Марусино детство

Из книги "Ген войны"

    Моей мамочке, Сихварт Марии Адамовне, посвящается.
      
   В городе пахло пылью и гарью. В августе 1941 года Армавир бомбили фашисты. Один из красивейших городов Краснодарского края превращался в руины.
 Раньше Маруся любила вечерами сидеть на пороге своего маленького домика на окраине и смотреть вдоль улицы, как постепенно город набирал этажи: вдалеке, среди зелени фруктовых деревьев сияли многочисленными квадратиками окон большие  дома. Теперь там, над деревьями, вздымались клубы дыма и ночами кровавые блики пожарищ метались по белой стене домика, просачиваясь сквозь занавески. Марусино сердечко всякий раз сжималось от ужаса, когда она слышала нарастающий гул самолётов с чёрными крестами на крыльях, и она опрометью бросалась к земляному погребу, где пряталась от налётов вся её семья, состоящая из одних женщин. Папа уже давно ушёл на войну. Мама, несмотря на то, что ждала ребёнка, каждый день рано утром с другими женщинами с их улицы уходила рыть окопы и возвращалась поздно вечером смертельно усталая, грустная и молчаливая.
 
  Однажды утром Маруся проснулась от громкого мужского голоса и сначала обрадовалась (подумала, что папа вернулся), а потом испугалась, услышав, как заплакала мама. Она робко просила кого-то:
- Товарищ офицер, не выгоняйте нас, у меня муж на фронте, двое детей, жду третьего, мать больная;  куда мы пойдём из своего дома?
- Гражданочка, не усугубляйте, - возражал маме молодой мужской голос. – Я выполняю приказ. Все жители немецкой национальности должны покинуть Армавир в двадцать четыре часа. Собирайтесь живее. На вокзале вас ждут эшелоны. Может быть, завтра здесь уже будут фашисты. Вы что, с ними хотите остаться?
- Ох, Господи! Марусенька, Олюшка, вставайте. Маруся, одевайся, бабушке помоги и Олю одень.
Офицер вышел за дверь. Мама  заметалась по кухне, собирая в сумку продукты. У порога наблюдал за сборами немолодой солдат с хмурым лицом. Маруся подумала, что он сердится на них за медлительность, и заторопилась, застёгивая на сестрёнке металлический замок вельветки, прищемила ей кожу на подбородке. Оля зашипела от боли, прошепелявила, замахнувшись маленьким кулачком:
 - Сяс как дам по баске!
Маруся подула ей на больное место и побежала к  бабушке Кате, изо всех сил стала тянуть её за пухлую старческую руку своими маленькими  ручонками, помогая встать с постели.
 
    На вокзал их везли в кузове грузовика, набитого стариками, женщинами и детьми. С ними вместе оказалась и  семья Васи Бишеля, двоюроднго брата Маруси. Он был старше неё на семь лет, считал себя совсем  взрослым, потому что все мужчины призывного возраста из родственных семей в июне 1941 года ушли на войну. Васька насмешливо смотрел на шестилетнюю Марусю и пятилетнюю Олю, испуганно вжавших головы в плечи, когда где-то впереди началась бомбёжка, и ветер принёс грохот разрывов и запах гари.
-Не дрейфьте, малявки, - срываясь на фальцет, покровительственно пробасил он, - это наши орудия бабахают, дают фашистам  жару!
Вася ошибся: это гремели не наши орудия, это фашистские самолёты бомбили Краснодарскую железную дорогу.
                ***
   На вокзале Марусе опять стало страшно: горели после бомбёжки вагоны, стенала тысячеголовая толпа, загоняемая в теплушки солдатами. Оля мёртвой хваткой вцепилась в мамин подол, а Маруся поддерживала бабушку, тащила её за руку, смертельно боясь отстать от мамы.

  В вагоне маме удалось занять целые нары, и Маруся часами тихо сидела возле бабушки, слушая, как она вполголоса читает молитвенник, вздыхает и молится за зятя и 16 своих сыновей, от которых давно не было весточки. Зато младшая  сестра Оля чувствовала себя как рыба в воде: она носилась по вагону, дралась с мальчишками, пела озорные частушки, за что иногда её награждали кусочком хлеба или сухариком, которыми она честно делилась с Марусей. Мама во время остановок ходила по вагонам, пытаясь отыскать многочисленных родственников. Многие делали то же самое. Люди шумно радовались, когда семье удавалось воссоединиться, менялись местами, переходя из одного вагона в другой. Мама нашла почти всех своих родственников и немного успокоилась. Но всё это было зря: на остановках конвоиры выкрикивали фамилии, и, как бы люди ни просили, семьи разлучали, расселяя их друг от друга  на десятки, а иногда и на сотни километров. Так случилось и с Марусиной семьёй.

  Но вот  десятидневное путешествие закончилось, поезд остановился посреди степи, и Маруся в широко открывшийся дверной проём увидела ровную земную поверхность до самого горизонта -жёлтый  песок и колышимый ветром ковыль.
  Их направили  в какой-то степной колхоз, население которого в большинстве своём составляли казахи.  Спецпереселенцы, так их теперь называли люди в военной форме, толпами ходили по аулу, пытаясь устроиться на квартиру. Казахи, у которых своих детей было хоть отбавляй, на постой пускали неохотно. Большинство людей поселили в колхозном амбаре, холодном, просторном, пропахшем мукой и мышами. Старичок-казах подобрал себе строительную бригаду из мальчишек, и они по-быстрому сколотили нары, столы, разделили амбар на отдельные секции для  семей.

  Продукты скоро закончились, и вещей не осталось: их выменяли на еду ещё в дороге. Голодали. Маруся с Олей с утра до вечера пропадали в степи: искали заячью капусту. От неё урчало в животе и сводило скулы, но они были рады, что есть хоть такая еда. Мама не могла найти работу.  Маруся понимала, как ей тяжело: лицо у мамы стало землистого цвета, она была такая худая, что вещи, казалось, были надеты прямо на кости, остро выпирающие из-под одежды, только живот был круглым. Наконец, маме удалось устроиться   на колхозный ток. Все радовались, а оказалось – зря. На этом месте проработала она совсем недолго. Однажды мама сделала то, что много раз делали другие женщины: положила в карман две горсти пшеницы. В этот же день  её обыскали на проходной. За найденное в кармане зерно маму приговорили к  двум годам тюремного заключения. Узнав об этом, сестрёнки горько заплакали, но бабушка Катя, сама не сумевшая сдержать слёз, утерев мокрые глаза себе и зарёванные лица девчонкам, кротко, но твёрдо сказала:
- Не плачьте, внученьки, поберегите силёнки. Мир не без добрых людей, не пропадём. Господь не оставит сирот.

  В бараке было очень холодно, особенно по ночам. Бабушка каждый день уходила на поиски топлива. Она собирала в степи сухие ветки таволожки, которые моментально вспыхивали, стоило поднести к ним спичку. А под таволожку обычно складывали пирамидкой кизяки (сухие коровьи лепёшки), найденные бабушкой, и костёр дымил, согревая сгрудившихся вокруг него на ночь жителей барака. Сестрёнки научились попрошайничать, хотя им было очень стыдно этим заниматься. Сердобольные казашки делились с ними кто коркой хлеба, кто чуреками.

Через четыре месяца появилась в бараке мама с завёрнутой в лохмотья крошечной девочкой на руках. Рождение ещё одной дочки  спасло её от долгого тюремного срока, но прибавило семейству ещё один голодный рот. Павлина, так назвали кроху, плакала день и ночь: с молоком у мамы было плохо. Она запретила Марусе и Оле попрошайничать. Мама сама теперь ходила по домам и за еду выполняла любую работу. Нашлась в ауле добрая женщина, пустила Марусину семью на постой. Когда хозяйка узнала, что бабушка Катя – хорошая портниха, она отвела им целую кладовую и бросила на глиняный пол соломенный матрас, на котором спала бабушка, а сестрёнки ночевали рядом с мамой и Павлинкой на соломе.
                ***
   Бабушка, которая никогда не отличалась крепким здоровьем, но держалась верой, ожидая возвращения дочери из тюрьмы,  заболела.  Теперь, когда мама вернулась, силы покинули её, и она слегла, тяжело переживая, что стала обузой. Казалось, бедам не будет конца. Но однажды казах в лисьем малахае, который развозил по аулу на своей не менее старой, чем он сам, кляче почту и воду, привёз им письмо. Оно оказалось от паиной двоюродной сестры, которая звала их к себе, в рабочий посёлок, где, по её словам, можно было устроиться на постоянную работу и получать рабочую карточку. И мама решила сначала поехать одна, устроиться на работу, а потом вернуться  за девочками и бабушкой. Когда она сообщила о своём решении, Оля громко заплакала, уткнувшись маме в колени, а, теперь уже семилетняя, Маруся со взрослым состраданием посмотрела на обтянутое иссиня-бледной кожей родное лицо, молча взяла сухую и горячую мамину руку, поцеловала её, прижалась к ней щекой и сказала еле слышно:
- Поезжай, мамочка, мы будем тебя ждать.

     После маминого отъезда дни стали в два раза длиннее. Больная бабушка Катя не могла ходить, но её руки могли хорошо делать то, чему её научили смолоду: она шила всё – от трусов до шуб.  Целыми днями она сидела на своём соломенном матрасе и шила что-то для хозяйки в уплату за постой, а иногда на двор въезжала скрипучая арба, и бабушку увозили в соседние аулы обшивать народ. Без бабушки было совсем плохо: голодная Павлинка плакала, не переставая, и Маруся день и ночь носила её на руках.
 
  Оля пропадала на улице. Она нашла источник пропитания – рабочую столовую. Сердобольные поварихи, видя, как несколько маленьких оборвышей каждый день роются в помоях на заднем дворе столовой, стали снимать с картошки кожуру потолще.  Оля, насобирав очисток, несла их домой, мыла и пекла на плите. Они с Марусей ели это великое лакомство и жевали для Павлинки, которая давилась картофельной кожурой, но жадно хватала еду синеватыми губёнками, ненадолго переставала плакать и засыпала на соломе с подобием улыбки на малокровном личике, поджав к рахитичному животу тоненькие ножки. Маруся догадывалась о том, как часто и жестоко сестрёнке приходилось драться за эту еду. Она пыталась расспрашивать Олю, откуда у неё синяки и ссадины, но сестра каждый раз беспечно заверяла её, что упала. И Маруся отстала; она терпеливо зашивала дырки на единственном платье сестры, стирала его по ночам, чтобы утром Оле было, что надеть.

    Когда возвращалась бабушка, наступал праздник - она привозила еду: чуреки, лепёшки, козье молоко, пшеницу, а если сильно повезёт, то и картошку. Так они прожили почти год. От мамы не было никаких вестей. А однажды утром бабушка не смогла подняться со своего матраса, и Маруся, ужасно испуганная провалившимися бабушкиными глазами и посиневшими губами, привела в мазанку единственного на всю округу старенького доктора Калошу. Он ехал вместе с ними в эшелоне, и теперь считал своим долгом оказывать помощь всем своим попутчикам, а заодно и жителям аула. Доктор сказал, что бабушку необходимо срочно доставить в больницу. У неё рак.

                ***
   Бабу Катю увезли, Маруся с Олей горько плакали и долго бежали за машиной с красным крестом. Когда они вернулись на квартиру, хозяйка встретила их с кричащей Павлинкой на руках. Она велела им умыть зарёванные лица, дала по кусочку лепёшки и сказала:
- Ну, кызымки (девочки), собирайтесь в детский дом, мне вас не прокормить.
Так три сестрёнки стали детдомовцами.
   В детском доме их сразу же наголо остригли, одели и обули,  три раза в день кормили; воспитатели и нянечки обращались с ними хорошо, и всё бы ничего, но заболела Павлинка: у неё на голове образовалась язва. Малышку поместили в изолятор, и Маруся с Олей могли видеть сестрёнку лишь один раз в день, и то  через стекло. Маруся очень боялась, что Павлинка умрёт, не дождавшись мамы. А однажды во время прогулки Оля затеяла драку с мальчишками, которая чуть не стала для сестёр причиной расставания. 
          Дело было так: Маруся сидела на скамье и, подставив лицо  солнечным лучам, мечтала о том,  как приедет мама и заберёт их  и бабушку Катю туда, где она нашла работу; как Маруся станет ходить в школу (ведь ей уже шёл восьмой год), и тут кончится война, и придёт домой папа, и они счастливо будут жить все вместе.
 
  Неподалёку от Маруси, начертив на земле квадратики, прыгала на одной ножке Оля. К ним подошла стайка ребят. Мальчишка лет семи, черноволосый, с раскосыми чёрными глазами, выступил вперёд и крикнул:
- Эй, вы, немцы! Езжайте к своему любимому Гитлеру!
Оля замерла на месте, потом, сжав кулаки, бесстрашно двинулась в сторону задиры:
-Это почему Гитлер наш любимый?
-Так вы же фашисты! – под ободряющий хохот друзей заявил мальчишка.
-Мы – фашисты?! Да наш папа уже два года на войне! Понял?! Сам ты фашист недорезанный!
-Фашисты! Фашисты! – дружно закричали и заулюлюкали мальчишки,  прыгая вокруг Оли и кидая в неё и Марусю грязью.
Оля ринулась на обидчика, который и не думал удирать от шестилетней малявки. Потом он, наверное, сильно об этом пожалел: разъярённая Оля вцепилась мальчишке зубами в руку, молотила его кулаками. Он кричал от боли, нанося в свою очередь ей удары по голове свободной рукой, но ни он, ни Маруся, ни его друзья не могли оторвать разозлённую Олю от мальчишки, и только прибежавшие на крик воспитатели сумели разжать Олины зубы и освободить окровавленную руку описавшегося от боли пацана. Бьющуюся в истерике Олю унесли в карцер, и весь вечер Маруся проплакала, сидя на полу у запертой двери комнаты для наказанных, жалея сестрёнку, которая шмыгала разбитым носом под дверью с другой стороны.

 Через несколько дней сестёр привели в кабинет к заведующей, которая объявила им, что их вскоре отправят в другой детский дом.
- А как же Павлинка? – испугалась Маруся.- И где нас потом будут искать мама и бабушка?
- У вашей Павлинки очень тяжёлая болезнь. Везти её никуда не надо. Она и тут умрёт.А маме мы сообщим, где вас искать, если она вообще за вами вернётся.

  На следующий день группу детей из переполненного детского дома отправляли  по Иртышу на барже за сто километров в областной центр. Маруся с Олей, держась за руки, спустились по трапу на палубу, встали на корме у борта, тоскливо глядя на машущих им платками нянечек, оставшихся на берегу. Вдруг Оля потянула Марусю за руку в сторону от толпы детей, заговорила, заглядывая ей в лицо налитыми слезою глазами:
-Знаешь, Маруся, я вчера подслушала, как заведующая сказала воспитателям, что нас разделят, всех родных по разным детским домам отправят.
- Ты что, Оля? Как это? Я не хочу!
- И я не хочу. Давай, когда баржа поплывёт, мы за руки крепко-крепко возьмёмся и прыгнем в воду.    
- Давай. Но ведь мы плавать не умеем.
- Ну и пусть.  Лучше потонем, чем друг без друга останемся!

   Раздался басовитый гудок пароходика, тащившего баржу, захлюпала в борта вода, и берег стал медленно удаляться. Маруся с Олей крепко взялись за руки, зажмурились  и с отчаянным криком прыгнули в бурлящие за кормой холодные осенние  воды  Иртыша.

  Очнулась Маруся в больничной палате, и первой, кого она увидела, открыв глаза, была мама, ещё больше похудевшая, постаревшая, по-старушечьи низко повязанная платком.
- Ма-а-а, - пролепетала слабым голосом Маруся и потянулась к ней тонкими прозрачными ручонками. Мама обняла её, забаюкала, целуя в остриженную голову. Маруся хотела погладить маму по волосам, но под платком оказалась такая же колючая “стерня”, что и у Маруси на голове.
- Мам, ты чего, тоже в детдоме была?
- Ну, что ты, деточка, я тифом болела. Волосы сильно вылезали, вот меня под машинку и постригли. А работу я нашла.  Как только ты поправишься, мы отсюда уедем.
- Мама, а где Оля? Она жива?
- Жива, с Павлинкой сидит. Она испугом отделалась, а ты сильно простудилась. Поправляйся скорей, помощница моя.
                ***
  К новому месту жительства они ехали на арбе два дня. Мама нашла работу уборщицы в клубе автоколонны заготзерно, и они поселились в комнатке возле будки с киноаппаратом. Вечерами в клубе показывали кино, и сестрёнки из будки киномеханика дяди Коли, одноногого инвалида-фронтовика,  смотрели трофейные фильмы про красивую нездешнюю жизнь и наши фильмы про войну. Движок был старый, безбожно чадил керосиновой гарью, которая просачивалась сквозь щелястые двери в комнату, и не встающая со своего сундука умирающая бабушка Катя тяжко кашляла, задыхаясь от вонючего сизого дыма. Кинолента рвалась, зрители свистели и топали ногами. Тогда  дядя Коля запускал в зал трёхлетнюю Павлинку, которая забиралась на сцену перед экраном,и, пока  киномеханик чинил обрыв, малышка исполняла для невзыскательной публики все те песни, которые она слышала в фильмах.  Бог дал сестрёнке хорошую память и звонкий чистый голос, и зрители всегда с восторгом слушали маленькую певицу, частенько награждая её за труды то куском сахара, то сухариком.

  Днём Маруся работала нянькой в семье какого-то очень важного дяди. Его жена занималась хозяйством, а Маруся возилась с толстощёким малышом, который ни на минуту не хотел оставаться один и всё время просился на ручки. Он был очень тяжёлый, Маруся вся с ним надорвалась, к вечеру невыносимо болели живот и спина, но за работу Марусю кормили, и она терпела. Оля ходила в школу и её кормили там, а маленькая Павлинка находилась под присмотром дяди Коли и бабушки Кати. Мама ещё подрабатывала  в заготзерно, и её целыми днями не было дома. Когда у Маруси случалось свободное от работы время, она бежала к бабушке, которая терпеливо учила её своему ремеслу, преодолевая грызущую  день и ночь боль. Восьмилетняя Маруся снимала с домочадцев мерки вырезанным из газеты сантиметром, делала выкройки из старой мешковины и шила вручную незамысловатые юбки, блузки и платья, которые мама потом красила луковой шелухой, и наряды эти носились бережно и передавались по наследству от сестры к сестре. Иногда бабушка гладила склонённую над шитьём голову внучки и шептала бескровными губами:
-  Работай, Марусенька, не ленись, тогда не пропадёшь. Людям старайся добро делать, не обижайся ни на кого, никому не завидуй. Чужого не бери, как бы трудно не было. Маму с папой люби, помогай им всегда.
Маруся прижималась щекой к мягкой старческой руке, спрашивала в сотый раз:
-Бабушка, а папа вернётся, его не убьют фашисты?
-Обязательно вернётся, деточка, ты верь, ты жди.

   И Маруся ждала. В городок возвращались с фронта солдаты: кто без руки, кто без глаз, а кто и вовсе безногий. Одного такого инвалида Маруся часто видела возле чайной. Он передвигался на низенькой тележке, отталкиваясь от земли деревянными утюжками. Инвалид был всегда пьян и страшно ругал свою молчаливую жену, маленькую женщину с измученным лицом,  которая приходила за ним после работы.

  Маруся с Олей остро завидовали соседскому Витьке, дяди Колиному сыну, который не упускал случая сказать: “Мы с батей…”, за что и получал от Оли частенько полновесного леща. А когда он, хныча, спрашивал:
- За что?
Оля обычно говорила:
  - Не хвастайся, гад, что у тебя папа есть.

                ***
   В первый класс Маруся пошла в девять лет. Однажды вечером к ним пришла из школы      учительница и сказала маме, что это безобразие -  такая взрослая девочка не ходит в     школу. Мама с ней согласилась, но отпустила Марусю учиться лишь после смерти бабушки, которая умерла, пока Маруся ходила на Иртыш за водой. Девочка была маленькая и худенькая, поэтому поход за водой  каждый раз давался ей непросто. Вот и в тот печальный вечер Маруся с передышками тащила с реки два больших бидона (мама хотела вымыть бабушку). И вдруг она увидела бегущего к ней навстречу Витьку, который выпалил ей с ходу:
- Чего ты еле тащишься! У тебя там баба Катя померла.
Маруся бросила бидоны и, плача, побежала за Витькой. А потом ей снова пришлось идти на реку, потому что и покойников надо почему-то мыть.

   Маруся заканчивала первый класс, когда пришла весть о победе над фашистской Германией. Она никогда больше в жизни не видела столько счастливых людей, как в тот день, когда по радио объявили об окончании войны. На улице из всех громкоговорителей  лилась бравурная музыка, люди смеялись, обнимались  и поздравляли друг друга с Победой. Везде висели красные флаги. У них в школе была линейка, и директор в кителе с пустым рукавом говорил речь, и все кричали “Ура!”  Мальчишки радостно мутузили друг друга и дёргали девчонок за косички, а те даже не обижались и не жаловались учителям. Мама в это время работала в школе. На торжественной линейке она радовалась, как ребёнок, и потом, когда они с Марусей и Олей  шли домой, мама сказала:
- Представляете, девочки, скоро вернутся с фронта все мои 16  братьев и ваш папа. У нас будет большущая семья. И мы заживём дружно и счастливо.

Сестрёнки радовались вместе с мамой. А на следующий день директор пригласил маму к себе в кабинет и отдал ей 16 похоронок, которые почтальонка принесла по маминому месту работы, не отважившись вручить их ей лично. Мама горько плакала и благодарила Бога, что бабушка Катя умерла с уверенностью, что 16 её сыночков, отдав долг Родине, вернутся с войны и станут надёжной опорой её единственной дочери.

  Сестрёнки решили, что папа непременно уже должен приехать, и бежали к дверям на любой шорох. Но дни шли за днями, а папа не появлялся. Мама  плакала по ночам в подушку и старела от горя на глазах. Она сказала Марусе, что папа тяжело ранен, ему сделали много операций, и он лежит в госпитале в каком-то далёком уральском городе. И Маруся снова начала ждать и молиться Боженьке, как её учила бабушка Катя, чтобы папа не умер от своих тяжёлых ран и вернулся к ним.
 Однажды осенью они все сидели у топящейся печки. Было холодно, хотелось, как всегда, есть. Павлинка болела, мама качала её на руках, а Маруся с Олей при неверном свете коптилки делали уроки. Вдруг дверь распахнулась. Мама вскрикнула и чуть не выронила Павлинку: на пороге их убогой каморки стоял папа, такой высокий, красивый, в военной форме с медалями на груди, и Маруся мгновенно поверила, что с этого момента навсегда     из их жизни уйдут все горечи, болезни, печали, и начнётся бесконечное счастье.