Переполох

               


        В то лето я приехал в свою родную деревню Евдокимовку в июле, когда заканчивался сенокос. Высушенную душистую траву колхозники метали в стога. Мой дед Федор был большим мастером  в этом деле. Вместе с бабушкой Дарьей они уходили рано утром на луга, оставляя меня  одного досматривать сны.
        Они жалели меня, узнав, что в городе я каждое утро вставал чуть свет, чтобы не опоздать на занятия в ремесленное училище и считали, что мне обязательно надо отоспаться. 
        Я просыпался, когда уже вовсю светило солнце, умывался из рукомойника, выпивал полкринки прохладного молока с ржаным хлебом,   прикрытым на столе чистым холстяным полотенцем от  мух, и уходил с ружьем на речку Ивановицу, которая протекала по заросшему лесом оврагу.
        Ружье я брал с собой  для храбрости, иногда для острастки стрелял в воздух или в какой-нибудь сучок, иногда по глупости метился в дятлов, которые прыгали по деревьям, выискивая короедов. Слава богу, обычно промахивался. Это я теперь так думаю. А тогда расстраивался, что не метко стреляю. Но все равно охота не была моим увлечением.
         Я шел по берегу речки  Ивановицы в сторону деревни Маракино, где жила    моя  симпатия  Галька Соколова, вместе с которой когда-то я учился в начальной школе. Потом я уехал на житье в город, а Галька, окончив восемь классов, поступила в педагогическое училище. Когда я приезжал летом на каникулы, мы с ней виделись. Чтобы мать ее не сердилась на меня, что отвлекаю Гальку от домашних дел, я не заходил в Маракино, а вызывал ее по условленному знаку. Я три раза куковал и терпеливо ожидал ее на краю прогона, который начинался от Галькиного дома, выходил в лес и спускался по оврагу к речке, где был выгон для скота.
         Услыхав мое кукование, Галька спешно выныривала из избы на высокое крыльцо, и, замерев, глядела в мою сторону. Увидев меня с поднятой в приветствии рукой, махала мне в ответ и  радостно улыбалась..
         Душа моя в этот  миг наполнялась нежным волнительным чувством и ликовала.
         В тот день, как всегда, я миновал выгон, поднялся по склону оврага к прогону и остановился на его краю. Вдалеке слышались голоса колхозников, среди них я узнал густой прокуренный бас моего деда и певучий тонкий голосок бабушки. Они метали стога за выгоном, где простирался большой луг, теперь уже выкошенный, с начинающей зеленеть отавой, куда пока не пускали  колхозное стадо, чтобы коровы не раструсили заготовленное на зиму сено.
         Я прокуковал, как было условлено, и стал с нетерпением ожидать, когда выйдет на крыльцо улыбающаяся Галька. Прошло несколько минут, а Галька не появлялась. «Ну, раз она не выходит, - подумал я,- значит, слишком тихо ее позвал, могла не услышать».
         Вдохнув полную грудь, пропитанного ароматом трав воздуха, я, что было силы, прокуковал снова три раза. И на этот мой отчаянный призыв Галька не вышла.
         Настроение мое упало, накатила грусть и даже какая-то непонятная для меня самого то ли обида, то ли ревность. Но ни для обиды, ни  для ревности никакого повода у меня не было. Да вот случается иногда, что находит на человека такое наваждение. Что-то не сбылось, не получилось, не сошлось и хочется взгрустнуть, обидиться на кого-нибудь или на что-нибудь, как будто от этого на душе полегчает.
         Пребывая в таком грустно обиженном состоянии, не сходя с места, я неистово, с надрывом, вложив всю свою страсть, стал куковать. Голос мой разносился окрест и эхом возвращался ко мне. Я почувствовал, как тело мое стало наполняться какой-то волшебной  силой и легкостью. Казалось, что у меня сейчас вырастут крылья и я полечу. А взгляд мой был устремлен на крыльцо, которое по-прежнему пустовало.
         Мне ничего не оставалось делать, как убираться  восвояси. Я  спустился по склону к речке  Ивановице, которая, мирно пожуркивая по камешкам, катилась на встречу с рекой Княжой. Журчание воды успокаивало, но грусть  не выходила из моей души. И я снова неистово куковал с надеждой, что  мой голос долетит до Гальки: может, и она спохватиться и будет меня искать.
         Я тогда не  знал, что Галька с матерью ранним утром уехали на станцию встречать дядю. Вернулись они только перед закатом, когда моя бабушка, подоив корову и разлив молоко  из подойника  по кринкам, собрала ужин, выставив  из печки на стол запеченную в сметане картошку, а дед принес из чулана целую тарелку соленых, пахнущих укропом и чесноком, прошлогодних груздей и рыжиков.
         За ужином бабушка неожиданно перекрестилась и со вздохом  произнесла:
        - Господи, что на свете-то деется!
        - А что? Я ничего особенного не заметил, - сказал дед.
        - Как не заметил, сам же давеча дивился.
        - А-а, это ты про кукушку. Странно, право слово.
        - Еще бы не странно. Такого я и не слыхивала, чтобы  кукушка в середине лета куковала. Не к добру это... - Бабушка снова перекрестилась и обратилась ко мне: - Ты-то, желанной, не слышал, ведь целый день по лесу шастал?
        - Это я куковал, - сказал я, смущаясь.
        Бабушка недоверчиво посмотрела на меня и усмехнулась:
       - Поди под демона!  Не разыгрывай старуху.
       - Да точно я. Вот те крест.
      Я перекрестился, да, видать, неправильно. Бабушка тут же уличила меня в неточности и еще больше усомнилась в моих словах.
      Но откуда мне было знать, что руку с перстом вначале кладут на правое плечо, а потом на левое, если я в церковь не ходил и никогда не молился, не приучен  был к этому. В те годы вера в Бога, мягко говоря, не поощрялась. Более того, за веру в Бога могли и наказать, если ты комсомолец. А я был комсомольцем  и в Бога искренне не верил. Но почему-то  в те минуты, когда требовалось доказать, что ты прав, не только я, многие люди осеняли себя крестом.
      - На самом деле, ты что ли куковал? - спросил меня дед. - Уж больно похоже на настоящую кукушку. Но и то верно, что в это время кукушки уже не кукуют. Получается, ты прав. Покажи-ка, как это у тебя получается.
      Мы с дедом вышли из избы на улицу. Я встал под старую развесистую липу, возвышавшуюся в огороде возле низенькой баньки, откашлялся и, вспомнив Гальку, с которой не удалось сегодня встретиться, вдохновенно, во всю мощь легких, закуковал.
        В вечерней тишине мой голос, превратившийся в голос кукушки, полетел по небу и достиг деревни Маракино, как потом я узнал от  Гальки, вернувшейся домой со станции. Кроме нее,  никто, конечно, не догадывался,  что это был мой голос.
       В самый  разгар моего вдохновенного кукования выбежала на крыльцо бабушка и, крестясь, проговорила:
      - Господи Исусе!.. И впрямь, настоящая кукушка!..

       На следующий год весной, на даче у дяди на Карельском перешейке я подманил кукушку к самому дому. Она приняла меня за другую кукушку и прилетела, чтобы прогнать ее со своей  территории. Но это был я. Вот мы с ней и перекликались, глядя друг на друга.