Ёлочная игрушка

               
               
               
               
      В этом году нам с сыном повезло. Ёлка нам досталась высокая, стройная.
Пятилетний сын с серьёзным видом ходил вокруг неё, ожидая того святого момента, когда она будет поставлена на место и начнётся главное действо - украшение ёлки.
      Большой деревянный ящик, который обычно находился в кладовке, уже стоял на столе. В нём хранился наш многолетний запас ёлочных игрушек, дед-Мороз, серпантин. Это был волшебный ящик, открыв который можно было превратить ёлку из зелёной в разноцветную, сверкающую серебром и золотом.
      - Ну, – торопил меня сын, с нетерпением глядя, как я закреплял ёлку, – давай же, наконец, откроем ящик.
      - Что ж, давай.
      Мы открыли ящик. Хорошо, когда на ёлке много игрушек. А у нас их было много. Каждый год мы приобретали игрушки. Вон их сколько скопилось. Ах, какие красивые попадаются – настоящие произведения искусства. Сын подавал мне ёлочные украшения, а я, став на стул, старался развесить их так, чтобы наша красавица со всех сторон выглядела нарядно, празднично, как и положено юной прелестнице, первый раз выходящей в свет, как на первый бал выходила Наташа Ростова.
      Вот эти трёхцветные шары пойдут сверху, вот эти сосульки развесим по спирали, а пузатый самовар…
      - Папа, смотри какой самовар!
      - Да, сынок, красивый.
      Самовар я вешаю на курчавую ветку.
      - А вот снегурочка!
      И снегурочке мы найдём достойное место.
      - Папа! Баклажан! Синий - синий!
      Баклажан мы повесим рядом с яблоком, грушей и помидором. Создадим натюрморт.
      Сын подаёт мне игрушки, каждый раз радостно сообщая:
      - Золотая рыбка!
      - Старик со старухой!
      - Космонавт!
      Работа у нас спорится. Потому что мы делаем её с удовольствием. Ящик наш уже показал дно. Ёлка стоит, опутанная золотым дождём, и, как актриса перед концертом, ждёт своего выхода на сцену. Ещё несколько завершающих штрихов и она появится перед залом, неотразимая в своём изысканном вечернем туалете. Ещё несколько игрушек, и я скажу ей:
      - Всё! Можете выходить! – и добавлю чуть слышно: - Вы сегодня особенно красивы!
      Но вдруг оборвался наш чёткий, налаженный ритм. В тот момент, когда я протянул руку за игрушкой, сын не подал мне ничего.
      - Ну же, сынок, - поворачиваюсь я к нему. – Давай игрушку!
      Но сын остановился. Он держит в руках какой-то маленький стеклянный шарик кирпичного цвета, и брезгливо глядя на него, говорит:
      - Папа, его не будем вешать.
      Я беру у него из рук этот шарик, сделанный без всякой выдумки, такой нелепый и такой сиротливо ненужный на фоне всего этого игрушечного великолепия. Беру и долго смотрю на него…
      Был 1945й год. Ещё шла война. Но отец уже вернулся домой. Полковник, фронтовой командир, с полгода назад он был демобилизован в связи с тяжёлым ранением и теперь работал в военкомате.
      Его первое появление в доме надолго запомнилось мне. Мама была на работе, а я сидел на подоконнике с книгой «Жар-птица», которую перечитал уже десяток раз, но за неимением другой, продолжал читать в одиннадцатый. В дверь раздался стук. Я, крадучись, подошёл к двери, держа в руках тупой столовый нож. Время было тревожное, и рассказы о грабежах, убийствах, «Чёрных кошках», бандитах всех мастей,  полнили мою душу страхом. Я чуть приоткрыл смотровую щёлку. Увидел серое сукно шинели. Лица человека видно не было.
      - Кто там? – хрипло, давясь от страха, выдавил я.
      - Артемьевы здесь живут?
      - Здесь, - пробасил я, стараясь внушить пришедшему, что за дверью не ребёнок, а взрослый мужчина.
      - Альбина Сергеевна дома?
      - Её нет. Она на работе. – Я смелел с каждый словом.
      - А ты кто же будешь?
      Гм. Вопрос. Ещё нужно подумать, отвечать ли на него. Но, кажется, незнакомец не желает мне ничего плохого. Пожалуй, можно открыть ему тайну. И я сказал:
      - Я кто? Я – Виталька!
      - Виталик! – закричал неизвестный так, что я снова испугался. – Виталик! - Кричал он в замочную скважину. - Это я – папка! Отец твой! Папка!
      - Папка!
      И мы оба забегали возле двери, не зная, как помочь, как выпутаться из этой нелепой, дурацкой ситуации: отец вернулся с фронта, возвратился с войны, а дверь заперта.
      Я только шире открывал смотровую щель, только громче орал:
      - Папка! Папка!
      Всё бесполезно. Зря.
      Я видел, как отец поставил чемодан и, открыв его, пытался просунуть мне в щель какую-то коробку.
      - На, сынок, - бормотал он. – Это тебе. И это. И это.
      Он вытаскивал из чемодана какие-то кульки и свёртки, видимо забыв, что всё это не влезет в щель, а я глядел, как он суетится, и мне было жаль его. Да и себя тоже.
      Потом он успокоился. Сдержанно заговорил:
      - Вот что, Виталик. Возьми пока это. – И он протянул мне печенье, вынутое из зелёного рюкзака. – Это галеты.
      - Чего, чего?
      - Галеты. Пробовал когда-нибудь?
      - Не-а.
      - Ну, попробуй. А где же мама работает?
      - В штабе, - ответил я и больше ничего не мог добавить, потому что больше ничего не знал.
      - Ну, сынок, побудь пока один. А я попробую найти маму.
      И он ушёл. А я остался один. В пустом доме, который мне уже не казался таким заброшенным и страшным.
      Потом был вечер, когда мы все сидели за столом и смеялись, смеялись, и пели, и плакали. Плакали я  и мама. Отец не плакал. Он только прятал  свои глаза в моей шевелюре и ласково говорил:
      - Ну всё…  Успокойся, Аля. Теперь всё  будет хорошо.
      В первый же Новый год отец принёс ёлку. Маленькую, куцую. Для неё не нужен был крест. Её просто привязали к табуретке. Утром, 31го, отец повесил на неё несколько конфет и печений, тех самых которыми угощал меня в день своего приезда, и ушёл на работу. Мама тоже. Я опять остался один. С ёлкой. Украшенной  галетами и конфетами с фруктовой начинкой.
      С работы отец пришёл раньше обычного и прямо с порога закричал мне:
      - Виталька, пират, радуйся! Я достал ёлочные игрушки! – Он вытащил из кармана пять игрушек – маленьких шариков кирпичного цвета.
      - Игрушки! Ура! У меня есть игрушки! – бегал я по комнате.
      И потом бережно, очень бережно, мы стали развешивать их на ёлке, стараясь распределить равномерно, чтобы не так бросались в глаза закрывшие ёлку галеты.
      - Папа! – услышал я голос сына и очнулся.
      Он стоял недовольный тем, что я так долго ничего не вешаю на ёлку, что я застрял на этой никчемной, такой жалкой на фоне нашего царского великолепия игрушке.
      - Папа! – повторил он капризно. – Не вешай этой игрушки. Она такая несчастная, такая некрасивая.
      Я повернулся к сыну.
      - Нет, сынок. Эту игрушку надо повесить. Я тебя очень прошу, разреши, это мне очень надо.
      И сын понял меня.
      - Ну, раз надо…
      И я повесил её. В центре ёлки. На самом видном месте.