Рэй Брэдбери. Желание

The Wish

Ray Bradbury
1973

Шёпот снега коснулся холодного окна.
Большущий дом заскрипел от порыва невесть откуда прилетевшего ветра.

- Что? - переспросил я.

- Я ничего не сказал. - За моей спиной, у камина, Чарли Симмонс, вооружившись большим металлическим ситом, возился с попкорном. - Ни слова.

- Чёрт возьми, Чарли, я же слышал…
Словно  заворожённый, я смотрел, на падающий снег, покрывавший далёкие улицы и пустынные поля. Подходящая ночка для  привидений, что бродят вокруг дома, заглядывают в окна...

- Тебе почудилось, - сказал Чарли.

Почудилось...  А вдруг, у природы есть свои голоса? - думалось мне. -  Язык  ночи, язык времени, снега?  Что твориться между той белой мглой,  разлившейся снаружи, и моей душой, что пребывает здесь, по эту сторону оконного стекла?
Может быть, сейчас там, во мраке ночи, не тревожимая светом  луны или фонаря, голубиной стаей снежных хлопьев  садится на Землю  незримая цивилизация?
Снег ли это ложится с мягким шорохом на землю, или само седое прошлое, копившее долгие годы свои невысказанные нужды и отчаяния, выросшие в огромные  сугробы тревог, подыскивает понятные  для нас слова, пытается  обратится к нам на своём, вновь обретённом языке? 

- Господи, Чак!  Могу поклясться, что я только что слышал, как ты произнёс...

- Произнёс что?

- Ты сказал: «Загадай желание».

- Я так сказал?
Он рассмеялся, но я не обернулся на его смех, - не отрывая взора от падающего снега, я сказал Чарльзу то, что я должен был сказать -

- Ты говорил, что эта ночь - особенная, прекрасная, загадочная ночь... И она ждёт, что ты  загадаешь сейчас своё самое сокровенное, самое заветное, самое необычное желание, идущее от самого сердца.  И желание это исполнится!  Вот, что ты сказал.

- Ничего такого... - Я увидел, как его отражение покачало головой. - Том, ты уже  полчаса стоишь там, прикованный взглядом к снегу, падающему за окном. Тебе померещилось. Это огонь гудит в камине.  Желания не сбываются, Том. Впрочем… Он запнулся, и потом с некоторым удивлением добавил: - Неужто, ты и впрямь там  что-то услышал? Чёрт, ты что-то слышал, да? Ладно, Том.  Давай  лучше выпьем.
Попкорн был готов. Чарли плеснул мне в бокал вина, к которому я не притронулся. Снег всё падал и падал за тёмным окном, похожий на белое дыхание неба...

- Но почему? - спросил я. - Почему мне послышалось именно слово «желание»? Если не ты его произнёс, то кто же?

В самом деле, - размышлял я, - что происходит там, за окном, и кто мы - "здесь"? Два писателя, засидевшиеся допоздна за беседой. Я и мой друг, оставшийся у меня ночевать.  Два старинных приятеля, оба любители поболтать о всяческих привидениях, психологических феноменах, столоверчении, телепатии, картах Таро и прочей мистике, с коей мы столько раз за годы нашей дружбы экспериментировали, шутя и дурачась.
Однако то, что происходит за окном нынешней ночью, - кладёт конец шуткам, стирает улыбки с лиц. Этот снег хоронит, покрывает наш смех своим белым саваном...

- Ты говоришь, почему? - переспросил  меня  Чарли, смакуя вино и глядя то на красные, зелёные, голубые  огоньки, украшающие ёлку, то  мне в затылок. - Почему именно  слово «желание» пришло тебе в голову в такую ночь? Но ведь это же рождественская ночь!  Через пять минут родится Христос. Подумать только, Рождество, зимнее солнцестояние и Новый Год...  Всё на одной неделе!
Эта неделя  и эта ночь являются доказательством того, что Земля не умрёт. Зима достигла своей вершины и теперь пойдёт на убыль, и Земля вновь начнёт своё движение к теплу и свету. Это нечто особенное. Невероятное.

- Да, - пробормотал я в ответ, пытаясь представить себе те давние времена, когда душа пещерного человека стыла с приходом осени и уходом солнца и первобытные люди плакали, умоляя мир очнуться от долгого снежного сна, и  вот, в одно прекрасное утро солнце наконец встаёт чуточку раньше, и  мир снова спасён ещё на какое-то время.  - Да, так оно и было.

- Воистину… - Чарли, словно читая мои мысли, отпил глоток вина. - Христос всегда считался предвестником весны, верно? Посреди самой долгой ночи в году Время вдруг сделало скачок, Земля вздрогнула и прошептала: "С Новым Годом!" Ведь, Новый Год - это вовсе не первое января! Это Рождество Христа. В этот самый момент, накануне полуночи, Его дыхание, сладкое, как цветы клевера, касается наших ноздрей, обещая приход весны. Вдохни глубже, Томас!

-Тихо, Чак!

- Что? Ты опять слышишь голоса?

- Да!

Я повернулся к окну. Через шестьдесят секунд наступит утро Его рождения. «Когда же ещё, - пронеслась  у меня в голове безумная мысль, - когда же ещё, как не в этот светлый, необыкновенный час загадывать желания?»

- Том… - Чарли сжал мой локоть, но мысли мои были уже где-то далеко.

«Неужели, и впрямь, это мгновение волшебное? - думал я. - Неужели, святые духи бродят вокруг нас в такие снежные ночи как эта и исполняют наши желания в этот странный час? Если я загадаю что-то сейчас, исполнит ли мою просьбу эта дивная ночь, что обходит свои владения, эти странные сны, эти седые метели?»
Я закрыл глаза. В горле застрял комок.

- Не надо, — сказал Чарли.

Но оно уже трепетало на моих губах.  Я не мог больше ждать. «Сейчас, сейчас, - думал я, - в миг, когда Звезда вспыхнула над Вифлеемом».

- Том, - прошептал Чарли, - ради всего святого!

«Да, ради всего святого», - подумал я и произнёс:

- Я хочу, чтобы этой ночью, всего на один час…

- Нет!  Чарли резко толкнул меня, чтобы я замолчал.

- … отец мой  был жив.

Каминные часы пробили  полночь.
- О, Томас… - простонал Чарли. Его рука соскользнулала с моего плеча. - О, Том…
Сильный порыв ветра ударил в окно, снежная пелена точно саваном облепила стекло, и опять спала. Входная дверь с грохотом распахнулась.
Снежный вихрь ворвался в комнату.

- Какое грустное желание. И оно… будет исполнено.

- Исполнено?! - Я резко обернулся и уставился на распахнутую настежь дверь, зияющую, как разверзнутая могила.

- Не ходи, Том! - завопил Чарли.

Дверь со стуком захлопнулась. Я уже нёсся по улице. Господи, как я бежал!

- Том, вернись! - затихал вдалеке его голос, тонущий в снежном вихре. -  О, Боже, не надо!
И в в эту первую послеполуночную минуту я бежал и бежал, как безумный,  что-то крича, приказывая сердцу  биться, крови - пульсировать в венах, и в висках моих стучало: «К нему!  Я знаю, где он! Чудо должно произойти! Желание исполнится! Я знаю, где он!»
И тут, во всей округе вдруг забили, зазвенели, запели рождественские колокола. Их звон окружал, подгонял, тянул меня вперёд, и я кричал, глотая хлопья снега, весь охваченный своим безумным желанием.

«Это бред! - вдруг подумал я. - Ты сошёл с ума. Он давно мёртв! Вернись!»
Но что, если он будет жив всего на один час сегодняшней ночью, и я к нему не приду?
Я уже был за городом, без пальто, без шляпы,  - но мне было жарко, лицо покрылось ледяной маской, которая хлопьями осыпалась на бегу.
Я нёсся по пустынной дороге под радостные колокольные переливы, уносимые ветром и затихающие вдали.
Ветер приказал мне повернуть, и я оказался перед тёмной стеной, ожидавшей меня.
Кладбище.
Я встал, как вкопанный, перед тяжёлыми железными воротами, тупо вглядываясь сквозь них внутрь.
Кладбище напоминало развалины старинного форта, взорванного несколько столетий назад.  Надгробия, ёжась, жались друг к другу, глубоко погребённые под снегом, напоминая  вновь наступивший ледниковый период.
И  вдруг меня пронзила мысль: чудес не бывает!
Странная ночь, вино, разговоры, глупые гадания на кофейной гуще, моё внезапное безумство, этот бессмысленный бег в никуда, вызванный  внезапно пришедшим убеждением, глубокой верой в то, что действительно что-то произошло здесь, в этом мертвенно-снежном мире…
Снег, покрывавший эти  могилы, был настолько чист и и девственен, что, казалось,  я  с радостью готов был сам утонуть и умереть в нём.
Я не мог вернуться в город, не мог посмотреть в глаза Чарли. Мне вдруг показалось, что всё происшедшее было его издёвкой, злой шуткой, ставшей возможной, благодаря его способности читать чужие мысли и желанию разыграть меня. Господи! Наверняка, это  он шептал у меня за спиной, изображая таинственный голос, который заставил меня загадать это желание?
Я прикоснулся к холодному замку, висевшему на кладбищенских воротах.
Что там, дальше? Всего лишь невзрачная каменная плита с именем и датами: родился в 1888, умер в 1957 - надпись, которую даже летом было трудно отыскать в густых зарослях травы, под ворохом опавших листьев.
Я уже повернулся спиной к  железной калитке, намереваясь уйти, но в тот же миг застыл в изумлении. Из груди моей вырвался неожиданный крик.Я вдруг совершенно ясно почувствовал, что за этой стеной, рядом с маленькой заколоченной будкой сторожа кто-то есть!
Чьё-то слабое дыхание? Чей-то сдавленный крик? А, может, это ветер дохнул мне в лицо чуть теплее? 
Стиснув руками прутья решётки, я изо всех сил вгляделся в темноту.
Да, вон там! Чуть заметный след, словно птица  пробежала по снегу меж торчащих из сугробов надгробий. Ещё чуть-чуть, и мы навсегда разминулись бы!
Я закричал  и, разбежавшись, запрыгнул на стену.
Никогда, никогда  за всю мою жизнь я не прыгал так высоко. Спустившись на землю, я очутился по ту сторону забора и с трудом пробрался к дальнему крылу сторожки.
Там, во тьме, укрывшись от ветра, стоял, прислонившись к стене, человек. Глаза его были  закрыты, руки - скрещены на груди.
Я в ужасе впился в него взглядом. Как безумный, я наклонился над ним, чтобы лучше разглядеть.
Нет, я не узнавал его.
Он был стар, очень стар...
Наверное, я застонал от отчаяния, ибо старик вдруг поднял дрожащие веки.
И лишь когда я увидел его глаза, смотрящие на меня, я не смог сдержать крик:

- Отец!
Шатаясь, я схватил его и потащил под тусклый свет фонаря, в кромешный снегопад.
В ушах звучал умоляющий голос Чарли, эхом доносящийся откуда-то из заснеженной дали: «Не надо, уходи, беги. Это безумие. Не делай этого!».
Стоявший передо мной человек, казалось, не узнавал меня.
Похожий на огородное чучело на ветру, этот странный, но до боли знакомый призрак пытался разглядеть меня своими невидящими, бесцветными, заросшими паутиной глазами.
«Кто?» - казалось, вопрошал он безмолвно.
Наконец, ответ воплем  вырвался из его уст:

- …Ом!… Ом!

До меня не сразу дошло то, что он пытался произнести мое имя - он не мог выговорить букву "Т".
Будто стоя на краю обрыва, в страхе, что земля вдруг уйдёт из-под ног и вновь низвергнет его во мрак, он вздрогнул и ухватился за меня.

- …(Т)ом!

Я крепко обнял его, не давая упасть.
Сцепившись в этом страстном объятии, не в силах разъять его, мы стояли и тихо, странно покачивались, слившись воедино, посреди снежного хаоса.

«(Т)ом, о (Т)ом», - снова и снова отрывисто стонал он.

«Отец,  дорогой мой отец, папа», - думал я, шептал я...

Старик вдруг напрягся, потому что за моим плечом он, вдруг разглядел очертания надгробий и белое безмолвное поле смерти. Судорожный всхлип вырвался из его груди, он как-будто хотел крикнуть: «Где мы?»
И хотя лицо его и так было неимоверно старым, в тот момент, когда он вдруг всё понял и вспомнил, его глаза, его щёки и рот увяли ещё больше, силясь сказать: «Нет!».
Он повернулся ко мне, словно, ища того, кто ответит на его вопросы, защитит его, повторив вслед за ним это «нет». Но в глазах моих читалась холодная правда.
Мы оба смотрели на неясную дорожку его следов, слепо петлявшую по пустынной равнине, от того места,  где он был похоронен много лет назад.

- Нет, нет, нет, нет, нет,нет!

Слова, как выстрелы, вырывались из его гортани.
Он не мог справиться с согласными, и воздухе звучала безумная череда: …э,…э,…э,…э,…э,…э! Отчаянный, испуганный, жалобный крик.
И вдруг, новый вопрос тенью промелькнул по его лицу.
"Я узнал это место. Но ПОЧЕМУ я здесь?"
Он вонзил ногти в свои предплечья. Он посмотрел вниз, на свою иссохшую грудь.
Бог оделяет нас страшными дарами. И самый страшный из всех - память.
Он вспомнил.
Напряжение, охватившее его постепенно спадало. Он вспомнил, как высохло его тело и замерло слабое биение его сердца, вспомнил, как с грохотом закрылась дверь, отделявшая его от вечного мрака.
Он неподвижно застыл в моих объятиях, под его трепещущими веками сменяли друг друга страшные образы, теснившиеся в его голове. И вот, наконец, он задал себе самый страшный вопрос: «КТО это сделал со мной?»
Он поднял глаза. Его взгляд упёрся в меня.
«Ты?» - казалось, спрашивал он.
«Да, - подумал  я. - Это я пожелал, чтобы ты ожил этой ночью».
«Ты!» — кричало его лицо, его тело.
И вот, вполголоса, прозвучал последний мучительный вопрос:

- ЗАЧЕМ?..

Теперь настал мой черёд отчаянного раскаяния.
В самом деле, зачем я сделал это с ним? Как я посмел желать такого страшного, такого мучительного свидания?
Что мне теперь делать с этим человеком, с этим бедным пилигримом, с этим старым, растерянным, перепуганным ребёнком? Зачем я вызвал его сюда,  чтобы потом вновь отправить его в могилу, навеки отправить в этот беспробудный кошмар?
Подумал ли я о возможных последствиях? Нет. Необдуманный чувственный порыв вытолкнул меня из дома и зашвырнул на этот погост, как бездумный камень в бездумную цель. Зачем? Зачем?!
И вот, этот старик, мой отец, стоял теперь, дрожа, в снегу, ожидая моего безжалостного ответа.
Будто снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова. Какая-то часть меня знала ту правду, которую я не мог сказать. Мало говоривший с ним при жизни, я был ещё более нем сейчас, когда он восстал из мёртвых.
Правда билась в моей голове, наполняя каждую клеточку моей души и тела, она кричала во мне, но никак не могла сорваться с моего языка. Её крики  были, словно, заперты внутри меня.
Время шло. Скоро этот час закончится, и с ним  я упущу свой последний шанс сказать то, что мне нужно было сказать ему, ещё тогда, когда он был жив и ходил по земле, много-много лет назад.
Где-то на окраине снежных полей колокола пробили половину первого часа этого рождественского утра. Господь отмерял улетающие мгновенья. Время и холод. Холод и время, падающими хлопьями  снега, ложились на мое лицо.
«Зачем? - спрашивали меня отцовские глаза, - зачем ты привёл меня сюда?»

- Я… - начал я, но осёкся.

Его рука вдруг сжала мою. По его лицу я понял: он сам нашел причину.
Ведь это был и его шанс тоже, его последний  шанс сказать то, что следовало сказать тогда, когда мне было двенадцать, или четырнадцать, или двадцать шесть. И не важно, что я стоял, словно набрав в рот воды.  3десь, среди падающего снега, он мог, он должен был найти эти слова...
Его рот приоткрылся. Как тяжело, как мучительно тяжело было ему произнести это.  Душа его, борясь с истлевшей плотью, отчаянно цеплялась за жизнь и ловила воздух. Он с трудом прошептал три слова, которые тут же унёс ветер.

- Что? - силился я разобрать, - что ты сказал?

Он крепко обнял меня, стараясь держать глаза открытыми, борясь с ночной метелью. Ему безудержно хотелось спать, но рот его опять открылся, исторгая прерывистый свистящий шепот:

 - Я… ю… ю... е... я!

Он замолк, задрожал, напрягся всем телом и  снова тщетно попытался выкрикнуть:

- Я… ю...ю-ю-ю-ю-ю-ю… е… я-я-я-яя-я-я!

- О, отец! — воскликнул я. - Позволь мне сказать за тебя!

Он стоял неподвижно и ждал.

- Ты хотел сказать:  "Я… люблю… тебя?"

- А...а-а-а-а-а!.. — крикнул он. И вдруг у него совсем ясно вырвалось: " О, да!"

- Отец, - произнёс  я, сходя с ума от печали и счастья, от радости и утраты. - О папа, милый мой папа, я тоже тебя люблю!

Мы прижались друг к другу. И стояли так, крепко обнявшись.
Я плакал.
И вдруг, я увидел, как из этого высохшего колодца, из глубины мёртвой плоти моего отца выступило несколько слезинок, которые, задрожав, заблестели на его веках.
Был задан последний вопрос и получен последний ответ.
Зачем ты привел меня сюда?
Зачем нужно было это желание, это чудо, эта снежная ночь?
Всё это было необходимо нам обоим для того, чтобы сказать, прежде чем навсегда закроется дверь, то, чего мы никогда не говорили друг другу при жизни.
И теперь, когда все слова были сказаны, мы стояли, обнявшись, посреди этой снежной пустыни: отец и сын, сын и отец - две части одного целого, вдруг обернувшегося безграничной радостью.
Слёзы замерзали на моих щеках.
Мы долго стояли на холодном ветру, под бесконечно  падающим снегом.  Далёкие колокола пробили три четверти первого, а мы всё стояли и стояли в снежной ночи, не говоря больше ни слова друг другу, так как  всё было уже сказано, - стояли, пока, наконец, не истёк этот наш час.
И часы, пробившие над всем белым миром первый час рождественского утра, когда новорожденный Христос лежал на чистой соломе, возвестили конец того дара, что так быстро ускользал  из наших онемевших рук.
Мой отец крепко держал меня в своих объятиях.
Но вот, последний звук колокола замер вдали, и я почувствовал, как  он тихонько отступил от меня.
Его пальцы коснулись моей щеки.
Я, зажмурившись, слушал скрип его удалявшихся шагов, который постепенно истаял вместе с последним плачем внутри меня.
Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как отец остановился уже метрах в двадцати от меня. Он обернулся и махнул мне рукой. Снежная завеса  опустилась над ним.
«Как бесстрашно, - подумал я, - возращаешься ты туда, ни на что не жалуясь».
И зашагал в город.

Я выпил с Чарли, греясь с ним у огня. Он посмотрел мне в глаза и поднял молчаливый тост за то, что увидел в них.
Наверху меня ждала постель, похожая на огромный белый сугроб.
Снег падал за окном на тысячу миль к северу, пять тысяч миль к востоку, две тысячи  к западу и сотню миль к югу. Он заметал всё и вся. Он замёл две цепочки следов у кладбища: одну, ту, что вела вела в город и другую, теряющуюся среди могил.
Я лежал в своей прохладной снежной постели, вспоминая лицо отца, когда он, обернувшись, помахал мне рукой.
Это было лицо самого молодого, самого счастливого человека, какого я когда-либо видел.
С этим я уснул и перестал плакать.