Симофентий

Роста он был квадратного, в метр пятьдесят пять.
Из ценного имел - зимние боты, демисезонное галифе, шапку-кубанку и жену Таю.
Остальное, - отвратительный характер и часто пьяная внешность - вообще ценности не имели.
 
Появился на свет Симон Феофанович в 1927 году. Родители вскоре умерли один за другим,
вырастили его дед с бабкой жившие в лесу, на заимке. Воспитывали как умели, по своему,
по стариковски.

- Как потопаешь, так и полопаешь, - говаривал дед и поднимал внука в шесть часов утра
помогать управляться по хозяйству. Целый день в трудах, пакостить недосуг. Не только
скотину обихаживали, были и пчёлы, своя пасека в тридцать ульев. Да у дедушки и не
забалуешь, строг. Бывало и лупил Симку, попадало, но уж зато и кормил "от пуза".
 
Летом, когда никто не учился, школа была совсем рядом, всего в пяти километрах. Зимой,
расстояние увеличивалось и школа была так невыносимо далеко, что до неё приходилось
тащиться аж целых пять километров.
Осенью и весной, на заимке, где обитал маленький Сима, все трое пацанов жить не могли
без чая и пили его литрами, по утрам, перед школой. Потом, ломая стеклянный ледок босыми
пятками, весело бежали наперегонки лесной дорогой. Останавливались в середине пути, на
любимой горке, и выливали из себя чай в общую лужу. Обязательно в общую, иначе весь
процесс насмарку. Потом, сворачивая одну "козью ножку" на троих, вставали рядышком и
дымили украденной махоркой, отогревая ноги в теплой лужице.
Семилетку закончили кто в сороковом, кто в сорок первом.

Война внесла в их планы свой расклад...
Кто почти сразу на фронт, под пули, а кого наоборот в тыл. Наскоро закончив "ремеслуху",
всю войну Симон "прятался" токарем на заводе. Он, как и многие оболтусы того
времени, тоже сбегал пару раз на фронт. В первый раз его нашли, сняли с паровоза, сказали
"ай-я-яй" и опять спрятали в цех, к станку.
Во второй раз Симку прихватили на вокзале и головой об косяк отобрали полтора зуба.
Тут же, взамен выдали ценный совет, - ещё одна такая выходка и спрячем уже в Сибирь.
И уже не токарем, а лесорубом. Лет на двадцать, за саботаж. Потом, нежно потрепав по
щеке, закрепили все свои обещания красивой фиолетовой печатью в левый глаз.
Провожая под тощий зад коленом с крыльца,  ехидно предложили :

- А может прямо сейчас и поедем, чего тянуть?

Сима потрогал языком щербинку во рту, с благодарностью посмотрел на людей имеющих
особый дар убеждения, и прикрывая ладошкой синяк, вежливо отказался. Такие
кардинальные перемены судьбы Симе не улыбались. Вскоре он свыкся с мыслью,
что героем-фронтовиком ему не быть и успокоился.
А там и война закончилась.
Бронь сняли, сказали : - хотел пострелять - иди воюй - и отправили в роту обеспечения
военного аэродрома. Там, в спортзале, приметили его задатки на квадратную комплекцию и
рекомендовали штангу. Три года службы, ежедневные занятия и природное телосложение
именно тогда сделали из него кубик в метр пятьдесят пять.

В конце службы Симон получил письмо от родственников. Узнал, что дед помер, пасека и
заимка пришли в негодность, и, что дома у него теперь нету вовсе, а ждать его никто и не
ждет. Демобилизовались на Алтай, к другу, сначала в гости, а там видно будет.
гуляли неделю, тут и вылезла из Симона "порча". Очень ему понравилось девкам на
вечерках удалью хвастать, да парней с толку сбивать. Сам маленький, а силищи в нем, -
на одной руке пять раз подтягивался.
Поздоровается бывало за руку и не отпускает, а вырываться из его клещей - себе дороже,
если придавит, что есть силы - руку сломает.
А девки глазами стреляют, смеются, и звонче всех Тайка. Хотел её до дому проводить, да
пошла она с каким-то рыжим парнем, а Симка напился и опять хвастал. Утром проснулся,
вспомнил, что отшили его, закусился и теперь уже точно решил остаться. Утроился в
местные РММ токарем, угол у бабки снял, что рядом с Таискиным домом жила и разузнал
у неё, что да как. С первого аванса пригласил дружка армейского, взяли "казённу бутылку"
и пошли свататься. Ох уж и били его потом деревенские. Но и он не лыком шит, до дому
дополз, не помер.

Вечером зимой рано темнеет, бабка постояльца с работы поджидала, картошка в чугунке
стынет, уж час как прийти должен, а его нет. Застучало в сенях, загремело и затихло.
Бабка Марфа вышла - лежит возле двери Симка, весь в снегу да в кровище. Кое как
запёрла его, давай раздевать, мыть, да причитать.
Симону в трёх местах разбили голову, сломали руку и шесть ребер. Хлестали кольями,
потому как знали, что подходить близко к нему опасно, а уж как с ног сбили, в пылу
дистанцию и нарушили. Симка изловчился, здоровой рукой ухватил кого то за полушубок,
повис, подмял под себя, и щербатым, разбитым в кровь ртом, откусил парню ухо. И загрыз
бы наверное, да оттащили.
Добавили со злостью, пинками, Симка и затих. Парни подхватили корноухого товарища
и матерясь потопали восвояси. Оглянулись - вроде шевелится, живой значит, ну и хрен с
ним. Через неделю Симон оклемался, бабка выходила. А ещё через неделю и "крестник"
безухий оказавшийся Тайкиным ухажером, да двое друзей его, пришли пить "мировую".
 
Спустя месяц Симон вышел на работу, а на Масленицу всё таки расписался с Тайкой.
Через шесть лету них было трое ребятишек, а в 1962 году, Симофентий ушел в запой.
Утром он вставал, пил чай, и шел на работу. В течении дня соображали, к вечеру - на бровях
домой. Из расписания - дом-работа-пянка-дом, он не выбивался, пёр как скорый поезд, даже
в отпуск не ходил.
В выходные пил заранее приготовленный "калым". Прятал его всюду и везде. Забывал,
находил, выпивал, приносил и опять прятал. Ни дня не пропустил. День сурка продолжался
восемь лет. Жалобился, что потерял интерес до жизни, но на работу - как штык.

Когда уже совсем перестал любить окружающих и себя, разогнал свой мотоцикл и
направился в бетонный столб на приличной скорости. Пасынок снёс, мотоцикл вдребезги, а
самому хоть бы что.
До дома дошел, там псина цепью загремела, гавкнула из-за сарая. Бросил в собаку тапком,
промазал со злости, зато удачно попал в открытый колодец. подошёл, сел на краешек, ножки
свесил и прыгнул вниз. А вода не близко, метров десять лететь. И опять - ни синяка, ни
царапины. Вытаскивали его соседи. Подняли и тут же получили таких матюков, что чуть
было не сбросили его обратно, но тапочек Симон достал. И супругу тоже.
 
Всю жизнь Тая была терпеливой, ласковой и нежной, пока не взяла в руки металлический
пестик любовно сделанный руками мужа.
Утро Симон встретил в синяках и дикой, явно не из-за похмелья, головной болью. Открыл
глаза, напротив сидела Таисия с железякой в руках, по бокам у неё стояли два сына десяти
и шестнадцати лет.

- Проснулся? - лицо Тайки стало вдруг незнакомым.

- Проснулся, - удивился Симон.

- А мог и не проснуться - сказала Таиска качая в руке пестик.

Потом веско продолжила делая паузы :

- Ещё раз. И я тебя похороню прямо в огороде. Вместе с этим диваном. Вон, пацаны, кивнула на сыновей, и закопают,  - ясно?

В голосе жены появилось что-то такое металлическое, такое настоящее и убедительное, какое
было у тех двух серьезных и сосредоточенных людей из НКВД, что разговаривали с ним на
вокзале в сорок третьем и обещали переквалификацию в лесорубы.
Симка ощупал голову, посмотрел в зеркало... и как то сразу и отчетливо поверил жене, и
больше не стал искушать судьбу. Видимо резкие перемены в поведении супруги сыграли не
последнюю роль, а может самому надоело.
День сурка закончился так же резко как и начался.

С тех пор этот волшебный жезл, - семейная реликвия дома. И все верят, что он имеет
необъяснимую силу исцелять недуги и хвори подобного рода, только слово тайное слова нужно
знать. Тайка вон пошла, опять с утра довольная и опять улыбается.
А чего ей, она слово знает...