Каменные тетки

Уж не первый год стоял дом Пашкова в лесах, и старожилы, выходя из метро, качали головами, считая, что государство не отпускает средств на реставрацию Библиотеки Ленина. Но, как знала Людочка, всё было не так, потому что она и сама была вовлечена в процесс спасения жемчужины русской архитектуры.
Фасады знаменитого дворца украшали четыре женских статуи. На главном – известно было из старинного описания – Флора и Церера, а на дворовом – безымянные фигуры. Каменные тетки, стоящие со стороны улицы и пугающие публику безносыми темными рожами, за годы советской власти были так истыканы гвоздями, на которые вешали праздничные прожектора, что на скульптурах не оставалось живого места. Дворовые же изваяния –женщина в покрывале и женщина с вазой – напротив, были хорошей сохранности.
Бывает, судьба так тасует события, что в одно и то же место приходишь несколько раз в жизни, и все по-разному.
Старинный дом этот Людочка очень любила еще со школьных лет. Жила она неподалеку, и когда находил на нее гон и нападала вечером непреодолимая охота носиться в одиночку по улицам – а происходило это периодически на исходе неудачных влюбленностей – вот тогда и случалось бродить здесь. Помнится, как, стремительно миновав темное здание музея Пушкина, выкатывалась она с Волхонки к белокаменной ограде Пашкова дома, где обычно дежурил милиционер. Помнится, в цокольной части здания прямо в стене был телефон, по которому этот дежурный время от времени куда-то звонил.
Людмила, в студенческие годы посещавшая общий зал библиотеки Ленина, еще с тех пор запомнила эти женские статуи на фасадах баженовского детища. А позднее подрабатывала в этой библиотеке, сидела в подвале, у никелированной трубы, по которой спускали листочки читательских требований, металась на подборе литературы, взбегая по стальным лестничкам-трапам к верхним полкам книгохранилища и чихая от бумажной пыли. А вот теперь, в «перестройку», она должна была выступать здесь совсем в другой роли, теперь надо было заниматься технологией реставрации скульптуры.
Поначалу ей не так-то легко получалось добираться до статуй. Можно было, в принципе, попасть на балюстраду изнутри здания, через окно, но тогда пришлось бы на глазах у публики встать в читальном зале на высокий подоконник и принародно сигать затем через фортку. Людочка была скромна и стеснялась людей, поэтому она взбиралась на колоннаду снаружи. Сначала лезла по пожарной лестнице. Затем, вставив ступни между чугунными завитками балконного ограждения, подтягивалась на руках и попадала на первый ярус строительных лесов. А потом, пригибаясь под ржавыми железными трубками, подходила  вплотную к каменным красавицам.
При осмотре скульптуры оказалось, что первоначально сделана она была из известняка, а со временем разрушенные части заменили розоватой мастикой. И так искусно сделали налепки – одни только ноготочки на пальцах Флоры чего стоят!
У Цереры отсутствовало не только лицо, но и левая грудь, восполненная цементным оковалком. То, что она когда-то держала в руках – ведь были же у нее атрибуты богини, покровительницы матерей! – давно утратилось.
По тому, что происходило на объекте в течение двух сезонов, когда шла реставрация скульптуры, Людочка поняла, как много за год изменилось в Кремле. В первый год стоящее напротив въезда в Кремль здание библиотеки усиленно охранялось. Реставраторам целый месяц оформляли пропуска, на строительные леса впускали только по спискам, а для фотофиксации требовалось особое разрешение. Работников строго инструктировали: «Если во время вашего нахождения на лесах, у Боровицких ворот появляется машина, в ту сторону не смотреть, к краю не подходить!» «Могут стрельнуть?» – спросил кто-то. И такого не отрицали.
В нынешний же сезон не понадобилось ни списков, ни допусков. Фотографировать имел возможность всякий, кто хотел. Свобода эта очень плохо отразилась на состоянии скульптуры. Забирались наверх все кому не лень. У Цереры отбили остававшуюся еще целой грудь, а Флоре карандашом пририсовали усы, похитив рог изобилия.
Однако, худо-бедно, но работа шла. Правда, подмостей не хватало и чтобы перебраться с одного края фасада на другой, надо было тот щит, который только что остался сзади, брать в  руки и класть впереди себя. Так приходилось делать и Людочке, и от этого она очень уставала.
Прежде всего перед нею стояла задача вывести тополиную поросль на балконе, которая разламывала корнями кирпичную кладку и которую в те еще годы Людмилина библиотечная начальница обычно поливала из большой бутылки, свешиваясь на улицу из окошка. Вырывать эти растения было нельзя, чтобы не обрушить кирпичи, поэтому предстояло сделать химическую прополку.
Людочка прочитала инструкцию по применению американского гербицида и, приготовив зеленоватый раствор, разогнала рабочих, строго возвещая, что препарат опасен для будущего потомства. На шутливые вопросы мужиков, почему же она сама не боится, наивно отвечала, что детей у нее уже не будет. И брызгая из краскопульта эту отраву на пруты незаконнорожденных деревьев, уверяла, что теперь растения загинут, как и случилось в действительности.
А что детей у нее не будет, она, тридцатилетняя, знала твердо, потому что не видела возможности устроить свою жизнь. Слишком она была простовата и, хотя мать поучала ее: «Будь ты похитрей!», – как только появлялся у нее парень, начинала ему служить, но почему-то быстро становилась неинтересна разбалованному кавалеру, и он уходил на сторону. И хотя через некоторое время, случалось, изменник возвращался, принять человека назад после такого предательства она уже не могла. Своими добродетелями она раздражала мужчин, им трудно было терпеть свое несовершенство рядом с таким существом.
Когда Люда впервые встретилась на объекте с Крепаком, этот немолодой уже мастер с седой шевелюрой, которого все называли по отчеству, Григорьич, принял ее в штыки, бурча, что сам все знает, а контроля над собой не потерпит. Очень гонористый был человек. И все похвалялся перед Людочкой, что работал со скульптором-антропологом Герасимовым. Этим, надо признаться, он нагнал на неё ужасу. Представляя себе черных неандертальцев знаменитого скульптора, она боялась, что и статуи получат такие же челюсти.
Считалось, что здесь работают две фирмы, и по сметам полагались немалые деньги, какие-то сотни человеко-дней, чтобы мифологические дамы опять приобрели приличный вид. На самом деле все работы делал один Крепак, числясь одновременно в обеих организациях. И все успевал, трудясь целыми днями в грохоте строительной техники и лишь по пятницам позволяя себе расслабиться и приложиться к бутылке.
Людочка знала, что каждый год кто-нибудь разбивается или получает травму на объекте, потому что теперь экономят именно на технике безопасности. И когда она смотрела, как Григорьич перебирается по железным ржавым жердям лесов с одного места на другое, привычно перетаскивая поджарое тело, у нее замирал пульс от боязни, что тот сорвется, и она внутренне молилась, чтобы не упал.
Минутами она чувствовала, что любит старика Григорьича, – так завораживало ремесло, таким интересным становилось его сосредоточенное лицо, когда в покореженном ведре размешивал он раствор, или из резиновой, похожей на спущенный мяч емкости брал порциями лепную массу, состав которой был ведь придуман ею, Людочкой. Удивительно, но на этого человека, единственного квалифицированного исполнителя работ, который делал самые ответственные вещи, начальники орали и называли его на «ты».
Пришлось ему вычинивать карниз, порядком уже утративший профили. Нового известняка не было, и Крепак, вынув блоки-«обмылки», исхитрился повернуть их так, чтоб дефектный край ушел в кладку. И снаружи потом сделал на камне новую резьбу. А взамен гипсового герба Советского Союза восстановил на фронтоне родовой герб первых владельцев усадьбы.
У начальства было много способов зажимать деньги. Вместо настоящих специалистов-реставраторов набирали на работу сезонников с Украины, которые нанимались, практически не спрашивая, сколько получат. Им выдавали аванс, они закупали мешок крупы на всю бригаду (чеснок и сало у них были привезены из дому), после чего месяцами работали, не получая ни копейки. Строптивцы, требующие зарплаты, изгонялись. Когда же украинцы пришли получать заработанные деньги, прораб отказался платить, заявив, что работу те сделали плохо, пришлось переделывать, и денег им не полагается. Однако, Людочка знала, что никто не переделывал кладку, которую вели они еще в мае, что заработок у них просто отнимают!
Чтобы поправить Цереру, Крепаку нужна была модель. Когда он обратился с этим к Людмиле: «Хотите, вас сделаю?» – она отшутилась: «Богиня в очках?»
Тогда Крепак поставил перед собой хохлушку Анжелу в черной, видавшей виды телогрейке и, время от времени поглядывая на нее, стал моделировать голову статуи. И у всех на глазах пришибленная подсобница, что называется, воплощалась в произведение искусства. Представая мало-помалу в полном расцвете малоросской своей красоты, девушка невольно посмеивалась, а мастер ворчал, потому что трудно было схватить овал лица. Украинки-штукатуры, глядя на творческий процесс, поддразнивали подружку: «Радэнька, що дурнэнька!» Правда, физиономия Цереры расширилась почти до квадратности и у богини появилась некоторая сутулость, но когда комиссия Министерства культуры приехала принимать работу, никто ничего не сказал. Начальство прошлось по лесам, по специально настеленным для этого случая доскам, и хотя кое-кто придирчиво щурился, но, слава богу, отметили только, что пальцы у Цереры длинноваты. Как только комиссия сошла вниз, Крепак достал кусачки и ловко отхватил у красотки все лишнее.
Впервые за месяцы работы с необъяснимым чувством торжества взирала Людочка вокруг и видела в полуденном золотистом свете стены Кремля, газоны Алесандровского сада, широкий Каменный мост и серую громадину известного дома на набережной... И хотя Замоскворечье затягивала синяя завеса бензиновых выхлопов, дышалось легко, и теплый ветер надувал ей парусом над животом белый халат.
Как-то Люде пришло в голову, что все эти противоречия, о которых она всю жизнь слыхала: города и деревни, умственного и физического труда, – выдуманы. Здесь, в центре Москвы, на грязном пятачке стройплошадки она поняла неожиданно, что не было никогда никаких классов и классовой борьбы, а просто с давних времен существовали группы людей, которые по-разному говорили. И так много значило слово, что они естественно разделялись на со-сло-вия. Сословная замкнутость имела глубокий оберегающий смысл. Счастливый брак, считалось, мог быть только в своем сословии, иначе молодым трудно было бы понимать друг друга.
Покрывая пластырем ржавое пятно на плече Флоры, Людмила мысленно рассуждала о том, почему народ без конца так много и грязно ругается, часто не к месту, и пришла к выводу, что русские только матом и выживают. Это тоже разрядка, как и алкоголь! И Людочка сама уже имела такой опыт, про себя называя ненавистного прораба дураком на букву «м».
Когда Крепаку не заплатили за первый месяц работы, он благородно терпел, на второй месяц ходил ругаться к начальству, а в конце сентября, когда вот-вот надо было сдавать объект, терпение его лопнуло и в пятницу под градусом, он грозился в сторону вагончика, где сидели прорабы: «Герб порушу  и карниз ломом сшибу. Два «лимона» зажимают».
Однако ничего такого он все равно не сотворил, а только отказывался делать последние операции по отделке скульптуры. Три фигуры стояли белые, а одну, на главном фасаде, он оставил желтой, не соглашаясь завершать покраску, пока не заплатят за сделанное. И хотя, пытаясь помочь Крепаку, и подала Людочка начальству бумагу о высоком качестве работ, писанина эта оказалась, прямо скажем, бесполезной. Но, узнав об этом,  нетрезвый мастер даже поцеловал ей руку и сказал: «Как сестра!».
Все работали в таком темпе, что только пыль летела. Людочка ощущала теперь счастливое единение в труде с этими людьми, которые не были ей ни друзьями, ни ровней, и с которыми она за весь срок работы не успела даже толком поговорить. Она устраняла мелкие дефекты на скульптуре, до чего мастер не снисходил. Ловко стерла хлебным мякишем грифельные разводы с повеселевшей мордочки Флоры, смыла растворителем зеленую краску, которой случайно забрызгали Цереру спешившие всё до морозов закончить маляры.
Как приятно было идти по двору дома Пашкова, без конца здороваясь и ловя приветные взгляды работяг! И, видя, как заляпанную отмостку моют из шланга испитые мужики, которые и ходят-то странно раскорячивая  ноги, Люда шутя кричала им: «Чистота – залог здоровья!» И в этой среде, которая наверняка не приняла бы ее откровений о жизни, чувствовала, что она здесь нужна.

А через два года у Людочки уже была семья, и чудный ребенок родился, и она снова собиралась в декретный отпуск. И если теперь ей приходилось бывать в центре, у метро «Библиотека Ленина», она шла, задирая голову, и глядела на каменных тёток. Натыкалась на людей и смеялась, потому что и снизу, издалека, было видно, что рог изобилия у Флоры похож на граммофонную трубу, и Церера – совсем не такая, какой ее изображают учебники античности, а мешком намаханная лимитчица Анжела с обкусанными пальцами, у которой нет ни плодов, ни колосьев, а лишь  какой-то неаккуратный узел в руках, как будто она только что выписалась из отделения гинекологии.