Школьный двор

    Когда все уже стало понятно, я вспомнил свой школьный двор. Бывшее здание детского сада, переделанное под филиал крупной школы. Нестриженые газоны, покрытые желтой листвой, футбольная площадка, где роль одних ворот исполняли два дерева, а роль вторых – два школьных рюкзака. Чуть дальше – турники с облезшей краской. И бесконечные подвальчики и балконы, заваленные пустыми пивными бутылками и использованными шприцами.
    Когда окончательно сходил снег, уже в мае, мы всем классом выходили во двор с граблями и собирали прошлогоднюю листву в большие кучи, которые потом поджигали. Все окрестности заволакивало дымом, в учебных классах невозможно было находиться, а домой мы приходили чумазые и насквозь пропахшие костром. Из всех одноклассников я больше всего любил запах дыма. Да и сейчас люблю. Этот запах возвращает меня в беззаботное провинциальное детство.
    В конце второго класса у некоторых из нас было развлечение: в конце марта – начале апреля, когда по всему школьному двору струились потоки талой воды, мы срывали с ясеня его плоды (мы звали их «лепесточками», наши родители звали их «самолетиками») и конструировали из них крошечные парусники, а потом запускали их по ручейку, отчаянно болея за свой «парусник».
    Странно, до удивления продуманно, устроена природа. Как пример – тот самый ясень, росший у крыльца моей школы. Чтобы его семена разносились по ветру, плоды устроены в виде вот таких вот «самолетиков». Вы видели, наверное, как на ветру падают эти самолетики, отчаянно кружась. В аэродинамике это называется «штопор» - падение планера по спирали с одновременным оборотом вокруг своей оси.
    Так часто падают самолеты. Когда нос самолета задирается слишком высоко, самолет превращается в лепесточек ясеня. И порыв ветра несет его по спирали к неминуемой гибели.

    С момента взлета прошло часа полтора. Я то проваливался в сон, то неожиданно просыпался от проходящих мимо стюардесс и характерных сигналов табло «пристегнуть ремни». Землю за иллюминатором застилали плотные пышные облака, солнце клонилось к закату. Мерное гудение все-таки сделало свое дело: я облокотился на обшивку и уснул.
    Сквозь сон мозг все равно воспринимал каждое изменение в движении самолета, будь то усиливающийся шум двигателей или незначительный поворот. Малейший крен самолета во сне воспринимался очередным виражом американских горок. Я открыл глаза. Так долго самолеты не поворачивают. Чувство времени исчезло под действием перегрузки, меня то вдавливало в кресло, то тянуло вверх. Уши заложило настолько, что, казалось, барабанные перепонки лопнут и по щекам потекут струи крови. Свет в салоне погас, одноразовая посуда, сумки, ноутбуки, непристегнутые люди – все в каком-то хаосе перемещалось по салону. По фюзеляжу, казалось, били огромными кувалдами. Все окончательно стало понятно.  Мой самолет падал. Я сидел пристегнутый к креслу падающего самолета. Все, что мне оставалось – это вспоминать школьный двор.
   
   Я с силой потер веки и открыл глаза. Головная боль не отступала. Конечно же, ни в какую авиакатастрофу я не попадал. Вот он я – целый и невредимый, сижу на открытой террасе крохотного аэропорта. Не такой красивый и умный, как хотелось бы, уже не такой юный, да, но в мясной фарш под обломками я пока не превратился. Я на всякий случай огляделся вокруг – да, я, наверное, жив. Вылет откладывался уже на полтора часа. Вдалеке можно было видеть мой самолет – возле ярко-салатового «Боинга» стояла машина технической службы, несколько техников в рабочей форме суетились вокруг левой турбины. По взлетно-посадочной полосе разогнался и взлетел небольшой винтовой самолет. Словно в замедленной съемке. И как на такой скорости можно взлететь, ума не приложу.
    Стоял обжигающий июльский полдень. Террасу продувал ветер – но никакого облегчения он не приносил, от него становилось только жарче. Не спасала даже кола со льдом, по лицу струился пот, а мозг не мог сконцентрироваться ни на одной мысли.
    Я решил позвонить своей подруге. Не от безделья даже, а от навязчивой мысли, которая требовала выхода за пределы моего сознания.
- Привет.
- О, привет! Ты что, прилетел уже? Должен же был только к вечеру ближе.
- Да нет, в аэропорту пока, рейс откладывают.
- А что звонишь тогда? Дорого же!
- Да нормально, денег много еще. Я тут хотел сказать… Просто подумал, что сегодня могу разбиться.
- Хватит нести бред! Боишься летать, понятно, я тоже боюсь. Но это терпимо же. Самолеты просто так не падают. Не бойся.
- Да я даже и не боюсь сегодня. Ну, точнее боюсь, но какое-то новое ощущение. Почти уверенность, что не долечу. И предупредить решил. Прощаться не буду – тупо как-то. Просто, чтоб знала.
- Не бойся! Все хорошо будет! Ладно, прилетишь – позвони из аэропорта. Все, я работать побежала, мягкой посадки тебе.
    «Не бойся! Все хорошо будет!» - единственное, что я услышал. Успокоила меня эта фраза, конечно. Это не страх, это предчувствие! Как можно было не понять!
    Я развалился на пластиковом стуле и закрыл глаза. Руки дрожали так, что попасть в рот сигаретой было практически невозможно. Громкий стук сердца из глухих ударов превратился в один сплошной грохот. Думал позвонить родителям, но разговор с подругой отбил всякое желание. Да и зачем волновать их по пустякам?
    Взмыл в небо еще один самолет – уже поновее и посовременнее. Намного быстрее и сильнее задирая нос. Из странного небытия меня вывел до боли знакомый сигнал оповещения. Гундосое мажорное развернутое трезвучие. «Пассажирам рейса… просьба пройти…» - на ломаном английском объявил диктор. Я вздохнул, закинул рюкзак за спину и побрел к автобусу.
    Горячий ветер на летном поле практически сбивал с ног. Гипнотизирующая спираль турбины медленно вращалась. Пилот самолета стоял на вершине трапа и задумчиво смотрел вдаль.
    А мне всё вспоминался апрель 1998 года. Яркое солнце. Непередаваемый запах весны. Непроходимые лужи у ворот. Наши рюкзаки на ступеньках, и, конечно, ясень у школьного крыльца.