Черти в ступе табак толкли

Глеб Керосинкин, совхозный тракторист, был большим оригиналом. Держался солидно, не ругался матом, не задевал Бога. Самым сильным его ругательством было странное словосочетание – «мать-телега», а если он очень сердился, то добавлял: «худое колесо». Из Берензаса на центральную усадьбу ездил на велосипеде, чтобы зря трактор не гонять туда-сюда. А тут ещё недавно пристроили гараж, и директор стал требовать, чтобы все трактора стояли в тёплом боксе.
Велосипед Керосинкина находился всегда в исправности, имел два ручных тормоза на оба колеса, и они его никогда не подводили. Подводили Глеба чаще его собственные тормоза.
В тот год поздней осенью в Подобасе прокладывали водопровод, траншеи копали большим экскаватором, отчего получались они очень глубокими. Намедни совхоз получил аванс. Мужики, естественно, взялись соображать на троих. Ну это поначалу, а дальше – у кого как получится. Керосинкин в тот вечер на велосипед сесть не смог – не сумел оседлать. Упав несколько раз то на бок, то через руль, Глеб решил вести его в поводу. По дороге зашёл к зятю, надеясь, что тот завезёт его в Берензас, но зять был на службе. Поучив дочь уму-разуму, повоспитывав внука, он собрался домой, когда на дворе уже основательно стемнело. Дочь уговорила отца оставить велосипед здесь, даже кружку бурды налила на посошок. Дорога к дому вела через траншею. Керосинкин остановился, прицелился и шагнул по доске. В это время бурда совсем некстати ударила ему в голову, как обухом, отчего, дав глубокий крен, Глеб упал в траншею.
Проснулся он от холода. Проснулся и не поймёт – то ли ещё в могиле лежит, то ли уже в аду. А что это за трубы под ногами? Раньше, говаривали бабки, черти на грешниках возили воду, а теперь, видимо, и здесь водопровод провели. Оно конечно, в аду и так работы хватает: кто угли толчёт в ступе, кто котлы со смолой топит, а самые большие грешники, говорят, стоят в дерьме по горло. Но это когда у них перекур, а в основном они делают приседания. «Вот мать-телега, худое колесо, – думал Глеб, – куда это я попал-то?» Начал искать верх траншеи, но не тут-то было. Решил пройтись, дошёл до упора. Ага, здесь выйти нельзя. Пошёл назад – то же самое, но по пути оказался свороток. Двинулся по нему, часто принимая позу низкого старта. От холода его стало потряхивать, и тогда он, как вибратор, утрамбовывал дно траншеи. Выходило так, что его путешествие приносило хоть какую-то пользу. Этот рукав в сторону был намного короче основной траншеи, и скоро Керосинкин упёрся в какое-то здание. Подкоп был заткнут матрасовкой с соломой. Отодвинув в сторону затычку, он полез в тесный подкоп. Оттуда падал электрический свет,  в конце концов Глеб залез в какой-то подвал. Там стояло много банок с солониной и вареньем. Керосинкин кумекал: куда же он попал и как теперь выбираться?
… У Зои выдался трудный день. С самого утра шабашники подводили в дом водопровод и закончили лишь к вечеру. Не успела проводить этих, как припёрся пьяный папаша. Еле-еле отделалась. «Доберётся до дому, нет ли?» – думала она. Муж приехал уже за полночь – злой и уставший, как обычно. Слегка перекусив, пошёл спать, а Зоя прилегла на кровать в кухне и от усталости заснула мгновенно.
Разбудила её странная возня где-то внизу. Зоя прислушалась: в подполье брякнули банки и раздалось чье-то бормотание. От страха у неё даже волоски на ногах встали дыбом.
– Мамочки! Гриша, у нас домовой! – завопила она на весь дом. Гришу как будто подбросило. Он соскочил и кинулся жене на помощь, да не вписался в дверной проём: ударился бровью о косяк, аж искры из глаз сыпанули. Зоя подумала, что муж уже вступил в схватку с домовым, и, забившись в угол, заголосила: «Караул!» Но щёлкнувший выключатель представил пред её очи взъерошенного мужа. Потирая расшибленную бровь, он озирался в поисках противника.
– Где домовой? Какой домовой? Я всю башку из-за тебя разбил!
– Там, – ткнула жена дрожащим пальцем в сторону подполья. Тут крышка на полу дрогнула, приподнялась вверх, и напуганные Зоя с Гришей узрели чью-то синюю рожу. Вспомнив некоторые киношные трюки, Гриша прыгнул на крышку, на что из подполья донеслось: «У, мать-телега, вы мне все пальцы поотдавили!» Гриша посмотрел на жену, которая, выпучив глаза, дрожала как осиновый лист.
– Кто это там? – спросил грозным голосом Гриша.
– Дык ведь я, мать-телега, – раздалось снизу.
– Кажись, тесть, – сказал Гриша неуверенно.
Решилась окликнуть и Зоя:
– Папк, ты что ли?
– Ну а кто ещё? – изумился Керосинкин. – Это я у вас в подполье что ли?
– Надо полагать.
– А как я сюда попал?
– А чёрт тебя знает, я тебя ещё вечером проводила, ты вроде домой пошёл.
Гриша шагнул в сторону печки, взял на всякий случай клюку и велел тестю вылезать. Снова поднялась крышка, оттуда действительно показался папашка. Лицо, волосы, руки – всё в глине. Кое-как выкарабкался «домовой» наверх. Гриша присел, заглянул в подполье, обернулся на жену:
– Ты переноску выключила?
– Нет, кажется, – ответила Зоя.
– Понятно, это он к нам по траншее на свет пришел.
– Дак ведь я же затыкала матрасовкой дыру, – пробовала оправдаться Зоя. – Ну, папка, ты прямо как лягушка-путешественница. Чего-нибудь да отчудишь…
Приведенного в божеский вид тестя Григорий транспортировал домой.
«Хорошо, что хоть пацана не перепугали, крепко спит, – думал в дороге зять. – А мне надо из органов уходить, что-то мотор барахлить начал».
Тесть же всю дорогу пел частушки. Особенно он любил эту:

Черти в ступе табак толкли,
Угорели – на полок легли.
Чертенята доталкивали,
Угорели, но помалкивали.

Михаил Кривошеин