сторону. Их глаза встретились.

Оба одновременно улыбнулись друг другу. Хироши вопросительно посмотрел на неё:
- Милая, тебе принести попить? – заботливо спросил он.
- Ты знаешь, у меня разыгрался аппетит. Я бы, пожалуй, даже съела чего-нибудь легкого.
- Очень хорошо. Что тебе приготовить?
- Если можно… небольшой сэндвич с… - Казуко задумалась, не могла сразу решить какой сэндвич ей хочется, – с консервированным тунцом и листом салата. -
Готовка заняла буквально две минуты. Хироши принес ей поднос с сэндвичем, стаканом воды и салфетками.

- Помоги мне, пожалуйста, встать. Не хочу есть в постели… милый.

Она вдруг с ужасом поняла, что не может вспомнить имя мужа.
Хироши помог ей встать с постели. Казуко аккуратно, медленно, но уверенно прошла в столовую и села за стол. Участливо глядя на неё, Хироши спросил:

- Болит что-нибудь?
- Нет. Боль прошла.
- Ну, и прекрасно!

Пока Казуко, не спеша, доедала свой сэндвич, Хироши включил телевизор.
Через несколько минут на круглосуточном канале должна была закончиться очередная серия любовного сериала. Ровно в полночь начинались последние новости.
На экране появилась картинка. Вместо романтического сериала или, по крайней мере, вместо его титров он увидел сюрреалистические кадры   типичного низкопробного американского фильма-фэнтези.

Американцы ведь за редким исключением не умеют снимать ничего кроме убогих мультфильмов (благо, компьютерные технологии пришлись кстати!) с участием живых актеров и астрономическими бюджетами.
С оружейной пальбой и взрывами дорогих автомобилей. Баснословными гонорарами паре десятков раскрученных актрисок и актеров с лицами, ухоженными пластическими хирургами. И  пустыми,  лишенными всякой мысли глазами.
 
Американский кинематограф это – огромный ярко размалеванный аудио-визуальный  Биг-Мак без малейшего намека и даже претензии на то, что в более-менее образованной среде называют «эстетикой».
Американский кинематограф выпускает продукт примерно того же интеллектуального уровня, каковой имеют существующие с ним в параллельной  мире кока-кола и попкорн. Жвачка для животных.


Наступила полночь. Новости всё не начинались.
Хироши прибавил звук. На экране, уже в который раз, повторялся один и тот же сюжет:  к одной из башен-близнецов Всемирного торгового центра  в Нью-Йорке подлетает  Боинг 767 и врезается в неё где-то на уровне верхних этажей.
Самолет насквозь пробивает здание. Огромный очаг пламени охватывает несколько смежных этажей.  Спустя секунды,  такой же Боинг врезается в другую башню. Эффектное пламя, натуральный дым.

- Да-а-а, в этом американцам не откажешь. - подумал Хироши. – Что касается спецэффектов, они, похоже,  достигли совершенства.

 Только вот непонятно, почему в заурядном американском боевике картинка постоянно сопровождается комментариями японского канала NHK World TV?
Раздосадованный Хироши взял  пульт и переключил канал – на экране примерно такая же картинка.  Так же взволнован голос диктора за кадром. Другой канал и другой диктор.
Хироши понажимал на кнопки пульта. Ситуация повторялась без изменений. Все каналы показывали один и тот же сюжет. Голоса дикторов за кадром возбужденно, опережая себя  и срываясь, вещали:
- Чуть более часа назад, в 08.46 утра по местному времени, самолет Боинг 767-200, бортовой номер N334АА, рейса 11 American Airlines врезался в первую – северную  башню Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, на уровне - выше 90-х этажей. Спустя шестнадцать минут,   второй Боинг  767-200, бортовой номер N612UA,  рейса 175 той же авиакомпании, врезался в южную сторону второй – южной башни ВТЦ.

* * *

Казуко внимательно, не отрываясь, смотрела на экран телевизора. Глаза её затуманились. Она мерно, еле заметно со стороны, покачивалась вперед-назад, следуя неслышимым тактам внутреннего метронома.
Внезапно, в каком-то полусомнамбулическом состоянии Казуко произнесла непонятную фразу на чужом для Хироши русском языке. 
Фразу, с которой начинается «Анна Каренина» - роман графа Толстого. Любимый роман Казуко. Прежде она могла часами цитировать страницы из него, чуть ли ни наизусть:

- Мне отмщение, и аз воздам… 
- Милая, что ты сказала? Это ведь по-русски? – встревоженно спросил Хироши.
- Да… нет… ничего, - как будто отряхиваясь ото сна, задумчиво произнесла Казуко. Она не могла вспомнить, откуда эта фраза. Не могла понять, почему именно она всплыла из лабиринтов её ненадежной памяти.
 
– Завари мне, пожалуйста, … милый… (её вдруг пронзило озарение, память на миг подчинилась) милый Хироши, жасминового чая.

Казуко  устало откинулась на спинку стула. На её лицо опустился покой. 





Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию.
Ибо написано:  Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь.


НОВЫЙ ЗАВЕТ
Послание к Римлянам святого апостола Павла
(глава 12, стих 19)