Коммуналка Гл. 1. Вступление

                Дом в Питере, где жили моя бабушка Оля и мамина младшая сестра  Шура с семьей,  стоит особняком, стенами на все четыре улицы.  В детстве он  чем-то напоминал мне огромный корабль, плывущий между скал и рифов.  На самом верху, под крышей, цветной плиткой  на доме выложена дата – 1893.   Цифра всегда казалась нереально древней и даже какой-то ненастоящей, как будто пришедшей из другого мира.   Вход с улицы – «парадное»,  высокий, целых четыре подтертых временем ступеньки,  украшен красивым кружевным козырьком. Когда-то на козырьке росла березка. В детстве, когда мы приезжали, я всегда смотрела на нее и представляла огромным деревом, по которому можно будет залезть прямо на крышу.  Второй вход - «черный»,  ведет в подъезд  из  двора-колодца.  Во двор  надо было проходить через арку, которая почему-то называлась «подворотня».  Ворота действительно были, огромные, кованые, старинные.   На ночь дворник,  серьезный бородатый мужик в светлом фартуке и с бляхой на груди, запирал их на тяжелый навесной замок.
Наша семья переехала из Питера в пригород, когда мне исполнилось 2 года, отец закончил юридический факультет ЛГУ и получил направление «по распределению».  Много позже он рассказал мне, что их выпуск готовили для работы в Югославии, но что-то не сложилось в отношениях между странами, и вместо далеких краев  мы оказались в 120 км от Питера в небольшом городке Волхове, уютно стоящем на берегу одноименной реки.  Поначалу  жили втроем, с бабушкой, но после рождения брата туда же переехала мама.   Так и обосновались, уже  на совсем.

      Родственников в Питере навещали чаще всего летом, совмещая поездку с обязательными экскурсионными программами.  Мамина жила дружно, родни имелось много, встречались  с удовольствием, но останавливались всегда на Петроградской в «нашем» доме, у бабушки.  Отец был родом с Алтая,  в  Питер  попал во время войны вместе с сибирскими дивизиями, освобождавшими Ленинград.  Вся родня с его стороны жила где-то очень далеко и мы о ней знали только понаслышке.  Мамина  семья отца приняла легко, относилась с уважением и дружила.

      Поездка для нас, детей, всегда была праздником и большим событием.  Это сейчас сел на электричку и приехал, никакой тебе романтики и приключений.  А в моем детстве в Питер ездили «на паровозе».  Вагон выбирался специальный, детский, с картинками из сказок на стенках и алюминиевым бачком с водой для питья.  Дорога казалась очень длинной,  и  на ней имелись свои «вешки».  Сначала проезжали мимо посадок – снегозащитной полосы из маленьких елочек, стоящих аккуратным строем.  Елочки росли вместе с нами.  Сейчас это уже огромные ели, из-за густоты не очень красивые и местами  упавшие от старости и неухоженности.  Потом долго тянулись оставшиеся с войны  окопы.  Они тоже менялись со временем но, в отличие от елочек, как бы уходили в землю, расплывались.  Там, где не проводились никакие работы, остатки этих земляных ран можно угадать и сейчас.  Потом шли большие вокзалы и, наконец, полуразрушенный  бомбежкой дом.  Говорили, что его оставили специально для Ленфильма,  в качестве естественного павильона для съемок фильмов о войне.  Дом этот очень сильно будоражил детское воображение,  и мы просто прилипали к окну, боясь пропустить его за разговорами.  После  дома город был  совсем рядом.  Вот блеснул мутноватой водой Обводный канал и  уже приехали на Московский вокзал, шумный, многолюдный, ужасно уютный, знакомый и любимый.

      На Петроградскую ехали трамваем.  И это тоже было целое приключение.  Сначала по улицам, мимо Летнего сада, и Марсова поля с вечным огнем, потом по мосту через Неву, где видно и Петропавловку, и Аврору, и Зимний дворец, потом снова по улицам, мило Мечети и, наконец, вдоль парка им. Ленина до кинотеатра Великан.  А оттуда до дома и вовсе рукой подать.
С самого раннего детства для меня самым волнующим, ожидаемым и пред-вкушаемым был момент, когда открывается дверь парадного и в нос бьет ни с чем несравнимый запах питерской сырости, смешанный с запахом свежей сдобы – на первом этаже была небольшая пекарня.  Этот запах остался в памяти на всю жизнь как предчувствие чего-то радостного, домашнего, уютного.  Уже через много лет, став взрослой, я каждый раз, заходя в подъезд, как будто на мгновение окуналась в детское счастье ожидания радости. Потому запах этот помню и люблю навсегда.

      Жила моя родня на пятом этаже в большой коммунальной квартире, как бы сейчас сказали, «коридорного» типа.  Моя бабушка Оля, самая старшая и по возрасту и по времени проживания в коммуналке, рассказывала, что в начале века на первом этаже была чайная, от нее и осталась нынешняя пекарня, а на месте коммунальных квартир были «номера».  Уж что за номера и для чего, только догадываться, но, судя по строению квартир и размерам комнат-вагончиков  (по 10 – 12 м;), все было похоже на правду.  Проживало в коммуналке 10 семей – по числу комнат.  Бабушкина и тетушкина комнатки располагались почти напротив.  Обе одинаково длинные и узкие, обе одинаково тесные и  очень уютные.  У бабушки под потолком висел большой оранжевый  абажюр.  Когда зажигали свет, кисточки отбрасывали лохматые тени, свет тянулся лучиками к окну и дверям, добавляя тепла и уюта.  А у тетушки висела стеклянная люстра из витых висюлек.  Когда открывалась дверь, висюльки шевелились и слегка шелестели, а при зажженной лампочке переливались разноцветными огоньками и разбрасывали по  стенкам таких  же разноцветных веселых зайчиков.  Мы всегда останавливались у бабушки – она жила одна, а у тетушки был муж и двое детей, мои двоюродные брат и сестра. К ним мы приходили «в гости».

      Когда-то и в бабушкиной комнатке все было по-другому. Вся история мами-ной семьи длинная и не очень веселая.  Изначально жили они – мать, отец и семеро детей (5 братьев и 2 сестры) в деревне  под Рыбинском.  Мать вела крестьянское хозяйство, отец, столяр – краснодеревщик, ездил с артелью в Питер на заработки.  Когда маме исполнилось 12 лет, случилась беда.  Их мама, моя бабушка, при поездке в Питер по какой-то надобности, заболела воспалением легких и скоропо-стижно умерла. Семья осиротела.  Дед, отец семейства, в деревню возвращаться не стал, через какое-то время женился на бабушке Оле и остался в Питере.  Потом перевез туда  маленьких дочерей, остававшихся в деревне под присмотром его сестры, и тех из уже вполне взрослых сыновей, которые сами захотели переехать в большой город.  Как они все умудрялись жить в такой тесноте, не знаю.  Потом кто-то женился и уехал.  Потом началась война.  Эвакуироваться не успели.  Мама рассказывала, что их госпиталь, где она всю блокаду проработала медсестрой, уже погрузили в вагоны и поезд даже тронулся.  Но кольцо замкнулось, госпиталь вернули и разгрузили.  Так бабушка Оля, дед, маленькая девочка, дочь одного из братьев и тетушка застряли на блокаду в Питерской коммуналке.  После войны остались только бабушка, тетушка и мама.  Про остальных это отдельная  и не очень простая история.  Коммуналка вообще за войну жильцами оскудела. Потом жизнь начала потихоньку налаживаться.  Мама и тетушка вышли замуж.  Тетушка родила двоих детей, потом родилась я.  А через два года мы переехали в пригород.
Вернулась я в Питерскую коммуналку, когда стала студенткой.  Сначала жила с бабушкой, а когда ее не стало, одна.  Оттуда вышла замуж и туда же привезла своего первенца – сына.  Ну а потом, устав от коммунальной жизни, мы уже втроем перебрались в подмосковный Сергиев Посад.  Но коммуналка, где жили четыре поколения моей семьи,  не уходит из памяти.  Вот о ней, о моих соседях, их разных судьбах и общей жизни, и пойдет мой незатейливый и неспешный разговор.