Цари и атаманы - атаман Зерщиков

                Илья Григорьевич Зерщиков
 Личность этого участника рассмотренных событий донской истории почти единодушно характеризуется отрицательно. Прикрепленные к нему историками и литераторами эпитеты, мягко говоря, очень негативны. Но исследовав с доступной мне  на современном уровне глубиной  донскую смуту 1707 – 1709 гг. я не нашел никакого подтверждения этому. Поразительно и то, что и те,  кто хулят этого человека, тоже не приводят никаких доказательств его вины в чем либо перед своим народом и историей. Он был казнен Петром I  якобы за предательство им Булавина со словами: «Предавший единожды не заслуживает доверия! Он предаст и многажды!» (Донские Казачьи Атаманы, 2006, стр.75). Парадокс состоит в том, что Зерщиков  не предавал Булавина, потому что  был его противником, а не союзником. По другим, столь же необоснованным данным, Зерщиков был оговорен Голым, за что и был казнен. Но содержание оговора и доказательства его существования отсутствуют, то есть  казнь была по существу беспричинной. Что, впрочем, и свойственно привычкам и обыкновению царя-сумасброда, беспричинно убившего многих,  даже своего сына  Это краткая суть дела, и она пока что остается самым аргументированным и правдоподобным  историческим фактом. Но вернемся к анализу личности Ильи Григорьевича Зерщикова,  из-за странной противоречивости его судьбы, безусловно, весьма интересной и заслуживающей особого внимания.
Он принадлежал к одному из старейших донских родов, прослеженных почти с середины XVII столетия и продолжающегося доныне. Первое упоминание фамилии Зерщиковых обнаружено мной в списке за 1666 год  «станичных молодцов» в составе  зимнего               
посольства  донских казаков в Москву, где   Любим Зерщик(ов?)   стоит 6-ым из 25-и в этом списке.  20-м назван Фрол Разин, брат  вскоре  «прославившегося» Степана (Крестьянская. Война под предводительством С.Разина, т.I, 1954, стр. 69-70).
Как будет далее видно,  род Зерщиковых в XVII веке был довольно широко распространен на Дону, в доказательство чего я и привожу сведения о  Любиме Зерщике. Он не был прямым предком войскового атамана Ильи Григорьевича Зерщикова, о котором речь пойдет ниже (часто фигурирует безфамильно, только под именем-отчеством). Впервые этот небезызвестный атаман упоминается в качестве главы легкой, то есть летней  станицы в Москву за 1686 год. Занятие этой должности предполагало принадлежность к уважаемому кругу казаков в возрасте, примерно, 30 – 40 лет, и редко меньше для особо уважаемых или чем-то неординарно проявивших себя казаков.   Следовательно, можно предположить, что  возраст  Ильи Григорьевича Зерщикова в год его избрания атаманом легкой станицы в Москву (1686г.) был равен примерно 35±5 лет. И едва ли меньше, так как величается он в это время полным именем-  отчеством, что не свойственно  относительно молодых людей из казачьего сословия. Исходя из этих прикидок, его год рождения  должен был соответствовать 1651±5 году, а год рождения Любима Зерщика - 1645±4 году [1666 - (21±4)]., ведь в документе речь идет о « молодце», возраст которого едва ли превышал 25  и был не  менее 17 лет. Следовательно, этих Зерщиковых по дате рождения разделяет сравнительно немного лет – не более 15 . Причем Любим  мог быть как старше (на 15 лет), так и младше (на 3 года) Ильи. Возможно,  их связывали братские родственные узы, но никак не прямое наследование, о чем свидетельствует отчество Ильи.  К сожалению, нигде более упомянутый Любим Зерщик(ов) в исторических документах мною не обнаружен. Лишь за 1674 год находим упоминание о казаке Любиме Григорьеве, продавшем в Москве плененную татарку. Можно предположить, что это тот самый Любим Зерщик, относительно которого сделан вывод о его братских связях с Ильей Григорьевичем Зерщиковым. Это единственные два Любима, упомянутые среди живших в то время  в Черкасске и принадлежавших к состоятельному казачьему сословию, которые легко и естественно отождествляются друг с другом также и по сравнительной редкости носиммого ими имени.
 Итак, в 1674 г. некий донской казак по имени Любим Григорьев, то есть Любим Григорьевич по современному способу употребления отчества, продавал в Москве грузинскому князю Хохону  Романовичу   плененную татарку Измаилбекову дочь по имени Матренка
(Мат. По ист. рус.- груз. отнош., III, Тбилиси, 1979, стр. 208). Предполагаю, что это был именно тот «молодец», который в 1666 г. посетил Москву в великом донском посольстве, прибывшим за царским жалованьем, и фамилия его была Зерщик. И был он, возможно, родным братом нашего Ильи Григорьевича Зерщикова, судьба которого является одним из объектов настоящего исследования
 В документах, касающихся истории Дона, за 1676 г. находим кандидатуру на отцовство упомянутых братьев Ильи и Любима Зершик(овых). Этот человек должен был иметь имя Григорий и принадлежать к старшинскому казачьему сословию, судя по положению в донском обществе его предполагаемых сыновей. И действительно среди знатных старшин Дона за этот год упоминается некий Григорий Петров(ич), который в следующем году возглавляет очередную зимовую станицу (посольство) в Москву (Дружинин, 1889, стр.29), а в 1679 г. он полковник
 А сам Илья Григорьев(ич), как выше уже упоминалось, появляется на страницах истории, отмеченных 1686 годом . В этом году он  атаман легкой казачьей станицы, возвращающейся  из Москвы (сентябрь) и встретивший в  Туле попов Ивана и Ермолая(?), противников старого обряда, едущих в Москву  из Черкасска без войсковой грамоты. Первым его побуждением было, связав их, повезти на  Дон.  Но по предъявлении ими царской грамоты Илья Григорьевич отпускает  попов ( там же, стр. 127).   
 Почему, на каком основании Илья Григорьевич Зерщиков хотел поступить с попами столь строго? Ведь находились они уже на российской территории и были приверженцами государственной религии!  Стал ли бы он так поступать с людьми одной с ним религии и при дружественном настрое к ним. Едва ли. Скорее всего, атаману казачьей станицы было известно о миссии этих попов (ловить и переписывать старообрядцев), с которой они возвращались с Дона, и это вызывало в нем враждебное к ним чувство, потому что он сам, по-видимому,  был приверженцем старой веры или, по крайней мере, ей симпатизировал.
 Но, поступив с ними так, как было сначала задумано, мог ли он надеяться на одобрение его действий в Черкасске, где войсковым атаманом был в то время Фрол Минаев? Тоже едва ли! Хотя впрочем, мотив его поведения  относительно московских попов ( ехали без войсковой грамоты, то есть без разрешения атамана!) мог оправдать его действия в глазах войскового атамана. Но мог и не оправдать.
 И еще одна показательная черта характера Ильи Зерщикова обращает на себя внимание: он все же отпускает попов по предъявлении ими царской грамоты! Следовательно в нем хватило рассудительности не вызывать неудовольствия Москвы и промосковского войскового атамана своими антимосковскими действиями. По крайней мере, по такому не слишком значительному событию, как задержание попов, верноподданных Москве
 В общем, поведение И.Г.Зерщикова в отношении царских попов скорее указывает на его к ним негативное отношение и, следовательно, на его возможную приверженность старообрядчеству или, по меньшей мере, на  его к нему доброжелательное отношение. Однако  его негативное отношение к религиозным и политическим взглядам попов не стоило того, чтобы открыто выражать его неповиновением царскому указу. Словом, такая «игра явно не стоила свеч», поэтому лучше в нее  не играть.
 В этом конфликте, пылавшем тогда в России  и на Дону между приверженцами исконной русской верой и  сторонниками никонианских новаций И.Г.Зерщиков проявил себя  как человек очень осторожный и предусмотрительный Явно отдавая предпочтение старой вере, он действовал так, чтобы сохранить себя, семью и своих сторонников и при этом не отказаться  от веры отцов. Трудная позиция в обстановке открытой и даже кровавой конфронтации. И тем не менее, ему это удается осуществить!.
 7-го  июля 1687 г войсковому атаману Самойле Лаврентьеву  из Усть-Хопра привезли письмо, извещающее о сборе казаков верховых городков с «воровскими» намерениями под влиянием проповедей Кузьмы Косого. На вопрос о причине сбора Кузьма, якобы,  ответил: «Московское царство от веры де отступило от Никона кровопроливца, а житья де нашего только пять лет; благочестия уже де нет; церквей и крещения и попов нет же; и я де не убоялся, пошлю грамоту к Москве и к войску, а я де уж в закрыте жить не стану» (Дружинин,1889, стр.149).
 В ответ на эти действия и слова войсковой атаман велел привезти Кузьму в Черкасск для личного объяснения причин сбора. 24-го июля за ним были посланы люди. Вернулись они в середине августа без Кузьмы, он обещал прибыть позднее. И действительно прибыл во главе отряда в 600 казаков, якобы по тайному предписанию атамана Самойлы.  Об этом предписании позднее на допросах сообщили несколько казаков и в том числе  старшина Илья Григорьев (там же, стр.150).
 Отряд остановился  близ Черкасска. Начались переговоры. Некоторые черкасские жители испытывали по этому поводу тревогу и опасения: как бы не привело это к чему-то недоброму. Однако, по показаниям  Ильи Григорьевича, Самойла успокаивал встревожившихся казаков словами: «хотя бы и 20 тысяч человек было, а никого не тронут» (там же стр.151). Но некоторые черкасцы,  не поверив заверениям атамана, стали бить кузьминцев (показания  Ильи Григорьевича и других очевидцев).
.Приведенные сведения чрезвычайно важны для определения позиции Ильи Зерщикова  в возникшем конфликте. Совершенно очевидно, что она носит миротворческий характер. Он обращает внимание дознавателей на те факты, которые смягчают остроту конфликта и показывают казаков-староверов, как ему представляется,  в истинном и благоприятном свете: атаман  Лаврентьев вносит успокоение в среду встревоженных черкасцев, уверяя их в отсутствии у староверов-кузьминцев злых намерений, инициаторами потасовки  выступают не староверы-кузьминцы, а местные казаки, обрушившиеся на староверов с побоями.
 Однако наряду с этим и, как бы противореча этому, Илья Зерщиков на допросе подтверждает факт  предписания атамана Лаврентьева прибыть Кузьме в Черкасск с отрядом казаков. В связи с этим можно предположить, что он, то есть Илья Зерщиков, не считал это предписание атамана не только тайным, но и неправомерным, а скорее наоборот – правильным и необходимым для обеспечения правосудного решения войскового круга вопреки экстремистской позиции некоторой части черкасского казачества, проявившейся в нападении их на кузьминцев.
Во время этих религиозных конфликтов в Черкасске случается пожар, уничтоживший почти все строения и припасы донской столицы, но ранее намеченный поход на Азов все же состоялся на другой день после пожара. В нем приняли участие есаулы  Илья Григорьев и Лукьян Максимов с 2000 конных  казаков во главе с войсковым атаманом Фролом  Минаевым и полковником станичным атаманом  Киреем Матвеевым   в сопровождении 3000 калмыков во главе с Чаган-тайшей. Их поход окончился однако неудачей. – (Сухоруков,  2005, кн. III,стр.. 11, 141-142.).
Это первое историческое указание на участие  И.Г.Зерщикова  в военной операции, хотя совершенно очевидно, что донской казак, достигший офицерского звания есаул, не мог  получить это звание без обязательного для каждого казака участия в военных действиях.
Вообще же казак это профессиональный воин, война его единственное занятие, а скотоводство,  охота и рыбная ловля – побочная  необходимость  и развлечение вне его воинской деятельности. Лишь впоследствии на Дону было разрешено заниматься еще и хлебопашеством.  Поэтому мы не можем  считать и И.Г.Зерщикова  не причастным к военному делу. И все же необходимо констатировать, что на военном поприще этот  человек не проявился с такой же яркостью, как некоторые его сверстники, односумы и соотечественники. Не был он склонен и к религиозной деятельности. По-видимому,  ближе его психологическому складу была организационная и политическая сферы.
Упомянутое выше совместное присутствие в походе на Азов двух есаулов  Ильи Григорьева и Лукьяна Максимова вовсе не указывает на их дружеское соучастие. И хоть впоследствии оба они удостаивались чести быть избранными в качестве Войсковых атаманов, роль и судьба их в донских событиях существенно различна, что указывает на различие их психологических типов и скорее на враждебные, чем на дружеские  взаимные отношения. Но об этом – ниже.
Что касается этого похода на Азов, то в нем особенно ярко проявилась одна принципиальная черта казачьей демократии: избирать в руководящие органы донской власти людей, стоящих на разных, и лучше – на противоположных пзициях в вопросах веры и отношения к московской власти. Так в избранной для похода на Азов четверке военоначальников двое принадлежали к промосковской партии (Фрол Минаев и Лукьян Максимов, двое – к оппозиции (Кирей Матвеев и Илья Зерщиков). И надо сказать, что политический и общественный вес их в то время был приблизительно равен.
Конфронтация промосковских никониан  с оппозиционными староверами закончилось  весьма печально для последних благодаря подлой акции первых. В Москву было отосланы письма, выдавшие и оклеветавшие  староверов, их планы и действия. Последовали драконовские меры с казнями и повальными гонениями, завершившиеся разгромом и  подавлением староверов.
Установлено, что авторами изветных писем были Фрол Минаев и есаул Афанасий Захарьев Зернщик с товарищами.   Этот  новый персонаж в нашем повествовании, Афанасий Захарьевич Зернщик,  в цитипруемом произведении и в архивах возможно  тождественен Михаилу Захарову, (он же называется и Захарьевым ( Дружинин,1889, стр. 165, 171), Назару  Захарьеву, станичному атаману, привезшему раскольников в Москву 5 мая на  суд и казнь (там же., стр. 159, 178, 180, 181), а также Анисиму Зерщику (Ерщику) , станичному атаману (зимовой станицы?), войсковому есаулу, прибывшему в Москву в январе 1689 года. (там же, стр. 31, 184, 198).
Все они похожи друг на друга по фамильному признаку, социальному положению  и своей одинаково отрицательной роли в поведении и отношении к пострадавшим староверам, а также и по получению вознаграждений за это в виде пресловутых «серебренников». И все по последним двум признакам резко отличаются от Ильи Григорьевича Зерщикова, не проявившего никаких признаков отрицательного отношения к староверам.  Все эти Зерщиковы (Зерщики или Зернщики), похоже, родственники последнему, но далеко не его единомышленники. Этот факт указывает на то, что идеологическая и религиозная позиция могла разделять на Дону людей не только принадлежащих к разным социальным или иным каким-то уровням или сферам, но и людей, принадлежащих не только к одной социальной группе,но даже и  к одной семье.
  И далее нигде более в исторических документах имена перечисленных Зерщиковых-никониан мною не обнаружены. Исчезновение этой ветви рода Зерщиковых легче объясняется, если представить ее в виде одного человека, допустим, Афанасия Захарьевича Зерщика, но это представить трудно при столь многочисленном представительстве, которое возможно образовалось от ошибок писарей или иных причин. Исчезновение  этого множества маловероятно еще и потому, что все они столь верно и рьяно служили московской власти. А если вся эта ветвь состояла только из одного человека, то все объясняется довольно просто: он мог не иметь  наследника-сына, вследствие чего фамилия этой ветви Зерщиковых исчезла в дальнейшей истории Дона.
Наследник-сын был у Ильи Григорьевича (Б.В., док.158, стр.357),  и его отсутствие в последующих исторических  документах легко объяснимо: он сын врага московской власти, путь к известности и процветанию был для него  закрыт, как не было этого пути и у сыновей Разина и Булавина. А дети других войсковых атаманов и старшин стали широко известными деятелями не только в истории Дона, но всей России а  многие из них  даже удостоились приобщения к  дворянскому сословию, а некоторые и к графским титулам..
 После 1687 г. имя И.Г.Зерщикова исчезает из исторических списков на девять лет, и появляется снова в архивных документах в 1696 г. во время второго Петровского похода на Азов. В это время он предстает перед читателями наказным атаманом Войска Донского, и в этой должности встречает 19 мая в Черкасске боярина  Алексея Семеновича Шеина с сухопутной русской армией, направляющейся на Азов. (Сухоруков, 2005 ,кн III, стр.  29). Доподлинно не известно,  как проявил себя Илья Григорьевич в этой войне. Но все же можно думать, что если он в ней участвовал, то определенно  не позорно, иначе его не выбрали бы на следующий год в станичные атаманы Черкасска. В качестве станичного атамана  И.Г.Зерщиков должен был обеспечить принятие войсковых мер против неприятельских набегов на Дон, предписывающих под страхом смертной казни соблюдать предосторожность и готовность к их отражению. Здесь в облике атамана просматривается черта дальновидной предусмотрительности, собранности и организованности, отрицающей беспечность и расхлябанность. Не напрасно же он избирается казаками не только на воинскую и властную, но  и на административно-хозяйственную должность станичного атамана. И, похоже, как это будет видно далее, это последнее было ему ближе и интереснее деятельности в роли войскового атамана.
 И все же в 1699 г.Илья Григорьевич Зерщиков впервые избирается  Войсковым атаманом Донского Войска, то есть по нынешней терминологии - президентом Донской казачьей республики. И сразу же ему достается нелегкое атаманство: казаки-раскольники в районе Медведицы совершают воровские набеги на  московских ратных людей с целью угона лошадей и замышляют, сколотив крупные воинские соединения,  идти на Аграхань для воровства на Каспийском море и на Волге. По-видимому, он с этим успешно справляется. Причем справляется, надо полагать, тактично, то есть без крови, без свирепых наказаний и существенных обид,  и потому в следующем 1700 г. его снова выбирают на эту должность (ДКА, 2006, стр.7 и 73).
«После ухода Фрола Минаева с посольством в Стамбул, войсковым атаманом был впервые (?) избран Илья Зернщиков, один из знаменитейших донских старшин, принадлежавший к числу самых активных раскольников, поддерживающих старообрябческое движение на Дону, вплоть до начала 18 века. Именно Зернщиков, впоследствии, вместе с атаманом Лукьяном Максимовым, способствовал избранию Кондрата Булавина атаманом Бахмутских солеварен, и активно поддерживал его во время восстания. Впрочем это не помешало ему предать Булавина, и организовать его убийство 7 июля 1708 г., когда восставшие потерпели поражение.
Однако это не спасло Зернщикова, о действиях которого прекрасно знали в Москве. По приказу Петра 1, он был схвачен 19 августа 1709 г., и казнён в Черкаске на майдане, напротив строящегося кафедрального собора Воскресения Христова» (Г.Коваленко 1, Донской хронограф,   http://www.proza.ru/2013/12/06/1432).
 В этой цитате уточняется время избрания И.Зерщикова Войсковым атаманом. К сожалению, автор не ссылается на источник приведенной информации, поэтому довере к ней покалеблено. Это сомнение тем более правомерно, что не подтверждаются также и сведения о принадлежности Зерщикова «к числу самых активных раскольников» и его  причастности к избранию К.Булавина бахмутским атаманом. И уж совсем противоречит историческим документам утверждение о захвате И.Зерщикова  19 августа 1709 г., так как на самом деле он был арестован В,Долгоруким в августе 1708 г (Б.В., док 139, стр.328) 
В это первое атаманство  Зерщикова происходит весьма показательный случай: в царском указе возглашается:  «Пожаловал великий Государь Царь и великий князь Петр Алексеевич всеа великия и малыя и белыя России самодержец Зимовой станицы войскового атамана Лукияна Максимова сим  ковшом в нынешнем 1700 году»  (ДКА, 2006,стр.78). И далее в указе перечисляются многочисленные достоинства Л.Максимова и воздается ему хвала и слава (см. выше).
  Царь, оказывается, хорошо  помнил своих способных приверженцев, и не забывал поощрять их даже по истечении многих лет после верного их ему служения. Это награждение произошло в Москве по случаю прибытия  Лукьяна Максимова во главе зимовой станицы за годовым казачьим жалованием, когда должность общевойскового атамана в Черкасске исполнял обойденный всякими наградами Илья Зерщиков. Настоящая история была бы удивительной и необъяснимой, если бы  Зерщиков был, как и  Максимов, промосковски и не старообрядчески настроенным казаком и если бы он хотел и добивался московской благодарности вместо того, чтобы отстаивать казачью атономию.. Московская власть была ему несимпатична, как и он ей. Он лишь невольно выполнял некоторые  предписания Москвы,  благоразумно уступая силе.   
В этом же 1700 г. 21 июля царь отправляет на Дон указ: «От  великого государя на Дон войсковому атаману Илье Григорьеву и всему Войску Донскому: указали мы вам сего настоящего лета верховых донских городков казаков, которые живут по Хопру и Медведице и по разным рекам,  перевесть и поселить по двум дорогам к Азову …чтоб те оба пути впредь были населены и жилы, а буде вы атаманы и козаки нынешнего лета козаков не сведете и не поселите, и по нашему указу те хоперские и медведицкие козаки поселены будут в иных местах»» .( Соловьев, 1962, кн.VIII, стр. 121-122).                Илья Григорьев, Войсковой атаман Войска Донского, в  ответ на царский указ о переселении людей прислал войсковую челобитную от 18 октября, где сообщил, что  казакам, прибывшим в 1695 г и позднее, велено переселяться, а прибывшим ранее отложить. переселение  до весны следующего года. Такая позиция атамана  отражает настроение  старшины нижнего Дона, недовольного наступлением Российского государства на казачью вольницу и непосредственные интересы зажиточного казачества, лишающегося  такими мерами и рабочей силы беглых, и  воинов войска, и своих властных над ними полномочий:  «И октября в 18 день в. г. атаманы и казаки войсковой атаман Илья Григорьев и все Войско Донское под отпискаю прислали войсковую челобитную, что они по тому его в. г. указу верховых городков казаков… по указанным двум дорогам переходить и селиться велели тем которые в те городки
до 203-го году и тем бы быть в тех городках по прежнему…» (Б.В., 1935, док.1, стр.73).
Глава донского казачества проявляет открытое неповиновение царскому указу, исполняя его лишь частично, а вернее, делая вид, что исполняет. Фактически это требование Московского правительства в полной мере так и не было исполнено (там же, стр.21). Могли ли в Москве  оставить это обстоятельство без внимания? Нет, конечно, особенно с таким беспощадным ко всякому сопротивлению царем, как Петр I. Имя Зерщикова, наверняка,  запомнилось, и эта негативная для царя фигура была взята на заметку.
В 1701 г.вместо нежеланного Москве и почти опального  атамана  И.Г.Зерщикова в Черкасске на следующее атаманство избирается обласканный  ею Лукьян Максимов. Это была несомненная победа промосковской партии в Черкасске. Не следует исключать в этом вопросе также позицию самого Ильи Григорьевича, который, как мне представляется, не очень стремился занять эту должность, хлопотную и обязывающую избранника непосредственно общаться с московской властью, расходуя много сил на «политес» или входя в неизбежный конфликт с нею. Полагаю, что в случае с  Зерщиковым это было именно так – ведь он был противником московской власти, агрессивной   по отношению к казачьей автономии и беспардонно враждебной  по отношению к старообрядчеству. Тяжкое бремя  бесполезного противоборства  этой власти его явно не устраивало. И кривить душой, делая любезное лицо при отвратительной для него игре было, похоже,  тоже не в его правилах.
Между тем, многократно избираясь на другие атаманские должности и защищая интересы верховых казаков при попытках Москвы переселять их по своему усмотрению, он, несомненно, заслуживал и, вероятно, испытывал  и любовь, и уважение  простого незнатного казачества, что предполагало возможность быть избранным вновь на главную атаманскую должность.
Подтверждением  высокой авторитетности  среди казачества  этой личности служит признание   популярности  И.Г.Зерщикова даже со стороны его очернителей (без всяких  известных мне фактических оснований), употребляющих по отношению к этому человеку такие выражения: « виднейший представитель казачества», « пользовавшийся большой популярностью в Черкасске» (Б.В., Чаев,1935, стр. 39) и   «видный старшина» (Пронштей, Мининков, 1988, стр.57) и «знатный старшина» (там же, стр.86) и «наиболее знатный старшина» (там же, стр. 116).  Значит, при таком признании достоинств его  не только постоянно выбирали на высокие должности,  в том числе на самую высокую, но могли бы выбирать на нее еще и еще! И, скорее всего, этого не хотел он сам. Лишь в самые критические моменты донской истории он принимал на себя эту обязанность во спасение близких ему соотечественников.
  Судя по приводимым высказываниям арестованных казаков, настроение в это время на Дону становилось все более враждебным по отношению к Москве. И эта враждебность проистекала не только от агрессивной политики московского правительства, направленной на казацкие вольности («Азову за государем не долго быть», «от государя тесно становится»), но и  от  религиозной и нравственной политики царя («Он не царь, антихрист!»).
Ведь московская власть  при Петре I была непосредственным отражением его личностных психологических и духовных качеств, изображенных впоследствии историками с негодованием, отвращением или всепрощающим равнодушием.
В  1705 г. на исторической авансцене появляется пока еще мелкая, малозаметная,.но несомненно, дерзкая фигура К.А. Булавина.  Ссылка на назначение его атаманом Бахмута  в 1700 г. по указанию И.Г.Зерщикова (Лебедев, 1967, стр.44) известными мне документами не подтверждается. По другим данным. Булавин становится атаманом Бахмута в 1705 г.  при Войсковом атамане Акиме Филипьеве или Лукьяне Максимове  (ДКА, 2006, стр.7 и 81). Так или иначе, но появление  имени Булавина на страницах истории обусловлено его решительными и радикальными действиями, свидетельствующими о способности совершать поступки с непредсказуемыми и вероятно тяжкими последствиями.
Астраханское восстание, произошедшее в этом же году, похоже, никак не коснулось Ильи Григорьевича. По крайней мере, можно утверждать, что если это и произошло, то слегка и касательно, так как активным и сколько нибудь заметным  участником в этих событиях он не был. Лишь один из старшин, вероятно, близкого к Зерщикову окружения, а именно Василий Познеев,  сильно засветился в них.         
Поздеев (Познеев) – фигура мятущаяся, то пристающая к «москвичам», то к противной партии в зависимости от обстоятельств. Ясно, что главным мотивом его поведения было следование страсти «вызвездиться», что он и проделывал весьма успешно. Яркая фигура. О нем , в частности, сказано в донесении царю В.В.Долгоруким, что в феврале 1709 г. он повезтого «вора» Голого в Москву на расправу (Б.В., док.164, стр.361).. А вот в мае о нем же тот же Долгорукий пишет: «…которые городы по Донцу и по Айдару я спустошил, ныне в них есть жильцы, и казали ему  указы за рукою Васьки Познеева, что он им велел тут жить и взятки с них брал мельницами и хлебом. Немалую государь напасть Васька Познеев своим воровством зделал»  (Б.В., док.165, стр.362). А в дальнейшем он примкнет к партии Зерщикова и будет активно бороться с булавинщиной, но вот оказывается, что в нем присутствовала и такая меркантильная черта, которая была присуща многим старшинам московской партии.
Все эти данные я привожу для того, чтобы показать, что эта компания беспринципных проходимцев не была компанией  Зерщикова, он не участвовал в их  московских «играх» по подавлению астраханского бунта, лишь кое кто из них  мог присоединиться к нему позднее в его правом деле умной борьбы с бессмысленным восстанием у себя дома, на Дону..
Круг его интересов лежал в другой сфере. Так в  1707 г. 3-го  мая черкасские старшины во главе с Ильей Григорьевичем  отправляются на Северный Донец и другие реки для исполнения царского указа по сыску и высылке «новопришлых из Слободской Украины на Дон людей». Илья Григорьевич Зерщиков вторично участвует в подобной акции (первое участие состоялось в 1700 г., когда он был избран Войсковым  атаманом),  потому что казаки были удовлетворены его действиями при первом решении им аналогичной  проблемы. Надо полагать, что были удовлетворены не только те, кто его уполномочил на это , но и те, кого оно непосредственно касалось, а именно, несчастных беженцев, с которыми он обошелся в меру своих возможностей справедливо: часть переселил, части дал возможность снова сбежать и схорониться.
  Эту акцию Ильи Григорьевича следует принять во внимание и запомнить, так как именно благодаря им у населения Дона выработалось представление о нем как о защитнике, готовом при необходимости это сделать. Принятие этого обстоятельства позволит в дальнейшем понять и оценить факт выбора именно И.Г.Зерщикова в качестве единственного защитника казаков в самые трагические минуты донской истории.
   Посылка Зерщикова в «карательную» экспедицию состоялась по решению Войскового круга в Черкасске при Войсковом атамане Л.М.Максимове. Как выше отмечалось, взаимоотношения между  этими людьми были скорее отрицательными, чем положительными – оба эти человека  принадлежали к разным идейно-политическим кругам и были, похоже, очень разными по своим нравственно-психологическим качествам. Поэтому в сложившихся обстоятельствах трудно оценить отношение Лукьяна Максимовича  к выбору этой кандидатуры на сыскные дела. С одной стороны, как «домовитый» казак  Лукьян мог желать мягких действий Ильи по отношению к беглым. Тогда он должен был способствовать назначению Зерщикова.  С другой стороны, как промосковский деятель он должен был быть заинтересованным в рьяном исполнении московской воли и, следовательно, мог противиться избранию Зерщикова на карательную миссию, небезосновательно полагая, что последний плохо (по мнению Москвы) выполнит ее. Выбор его все-таки был скорее выгоден Войсковому атаману, так как возможный провал миссии в глазах  Москвы можно было легко списать на главу этой миссии. Впрочем, мы не можем оценить волевые и властные возможности Войскового атамана на казачьем круге при выборе исполнителей в состав «сыскной экспедиции». Быть может, они были весьма ограниченными волей самого круга.
  Как и следовало ожидать, задачу экспедиции Зерщиков   «полувыполнил».  Если подобные действия  Ильи  Григорьевича вызывали у казачества положительную оценку, то у московской власти – резко отрицательную. Именно поэтому следует решительный указ  Петра I, перепоручающий эту миссию своему воинству под руководством Юрия Долгорукого.  И это  очень не понравилось не только всему рядовому казачеству, но и черкасской старшине во главе с Войсковым атаманом Лукьяном Максимовичем Максимовым. Как выше уже было показано, ответом на столь воинственную московскую акцию стала организация заговора об убийстве командира московской карательной экспедиции подполковника (у казаков он величался полковником) князя Юрия Владимировича Долгорукого. Для реализации этого плана и были втянуты приспешники Войскового атамана.
 Ильи Григорьевича Зерщикова среди них не было. Обращаю внимание читателей на то обстоятельство, что  его имя не упоминается среди заговорщиков  во всех обнаруженных исторических документах. Вообще он пока что не фигурирует  в этом деле, несмотря на сотни названных людей, как-то причастных к этому событию и несмотря на свое видное и значительное положение в донском обществе. Он явно оставался пока что в стороне от этих брожений и  побуждений. Хотя можно быть уверенным в том, что и Зерщикова не восхищала перспектива карательных акций Ю.В.Долгорукого на Дону.
Лукьян Максимов, подготовив убийство Ю.В.Долгорукого, должен был позаботиться о том, чтобы при этом были свидетели убийства, способные истолковать его и засвидетельствовать как акцию, противную воле Войскового атамана и всего Войска Донского. То есть  злодеяние приписать отщепенцам, являющимся врагами не только царя-батюшки, но и всего донского казачества. На эту миссию должны были быть назначены люди из круга, непосредственно принадлежащего Войсковому атаману, то есть его ближайшие соратники и подельники. И действительно, таковыми они и были, как покажут дальнейшие события.
  Именно поэтому    среди свиты, назначенной Войсковым атаманом в сопровождение Ю.Долгорукого, нет И.Г.Зерщикова.  Может быть, на Войсковом круге кое-кто  и хотел бы определить его  в состав сопровождающих князя старшин, но сам  бывший Войсковой атаман, по моему мнению,  не мог согласиться на это и потому должен был отказаться. Такова вероятная психологическая подоплека расклада персоналий в этом темном деле.
  Подчеркну снова: в этой борьбе еще нет  видной фигуры черкасской элиты – И.Г.Зерщикова. Он находится несомненно в оппозиции к  Л.Максимову со товарищи, а отношение его к К. Булавину до этого момента в исторических документах не прояснены. В художественной литературе и бездоказательных исторических писаниях  можно встретить немало разных выдумок на эту тему. Они, естественно, мною не рассматриваются.
  Известно, что Ю.В.Долгорукий  получал из Черкасска письма с предупреждением о готовившемся на него покушении. Князь, якобы, потребовал выяснить, откуда исходят эти сведения, и в Черкасске была сделана попытка найти людей,  посылавших такие письма. Это было поручено В.Познееву, который не смог найти посыльщиков.
  По сложившейся ситуации в Черкасске и расстановке сил можно предполагать. что  наибольшую заинтересованность в предотвращении убийства царского посланника мог проявить И.Г.Зерщиков и кто-то из его круга как люди, предвидившие и не желавшие тяжких кровавых последствий. Неудачное (а на самом деле очень даже удачное для Зерщикова  и его сообщников) участие В.Познеева в поиске источника, предупреждающего об опасности Ю.Догорукого,  подтверждает такое предположение.  Ведь  раскрытие этого источника для инициаторов предупреждения было чревато тяжелыми последствиями со стороны атаманской верхушки, организовавшей это убийство.
Так в следующем году  1708 г. в перечне мартовских письменных материалов содержится и еще один очень знаковый документ. Это ссылка на отписку азовского губернатора Толстого, который цитирует письмо из Черкасска о посылке войскового атамана Ильи Григорьевича Зерщикова  во главе с приданным ему войском на искоренение  восставших казаков  станиц Обливской, Герасимовской и Беловодской. Похоже, это первое упоминание имени И.Г.Зерщикова  в исторических документах, связанных с  Булавинскими событиями. И оно однозначно констатирует участие   бывшего Войскового атамана на стороне промосковски настроенных казаков против восставших булавинцев. К сожалению, эта фраза, касающаяся посылки войска для подавления восставших, единственная, и не содержит почти никакой информации, кроме факта возмущения казаков и отправки войска для подавления восставших. И все же попробуем проанализировать этот факт.
Местонахождение восставших  (река Деркул) расположено в удалении от района основной концентрации активизировавшихся булавинцев (река Хопер, Пристанский городок). Оно максимально приближено, по существу, почти сливаясь с ним,  к месту убийства Юрия Долгорукого и начавшегося вокруг этого события движения повстанцев.(река Айдар, Шульгинский городок) в октябре 1707 г. Об этом их первом восстании  и его подавлении ранее и выше было уже сказано:«…и на Деркуле Герасимовой Луки 5 горотков, розорили. совсем выжгли, для того что тех горотков многия люди к тому воровству и к измене приставали и во всем приличны учинились» (Б.В., док.16, стр.134). И, как мы теперь видим, не на долго «учинились приличны» - в марте следующего года началось новое восстание. По-видимому, это было обусловлено, во-первых, общим подъемом на Дону антимосковских настроений и, во-вторых, особым озлоблением населения октябрьской карательной акцией, учиненной не московитами, а своими же казаками под водительством своего Войскового атамана.
Но теперь на его подавление посылается уже не Лукьян Максимов с Ефремом Петровым, а лицо совершенно иного склада и действий – не промосковской ориентации, не враг и ненавистник староробрядцев, а человек  им симпатизирующий (или даже сам  принадлежащий к ним) и готовый скорее помочь страдальцам от московского насилия, чем их наказывать. Как  и почему это могло произойти?!
Причина этого, как мне представляется, состоит в том, что Войсковой атаман Л.Максимов с группой старшин-заговорщиков все основные свои  и всего Войска Донского  силы направлял на главную (по крайней мере, на этом этапе) фигуру восстания – К.Булавина. У них были свои личные отношения, которые после совершенного убийства Ю. Долгорукого и должны были разрешиться тоже лично для сохранения тайны заговора.
 Неудачный опыт предшествующего октябрьского похода против повстанцев Деркула и подготовка основного Войска Донского к походу против Булавина объясняет, почему против нынешнего восстания на Деркуле был направлен Зерщиков: черкасской власти было негоже возвращаться на устроенные ими пепелища и, с другой стороны, им было не до второстепенных казачьих возмущений.  Для этой цели вполне подходил  Зерщиков – не усмирит силой, так уговорит словом. Но,  похоже, что эта экспедиция произвела на Илью Григорьевича крайне отрицательное впечатление. Он воочию увидел плачевные результаты как самого восстания, так и его  подавления. И неистовое поведение повстанцев окончательно убедило его в том, что дальнейшего распространения по Дону этого «пожара»  допустить нельзя. По крайней мере, ему надо противиться всеми силами, иначе он принесет Дону неисчислимые напрасные и кровавые жертвы.
 Мы, вероятно, никогда не узнам, чем закончился этот поход Зерщикова против своих же взбунтовавшихся единоверцев, но, похоже, что  этот поход, нисколько не подорвал его авторитет среди казачества  Ведь именно его они снова избирают по его возвращении из похода на самую высокую должность наказного атамана.  Это происходит в связи с уходом основого войска с Войсковым атаманом Максимовым из  Черкасска.
 Будучи в этой должности,   И.Г.Зерщиков пишет письмо в Запорожье с призывом не помогать булавинцам, а всеми силами содействовать их поимке и доставке в Таганрог..
 Продиктованное им  письмо также весьма показательно. Оно полностью раскрывает отношение Ильи Григорьевича и к событиям смуты, и к их основному действующему лицу Кондратию Булавину. При этом надо иметь ввиду, что написано оно  Зерщиковым в момент, когда он остался  в Черкасске в качестве наказного войскового атамана, избранного Войсковым Кругом, то есть осуществлял всю власть Войска Донского. Войсковой атаман Лукьян Максимович в это время, осуществляя роль походного атамана,  находился в походе против булавинских повстанцев, а сторонники Булавина в Черкасске, по-видимому,  не были в состоянии оказывать решающее влияние  на позицию наказного атамана. То есть никакого существенного давления со стороны,  определяющего его линию поведения, Илья Григорьевич, скорее всего,  не испытывал или был в состоянии преодолеть его и, следовательно, письмо запорожцам было проявлением его собственной позиции. Оно отражает его старание не разжигать конфликт и не втягивать в него запорожское казачество. Будь он сторонником смуты, он никогда не стал бы хлопотать об акциях против ее поддержки и о преследовании ее вдохновителя.
  Думаю, что в этом документе не содержится ничего личного. Письмо это категорически опровергает  домыслы о якобы существовавших чуть ли ни дружеских или даже отеческих отношениях между «вором Кондрашкой» и уважаемым черкасским старшиной.
  Может показаться странным, что в качестве второго лица в Войске Донском избирается человек отнюдь не дружественный по отношению к первому. Участники круга не могли не знать об этом, но препятствием для его избрания на столь высокую должность это не могло быть, так как на Дону исстари применялся этот способ «уравновешивания» противоположных позиций руководителей. Вспомним постоянное использование этого принципа при избрании на руководящие посты  промосковского Фрола Минаева и антимосковского Лаврентия Самойлова,  промосковского Фрола Минаева и антимосковского Кирея Матвеева и др.
  В этой истории может удивить скорее  другое, а именно то, что наказной атаман, будучи недружественным по отношению к Войсковому,  в своем письме запорожским казакам занял позицию, якобы полностью совпадающую с позицией Войскового атамана, то есть четко и однозначно промосковскую. Ведь до сих пор мы знали его как противника московских притязаний на донские вольности и на приверженность донцов к старой вере!
  Но в этой ситуации следует вспомнить о мере его непротивления Москве. Оно у него (непротивление!)   всегда было уравновешено разумом: сопротивляйся, но не доводи до крайности, не вызови бурю! Именно к такому психологическому типу,  по моему мнению, и относился  Илья Григорьевич. Он умел отличать большое от малого, сопоставлять масштабы событий, всегда принимая решения в пользу меньшего зла и большего добра.
  Мог ли он примкнуть к заговору, планировавшему  убийство Ю.Долгорукого? – Ни в коем случае, потому что он знал, к каким последствиям это приведет.
  Мог ли  он одобрять  поведение Булавина,  легко пошедшего на убийство московского вельможи? – Думаю, что нет, потому что предвидел масштабы возмездия за это зло.
  Мог ли он одобрить общедонской кровавый бунт против Москвы, первой и главной Отчизны всех донских казаков? – Скорее всего нет, потому что это должно было противоречить нормальному отношению нормальных людей к своей праРодине..
  И совсем не напрасно и не для красного словца в его письме запорожцам присутствует такая фраза: «и за православную христианскую веру…готовы головы свои положить». Она подчеркивает и утверждает позицию самого наказного атамана как человека, несомненно,  религиозного, а весь текст письма свидетельствует об отрицательном отношении И. Г. Зерщикова к кровавым событиям октября 1707 года в Шульгинской станице.               
 Илья Григорьевич Зерщиков был не только мудрее других вождей казачества, он был еще и христианином на деле, разумеется. не святошей, а в той мере, которая определялась еще и принадлежностью его к казачьему состоянию, то есть к воинству. Но, похоже, божественные заповеди он старался  соблюдать в пределах,  существенно превышающих общепринятые в той среде, к которой принадлежал. В этой связи его  сопротивление  московскому засилию определялось не только заботой о сохранении донских вольностей, но и неприятием  московской нравственной разнузданности
А вышеприведенный текст   письма (см. выше 1708 г., пункт 8 и Б.В., док. 178, стр.376-377) с элементами «верноподданнического подхалимажа» может показаться современному читателю как несоответствующий изложенным здесь представлениям о моральном облике наказного атамана только в том случае, если он (читатель) не учтет принятого писцами того времени обязательного стиля изложения подобных писем.
И еще. Это письмо, каким-то странным образом игнорируемое как московскими властями в обсуждаемый период, так и   всеми последующими историческими изысканиями и выводами, настолько ясно и однозначно объясняет поведение и проясняет морально-психологический облик И.Г.Зерщикова, что роль этой личности в донской и российской истории требует коренного пересмотра.
Остановим внимание читателя еще на одном письме, на письме  (в пересказе  Семена Кульбаки при его допросе в Москве) самого Булавина к Зерщикову в момент, когда булавинское войско стояло у порога Черкасска, а бежавший от восставших Войсковой атаман Лукьян Максимов сидел в осаде:
 «…Батюшка Илья Григорьевич (выделено мной – Ю.М.) да Василей Большой Лаврентьевич Поздеев. За что они напускают на него, Булавина, атамана Лукьяна Максимова с войском и с калмыки, которые били на него, Булавина, с воровским его войском. И он де Булавин с ним Лукьяном попративились, и он Лукьян от него вора с войском… побежал в Черкаской. И что он Илья и Василей по ево Булавина прошению ево Лукьяна с старшинами – с Ефремом Петровым, с Обросимом Савельевым, С Микитою Саломатою, с Иваном Машлыченком – дали на поруки или,  сковав, держать велели» (Подъяпольская, В.Б.,1962, стр.39).
 Это письмо (если оно достоверно) раскрывает некоторые моменты взаимоотношений между  отправителем  и получателем и  между всеми упоминаемыми лицами и в том числе Войсковым атаманом со старшинами. 
 У Булавина –  уважение к Зерщикову и надежда на арест им  атамана Максимова  и преданных ему старшин. Значит, Булавин  знал о  враждебности между Зерщиковым и  Максимовым. Именно поэтому он и наделся на  выполнение своей просьбы арестовать  Максимова. И эта была именно просьба, но  отнюдь не обязанность,  которая могла быть лишь в том случае, если бы Зерщиков был в сговоре с Булавиным о всеобщем восстании. И  из этого следует также, что Зерщиков не мог быть участником заговора Булавина с Максимовым об убийстве Ю.Долгорукого – этот  союз был бы противоестественным и для Зерщикова, и для Максимова. Уважительное отношение Булавина к Зерщикову было основано, по-видимому, во-первых, на   его знании о негативном отношении  Ильи Григорьевича к московской политике на Дону и, во-вторых,  на  автритете Зерщикова  в казачьей среде. То есть он пользовался  уважением даже среди булавинской  братии. Таким образом,  это письмо  буквально по всем пунктам подтверждает все сделанные выше предположения о личности и позиции Ильи Григорьевича во всей этой истории.
 В качестве свидетельства его якобы предательской натуры использовалась  ссылка на следующий пассаж в письме В.В.Долгорукого  к Петру: «Василий Познеев Большой поехал к вору Булавину и договорился с ним, что атамана Лукьяна и старшин отдать, а потом Илья Зернщиков тех старшин, посадя в лотку, и отвез к нему» (Б.В., док.116, стр.304). Это заявлено В.Долгоруким либо с чьих-то слов, либо по собственной инициативе, так как сам он не был свидетелем обсуждаемого эпизода. Между тем иное  изложение дела  принадлежит непосредственному  свидетелю этого эпизода, казаку Шилкову, согласно которому И.Некрасов и арестовал, и отправил к Булавину старшин и атамана (Б.В., док.66, стр. 238 – 239). Поэтому  вера – непрсредственному свидетелю. Но и помимо этих свидетельских показаний весь этот пассаж В. Долгорукого выглядит абсолютной  ложью по следующим несуразностям. В нем, во-первых, перевернута с ног на голову персональная диспозиция участников события, именно Познеев определяет то, что потом исполняет Зерщиков. Между тем, этого не могло быть по определению: в этой связке Познеев мог быть только подчиненным Зерщикову. Во-вторых, само исполнение ритуала, кем бы и как бы он  ни был предопределен, тоже не могло быть непосредственно осуществляемым  Ильей  Григорьевичем Зерщиковым. слишком высок был его социальный статус, чтобы опуститься  до роли сопровождающего стражника.
 Вероятной правдой в это версии Долгорукого  могло  быть только то, что Зерщиков действительно мог находиться  в лодке вместе с арестованными, но его присутствие в ней вовсе не свидетельствует о том, что именно он посадил их в лодку и отвез к Булавину. Похоже, что это свидетельство В. Долгорукого  было нужно ему для того, чтобы показать царю приверженность  Зерщикова к восставшим  и его усердие в службе Булавину, чего в действительности не могло быть.
 Положение и статус  И.Г. Зерщикова в Черкасске не позволял ему унизиться до уровня стражника,  сопровождающего арестантов. В лодке вместе с ними он мог оказаться только по своей воле, используя представившуюся оказию для поездки  к Булавину.  И, кстати, не исключено, что эта поездка была осуществлена для   увещевания разошедшегося победителя и призвания его к  милости к арестантам. Хотя нельзя исключить и иное отношение Зерщикова  к арестантам и их карателю, а именно, как к подонкам,  ст;ящим  друг друга в своих  разборках.
Но самым поразительным может показаться факт избрания на должность куренного и готовность в избрании на должность наказного (!) атамана И.Г.Зерщикова. Ведь до сих пор нигде в документах этот человек ни разу не был назван среди восставших или среди сочувствующих им. Почему вдруг его выбирают на эту высокую и ответственную должность, которую он, кстати, занимал уже не раз и не два? И это происходит в то же время, когда его вероятные ближайшие соратники ( Поздеевы и др.) арестованы и закованы в цепи!
По-видимому, ответ на этот вопрос следует искать в той атмосфере противостояния и ненависти, которая сложилась на тот момент в Черкасске.
Большинство населения поддерживало восставших? – Вполне вероятно.
Было ли большинство однородным по своему отношению к воссстанию? – Никак нет! Присутствовало все разнообразие мнений и отношений: от энтузиастов-идеалистов, через серию энтузиастов-материалистов до людей, вынужденных покориться насильникам.
Окончательно ли эйфория восстания затмила  людские симпатии  к старшинам  с  не запятнанным  поведением в прошлом и настоящем  ? – Скорее всего, нет!
Мог ли и Булавин со своими приспешниками принадлежать к числу таких  людей, которым было не чуждо желание  достичь  в своем тылу мира, согласия, покоя и порядка? – Вполне могли и, скорее всего,  к этому и стремились.
Была ли в Черкасске лучшая кандидатура на роль лидера такого  варианта развития событий (по мнению   победившей  стороны), чем  Илья Григорьевич Зерщиков? – Вероятно,  нет!
Была ли в Черкасске лучшая кандидатура на эту должность в глазах затаившихся противников восстания, чем Илья Григорьевич  Зерщиков? – Наверное, нет!
Потому его и выбрали по велению победителей и по желанию побежденных.
Можно предположить, что Зерщиков сознательно выбрал для себя этот путь: войти в окружение Булавина с целью разрушить его затею и  прекратить кровавый и бессмысленный разгул восстания и репрессий на Дону. Как человек осторожный мудрый и дальновидный он должен был выбрать политику подготовки и выжидания момента, которая  гарантировала бы ему успех в задуманном мероприятии – свержении сумасбродного вождя и его приспешников. При этом, думается, он не сомневался, что они довольно скоро  своими несуразными действиями дадут  ему  повод гарантированного восстановления стабильного режима на Дону.
И этот момент наступил почти без промедления, когда авантюрное булавинское наступление на Азов было разгромлено, разгневанные этой авантюрой прспешники Булавина бросились к нему с претензиями и обвинениями в своем поражении. И случилось то, что должно было случиться Возмутитель Дона пал от возмутившихся им же самим его соратников.
Обстоятельства его гибели не ясны. Скорее всего это было убийство его его же сподвижниками, переметнувшимися к И.Г.Зерщикову, который не только принимает их, но и выгораживает перед властью тем,  что подтверждает их версию о самоубийстве Булавина. Естественно, что казаки  видят теперь в нем своего руководителя и спасителя.
Слегка одумавшийся народ избирает (пока это еще в его власти!) себе нового правителя, понимая, что сейчас для него главное – сберечься от гнева царской власти. И более всего у него, у этого заблудшего народа, надежда на самого надежного, как ему кажется, человека из их среды – на Илью Григорьевича Зерщикова. Однако возможности избранного ограничивались пределами его родного Дона. Повлиять на пристрастно опекающую Дон Россию он был не в силах. И в этом таилась опасность провала его замыслов – уберечь казачество от насилия и мести московских карателей. Ради этого он готов на все,  и идет не только на принятие вины на самого себя, но и на  самые унизительные акции покорности.
Поистине несчастный избранник более всех других понимает, что шансов на благоприятный исход событий у них почти нет, что царская расправа грядет с абсолютной неизбежностью, и пределы ее неведомы, но скорее всего почти беспредельны.  Более всех других должен был понимать это он, Зерщиков, потому что был опытен в своем общении с московской властью и не мог верить в ее справедливость, адекватность и великодушие. И, тем не менее, он соглашается принять на себя это бремя (а сейчас это только бремя,  и не более того!) атаманской власти, так как служение своему народу было для него приоритетом.
На рекомендацию царя выбрать взамен убитого атамана нового из добрых и порядочных В.Долгорукий  смотрит весьма скептически. Ясно, что выбором  Зерщикова он   недоволен, и ему не доверяет.  Имя его старается вообще не упоминать в своих посланиях, и все успехи по свержению Булавина всецело приписывает другим старшинам. И, вопреки своим многократным  заявлениям о поголовной ненадежности всех казаков, забывая об этих своих  заявлениях, непрестанно радеет о них, отмечая их правдивость, честность, полное  их исправление и верную службу царю.
Все эти новы сторонники московской власти, несомненно, действовала совместно с Ильей Зерщиковым, и вполне вероятно даже под его руководством.  Это однажды даже просочилось в послание И.А.Толстого, когда он перечислил черкасских антибулавинцев  во главе с Зерщиковым (см. выше и - Б.В.. док. 120, стр.308). Да и по всем предшествующим материалам и по вытекающим из них  социальным и психологическим   данным  именно И.Г.Зерщиков из влиятельных старшин был самым последовательным и непримиримым противником К.А.Булавина и провоцируемой им  «булавинщины».
Об этом свидетельствуют письма-предупреждения о готовившемся Булавиным убийстве Ю.Долгорукого от антибулавинской группы черкасских старшин под руководством Зерщикова в октябре 1707 г., его поход против восставших на Деркуле булавинцев в марте 1708 г., его антибулавинское письмо запорожским казакам в апреле 1708 г., и, наконец,  свержение Булавина под его руководством в июле 1708 г.
Но, похоже, в обязанность царского  корреспондента В.Долгорукого (может быть, в какой-то мере и у И.А.Толстого) по какой-то неизвестной нам причине вошла потребность или необходимость представить роль Зерщикова в этой истории в совершенно ином свете:      систематическое замалчивание роли войскового атамана Зерщикова в прекращении смуты, не запятнавшего себя ни одним поступком в поддержку Булавина,   приписывание всех успехов антибулавинских акций только второстепенным старшинам, в том числе бывших активными булавинцами.  Не располагая никакими фактическими данными, В.Долгорукий  постоянно подчеркивает ненадежность вновь избранного войскового атамана И.Г.Зерщикова:    
неоднократно и обстоятельно, смакуя,  описывает унизительную процедуру легших на землю ( Б.В., док.116 , стр.303  ) или павших в землю (Б.В., док157, стр.354) Войскового атамана и старшины для испрошения милости за свои вины (и старшины, и их атаман ничтожества!),
просьба Войскового атамана писать в казачьи городки указы с успокоением и ободрением их жителей отмечена как слезная (мол – жалкий и слабый человек!),
многократные упоминания о неприсылке в Азов и В.В.Долгорукому Войсковым атаманом Зерщиковым пойманных  «воров» (непослушный и своевольный!), 
лукавое утверждение В.Долгорукого, что якобы  Зерщиков усадил поверженных врагов Булавина в лодку и отвез их к нему, тогда как посадил и отвез их к Булавину  Игнатий Некрасов (показания казака Андрея Шилкова, Б.В., док.66, стр. 238 – 239).
Между тем, им, этим доносчикам царю искаженного в негативном направлении облика новоизбранного атамана И.Г.Зерщикова, не удалось скрыть мужественное и гордое признание перед властью своей вины (ни в чем не проявившейся!) именно  Зерщиковым, к тому же берущему все прегрешения своих подопечных в Черкасске на себя – этого не спрятать, не утаить! Не утаить и того, что Зерщиков отказался выдать всех рыковцев как зачинщиков восстания и смуты, сославшись на то, что виноваты все, а рыковцы еще и помогли ликвидировать Булавина (Б.В., док.116, стр. 304)
Все эти инсинуации против нового Войскового атамана проистекали, как я полагаю,  по трем  причинам.
Первая – это  уже ранее сложившееся у ближайших  московских властей негативное мнение о личности  Ильи Григорьевича. У Толстого оно  могло проистекать от непосредственных контактов их друг с другом, так как Зерщиков почти постоянно избирался казаками на видные руководящие должности: станичный, наказной,  Войсковой атаман. Это предполагало обязательное и частое общении  его с губернатором рядом расположенного города, тесно взаимодействующего с донской столицей. Полагаю, что личность Зерщикова не могла привлечь благосклонного внимания и отношения к себе со стороны власть предержащих, потому что он не был льстивым и обладал чувством собственного и коллективного (казачьего) достоинства, был самостоятельным в принятии решений и старался неуклонно доводить их до исполнения,. руководствуясь главным своим  принципом - помочь, поддержать и спасти ближнего.  Ребята же  его команды антибулавинцев, будучи, безусловно, храбрыми и отчаянными молодцами, похоже, были способны и на подхалимаж, и на угодничество, и на лесть. Потому именно они, а не их «босс» вышли на первое место в глазах высокого начальства.
У Долгорукого негативное мнение о Зерщикове могло сложиться и от толстовского настроя, и от мнения об этой личности, сложившееся ранее  в более высоких московских кругах – это вторая причина неприятия властью Зерщикова. Мы ведь помним историю возвышения есаула Лукьяна Максимова и  теневое отношение к  есаулу Илье Зерщикову во времена их военной молодости и подобное же положение уже в качестве атаманов при азовских походах Петра. Помним мы и историю Войскового атамана Зерщикова, который фактически провалил московскую программу переселения российских беженцев на Дону с одного места (выбранного ими самими) на другое (навязанное властью) в 1700 и в  1707 гг.
  Третьей причиной неприятия московской властью избранного казаками войскового атамана Зерщикова – резко отрицательное отношение этой власти вообще к казачьим вольным выборам. Тем более в такое неустойчивое время всеобщего враждебного настроя казаков к Москве. Ясно, что, дай волю,  выберут не самого влюбленного в Москву  человека. И потому,  кого бы ни выбрали – все ненадежны, а тем более такой подозрительно уважаемый казаками, но явно не симпатичный  и  не близкий  царю и его присным человек. И главная вина И.Г.Зерщикова в глазах Москвы состояла в том, что он был любим и уважаем  казаками. Такой атаман на Дону Москве был не нужен, более того -  нетерпим.
  Что эти соображения отражают истинное положение дел, сошлюсь на письма князя В.В.Долгорукого царю (несколько опережая события).
от 13 августа: «Сего числа получил я от вашего величества указ через Полибина…чтоб я взял с собою Илью Зернщикова и вез ево за караулом. Указ сей  плучил я  отошед от Черкаского…и взять ево нагла за караул по нынешнему  их  состоянию не мочно, чтобы больше от них не умножилось воровства…И я той ради причине писал к нему Зернщикову вашего величества указом, чтоб он был со мною для лутчего способу, и в том бы показал вашему величеству службу и радения. И я чаю, что он будет. А как будет и я ево не озлобя возьму с собою и дам ему такую причину, что он не признает, и прошед по Дону возьму ево с собою. Полибин мне сказывал словом от вашего величества, чтоб мне с ними  жестако поступать…» (Б.В., док.132, стр.320);
 от 10 сентября: «Зернщикова взял с собою…
…пущие воры все взяты со мною, а другие перевешены. И ныне они в великом страхе…Один вор, которово я взял, говорил Зернщикову, что все воровство и бунт от него» (Б.В., док.139, стр.328);
от 24 ноября: «…был в станице есаулом Зернщикова сын, я велел ему  быть в Курску до указу» (Б.В., док158, стр.357).
В приводимых письмах  уже впрямую определен источник неприятия Зерщикова – сам царь Российского государства, требующий от своих сатрапов жестокого отношения к избранному на Войсковом круге Войсковому атаману  Войска Донского, кстати, последний раз при свободном волеизъявлении свободных казаков на грядущие триста десять лет.
Однако, причина  этой ненависти так и не проясняется. Но она, царская ненависть, простирается уже и на атаманского сына. Как далеко и с какой силой, мы не знаем и едва ли когда узнаем. Но можем предполагать, что и далеко, и надолго, и сильно, потому что  эта фамилия исчезает из русской и казачьей истории до наших дней.
В этих вышеприведенных письмах особенно показательна первая запись от 13 августа. В ней главнокомандующий всеми царскими войсковыми соединениями на Дону В.В.Долгорукий признается, что он не может  открыто арестовать донского Войскового атамана, предвидя возможность заполучить в ответ на это новое казачье восстание. Это признание прямо указывает на величайший авторитет среди казачества самой должности Войскового атамана и лично занимающего эту должность Ильи Григорьевича, покуситься на который не позволено даже ближайшему царскому сатрапу. Именно поэтому лукавый царедворец  вынужден прибегнуть к подлой и низкой хитрости, обманным путем заполучив атамана, не искушенного в таких грязных моральных извращениях царского двора.
А что касается утверждения  «одного вора», обвинившего Зерщикова во всеобщей вине («все воровство и бунт от него»), то оно столь неконкретно, что по сути своей является беспредметным и тем самым не содержит темы для обсуждения. Между тем, оно приводится как свидетельство вины Зерщикова.
С иным, но столь же неопределенным   утверждением мы встречаемся и еще один раз в исторических документах, относящихся к еще более дальнему периоду карательной деятельности того же царского слуги князя В.В.Долгорукого, ставшего уже за свою рьяную палаческую службу не «маеором», а «полуполковником». Речь идет о его же письме тому же царю о том же Зерщикове:
 от 1 мая 1709 г. «коротояцкой подъячей – великой вор…сказывал, что от Зернщикова письмо чел в кругу о убивстве брата моево» (Б.В., док.165, стр.362). Сообщение это сделано в контексте, предполагающем его обвинительный характер: мол, вот какой пакостник этот Зерщиков: писал письма «великому вору» для прочтения в воровском кругу и для убийства его, полуполковника, брата! – Но ведь  в тексте письма названа только тема, а содержания нет. Мы же знаем, что в то время из Черкасска Ю.В.Долгорукому действительно писались письма о подготовке его убийств. Писались они для принятия мер предосторожности, и  эти письма перехватывались бунтовщиками, а  авторами писем были черкасские старшины, настроенные против этого убийства. И  руководителем этой группы антибулавинцев не мог быть  никто  иной кроме И.Г.Зерщикова.
Таковы аргументы (других нет!) «вины» так настойчиво и последовательно преследуемого царскими присными последнего свободно выбранного донского Войскового атамана И.Г.Зерщикова.   
 А как же сложилась его дальнейшая судьба, где он, что с ним?
 Что предвидел, чему сопротивлялся по мере своих сил последний свободно избранный казачий атаман  И.Г.Зерщиков, то и получилось. Случилось и то, что тоже, по-видимому, предвидел, чего, наверное, страшился и ожидал в своем заключении – его собственная смертная казнь.
Ее обстоятельства не нашли  отражения в исторических документах. Они по-видимому, были изъяты как компрментирующие не казненного, а казнителей!  Вследствие этого место и обстоятельства казни получили разное освещение в писаниях историков: одни считают, что казнь атамана совершилась в Москве на Красной площади, другие – в Черкасске. К числу первых относятся В.А.Сухоруков (Сухоруков, 1872, 1906, 2005 , косвенное свидетельство), А.А.Гордеев (Гордеев, 1968, 1992), Ю.Галушко (Галушко, 1993); ко вторым – Е.П.Савельев (Савельев, 1915, 2002), В.И.Лебедев (Булавинское восстание, 1934), М.Астапенко (Донские казачьи атаманы,2006), В.И.Лесин (Лесин, 2007) и др.
Несмотря на отсутствие в публикациях подтверждения историческими документоми, привожу описание черкасского варианта казни как психологически мотивированного всей предшествующей деятельностью и пристрастиями Петра:
«Весной 1709 г. 19 апреля царь из Воронежа на судах прибыл в Черкасск. С ним были: Юрий Шаховской, кн. Петр Голицын, Никита Зотов и Прокофий Ушаков. На Дону с трепетом ждали царского гнева. И действительно, Петр приказал «чинить новый розыск о сообщниках Булавина», отсекает головы войсковому атаману Илье Зерщикову, предавшему Булавина, и старшине Соколову, велит привести тело Булавина, «пятерить» его и на поставленных столбах с колесами возить по городу, а головы казненных воткнуть на колья и поставить на площади. Роль палача исполнял князь Голицын.
После казней царь собрал к себе всех старшин и знатных казаков, объявил им свое «милостивое слово» и «пожаловал им из них же в войсковые атаманы Петра Емельянова, сына Рамазанова, по смерть его» (Савельев, 2002, стр.412 – 413).
Повторяю, ситуация психологически мотивирована идеально, но с фактической стороны обнаруживается некая несообразность. Она состоит в том, что Петр Емельянов уже был войсковым атаманом с сентября 1708 г., и  «пожалование» его снова в 1709 г. на эту должность представляется излишней. Впрочем, оставляю это противоречие на совести автора, хотя, разумеется, он  в этом тоже не нуждается, а апеллировать следует к совести и разуму царя, что, впрочем, и вовсе уж изначально бесполезно. По факту - беспредметно.
Как бы там ни было в деталях на самом деле, но факт пожизненного назначения на высшую казачью должность Петра Емельяновича Рамазанова и казни неповинного человека, каким определенно был Илья Григорьевич Зерщиков, историческая данность. И сотворена она Петром Алексеевичем Романовым, тоже ведь человеком, хоть и помазанным  на царство, да вот только безобразно осквернившим  свое высокое предназначение и этим своим делом тоже.