Сантрелья гл. 41-43

                Глава сорок первая
                ВОЗВРАЩЕНИЕ

                Все, что когда-то было надеждою моею,
                Сегодня провожаю в далекий край закатный;
                Помедлим на дороге, душа, простимся с нею
                И побредем обратно:
                Когда рассвет не в радость,
                нужнее кров убогий
                И темнота вернее.
                Росалия де Кастро

Время шло, растягивая, словно в замедленной съемке, сначала секунды, потом минуты. Яркая, ясная луна изменила свое местоположение на черном океане небосвода, как будто стараясь высветить то один, то другой участок дворца, чтобы дать возможность людям рассмотреть, что они натворили. К счастью, пожары не получили распространения. Каменные постройки горели неохотно, да и мятежники, вероятно, одумались, предпочитая, обосноваться в этом неземной красоты райском саду, чем подвергать его полному уничтожению.

Святогор все не появлялся. Николай старательно вглядывался в темноту и, убедившись, что нет никого поблизости, предложил нам войти в одно из ближайших помещений. Оставаться долее на сырой холодной земле становилось невыносимо. Одежда не просыхала. Холодным влажным полотном она раздражала тело, заставляя нас то и дело вздрагивать. Мы юркнули внутрь, в проем между строгими, стройными колоннами. По-видимому, здесь обитали военачальники: пол был устлан коврами. Это все, что я смогла разглядеть в темноте. На коврах я и устроилась. Брат затаился за колонной и не сводил глаз с прилегающего к зданию пространства, чтобы не пропустить появления Святогора. Через некоторое время я сменила Колю на этом посту.

– Да-а, – расстроенно протянул брат, – Назир велел нам уходить отсюда затемно. Время идет, а мы еще даже не выбрались за крепостную стену.
– Бедный Назир! – вздохнула я.
– Он унес с собой тайну святыни, – заметил Коля. – И погоня нам теперь не грозит. Никто не знает, что мы увозим отсюда.
– Где же Святогор? – нервничала я. – Что с ним?
– Противный мальчишка, – пытался шуткой приободрить меня брат, – он всегда заставляет нас беспокоиться о нем. Набивает себе цену.

Меня бил озноб, причем к нервному напряжению, совершенно очевидно, добавилась простуда, все больше и больше завладевавшая моим организмом: начали слезиться глаза, болела голова. Мне померещилось, что чья-то тень мелькнула у здания напротив.
– Абдеррахман! – шепотом позвала я.
Тень отделилась от стены, прислушиваясь: кто-то пытался распознать, откуда доносился шепот.
– Абдеррахман! – рискуя, позвала я громче.
– Слава Аллаху! – воскликнул в ответ Святогор, приблизился и заключил меня в объятия. – Боже, ты вся дрожишь? – Он тронул губами мой лоб и скользнул по лицу и шее. – Да ты вся горишь! Где Николай?
– Я здесь, – Коля подошел к нам и, кивнув на меня, подтвердил: – Она заболевает. Где ты был? – В голосе его звучал упрек.
– Я все расскажу по пути, а сейчас быстрее. Потайной выход на холм находится недалеко отсюда. Именно там и спрятан наш караван.
– Мы будем путешествовать на верблюдах? – попыталась сострить я.
Святогор ласково потрепал меня по плечу, улыбнулся, оценив шутку, и ответил:
– Верблюды не верблюды, а скорость нашего передвижения вряд ли будет быстрее, чем у каравана.

Мы поднялись на самую верхнюю террасу и оглянулись на лежащий у ног дворец. Луна освещала содеянное людьми. Сначала люди сотворили чудо – волшебный город-дворец с райскими садами и райскими животными. Затем люди же сотворили насилие над своим же созданием. В фонтанах плавали трупы, и багряный отсвет воды леденил душу. Беспорядочно бродили по парку брошенные без присмотра кони. Дымились павильоны. Отовсюду доносились стоны, визг и пьяный смех. Журчание воды было печальным и тоскливым, а освещавшиеся лунным светом прелестные очертания дворца: его изящные колонны и изысканные капители, – выглядели унылыми и поруганными.

– Варварство, – вздохнул Святогор.
Мы юркнули в замаскированный кустарником лаз в крепостной стене.
– А где Хишам? – поинтересовался Николай.
– Он у берберов. Под их защитой.
– Как тебе удалось спасти его? – спросила я.
– Я напомнил Фариду, что именно при Хишаме берберы стали пользоваться особым уважением среди войска. Я напомнил ему, что именно Хишам передал власть Санчолю, а люди из отряда Фарида называли себя мстителями за гибель Санчуэло, значит, Хишам – для них такой же халиф. Фарид усмехнулся в ответ на мои слова, но согласился с моими доводами.

– А Назир? – опасаясь услышать правду, которую мы и так подозревали, все же задала я вопрос.
– Он защищал Хишама. Когда необходимость в защите отпала, берберы, было, отпустили его. Но потом…
– Мы все видели. Зачем?
– На мое негодование, он, смеясь, ответил, что Назир не халиф.
– А Фарид простил тебя? – полюбопытствовал Николай.
– Когда-то в войске Аль-Мансура мы с ним очень дружили. Он верит мне. Я сказал ему, что вернулся в Толайтолу, как и обещал, через три дня, но его отряда уже не застал. Я гнал, дескать, коня до самой Кордовы и нашел его уже в Мадинат Аль-Сахре.
– Назир погиб? – робко уточнила я.
– Да, – грустно покачал головой Святогор. – Но он знал, что погибнет. Некое пророчество, по его словам, предрекало ему гибель в день, когда будет спасена святыня.
– И он помогал нам?! – поразился Николай.
– Он с детства готовился к этой миссии, он жил с этим знанием всю жизнь.
– Какой ужас! – воскликнула я.

В густых зарослях мы нашли наших лошадей и повозку, запряженную мулом. Сухая трава застилала ее дно, а траву покрывали мягкие, теплые ковры. Святогор настоял, чтобы я устроилась в повозке, и укутал меня коврами.
– Как же тебе удалось вырваться? – не унималась я.
– Я отвел Хишама, по приказу Фарида, в павильон, где уже расположился штаб берберов, и поместил его под их опеку. Сам же я должен был вернуться к Фариду и присоединиться к его маленькому отряду. Я и вернулся. Только присоединился к нашему маленькому отряду.
– Так Хишам нужен всем живым? – размышлял Николай.
– Точно, – согласился Святогор, – пока халиф жив, он – знамя борьбы за власть. Сейчас берберы выступили на стороне Сулеймана, полагая, что Хишам мертв. Но с живым Хишамом, они могут поднять свое собственное восстание.

Итак, мы отправились в обратный путь. Дорога от Аструм Санктум до Кордовы заняла у нас чуть больше недели, возвращение в замок дона Ордоньо затянулось почти на три. «Караван» наш, как окрестил нашу процессию Святогор, состоял из трех коней и мула с повозкой и передвигался очень медленно с частыми остановками. По возможности мы старались находиться в пути в темное время суток.
Однако путь этот почти не отложился в моей памяти, потому что я совсем разболелась. Святогор отпаивал меня своими снадобьями, и я тряслась в повозке, укрытая теплыми коврами, в полузабытьи.

Осень вступала в свои права даже в Андалусии. А на горных перевалах прохлада давно сменилась холодом. Из-за обострения моей болезни мы на несколько дней задержались у нашего старого доброго отшельника Гайлана, который строго-настрого запретил мне продолжать путешествие в таком состоянии. Старик хорошо разбирался в арабской медицине, к тому же его коллекция трав оказалась гораздо богаче того, что захватил с собой в дорогу Святогор. И мой возлюбленный покорно вручил меня стараниям мудрого араба. Как смиренный ученик, он позволял себе лишь учтиво справляться у учителя о состоянии моего здоровья, а по ночам исполнял роль добровольной сиделки. Когда он спал, я не знаю, потому что, приходя в себя посреди ночи, я всегда обнаруживала его рядом. Коля тоже не на шутку тревожился и, когда я бодрствовала, подходил ко мне и с шутливым упреком говорил:
– Ну, что же ты, старушка? Крепись! Пора тебе уже воспрянуть душой и телом!

Я улыбалась ему запекшимися губами. Насколько я понимаю, болела я обыкновенной ангиной, но из-за отсутствия антибиотиков и прочих привычных в этих случаях средств, болезнь в сотрудничестве с нервным потрясением (тысячелетний скачок во времени назад не мог не вызвать нервных перегрузок) воцарилась в моем организме со всей властностью. Иногда в полубредовом состоянии меня посещали дурные мысли, и я высказывала Святогору что-то вроде:
– Зачем ты выхаживаешь меня, любимый? Я ведь все равно тебя покину. Не все ли равно тебе, как: умру ли я или вернусь в свое время? Может быть, для меня было бы лучше умереть.

Он ужасался моим словам и, скрывая свои чувства, отшучивался:
– Я ведь в какой-то мере врачеватель, а значит, я связан клятвой Гиппократа. Так что вожусь я с тобой по долгу службы. А ты не мешай мне выполнять мою работу.
Недели через полторы жар меня оставил, и хотя меня еще донимала слабость: каждое движение вызывало у меня холодный пот и головокружение, – мне позволено было иногда подниматься и принимать участие в общих беседах. Святогора волновали события в Кордове, а Гайлан, как и раньше, проявлял невероятную для отшельника осведомленность.

– Кордова понемногу приходит в себя, да, – говорил старик. – При осаде погибло около десяти тысяч мирных жителей, вставших на защиту родного города. Да! Так Мохаммед Аль-Махди заботился о своем народе. Кстати, этому узурпатору удалось-таки улизнуть. А вот следующий узурпатор, Сулейман, даром что из Омейядов, обосновался в Мадинат Аль-Сахре. И теперь там вовсю хозяйничают берберы. Да!
– А где же Хишам? – беспокоился Святогор о своем правителе.
– Хишам снова в темнице.
– Значит, берберы не торопятся возводить его на престол? – удивился Николай.
– Зачем же? – усмехнулся Гайлан. – Им пока нужна передышка. Пока им неплохо и при Сулеймане. Но скоро всем им снова придется взяться за оружие.
– Почему? – поразились мы вместе.
– Аль-Махди не успокоится, да, – покачал головой старик. – Он бежал в Толайтолу, где и набирает себе сторонников. Из числа сакалибов и каталонцев. Да! Впрочем, помнится, я уже предрекал вам такой исход.
– Точно, Гайлан! – воскликнул Святогор. – Но откуда…?
– Мохаммед Аль-Махди – вот тот, кто уничтожил единство мусульман! Да! Вот тот, кто виновен в разгорающейся уничтожающей гражданской войне! Да! Да! – вскричал Гайлан, потрясая старческими руками в воздухе.

Потрясенные, мы молчали, не в силах вымолвить ни слова. А старый араб тяжело вздохнул, пожал плечами и совсем тихо произнес:
– Минуйте Толайтолу. Ни в коем случае не нужно там останавливаться. Ночуйте лучше в тихих селениях или еще лучше в пещерах и гротах. Обогревайтесь костром, но остерегайтесь людей. Да!

Мы последовали совету старого отшельника и продолжили путь под покровом ночи. Отдыхали мы в рощах, гротах или хижинах отшельников. Слабость после болезни не позволяла мне пока ехать верхом, и я все также путешествовала на сухой траве в повозке, принимая энергию от спрятанной в ней святыни. Дни шли, и я, наконец, окрепла и последние десятки километров пути я преодолела верхом. И вот уже замаячили горные кряжи Сьерра-де-Гредос, наш маленький отряд неумолимо приближался к холму, на котором величественно высился Аструм–Санктум.

– Как мы будем возвращаться? – поинтересовался Николай.
– Что ты имеешь в виду? – удивился Святогор.
– Мы же опальные, ты не забыл?
– К сожалению, я ничего не забыл.
– К сожалению? – изумилась я.
– Конечно. Мы бы въехали все вместе с видом триумфаторов и чувством выполненного долга в замок, а там…
– А там нас радостно схватили бы под белы рученьки и конвоировали в казематы, – с иронией закончил Коля.
– Этого я не исключаю, – погрустнел Святогор. – Поэтому въезжать с видом триумфатора придется мне одному. А вам лучше будет войти в замок через подземелье…
– Подобно вражьим шпионам, – добавил Коля, усмехнувшись.
– А что ты предлагаешь, шутник? – огрызнулась я. – Между прочим, у нас в замке оставались два влиятельных союзника.
– И я возлагаю на них большие надежды, – согласился Святогор.

Итак, было решено, что мы с Колей побудем пока с лошадьми, а Святогор с драгоценной повозкой осуществит свой триумфальный въезд через парадные ворота замка. Затем через подземный ход он с Сулейманом или, если повезет, с Альфонсо и падре Эстебаном проберется, чтобы забрать лошадей и верхом возвратиться в замок, чтобы не вызвать больших подозрений у стражников. И тогда мы с Колей проберемся по холму к подземному коридору.

Больше часа мы укрывались в кустарнике у подножия западного склона холма. Наконец, послышался возбужденный шепот, кто-то произносил наши имена. Мы откликнулись.
– Элена! Николас! – воскликнул выросший перед нами молодой наследник.
Казалось, он едва удержался, чтобы не заключить нас в объятия.
– Да благословит Господь ваше счастливое возвращение! – сдержанно радостно проговорил падре Эстебан.
Семенивший позади Сулейман приветствовал нас и склонился в восточном поклоне.

План удался на славу, однако, отсутствие Святогора меня неприятно задело.
– А Сакромонт? – не удержалась я.
– Он на докладе у дона Ордоньо, – ответил священник. – Второй раз ему въезжать в замок было бы подозрительно. С тех пор, как начались проблемы в халифате, и наш отряд отправился на Кордову, замок находится в состоянии боевой готовности. Мост всегда поднят.

Наши друзья оседлали коней, а мы стали карабкаться по склону, соблюдая осторожность, прячась в кустах и за валунами. Но, очевидно, на наш век уже достало приключений. В кустарнике, наконец, зевнула черная пасть маленькой пещерки, и мы радостно нырнули в ее зев и очутились в знакомом подземелье. Мы видели его в сухой, жаркий сентябрьский день душным и пыльным от векового забытья. Мы не раз блуждали по нему в октябрьские дни, когда от него тянуло затхлой, влажной прохладой и пахло крысами. И теперь в конце ноября оно встретило нас леденящим холодом и пронизывающей сыростью. Но мы стояли на финишной прямой. Преодолев это расстояние, каким бы мучительным ни был путь, мы попадем в гостеприимное жилище Святогора, где мы сможем отдышаться и передохнуть. А дальше – неизвестность.

И мы с братом пустились по темному подземному ходу. Правда, Коля откуда-то извлек фонарик, который, на удивление, еще горел, и это вселило в нас силы и бодрость. Мы бойко и быстро зашагали по холодному коридору.
И вдруг мы попали в ярко освещенный факелами отрезок подземелья и заметили фигуру Святогора. Он стоял перед деревянной скульптурой Христа и молился. Словно почувствовав наше приближение, он резко обернулся, и улыбка озарила его лицо.


                Глава сорок вторая
                ОДИССЕЯ КУБКА

                То прошлых веков пора, –
                Зачем искать то, что смыто
                Водою?
                Припомним, что было вчера,
                Хоть это тоже забыто,
                Как былое.
                Хорхе Манрике(1440–1478)
                /испанский поэт,
                наследник старинного испанского рода/
 
Некоторое время мы блаженно отогревались в теплом, уютном жилище Святогора. Вдруг в дверь кто-то настойчиво постучал. Святогор поспешил спрятать нас в нише. Послышался взволнованный голос наследника замка:
– Сакромонт! Скорее! Падре Ансельмо!!!
– Что?
– Ему хуже. Он зовет тебя и…, – дон Альфонсо замялся, – твоих друзей.
– Значит, в замке известно, что они здесь? – испугался Святогор. – И наша предосторожность была тщетной?
– Уберечь их от гнева отца было совсем нелишне, Сакромонт. А об их присутствии в замке отцу только что напомнил падре Ансельмо.

– Что происходило здесь в наше отсутствие? – поинтересовался Святогор.
– Отец рассвирепел, узнав об исчезновении узников. Падре Эстебан уже собирался взять всю вину на себя. Но падре Ансельмо позвал к себе моего отца и сообщил ему, что пришельцы из будущего должны сопровождать Сакромонта, согласно пророчеству, и поэтому он, падре Ансельмо, нашел способ освободить их. Отец неистовствовал. Но больной старец не замечал его гнева, тут же впадая в забытье. А через пару дней про вас все забыли, ибо пришел приказ от графа Кастильского выступить в поддержку арабского войска некоего Сулеймана. Мы с отцом собирались отправиться в поход, однако сюзерен велел сохранять основные силы для борьбы против самих арабов, а им на подмогу послать несколько рыцарей от замка. Замок же принято было объявить на осадном положении. И отец слишком погрузился в заботы, чтобы думать о вашем предприятии.

– Дон Альфонсо, вы уверены, что мы должны привести моих спутников к дону Ордоньо? – уточнил Святогор.
– Боюсь, у нас нет другого выхода, – вздохнул наследник замка.
Мы покорно покинули наше убежище и отправились «на Голгофу», нырнув в холодную духоту винтовой лестницы.
– Почему так долго? – прогремел зычный бас сеньора.

Я даже чуть улыбнулась, увидев добродушное лицо дона Ордоньо. Я не могла поверить в его недобрый нрав. Казалось, он и сердиться-то не умеет. Моя неожиданная опала в моей памяти не связывалась с хозяином замка: он пошел на поводу у любимой дочери, а затем не смог уже отступить от своего решения, вероятно, из упрямства и гордости.
В парадном зале (а именно сюда мы и вошли) пылал камин, неравномерными волнами распространяя тепло по этому огромному пространству. Поздней осенью суровая реальность холодного каменного помещения заслонила романтику летнего замка. На большом столе на разложенной дорогой красной ткани покоилась доставленная нами святыня. На скамье неподалеку лежал больной старец – падре Ансельмо, которого, по-видимому, только что перенесли в главный зал. Дон Ордоньо расположился рядом с больным, а за его спиной стояли донья Эрменехильда, Беренгария и выздоровевший Габриэль. У изголовья больного сидел падре Эстебан.

– Подойди сюда, Сакромонт, – пророкотал хозяин. – Падре Ансельмо желал говорить с тобой.
Наш друг приблизился к старику. Мы же остались при входе, где к нам тут же приставили двух стражников. Но дон Альфонсо не захотел оставить нас и стоял вместе с нами.
– Сын мой, …ты выполнил данное тебе богом поручение, – довольно громко проговорил старец. – На этом завершилась и моя миссия на этой земле… Настало время мне предстать перед Всевышним… Мне довелось увидеть святыню своими глазами…Это знак, что мне пора…

Голос его прервался. Я подумала, что он умер: так неподвижно он лежал. Но он вдруг чуть приподнялся и хриплым, скрипучим голосом продолжал:
– Не забудь о будущем, мальчик мой! …Чужестранцы! Подойдите ближе…
Мы с Колей переглянулись, не сразу осознав, что старец обращался к нам. Но толчок в спину подтвердил, что речь шла о нас. Мы подошли к больному.

– Вы понесете знания о святыне в ваше время! – прохрипел старец. – Не держи их, Сакромонт!
– Я и не…– попытался что-то сказать Святогор.
– Ты должен спрятать святыню. Знать о ней должны лишь чужестранцы…
– Как же так? – возмутился дон Ордоньо.
– Нельзя допустить, чтобы святыня пропала! – неожиданно вскричал падре Ансельмо. – Я знаю, ты не хочешь отпускать чужестранцев, мой мальчик, но ты должен…

Святогор взял старика за руку и склонился перед ним, незаметно считая пульс.
– Не трудись, Сит-Аль-Хур Абдеррахман, в христианстве Сакромонт… Ты хороший врачеватель, но ты уже сделал свое дело… А я все равно уйду… Мне пора…
Святой отец затих, но он заметно тяжело дышал.
– Ордоньо! – возопил он вдруг. – Заклинаю тебя! Не мешай пророчеству сбыться! Подумай о будущем!!!

Старец упал на подушки, и лицо его мгновенно обрело умиротворенное выражение. Встреча с вечностью избавила его от страданий. Все мужчины в зале преклонили колена, отдавая дань уважения усопшему. Падре Эстебан прочитал над умершим последнюю молитву. Некоторое время в зале царила неловкая тишина растерянности и утраты. Когда ступор прошел, дон Ордоньо отдал распоряжения, и тело покойного унесли в домовую церковь в сопровождении падре Эстебана для совершения необходимых обрядов.

Наконец, внимание хозяина обратилось к нам, стоявшим посреди зала в растерянности.
– Я не простил вам побега, чужестранцы, – усталым басом сказал дон Ордоньо. – Я не люблю, когда меня оставляют в дураках. Да-да, Сакромонт!
Святогор склонился в поклоне.
– И я вовсе не считаю тебя героем, – перекинулся на него сеньор. – Не очень понимаю смысл твоего подвига, не очень верю в пророчество. И я, пожалуй, наказал бы тебя, отправив воевать с твоими арабскими собратьями, чего я не делал раньше.
– Отец! – всхлипнула Беренгария.
– Ха-ха-ха! – неестественно рассмеялся дон Ордоньо. – Я могу наказать тебя еще лучше. Я дам тебе титул за твою преданную службу и женю тебя на своей дочери.
– Ордоньо! – послышался резкий упрек доньи Эрменехильды.
– Моя воля! – вскричал владелец замка.

– Воля ваша, мой господин! – поклонился Святогор. – Но если бы у меня был выбор…Я все-таки воин…
– Воин?! – захохотал сеньор. – А я думал, ты мечтаешь об уютном семейном гнездышке с чужестранкой. Да и она едва дышит, когда ты рядом. А? Элена?
Я покраснела. Беренгария обиженно надула губы и сверкнула недобрым взглядом в мою сторону. Святогор резко выпрямился и с достоинством произнес:
– Ваша милость, мои чувства – в моем сердце. Ими я распоряжусь по своей воле. В вашей же воле распоряжаться мною самим. Еще раз повторяю: я воин и ваш верный слуга.
– Ладно, – примирительно отмахнулся дон Ордоньо. – Но я пока еще не решил, как поступить с твоими подопечными.

– Отец, через два дня они вернуться в свое время, – вмешался в разговор дон Альфонсо.
– Откуда тебе это известно? – прогремел хозяин.
– Если ты позволишь мне высказаться и спокойно выслушаешь меня и падре Эстебана, я все тебе объясню.
– Падре Эстебан?! – поразился дон Ордоньо.
Святой отец как раз возвратился из часовни.
– Я слушаю вас, дон Ордоньо, – откликнулся он.
– Ваше преподобие, что вы можете сказать о последних словах покойного? – спросил вдруг владелец замка.
– Сакромонт должен спрятать святыню от чужих глаз. Помогать ему будут только Николас и Элена. А когда придет время, наши друзья покинут наше гостеприимное время. И никто из нас не будет им препятствовать в этом. И тогда наша общая миссия будет исполнена до конца, – ответствовал священник.

Дон Ордоньо задумался и вдруг словно встрепенулся:
– И как же они уйдут в свое время?
– Надеюсь, что Господь просветил нас с доном Альфонсо, и мы отыскали ответ на этот вопрос, – гордо заявил святой отец.
– Выкладывайте! – приказал дон Ордоньо.
– Нет! – отказался падре. – Здесь слишком много посторонних людей. Кто-то из них вольно или невольно, по той или иной причине, может помешать нам. Чем меньше людей окажутся посвященными, тем безопаснее.
– Пойдем, Габриэль, – гордо проговорила Беренгария и направилась к выходу.
– Советую вам удалиться в покои Сакромонта, – порекомендовала донья Эрменехильда, и ее супруг явно обрадовался такому простому решению.

Мы отправились обратно к Святогору, а за нами следовали четверо слуг, которые осторожно несли святыню.
– Говорите, – велел дон Ордоньо, обращаясь к священнику и своему старшему сыну.
Начал дон Альфонсо:
– Прямо перед отъездом Сакромонта, отец, мы уже пытались отправить Элену и Николаса, но врата не сработали.
На удивленный возглас дона Ордоньо «Какие врата?», сын терпеливо поведал отцу о световой стрелке, об отправленном Святогором в будущее кубке.

– Мы стали наблюдать за стрелкой, стараясь каждый день посещать ее в часы появления, – продолжал дон Альфонсо. – И вот, что мы заметили однажды…
– Да, это нас совершенно потрясло, – нетерпеливо перебил священник.
– Было даже как-то не по себе, – подтвердил наследник замка.
– Только Всевышний мог послать такое чудо! – воскликнул святой отец.
– Так что же? – поторопил рассказчиков Николай.

– На наших глазах в один прекрасный день возник, словно из ниоткуда, кубок, вероятно, тот самый, что был послан в будущее Сакромонтом, – заявил дон Альфонсо.
– Кубок? – поразился Святогор.
– Ну, конечно! – вскричал Коля. – Замок же в нашем времени заброшен, и кубок остается на месте. Его некому взять, значит, он вместе со стрелкой будет путешествовать во времени туда-сюда.
– Ты прав, Николас, – подтвердил падре Эстебан. – Так все и произошло, ибо мы оставили кубок и во время вечерней стрелки наблюдали, как он исчез на наших глазах, будто испарился.

– А дальше? – поинтересовался дон Ордоньо.
– А дальше опять ничего долго не происходило, – ответил сын. – И мы подумали, что врата времени могут быть как-то связаны, например, с лунной фазой.
– Или они могут действовать в один и тот же день недели, – добавил падре Эстебан.
И внезапно меня осенило:
– В пятницу!
– Откуда тебе это известно? – изумился дон Альфонсо.
– Николай пропал в пятницу. И я попала к вам тоже в пятницу, – ответила я. – Боже, почему же я сразу не додумалась?

Возбуждение нарастало, и по мере всеобщего восторга перед невероятными открытиями мрачнело лицо Святогора. Он как-то сник, потускнел блеск его изумрудных глаз. Я тоже вдруг затосковала. Но вскоре общее нетерпение вновь заразило меня.
– Элена права! – кричал падре Эстебан. – И в следующую пятницу кубок возник снова.
– Да-да! Это нас настолько развеселило. Мы радовались, как дети, – увлекся дон Альфонсо. – И мы решили поиграть с будущим и положили в кубок цветок, ожидая через неделю найти его увядшим.
– И? – торопил дон Ордоньо.

Коля чуть подался вперед, словно боялся не расслышать. Рассказчики заговорщически переглянулись, точно решая, выдавать нам свои секреты до конца или нет.
– Кубок возвратился через неделю, – торжествующе произнес дон Альфонсо.
Последовала пауза.
– Но цветка в нем не оказалось! Ни свежего, ни увядшего! – провозгласил падре Эстебан.
Опять пауза.
– Вместо цветка в кубке лежал лист бумаги! – выкрикнул наследник.
– Да еще какой! – восхищенно откликнулся священник. – Чистейшая, белейшая бумага с надписью.
– С надписью?! – взвились мы с Колей. – И что там написано?
– Этого мы прочитать не сумели, поняли только, что она адресована вам, – сказал падре.
– Так где же она? – изнывали мы от нетерпения.
– Здесь, – святой отец извлек откуда-то из складок своей рясы сложенный вчетверо листок из блокнота.

Мы судорожно развернули его. Текст был написан на русском и испанском:
«Елена и Николай! Если вы найдете записку, знайте, мы ждем вас и дождемся. Дайте о себе весточку, если сможете».
Подписи не было.
– Это почерк не Игоря, – проанализировала я. Коля кивнул, а я вдруг подумала, что вспомнила о своем бывшем муже едва ли не впервые за почти два месяца пребывания в прошлом.

– Это, наверное, Андрей Доброхотов, – предположила я и вспомнила обо всех, кто откликнулся на мою беду и отправился со мной на поиски брата. Эти люди, эти события существовали теперь где-то в моих грезах, – так далеки они были от меня сегодняшней. А мои переживания по поводу отношения ко мне Игоря казались мне теперь наивными и смешными. Мне даже подумалось, что, пожалуй, до сих пор я и не знала любви. Благородный древний Святогор открыл для меня это чувство, заслонив собою всю мою прежнюю жизнь. И я немедленно опять ощутила тоскливую безысходность.

– Записку мы взяли, – продолжил рассказ дон Альфонсо. – Но ответ на нее мы дать не сумели и отправили пустой кубок, чтобы те, кто ее писал, знали, по крайней мере, что их весточка получена. Через неделю кубок вернулся снова пустой.
– Но теперь нам стало известно, что врата времени открыты в пятницу, – подытожил святой отец. – И нам также ведомо, что кубок попадает именно в ваше время. И только что мы выяснили, что о вас помнят и вас ждут.

Все замолчали, точно переваривая сенсационные новости. Молчание прервал неузнаваемо глухой голос Святогора:
– А сегодня – среда.
– Да-да, через два дня вы сможете вернуться домой, – признал вдруг дон Ордоньо, с отстраненным изумлением наблюдавший за выяснением всех обстоятельств.
Он помолчал и неожиданно растроганно проговорил:
– Что ж, сегодня и завтра вы завершите начатое, а в пятницу мы с грустью расстанемся с вами, таинственные пришельцы. Пойдемте, сеньоры, – обратился он к сыну и священнику. – Пусть Сакромонт и чужестранцы отдохнут теперь с дороги. А вечером мы ждем вас, как обычно на ужин. Все-таки вы наши гости, а не слуги и не пленники.
Он подмигнул нам с Колей так задорно, и я поняла, что не ошиблась в нем.
Все это время Святогор стоял, молча и сосредоточенно глядя в окно. Внезапно он встрепенулся и подался за владельцем замка:
– Дон Ордоньо, ваша милость, мне необходимо поговорить с вами. Наедине.
– Я слушаю тебя, Сакромонт, – откликнулся тот, и оба вышли из комнаты.


                Глава сорок третья
                ПЕРЕД ВЫБОРОМ

                Поймал ли тебя? Не знаю,
                Тебя ли поймал, пушинка,
                Или держу твою тень.
                Хуан Рамон Хименес (1881–1958)
                /выдающийся испанский поэт/

Мы с братом получили, наконец, долгожданный отдых. Сулейман заботливо ухаживал за нами: накормил нас, приготовил нам «ванну», чтобы мы помылись с дороги. После этого мы немного вздремнули.
Когда мы проснулись, Святогор уже вернулся. Был он необычайно задумчив и молчалив. Мне померещилось даже, что он сердится на меня за что-то. Он садился рядом со мной, будто невзначай касался меня, но старался не смотреть в мою сторону. Это ему плохо удавалось, и, поймав его взгляд, полный боли и упрека, я отважилась спросить:
– Ты сердишься на меня? Может, я случайно обидела тебя?
– Что ты, ладушко! – взгляд его потеплел. Он протянул мне руки. Я судорожно схватила их и прижала к губам, опустила лицо в его ладони. Он осторожно освободил руки, поднял мое лицо за подбородок и долго, не отрываясь, смотрел на меня. Он порывисто прижал меня к груди и стал шептать мне какие-то нежные слова на древнерусском языке.

Вечером я облачилась в европейское средневековое платье, подаренное мне еще Беренгарией. Коля же получил свой наряд от Святогора, и потому они оба являли собой странное зрелище: два белокурых араба в христианском замке.
Дон Ордоньо вновь усадил меня рядом с собой, как прежде, в первые дни мои в замке. По другую мою руку он посадил Святогора. С просьбой что-нибудь спеть ко мне обратилась Беренгария, и я восприняла это как попытку напомнить о нашей былой дружбе и без колебаний согласилась. Я давно простила эту наивную, но добрую девушку. Я спела грустную песню «Друзья уходят как-то невзначай», вместив в нее двойной смысл печали того дня: и смерть падре Ансельмо, и расставание с этими людьми, причем расставание навсегда.

Поздно вечером Святогор тщательно запер дверь в своих покоях на засов и заговорщическим шепотом объявил, что настал час, когда святыня обретет свое место на ближайшие несколько веков. Вчетвером – Святогор, Сулейман, Николай и я – мы обернули священный камень покрывалами, чтобы в целости и сохранности доставить его на место, и шагнули в замаскированное стеной подземелье. Камень был тяжелым, и нести его вчетвером было несподручно. Но одному или двоим поднять его было бы не под силу, и мы, преодолевая тяжесть и неудобство, осторожно ступали вниз по лестнице, а затем свернули под лестницу и по узкому коридору добрались до тайного святилища Святогора. Сработал секретный механизм, и массивная каменная дверь впустила нас в этот необычный храм нескольких религий. Дверь за нами закрылась, и хозяин этого храма зажег свечи и настенные факелы.

– Здесь я оставлю этот древний камень, Николай, – промолвил он. – Надеюсь, никто, кроме меня и Сулеймана, не догадывается о существовании моего святилища. Сулейман же никогда меня не выдаст.
– Как же я попаду сюда, ведь святилище так замаскировано, что его ни за что не обнаружить и не открыть в темном подземелье? – спросил Коля.
– Пойдем, я покажу тебе, как открывается вход в мой храм, – позвал Колю Святогор, оставив меня с Сулейманом среди икон и идолов.
– А мне нельзя посмотреть? – обиделась я.
– Я бы не хотел…, – начал Святогор, но Коля перебил его:
– А, по-моему, лучше нам обоим знать об этом, на всякий случай.

Святогор нехотя согласился, но стоило нам приблизиться к двери, как Сулейман окликнул меня, и я обернулась на его зов. Дверь уже открылась, а мужчины вышли в подземный коридор. Я думала еще успеть взглянуть на действие двери снаружи, но Сулейман попросил меня помочь ему устроить святыню на небольшом каменном постаменте. И я так и не проникла в секрет потайной двери.

Поведение Святогора удивило и расстроило меня. Он казался отчужденным и, несмотря на то, что был предупредительно внимателен, держался, будто на расстоянии, опасаясь подпускать меня ближе. И я боялась, действительно боялась преодолеть воздвигнутый им невидимый барьер. Возможно, он понемногу отучал себя от моей персоны, пытался обходиться без меня. Но я еще была здесь, и моя душа тянулась к нему, и все мое существо кричало о необходимости быть с ним, пока я здесь.

Утром мы все присутствовали на отпевании падре Ансельмо в домовой церкви. Оттуда гроб с телом святого отца пронесли через двор замка, и небольшая процессия, часть которой мы составляли, нырнула в нашу башню и сквозь уже известный нам выход близ казематов – в подземелье. В подземной часовне, где мы когда-то ожидали своего смертного часа, падре Эстебан прочитал последние молитвы, и вскоре святой отшельник нашел успокоение в подземном склепе замка.

Похороны не добавили оптимизма ни мне, ни моему возлюбленному. Коля тоже выглядел очень огорченным. Он шепнул мне, что ощущал даже некоторое чувство вины перед умершим старцем. Именно этот старик единственный понимал до конца, зачем Коля очутился в этом далеком прошлом.
Вернувшись с похорон, Святогор погрузился в мусульманскую молитву. Не ведаю, о чем молил он Аллаха, но в тот момент я недоумевала, почему предпочел он своего исламского бога последним часам общения со мной. Молитву прервал посланец от дона Ордоньо. Владелец замка велел мне и Сакромонту предстать перед его очами.

– Зачем? – изумилась я.
– Пойдем, Елена, – позвал Святогор и взял за руку, как маленького ребенка. Я покорно последовала за ним.
– Ничего не бойся, – шептал он почему-то, пока мы поднимались в главный зал.
Меня бил озноб: натянутые до предела нервы и холод винтовой лестницы делали свое дело. Перед входом в зал Святогор застыл на мгновенье, посмотрел мне в глаза, словно хотел дать какое-то напутствие, еще раз шепнул, чтобы я ничего не боялась, и, глубоко вздохнув, шагнул в зал.

– А-а, Сакромонт и Элена! – радостным басом встретил нас хозяин замка. – Я призвал вас обоих, дабы не беседовать с каждым в отдельности, коли дело касается вас двоих.
Святогор поклонился.
– Подойдите ближе, – поманил дон Ордоньо. – Я выгнал всех. И мы смело можем все обсудить с вами наедине, ведь вопрос очень деликатный, не так ли, Сакромонт?
Святогор кивнул. Я удивленно переводила взгляд с сеньора на своего возлюбленного, пытаясь взять в толк, что происходит.

– Итак, мой мальчик, ты вчера спросил меня, есть ли у тебя право распоряжаться жизнью по твоему усмотрению. Я ответил тебе «да», в определенных пределах. Так?
Святогор кивнул.
– Ты также спросил меня, мой мальчик, каков твой статус в этом замке: кем ты являешься для меня – пленником, слугой или подданным. И я ответил, что считаю тебя своим подданным. Не так ли?
– Да, – сипло подтвердил Святогор.

– Ты спросил меня, есть ли у тебя какие-то гарантии, что таковым действительно является твое положение в замке. И я обещал тебе подумать об этом. Я в свою очередь поинтересовался, почему тебя так это волнует. И ты сказал, что…
– И я сказал, – решительно, но глухим голосом перебил Святогор, – что люблю одну женщину, с которой хотел бы связать жизнь.
– Да-да. Так вот, Элена, я даю гарантии Сакромонту. Я посвящу его в рыцари, и он станет моим вассалом, воином моей дружины. И как сеньор я даю свое согласие на его брак с женщиной, которую он любит, – торжественно провозгласил дон Ордоньо.
Он выглядел очень довольным собой и с каким-то молодецким задором рассматривал наши растерянные лица.

– Дело за тобой, чужестранка, – подбодрил он меня. – Согласна ли ты остаться с нами и связать свою жизнь с Сакромонтом?
Я остолбенела. Возмущение поведением Святогора, стыд перед доном Ордоньо, досада, боль – эти чувства переплелись в моей душе, и я пролепетала:
– Мне надо подумать.
– Ну, конечно, дочь моя, – обрадовался хозяин замка. – Идите  и подумайте – оба, обсудите вместе то, что я сказал. И помните, я ваш союзник.
– Спасибо, ваша милость, – поклонился Святогор.
– Спасибо за доброту, дон Ордоньо, – выдавила я и, не дождавшись позволения оставить зал, направилась к выходу.

Спускались мы молча. Молча вошли мы в комнату Святогора. Коля сидел, погруженный в одну из книг, найденных им в библиотеке нашего друга. Святогор провел меня к нише у окна.
– Елена, – начал он, но я остановила его жестом и долго вглядывалась в его такие дорогие для меня черты, с горечью пытаясь понять, что им двигало. Слезы все ближе подкатывались к глазам, а когда удержаться не хватило сил, я всхлипнула:
– Почему, Святогор? Зачем? Как ты посмел вынести наши чувства на суд дона Ордоньо?
– Елена, я не смогу жить без тебя, я прошу тебя…
– Нет! Молчи! – воскликнула я и, постепенно повышая голос, продолжала: – Ты готов оставить меня здесь любым способом и даже дона Ордоньо призвал себе в союзники…
– Что ты?!
– Ты обрадовался бы даже, если бы он заключил меня в подземную тюрьму, лишь бы я осталась здесь, – кричала я. – Пусть я буду пленницей, заключенной, одной из жен в гареме, прислугой, зато здесь, с тобой!

Я выкрикивала свои нелепые обвинения, не в силах остановиться. Это было вылившееся в истерику отчаяние, отчаяние от обиды на любимого человека, отчаяние от невозможности быть с ним вместе.
– Обо мне ты совсем не подумал! – хрипела я. – Ты желал распорядиться мною, как вещью. Но я – человек из другого времени. В нашем веке женщина вольна сама решать свою судьбу. Ты – примитивный, дремучий человек! – Это свое самое последнее и самое несправедливое обвинение я уже прошипела. И закрыла лицо руками.

Святогор положил мне руки на плечи и грустно пробормотал:
– Прости! Я не хотел тебя обидеть.
Он отошел. Через мгновение я услышала глухой скрежет камня о камень: он открыл подземелье. Когда я оглянулась, он уже исчез в черном проеме. Я опомнилась и шагнула вслед. Николай ринулся ко мне:
– Что произошло? Аленка, ты такое наговорила! Чем он обидел тебя?
Я, захлебываясь, рассказала брату о разговоре с доном Ордоньо. Коля слушал, не перебивая, а затем взял меня за обе руки и четко, внятно, словно внушая мне что-то, произнес:
– Сестра моя! Ты сейчас неправа. Ты судила о поведении Святогора с позиции эмансипированной женщины двадцатого столетия. Но и в нашем веке поведение его можно было бы назвать благородным.

Я оторопело уставилась на брата.
– Да-да, только не перебивай, – настаивал он. – Святогор жил здесь на положении пленника. Значит, согласись ты остаться с ним, ваш союз оказался бы под вопросом. Прежде чем предложить тебе остаться, он считал своим долгом выяснить у своего господина свой статус, а значит, и статус своей невесты. Он не мог поступить иначе. Он не считал себя вправе, в противном случае, просить тебя остаться.
– Но он же знает, что я не соглашусь! – не унималась я.
– Он-то, возможно, и знает. Но сама ты еще этого не знаешь. Он понимает, что в душе твоей идет борьба, что ты сама до конца еще не уверена, как ты поступишь. А если бы он не предложил тебе остаться с ним, ты обвинила бы его в том, что он не любит тебя. Ведь так?
– Почему?
– Сознайся, что это так. Подсознательно ты все равно ждала бы его предложения.
Я потупилась.
– Ты вела себя сейчас глупо!
– Но…
– Никаких «но». Ты вела себя очень глупо! – отрезал брат.
Это было жестоко, но это отрезвляло. Я кивнула и, пошатываясь, направилась к подземелью.
– Ты куда? – всполошился Коля.
– За ним. Я знаю, где он.

Я побежала к святилищу, как всегда не захватив с собой никакого освещения. Дурацкая привычка считать, что везде должен гореть свет. Коридор был темным. Стена поглотила дверь в святилище. Я бегом вернулась к лестнице, и мне почудился отсвет впереди далеко-далеко. Запыхавшись, спотыкаясь, быстрым шагом засеменила я к свету; вот я миновала скульптурку Христа. Святогора здесь не было. Я шагала дальше. Впереди яркой радугой сияла стрелка. На ее фоне чернел силуэт Святогора. Его фигура странно дергалась. Я тихо приблизилась, пытаясь понять, чем он занят. Я услышала, как он выкрикивает какие-то слова на арабском и яростно топчет светящуюся стрелку, брыкаясь, пиная ее, отчаянно топая и шаркая. Голос его звучал то звонко, то хрипло, то визгливо, то сдавленно, казалось, он боролся с душившими его рыданиями. Боль и отчаяние, безысходность и беспомощность превратили моего мужествен-ного, всегда такого уравновешенного героя в человека, бьющегося в бессильной ненависти к неведомым «вратам времени».

Я хотела окликнуть его, но зажала рот рукой, осознав вдруг, что ему будет еще больней, если он узнает, что я видела его в таком состоянии. И я, осторожно ступая, удалилась и стала ждать его у лестницы. Через несколько минут его факел замаячил в подземелье. Я затаила дыхание и только сейчас почувствовала, какой холод царствовал в этом каменном мешке. Сосредоточенно ожидая Святогора, я ничего не замечала. Он двигался твердой, уверенной походкой. Я окликнула его, как только он приблизился.

– Елена? – удивился он.
– Прости меня, Святогор, – выпалила я. – Я не знаю, что на меня нашло. Я вела себя очень глупо. – Повторила я слова брата.
– Ты же снова простудишься! – заволновался он и потащил меня вверх по лестнице.
Он выглядел спокойным, только грусть сквозила во всех чертах его лица. Он ввел меня в комнату, усадил на диван и укрыл пледом. Он собрался уже отойти, но я удержала его:
– Святогор, пожалуйста, сядь рядом. Не будь таким гордым, дай мне все объяснить.
– Гордым? – изумился он и тут же опустился рядом. Взгляд его был устремлен в окно, как всегда в минуты, когда он волновался или был чем-то озабочен или подавлен. Он то ли отдавал этому светлому проему в стене часть своих переживаний, тем самым скрывая ее от окружающих, то ли черпал у природы запас сил и энергии, чтобы превозмочь свои душевные терзания. Он вздохнул и проговорил:
– Я не думал, что обижу тебя, Еленушка. Пойми, прежде чем предложить тебе остаться со мной, я должен был поговорить с доном Ордоньо.
– Молчи, я уже все поняла, – перебила я его. – Ты поступил благородно, а я глупо. И не заставляй меня еще и еще раз признаваться в этом.

Он улыбнулся, наверное, впервые со времени нашего возвращения из поездки. Он взял мое лицо в свои руки, осторожно поцеловал меня в губы и тут же опустил руки.
– Я прошу тебя ничего не отвечать мне сейчас. До завтра еще целые сутки, – заговорил он. – Подумай до завтра. Не принимай решения сразу, чтобы не пришлось жалеть о невозможности изменить его. Теперь, после слов дона Ордоньо я имею право предложить тебе остаться и стать моей супругой. Я давно предупредил тебя, что все равно буду просить тебя сделать выбор.
– Но ведь падре Ансельмо заклинал тебя не задерживать нас, – попробовала возразить я.
– Я ж не задерживаю Николая. Тайна святыни именно в его руках. Ты же сможешь вместе со мной наблюдать за ее сохранностью.
Я пожала плечами. Он прекрасно понимал, что лишь бередил мне душу, понимал, что решение давно известно, но не оставлял надежды:
– Умоляю тебя поразмышляй до завтра. Я хочу быть с тобой! И да поможет мне Всевышний: Аллах, Иисус Христос и все мои русские боги!

(Продолжение следует)