Дали голубые

Той весной Саша нашла в саду забытую «секретку». Она даже забыла год, когда делала ее. Нынешние малыши уж точно не стали бы так играть. Ольга Сергеевна, мать Саши, говорила, что даже по улице юные ходят, не поднимая голову от планшетов:
– Зомби, прости Господи.
Саша копала огород, и лопата чиркнула о край стекла. Только чиркнула: не перевернула «секретку», не порушила. Саша присела, провела несколько раз пальцами, и «секретка» открылась. Сим-сим…
На золотом фантике от конфеты лежали несколько стеклышек и колечко. Стеклышки – настоящая редкость, драгоценность в то время – синие. Такие можно было найти, только если кто-то разбивал флакон от одеколона. Такие яркие, побеждающего синего цвета они были! И если в них заглянуть – мир тоже делался сказочным, синим. Пять таких стеклышек лежало в «секретке». И колечко с синим камушком.. Мама подарила, увидев, как Саша завороженно смотрит на него в магазине. Колечко было слишком прекрасно, чтобы носить его на руке. Руки делают грязную работу: моют посуду, отжимают половую тряпку. Кольцом можно было только любоваться. И лучше всего для этого годилась «секретка», обрамление ее чуда.
Мама тогда сердилась – думала: не успела купить кольцо, как Саша его потеряла. А дочка сидела в саду, и смотрела на окошечко в земле, за которым жила, мерцала ее тайна.
А потом Саша заболела. Мама говорила, что у нее начисто отсутствует всякая защита, иммунитет, и стоит в классе кому-то чихнуть или кашлянуть, как ее дочь на три долгих недели выбывает из строя. Мама вставала по ночам, жгла в ложечке сахар, чтобы дочь перестала «дохать». Старое, бабушкино еще безотказное средство. Насыпать в ложечку сахарного песку и подержать над газовой горелкой. Когда сахар почернеет, потечет и начнет пузыриться, ложку надо опустить в горячую воду и получившийся "чай» выпить. Кашель стихает на раз. Саша сидела в углу постели – маленькая, несчастная, изболевшаяся.
– Заморыш ты мой, станешь ты когда-нибудь нормальным ребенком? – спрашивала измученная мама.
Когда же Саша поднялась и первый раз вышла в сад подышать воздухом, была уже глубокая осень. Убранная листва лежала большой кучей – заготовка для костра. Туда же отправилась помидорная и картофельная ботва. Исчезли все опознавательные знаки. Саша побродила по опустевшему саду, поковыряла носком ботинка землю, и поняла, что тайник ее безвозвратно исчез. Что ж, тайна на то и тайна.
Все это казалось неважным по сравнению с тем, что она вышла, что такой славный денек. Листьев уже нет, и столько света, и воздух так холоден и чист.
Ольга Сергеевна стояла на крыльце, в куртке и теплом платке. Лицом к лицу с землей не надо притворяться, можно ходить в вековечной одежде русских баб. Зима где-то задержалась, совсем ненадолго, вот-вот ступит на порог, скует всё морозом. Но пока, сегодня, еще можно было дышать. Ольга Сергеевна  нащупала в кармане спички. Куртка пахла дымом – сколько раз она разжигала в ней костры.
Они с Сашей стояли, протягивали ладони к огню. Он будто обещал, что будет жить и зимой – стоит раздобыть хворост и чиркнуть спичкой. Что согреет. И вместе они дотянут до весны.
А где-то под землею будут ждать своего часа синие стеклышки
И теперь Саша держала их на ладони: пять – и одно в кольце. 
***
 
  Если бы ребята из одиннадцатого класса  больше читали книг про Великую Отечественную войну, им пришло бы в голову такое сравнение. Новенькая стояла, прислонившись  к стене, как партизанка, которую только что допрашивали в одном кабинете гестапо, и теперь привели в другой. Отрешенный взгляд – в окно, губы сжаты, руки забраны – за спиной.
Но про комсомольцев-героев известно им было всего ничего и, разглядывая новенькую, они отмечали другое. Мальчишки – что она маленького роста, стройная, белокурые волосы распущены по плечам,  красивое лицо. Девочки это тоже отметили, но с иными чувствами: «И чего перевелась в выпускном классе, да еще когда учебный год уже начался? С моста в воду прыгнуть легче»
 А еще новенькая не пользовалась косметикой,  одета была в джинсы и простой синий свитерок. Слева приколота брошка: по паутинке поднимается вверх паук. Тонкие серебряные лапки, вместо брюшка – блестящее стеклышко. Паучок покачивался – значит, девочка все же дышала. А стояла неподвижно, как статуя.
Был понедельник, первый урок литература. Вела его классная руководительница Тамара Михайловна. Она и стала устраивать новенькую:
– Александра, давай-ка мы тебя на первую парту посадим, чтобы никто из рослых оболтусов тебе пейзаж не заслонял.   Витя, вон на четвертой есть место, пересядь.
Новенькая чуть усмехнулась, и бросила свой рюкзачок возле указанного места – у самой доски. Позже ребята  узнали, что зрение у нее – как орла. Списывать может – через ряд.
– Как тебя дома зовут, чтобы и нам?
– Да просто Саша.
Голос у новенькой был тихий, Тамара Михайловна вслушивалась.
– Не забудьте сказать ребенку уроки на завтра, - это была ее последняя фаза перед тем, как приступить к новой теме.
Она потом так и звала Сашу – «ребенок». А как иначе? Ребенок  ростом ей  до груди. И никакого хулиганства, одно послушание. Где вы такое видели в восемнадцать лет? От «закидонов» остальных своих оболтусов Тамара хваталась за голову.
– Какие романы-фонтаны? Сколько недель осталось до ЕГЭ? Я тут, понимаешь, сижу с проектором, чтобы после уроков вам разжевать Толстого, я «Войну и мир» ради вас по ночам перечитываю в пятидесятый раз, а эта звезда (кивок в сторону Коли Игнатенко) прёт на меня как танк: «Какие дополнительные занятия, я из-за вас в парикмахерскую опоздаю, на два часа записался».
**
Тогда, сидя на уроке литературы, Саша немногое услышала из того, что рассказывала Тамара Михайловна. Она больше приглядывалась к окружающему – и почти против воли своей вспоминала.
Здесь был настоящий кабинет литературы, с точеными деревянными подсвечниками, укрепленными на стенах. С  портретами классиков вперемешку с ученическими рисунками.  Видно, девочка рисовала, сплошь – одни героини и красавицы. Наташа Ростова, сидящая на подоконнике, Татьяна Ларина у окна. Опять Татьяна, и Онегин у ее ног… Но с такой любовью прорисованы черты лица, каждая складочка на платье, что можно смотреть долго… долго…
В той, прежней школе, все уроки проходили в одном классе. Школа была старая, помещения маленькие, а класс большой – сорок два человека.  После девятого объединили оставшихся ребят, тех, кто не ушел в техникумы  - из «а», «бэ», «вэ» - три класса.
Саша убежала памятью еще дальше – в начальную школу, к Лилечке. Ее бы звать «классной мамой», да слишком молодая она тогда была – года двадцать три. Старшая сестра. Татарочка. Лилия Энваровна. Личико нежное, как раньше говорили – фарфоровое, и ручки нежные, пальчики – как у куклы. Глаза – орехового цвета под густыми ресницами. Ну, иначе и не скажешь – куколка.
Но самое дорогое было: ребята чувствовали, что они для Лилечки – главное. Она приходила в класс – семи утра еще не было. А как иначе? Саша и Люба приедут чуть позже. Они добираются с окраины города. У них мать работает в первую смену, дети выходят вместе с ней, и будут здесь минут через двадцать. Так что ж  - допустить, чтобы они топтались в коридоре?
Это осталось в памяти – когда ни придешь в школу – Лилечка на месте.
И все внимание её было – им. Нельзя было представить, что Лилечка забудет даже мелочи. Она помнила, у кого что получается, а с чем заминка, кто не выучил стихи, блеснул на контрольной, или наоборот – провалился с позором. С родительских собраний Ольга Сергеевна возвращалась поздно:
–  Лилечка с нами каждую работу вашу разбирает… Ну-ка покажи тетрадь, действительно у тебя такой скверный почерк?
К выпускному после начальной школы Лилечка сочинила стихи о каждом из них. Это был ее прощальный подарок. Они пели их на мотив шлягера Ларисы Долиной «Погода в доме»
-Господи, помилуй, чтоб Саша написала хорошо…
Выпускной проходил в актовом зале, а май был холодный, и в зале – знобко. Лилечка стояла в отдалении, пока они пели, смахивала слезинки. А потом увидела, как Саша клацает зубами, и мигом сняла с себя кофточку, оставшись в одной футболке. Закутала Сашу и прижала к себе.
А потом они поехали кататься на катере по Волге. И родители, кто хотел, тоже. Мама тогда села на мягкое кресло в салоне «омика». Очень там было уютно Голубые стекла, ход у кораблика такой плавный…
– Доченька, можно я отсюда никуда не пойду? – спросила она.
Саша кивнула (она-то знает, как мама устает в своей редакции), и Ольга Сергеевна так и посидела-продремала всю поездку. Проснулась, когда Саша ей фруктовое мороженое принесла.  Сунула брикетик – и опять на палубу. Все стояли на носу, и вдоль бортов, и ветер нес им в лицо холодные брызги. Корабль шел посреди реки, Волга – со всех сторон. Синева над головой, синева под килем корабля. Они парили в синеве как птицы.
**
Может,  было бы легче, останься Лилечка в школе. Даже в старших классах они бы бегали к ней – посоветоваться, или поплакаться. Но  она вышла замуж и уехала в Ульяновск.
Они потом рассматривали фотографии в «Одноклассниках». Лилечка в свадебном платье рядом с высоким усатым дядечкой. Они ревновали, говорили друг другу: «Ты посмотри, насколько Лилечка красивее». А вот она с дочкой на руках. Ясно было – она не вернется.
…После  их класс переходил из рук в руки. В то время учителям еще не повысили зарплату, молодые специалисты в школе не задерживались, и классным руководителем оказывалась то пенсионерка, со временем  решавшая вернуться на заслуженный отдых, то средних лет женщина с таким непомерно большим бюстом, что они прозвали ее «Сиськи-терминатор».
Терминаторша мило улыбалась, и ничего не принимала близко к сердцу. При ней и объединили классы. Появились эти самые девчонки – Ира Климова, Марина Зинченко, Катя Трапезникова, что потом не давали Саше житья.
Классная комната маленькая – лишних мест нет. Лихая троица собирала возле себя мальчишек, чтобы втихую на уроках играть в карты. Для этого лучше всего было сидеть на последних партах. Вещи Саши летели на пол. Сопротивляться целой стае не было никакой возможности. Потом стае показалось забавно – сделать так, чтобы Саша и головы не поднимала. Ее беззащитность раззадоривала.
Делятся ли ребята  попарно на английском, троица и ее окружение кричат:
– Только не с Азаровой! Только не с Азаровой!
Назначат ли кого-то дежурить с Сашей – ехидные усмешки:
– Повезло тебе с этой лошарой полы драить…
Ольга Сергеевна замечала, что Саша становится все более замкнутой. И ловила мельком Оброненные фразы дочери:
– А я всегда одна… Знаешь, иногда так хочется всех перестрелять…
Мать знала: просто так Саша такие вещи не скажет. Доведенный до ручки солдат хватает автомат и расстреливает мучителей. Школьники, не умея по младости лет найти иного выхода, лезут в петлю.  За примером  ходить не надо. В соседней квартире жил мальчик Петенька… Это было давно, Ольга Сергеевна сама тогда еще была маленькой. У Петеньки в кармане учительница нашла какие-то крошки. Решила – махорка. Пригрозила, что пожалуется отцу – тогда за курение преследовали. Испугавшись отцовского ремня, мальчик повесился.
Ольга Сергеевна стала обзванивать школы – кто возьмет ее девочку? В конце концов, вариант нашелся. Правда, Саше теперь предстояло вставать на полчаса раньше: в новую школу надо было ездить на автобусе. Она стояла на окраине – тихая, почти сельская.
Теперь Саша  напряженно ждала перемены, не сомневаясь почти, что насмешки начнутся и здесь. Украдкой разглядывала ребят, гадала: кто окажется самым жестоким? Самым насмешливым? Может быть,  вон тот худенький юноша, что грызет ручку и тоже искоса взглядывает на нее? Или очень хорошенькая девочка, у которой волосы локонами вьются вдоль щек?
– Анеля, – обратилась к красотке Тамара Михайловна, – Почему ты в воскресенье не пришла на дополнительные занятия?
– Проспала, – просто ответила девочка.
– И тебе не стыдно это говорить?
– А тут все свои, – сказал тот самый худенький юноша.
Тамара вздохнула, как ломовая лошадь, которой предстояло везти особенно тяжелый груз
– Я тебя, Захар, конечно, очень люблю…
– Спасибо – откликнулся юноша под общий смех, –  Я вас тоже.
– Я рада, что у нас такие взаимные чувства. Но объясни мне, любовь моя, как ты ухитрился не прочитать ни одной книги?  Даже «Мастера и Маргариту»! Кино смотрел, а книжку в руки не взял.
– А они чем-нибудь отличаются?
Тамара махнула рукой
– Вот еще вспомнила.  Андрей  вернулся домой.  Давайте соберемся, и в выходные пойдем его навещать.
– Лучше ему? – спросил кто-то с задней парты.
Тамара покачала головой.
В любом другом случае Саша бы промолчала, но в том, что касается болезней – она усвоила мамино правило  – молчать нельзя. Плевать на условности, вдруг можно чем-то помочь?
Она шепотом спросила у соседки по парте, темноволосой девочки с длинной челкой:
– А что с ним случилось?
– У него рак нашли, - так же тихо откликнулась девочка, - Представляешь, в семнадцать лет?
Саша  кивнула, и больше ничего не спрашивала, но на перемене подошла к классной, которая – с ума сойти, не ожидала Саша  этого – вызывала у нее безотчетное доверие.
–  Тамара Михайловна, а родители его за границу лечиться не возили… Андрея?
Классная тяжело села на стул:
– Понимаешь, солнце мое, там работает один папа. Ремонтирует компьютеры. А мама уже давно сидит с Андрюшкой.
– Так можно собрать…
– Как ты соберешь, у нас город маленький…Я уж думала, копейки соберем, сейчас люди мошенников боятся.
– Зря вы так, – откликнулась Саша, – У меня есть знакомый волонтер. Она сейчас сама в больнице, но скоро выпишется…
**
В конце ноября резко похолодало. А в больничном городке во всех корпусах тепло, даже жарко. Окна заклеены на зиму, форточки разрешают открывать ненадолго. К батареям не прислоняйся – чистые утюги. Сердечники чувствуют себя неважно:  задыхаются, обтирают лица мокрыми платками.
И где в такой обстановке спокойно покурить? Рената идет вниз, и – бестрепетно открывает большую тяжелую дверь. Это «чёрный вход», к нему подъезжают скорые.
Мороз ошпаривает белым облаком-кипятком. Рената дышит одновременно морозным воздухом и папиросным дымом. Она бы продержалась здесь как можно дольше – так ей хорошо, но перед ней вырастает фигура травматолога Васи.
Он старше ее всего ничего. Ренате – восемнадцать, Васе – двадцать четыре. Поэтому он для нее и Вася. Травматолог очень худой и высокий. Ренате  кажется, что голова его уходит куда-то в поднебесье. В морозном облаке ее едва видно.
Вася  всплескивает руками. С его точки зрения в Ренате все неправильно. И наброшенная на плечи курточка на рыбьем меху, и тоненькая тельняшка в сочетании с джинсами. Минус двадцать шесть на градуснике, он только что смотрел! А хуже всего – резиновые шлепки. Считай, у Рената босыми ногами стоит на снегу!
Вася всовывает Ренату в куртку, застегивает молнию до самого подбородка.
– Окурок выбросила – и в палату! Совсем с ума сошла!
– Так у меня же не пневмония, а я именно с ума сошла! – Рената смотрит на него прищуренными глазами.
Она волонтер, работает с больными детьми, с обречёнными детьми, и нервы в конце концов не выдержали. Здесь ей дают снотворные, витамины и всячески укрепляют организм.   
. – Да не ругайся ты, уйду уже сейчас – с досадой говорит она и вправду выбрасывает окурок. Она живет как на войне, чтоб с ней было, если бы она еще не курила.
Но уже подъезжает «скорая» и Васе становится не до Ренаты. Травматологи первые встречают машину с красным крестом.  Как понимает Рената из быстрых слов сопровождающих – на этот раз автомобильная авария. Две женщины средних лет в синих стеганых жилетах выкатывают каталку. У мужчины лицо желтое-желтое. …
В это время звонит  телефон. Телефон для Ренаты – все. Ей то и дело звонят матери подопечных детей. Она смотрит на высветившийся номер:
- Да, Сашенька, - откликается Рената.
**
На другой день Тамара Михайловна задержала свой «одиннадцатый»  после уроков. Саша говорила,   не поднимая от робости глаз:
– Она мне все объяснила. Заведем группу Вконтакте, Надо будет там разместить документы медицинские, выписки. Завести счета, специальные телефонные номера.  Ящики расставить прозрачные по городу, листовки расклеить. Можно собрать деньги, даже быстро. Мы это правда можем сделать, – Саша подняла глаза,  казавшиеся темнее от боли за судьбу незнакомого еще мальчика, – Нельзя же просто так ждать.
План был совершенно неожиданным, но его подхватили.
– Можно еще, знаете что сделать, – предложила  Анеля, - Такую сладкую ярмарку. Все классы позовем. Сами испечём, приготовим  пирожки, пирожные, бутерброды. В актовом зале накроем столы. И продавать станем, по любой цене, кто сколько заплатит. Сколько сможет. И все деньги отдадим Андрюшкиной маме.
Саша уже знала, что Анеля – полька. Ей было присуще какое-то особое изящество. Вон какой жест сделала ручками. Ее парень, Вася, сидит с ней за одной партой, и,  конечно, он тоже «за». Поднимает обе руки.
Маму Андрея все знают
– Как, Ирину Ивановну сюда пригласим, или домой к ним пойдем? Обсудить надо… Она же решать будет.
– Ей, наверное, сейчас от Андрюхи отойти нельзя.
– А папа?
– Пусть Саша сходит, она все объяснить сумеет.
– Саша же ее не видела даже ни разу. Тогда ей надо с кем-нибудь идти.
– Знаете, в чем проблема, –  говорит, наконец, Тамара Михайловна, – Это все хорошо, и вы у меня хорошие, и я вами горжусь. Но дело-то в том, что Андрюшка своего диагноза не знает. Ему-то родители говорят, что у него все хорошо, что он поправится. А тут мы явимся со своими разговорами.
– Значит, сюда  Ирину Ивановну звать, –  говорит тот самый Витя, который из-за Мани отправился на четвертую парту.

Андрюшкина мама – плотная невысокая женщина с короткой стрижкой – держалась очень хорошо. Позже Саша поняла: она просто не могла поверить, что ее сын умрет. Что бы ни говорили врачи.
Они сидели в классе. Тамара Михайловна, несколько ребят,  Ольга Сергеевна записывала. Она хотела разместить статью в газете, чтобы легче было собрать деньги.
Ирина Ивановна  говорила, глядя на сцепленные на коленях руки. Но голос ее звучал спокойно:
– Нам с детства говорили, что Андрюшка под угрозой. Наследственная болезнь. Надо ездить в Москву, в больницу, наблюдаться. В последний раз приезжаем, его посмотрели, анализы взяли и говорят: «Поздно. Уже мы ничем помочь не сможем. Лучше будет, если вы довезете его домой живым»
Она говорила, но не верила в это. Ее мальчик, который жил с ней семнадцать лет, всегда был больной, всегда ему что-то угрожало. Она ловила его дыхание, она знала все о нем, она сколько уж раз вытаскивала его из тяжелых недугов. Он был ею, и она им, он просто не мог умереть.
– А здесь прямо беда, – продолжала Ирина Ивановна, – Болезнь редкая, в детской больнице просто нет таких лекарств. А во взрослую Андрюшу не берут – ему еще нет восемнадцати. Мне говорят: «Забирайте сына домой. Его нельзя вылечить, на что вы надеетесь?» А я говорю: «На Бога».
Я не верю, что еще  кто-то может помочь. Ведь таких как мы с Андрюшей очень много.
**
Ольга Сергеевна написала  статью. Она вышла в городской газете в субботу. С фотографии смотрел очень худенький большеглазый мальчик. Видно было, как точит его болезнь. Всем было ясно, что статья в газете – это последняя надежда – бутылка в волны: помогите!
И люди помогали. Дела хватило всем. Стеклянные ящики  дал отец маленькой девочки Ярославы, которая тоже лечилась в Израиле. Ящики установили в аптеках, в больших магазинах. В самом людном месте, на рынке, рядом с ящиком дежурили ребята.  Над ящиком был укреплен снимок. Беззащитно смотрел Андрюшка на прохожих сквозь большие толстые очки. У него и зрение было плохое. Ребята от ящика не отходили. Вдруг кто-то не читал газеты, что-то потребуется объяснить.
Но бросали купюры охотно и много. Каждый болел и знал, как дорого обходится лечение. А тяжелобольной ребенок – это особая беда. Большая Беда. В ящике лежали сотенные, пятисотки, тысячные.
– Почему ж государство не помогает? – пожилая женщина в каракулевой шубе двумя пальцами бросила в ящик пятьдесят рублей.
Саша сжала губы. Она согласна – стыдно собирать так деньги. Но стыдно не для Андрюшки, не для его одноклассников, а в целом для всех. По телевизору показывают эстрадных артистов, их особняки. Звезды изо всех сил уверяют, что у них тоже есть проблемы, и  что они, бывает,  плачут. Саша не любит смотреть  - будто в открытую дверь подглядываешь  – на чужую жизнь. Она и в Андрюшкину заглянула, потому что дверь открыла его мать. Встала на пороге: «У нас беда!» И если не войти и не помочь мальчику, у которого каждый день на счету…
Вечером Ирина Ивановна позвонила  и сказала, что все время плачет. Вышла газета. Сюжет про Андрюшку показали по телевидению. Теперь на карточку все время поступают деньги. Плачет она сама,  и Андрюшка тоже. Говорит: «Мама, ведь мы никому из этих людей ничего хорошего не сделали, а они нам помогают».
А в воскресенье в  школе прошел благотворительный базар. Ребята испекли блинчики, сделали бутерброды, колдовали над тортами и пирожными. Все красиво разложили на салфетках. Возле каждого стола стояли девочки в фартучках и косыночках.
На базар пришли не только родители учеников, но и просто много народа. Про Андрюшку знал уже весь город. Сейчас дети спасали такого же ребенка, и взрослые торопились открыть кошельки. Задумавшись, впервые, может быть. что и в ихж дом может прийти такая беда.
Уже через неделю Тамара Михайловна перед началом уроков сообщила потрясающую новость:
– Ребята, вы это сделали. Вчера Андрюша и Ирина Ивановна улетели в Тель-Авив.
Они переглянулись и вполголоса прокричали: «Ура». Они сами себе не верили. Неужели они смогли сделать вот такое чудо – подарить Андрюшке шанс на жизнь?

Саше не давалась математика. У нее, конечно, не получался как у Пушкина, всегда «нуль», но в задачах она запутывалась катастрофически, м как сама говорила «страдала явным математическим кретинизмом».
Ольга Сергеевна утешала:
– Ну и что, кому что даётся. Со мной учился мальчик – Гений по точным наукам. Он сейчас главный инженер на атомной АЭС . А сочинение не мог написать. Образ Катерины в «Грозе» – у него получилась одна страничка. Я за него писала.
Мама нашла репетитора. Звали его Иван Сергеевич. Очень худой, лопоухий. Но тот самый математический гений. Саша приходила к нему – он жил на окраине города, в старой кирпичной пятиэтажке, в полуподвале. В тесной комнате, где они еле-еле могли устроиться за столом вдвоем, жаловалась Саша, раскрывая учебник:
– Опять ничего почти не смогла решить на контрольной. Не получилось.
Иван Сергеевич потирал руки:
– Щас всё получится.
К нему ходили и учителя, когда им не удавалось самим справиться с задачами для старшеклассников. Иногда Иван Сергеевич находил ошибки в учебниках, что его искренне веселило.
Еще он умел и любил заниматься устным счетом. Так отдыхал. Закинет голову – впавшие щеки, острый кадык, только очки блестят. Саша называет числа – двузначные, трехзначные, четырехзначные. Иван Сергеевич их складывает или вычитает, что Саша скажет. Результат называет мгновенно – стоит ей смолкнуть.
Саша никогда не думала, что можно жить и дышать – математикой. Иван Сергеевич везде ее находит. В стихах и рисунках. В снежинках, в звездном небе. Скучнейшая прежде наука кажется теперь Саше поэзией – бесстрастной и точной, как льдинки, из которых Кай во дворце Снежной Королевы складывал слово «Вечность».
У Саши эти льдинки пока еще не очень складывались, а Иван Сергеевич писал слово «Вечность» шутя.
**
Они ждали вестей от Андрюшки. Знали уже, что полет он перенес неплохо, сейчас в клинике. Что скажут врачи? Ведь, изучив документы, писали, что случай для них не безнадежный, еще не поздно.
Но Рената качала головой:
– Жаль, насчет больницы Ирина Ивановна со мной не посоветовалась. Через знакомых списалась, договорилась с какой-то частной  клиникой. Что там за врачи…
Пока она в восторге, говорит – как у Христа за пазухой. Но что-то не верю я этим восторгам. Мягко стелят… Сколько еще денег возьмут-то…  И главное – какой результат будет, - переживала Рената.
А потом позвонила Ирина Ивановна. Рената прижимала к уху телефонную трубку, и не могла сдержаться:
– Ах, черти… Ах, черти…
– Вот что, - сказала она, нажимая «отбой». И предупредила, - Только не реветь. Выставили счет. Ирине Ивановне придется отдать все деньги за эти несколько дней,  в больнице. Просто за обследования. Израильские врачи их все сделали заново, а это там очень дорого. Но, самое худшее, они сказали, что Андрюшке уже ничего не поможет. Назначили, правда, химию, но очень легкую… для отвода глаз.
Анеля не выдержала и разрыдалась:
– Что же делать?
Рената сжала пальцы:
– Теперь у нас нет денег. А у Андрея почти нет времени. Но ведь «почти». . Нужно сделать все, чтобы в это «почти» ему было хорошо. Если человека нельзя вылечить – это не значит, что ему нельзя помочь.
И она рассказала ребятам об удивительной девочке Маржане Садыковой. Она была младше Андрюшки, всего четырнадцать лет.  Маржана тяжело болела и очень тяжело уходила. Но уже будучи больной она попросила дорогой профессиональный аппарат, и с тех пор началась ее очень короткая, но совсем другая жизнь.
В ее фотографиях жила ее душа. Своими работами Маржана соединила десятки людей.  Они искали  самые невероятные и диковинные вещи для ее съемок,  приходили позировать, и через её объектив входили в жизнь друг друга.
Еще была выставка, а потом Маржана разослала все фотографии своим моделям, найдя для каждого добрые слова. Она торопилась все отдать, чтобы это жило
А на свой последний день рождения Маржана пригласила всех друзей, которые у нее появились в гости друг к другу. В разных городах и странах. В день своего рождения Маржана подарила людям себя в друг друге. «Будьте счастливы — это лучшее, что мы можем сделать», — сказала Маржана.
– Так что и мы должны прожить хорошую жизнь, и за Андрюшку тоже. И сделать для него все, что еще возможно.  Я  даже знаю человека, который ему поможет, - закончила Рената.
Человек этот оказался врачом. Рената сказала, что это лучший врач в городе. Хирург. Обычно он не лечил тяжелобольных детей, потому что не мог видеть детских страданий. Он вытаскивал с того света  взрослых.
Саша увидела его только в тот день, когда Рената заехала за ней на машине. Они спешили в аэропорт, встречать Ирину Ивановну и Андрюшку. Сергей Викторович сидел на заднем сиденье. Здороваясь, Саша взглянула в его глаза – внимательные, цепкие, думающие. И подумала, что вряд ли этого человека любят все вокруг. Потому что он не заботится о том, чтобы произвести приятное впечатление. Сперва –  дело. А потом уже можно быть милым и любезным, если останется время. Но его обычно не остается.
 … Они вошли в здание аэровокзала вместе: мать и сын. От Андрюшки осталась одна тень. Ирина Ивановна тоже похудела и осунулась. Она улыбалась сыну, но когда он не смотрел на нее, у нее становилось такое лицо, что у Саши перехватило горло. Все отчаянье мира было в этом лице.
Рената держала в руках цветы. Букет тонких бледных тюльпанов. Тепличных, но все же тюльпанов. Потому что настоящих, с грядок, Андрей уже мог не успеть увидеть.
Сергей Викторович стоял с прямой спиной. Сдержанный. Со стороны казалось – благополучный человек встречает знакомых. Но он лучше них всех понимал, что происходит, и что будет. Он шагнул вперед и поддержал Андрюшку под локоть.
**
Приближался Новый год. Золото, серебро,   огоньки. Это Саши нравилось больше всего – сказка. Даже в скромных киосках «Союзпечати» были развешены переливающиеся нити дождя. В магазинах сияли всеми цветами  игрушки, столь хрупкие, что вся их цель была – любование. А в городском парке мерцали разноцветные гирлянды – красные, синие, зеленые.  Белый, как вата снег превратил замызганные городские улицы в уголки с рождественских открыток.
В школе готовился бал. Новый год и следующие за ним десять дней веселого ничегонеделанья – это был глоток свободы после контрольных, и пресса грядущих ЕГЭ под которым даже учителя ходили пригнувшись.
Ребята украшали свой класс. Сколько лет уже на окна клеят снежинки, а под потолком укрепляют ниточки, с кусочками ваты – «снег». Но каждый раз это неизменно красиво.
Захар стоял на парте,  прицеплял к люстре гирлянду из блестящей фольги.
– Чего меня не держите, –  напустился он на девчонок, – Вот упаду сейчас и буду лежать в гробу молодой и красивый.
Самые обычные слова говорит Захар, самым обычным голосом. А почему-то все хихикают.
– А мне еще надо в институт поступить, – продолжает Захар.
– Все мы поступим, – мрачно говорит Вася, – Живыми или мертвыми…
– А на кого ты пойдешь? – спрашивает Саша, придерживая Захара за ноги. Вдруг и правда, свалится.
– На менеджера, – отвечает он ей свысока.
Кто-то захихикал, по инерции, наверное.
– Хватит ржать, – так же высокомерно (высота и тон) сказал Захар. И спросил Сашу, – А ты думала куда?
В областном центре  было вертолетное училище. Почему-то Саше казалось, что Захар выберет его. Мужское дело.
– Ну, уж нет, – сказал Захар, – Не хочу быть пешкой: куда пошлют – туда пошел. Хочу по-своему жить, хочу иметь право сказать «нет»…
– Бывают же  мирные летчики, не военные… Вон, пожары тушат.
Все вспомнили, как несколько лет назад лето выдалось катастрофически жарким. Какое-то время природа еще сопротивлялась, растения пытались выжить, дотерпеть до дождя, но дождя все не было. И леса запылали. Это было страшно. Днем и ночью горы стояли красные как угольки. Самолеты тогда казались спасителями. Их было три. Белый с красным БИ-2, он появился первым. И с тех пор каждый день, с раннего утра расчерчивал небо над их маленьким городом.
Потом ему на помощь подоспели  два желтых самолета-близнеца. Итальянцы. Они всегда летали парами. Присаживались на поверхность Волги, набирали воду, и уходили тушить леса. Их провожали благодарными взглядами.
– В Москву хочу, - сказал Захар.
Тут возразить было нечего. Каждый год в числе выпускников были те, кто мечтал уехать в большие города. Они уезжали и не возвращались. Растворялись в бурном водовороте Москвы, Питера.
– Мама рассказывала, что настоятель нашего храма, отец Павел,  пять раз пытался поступить учиться на художника. Он с детства рисовал замечательно. Ему даже в той академии, куда он приехал подавать документы, сказали:  «Мы немногому можем вас научить». А на экзаменах, на творческом конкурсе, то есть, он получил за свои работы двойки. Туда по факту принимали только детей блатных, хотя они и рисовали гораздо хуже. Но они были детьми профессуры.
Отец Павел тогда вышел, и чуть ли не головой в Москву реку, такая депрессия у него была.
–А сейчас?
– Сейчас что… Настоятель…Вон храм свой  расписывает. Иконы рисует…
Перед началом вечера Саша забежала за Таней Касатовой. Сидела у нее, ждала. У Тани комната – как на картинке в журнале. Большая, светлая, обставленная дорогой мебелью. Саша  устроилась на уголке широкой постели. Таня стоит перед шкафом, где зеркало – во весь рост. Платье она уже надела, темно-синее, корсет затянут, короткая пышная юбка.
Теперь стоит, еще босая, причесывается. Саше очень нравится Таня. У нее челка до глаз, веселые глаза, полные губы всегда улыбаются. И так искренне. Посмотришь, и улыбнешься в ответ. Таня зачесывает волосы в хвост, все очень просто, она так и в школу причесывается. А зачем ей мудрить с волосами, если они такие красивые – пушистые, ниже попы.
Но красится она долго. Уже все на свете темы обговорили – а Таня еще только один глаз накрасила.
– Опоздаем. –  сердится Саша.
– Но я быстрее не могу, - теряется Таня, - Попробуй стрелки  наведи ровно…
Саша никогда еще не наводила стрелок. Ресницы у нее длинные, золотистые. Большие серые глаза и светлые волосы. Мама говорит, что она красивая. Но, наверное, красота – это не просто то, что дала природа. Надо уметь так долго и тщательно, как Таня оформлять свою красоту. Тогда ее и заметят. Возле Тани всегда собираются мальчишки. Но не только потому, что она самая красивая в классе.  С нею всем хорошо, потому что она всегда смеется, никогда не обижается, и сама никого не обидит.
Таня наклоняет голову то на одну сторону, то на другую - смотрится. Ее овчарка Шмель лежит на ковре, уши насторожены. И вслед за Таней склоняет голову то влево, то вправо.   
Нельзя сказать, что школу внутри не узнать. Это все та же их школа:  раздевалки для старших и маленьких, коридоры с выщербленной плиткой, рекреации. И все же школа  особенная  – праздничная. По коридорам носятся младшие в карнавальных костюмах. Снежинки, гирлянды, стенгазеты. 
Саша одернула свое серебристое платьице. Мама не стала сейчас покупать ей новое платье, сказала – новое будет на выпускной вечер.
Праздник начинается со спектакля. Его готовили малыши. Как весело сидеть в актовом зале, плечом к плечу с одноклассниками, передавать друг другу пакетики с шоколадными конфетами и длинными белыми семечками. Дедом Морозом нарядился физик. Дедушка получился высокий, стройный, с молодым голосом. Вместе со Снегурочкой он освободил от плена Бабы-Яги «Новый год» - мальчишку из третьего класса, на шапочке которого были нашиты цифры «2014». Снежинки на радостях пустились танцевать
Потом малышей увели  в собственные классы, где для них был накрыт чай, а в зале остались старшие.
Жаль, что давно уже не в ходу старинные танцы – как хорошо, наверное, кружиться с кавалером. И все же славно, что их время прошло – потому что ни вальс, ни танго Саша танцевать не умеет. Ну а дискотека – это для всех.
Захар легонько тянет Сашу  за руку:
– Пошли, чего покажу.
В коридорах пусто. Они спускаются на первый этаж. «Что он тут может мне показать?» - думает Саша. Захар тянет ее в закуток под лестницей. И открывает дверь черного хода.
Тишина. Твердый блестящий снег. Он сияет в свете полной луны. А на самой Луне так отчетливо видны моря и океаны. Вот где была настоящая сказка, а не наигранная, как там, в зале.
Они долго стояли, завороженные, не находя в себе сил вернуться в реальный мир.
**

Третья четверть – самая долгая, нудная. Праздники уже позади, а весна еще далеко. Как в мультфильме про Винни Пуха – «завтрак уже закончился, а обед еще не думал начинаться».
Учителя нервничали – недели, отделяющие  школьников от  ЕГЭ, таяли, опережая снег. Переживали учителя по-разному. Кто-то за себя: вдруг подопечные завалят математику или английский? Может, лучше не рисковать, и не допустить кого-то до экзаменов?
Другие, прежде всего, издергались за ребят. Что сделать для того, чтобы проплыли они благополучно между «Сциллой и Харибдой», между заданиями тестов?.
– Приходите пораньше, – говорила Тамара Михайловна, – Будем дополнительно заниматься. Полчаса захватим перед уроками. И на большой перемене…  Если сложить за неделю – нормально по времени получается. Ничего, прорвемся.
И тут же начинала убеждать тех, кто виртуозно списывал, и надеялся применить этот талант на экзаменах. 
– Видеокамеры… Записи будут храниться три месяца. Приподнимет Даша юбку, начнет списывать с коленки, и останется без аттестата. Учите, учите, пока есть время! Я же вам там ничем помочь не смогу… Понимаете, лодыри мои любимые, мне же даже подняться с вами в кабинет не разрешат. Я буду сидеть на первом этаже, без телефона. Если у меня в сумке обнаружат телефон, хотя бы выключенный….
Коля Игнатенко сводил густые брови, откашливался:
– Тамар Михална, а как насчет наручников. Ну, чтоб совсем гарантировано не сдули…Чё то мне все это напоминает….
– Да что стараться то, – горько сказала Даша Белякова, – Я вон хотела на художественное отделение в универ пойти. Пять мест бесплатных в этом году оставили. Или сто восемнадцать тысяч гони… Где у меня мама возьмет?
– И куда ты решила? – заинтересовался Вася.
– А мне теперь все равно. Я рисовать хотела…
–Это что, – не выдержала Саша. Она сама себя удивлялась в этой школе. Прежде никогда не осмеливалась встревать в разговор, - Та классная, что прежде у меня была, знаете, как пугала? Вот не попадете вы в институт и – ужас, ужас, ужас – придется учиться на какую-нибудь медсестру. А медсестра знаете,  сколько получает? Она профессией медсестры нас пугала! А там, где Андрюшка лежит – всего две дежурных сестры на этаж. Кто-то мучится от боли, а у сестры дел выше крыши. Ей просто некогда подойти, может, там лишний укол или что… кто сейчас идет в  больницу работать? Никто. Всех убедили, что это не работа, а отстой и три копейки в кармане.
Тамара Михайловна остро всматривалась в лица, переводила взгляд с одного на другое.
– А я на социологию, – тихо сказала Таня, – там только платно, но родители сказали – пусть. И чтобы потом ехала в Москву, у них там знакомые…в центре…
–Тебе-то хорошо, твои заплатят без вопросов.
Вот-вот предстояло выйти им на дорогу, где уже никто не будет опекать их, как детей, где придется бороться за место под солнцем. Тамара Михайловна впервые видела на лицах тех, кого знала с детства – взрослую озабоченность.
Захар покачивался на стуле, и казался самым большим пофигистом из всех. Тамара Михайловна знала, что ему-то труднее всех и придется – надежды на мать-алкоголичку никакой, только на себя. Но он был умен и смел, мог рискнуть – и выиграть.
– Все, что могу, я для вас сделаю, – сказала Тамара Михайловна, – Вузы – это конечно,  замечательно. Мы постараемся.  Но я  не  хочу, чтобы вам когда-нибудь было стыдно, что бы пишете с ошибками на родном языке. Что вы по-настоящему бедны, не имея в душе настоящего богатства –  поэзии, прозы русской.
– Идеалистка она  все-таки, – шепнула Анеля Саше.
– А может, – Тамара Михайловна, – Когда-нибудь, в трудную минуту, стихи вас и вытянут. Будет темно, пусто, мрачно на душе, а вспомните какие-то строки – и улыбнетесь, и вздохнете глубоко, и жить захочется..
И негромко, точно рассказывая, как она всегда читала им стихи, она начала:
Сложно жить летучей кошке,
Натянули провода,
Промахнешься хоть немножко,
И калека навсегда.
Развели тоску такую,
Понавешали тряпье,
Но лечу, кто не рискует,
Тот шампанское не пьет.
Ее любимый одиннадцатый класс улыбался уже сейчас.
**
  Андрей умер в первых числах марта, когда только-только в воздухе проявился запах весны. Робкий, первый, который еще будут побеждать морозы, и все же, все же…
С момента возвращения из Израиля ребята навещали его каждый день, и по очереди, и по нескольку человек сразу. Носили ему книги, из дома перекидывали на его планшет забавные картинки. Никто не задумывался, сколько Андрей проживет. Все ждали чуда. И Сергей Викторович в какой-то степени это чудо совершил. Вместо обещанных израильскими врачами нескольких недель Андрюшка прожил три месяца.
Ребята возвращались с кладбища пешком. На Ирину Ивановну  невозможно было смотреть, и когда отец Андрея позвал их домой «помянуть», даже Захар испуганно замотал головой. Они еще придут, но не сейчас. Сейчас им самим трудно дышать от горя.
Они шли по тропинке через лес, к окраине города. Тропинка была не слишком-то утоптанной. Они проваливались в снег.
- А в Англии для таких больных, как Андрюшка,   в каждом хосписе есть сад. Деревья сажают  в память! А в Бирмингеме в саду течет ручей, и когда кто-то умирает, в него опускают камушек. Так и лежат там камушки с именами детей -  Саша, Лука, Джеймс, Роберт, Кэти, - сказала Анеля.
Несколько дней спустя Саша забежала в храм – поставить за Андрея свечку. Печально и нежно пел хор. И хотелось верить, что Андрей сейчас там, в этих прекрасных недостижимых садах, где не отцветают вишни.
**
Неожиданно снова ударил мороз. Саша и Захар возвращались после дополнительных занятий. Все учителя в одиннадцатом вели такие уроки – хотели, во что бы то ни стало,  протащить ребят через горнило экзаменов.
 На городской площади  был залит каток. Но холод нереальный, как на другой планете. У Саши  шарф подвязан по самые глаза, но ресницы все равно заиндевевшие и лоб ломит. Захар ведет ее за руку, как будто она ничего не видит. Но она видит – и огоньки в парке, и отчаянных ребят, катающихся в такую погоду на коньках.
– Пошли, зайдем, погреешься… – сказал Захар.
Тир. Маленькая будочка в конце парка.
– Стреляла когда-нибудь?
Это была единственная отрада прежней школы – стрелковый кружок. Их вел по вторникам учитель ОБЖ – в прошлом офицер. Это он добился, чтобы появились в школе мелкокалиберные винтовки. Из девочек почти никто в стрелковый кружок не ходил. Но Саша – неизменно. Зрение у нее было превосходное, и как-то сразу она поняла, как наводить прицел, и руки её не дрожали.
Вот и сейчас – она не стала возражать, когда Захар, выстрелив сам( «Кажется, попал… Попал, да?» Но дяденька покачала головой.)  зарядил винтовку Саше: «Целиться надо вот так»
Она кивнула. И – в  десятку.
– Надо же… Тебе везет – удивленно сказал Захар, –  Ну, давай еще…
Снова десятка.
…Они вышли, унося синий воздушный шар – приз для снайпера. Но когда на улице Саша стала надевать варежки, нитка выскользнула из руки и шар плывущим движением ушел в небо. Они закинули головы и смотрели, как он улетает. Смотрели, будто ему предстояло стать их собственной звездой.
**
В раздевалке Люба разматывала длинный шарф:
– Слышали, какая-то сволочь травит бездомных собак.
Над Любой обычно посмеивались, настолько заядлая она была «собачница». И в школу, и из школы ее сопровождал эскорт – несколько псов из ее двора. Приюта в городе не было, и в такие вот холодные зимы, многие собаки выживали за счет людей: выносивших им еду, пускавших в подъезды  погреться, или мастеривших подобие будок. Этим занимались многие сердобольные горожане, но Люба возилась с животными много больше других. Пристраивала щенков, лечила – если хвори были не слишком серьезными.
– Она даже бутерброд не может съесть сама, –  говорил Захар, – Всегда на двадцать кусочков разделит  –  и в пасти.
А теперь нашелся кто-то, хладнокровно разбрасывавший отраву. Тот, кто пользовался голодом животных и их всеядностью – и заставлял умирать в муках.
– Ну, мамаши, –  говорила Люба, чуть не плача, –  Их еще как-то понять можно. Иду я с Грантом,  знаете да? Белый такой песик,  лапы в черный горошек. Добрейшая душа, наступи на него, он только взвизгнет, но не укусит. Впереди мама с ребенком, ну, года три ему. Мамаша орет: «Не тронь собаку! Не тронь!!! Она сейчас тебя цапнет! Не маши руками…» Дитё шарахнулось от Грантика, тот тоже перетрусил, за меня прячется. Ну и кто вырастет из такого малыша, если его с детства запугивать? А тут, понимаешь, ходит кто-то и отраву рассыпает. Как мне  хотя бы моих уберечь? Домой же я всех не возьму?
Питомцев «на содержании» у Любы всегда было много. 
В тот же вечер они распечатали на принтере листовки-предупреждения, распределили между собой районы и пошли расклеивать их на столбах, остановках, стенах домов.
– Может, хоть кого-то спасем, - вздыхала Люба.
Больше всех она переживала за Грантика. Его она, можно сказать, вынянчила. Когда-то во дворе ее дома жила дворняжка Кума. Ласковая, встречала  из школы ребят, они делились с ней бутербродами. Куму убили при отлове – усыпляющих препаратов не хватило, и собаку просто забили лопатой. Остались щенки. Люба с друзьями их и пристраивала. Единственный остался – Грантик. А Любина мама была категорически против щенка.
Вечером Ольга Сергеевна созвонилась с хозяйкой приюта, что размещался в соседнем городе.
.. Приют назывался «Добрый дом». Руководила им девушка по имени Стелла. Ребятам она показалась такой же красивой, как и ее имя. Ведь она пообещала взять Грантика.  А уж когда они походили по приюту… Просторный двор, теплые будки, возле каждой – лежанка, Неглубокие корытца, чтобы собаки в жару могли поплескаться в воде. Несколько девочек-волонтеров возились с собаками, ребят встречали приветливыми улыбками. Для Гранта была уже готова будка.
–Можно его навещать? – с замиранием сердца спросила Люба.
– Конечно. И навещать .и гулять – мы будем только рады.
Они уезжали с чувством, что опять устроили чью-то судьбу.

**

Сходить в горы предложил Захар
-Чё то мы опять закисли, - сказал он, собирая портфель, - Завтра пятница. А рванули после шестого туда, - и кивнул за окно, где поднималась зеленая стена сосен, - Вон, залысина такая на самом верху, видите?
Анеля вгляделась, прищурилась:
– Она  какая-то слишком ровная…
– Там площадка. Когда у нас будут делать курорт, там оборудуют базу для горнолыжников.
Разговоры об этом шли давно. Их края называли «волжской Швейцарией», и уверяли, что если все устроить, как следует, сюда начнут приезжать иностранные туристы. Народ посмеивался. Какие туристы, вон в ближайшие деревни газ только-только провели, а дорого порядочных как не было так и нет.
…Поднимались они по северному склону.  Анеля с Васей, Коля Игнатенко, Таня со своим Шмелем, Захар и Саша.  Здесь казалось, что еще совсем зима. Деревья стояли в глубоком снегу. Но это был уже снег, пропитанный водой, испещренный черными точками. И другие приметы весны говорили о приближающемся тепле. Будто звучала песня – еле слышная, но внятная. По-иному шумели сосны, ветви берез плескались в ветре, таком мягком и свежем, будто не здешнем, а заморском госте.
Саше казалось, что ветер прилетел откуда-то с океана, где всегда тепло. И зовет их в дальние края, на корабль,  под паруса. Она даже глаза закрыла, чтобы все это себе лучше представить. Мама каждый год собиралась повезти ее к морю, откладывала  деньги на поездку. Но что-то неизбежно случалось, и накопленную сумму  приходилось спешно тратить. То Саша выросла из зимнего пальто, то с жильцов  собирали деньги на капитальный ремонт дома.
Мама попросила знакомую – Нину Ивановну, каждый год отдыхавшую у родных в Севастополе, привезти расписных морских камушков.
– Ольга, да если хочешь, я тебе целый пирс приволоку, – с энтузиазмом откликнулась Нина Ивановна.
И месяц спустя принесла им полный пакет морских гостинцев. Были здесь и гладкие, отшлифованные волнами камушки с разводами, будто на них застыла морская пена. Такие тяжеленькие, прохладные. И колючие кораллы – красные, белые, розовые. И раковины рапаны, в которых, если прислушаться, можно услышать далекий шум. И невесомое летнее ожерелье из мелких ракушек.
Мама смотрела, как Саша перебирает все эти драгоценности, нюхает, прикладывает к уху, и погладила ее по голове:
– Бедная моя девочка. Не грусти. Может быть, в этом году…
– О чем думаешь? – окликнул Коля, - Под ноги смотри. Шаг влево, шаг вправо – провалишься.
Вверх вела узкая тропинка, утоптанная, но по бокам лежал нетронутый снег. Захар шел первым. Дорожка то вилась полого, то круто поднималась вверх, и тогда через полсотни шагов Захар останавливался, давая всем отдохнуть.
Наконец, засветлело впереди, расступились сосны, и открылось место, где Саша никогда не была. По вершине горы шла расчищенная от леса полоса. Только линии ЛЭП стояли здесь,  и чуть слышно гудели в весеннем небе провода.
Снега тут  уже не было. Пахло освобожденной землей. Она была еще укрыта старой травой, но если разгрести пальцами пожухлые стебельки, там уже зарождалась новая жизнь.
Безлюдье.  Никого не могло тут быть. Вершина горы,  дорога,  тишина – сейчас принадлежали им. Шмель потерял голову от этой свободы. Никакого поводка, никаких окриков. Он снова превратился в щенка. То несся вперед, обгоняя их, скрываясь из виду. Возвращался, отбегал в сторону, начинал «наматывать круги», исполняя собачий танец счастья, или вдруг принимался «мышковать». Вставал на задние лапы, подпрыгивал высоко, и бросался на что-то им невидимое.
– Одурел совсем, –  смеялась Таня, –  Ну иди сюда, чучело ты мое. Как я тебя сегодня отмывать буду от этой грязюки? Ты же уже в ванной не помещаешься.
Тут даже облака были совсем близко.
– Давайте найдем место и посидим, –  заоглядывался Вася.
– Какое-нибудь дерево поваленное.
Вася приподнялся на цыпочки, прищурился. Давно надо было ему носить очки, но он стеснялся. Вася указал вправо:
– Во-о-он лежит.
-А ничего, если мы на него сядем? Клещей тут пока  нет? – забеспокоилась Анеля.
– Дрыхнут еще твои клещи.
–А поутру они проснулись…И видят – садится на них такая интересная попа….Они сразу ее – гам!
– Балбес! – Анеля стукнула Васю по затылку.
– Ну, на колени ко мне сядешь, – миролюбиво предложил он.
Это оказалось лучше, чем дерево. Друг против друга лежали два бревнышка, а между ними – остатки вчерашнего костровища.
– Разожжется огонек? – спросила Таня.
Коля молча – он вообще был самым молчаливым из них, пошел собирать топливо. Теперь можно было не сомневаться. Если Коля считает, что костер будет, значит так и есть. Отец у него был лесником, и научил сына разжигать пламя с одной спички.
Еду взяли все. Анеля расстелила на земле большой желтый пакет с надписью «Магнит», и разложила припасы. Бутерброды с колбасой и сыром, шпикачки, помидоры, сладкие булочки. Шпикачки надевали на палочки и держали над огнем.
Они еще не осознавали, что вот такие часы, были последними часами свободы и детства. Что эту свободу им уже не вернуть никогда, даже если в зрелые годы они разбогатеют и начнут чудить, окружая себя роскошью и отдыхая где-нибудь на Гаваях. Истинная свобода была в том, что сейчас им ничего не было надо, кроме горячей колбаски не палочке, плеча друга – рядом,  и облаков –  над головой. Их не заботило ни прошлое, ни будущее, это были их минуты, и минуты эти были прекрасны именно своей простотой и тем, что сердца их ни на что не притязали.
Они убрали за собой мусор, и пошли дальше по дороге, которая уже совсем нагрелась от солнца.
– А вон та дорожка куда ведет? – спросила Анеля, указывая налево, где меж сосен, убегала в неизвестность тенистая тропа.
Впереди уже ясно, что было. Еще минут десять идти по вершине горы, а потом спуск.
– Пошли? – и Захар свернул налево.
Шмель, конечно, тут же его опередил. Увидел издали, что они куда-то сворачивают, метнулся, нагнал их в несколько секунд, и устремился по тропинке вперед .как будто только сюда и хотел идти.
Они шли долго, долго.  Понимали, что не заблудились, что стоит повернуть, и они выйдут на то же место, но путь назад тоже потребовал бы много времени. А уже вечерело и в небе обозначилась – контуром пока – луна.
Таня позвонила домой, и сказала – мы тут мол, из леса выбираемся. И тут же закричала в трубку так, что Анеля вздрогнула:
– Мама, мама, не надо спасателей! И милиции не надо! Мы не потерялись, чесслово! Я скоро дома буду.
Нажала отбой.
– Простите меня, ребята! Если мы выйдем из леса, а там стоят скорые, милиция и спасатели начали прочесывать лес, то это моя мама.
– Я знаю, куда мы выйдем, - сказал Коля, - На Алексеево поле. Видите, уже мусор начинается.
Края дороги постепенно начали напоминать свалку. Жители не всегда утруждались отнести мусор к контейнеру. Проще было выбросить его в лес.
И все же место, куда они, наконец,  вышли, было для них незнакомым. Им показалось, что они  не на окраине своего города, а где-то в деревне. Незнакомые улочки, дома.
В этот вечер – один из первых теплых весенних вечеров, люди не торопились вернуться домой. Кто-то возился с машиной – видно было в открытой двери гаража, кто-то убирал теплицу. Привалившись к забору, разговаривали соседки. На улицах играли дети. Там,  в городе – было много знакомых лиц. Тут они никого не знали, и на них тоже смотрели с любопытством. Шмеля облаивали местные собаки, с упоением, словно у них, наконец, появилось дело, достойное  жизни. Шмель шел невозмутимо, как и подобает овчарке, просто теперь старался держаться возле Тани. В драку он вступил бы только с ее разрешения.
Они проходили мимо домов. Пахло жареной картошкой, луком.. Приближалось время ужина. Здесь был свой мир, своя семья. И семья эта грела их своим теплом.
Когда они, наконец, вышли на трассу, и сели в автобус, они переглядывались. Город подарил им еще одно лицо, которого они не знали. Может быть, это был прощальный подарок. Разлука приближалась неотвратимо.
**

– Кто идет от нас на «Зарницу»? – спросила Тамара Михайловна. Оглядела класс, учла затянувшуюся паузу и добавила, – На два дня освобождаю от занятий. Даже не три. Прижала ладони к ушам, пережидая многоголосое: «Я!Я! Я-яяяя!», –  Там не просто так «Я», там каждый «Я» должен что-нибудь уметь. Строевая подготовка, автомат собрать-разобрать, противогаз на время надеть, метнуть гранату, стрелять из винтовки, по-моему.
Никого это не смутило, и снова понеслось: «Я! Я…»
– Гранату у нас метал лучше всего Игнатенко в прошлом году.
– Да какая там граната. Теннисным мячиком надо было в корзину попасть. Извращенцы!
– Значит, Игнатенко – раз. Вспоминайте, вспоминайте, кто в том году неплохо выступил.
– Противогаз Леха надевал
– И как?
– Нормалек, быстро…
– Стрелять…
– Это только Санька, – сказал Захар.
На Сашу разом стали оглядываться.
– Ты, правда,  хорошо стреляешь? – удивленно спросила Тамара Михайловна.
–Я в кружок ходила, стрелковый, –  тихо сказала Саша и покраснела.
– Очень хорошо, –  как Тамара Михайловна радовалась, когда у кого-то из них что-то получалось! – Трое у нас уже есть. Давайте, команду надо набрать в десять человек. Название сами придумаете.
– Беркуты!
– Филины!
– Фу, как банально. Дети лейтенанта Шмидта.
– Это и квнщиков уже было.
– Взвод, –  сказал Захар, – А что? Спокойно, без выпендрежа. Мы же взрослые уже, путь пятиклашки «орлятами-соколятами» обзываются.
…Больше всего насмешила их команда, члены которой были одеты в черные трико и футболки, головы повязаны черными косынками, а на щеках нарисованы по три черных полоски.
– Это кошки? – шёпотом спросил Захар, – С  усами?
– Дурак ты, это «спецназ».
– Нет, это именно кошки. И обозваться им надо было «Сами с усами».
Они захихикали.
Когда  дошли до станции, то есть до класса, дверь которого украшала табличка «Меткий стрелок» вперед выпихнули Сашу.
Два стола. Мишени закреплены на доске. На столе две мелкашки. Рядом с Сашей стоял парень из «кошек».
– Стреляли когда-нибудь? – спросил высокий мужчина в камуфляже. Волосы у него были светлые, словно выгоревшие. Густые брови. Лицо спокойное и серьезное, – Смотрите. Вот так вставляем патрон, наводим прицел чуть ниже центра мишени…
Он вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил. В десятку.
– Понятно?
Саша усмехнулась краешком губ. Как она соскучилась по винтовке!  Пять пуль, пять выстрелов.  Слышались только металлические звуки «ломающегося» ствола. Десятка, десятка, десятка… Дырочки на мишени сливались в одну. «Спецназовец» , который еще ни разу выстрелить не успел, все прицеливался – забыл о своей винтовке, и не отводил взгляда от Сашиной мишени.
– Азарова стрельбу закончила, –  доложила Саша, как у них в кружке было принято. Четыре десятки точно были ее, и одна – на грани, между «девять-десять».
За дверью свистел ее взвод.
– Молодец, – спокойно стоял мужчина.
Он смотрел на Сашу, и в те секунды, что взгляды их пересеклись, и глаза никак не могли оторваться друг от друга, она была  не боец взвода, а девушка восемнадцати лет. И, наверное, красивая девушка, если он так на нее смотрел.
В класс зашел другой дядька, на «станции» которого они только что были, и Коля, опередив соперника, собрал автомат.
– Это кто ж у тебя, Дмитрий, такой снайпер? – спросил он.
Саша вышла из класса, не дожидаясь ответа светловолосого.
**
В пятницу мама сказала:
– Санька, не хочешь поехать в деревню?
Саша подняла голову. Она готовилась к контрольной по истории. Сидела в своем закуточке, абажур железной настольной лампы раскалился как печка. Саша читала про послевоенные годы. Перед глазами у нее стояли кадры недавно увиденной кинохроники. Худенький старик, с бородой как у Льва Толстого, крестится – ну и что, что на дворе сорок пятый год, и берется за рукоятки плуга. А перед лошадью поле, где недавно шли бои, где железо и кровь… Возрождение земли.
– Чего? – переспросила Саша.
Ольга Сергеевна сидела на ее узкой кровати, поджав колени, сама как девчонка. Поблескивала глазами.
– Мне предложили написать статью о женщине, которая начала свое дело. Построила конюшню, купила лошадей. Конный туризм! Я ей звонила, она очень хорошо рассказывает.
– И проехаться даст?
– А то…
Когда-то мама написала статью для журнала о Терском конезаводе. Отдыхала в Пятигорске, поехала на обычную экскурсию – посмотреть лошадок, и загорелась. До сих пор рассказывает:
- Там внутри такая круглая арена была, и жеребцов выпускали по очереди. Именно жеребцов, кобылы с жеребятами на пастбищах. А это лучшие производители. Характеры – ой! Если подерутся друг с другом – все, до смерти. Нам рассказывали, что когда снимали фильм «Всадник без головы» - нужно было показать бой двух мустангов. Взяли жеребца и мерина, и то разливали из пожарных брандспойтов.
…А ты знаешь, какая есть легенда о первой арабской белой лошади? Ее бог высек из мрамора и сбрызнул живительной минеральной водой.
…Одного жеребца с этого завода передали в аренду американцам. Когда его сажали в самолет, из глаз у коня потекли слезы.
…Арабский конь не бросает всадника на войне. Зубами, но вытащит раненного с поля боя.
…Черные арабские кони сейчас очень редки. Раньше их рождение считалось дурной приметой. Следовало жеребенка убить, выпустить из него всю кровь и закопать, чтобы никто не узнал. И гены исчезли. Теперь, когда рождается черный жеребенок – даже ночью сбегаются все зооотехники и конюхи завода, и радуются.
…Иппотерапия… Разве женщина, которую посадили на арабского коня,  помнит о камнях в почках? Нет, она чувствует себя английской королевой.
Саша сама мечтала на лошади хоть посидеть, но… В городской парк по выходным приводили лошадок, однако катались на них только малыши. Стыдно ей было вставать в эту ребячью очередь. С разрешения девочек, ведающих прокатом, Саша могла только угостить коней яблоками или хлебом.
Ее волновал тот особый запах, который приносили с собой лошади. Жесткие гривы, длинные рыжие ресницы, внимательные глаза, помахивание длинных хвостов. И звук копыт летом по асфальтовым дорожкам – как сухие выстрелы.
**
Автобус свернул с трассы М-5  на узкую асфальтовую дорогу, окаймленную длинным рядом молодых березок. Вдали, посреди ровного поля неожиданно стали подниматься невысокие горы. Село Заовражное и устроилось меж этих гор. Видно, что и раньше оно было крепким. Дома, которым не меньше тридцати-сорока лет, просторные, добротные фасад – не меньше, чем в три окна. Где-то резьба под крышей вьется,  наличники, палисадники, голубятни… Ну,  и своя «Рублевка» конечно. Автобус проехал по улице, где возвышались только особняки из красного кирпича, теснясь, наползая друг на друга. Глухие заборы, камеры видеонаблюдения. Хотя хозяева не живут здесь постоянно, это – явно дачи. За одним из заборов залаяла собака. Саша подумала, как скучно ей весь день сидеть за глухой стеной и озаботилась – кто ее кормит. Сторож, наверное.
Они вышли на сельской площади – маленькой, круглой, уютной. Стоял здесь памятник тем заовражцам, что погибли в Великую Отечественную – солдат с автоматом. В одноэтажном  здании – сельсовет и почта. Площадь была на возвышении, и открывался вид на горы, речку, блестевшую вдали, на  крыши домов, утопавших в садах.
Мама звонила по телефону.
– Сейчас за нами приедут, – сказала она.
Минут пять спустя,  из-за поворота показался фаэтон, в который был запряжен могучий бело-рыжий конь. Рядом бежал черный пес. Это была такая веселая, лубочная, яркая картинка, что Саша засмеялась.
- День добрый, садитесь, - приветствовал их мужчина лет пятидесяти, правивший лощадью.
– А ему не тяжело будет? – забеспокоилась Саша о коне. 
– Да что вы, –  усмехнулся мужчина, - Тут метров триста, Дарьялу ж разминаться надо…
Конный клуб находился на окраине села – дальше поле и лес.  В леваде – отгороженном загоне – бродили  лошади – рыжие, белые, гнедые. Саша почувствовала себя как человек, всю жизнь просидевший на хлебе и воде, которого посадили вдруг за празднично накрытый стол. К лошадям можно было подойти, их можно было гладить. Заметив ее, они любопытно устремились навстречу, рассчитывая и на лакомство и на ласку. У нее с собой был целый пакет морковки и  яблок. Она протягивала их на раскрытых ладонях, и лошади тянулись мордами,  отталкивали друг друга.
Ира оказалась невысокой, крепенький, черноволосой. Она понимающе усмехнулась, увидев, что Саша не замечает ничего, кроме лошадок.
Ира с Ольгой Сергеевной отошли к конюшне – длинному кирпичному зданию, сели на лавочку, мама достала диктофон.
Саша все гладила коней, перебирала челки на лбах, вглядывалась в большие выпуклые глаза, в которым отражался целый мир.  Какая силища чувствуется в том, как лошади  встряхивают головой, переступают.
У одного из коней глаза были голубые. Ира подошла
– Это башкирец. Лимон его зовут. Я всех лошадок в Башкирии покупала. Там у дядьки у этого, у владельца – такие табуны… Тысячи голов, наверное. Я столько лошадей никогда вообще не видела. И он продал мне коней совсем, совсем дешево. Только они были еще необъезженные. Постепенно заездили мы всех. Только вот та кобылка осталась, видишь, в стороне привязана. Она никого к себе почти не подпускает. Жеребенка ждет. Пошли чай пить, – позвала Ира.
В конюшне отгорожена была маленькая комнатка. Большую часть ее занимала печка. Живое тепло, от которого согреваешься вмиг, и начинают гореть щеки.
Всего-то и помещалось в комнате, что диван, на котором по ночам спал дежурный конюх, дощатый стол, и две лавочки вокруг него. Чайник уже вскипел. Ира нарезала пышные пироги. С творогом, с капустой.
– Вы по образованию лошадница? – спрашивала Саша.
– Вот еще! – Ира засмеялась, – Я по образованию – инженер-речник. А потом села на лошадь и пропала. По Алтаю группы водила.  У меня даже маленькие детки довольно сложные маршруты проходили, потому что я каждого пасла. «Леночка, наклони голову – ветка…» Все у меня в шлемах, все в сапожках. А потом мужа перевели сюда, и я заскучала. Говорю: «Ты обещал мне лошадей и горы – гони». Ну и сама не плошала. Взяла грант. Сейчас маршруты разрабатываю. Здесь ведь такие края интересные – Стеньки Разина история. Вот потеплеет еще немного, и  начну группы водить.
После она провела их по конюшне.
- А вот эта лошадь у меня особенная.
Знакомьтесь – Мирточка моя, русский тяжеловоз. Ей  здорово досталось от людей, но сколько в ней любви! Ножки у нее больные, специальными подковами подковали, но она только ребят катает. На другой бы конюшне списали. А я дивлюсь. Кого из детей ни привезут – все выбирают Мирту. Вот смотрите, прелесть какая, белая арабская лошадка, Агруша. Не хотят Агру. Вот Лушенька, пони. Нет – Только Мирту. Видно какая-то энергетика от нее добрая идет. 
Когда они уже собирались прощаться, подъехала синяя легковушка. Мать привезла ребенка лет шести. Диагноз можно было поставить с первого взгляда, достаточно взглянуть на шаткую походку, на личико. Детский церебральный паралич. Ему заседлали Мирту.   К Ире тут же подошел помощник.  Малыша усадили на лошадь.
– Держишься?
Мужчина вел Мирту, а Ира поддерживала малыша.
 – Это не лошадь, это диван. Падай куда хочешь – везде Мирта, –  говорила Ира ободряюще.
 Налитое, теплое тело, мышцы, перекатывающиеся под кожей, жесткая светлая грива, и особый запах коня, который кто-то терпеть не может, а кто-то за него отдаст все на свете.
Мирта несла ребенка бережно, как хрустальную вазу.
– Ох, бедный малыш, погляди,  как вцепился, – сказала мама.
– Он не от страха, он в полном счастье вцепился. Смотри, как у него глаза сияют, – возразила Саша.
Она подумала, что это и есть настоящее, когда ты делаешь кого-то таким счастливым. Пусть возила ребенка Мирта, но где бы она была без Иры?
Когда малыша сняли, он еще долго не хотел уходить от лошадки. И Мирта точно понимала, наклоняла большую голову, тянулась губами. Она и целоваться умела. Малыш визжал от  восторга.
Когда Ира проходила мимо, Саша коснулась ее рукава:
– А можно я буду приезжать, вам помогать?
– Да ради бога, работа всегда найдется
.– А экзамены? – испугалась Ольга Сергеевна.
–  У девочки все знания в голове перемешаются, надо же хоть раз в неделю воздухом подышать. – заступилась Ира.
Они с Сашей переглянулись как заговорщики.
**

Мама отчего-то была страшно озабочена выпускным. Гораздо больше самой Саши. Оказалось, когда Саша была маленькая, мама водила ее на площадь смотреть на выпускные вечера. Они сами жили в полной нищете. У мамы на работе несколько месяцев не платили зарплату. Тогда у многих так было. Если бы соседка-пенсионерка не купила Саша сандалики, девочку не в чем было бы вывести на улицу.
Но, не смотря ни на что, город старался как можно красивее проводить своих питомцев красиво. На площади устанавливали сцену. Над ней колыхались гирлянды воздушных шаров. У мужчины, который разводил голубей, закупали белых по числу выпускников, чтобы они выпустили их в небо.   Для дяденьки это был доходный бизнес. Выпущенные голуби, неизменно возвращались в родную голубятню, и на следующий год он продавал их снова. Так что услугу следовало назвать «голубиный прокат».
Юноши стояли, непривычно застенчивые.  Девушки – кто попроще был одет, но много было и платьев на кринолинах, атласных, шелковых – всех цветов. Они сами казались прекрасными, как цветы.
Пока мама любовалась, Саша сожрала осу. Потянула с клумбы цветок, и не заметила, что меж лепестков притаилась оса. Саша взвыла. Мама перепугалась. Теперь у ребенка распухнет горло, и он не сможет не только глотать, но и дышать. Мама потащила дочку домой – благо, жили они рядом, чтобы вызвать скорую.
Саша  визжала, то ли от боли, то ли от того, что ее уносили с праздника.
– Ничего, ничего, – бормотала мама, прижимаясь щекой к ее щеке, – Ты у меня будешь самая красивая, когда время придет.
И вот этот день приближается.
– Всё, я договорилась, – сказала Ольга Сергеевна, придя с работы, - Тебе Людмила Константиновна свое платье даст.
Саша вздохнула. Опять про платье…
– А Людмила Константиновна – это у нас кто? – спросила она.
– Это у нас знакомая артистка оперетты. В выходные мы поедем в Самару.
В областной центр они выбирались нечасто – пару раз в год. Поездки эти  любила даже Ольга Сергеевна, которая  обычно выматывалась за неделю «как собака».
Стоило выйти из автобуса, как  начиналась экскурсия по местам маминой юности.
– Видишь стеляшку-забегаловку? Ту, где написано «Аптека»? Тогда ее только что открыли, и сделали в ней пончиковую. Ты не представляешь, что это в то время  значило. Все по талонам. Абсолютно все. Я уж не говорю про колбасу, но сахар,  спички, соль, папиросы,  словом – все.
Это было смешно. Мы с подружкой гуляли по набережной, подходили теплоходы и туристы спрашивали: «Девочки, где тут можно купить знаменитые куйбышевские конфеты?» Да я за пять лет учебы их ни разу не видела... Купишь килограмм карамелек «Клубника со сливками» на месяц, и таскаешь в сумке. Представляешь, да?
А тут вдруг – роскошь. Горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой на тарелочке, и стакан клюквенного морса. Стакан большой, тяжелый, и так  клюквой пахнет,  вкусно –  мама дорогая. Мы сюда ходили раз в неделю, потому что стоило рубль. Целый рубль.
…А вот тут, в магазине висела кофточка. Я ее так хотела хоть примерить, так она мне нравилась… Красная такая блузочка, с мережкой. На цыганскую похожа. Я ходила на нее смотреть, я о ней мечтала. А потом ее кто-то купил.
…Эту скульптуру – вон, видишь, мы называли «Паниковский». Помнишь «Золотого теленка»? «Паниковский, отдай гуся». Мы тут у фонтана назначали свидания.
Они бродили по городу, сворачивая на ту улицу, которая вдруг привлекла их внимание. Непременно спускались на набережную, к Волге. Неторопливо ели мороженое и смотрели на большие круизные теплоходы, которые всегда миновали их маленький городок, а здесь стояли подолгу.
Но вот в оперном театре Саша не была ни разу. Правда, Ольга Сергеевна водила ее на «Сильву», когда труппа приезжала к ним с гастролями. Они сидели в первом ряду, не снимая пальто – во Дворце культуры было холодно. И Саша была страшно разочарована. Такая красивая Сильва, а жених у нее маленький, плюгавенький, похож на собачку Друппи из американского мультфильма.
 …Людмила Константиновна жила в одном из старых домов на Дворянской. Было ей уже лет, наверное, за семьдесят. Седая изящная дама. Она угостила их чаем с пирожными.
– Это платье не театральное. Мне привезли его из Парижа,  для бенефиса, – сказала она, распахивая шкаф.
В шкафу было много вещей, но и Саша, и Ольга Сергеевна сразу поняли – это. Платье искрилось голубизной моря в яркий солнечный день. Искрилось и переливалось. Там в старых детских фильмах мерцающими  звездочками изображались мечты.
Саша подумала, что если бы такое платье надеть на корову, все забыли бы, что это корова, и видели одно голубое сияние.

**
Захар оставил дома ее  тетрадь. Брал списать английский и забыл принести в школу. На другой день работы надо было сдавать.
– Зайдем после уроков ко мне, – покаянно предложил он.
Захар жил в бесконечно длинной  девятиэтажке, в народе называемой «шоколадкой». Отчего-то ее, единственную в квартале, выкрасили в желто-коричневый цвет.
Когда Захар отпер дверь и кивнул Саше: «Проходи», как обычно,  первый взгляд её был  – бедно живут, богато? Если бедно – свое, родное. Если богато…
У  Захара было пусто. Коридор, выкрашенный голубой масляной краской. Здесь Саше  полагалось ждать. Захар ушел в комнату за тетрадью.
Из кухни вышла женщина, показавшаяся Саше очень старой.  Халат завязан кое-как,   дряблые руки. Волосы неопределенного цвета, с обильной проседью, висят вдоль лица.
– Здравствуйте, – сказала Саша.
Женщина внимательно на нее посмотрела и промолчала.
– Ты в магазин ходил, б…. – крикнула она, но крикнула негромко, жалким каким-то, срывающимся голосом.
Саша стала смотреть себе под ноги. Возле полочки для обуви, у самой двери, она заметила несколько пустых бутылок из-под водки.
Захар вынырнул с тетрадью и черным пластиковым пакетом.
– Я из школы только, сейчас пойду.
– Пойдешь ты…, – женщина подняла руку, то ли замахиваясь на сына, то ли отмахиваясь, – ты сейчас шлендрать уйдешь до ночи, знаю я тебя…
Дальше снова пошел мат. Захар торопливо отпирал дверь. Оказавшись на лестнице, Захар и Саша не стали ждать лифта, благо жил Захар на третьем этаже.
В подъезде он привалился к стене:
– Понимаешь теперь, почему я хочу уехать учиться? Далеко…
Саша кивнула. И еще она знала теперь – он не вернется.
.**
Наступил «день икс». Саша проснулась на рассвете. За окном пели соловьи, захлебывались,  настоящий соловьиный гром. Саша встала и пошла к маме. Прилегла рядом, ощущая родное тепло. С мамой всегда чувствуешь себя маленькой,  все  просто и безопасно. Ольга Сергеевна обняла дочку, прижала к себе, укрыла одеялом. И, пригревшись, обе неожиданно крепко уснули, так что их разбудил будильник.
– Спокойно, ты все знаешь, – повторяла Ольга Сергеевна, пока Саша допивала кофе, – Не торопись, времени вам дают много. Главное, даже не пытайся списывать.
И тут же возмутилась:
– Ну почему? Мы все списывали. В наше время никакого выбора не было, мы сдавали все экзамены. По литературе я шла прекрасно, а физику не могла понять, хоть убей. Нарезала я  такие узенькие полосочки  из бумаги.  Еще помню, она  была синеватая. Прекрасно все прошло:  вытащила, списала – и сдала физику на пятерку.
–А институт, – продолжала Ольга Сергеевна, –  У нас тогда не хватало учебников, а интернета и в помине не было. Бывает, увидишь два толстенных тома за три дня до экзаменов. Тоже сидели, писали шпаргалки … Только они назывались «бомбы». Мы нашивали на комбинации кармашки и в них стопочкой складывали листочки.  Берешь билет – ага, четырнадцатый. Садишься, приподнимаешь юбку, лезешь в карман, и на ощупь отсчитываешь четырнадцатый листочек. Теперь надо его только незаметно вытащить – и все, ответ перед тобой. И что, мы некультурными людьми выросли?
Вместо бомб она сунула в карман Саши шоколадку, перекрестила ее и еще раз повторила:
– Все будет хорошо!
…Настороженные, ребята стояли на крыльце школы. Вася пытался разрядить напряжение.
– Кто не сделает все задания  – поставят к стенке.
– Да-а, а вы знаете,  сколько там камер понаставлено? – проскулила Анеля.
 
–  И в туалете? – уточнил Вася.
– Ага, внутри унитаза. Будут три года хранить записи с твоей голой жэ, – сказал Захар.
Наконец их развели по классам и рассадили. С Сашей оказались ребята из разных школ. Из своих – только Коля и Анеля. Саша уже знала, что Коля часть заданий будет делать методом «научного втыка».  Анеля прижимала пальцы к вискам, наскоро читала молитву. Саша так и не узнала, какой подружка веры. Она же полька. Католичка, может? Читает сейчас что-нибудь вроде: «Матка Боска….»
Наступило то, к чему их готовили весь этот год. Полагалось испытывать волнение и страх.  Саша вспомнила больничную палату, Андрюшку. Если бы его матери сказали, что он останется жив, но никогда не сдаст ни одного экзамена – мать рассмеялась бы от счастья. Что  экзамены? Ерунда на постном масле.
И эти мысли все расставили по своим местам. Совершенно бесстрастно Саша принялась заполнять бланки.
Уже выйдя, в коридоре, она показала видеокамере средний палец.
Она  сбегала с крыльца, когда увидела, что навстречу ей идет высокий светловолосый человек с очень спокойными глазами. Она его уже… Ах, да… это же тот мужчина, с которым они пересеклись на «Зарнице».
– Добрый день! Поздравляю, – сказал он.
Саша рассмеялась:
– Пока не с чем. Я же еще не знаю результатов.
– А что вы сдавали? Математику? Все решили?
– Всего восемь заданий. В лучшем случае будет тройка. Математика – не мой конек. Но это все равно. Лишь бы аттестат получить. А вы здесь кого-то встречаете?
Он едва заметно смутился:
– Вообще-то вас. Я просто не знал, как вас еще наверняка найти.
Он протянул ей белый цветок пеона. До этого Саша не замечала цветка.  Где он его держал? За спиной?
Лепестки у пиона нежные, шелковые. И такой свежий запах… Саша терпеть не может «сладкие» запахи. И эти парадные розы из магазинов, на длинных стеблях, тоже не любит. Какие-то они не настоящие, точно их сделали из синтетики. А пион – сама весна.
Они медленно пошли по дорожке, ведущей к воротам школы.
– И куда вы собираетесь поступать?
– Я хочу работать с детьми и лошадьми, - сказала Саша, – Хочу быть инструктором по иппотерапии.
– Здорово, – искренне сказа он, – А где этому учат?
– Я поеду в училище в Воронеж.
– Давно не встречал человека,  который выбирает дело просто по душе. Когда я был в Европе, там есть аптека, которой триста лет. Она переходит из поколения в поколение. Есть кондитерская, которой лет двести. Люди занимаются любимым делом. А у нас всем надо быть офисным планктоном. Вы… – он помедлил, - Ты же, наверное, уже где-то занимаешься с лошадьми?
Она привезла его к Ире. Был пасмурный и ветреный день. Собиралась гроза. Саша любила грозу. Ее апофеоз – зигзаги молний во весь небосвод , гром, от которого небо, кажется, раскалывается пополам, дождь сумасшедшей силы, когда стоит на минуту выскочить на улицу, как все мокрое: с волос стекает вода и в туфлях плещутся волны.
Такая гроза только собиралась.
– Позвони и  отмени поездку, –  убеждала мама, – Ну глупо же – ни покататься, ни погулять не сможете. В конюшне будете сидеть.
Саша мотала головой и висела на подоконнике.  Увидев машину  («Она у меня такая – зелено-голубоватая, как морская вода, сразу узнаешь). Саша горохом скатилась по лестнице.
– Почему куртку не надела? – спросил Дмитрий, когда она села рядом с ним,  и на мгновение накрыл ее руку ладонью. Кивнул, что означало – я прав, замерзла. Потянулся и достал с заднего сидения куртку. Набросил ее Саше на плечи. Она не стала спорить и подтянула края куртки. Было такое чувство, будто он ее обнял. 
В деревне пахло травой и ветром.
…Навсегда было дано запомнить им этот день. Они выехали в поле. И над ними, распластав крылья, медленно в грозовом небе парили орлы. Свет был каким-то призрачным, желтоватым – солнце временами пробивалось сквозь облака. И это ощущенье молодости, силы и нереальности, будто дано им было и время перешагнуть - к степнякам  далеких веков.
Саша отвела назад руки, выгнулась, прикрыла  глаза, впитывая ветер. И как-то грозно заржал конь.
– Я вернусь, я непременно вернусь сюда, – повторяла она.
– А я буду привозить к тебе своих мальчишек.
Она посмотрела на него.
– Ребят из военно-спортивного клуба, – пояснил он.
– Знаешь, - медленно сказала она, -  Здесь поблизости есть такое местечко «Русская слобода» называется. Мы ездили. Что-то типа старинного городка  по-над Волгой.  Все, кто на экскурсию приезжает -  в восторге. Там тоже мальчишки – в русских рубах, пояса, лапти…Их старший для развлечения приезжих устраивает бои. И я видела, как один мальчик ударил другого очень больно. Тот не мог скрыть слез – ребенок же. А старший незаметно дал ему подзатыльник – мол, кланяйся гостям, это же представление, тобой должны быть довольны. А я до сих пор не могу забыть этих его слез и закушенной губы. Я сидела близко. Все видела.
Дмитрий   сдерживал  улыбку – мол, мы не из таких. Позже она узнала, что мальчишки липнут к нему как к старшему брату. И куда он их только не водил – и в пещеры, и по Волге в кругосветку, и к морю они ездили вместе. Возле него собирались такие ребята, до которых у родителей не доходили руки. И они начинали считать родным – Дмитрия. 
**
Голубое платье на груди было заткано блестящими стразами. Саша стояла перед зеркалом и пытливо смотрела на себя. Взрослая, совсем взрослая. Волосы уложено высоко – маленькой ростом Саше это кстати. И туфельки на каблуках.  Но главное не наряд. Взгляд стал взрослым – испытующим с легким вызовом жизни. Ну, мол, давай, проверь меня на прочность. Я тоже кое-что уже  умею.
Тамара Михайловна волновалась. Казалось, она сейчас заплачет как Лилечка. Но нет – их связь была глубже. Она не порвется. Ребята и после выпуска будут к ней приходить.
На площади стояли все классы, и она увидела мальчишек и девчонок из своей прошлой школы. Директор – мужиковатая женщина средних лет. Не скажешь сразу – дяденька или тетенька. Густые брови, короткая стрижка. «Они для меня теперь совсем чужие», - подумала Саша.
Взлетели в воздух разноцветные шарики.  Вальс, вальс. Саша прижалась к Захару, из-за роста получилось не голову на плечо положить, а лицом к груди, к рубашке прильнуть. Он был без пиджака. Мать, конечно, не сподобилась на костюм сыну. Но так лучше, Саша ощущала его тепло. Это было прощание.
Под елкой стоял высокий светловолосый мужчина, и слегка улыбался, глядя на них. Саша прижалась к Захару, как к своему детству, а сердце билось: «Защити меня от него, потому что я сейчас пойду к нему. Пойду к своей взрослой жизни» И тут Захара  перехватила Анеля, а Саша цок-цок с каблуками, пошла поздороваться.
Дмитрий не окликал ее, старался не привлекать внимание.  Наверное, он умел танцевать, но не приглашал ее, сейчас она должна была быть со своими. В последний раз. 
– Во сколько заканчивается вечер? – спросил он, – Я встречу.
.
Уже вроде кончилось все – экзамены, выпускной… уже сбегали друг к другу – проститься напоследок те, кто уезжал. И все же, когда Васе пришла в голову мысль: «А давайте еще все вместе на берегу посидим» - они откликнулись так торопливо и дружно, будто в этом было призрачное спасение от готовящейся разлуки.
У них было свое местечко на берегу Волги. Надо было доехать на «четверке» до конечной остановки, спуститься к дебаркадеру, но не поворачивать на городской пляж, а идти в другую сторону. Горы спускались к Волге, полоска берега была тут совсем узкой, каменистой, идти  неудобно. Но минут через десять открывалась небольшая, тоже каменистая площадка. Здесь лежало поваленное дерево, старое, отполированное до шелковой мягкости. Теперь они сидели тут – вшестером, как всегда, и жарили мясо на решетке.
Анеля очень волновалась, и руководила процессом. Все было ее – решетка для барбекю, пластиковое ведерко, и мясо, на которое скинулись ребята, она накануне мариновала.
Жарил Коля Игнатенко. Саша смотрела на него со стороны, и думала, что он, наверняка бы понравился ее маме. Такой гарный украинский хлопец – плечистый, широкобровый.
Вася «накрывал на стол» – выложил на принесенную клеенку зеленый лук, завернутые в салфетку бутерброды, поставил бутылку с кетчупом. Таня достала из сумочки коробку конфет и бутылку коньяка.
– Папе подарили несколько таких. Он сказал – плохой коньяк, надо избавляться от него. А я поняла, что он шутит. Я обычно крепкого ничего пить не могу. А тут глотнешь, и он как будто сам прыгает в горло, – щебетала она.
– Ну, давай разольем твоего прыгучего,– Захар открутил пробку, –  Колян, готово у тебя?
Коля кивнул,  выложил на тарелку дымящиеся куски мяса.
Ребята держали в руках пластиковые стаканчики, которые предназначались вообще-то для минералки, а сейчас в них плескался коньяк.
Захар прищурил глаза, и была в них странная удовлетворенность. Такой славный день – солнце, мелкие волны набегают и ложатся у ног. И бутылка дорогого коньяка… Сейчас поплывет все, станет немного нереальным, простым и добрым.
Саша смотрела на него и понимала, что сейчас он весь в себе, погружен в себя, и что ему – в глубине души – ничуть не жалко уезжать.
– Тост, – сказала она, и качнула свой стаканчик.
– Тихо, – Анеля пихнула в бок хихикающего над чем-то Васю.
– Знаете, – сказала Саша, –  Вот мы.. кто-то из нас значит друг для друга больше, кто-то меньше.. Одни будет жить бок о бок, а другие встретятся через двадцать лет. Но больше никто и никогда не будет помнить нас такими, какие мы есть сейчас…И когда бы мы ни встретились, мы будем друг для друга, как будто нам по восемнадцать лет. Мы – это вечность. За нас!
С горы слетел дельтапланерист и теперь медленно парил над ними в небе такой пронзительной чистоты, какой они не видели еще никогда.
**
Пока Саша не доехала до огромного железнодорожного вокзала, она чувствовала себя еще дома. Солнце, заливающее троллейбус – такое ласковое, мирное. Привычный пейзаж за окном – ботанический сад, улицы, каждый дом знаком…
А вокзал… Она покатила свою сумку на колесиках, чувствуя себя уже песчинкой. Здесь уже все мысленно были в дороге, в иных городах. То и дело объявляли о прибытии и отправлении поездов, и названия городов  звучали: Пенза, Москва, Владивосток. Екатеринбург…
Ей предстояло ждать около двух часов.
– Я не опоздал? – Дмитрий бежал по залу – Чёрт, задержали нас сегодня, таксист пообещал, что успеем, но пробки. Когда твой уходит?
Он взглянул на часы:
– Идем, я тебя покормлю. Идем, не артачься, тебе два дня всухомятку сидеть.
 Они пошли в уголок зала, в кафе «Жили-были». Саша села на тяжелую дубовую лавку, и стол такой же – широкий, дубовый. Она почувствовала вдруг, что проголодалась так, что готова лизать даже горчицу из баночки.
Дмитрий принес поднос. Солянка, густая, дымящаяся, голубцы в  капустных пеленках, кофе с пирожками.
Они заговорили почти одновременно, одними и теми же словами
– Восемь месяцев…
– Всего восемь месяцев…
– И еще будут зимние каникулы.
– А сколько там будет  лошадей.
– И Ира тебя уже ждет…

 Объявили посадку. Оба вздрогнули. Саша  – будто ее только что разбудили, Дмитрий  чуть заметно. Будто именно в этот момент им отрезали путь назад.
А потом вдруг стало некогда. Стоянка поезда десять минут. Надо пробежать огромный зал ожидания,  подземный переход, найти третий вагон…
Билеты и паспорта проверяла немолодая проводница, крашеная блондинка с усталым лицом.
– Я провожающий, – Дмитрий мимо нее понес в вагон тяжелую сумку. Тяжелая она была, в основном, из-за еды. Мама не удержалась – клала съестное, пока сумка не перестала закрываться. Долгая дорога, чужой край…
Саша протискивалась боком по проходу, искала Дмитрия, и свое место. Ее соседками оказались две толстые тетки. Не обращая внимание по посадочную толкотню, они переодевались в дорожное, стаскивали брюки, джемпера. В купе было не повернуться.  Саша и Дмитрий приткнулись где-то в проходе. Он держал ее за руки, не отпускал. Потому что видел – она не поднимает глаз, держится за тепло его рук и его голос.
– Скоро, очень скоро… Ты вернешься. Я тебе буду звонить каждый день,. Я буду писать…Я,  – пауза на миг и  - Я приеду! Слышишь?
Он слегка встряхнул его руки.
Она зажмурила глаза, и на миг припала к нему. Вдохнула запах – шерсть свитера, табак… Он целовал ее волосы,
– Ну, все, все…
– Выходим из вагона, – шла навстречу проводница.
Когда Саша открыла глаза, Дмитрий стоял уже за окном, смотрел на нее неотрывно.
Еще несколько секунд, и пейзаж за толстым мутным стеклом поплыл. Освещенный солнцем уходил город в свою жизнь, теперь без нее. Тетки переоделись и немедленно принялись закусывать. Здесь теперь был их дом на несколько дней.
А еще одна соседка вынула из сумки, смущенно улыбаясь, рыженького кобелька породы чихуахуа. Из тех собачек, что меньше кошки.
– Приглядите за ним, пока я постель застелю, – попросила она Сашу, – Мачо, мачо, сидеть.
Но песик не стал сидеть. Изящный, похожий на олененка,  он подошел к Саше, перебирая тонкими лапками. Она увидела его блестящие доверчивые глаза и сунувшуюся к ней мордочку.
Та доверчивость, с которой она принимала жизнь, и за которую ругала себя, была оправдана в нем, слабейшем. Значит, ее дал Бог…