Признание

(исповедь врача-гинеколога)

От автора:
Дорогой читатель!
Какую я преследовала цель, встряхивая свое прошлое? Когда вы прочтете все, думаю, поймете, как сложна наша акушерская жизнь, как порой непредсказуемо акушерство, какую боль испытываем мы в ситуациях, когда не подложишь руки. И к чему ведет наша медицинская небрежность, халатность и малограмотность. Как раздаются категории и титулы специалистам, которые не умеют наложить швы и даже вязать их. Как небрежно порой сами женщины расправляются со своим здоровьем, а иногда и жизнью.
Дорогие женщины, я желаю Вам грамотного и осторожного отношения к себе. Книга рассчитана на широкого читателя. Так что, дорогие наши мужчины, и Вам она будет интересна и полезна. Особенно рекомендую выпускным курсам медвузов, медколледжей и начинающим врачам.


                Тамара Ларина

Посвящаю моему поколению
               
                Ничто на земле не проходит бесследно

"Девочка, ты зачем так рано приходишь в школу?" - так говорил наш школьный сторож. А я боялась опоздать, всегда торопилась, и эту привычку пронесла через всю свою жизнь – и в институте, и потом, будучи уже врачом. Да, навыки заседают в нас с детства, а может быть, передаются даже на генетическом уровне.

Отец мой был оперуполномоченным в ОГПУ в городе Куйбышеве (ныне Самара). Человек он был очень грамотный, учился в военной академии, но не закончил. Мать моя окончила шесть классов, дальше у нее учеба не пошла, да и учиться она не очень рвалась. Жили они состоятельно, отец ее был замечательный мастер по железу. Была у них своя лавочка, где и продавали эти изделия. Старшую дочь из четырех детей всегда баловали. Все ее капризы исполнялись. Она сама потом рассказывала, как ей отец покупал отрезы на пальто, и только с шестого раза она, наконец, определилась с выбором. Такой и осталась на всю жизнь. А еще язычок был весьма ядовитый, и, что самое обидное, чаще от нее доставалось самым близким.

Работа у моего папаши была не из ласковых. Частые командировки даже в Среднюю Азию к басмачам, ночные вылазки и т.п. Мать играла в самодеятельном театре. Квартира была трехкомнатная, обеспечивали НКВдешников с доставкой на дом. Ходили в оперный театр. Отцу нравилась опера «Фауст», а матери – «Демон». А когда родилась я, родители больше двух месяцев спорили, как же меня назвать. Отец хотел - Маргаритой, а мать – Тамарой. В четыре с половиной месяца я отказалась от груди, у меня открылась диарея, и мать отдала меня своим родителям, которые жили в Илеке, что в Оренбургской области. Отдала, да забрать забыла. Так и росла я с дедушкой и бабушкой. В их семье было еще два взрослых сына и дочь – последышек, всего на четыре с половиной года старше меня. Бабушку и дедушку все звали мама и папа, в том числе и я. И это осталось на всю жизнь. Старший сын Виктор, средний Ваня, младшей была Шура. Папа прошел Гражданскую войну за красных, уже будучи женатым и имея трех детей. Был партийным, одно время был председателем райсовета, но учился и занимался своим жестяным делом. Вообще он – украинец из Полтавы, где закончил училище по своему мастерству. 

Дом у нас был очень большой, да и двор тоже, одна половина из которых была скотная, другая жилая. И как было здорово! Мама принесет завернутого в одеялке новорожденного теленка, оскребет ему руками копытца, а он очень неуклюже поднимается на ножки, еще и замычит и пописает. Вот было весело! И была у нас коровка Половка, такая озорница. Если мама не успеет ее встретить из табуна, она обязательно убежит в лес на островок. Или когда мама начинает ее доить, она брыкнет ногой, свалит подойник и смотрит сама на маму. Вот такая была хулиганка. Папа купил маме сепаратор, большая редкость по тем временам. Это, наверное, как сейчас купить самолет. Когда не стало папы, он и спасал нас от голода, потому что к нам ходил весь наш край.

Так и жили, не тужили. Меня любили все, и особенно папа. Я не знала, что могут быть какие-то другие родители. Старший сын женился на Ксюше (не добрым словом будь помянута эта гундоска). Жили они с нами. Другой сын прибавил себе два года и после десятилетки поступил в военное училище в Кутаиси. Лихой был парень, бойкий. В части, где служил, был секретарем комсомольской организации. Однажды он выступил с критикой на партсобрании. После этого случая его никто уже не видел. А в Илек в НКВД пришло сообщение, что наш Ванечка был расстрелян как враг народа. Как кричала и плакала мама! Шел 1938 год, и нас признали семьей врага народа. Папа наш этот удар не перенес. У нас конфисковали все: скотину, папины инструменты, две муаровые шубы на лисьем меху. Хотели отрезать часть двора. Благо оставили сепаратор. Если бы не он, мы бы загнулись еще до войны.

Говорят, плохой знак – разбитое зеркало. У нас в зале стояло трюмо от пола до потолка, а рядом радиорозетка. Как-то началась гроза. Шаровая молния влетела через это гнездо, трюмо откинуло в заднюю комнату вдребезги. Сама молния ударила в угол, где стояла кроватка с Ксюшиной восьмимесячной девочкой. Угол отвалился, упал на девочку и убил ее. Потом был расстрелян Ваня, потом умер папа. Летом трехлетний сын Вити и Ксюхи отравился закрепителем (Витя был фотографом). Мне уже шел шестой год. Я помню, как эта бешеная женщина накинулась на меня и избила, утверждая, что это я его напоила. А меня и дома не было целый день. Я уходила с соседскими детьми пасти телят. Мне и до этого случая от нее доставалось. Она выживала меня. Бывало, пока мама сепарирует, Ксюха выталкивала меня за ворота голодную. Я ее боялась и целыми днями скиталась, где сена клок, где вилы в бок.

 Когда началась война, Витю забрали. Он всю войну простоял у станка на военном заводе в Оренбурге. Жить стало совсем трудно. Мама каждый год сажала табак, снимала за лето два урожая. Листья сушила, а зимой рубила их в корытце и продавала стаканами. Мой отец присылал нам деньги с фронта. Так и перебивались. Наконец, бешеная Ксюха ушла к своей матери с сыночком Коленькой, которого мы очень любили. Это был такой ласковый и хорошенький с совершенно белыми кудряшками мальчик, который называл меня Брабракинька. Прожил он всего 25 лет. Отслужил два срока на Байконуре (был оставлен на второй срок как мастер спорта) и через шесть месяцев умер от острой лучевой болезни. До армии он уже женился и родил дочку Ирочку. А вот после службы – никого, хотя жена его была беременная, и у нее произошел поздний выкидыш. И все из-за лучевой болезни брата. А Ирочка выросла и готовилась к свадьбе. Поехали они с женихом как-то за кольцами в Краснохолм, где был разобран мост через глубокий сухой лог. Так вот туда они и рухнули насмерть.

Было у нас два огорода. Один на Старичке за углом, второй в луке – там же была и делянка картошки. Мы остались втроем – я, мама и Шура. И еще у нас была картошка в лесу, через Урал и бахчи на песчанке. Вот сколько нам приходилось обрабатывать, на это уходило все лето. Бывало, мама заканчивала утренний «сепаратор», мы завтракали и начинался наш день. Коромысла с ведрами на плечи и вперед поливать огород, полоть картошку. В пойму надо было идти три километра. Вокруг трава, цветы, разноцветные кузнечики запрыгивают аж на голову, птицы поют, радуются. Ласточки в ярах щебечут. А жаворонки! Зависнет такой озорник в воздухе и заливается своей божественной трелью. Воздух чистый, запахи трав, солнце. Боже, как же это было здорово! И было так давно. Огороды и картошку караулил дед. У него была землянка, крытая шалашом. И когда шел дождь, мы бежали к нему. Своей работой дед гордился и говорил: «Я каравулю так». И это «каравулю так» осталось с нами на долгие годы как хохма. Именно здесь мы впервые и увидели полное солнечное затмение. Вдруг замычали коровы, замолкли птицы и стало темно и тихо. Ужас охватил нас, да и вероятно, что все живое. Все замолкло. Потом постепенно стало светлеть и, наконец, вышло солнце. Сразу же запели птицы, застрекотали кузнечики – все ожило. Вот такое было наше детское лето. Зато запасов хватало до следующей весны. Это тыква, солонина, картошка, грибы, моченый торон. А вот весной начинался «голодун». Шли в луга за диким луком, щавелем, собирали утиные яйца. В общем, кое-как доживали до нового урожая.

В первый класс я пошла осенью 1941 года. Мне было уже восемь с половиной лет. Тогда не было такого сумасшествия отдавать детей в школу с шести лет. Даже когда в 1940 году мне было семь с половиной лет, меня не взяли учиться. А вот когда взяли, говорили, что надо было меня сразу сажать в третий класс, потому что я учебную программу за 1-2 класс прошла дома с Шурой.
 
Она училась, и я вместе с ней. И букварь я знала наизусть, и арифметику. Отец из Куйбышева присылал мне красивые книги, написанные крупным шрифтом. Это были «Сказки А. С. Пушкина», «Крокодил Крокодилович». Многое из них я знала наизусть. Никто не учил, читала сама. И до сих пор помню: «Жил да был крокодил, он по улицам ходил . Крокодил, крокодил крокодилович. А за ним-то народ и поет, и орет: «Что за нос, что за рот? Вот урод, так урод. И откуда такое чудовище?» Сейчас таких красивых и простых стихотворений нет. Да и вообще в школах поменялась программа. Мы в свое время очень много учили из произведений Пушкина, Лермонтова, басни Крылова. Я многое помню до сих пор.
Училась в школе я исключительно на одни пятерки. Надо признаться, что это не был просто талант. С детства я поняла, что мне всего придется добиваться самой. И потому упорство и усидчивость были, наверное, главными в моих успехах. Надеяться мне было не на кого. Это я и поняла своим маленьким детским умом.

  Нашей школе повезло, у нас работали замечательные учителя, все эвакуированные из Ленинграда. Это были люди большой культуры, в высшей степени интеллигенты. Особенно Тихон Васильевич Булыгин. Он был гениальным преподавателем. Вел у нас математику, физику, астрономию и черчение. И вообще был человеком разносторонним, не безразличным в воспитательном процессе. Он и прививал нам эту самую культуру общения, поведения. На школьных вечерах мог вихрем налететь на мальчишку, который в танце неправильно и некрасиво держал даму. И тогда показывал, как это должно быть. Сам он был довольно крупный, высокий, умел держать стан. Мы звали его за глаза Петр Первый. В нем действительно было что-то от царя. И не могу не похвастаться, что все наши выпускники с успехом поступили в вузы Москвы, Ленинграда, Куйбышева, Оренбурга, Ташкента. В том числе весь наш класс – все с высшим образованием. И поступали сами – не по блату. Кстати, когда освободили Ленинград, никто из учителей не уехал. Как нам повезло!

А еще была у нас преподаватель немецкого языка Мария Васильевна. Этот предмет считался одним из главных в нашей школе. Уж так она требовала! К каждому уроку задавала выучивать 20 слов. Учили и стихи. Один из них засел в моей памяти до сих пор. Зато в институте перед началом занятий по немецкому я делала переводы без словаря за 30 минут для всей группы. Не могу не вспомнить добрым словом мою первую учительницу Анфису Ильиничну Коблову, которая приехала из Уральска. Добрая, ласковая. До сих пор помню, с какой она серьезностью относилась к первоклассникам. И мы понимали, как и зачем надо учиться. И учились, любили ее и любили школу. На уроке пения она тоже вполне серьезно, с каким торжеством пела: «Румяной зарею покрылся Восток».

Добрая Вам память, все наши дорогие учителя! Вы многому нас научили, дали каждому путевку в жизнь, и мы не посрамили Вас. Мы, все оставшиеся в живых ваши ученики, уже старики. Жизнь прошла, пролетела, мы так же, как и Вы, отдавали себя безвозмездно служению людям. Сейчас уже совсем другое время и другие люди, и другие у них ценности, увы, совсем не те. Сегодняшнее время называют торговый фашизм. Какое счастье, что вы не дожили до этого срама. Дети уже тоже не те. Они не знают слово «уважение», учителя ни во что не ставят, перечат и более того. С подачи родителей им дана такая свобода: вольничают, играют в азартные игры, употребляют наркотики. А за примером далеко ходить не надо. Перед фасадом нашего дома находится 15 железных гаражей и два капитальных. Из-за этих гаражей мы живем как на войне. Детки от пяти до 18 лет с 10.00 и до 23.00 в диком восторге прыгают по этим гаражам. Уже так выросло несколько поколений, и ничего невозможно поделать. Допрыгались до того, что проломили крышу. Хозяин неделю ее чинил. Виновным до лампочки, все повторяется вновь. Я как-то вышла на балкон и стала их ругать, так с другого балкона выскочила мамаша, крикнув: «Не слушайте ее, она старая дура!»
О медицине я никогда и не думала, а потому была мысль: «Не поступлю, так год поработаю и поеду в Ленинград». И потому к экзаменам я почти не готовилась. Все пела и плясала. Как говорила мне потом моя милая подружка Риммочка: «Тамуся, я тебя так ненавидела, ты не давала заниматься». Но, как видно, суждено мне было стать врачом, и я даже обрадовалась, когда прошла по конкурсу без блата.

Так начались мои студенческие годы. Общежитие мне не полагалось, так как мои родители были живы. Отец как ушел с Западного фронта на Восточный, так и остался на Сахалине. Мне он помогал редко и все обещал прислать балык и шкурку выдры на воротник. Жила в то время в Оренбурге моя крестная, так что иногда по выходным я ездила к ней, чтобы наесться, а в основном голодала. Стипендии не хватало, пришлось сдавать кровь каждые два месяца по 500 граммов за 250 рублей. И моя Риммочка меня подкармливала, у нее родители на Халиловском комбинате были самыми-самыми. И платьенки она мне давала на танцульки бегать. А танцевали мы тогда под духовой оркестр в Доме офицеров, военном училище, которое теперь называется имени Юрия Гагарина. Ах, какие там были ребятки! А сам Юра Гагарин был небольшого росточка, он особо не выделялся красотой. С третьего курса я стала подрабатывать и пошла в Дом ребенка ночной няней. Детки там были двух-трех лет. Я всеми ночами не спала, боялась, как бы кто не упал с кроватки. Да и не положено было нам спать. А спать очень хотелось постоянно, так что чуть не засыпала на лекциях. Как было тяжело моему мозгу, стали беспокоить невероятные происшествия. Однажды я после очередной подготовки урока выключила свет и только легла на кровать, на меня прыгнула огромная черная кошка. Я вся оцепенела, не могу двинуть ни рукой, ни ногой. И кричу, а крика нет, и сбросить кошку не могу. Потом сообразила, что это прилив крови и надо пошевелиться. Наконец, мне это удалось, и я так закричала. Хозяйка ко мне подскочила, а я ничего сказать не могу. Другой раз мне показалось, что я еще не спала, сидела на кровати учила. И вдруг вижу: открывается входная дверь, медленно входит женщина с девочкой. Она проходит к сундуку, открывает его и что-то там ищет. Потом также медленно выходит. Я похолодела от страха. То есть, несмотря на мою природную усидчивость, институтские нагрузки и моя бытовая неустроенность стали моему бедному мозгу непосильными. Но что делать, ведь надо было продолжать учебу. На пятом курсе мне, наконец, дали комнату в общежитии. Стало намного легче. Я очень любила кататься на коньках и теперь уже могла себе это позволить. Партнером у меня был наш же студент Виктор Клок. Интересно, что я встала на коньки и поехала сразу. Даже ни разу не шлепнулась, будто я родилась с коньками. Так было и потом в работе, когда я в экстремальных случаях вытворяла такое, о чем никогда не читала и этому меня никто не учил.

  Однажды, когда я уже работала в гинекологии, привезли женщину с родившимся фиброматозным узлом величиной почти с головку новорожденного. Заведовал отделением старый врач. Он приказал готовить операционную, дабы идти на полостную операцию. Я в предоперационной наложила два параллельных зажима на широкую «ножку», отсекла опухоль, ушила основание, обработала спиртом и вправила матку. Дед пришел в ужас, это было не по правилам. Но женщина благополучно выздоровела, все обошлось без вхождения в брюхо.
С пятого курса у нас началась профильная специализация. На занятиях наука акушерства мне была близка и нравилась. Все у меня получалось. Я делала аборт, ручное отделение последа, училась вести и принимать роды. В группе хохмили: «Быть тебе личным гинекологом Фурцевой». После пятого курса была летняя двухмесячная практика, и я поехала в Илек.
 
У нас была большая двухэтажная больница и амбулатория. Была отдельно инфекционная и СЭС. Мне очень повезло. Местный гинеколог только что ушла в декретный отпуск, а я стала самостоятельно вести прием в женской консультации, да и в родильном отделении тоже перепадала практика. Там же произошел случай, когда я получила урок на всю жизнь. Одна ушлая бабенка уговорила меня сделать аборт девчонке тайком от приемных родителей, сказав, что срок у нее всего восемь недель. Как меня угораздило не посмотреть ее! Когда вскрыла плодный пузырь, выпала пуповина далеко не восьминедельного срока. У меня был шок. В голове сразу пронеслось: «Все! Крест на дипломе, а если потеряю распутницу – это уже срок». Но со мною была опытная акушерка. Она придавила меня к стулу и приказала: «Расширяйся дальше и делай!» Боже, что я испытала! Но как говорила наша мудрая мамочка: «Глаза боятся, а руки делают». Не знаю, кого пожалел Бог, меня или эту молодицу, но все обошлось без осложнений, и уже через два часа она сбежала из палаты и до сих пор жива, кстати, моя теска.

Там же, в Илеке, был ужасный не акушерский случай. В хирургию поступила молодая женщина с травматической ампутацией руки и совершенно голым черепом  - скальпированная рана. Работала она с мужем на хлебоуборке. Муж на комбайне, она на прицепе. Что-то не заладилось в машине, муж попросил ее придержать – и вот результат. Я как увидела эту картину – больше ничего не помню, очнулась на кушетке в процедурном кабинете. А бедная женщина выжила, и на шестые сутки была отправлена самолетом в Москву.

В то же лето случилось следующее. В больницу прибежал мальчик с собственными кишками в руках. Купался в речке, нырнул с разбега и напоролся на косу. У нас какой народ, отслужила срок коса – в речку ее. Выжил и этот пациент, даже не было никаких осложнений. Вспоминаю того молодого хирурга, после окончания вуза прошло всего два года, а он какой молодец, смелый, ловкий, спасал людей.

А еще молодой мужчина поссорился с женой и пырнул себя ножом в сердце. Был доставлен в больницу быстро. Из Оренбурга вызвали санавиацию. Пока суть да дело, раненый начал задыхаться. Хирург не медлил, рискнул, и ему это удалось. Он ушил рану на сердце. Когда прилетел другой хирург санавиацией, сложная операция уже была закончена, и еще одна жизнь спасена.

   А что же любовь? Была ли она у меня? Помню, в детском саду был у нас мальчишка Гена Шикунов. Все девочки были в него влюблены, и я в том числе «страданула». Потом он уехал, и мы всем хором громко рыдали. И это, как не удивительно, было первое и последнее мое потрясение из-за любви. В нашем классе в школе хоть и было 12 мальчишек, я ни в кого не влюблялась. А когда на первом курсе жила на частной квартире, в соседнюю квартиру поселился вернувшийся из Австрии старший лейтенант Алексей. Нравилась я ему, ухаживал он. С ним мы ходили в театр, в Дом офицеров. Было видно, что он тянулся за мной, демонстрировал мне чемоданы с безумно красивой немецкой одеждой для будущей жены. Но ему было 27 лет, и мне он казался таким стариком. И потом мне надо было еще учиться, и я понимала своим умишком, что это будет уже не учеба. Нравился мне и танцор из военного ансамбля, я даже с ним целовалась. Ох, и милашка же он был! Такой красивый русский Ванечка. Но рассталась я с ним без особого сожаления. А вот Алексей преподавал в Гагаринском  училище и висел его портрет на доске почета. Когда я уже получила диплом, мы с ним случайно встретились. Он был уже майор, и рассказал мне, что жена его очень похожа на меня, что есть у них ребенок и живут они в военном городке. Он звал меня Томся. И все же  я нисколько не жалела, что не связала свою жизнь с ним.
В Илеке стояла секретная воинская часть с голубыми погонами и авиационной свастикой. Лева-лейтенантик, коренной Ленинградец, тронул мое сердце. Блондин с пышной копной золотых волос. Уж такой красавец да мой! Мы уже не прятались от людей, дело шло к окончанию моей учебы. Лева часто приезжал ко мне. Казалось, это уже дело решенное. Но! В Илеке сделала аборт молодая продавщица от Левы. После этого в наших отношениях была поставлена жирная точка, хотя он неоднократно приезжал ко мне. Потом их часть перебросили  в другой город. Однако Лева себя еще проявит…

Наконец, завершилось наше учение с мучением. Шло распределение на работу, комиссия заседала в кабинете директора. Мы в трепетном ожидании стояли в коридоре у дверей. Решалась наша судьба. Строго тогда было, хотя и предлагали выбор. И будь ты добр отработать три года, куда тебя зашлют. Было всего пять мест на железную дорогу. Уж, конечно, лучше в любую точку, но все же связь с миром не то, что Оймякон, куда рванула наша Надя Лысенко ходить в пыжиковой шапке. Так вздыхали мы за дверями, и вдруг выходит один интеллигент из комиссии, глянул на меня и говорит: «А вы что здесь стоите?» Я отвечаю: «На распределение». А он выдал: «Ну, вы придете сюда лет через пять». Я сильно испугалась. Но потом, когда вошла в кабинет, он сказал, что принял меня за первокурсницу и добавил: «Я ее беру». Как оказалось, это был начальник медицинской службы Казахской железной дороги. Председатель комиссии объявил, что на Тамару Ивановну есть распоряжение из Минздрава по заявлению ее «мужа» направить ее в Доссор. В роли «мужа» выступил Лева! Ну дал! Сделал-таки мою судьбу. Так я попала на железную дорогу, хотя к Леве все-таки не поехала.
И началась моя Одиссея. С этого времени и места я поняла, что значит, когда говорят, что «покой нам только снится». Станция «Казахстан» была в 50 км от Илека, где я выросла, и в семи часах от Оренбурга. Это была довольно большая станция с больницей. Начмед наша страдала паркинсонизмом, поэтому прием больных не вела, в основном руководила. На меня взвалили все и по профилю, и общий прием, и вызова, и разъезды в прилежащие поселки. Словом, что называется, перла все. Меня потом в шутку стали называть нейро-тейро-херо. Вот какого широкого профиля я была врач. Надо сказать, что, получив диплом, ты еще малек. Но я закусила удила, делала, что умела, училась акушерству у замечательных акушерок и набиралась опыта и по широкому профилю – ни от какой работы не отказывалась. А как же было трудно! Бессонные ночи, то роддом, то аборт с кровотечением, то хирургический больной, то с неотложным состоянием в терапевтической. Так уставала, но что делать – я врач, а врач всегда обязан до самой смерти. Люди нуждались в моей помощи - и я не могла никому отказать. И не хвалюсь, меня уважали. Очень быстро обзавелась друзьями, вышла замуж. Жизнь шла, молодость спасала. Народ был какой-то добрый, да и сама я от этого качества страдала всю жизнь. В семье нас не учили хитрить, врать, обижать людей, делать подлости. Это тоже я пронесла через всю жизнь. А работа преподносила сюрпризы, которые порою рвали душу.

Как-то в выходной день поступил больной с приступами удушья. Был он очень крупный и находился в непонятном состоянии. Вызвали врача из уральской ЖДбольницы, сделали ЭКГ, оказался обширный инфаркт миокарда. Стали лечить. Дни шли, все назначения выполнялись аккуратно, состояние заметно улучшилось. На 16-е сутки прибыла из Сибири его дочь, с которой он не виделся 15 лет. Она привезла сетку апельсинов и почти все скормила папаше. Мы с начмедом в холле заполняли истории болезни, и вдруг дикий вопль мужской! Мы, не сговариваясь, кинулись в палату. Уваров желто-зеленый, рядом с кроватью на полу куча вырванной апельсиновой массы. А он: «Фу, чуть не помер!» и тут же вопль повторился, и все кончилось. Я была настолько потрясена, язык прилипал к небу, стыдно было смотреть людям в глаза, кусок не лез в горло. Ведь он уже выздоравливал, и, возможно, не случись эта встреча, остался бы жив.
 
Где-то я выискала монографию профессора Тетельбаума «Атипические формы течения инфарктов и стенокардий». И узнала, что есть три классические формы: болевая, удушливая, гастралгическая и атипические. Кстати, один из атипических видов не заставил себя ждать. Вызов поступил ночью. Как потом рассказывала одна из дежуривших ночью фельдшеров, у больного болел левый нижний коренной зуб. Она сделала обезболивающий укол и уехала. Повторный вызов поступил через полчаса, больному становилось все хуже. Снова сделала, но уже более сильный препарат, чтобы снять боль. Через 30 минут он умер. На секции обширный инфаркт. Обидное было потом, когда родственники свалили вину на меня, хотя я в этом не участвовала. Потом решили провести по этому случаю конференцию, на которой я изложила все данные об инфарктах и стенокардии.

Летом из совхоза был доставлен мальчик с судорожными приступами, во время которых туловище его напрягалось, вытягивалось в дугу и так застывало на какое-то время, на страдальческом лице ужасная улыбка. Кричал он так, что волосы вставали дыбом. Это был столбняк! Как оказалось, несколько дней назад в речке он поранил ногу, ранка-то была всего в сантиметра полтора. Сразу под наркозом ввели большую дозу противостолбнячной сыворотки (запросили из Уральской СЭС много доз). Но спасти мальчика не удалось. Было ему 12 лет. Разве можно жить после этого спокойно? Да, мы врачи не Боги, рук не подложишь, но как обидно и досадно признавать свое бессилие. Конечно, мальчиком занималась педиатр, но мое существо содрогалось даже при воспоминании этой жуткой картины. Признаюсь, что всю жизнь я очень любила детей, вероятно поэтому у меня их не было – бодливой корове Бог рог не дает… 
Через всю свою трудовую жизнь я пронесла высокое чувство ответственности. В экстремальных случаях у меня наступало состояние высшего пилотажа. Всю свою волю я сжимала в кулак, мысль работала четко, действия были слаженные. В такие моменты для меня существовал только данный объект. Был страх за человеческую жизнь, а своя в эти мгновения не в счет. Когда летала по санзаданиям, а это чаще всего были сложные случаи, не оставляла женщину до тех пор, пока не убеждалась, что она теперь будет жить.

Запомнился обидный случай. Роддом у нас был на всю округу. Палата патологии на восемь коек – всего! Одна беременная из поселка лежала без патологии и рожать ей было еще не срок. Я выписала ее, ушла она недовольная, но мест не было. Где-то недели через две в ночь поступил вызов от акушерки с диагнозом – роды, выворот матки. Дело неотложное. Мы с практиканткой по акушерству тепловозом доехали до разъезда, а от него еще два километра в село.
Ночь. Мы побежали на огонек, оказались в родхате. Каково же было мое удивление, когда я увидела ту самую молодуху, которая лежала у нас. И никакого выворота там не было, и чувствовала она себя хорошо, и новорожденный в порядке. Эх, как хотелось мне вмазать акушерке! Какая мерзость – месть… Я весь день на ногах, и бежали от станции, задыхаясь, а они подшутили таким образом. Так что и такое бывает в нашей работе.

А еще в нашей работе бывала и врачебная жестокость. Больной с параличом ног и хроническим запором молодой парень обратился к нам за помощью и просил направить его в ЖДбольницу подлечиться. Я дала направление и санитарным вагоном в сопровождении медсестры отправила его. К вечеру больной вернулся, а моя бывшая однокурсница Ритка пишет мне: «Промой ему жопу и к нам больше не присылай». Эх, до чего мы доходим? Эта Ритка и на курсе была врединой да так и осталась ею.
Говорят, что жизнь бумеранг, что ты отдаешь, то к тебе и вернется. Как-то ночью привезли из совхоза женщину – аборт с кровотечением. Я удалила плодное яйцо, кровотечение прекратилось. Перелили кровезаменитель. И тут я вижу, что это наша Семенюкова! Да, дела наши грешные по пяткам бьют. Эта мадам где-то в 1946-ом году на колхозном сенокосе была поварихой. Годы были тяжелые, есть было нечего. Мы с мамой пошли копнить. Кормили нас затерухой из общего котла. Нам наливала эта молодуха жижицу, а мужикам – со дна. Еще и посмеивалась: «Работнички мои!» Дошло до того, что у нас появились голодные отеки. Мама стала слабеть, падала. Конечно, какая работа с воды. Мы ушли домой, а утром проснулись – есть нечего. Но говорят, Бог даст день, Бог даст и пищу. Шура уже была взрослая, хорошо шила и где-то к обеду пришла заказчица, работница маслопрома и принесла нам творог и сметану. Так вот, эта Семенюкова сделала вид, что и не знает меня. Я тоже не была расположена к признанию. Но! Это была не последняя встреча. Когда я уже работала в Уральске в гинекологии, ночью привезли из района женщину с внематочной беременностью. Это и была она. А мне пришлось ее оперировать. Утром во время обхода я подошла к ней, а она как заплачет и говорит: «Второй раз ты спасаешь мне жизнь. Мне так стыдно перед тобой». «Что ж, - говорю: лучше поздно, чем никогда».

Но вернемся на станцию «Казахстан», где было еще не одно потрясение. Как-то в роддом поступила повторнородящая с доношенной беременностью, запущенным поперечным положением плода с выпадением ручки. Сняли родовую деятельность, вызвали санавиацию. Прилетела очень опытная врач. Сердцебиение плода ни мы, ни она уже не прослушивали. Пришлось делать плодоразрушающую операцию. И когда после отделения головки она извлекла туловище плода, мы испытали ужас! Оно дергалось в руках, а я уже ничего не помнила. Плодоразрушающая операция на живом плоде запрещена. Это преступление…

На железной дороге бывали опасные моменты. В один такой момент попала под поезд молодая девушка Аня. К нам она поступила с травматической ампутацией ноги в шоковом состоянии. Из врачей я была одна. Доставила ее фельдшер. Жгут наложен и морфий введен. Вызвала санавиацию, но что-то там замешкалось, время шло против нас. Я вызвала еще хирурга из ЖДбольницы Уральска поездом. Как ни странно, но к нам они добрались почти одновременно. После операции хирург шутил: «Ну, доктор, оперативно вы действуете, благо еще из Москвы не вызвали». Через два года у нас появился молодой хирург, слава богу!. Это-то хоть с меня свалилось.   

В какой уже не помню год была сильная пурга. Погода на мой вкус прекрасная, но что произошло в этот раз, потрясло всю страну. Наш друг Лева вел товарняк. На третьем разъезде от нас стрелочница показала на боковой путь, так как знала, что по центральному идет пассажирский встречный поезд. Лева принял сигнал как на прямой. И вот два тепловоза идут лоб в лоб, и не просто идут, а несутся. Лева и его помощница Настя успели спрыгнуть, а в пассажирском – увы! Тепловозы врезались друг в друга и загорелись. Как выяснилось потом, машинист пассажирского поезда Плешаков дал экстренное торможение и вагоны с пассажирами, то есть весь состав, откатились назад. Жертв не было. Когда мы прибыли на место крушения, стояла жуткая картина. Тепловозы один в один, восемь товарных вагонов на боку и друг на друге. Груды конфет, печенья, консервы, радиоприемники  и еще что-то – все в одной куче. Люди начинают растаскивать все это. Это было дико. Но еще хуже – обгоревшие тела машиниста, помощника и двоих из почтового вагона. Лева и Настя уже были арестованы, нам не разрешили к ним подойти. В экстренной помощи никто не нуждался, и мы вернулись на станцию.

Той же зимой в один из дней приехал на лошади мужчина. Он сказал, что его жена вчера родила дочь, но детское место не вышло. Мы поехали. Приезжаем, на земляном полу сидит женщина босая, а между ног у нее болтается пуповина. Пожилая женщина посыпает ее золой. О, людская мудрость! Зола, конечно, обладает бактерицидным действием, но откуда об этом узнала эта женщина? Состояние роженицы вполне удовлетворительное, артериальное давление и пульс в норме. Положила ее на кровать, осмотрела – в матке второй плод. Вскрыла плодный пузырь, извлекла за тазовый конец мальчишку, длинненького, худенького и, самое главное, живого. Сделала ручное отделение последа и ввела окситоцин, матка сократилась. Первым ребенком была девочка. На вторые сутки всех троих привезли в наш роддом, а на восьмые выписали без осложнений.
 
В сентябре 1963 года на шесть месяцев я уехала в Алма-Ату в институт усовершенствования врачей, чтобы пройти специализацию по акушерству. Руководителем была Хадиша Есентуровна Мурзалиева. Она была первая женщина-казашка, получившая титул профессора и руки у нее были «супер». Мне довелось ассистировать ей на операции. Пять фиброматозных узлов величиной с куриное яйцо вылущила играючи и собрала растерзанную матку как новенькую. После операции женщина долго не просыпалась, я осталась около нее до утра. Профессорше это понравилось, даже похвалила меня на пятиминутке. Ей понравилось, как я приняла тазовое предлежание и отвечала на занятиях. Но была она иногда резка и не сдержана. Доцент Сара Евсеевна часто получала от нее «подзатыльники», распекала она ее безбожно. Когда в 1976 году я переехала в Алма-Ату и мне в горздраве предложили пойти в пятый родом к Мурзалиевой заведовать отделением патологии беременных, я руками и ногами замахала. Я бы просто не выдержала этих яростных атак, а Сара Евсеевна делалась пунцово-красной, но не могла ей возразить. Хадиша была ее руководителем по докторской диссертации. А потом Сара стала тоже профессором и преподавала в Целинограде.
Всю мою жизнь в лечебной системе меня преследовал «закон подлости». Как только я заступала на дежурство, начинался аврал. Роженицы поступали валом. Начинался ажиотаж. Иногда за ночь было 20 родов, из которых обязательно оперативные, порой не одни, ручные вхождения в матку, слабость родовых сил и т. п. акушерской или гинекологической патологии. Акушерки ворчали: «Ну, все. Как заступила Тамара Ивановна, так понеслось».

Однажды в один из таких запарных дней шел поток, и мест в послеродовом отделении уже не было. Три родившие женщины лежали пока в родзале на рахмановских кроватях. Кто рожал, тот знает, какие это «удобства» да еще и на несколько часов. Я только что вышла из операционной и писала историю в предродовой. Дверь в родзал открыта. Слышу, одна родильница говорит акушерке: «Валя, да когда же нас переведут в палату, у меня уже в глазах темно». Та раздраженно выдала: «Вы тут лежите, а мы крутимся, как белки в колесе!» И тут раздается крик акушерки: «Тамара Ивановна!» Меня как ветром сдуло, я влетела в родзал – эклампсия! Слава Богу, что удалось купировать и без последствий. А могли быть осложнения. При этой патологии они бывают очень серьезными. Это может быть прикусывание языка, западение его в гортань, а в результате смерть от удушья, переломы нижней челюсти, кровоизлияние в мозг, отслойка сетчатки глаз – слепота, отек легких с острой сердечной недостаточностью и летальным исходом. А еще до родов может произойти преждевременная отслойка плаценты и гибель плода. Чаще причиной эклампсии бывают нелеченные гестозы. Иногда беременные не внемлют увещеваниям врачей женской консультации, не хотят лечить отеки и повышение артериального давления, ссылаясь на якобы вред этого лечения на плод. Как-то в магазине я подслушала разговор двух женщин, одна из которых говорила, что, мол, врачи ей запрещают пить много воды, есть соленое, а она ест и пьет, сколько хочет, не взирая на отеки. Да, работать с людьми очень трудно, иногда приходилось и милицию вызывать.

Вспоминается один случай, когда и я не обошлась без наряда людей в погонах. Так, одно время всех врачей заставляли пройти одно дежурство на «03». Приезжаю на вызов. Женщина в постели рядом с ней девочка лет десяти. Состояние больной тяжелое, вся холодная, бледная, живот – доска, дотронуться не дает. Пульс едва-едва прощупывается, артериальное давление 70 на 40. На ловца и зверь бежит, я же говорила, что я «счастливая». Надо немедленно в стационар и на операционный стол. Но я встретила такой отпор. Подключился муж, который до этого сидел и смотрел телевизор, и я ни в какую не могу их уговорить. Сама женщина не сдается и говорит: «Я просто замерзла, вот положила дочку, чтобы согреться». Медлить было нельзя, я вызвала милицейский наряд. Однако муж закрыл дверь и не впускал нас. Едва его уговорили. Конечно, это была внематочная беременность, ее прооперировали и спасли. Вот и так иногда нарвешься.

А что же с нашей в родзале, почему у нее возник приступ? За всю беременность не было ни отеков, ни давления, да и в родах оно не повышалось. Вероятно, усталость и неудобство спровоцировали приступ. И начался он как обычно – темно в глазах. И сказала она об этом акушерке.

Только вернулась я со специализации, буквально на третий день был выходной. Приехал на тракторе молодой мужчина из совхоза со слезами на глазах. Как выяснилось, у жены произошел выкидыш,и открылось кровотечение. На улице сильная метель, но надо ехать. Кабина трактора открытая, я облачилась в шубу (надо бы в тулуп) и отправилась в путешествие за десять километров. Ехали мы целый день, до темноты и «приехали». «Доктор, мы снова на станции. Что делать?» Я вся окоченевшая. «Что делать? Снова ехать!» К счастью, к этому времени метель стала стихать. Мы быстро добрались. Руки мои от холода не действовали. Я опустила их в горячую воду, потом положила женщину на стол, сделала выскабливание (бабки называли эту процедуру «вышкребывание») и вернулась домой. Упала в постель и уснула. А проснулась от страшного озноба с температурой почти под 40. В этот момент зазвенел телефон, известие сразило меня окончательно. Умерла моя милая мамочка, и в этот день были назначены ее похороны. Я металась по комнатам, но выехать не смогла, в Илек пути не было. Вот так получилось, что самого дорогого мне человека я не хоронила…
Был там же на станции курьез. С проходящего поезда сняли больного с белой горячкой. Поместили его в свободный кабинет, связали руки, ноги, запросили санитарный вагон для отправки в Уральск. Я была на приеме. Вдруг вбегает медсестра и кричит: «Тамара Ивановна, бегите в процедурный кабинет!» Влетаю в кабинет, там наш горячечный с большими портняжными ножницами в руках пытается воткнуть их в себя. Процедурная сестра висит у него на руках, кричит. Я повисла на нем тоже, медсестра сбежала, а он все вырывается. В коридоре было полно мужиков-железнодорожников, я закричала: «Помогите!» Всех как ветром сдуло. Потом руки мои уже не в силах были, больной вырвался и ткнул себя в живот, вылетел сальник, и он лег на кушетку и успокоился.

Там же на станции я совершила, можно сказать, криминал. Мои хорошие знакомые слезно и на коленях уговорили меня избавить их племянницу от беременности. Но срок у нее был уже больше 20 недель. Вскрыла плодный пузырь, простимулировала, а она не хочет. Мало того, началась трясучка: температура 39, схваток нет. Два дня она ползала на четвереньках, и я вместе с ней. Подсудное дело! Да и умереть могла. Но господь пожалел меня или, может, ее, выкидыш произошел. А через месяц вольница наша вышла замуж, а я получила урок. Вот это был ляп так ляп.

Однажды, вернувшись из командировки, я узнала, что в мое отсутствие наш хирург взялся за аборты. На пятиминутке он пропустил мимо ушей, как дежурная медсестра доложила, что у женщины, которая готовилась к аборту, была вечерняя температура 39,5. И через два часа после аборта она умерла от молниеносного сепсиса. Рассказывали, как плакал муж и все спрашивал: «Доктора, все ли вы сделали, чтобы спасти мою жену, ведь у меня осталось шестеро детей?» Ох, врачебные ляпы, от них тоже умирали.

Не могу умолчать об еще одном распространенном в те времена случае. Из Алматы к нам прибыла некая Клара, якобы медсестра. Диплома у нее не было, но начмед приняла ее. Муж ее был капитаном милиции и обещал, что документы скоро перешлют. Кларка работу знала плохо – просто никуда не годилось. Но ее держали. Спустя какое-то время в стационар стали поступать одна за другой с внебольничными выкидышами женщины. Две были в тяжелом состоянии. Вся эта «партия» молчала, но есть неписаный закон: как только женщина начинает умирать, она и маму продаст. Так мы узнали, что наша Клара приложила руку ко всем этим пострадавшим. Вначале она делала им уколы, якобы препятствующие наступлению беременности : белый – на три месяца, красный – на полгода, черный – на год. Но беременность не спрашивала, наступала, и они шли снова к Кларе, а она вводила им в матку раствор. Все это она делала дома, будучи женой капитана. Когда все это раскрылось, мы стали пытать махинаторшу, какие уколы она делала. Она объяснила, что ей их давала в Уральске врач-гинеколог, но что за уколы, она не знает. И меня дернуло вместе с ней поехать в Уральск, чтобы все-таки узнать, что это был за врач. Пока мы ехали, наши доктора связались с дорожной полицией, и на перроне нас уже встречал сам начальник.
Кларку сразу арестовали, а мне пришлось писать объяснительную. В обратный путь со мной поехал следователь, и на ее квартире мы нашли ампулы с витаминами В6, В12 и камполон. А еще все атрибуты, чем делала аборты. Муж нашей «медсестры» метался из угла в угол и хватался за пистолет, на что следователь сказал ему: «Ты пистолетом-то не играй, он стреляет!» Кларка получила срок, а капитан пообещал меня грохнуть, и грохнул бы, да меня в тот момент не было дома. Он стрелял в окно (свет был зажжен, но там было занавешено). Следствием было установлено, что стрелял именно он, за что потом и был разжалован и выселен. Больше мы его не видели.

Все это было, и забыть бы, да грех на мне великий, хотя и наказание каково: три операции перенесла, астма, крестец, ноги с бесконечной болью. Сколько я за свою профессию погубила невинных душ. Эти медаборты. Их я сделала великое множество, не думая, что каждый аборт – это убийство.
Когда я работала уже в медучилище, увидела по телевидению фильм, как ведет себя плод в утробе матери, когда идет аборт. Я чуть было не сошла с ума! Надо видеть, как он убегает от хирургического инструмента, мечется по околоплодным водам. А мы разрушаем его и вытаскиваем по частям ручки, ножки и все остальное. К сожалению, это было частью моей профессии, в которой, поверьте, было и немало хорошего… Хотя не только грехом убиения младенца опасен аборт. А женщина? Что знает она об осложнениях аборта во время и после? Сейчас, говорят, все, мол, обо всем можно прочесть в интернете. Всех осложнений перечислять тоже не буду. Но о гормональных стрессах, думаю, что не каждая женщина, идущая на аборт, знает,  а тем более думает, как не думает о том, что убивает свое дитя. Оно же уже живое. В организме после прерванной беременности наступает гормональный хаос. Организм был настроен на беременность. И никто не знает, когда и каким путем этот хаос остановится и на что он повлияет. А он влияет. Обязательно! Знайте это, женщины! Да, живем мы, не думая, что сами вредим себе. Увлекаемся спортом, танцуем в балете, прыгаем с парашютом, купаемся в ледяных прорубях, делаем массу абортов, иногда - один за другим. Я встречала и таких, которые как бы хвастались: «Фу, я сделала 15 абортов, и ничего!» Вот именно! Это «ничего» потом заставляет заглядывать в одно место, но уже бывает поздно. Те, у которых «ничего», женщины лентяйки, они не хотят предохраняться, предаются сладострастию без оглядки. «Ну, подумаешь, сделаю аборт». А это, девочки, распущенностью называется. Потом всякие акушерские и гинекологические осложнения бывают. А врачи расхлебываются, а порой еще и ставят в вину врачам. Господи, какая же у нас сложная профессиональная жизнь! Сами женщины иногда на нас наезжают, их родственники предъявляют претензии и даже иногда идут в суд. Мы всю свою жизнь кладем как на алтарь. Как можно дать ей живого ребенка, если она поступила в роддом уже с мертвым плодом, как было однажды, когда я работала в Ташкенте. В основном, в нашем роддоме рожали резусотрицательные, которые наблюдались у нас в патологии. Но были ургентные дни, когда рожениц доставляла скорая. Как-то в мое дежурство поступила беременная с почти доношенной беременностью, преждевременной отслойкой плаценты и мертвым плодом. Кесарево прошло без осложнений, плод действительно был мертвый. Надо сказать, что в Узбекистане любят много детей. И не дай Бог, чтобы в родах плод был потерян. Когда выписывали эту женщину, она мне сказала: «А ребенка вы мне не дали…» Хотя врачи ей разъяснили, что ребенок погиб еще до поступления в роддом. Она хоть и была сама медработником, еще раз повторила: «А ребенка вы мне все-таки не дали». Вот такая обида и пощечина врачу.
В конце апреля 1964 года мужа перевели в Уральск. Я пошла работать в роддом. Он был единственный в городе, расположен в двухэтажном приспособленном здании. Во время войны это был госпиталь. На первом этаже был родблок и фильтр, на втором – послеродовое и детское отделение. Никаких подъемников, ни тем более лифтов не было. Родильниц из родблока на второй этаж поднимали на руках. Не дай Бог, поставить ее на ноги и отправить своим ходом. Мы знали, что может возникнуть воздушная эмболия и наступить внезапная смерть. Сейчас врачи этого не боятся, даже при наличии лифтов топают родильницы своим ходом. А какой был тогда санитарный режим! Мы считали, что роддом – это святая святых. Сейчас и это стало не обязательным, особенно с партнерскими родами, где в родзале во время родов присутствуют все, кому только не лень.

Так вот с самого начала меня определили в родблок. Заведовал этим отделением знаменитый на весь Уральск Федор Миронович Пупыкин. Он меня очень многому тогда научил. Если я где-то была не решительна, он говорил: «Делай, не бойся. Я же рядом, помогу!» Я ему очень благодарна. Потом меня перевели в гинекологию на два месяца, и понеслась моя летная жизнь.

Это был какой-то кошмар. Самолетик маленький «Як-12». Четырехместный, два человека впереди и столько же сзади. Переносила я полеты очень плохо. Только поднимешься над городом, начинается «болтанка». Пока летим, меня всю выполощет, на ногах едва держалась. Особенно это было, когда летали на дальние расстояния в 500 км. А наш главный и слушать не хотел, чтобы меня освободить. Так два года систематически летала, пока не случилось. Стояла штормовая погода, а лететь надо было далеко. Я до такой степени вымоталась, что теряла сознание и падала на пол. После пилот рассказывал: «Оглянусь, врача нет (а я всегда садилась сзади)». Он одной рукой схватит меня за шиворот, посадит в кресло, а я потом опять падаю. А когда прилетели на место, он выволок меня из кабины, положил на землю и сказал встречающим: « Вот не знаю, кому больше помощь требуется – больной или врачу». А в Уральске он заявил моему начальству: «Больше на борт не брать, иначе она умрет в самолете!» Вот тогда-то наш «Отелло» и снял с меня санавиацию. Но потом все-таки иногда в экстремальных ситуациях просил меня лететь. Не особо жалел нас главный акушер-гинеколог. Говорил: «Вы у меня негры, негры…» Не жалел и не щадил и даже был иногда жесток и часто ради галочки в отчете. Так было, когда я уже работала в областной гинекологии.

Как-то была метель, минус 35 градусов, но по плану должен быть выезд в район. И он отправил меня самолетом. Пилоты закрылись в кабине, там тепло, а я в салоне вся окоченела. Когда прилетели, пилоты оставили меня на снегу и скрылись в небе, у них заканчивалось летное время. Естественно, меня никто не встречал, я ползком добралась до сторожки. Два дня я провалялась у бывшей моей пациентки с температурой 39, а потом еще больше месяца пролежала в отделении терапии с пневмонией.

Кроме обычного рабочего дня были и ночные дежурства и по выходным, и по праздникам. Ночные начинались с 15.00 дня и до 8.00 утра , а после снова рабочий день. Ни о какой охране труда не было и речи. 30 часов подряд, кто так работает? Было нас очень мало. На каждого мобильного приходилось 10 дежурств в месяц. Приходишь домой после этих 30 рабочих часов, уснуть не можешь от переутомления. Словом, опять веселая жизнь была. И дежурный на все отделение был один. И справлялись и не ныли, что мало платят. А сейчас дежурят по четыре человека. Еще и обижаются, что мало платят.

Да сколько же вам надо, уважаемые коллеги, тем более что вы еще оказываете платные услуги? У нас такого и в помине не было. А кесарево? Вам расширили показания к этой операции. Но нельзя же 96 кесарево за один месяц. Что вы делаете с природой, Мичурины вы наши? Кроме того, известны случаи заживления послеоперационной раны вторичным натяжением. И, кроме того, полостная операция – это вхождение в брюхо. Ведь не делаете вы это экстроперитонеально. Этим методом владеют далеко не все, только мастера высшего класса, словом те, кого Бог целовал в маковку. Такого я встречала всего один раз. Это ученик Л. Персианинова Владимир Трофимович, который работал в резусном роддоме Ташкента.

 Л. С. Персианинов – один из крупнейших советских акушер-гинекологов, академик АМН СССР, заслуженный деятель науки, лауреат Государственной премии СССР, профессор, директор Всесоюзного научно-исследовательского института акушерства и гинекологии министерства здравоохранения СССР и заведующий кафедрой акушерства и гинекологии Московского медицинского института имени И. М. Сеченова.

Что ж, это все мои рассуждения и недоумения. Ничего изменить невозможно, времена не те, идеология людская и основополагающие принципы теперь в другой цене. И как жаль, что это не обошло и сегодняшнюю медицину.
Когда  я летала по санзаданиям, не раз попадала в опасную ситуацию. Как-то осенью был вызов в поселок на озеро Шалкар. В Уральске уже выпал снег, самолеты были поставлены на лыжи. Но на Шалкаре снега не было, там были кочки. Само озеро уже покрылось льдом. Что делать? Пилот сказал, что посадить самолет не может. А вызов был на послеродовое кровотечение. «Будем садиться на озеро, но лед еще некрепкий», - огорошил меня пилот. Не помню, был ли у меня страх, но сели мы ближе к берегу. Я побежала в родхату. У родильницы никакого кровотечения не было, всего-навсего наложила три шва на трещину промежности, что обязана была сделать акушерка. Вот так, а мы рисковали.

А однажды, возвращаясь с санзадания, мы попали в грозовую тучу. Вот тут уж я трухнула. Никогда не забуду, как при ударе грома, словно дробь била во все части самолета. Мне казалось, что он треснет и развалится. Взглянула на пилота, а он смеется и говорит: «Ну у вас, доктор, и вид!»

Не могу умолчать еще об одном ужасном случае, едва не ставшем трагическим. Ночное дежурство в роддоме прошло, можно сказать, необычно, всего-то трое родов за ночь. Последние - с тазовым предлежанием завершились благополучно. Я сама принимала, состояние родильницы вполне удовлетворительное. Молодая и красивая первородка. Мы иногда доверяли акушеркам послеродовой осмотр родовых путей. Акушерка была опытная. Пока я записывала роды в историю, она осмотрела в зеркалах и сказала мне, что разрывов нет. Вот какие мы бываем иногда размазни: ягодичное следовало осмотреть лично. Но что случилось, то случилось. Я ушла в ординаторскую и рухнула там на диван и провалилась в сон, чего со мной никогда не было. Проспала я не больше часа. И вдруг как кто меня подкинул. Я метнулась в родзал. Родильница бледная, пульс редкий, давление низкое, холодная, на вопросы отвечает с трудом. Боже – шок! Спрашиваю акушерку: «Какая кровопотеря?» «350 мл», - она отвечает, что и того хуже. Значит, разрыв матки, но матка плотная с четкими контурами. Быстро вошли в вены, ввели кровезаменители и кровь. Я осмотрела снова родовые пути. Шейка цела, во влагалище боковые стенки порваны от сводов до входа в четырех местах. Словом, ушивала я эти разрывы больше часа. Женщину спасли. Она уже была вполне адекватна, я предупредила ее, что рожать через естественные родовые пути она уже больше не сможет. Акушерка уже улетучилась, так как кончилось ее дежурство, и она спокойно ушла домой.

Я схватилась за журнал сбора ретроплацентарной крови. (За эту кровь они получали в месяц почти еще по окладу). За ночь акушерка сдала 2,5 литра. От первой и второй родильницы она сдает по 350 мл, а от третьей – 400. Женщина погибает, потеряла уже полтора литра лишнего, а она спокойно цедит. Когда я все это рассказала старшей акушерке, она меня отбрила: «Тамара Ивановна, а вы где были?» На пятиминутке я доложила все, как было. Акушерку перевели в женскую консультацию, а мне ничего не было. Хотя и мне тоже было положено дать по мозгам.

Но были и приятные моменты. Как-то я принимала тазовые роды у молодой женщины. Ребенок родился без осложнений, с родильницей тоже все было хорошо. На второй день вызывает меня молодой мужчина и вручает мне огромный букет пионов, кажется, штук 40. Он объяснил, что их первенец тоже родился в тазовых родах и был мертворожденный, хотя принимал опытный врач. Очень дорогой подарок сделала мне цыганка. Она рожала у меня, цыганенок родился с истиным узлом на пуповине. Заорал он сразу. Ребенок был очень желанный в цыганской семье, так как до этого рождались одни девочки. На тот момент их было четверо. Так вот, встретила она меня как-то на улице и вручила три ландыша. Как же мне было приятно! А другая цыганка при выписке подарила пробный флакон духов и туалетное мыло. Правда мило?

В январе 1966 года на территории областной больницы открывалось новое здание гинекологии. Мне предложили перевод с предоставлением в 50 метрах жилья в отдельном доме с центральным отоплением и водопроводом. Конечно, я не могла отказаться от такого блага. Несколько дней мы отмывали здание. 24 января справили мой день рождения, а 25 открыли отделение. И началась моя идиллия. Говорят, работа дураков любит. Как только хирурги узнали, что рядом гинеколог, им стала нужна моя консультация чуть ли не для каждой больной с острым животом. Дежурантов в нашем отделении не было, было всего три врача. Я снова забыла, что такое спать. Могли вызвать и в два, и в три часа ночи. А иногда в спорных случаях приходилось вместе с хирургом вставать за операционный стол. В своем отделении приходилось просиживать ночами, в смысле оперировать. Наркоз давали сами – масочный, то есть два врача оперируют, третий дает наркоз (половину эфира больному, половину себе). Плановых операционных дней в неделю было три и операций на каждый из таких дней – одна-три. И бывало, что к концу последней кричат: «Доктора, не размывайтесь, поступила женщина с внематочной». Домой приходила, валилась с ног. Первый год заведовал нашим отделением один дедок, по меркам старожилов он был профессором. Сам он оперировать уже не мог и нам не давал, вероятно, не доверял, мы же были все молодые. Бывало, готовим больную к операции, а он возьмет и выпишет ее. Первую ампутацию матки мы сделали, когда он был на больничном листе. Затем стали проводить периодически по три-четыре операции. И так за год всего 14 операций и почти все экстренные. Не давал нам работать. Наконец лопнуло наше терпение, да и уж смеяться стали коллеги-хирурги. Мы написали докладную главврачу с протестом. Когда дедок вернулся от него, первым делом он вызвал меня в свой кабинет, сдал мне дела и больше в нашем отделении не появлялся, хотя и назначили его главным консультантом. А меня «приговорили» заведовать отделением.

Вскоре нам дали еще двоих врачей, работать стало легче. Но уж как мне была не по нутру эта должность управлять коллективом. Я никогда не стремилась к чинам, но меня не спросили. Коллектив сборный, дисциплина оставляла желать лучшего. То не вышла медсестра на смену, то пропали простыни, а хуже того оказалось, что одна из медсестер сбывала наркотики за счет операционных больных. Делала им новокаин, больные жаловались, что эти уколы им не помогают. Я распорядилась ампулы от наркотиков приносить на пятиминутки. Но она и здесь вышла из положения. Выходила в ночную смену, делала уколы наркоманам, а ампулы клала мне на стол. И зачем это мне все надо? Я просила главврача освободить меня от этой должности не раз. И наконец, к нам пришел наш Шеф.

И понеслось! В городской гинекологии уже полостные операции почти не делали. Вся и областная, и городская патология была наша. У нас сложилась классная бригада, работали мы слаженно и четко, оперировали много. Я жила рядом и мне доставалось больше всех. Шеф говорил: «Что ты сердишься? Кого люблю – того браню». Но о любви и мысли не было, но уважал он меня и как-то выделял из всех. А как иначе, ведь я была безотказная и пропадала в отделении сутками. Или бывало, скажет: «Завтра у меня в облздраве совещание в 10 утра, начнем операцию в семь. Ты чтобы к этому времени была уже готова, а больная на столе». В основном ладили мы и в коллективе, никаких склок и скандалов. Нам всем нравилась наша работа, никто не роптал. Из районов поступали с анаэробным сепсисом после криминального аборта, так замещение крови мы делали за полтора часа. Гемодиализа у нас еще не было. И спасали. В то время была уже пятидневка, и у нас была одна рабочая суббота. Моя подруженька заступила на дежурство с восьми до 14.00. Тогда в отделении лежала беременная с угрожающим привычным выкидышем. Палатный врач не определила своевременно у нее группу крови и резуспринадлежность. Так вот эта больная возьми и закрови, начался выкидыш. Врач сделала выскабливание. Как видно, кровопотеря была приличной. Она поручила медсестре определить группу крови и резус. Сама не проверила и записала на лицевой стороне истории болезни IIIВ положительная, удостоверив своей подписью, и вызвала меня, сдав на мои руки больную. Дежурным была не я, но что делать, начала переливание крови. Провела все подобающие пробы, все было совместимо. Но на индивидуальную пробу больная дала реакцию. Эту кровь прекратили, со всеми последующими донорами, пробы так же были отрицательными, в том числе и на индивидуальную совместимость. К несчастью периодически кровотечение повторялось, как повторялось и кровозамещение. Я даже своей свежей крови отдала 400 граммов. В четыре часа утра повторно вывели мочу – в моче была кровь. Тут уж я вызвала шефа, потом пригласили специалистов со станции переливания и повторно определили резус – он был отрицательным. Проверили все совместимости от всех доноров, что я перелила, кровь была совместима. Шеф сказал: «Вот Тамара, надо бы тебе благодарность за твою кровь, благородный поступок врача, а получишь выговор!» Так и случилось. Только за что, я не поняла. Больную самолетом я отвезла в Саратов на гемодиализ, слава Богу, спасли. А подружка моя отделалась легким испугом, а мне дали строгача. Вот так часто я страдала из-за своей доброты, а, может быть, из-за врожденного чувства ответственности.

В медицине есть закон парных случаев. И мне не раз приходилось в этом убеждаться. Помнится, была суббота 24 января. Все врачи облбольницы были на банкете по случаю отъезда в Питер старейшего лорврача Марии Михайловны. На столах шампанское, коньяк, сухое вино, из настоящего мяса колбасы, красная рыба, черная икра. Мы веселились, пели, танцевали вальсы и танго. Мы, танцуя с шефом, пели: «Татьяна, помнишь годы былые» и не подозревали, что нас ждет в понедельник.

А поджидал нас сложнейший случай. Врач в свою рабочую субботу допустила ляп. Она грамотная и умная повторила «жест» районного врача, который взял женщину на аборт, и только захватил шейку пулевками, как хлынула кровь. Он затампонировал влагалище и отправил ее своим ходом в Уральск. В отделении врач взяла ее на осмотр, извлекла тампон – хлынула кровь. Быстро снова затампонировала все и со спокойной душой ушла домой, не поставив в известность заведующего отделением.

В понедельник я взяла больную на осмотр и только извлекла тампон, как рекой хлынула кровь. Примчался заведующий, мы уже готовили кровь. Была шеечная беременность 11-12-недельного срока. Снова тампонада, быстро развернули операционную. Но наркоз женщину не брал. Анестезиолог нервничает, мы – того больше. Операция с этой патологией самая сложная из всех гинекологических. Если бы не было на месте шефа, мы бы не справились. Очень долго и очень трудно, но все же вышли из брюха. Я помыла руки и обратила внимание на пустую тару бутылок, что ей перелили. Подсчитала, мы ей вбухали 11 литров кровезаменителя и крови! Оба мы были в шоке. Быстро ввели мочегонные и сердечные. Слава Богу, отек легких не успел начаться. У меня врожденная интуиция, и шеф всегда спрашивал: «Ну, как там у тебя?» Я отвечала: «Будет жить». И ушла от нас эта Клава на своих ногах и даже потом прислала нам поздравительную открытку с благодарностью «За вторую жизнь, которую Вы мне подарили!». Эта открытка у меня сохранилась до сих пор.

Но буквально на той же неделе врач-гинеколог из совхоза сама привезла еще одну «шеечную». Там обошлось легче, хотя тоже попыхтели. Все эти воспоминания давят мне на мозг. Каждый раз у меня горит лицо, и сердце начинает бултыхаться, потом появляется бессонница, которая меня мучит. Ну, уж взялась-таки за перо, значит, надо довести все до конца и выполнить, наконец, свое обещание, данное студентам. Успеть бы. Жизнь была такая супернапряженная. И все же, рискуя попасть в психушку, я продолжаю…

Санавиация и здесь меня достала. Вызов был дальний в ЦРБ с очень грозным диагнозом, и поступил он где-то ближе к вечеру. Пилоты оставили меня и улетели. В этот раз меня встретили. В больнице было два хирурга первой категории, гинеколог, терапевты и еще какие-то специалисты. Осмотрела женщину, и холод скользнул мне за шиворот. Даже хуже. Была двойня в 32 недели, нефропатия II-III степени. Полная преждевременная отслойка плаценты, внутриутробная гибель плодов, кувелеровская матка. Что такое кувелеровская матка? При преждевременной отслойке нормально расположенной плаценты наружное кровотечение, как правило, незначительное. Но оно есть, и кровь пропитывает ткани матки и матка, говоря, простым языком, погибает и становится только вредной для организма. Женщине 24 года, беременность первая. Сами они с мужем из Таджикистана, после института направлены в этот район – биологи.
Ну что же, ситуация хуже некуда. Оперировать немедленно, матку удалять. Когда я сказала об этом, ответ бедной женщины меня удивил. «Доктор, поступайте, как положено. Я не очень хотела детей, я их не люблю, матка мне не нужна». А сама я подумала, ведь всего этого могло и не быть. Нефропатию, то бишь гестоз не лечили в женской консультации. Боли начались утром, и поступила она в больницу сразу. Если бы вскрыли плодный пузырь, отслойка могла прекратиться, и тогда хирурги могли бы прооперировать ее своевременно, сохранив матку. Но было уже поздно. Готовимся к операции. Когда я вылетала, мне не дали кровь, сказали, что в больнице есть донорский пункт и доноры уже ждут. Но до меня никто не удосужился сделать забор крови. Надеялись, что я увезу женщину в центр. Но она была нетранспортабельная, хотя и делать такую операцию в условиях отдаленного района, тоже великий риск.

Забор крови начали при мне. Жду, прошло 20 минут, но крови нет. Иду на донорский пункт, вся на нервах, время действует против нас. Вижу, сидит врач, делает забор крови – кровь всего граммов 30. В чем дело? Оказывается, с руки донора сняли жгут. Я еще больше заволновалась. «Боже, с кем мне предстоит работать?» Быстро наложили жгут, кровь пошла струйно. Я пошла мыться в операционную. Ассистентом взяла хирурга. Наркоз давала терапевт. Освободила матку от плодов и последа, ампутировала ее, терапевт объявила: «Остановка сердца». Да! Этого только не хватало! Остановили операцию. Наконец, сердце запустили. Ушиваю культю шейки. Надо сказать, что шейки осталось сантиметра два. Накладываю узловые швы. Хирург первой категории вяжет их в одном сантиметре от культи. Пришлось и это делать самой, обучать было некогда. После операции женщина, хвала Богу, осталась жива. Я велела укутать ее и продолжать вливания. Сама я тоже жутко замерзла, отопления в больнице еще не было. Мне дали теплую меховую куртку, поставили два камина, но меня все трясло и трясло.
Наступило утро. Доложили, что за мной прилетел самолет. А я боюсь оставлять такую больную. Подошла к ней, и она меня снова удивила: «Доктор, большое спасибо, что спасли меня, и не переживайте, я не умру». А через две недели на семинар прибыл тот самый гинеколог, которому надо было намыть шею. Он рассказал, что послеоперационный период прошел хорошо, и супружеская пара уехала домой в свою республику. Я все эти две недели была в трясучке и сказала шефу, что больше ни за что не полечу, хоть убей. Но вновь полетела…
Вызов был зимой на дальнюю железнодорожную станцию на предлежание плаценты с кровотечением. Обычно плацента располагается либо на боковой стенке матки, либо в области дна. Так чаще всего бывает. Но иногда из-за перенесенных воспалительных процессов плодное яйцо прикрепляется ближе к внутреннему маточному зеву, матка растет, увеличивается в объеме, плацента начинает отслаиваться. Рвутся сосуды, и кровь выделяется наружу. Это, конечно, примитивно короткое разъяснение. Иногда при этой патологии кровопотеря бывает большая и даже смертельная, кровь течет рекой и остановить ее невозможно.
По телефону районный гинеколог сказал, что плодный пузырь ему удалось вскрыть, и влагалище он затампонировал. Это несколько успокаивало. Оперировать он мог, но это было ему запрещено. Прилетаем мы в райцентр, доктор нас встречает и настаивает на отправлении беременной в Уральск. Но я должна осмотреть ее и потом решить. Когда я шла по коридору, меня задержали и попросили войти в одну из палат, где рассказали, что одну из родильниц на восьмые сутки выписали домой, но у нее кровотечение, она уже сменила восемь пеленок. И врача зовут, а он отказывается, ссылаясь на занятость с тяжелой больной. Делать нечего, взяла эту женщину, стала выскабливать и переливать одновременно кровь. И наскоблила! Почти половину последа. Словом, спасла, но на нее израсходовала две ампулы крови, из тех, что привезла с собой. Ну старый козел! Чуть не погибла та, что с последом и здесь тоже был нонсенс. Оказалось, что плодный пузырь вовсе он и не вскрывал, и тампонировать влагалище было противопоказано. На счастье женщины, кровотечения не было. Оперировали мы ее на месте. Тоже осталась жива – шесть родов, 15 абортов. Что вы хотели, там уже не матка, а кисет без махорки. Вот и не нашло плодное яйцо место, куда ему приткнуться.

Обратно добираться до города пришлось поездом. Я ожидала на станции, потихоньку дремала. И вдруг вбежал молодой мужчина, упал мне в ноги: «Спасибо, доктор, вы спасли мою жену, у нас двое детей». Он целовал мне руки и плакал.
Я иногда думаю, как я не сошла с ума от всех потрясений. В этот райцентр мне пришлось приехать еще раз в качестве эксперта на суде. Здесь я хочу упредить молодых врачей, как могут нас наши молящие посадить на скамью подсудимых. Так и случилось. Юная баловница оказалась беременной в 16 лет. И когда родители узнали, срок уже был свыше того, и ни в одной больнице никто не взялся. Упали в ноги к известному нам с вами врачу из райбольницы. И он сделал. Девочку забрали сразу домой, но в ночь повысилась температура, утром привезли в больницу, тот же врач сделал назначения, сам уехал в Уральск на конференцию на два дня. А ночью девочка умерла. И как родители кричали на суде, чтобы ему дали большой срок. И дали – три года. Я же не могла что-то выставить в его защиту: он не оформил историю аборта и историю болезни, то есть вообще не заводил документацию. А ведь не исключено, что было какое-то криминальное вмешательство, прежде чем они привели ее на аборт. По всей видимости, инфекция уже гнездилась, а аборт подтолкнул. Вот вам сепсис и летальный исход. Наша мама заклинала нас: «Он плачет просит, а ты плачь не давай!» Никогда не ведитесь на эти плачи, молодые доктора!

В областной больнице были ежемесячные выезды бригад врачей для оказания помощи сельскому населению. В один из таких выездов мы застряли в совхозе. Осень, дождь, слякоть. Наш уазик съехал на бок в лощине, мы едва выбрались. Уже вечерело, подъехали к медпункту, там замок. Узнали, где живет акушерка, муж ее сказал: «Марфуга уехала в район» и захлопнул дверь. В сельсовете тоже никого. К кому не постучимся, сразу гасят свет и молчок. Сидим, замерзли, обречены провести ночь в машине. Нас было четыре врача, лаборант и шофер. Потеряли всякую надежду. Через какое-то время идет в нашем направлении мужчина в шляпе. УАЗик наш был с красным крестом. На чисто русском языке он спросил, нет ли среди нас детского врача и объяснил, что сноха десять дней назад родила и малыш болен.

Коль это новорожденный, значит, есть и родильница. Я пошла тоже. У ребенка пупочная ранка заклеена широким пластырем. Сняли пластырь, а под ним гной. Ребенок тяжеленький, весь горит – пупочный сепсис. Короче ситуация не утешительная. Я решила осмотреть родильницу. И пришла еще в больший ужас. Она была такая бледная и едва пищала. Старуха сказала, что она как родила, так и не встает. Лаборант наша определила гемоглобин. Я опять пришла в ужас – он был всего 18. И как она еще была жива? Стала допытываться, в чем дело, как протекали роды. Бабушка рассказала, что роды принимала акушерка, ребенок родился, и началось кровотечение. Акушерка испугалась и убежала. «Мы залез рукам матка, взял детское мест и вытащил. Кровам перестал».  Утром самолет доставил кровь, перелили. Родильницу оставлять нельзя, забрала с собой. Довезли самолетом живую. Новорожденный умер уже в роддоме, а молодая женщина осталась калекой. Она потеряла слух (не самое страшное), прекратились навсегда месячные, выпали волосы и брови, развилось слабоумие. Это был результат массивной кровопотери. Акушерка, принимавшая роды, была с большим стажем – 22 года. Ее не наказали. Мой шеф сказал: «А поедешь туда работать?» Вот так берегли кадры.

Новый год – самый милый, нарядный, веселый праздник. И в тот год, наконец, мне не выпало дежурство. Ну, думаю, оторвусь за все. Отдыхали мы тогда два дня 1-го и 2-го января. Так я расслабилась, а второго звонит мне мой шеф и говорит: «В Федоровке тяжелая родильница с эклампсией. Врача найти не могут. Поезжай!» Вот и повеселилась. Поселок этот в 45 километрах от города.

Приехала. Действительно, женщина в тяжелом состоянии. Надежды, увы, никакой, приступов тоже уже нет. Отек легких, сердечная недостаточность. Приступы эклампсии начались в дородовом периоде. Акушерка три раза посылала за врачом (а там была врач акушер-гинеколог), но ее не было, уехала встречать Новый год в какой-то другой поселок. Роды акушерка провела сама, а приступы продолжались и после родов, потом женщина впала в кому. Я сделала назначения, начали лечение. Появилась докторша. Надо сказать, не называя имени, это была довольно опытный врач. С рук на руки я передала ей больную и уехала. Конечно, родильница не выжила. А врач продолжала работать без всякого наказания – за безответственность.

И еще хочу сказать о самоконтроле врача. Иногда его отсутствие доходит до абсурда. Когда я работала уже со студентами, пришла на практику в горгинекологию. В смотровой на кушетке лежала «бронзовая» женщина, то есть с анаэробным сепсисом и черной мочой. Понятно, состояние - хуже не бывает. Все это после криминального аборта. Врач, дежурившая ночь, здесь же готовила документацию на пятиминутку периодически «налетала» на женщину с гневными заявлениями: «Убить тебя мало!» Баба на волоске от смерти, а она ей еще и угрожает. Как можно быть такой жестокой, хотя жестокость была в характере этой врачихи. Она и больным грубила, и коллегам. Мне так и хотелось ей сказать: «Вы же доктор, как вы можете?» Я не сдержалась и сказала, и в ответ получила!
В своем отделении оперировали мы много. Надо сказать, осложнений послеоперационных не было. Хирурги над нами подначивали: «Ну, подумаешь, одна матка, два придатка». Но сами за нашу патологию не брались. Ведь мы работаем в малом тазу, в глубине, там очень неудобно манипулировать. В связи с этим запомнился один случай из райцентра. Ночью меня вызвали в отделение. Актриса из Риги гостила у родственников, и произошел приступ. Хирург разрезал на аппендикс, но из брюха хлынула кровь. Он закрыл рану повязкой и в сопровождении медсестры отправил женщину за 140 км к нам. Короче «подрастряслась» она. Удалили ей беременную маточную трубу. Мороз по коже. Вот что иногда вытворяют наши сельские эскулапы!

А с нашими хирургами мы дружили. Вместе обедали, отмечали даты. Очень любили хирурги мои соленые помидоры, которые и впрямь были классные. Солила я их в кадках, да с листьями смородины и вишни, да еще с сухой горчицей, ложечку на ведро. Дача у нас была 11 соток, урожаи снимали богатейшие. Во дворе был сарай с погребом. Так что – мама не горюй. Помидоры были очень вкусные, да и хирурги были классные, хотя без всяких там инноваций. Но почти никого уже нет - «одни уж там, а те – далече». Как поет Градский: «Как молоды мы были, как верили в себя». И лихо верили! Бывало, залезу в брюхо – ситуация! Начинаю вслух приговаривать: «Ой, не вылезу!» Операционная сестра начинает ворчать на меня. Но глаза страшат, а руки делают. Вылезу-таки! Конечно, и в те времена больные желали лучшего специалиста, а уже особенно элита. Лучшим был, конечно, шеф.
В пятницу он прооперировал дочь одного прокурора. Операция была самая рядовая – удаление малюсенькой кисты яичника с куриное яйцо. В субботу ко мне домой прибежала дежурная медсестра. Вся трясется. Я похолодела, когда она сказала, что по ошибке вместо назначенного прозерина вкатила этой больной настойку строфанта. Флакончики одинаковые, а на надпись не обратила внимание. Когда уже ввела, увидела. Эта настойка – очень сильное сердечное. Ее дают каплями. А тут в шприце да внутримышечно. Больная бледная, пульс редкий. Караул! Благо завтерапевтическим отделением жила рядом с нами. Сообща спасли девушку, а могло быть и хуже.

Когда я росла, нас в семье не учили хитрить, врать, язвить, делать гадости. Семья была простая, а папа был человеком мудрым и достаточно грамотным. Он даже стихи писал и отсылал их куда-то. Играл на гармони, гитаре, мандолине и балалайке и хорошо пел. Ко всем он относился ровно. Я не помню, чтобы он повышал голос или обронил непотребное слово, чтобы назвал маму дурой. Если уж что, так он говорил: «Эх ты, Луша затонская!» Была у нас в Илеке такая вроде бы не дурочка, а вроде бы и дурочка. Меня папа очень любил, я была первая внучка. Учил меня петь и плясать. Когда приходили гости, он ставил меня на табуретку, сам играл на гармошке, а я пела:
«Гудела степь донская от ветра и огня,
Казачка молодая садилась на коня.
Садилась, говорила:
«Прощай, отец и мать!»
Я еду за свободу, за землю воевать».

Господи, как давно это было! Как все было просто и понятно, пока был жив папа. А мама – простая оренбургская казачка. Главным ее смыслом и делом была семья. Петь она не умела. У нее было совершенно чудовищное отсутствие слуха. А петь хотелось. И если в компании она пыталась вставить свое «ля», папа говорил: «Любаша!» И она смеялась и умолкала. Интересно, что дочь Шуры обладала такими же способностями. А все остальные члены нашего семейства пели хорошо и даже замечательно. И играли на многих музыкальных инструментах. У меня тоже был замечательный голос. Шура говорила, когда уже лежала больная: «Томка, спой, Соловушка, ты наш!» А в школе Генка Климов говорил: «Если ты не пойдешь в консерваторию, я с тобой разговаривать не буду». А мы с Раечкой идем, бывало, ночью с репетиции, да как запоем: «Над широкой рекой опустился сиреневый вечер». Да в ночном Илеке, да при луне и цветущих садах! Знакомые говорили: «Тетя Люба, да какой же голос у вашей Тамары!» У меня было самое что ни наесть высокое лирическое сопрано, а у Раечки – меццо. И вот живу, никакого голоса, все съела астма и «стрекоза уж не поет». Да и стала я в основном Тамарой Ивановной. Мой двоюродный брат из Самары моложе меня и то зовет по имени отчеству. А остальные подружки зовут, кто Тома, кто Тамара. Шура звала меня Тамарисой или в шутку – Глумиха сисястая, а золовка, которая была замужем за грузином, звала меня Томрико, а Риммочка – Томуся.
«И это пройдет» - написано на кольце царя Соломона. Пройдет, да оставляет незаживающие раны. Муж мой знал тепловоз лучше всех, и потому его назначили машинистом-инструктором. Дома появлялся редко и обычно в глубоком бодуне. Стал неряшлив и, словом, невыносим. Сутками спал, потом снова надолго исчезал. За 10 лет мы не обзавелись детьми. Он не настаивал, ему лишь бы поспать. А мне было недосуг. Но ребенка хотелось…

В августе 1966 года к нашей соседке приехала сестра из района на совещание и вечером рассказала, что в зал, где шло совещание, вбежала женщина с двумя большими свертками. Кинула она их на стол президиума со словами: «Вот, возьмите и воспитывайте!» и скрылась. В кулях оказались дети – мальчик и девочка, а также документы, свидетельства о рождении и юридический отказ от детей. Малышей  отправили в Дом ребенка. В общем. Я понеслась! Мне так хотелось девочку, а она была беленькая, как я, глазки голубые и полные слез! Но упало мое сердце, в свои год и два месяца девочка весила всего 6,5 килограммов. У детей были огромные животы и тоненькие ручки. Дети были так слабы, что не могли даже сидеть. Девочку я забрала сразу, меня хорошо знали в городе, и дали без всяких документов. Дома ее искупала, вся она была больная, попа красная, распухшая. А сама все время всхлипывала. Тут я вспомнила случай, когда по дежурству в городе мне передали умирающего новорожденного. Я всегда думаю, а что думают о нас эти дети? Ребенок рождается с мозгом в 350 граммов, то есть это одна десятая его веса. Я верю – у них уже есть мысли, и они уже оценивают нас, как и все окружающее. Только говорить не могут. Так вот смотрю на этого умирающего, а он стонет, и такими глазами смотрит на меня! Не дай Боже, век этого не забуду! Так и эта девочка, видимо, все понимала. И что мать их бросила, и что росли они в жутких условиях. Мне было стыдно и жалко ее.
Муж мой отреагировал на мое изобретение как нельзя негативно. Два дня не появлялся дома, потом ввалилась компания и с «Уля, Улю!» решили взять и мальчика. Детей поместили в детское отделение, что было этажом ниже нашего. У малышей выявили карликовый цепень, а после глистогонных они сходили на горшки, заполнив их доверху глистами. Но постепенно пошли наши детки на поправку. Надо ли говорить, сколько труда стоило их возвращение в соответствующий возрасту вид. Сколько бессонных ночей я провела, сколько ползунков стирала, старалась привить им хорошие навыки. Даже приучить к горшку была проблема. Это было такое негативное отношение. Да что говорить, если даже с едой были великие трудности. Мальчик ел только шоколад, и никакую другую пищу ему не удавалось скормить. Заведующая детским отделением сказала, что я не умею его кормить, и взялась доказывать, что она это сделать сможет. Но через три дня она позвонила: «Забери мальчика, пожалуйста! Он ничего не ест, еще умрет у нас!» Сколько было мучений! Но время шло, детки поправлялись, стали вставать на ножки, стали нас узнавать. Потом были первые шаги. Я устроила их в ясли через дорогу от дома. Утром заверну два куля, одного отнесу, бегу за другим.
Так жизнь потихоньку наладилась. И вот грянул «выстрел». В одной местной газете напечатали статью «Близнецы». Это же надо было додуматься! Через неделю к нам заявилась делегация из шести человек. Это были родственники наших малышей. Они потребовали вернуть их кровиночек. А потом пришло письмо из Уральской зоны. Объявился папаша, который в документах детей не значился, и фамилии у них были латышские, но отчество было его. Отец, чтоб ему пусто, требовал отдать детей его родителям, пока он отбывает срок за хулиганство, как мы потом узнали.

В скорости он освободился и начал нас преследовать. Мы, конечно, упорствовали. Потом он стал угрожать ножом. Муж мой сбежал, когда я была на работе. Разделил все нажитое, подогнал машину и улетучился. Я осталась с детьми одна. Родственники детей быстро нашли детский сад  и стали их там навещать. И дети, приходя домой, стали мне говорить, что я не их мама. Им уже шел четвертый год. Тогда мы с шефом пошли к главному прокурору, он сказал: «Тамар Ивановна, мне Вас жаль, но он - их отец, он из зоны платил на них алименты той, которая их бросила. У вас с ним равные права. Я советую с ним не связываться. Детей отдайте. Он ко мне уже приходил». В общем, выхода у меня не было. Да и сама ситуация плюс ко всему заявления детей давила на меня морально. Конечно, для меня это была настоящая трагедия. Когда я собиралась брать детей, мой шеф говорил мне, чтобы я не делала этот шаг, обещал отправить в ординатуру и все устроить. Но черт меня дернул, какая я была дура! Да, в то время у нас на практике находился доцент из мединститута со студентами. Он-то и убедил меня, что главное – это семья. Сколько я еще буду сама сажать себя в калошу, наступать на грабли, сломя голову принимать решение? И нужна была мне эта головная боль? Но это я поняла только спустя много лет. А тогда! Передать детей из рук в руки для меня было немыслимо. Написала записку заведующей в детсад, чтобы детей отдали подателю сего! Как же я его ненавидела. Но я сказала, что отдаю ребят с условием, что он немедленно подаст на разусыновление. Я этого делать не буду, так как я от детей не отказывалась и не хочу, чтобы когда-то они сказали, что это я их бросила.

Детей я долгое время не видела, как годами не видела их отца. Он скрылся и не собирался разусыновлять, был дальновидный. Только через год мне удалось узнать, что дети живут у родителей в отдаленном поселке. Я сразу же кинулась на такси и понеслась туда. Я встретила их на улице, они сидели прямо на земле, грязные и обросшие. Бабушка мне сказала, что сын привез их и бросил, и сам уже год глаз не кажет. Я уговорила бабушку на время отдать их мне. Она согласилась с условием, что привезу их назад. Через неделю я отвозила их уже на автобусе. Наташа всю дорогу плакала, стояла в проходе и кричала: «Мамочка, я тебя больше не увижу!» Мое сердце рвалось на части. После этого я приезжала еще два раза, но отца детей мне так и не удалось увидеть, да и детей стали от меня прятать.
Разусыновление так и не состоялось. Прошли годы. В 1990 году я разыскала Наташу, она была уже взрослая и жила в Смоленской области. Я решила пригласить ее в гости. Она приехала с трехлетней девочкой и беременная. Гостили они 10 дней, все честь по чести. И рассказала Наташа, что жили они с отцом, он пил и хулиганил, избивал их, они прятались под кровать. Еще два-три раза отбывал он срок. Когда Наташа уезжала, я ей оплатила проезд на самолет до Москвы и до места. Год этот был самый тяжелый. Началась перестройка, нехватка продуктов и прочего. Но мне удалось набить ей два саквояжа всякой всячиной и даже достать 5 кг мороженого судака. Я дала ей денег на пианино, так как она сказала, что муж ее пишет музыку для Михаила Муромова. Когда она родила вторую дочку, мне пришла телеграмма, в которой меня поздравляли с внучкой.
Вечером 12 января 2000 года мне позвонили в дверь. Я открыла – стоит передо мной двухметровый мужик. Спрашиваю: «Что вы хотели?» Он отвечает: «Я – ваш сын». Отвечаю: «Ну, раз сын - заходи». Это и был брат Наташи. Долго мы беседовали. Он рассказал, что дед и отец уже умерли, а он сейчас живет во дворе у тестя во времянке и что нужна квартира, а он бы желал пожить в моей. Ну, желать и иметь основание – это еще не возможность. Да и с какой стати? Я ничем им не обязана, и жить с чужим дядей, который курит и пьет, не намерена. Потом он приходил еще несколько раз. Даже стал хулиганить, появлялся с друзьями и бил ногами в дверь, звонил по телефону и порол всякую чушь и даже угрожал.

В сентябре 2011 года ко мне поступил звонок из редакции той самой газеты, где когда-то вышла статья про детей. Корреспондент сообщила, что якобы у нее только что были мои дети, они написали статью о том, как я их бросила и подали на меня в суд, что я будто бы пользовалась их документами. Я, конечно, была сильно огорчена. Какая клевета и какая «благодарность» свалились на мою голову! Это за все, что я для них сделала? Я перезвонила редактору и сказала, что уже однажды из-за публикации статьи в этой газете у меня перевернулась вся жизнь. «Если выйдет эта гнусная ложь, я подам в суд на газету!» Ни статьи, ни суда не было, хотя мне нелегко досталось это очередное хулиганство, отлежала 10 дней в стационаре. Звонки продолжались, пока я не поставила определитель и дала подобающий в такой ситуации ответ.

Все это тяжело, поэтому немного хочу развеселиться и вспоминаю приятное. Был в нашем роддоме Николай Павлович Урожок. Человек славный, замечательный абортмахер. Все женщины обожали его, а врачи особенно. Это был очень компетентный и порядочный наставник. И была в нем приятная странность. Так, обычно, если он не дослушивал что-то, говорил: «Шось?». Он был украинцем. Делали мы с ним как-то кесарево сечение, уже ушивали матку и вдруг в брюхо лезет рука. Надо было видеть это лицо и слышать это: «Шось? Шось?», что означало откуда. Я чуть не умерла от смеха, хотя это была рука дамы, которую мы оперировали. Она начала преждевременно выходить из наркоза, и незафиксированная рука ее ринулась к боли на исследование. Это, конечно, нонсенс, но после мы ржали до упада не над рукой, а над Николаем Павловичем.
В бытность моей работы в горгинеколгии утром я просматривала истории болезней поступивших в мою палату, которые написала одна врач-интерн. Дело в том, что у нас есть свои ориентиры, мы сравниваем величину опухоли или образования с размерами сливы, грецкого ореха, куриного или гусиного яйца или оно может быть с кулак и т.д.

Читаю в истории: «В левых придатках определяется образование величиной с мужское яйцо». Я упала! Предлагаю коллеге Анне Наумовне прочесть, она вообще была хохотушка и очень милая девочка. Она рассмеялась до слез. Решили подшутить над Николаем Павловичем, он заведовал отделением. Подаю ему историю и говорю: «Что-то я не разберу, что здесь написано?» Он читает, лицо его краснеет и вот опять: «Шось? Шось?»  Мы, естественно, опять хохочем до слез, а он, смущенно улыбаясь, говорит: «Вот хулиганки!»

Было с Николаем Павловичем и такое смешное недоразумение. Работала я уже в областной гинекологии. Как-то составляла отчет по абортам и мне нужны были данные из городской гинекологии. Вхожу в кабинет, Урожок «кипит», а перед ним стоит медсестра и плачет. Выяснилось, что вчера эта медсестра приводила свою сестру на аборт, а сегодня Николай Павлович  в своем шкафу обнаружил бутылку коньяка. Взяток он не терпел, да еще и от своих. Когда медсестра ушла, он достал бутылку, развернул газету и весь напрягся. Оказалось, что газета была его! «Ото же я дурак, вот дурак. Це же моя бутылка, я взял дома для строителей гаража!» Уж так он сокрушался, позвал медсестру и извинялся. Даже было жалко его. Так что и в нашей работе бывают курьезные моменты. Светлая память Вам, Николай Павлович!

Эх, чудны дела твои, Господи! Жизнь меняется, потери за потерями, но жить надо. И вот живу как та чернильница: «Я старая и ржавая, живу теперь в отставке». Пролетела жизнь, прошли страсти. Но до сих пор люблю акушерство и даже иногда во сне оперирую, и так все осмысливаю и все путем. И так хочется крикнуть: «Вернися, молодость! Кружи как прежде голову!» До сих пор храню свои книги по акушерству и гинекологии. Много их отдала и в роддом, и в медицинское училище. Но есть те, с которыми не в силах расстаться, и иногда я их читаю.   
Осенью 1970 года второго моего краснопогонного мужа перевели в город Шевченко, что на Мангышлаке. Это был тогда еще молодой и культурный центр, расположенный у моря исключительно на ракушечнике, из которого построены все здания. Земли там нет, но в траншеях, куда ее специально завезли, растут белые акации. Источников питьевой воды тоже нет – два атомных опреснителя. Из населения русские и армяне. И называли все этот город маленьким Кавказом. Насекомые встречались тоже редко, а лягушек не было совсем. Я называла этот город «На луне». Зато море там Каспийское и снабжение было Московское. Медсанчасть, куда я пошла работать, тоже была Московская. Расположена она была у моря с песчаным пляжем. А роддом просто супер по сравнению с нашим уральским. Трехэтажное современное здание, в котором работали лифты и подъемники, были все отделения и большая женская консультация. Работать разрешалось только на одну ставку, зато оклады были двойные. Времени было как никогда. Купались на море по три раза на день.
 
 Я как будто оглохла – спала каждую ночь дома, и никто меня никогда не дергал. Много читала и конспектировала труды корифеев медицины, особенно современных. Но не скажу, что работать было легко. Население исключительно молодое, поэтому беременных было много, да и гинекологических тоже немало. Я работала в женской консультации, приемы были по 50 человек. Мы с акушеркой справлялись, но в носу поковырять было некогда. Хорошая, умная и милая была у меня акушерка. Нонна Ивановна – голубоглазая блондинка. Я всегда вспоминаю ее добрым словом. Ночные дежурства, конечно, тоже были. В одно из таких дежурств меня позвали в отделение патологии к беременной с угрожающим выкидышем. У нее были одни роды и три аборта. Последний - за два месяца до наступления данной беременности.
Женскую логику в этом смысле понять невозможно, делала аборт, а тут вдруг решила оставить. В отделение она поступила уже в третий раз с небольшим кровотечением. При осмотре я заподозрила предлежание плаценты, необходимо было оперировать. Вызвала главного врача. Постановили – оперировать немедленно. Я сказала об этом женщине, а она как-то всплакнула. Я успокоила ее, что операция продлится не более 40 минут, и жизни ничего не угрожает. Она ответила: «Знаю, знаю, но что-то плакать хочется!» Вероятно, это плакала ее душа. Во время операции выяснилось, что это была перешеечная беременность. Началось кровотечение, а потом самое страшное – кровь  перестала свертываться. Возникло редкое осложнение, которое называется синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови – ДВС. Мы редко сталкивались с этой патологией, а потому и знали о ней не ахти как хорошо. И, естественно, первая ошибка и начало борьбы – переливание крови, что и проделывали. А следовало начинать со средств, снимающих спазм периферических артериол. Женщину мы потеряли. Ей было 26 лет и звали ее Валя. Все мы тогда были в трансе, но что делать, эту патологию даже при правильной борьбе победить очень трудно и не всегда возможно. И опять я штудировала, изучала, конспектировала. Доложила на врачебной конференции о синдроме ДВС и методах его лечения.
Вспоминаю, что был у нас кандидат медицинских наук Боря. У него в гинекологии была готова к операции больная с гигантской опухолью в малом тазу. Боря попросил меня ассистировать ему. И напоролись мы, я вам скажу, на «Пойди туда, не знаю куда». Опухоль огромная, на ней распластан мочевой пузырь и «припаян» к ней. Когда с трудом отделили, оказалось, что эта опухоль идет не из гениталий. На кисту не похожа, больше на кусок мяса в три-четыре килограмма. Правда, выделили мы ее тупо, как межсвязочную. По брыжейке тонкого кишечника местами были такие же небольшие шарики. Послеоперационный период протекал тяжело, но все-таки женщина выжила и потом еще через газету напечатала для нас благодарность.

Время шло, мы бойко работали. Однажды ко мне на прием терапевт привела молодую женщину, которая родила два месяца назад и до сих пор у нее были кровяные выделения. Врач сказала: «Посмотри с пристрастием. Дело в том, скажу по секрету, ее уже смотрели два ваших врача, и ничего, а у нее в легких несколько круглых теней. Туберкулез исключили». Ну, какая же умница терапевт, именно она заподозрила нашу патологию. Да, у женщины оказалась хорионэпителиома, злокачественная опухоль, связанная с бывшей беременностью. Протекает она смертельно быстро, дает отдаленные метастазы, в частности в легкие. Отправили женщину в Москву, там ей удалили матку. Обычно, если раньше удалить матку, наступает полное выздоровление и даже исчезают метастазы. Но в нашем случае все прошло так стремительно и злокачественно. Метастазы распространились в бедренную артерию. Ей ампутировали ногу. Но не Боги врачи, не Боги! Будь она постарше, может, и не было бы такого галопа. Но эта опухоль любит молодые ткани. Погибла в 19 лет…

И еще вот о чем не могу не поведать. Это был потрясающий случай и поучительный. Состояла на учете беременная молодая интеллигентная женщина-москвичка. Обследована, здоровенькая, очень милая девочка. Все анализы хорошие, реакция на сифилис отрицательная. СПИДа тогда еще не было. Где-то с беременностью за 20 недель она уехала в Москву в отпуск. После возвращения продолжала наблюдаться у нас. Когда срок подошел к 32-ой неделе (уход в дородовой декретный отпуск), повторили все анализы, и реакция на сифилис показала четыре креста, а на шейке матки обнаружилась цветущая язва. Как сказать об этом? Но что делать. Конечно, удар был не только для нее. Мы все были ошеломлены. Откуда? Выяснилось, что пока женщина гостила в Москве, муж ее (главный инженер) не терял времени даром и загулял. У него тоже был цветущий сифилис. Наша женщина хотела покончить с собой. А ребенок? Провели соответствующие лечение, роды прошли нормально, малыш родился здоровый. Женщина тоже практически выздоровела.

 Я пишу «практически». И вот почему. Наш профессор в институте так говорил, а один дотошный студент задал вопрос: «Профессор, вы согласились бы выдать свою дочь за практически излеченного?» Он ответил: «Нет!» Хоть и убеждают нас, девочки, что сифилис излечим, но лучше с ним не сталкиваться. Это страшное заболевание, которое встречается у людей, ведущих беспорядочный половой образ жизни. Остерегайтесь этой болезни!

В Шевченко я случайно встретила свою троюродную сестру. Это была такая неожиданная встреча в магазине, что Мария уронила свои авоськи. Муж ее был майором. Все годы, что мы жили на Мангышлаке, роднились, это было так здорово. Потом ее супруг уехал в Ташкент, где трудился в УВД. Жизнь в Шевченко била ключом, но никто не оставался там навсегда.

Я тоже переехала в Ташкент. Там кадрами распоряжалось само министерство здравоохранения. Главный акушер-гинеколог долго «пытал» меня по резусу и направил в резусный Центр, в то время единственный на все среднеазиатские республики. Мне повезло, я знала о резусе не понаслышке. В Шевченко не только читала монографию Л. Д. Волковой «Иммунологические взаимоотношения между организмом матери и плодом», но и работы Киевских ученых «Гемолитическая болезнь новорожденных». Все это я конспектировала и знала на «отлично». И здесь все устроилось хорошо.

Есть все-таки сила, которая управляет нашими действиями. Часто бывало, что-то делаю не «совсем» или куплю такое, что не лезет. Но спустя время это «не совсем» становится нужным позарез. Так было и в этот раз. Меня сразу назначили в родильный блок (щуку бросили в реку). Коллектив был замечательный, и сам руководитель при нем весьма высокой грамотности и квалификации. Бывало, никак женщина не вытуживается, он только приложит свои прекрасные рученьки ко дну матки, плод так и вылетит. И вроде бы прижилась я там, с коллективом сладилась. Но было такое, что меня удивляло. Два кандидата наук совершенно не владели хирургическими навыками. Принимают роды, осложнилось разрывом промежности – ушивать не умеют. Акушерка зовет меня.

Но и это, как говорится, не беда. Беда в том, что в Узбекистане никогда не было Советской власти, а я так и не привыкла к их обычаям. Друзья мои нашли обмен квартиры на Алма-Ату, о чем я давно мечтала. Уговаривал меня наш Владимир Трофимович: «Не уезжай, скоро Изабелла уходит в институт преподавателем, я тебя назначу заведующей отделением патологии. Будешь в почете и ежедневно приносить домой по 500 рублей». К нам поступали резус-отрицательные беременные, у которых рождение жизнеспособного плода было проблемой. Они давали взятки. И это никак не пресекалось. Вообще здесь я столкнулась с необычными для меня, скажем так, явлениями. Только родится ребенок, акушерку как ветром сдувает. Я недоумевала. Оказывается, она выбегает в приемный покой, где гуртом сидят родственники роженицы, протягивает руку и объявляет о рождении. Ей в руку кладут определенную сумму, а иногда даже сережки с бриллиантом. Если акушерка не успеет это сделать, вбегает санитарка родзала. Такие были у них обычаи. И вообще, рожали в Узбекистане по многу. Как-то поступила роженица на 18-ые роды. Я в ужасе, бегу к Трофимычу. Для меня 18-ые роды – нонсенс. А он смеется, у них это сплошь и рядом. И над каждым ребенком они трясутся. А как плачут отцы, когда провожают в Армию сыновей. Я однажды видела.

За мной в Ташкент прилетел муж Веры. Он был в совмине снабженцем и мог командироваться, куда хочет. Мы с ним отправили контейнер и взяли билеты на следующий день на самолет. Ефим спал в зале, я в спальне на раскладушке. Уснула я глубоко, устала за день. И в четыре часа утра услышала крик Ефима: «Тамара, война!» Спросонья меня затрясло, сразу мелькнула мысль: «Квартира уж не моя, вещи в пути, а нам теперь не улететь». Мы выбежали в лоджию, и тут я слышу горн и в рупор объявляют: «Садитесь по автобусам!» Спрашиваю Ефима: «Какое сегодня число?» Оказывается, было 22 июня. Я села на пол  и закатилась от смеха. Смотрю на него: маленький, в длинных трусах, весь трясется – вот еврейская душа. «Да успокойся – это пионерская игра в лагере, который находится недалеко!» - объяснила я ему. Потом мы смеялись вместе, а Ефим до слез. А когда уже потом рассказывали Вере и другим друзьям, это был как анекдот.

Летели мы в Боинге с английскими туристами. Моя собака боксер Мэри лежала в проходе. Англичане разговаривали с ней: «Мэри, Мэри!» А она – моя красавица вела себя как настоящая леди, позволяя им любить себя. Хорошо мы летели, весело, настроение было замечательное у всех. Когда сошли с самолета, я упала на клумбу с цветами на колени и поклялась больше никуда не уезжать. Так я любила этот город. После Ефим рассказывал Вере, что испугался, когда увидел, что я бухнулась на цветы.

Новой квартирой в Алматы я осталась довольна. Второй этаж, первый микрорайон, из окон видны горы со снеговыми шапками, под окнами сливы, абрикосы, обвитый диким виноградом балкон и окно в спальне. Словом, душеньке моей все было радостно. После устройства домашнего быта отправилась в горздрав и была приятно удивлена, что заведующий оказался моим хорошим знакомым, с которым на курсах по специализации мы сидели всегда рядом. Теперь уж не помню, как его звали, но он меня сразу узнал. Направил он меня в новый только что принятый роддом № 3. Потом выяснилось, что он находился совсем близко от меня.
Все складывалось, как по щучьему велению. Но я была разочарована, когда несколько ознакомилась с обстановкой. Роддом был еще не полностью готов. В гинекологическом отделении шли малярные работы, еще не были застелены полы, цемент волочился по всему огромному корпусу, длина которого была почти 100 метров. Само здание напоминало прямоугольник. Пока оббежишь одну сторону, да другую, к концу рабочего еле дотягиваешь ноги. И в голове только одна мечта – сесть. Оснащение медицинское оставляет желать куда лучшего. Медперсонала не доставало, а врачей тем более. Я и заведующий родблоком и ординатор на четыре родзала. Акушерок всего две, дежурят по очереди сутками, санитарок вообще кот наплакал. И именно там у меня начали болеть ноги. Особенно после ночных дежурств, когда, как главный дежурант, не успеваешь перебегать из этажа на этаж по всему периметру. А потом еще и стоишь на пятиминутке час с докладом, а тебя «расстреливают». Короче не врач, а Фигаро тут, Фигаро там.
В таких условиях я схлопотала выговор, хотя несправедливо. Родила молодая женщина. Роды были нормальные, но послед не отделялся. Началось кровотечение, пошла на ручное и: «О ужас – истинное приращение последа!» Послала санитарку за главврачом. Она вернулась и говорит, что Роза Прохоровна велела мне идти на пятиминутку. Отойти от женщины не могу, готовлю кровь к переливанию. Наконец, пришла главный врач. Готовимся к операции, кровь переливаем шприцами, так как все системы к употреблению оказались непригодными. И это в республиканском роддоме, который был принят в спешке в честь международного года ребенка с многочисленными недоделками, в том числе и в оснащении!

Ну а единственным утешением во всех стрессах для меня была моя Мэри. Это вообще была необыкновенно умная собака, хотя я ее специально ничему не обучала. Когда садились в самолет, стюардесса никак не хотела пускать ее без намордника. А собака не желала его одевать. Я только надену, она моментально лапами снимает. Ну, что делать? Не бросать же собаку? Мы уж остались последние, и вдруг Мэри рванула по трапу. Когда мы вошли со стюардессой в самолет, она уже восседала на заднем сиденье с непоколебимым выражением лица. Стюардесса засмеялась и отстала от нас. Сын моих друзей звал ее «Госпожа, государыня Мэри». А она как будто понимала и так важничала. А уж как меня любила, так никто не любил. Прихожу с работы, она от радости начинает вытанцовывать. А как пела под музыку, только поставлю Кумпарситу, и Мэри морду кверху и начинает мелодию свою.

Как-то рожала у меня прима-балерина из Алма-Атинского театра оперы и балета. Первый период родов прошел без осложнений. Я знала, что балерины рожают плохо, но такого не могла себе представить. Уж так плохо, что я сама около нее чуть «не отелилась». И сама прима после рождения ребенка сказала: «Никогда не думала, что я до такой степени не в ладах со своими мышцами». И тут мне хочется выразить свое несогласие с кинематографом. Они всегда показывают, как орут роженицы. Скажу вам, что это полный бред. Я проработала 22 года в лечебной системе и ничего подобного ни в одних родах не видела. Это просто срам какой-то и поклеп на женщин. Так можно испугать молодежь, они совсем не захотят рожать. Не верьте, девочки, роженицы вполне управляют собой.
Любила я Алма-Ату и никогда бы не променяла ее на другой город. Но я, видно, родилась той бодливой коровой, которой Бог рог не дает. И надо же этому случиться. Вышла как-то я с работы, начался дождь. Эх, мне бы переждать, но видно, как говорится в пословице: «Свою судьбу не обойдешь». Ну, подумаешь дождь, побегу, здесь же близко. Однако дождь оказался коварным, пошел со льдом, селевой. Домой прибежала вся насквозь промокшая и ледяная. И пошли по мне фурункулы, карбункулы. Это не для роддома. Месяц провела дома «на больничном листе», потом еще никак не хотел покидать меня золотистый стафилококк. Пришлось идти работать в женскую консультацию. Я лечилась. Когда мне воткнули в рот тубус уфо, сразу начался статус «астматикус». Реанимация, потом вторая, едва довезли живую и вердикт аллергологов – выехать немедленно из Алма-Аты.

Это был удар ниже пояса. Но ничего поделать было нельзя. Город очень загазован, ветрами не продувается, так как с трех сторон окружен горами. Да плюс ко всему там процветает амброзия, пыльца которой - острый нож для астмы. Надо было бежать, приступы шли один за другим. Обмен квартиры за три дня сделал пилот, которому позарез нужно было перебраться в столицу. И хотя обменяться можно было бы на Оренбург, Самару и другие города, я выбрала Уральск. Ведь в этом городе меня знают, а это значит, что работой я буду обеспечена.

Так я думала, но как же я ошиблась! Я была еще очень слаба, на многое не рассчитывала, но думала, что буду работать в женской консультации. И как встретил меня мой бывший шеф? Шеф, которому я так служила верой и правдой, почти заорал на меня: «Ну нет у меня мест, нет!» Вышла я от него, села в коридоре и плачу. Секретарша заведующего облздравотделом увидела меня и повела в его кабинет. Эркен Ибраевич Булегенов был человеком очень интеллигентным, хорошо воспитанным. Он и вызвал шефа. Тот выкатил на него свои шары, но Булегенов очень спокойно сказал: «Врач без работы не может!»

И дали мне работу в медицинском училище. Преподавала я анатомию и физиологию фельдшерским группам. Как было мне опять тяжело начинать все с начала! Сама все учила, писала планы, лекции, опрос -  все заново. Но и это я выдержала, и эта работа стала мне нравиться. С фельдшерами интересно, народ грамотный. Полюбила работу, полюбила студентов. Как говорится, это снова был елей на душу.

В 1985 году я вышла на пенсию, но продолжала работать, так как пенсии в то время были маленькие, а моя астма мне дорого обходилась. И еще 10 лет работала, но уже вела акушерство. Много в своей жизни встречала хороших людей, добрых и дорогих мне лиц, которые помогали в трудные моменты. Но были и камни в мой огород, и шкурное подсиживание, и предательства друзей и близких. В мою жизнь вмешивались нагло. И не раз она висела на волоске. Были и сердечные раны, и непоправимые ошибки, и грязные сплетни и оскорбления. Но все пережила и все всем простила. И спасибо всем, кто мне помогал, и кто помогает теперь. 
Не хотела было выносить мусор из избы, но не могу умолчать, до сих пор негодует моя сущность, хотя было это очень давно. О преступном поступке акушерки я уже писала, когда, не хватись я вовремя, мы могли бы потерять от совершенно неоправданной кровопотери молодую женщину. Но пакостничать могут и врачи.

На мою долю и такое выпало. В бытность мою заведывания в отделение поступила жена обкомовского работника на оперативное лечение. У нее были двухсторонние кисты яичников. Она попросила, чтобы ее оперировала я. При этом присутствовала коллега, которую я имела несчастье взять на ассистенцию. Вот дура, да ведь эта сотрудница, с позволения сказать, всегда относилась ко мне с иронией, с подковыркой, с ехидными улыбочками, считала меня выскочкой. Но о том, что она совершит во время операции, я не могла допустить и мысли. На операции хирург выполняет основные манипуляции, в том числе накладывает швы. Ассистент – вяжет. Однако замечаю, что вяжет мой ассистент очень усердно, просто с пристрастием. Делаю замечание: «Не тяните так сильно, прорежутся швы». Хотя зачем я это говорю: ассистент это прекрасно знает, сама – оперирующий врач. Операция закончена, осталось закрыть брюшную полость. И! В этот момент ассистент внезапно хватает со столика операционной зажим с острыми зубчиками и одним махом цепляет его за верхушку мочевого пузыря. У меня потемнело в глазах. Да, я не ошиблась – вывели катетером мочу, в ней была свежая кровь. Вызвали уролога. Пока она шла из соседнего здания и мылась на операцию, начала сочиться кровь из прорезавшихся швов. Вот так, углубили наркоз, уролог вскрыла мочевой пузырь, началась снова операция. Пришлось опять лигировать культи, ушивать мочевой пузырь. После операции мне так хотелось залепить моей коллеге, но я ничего не сказала и не стала поднимать скандал. Да и была уверена, что эта хитрая лисица выпутается и еще и меня обольет грязью. Много воды утекло с тех пор, но я заочно плюю вам в ваши прекрасные бесстыжие глаза, коллега! Вы очень вознамерились опорочить меня. Кем надо быть, чтобы во время операции не думать, что под нашими руками живая женщина, а не муляж. Да вас за одно это стоило лишить диплома. А вы просто ушли работать в онкодиспансер, а потом и вовсе уехали на Украину.

Бывает подлость и другого характера. Там, в Шевченко, когда мы с Борей оперировали женщину с огромной опухолью, топография была настолько нарушена, послеоперационный период протекал сложно, что я три дня выхаживала ее. После выписки женщина написала благодарность в «Огни Мангышлака». И написано было так: «Опытные врачи Д. Н. Н. и Б. П. У. сделали мне операцию, а Тамара Ивановна буквально выходила меня». В недоумении я спросила Бориса: «Что за опечатка?» Ведь Н. Н. никакого отношения ни к этой операции, ни к выхаживанию не имела. Боря мне объяснил: «Муж Н. Н. ответредактор газеты, не мог же он огласить, что такую сложную операцию делали без участия его жены». Ну, эту оплеуху перенести было можно, хотя обидно и досадно, как люди выгораживают свое имя. А вот врачебная подлость с нанесением вреда здоровью больного – за это стрелять надо!

Взятки в наше время – судное дело, хотя по сравнению с сегодняшними взяточниками – это был мизер. Нет, я никогда не брала деньги или крупные подношения. Было, при выписке после операции женщины подносили цветы (настоящие, нашенские, не как сейчас все заморские), шампанское, конфеты. Однако были среди нас и такие, кто не брезговал и деньгами. Однажды я стала свидетелем, и опять же в период моего правления, за моей спиной не только крупной по тем временам взятки, но и серьезного случая. Во время рабочего дня меня срочно вызвали в предоперационную, где делала аборт одна из ординаторов. Плодное яйцо уже было удалено, но кровотечение продолжалось. Я проверила матку, кровь не останавливается, а матка сокращаться никак не хочет. Уже и сокращающие внутривенно, и кровозамещающие. Но! Я наложила на шейку матки шов Лосицкой. Если и от этого не будет эффекта – немедленно операция с перевязкой маточных сосудов, а то и ампутация матки. Но, хвала Господу! Матка быстро сократилась, кровопотеря прекратилась. Только после этого я взглянула на женщину и была изумлена: вчера я отказала этой девочке в прерывании беременности из-за уже недопустимого срока. Оказалось, что студентка пединститута заплатила врачу 150 рублей, чтобы та сделала ей аборт. Это была большая сумма по тем временам, так как заработная плата врача тогда составляла всего 120 рублей.

Сейчас медицина платная, и принято считать, что раз за это надо вносить деньги, значит, там работают врачи самой высокой квалификации. Уверяю вас, это далеко не так, в чем не раз приходилось убеждаться лично. Врач платный – это коммерческий.

Несколько лет назад дочь нашего коллеги, очень состоятельная женщина решила родить второго ребенка и, заплатив большие деньги, встала на учет в платную поликлинику. Срок беременности у нее был небольшой – всего пять недель. После осмотра, в том числе и на УЗИ, врач объявила, что беременность замершая, что это очень серьезно и надо срочно удалять плодное яйцо, так как от такой беременности могут быть очень опасные осложнения и исходы. Бизнес-леди наша прибежала к своей матери вся в слезах, а та позвонила мне. Мы решили поставить ее дочь на учет в простую женскую консультацию. А беременность у нее развивалась правильно. Она в срок родила мальчика весом четыре килограмма. Сейчас этот ребенок необыкновенный умница. Учится на отлично, играет в шахматы и ходит на бальные танцы. Вот вам и платная медицина.
И хочу закончить мою Одиссею стихами Инны Бродской:
Выкошены, вырваны с корнями
Поросли свободы и любви…
Как же это все случилось с нами?
А теперь, как можешь, так живи.
На какие только муки шли мы!
Нет теперь семьи и нет страны.
Я живу. Мне братик мой любимый
 И чужие – близкие даны.
Все! Все! Простите все меня, ибо мчится мой парусник в сказочный путь…
               
                Тамара Ларина, урожденная Глумова.