Давай кино, сапожник! главы 17-18

                Воспоминания советского сапожника      




                Глава семнадцатая. Возвращение «диверсанта».


    Директор нашей обувной фабрики вышел из-за стола и обнял меня.
    - Здравствуй, дорогой! – сказал он, по-отечески поглаживая меня по голове сведенными судорогой пальцами. – Это я во всем виноват…Зачем нам нужен был этот фильм? Мало у нас своих проблем…
    Было видно – директор переживает события последних дней, понимая, кто  втянул меня в эту шпионскую историю.
    - Прости меня, дорогой…
    Продолжая говорить, директор подвел меня к столу и усадил на стул.
    - Что там у тебя произошло? – спросил он, садясь в свое кресло. – Мы ведь ничего толком не знаем…В чем тебя обвинили?  Рассказывай!..
    - А что рассказывать? – сказал я. - На студии проявили отснятую нами пленку, а она вся черная…
    - Как черная?
    - Как уголь…
    Директор недоуменно уставился на меня.
    - Неужели Лёня нахимичил?
    - Не думаю…
    - Тогда, как это понимать? –  спросил он.
    - Если бы я мог ответить на этот вопрос…- пожал я плечами.
    Директор пристально посмотрел мне в глаза.
    - Тебя отпустили совсем или на время?
    - Думаю, совсем.
    - Я чего спрашиваю, - сказал директор. – Звонили из ОБХСС и сказали, что для закрытия этого дела я должен наказать вас с Бородиным.
    - Если для закрытия, то мы с радостью примем ваше наказание.
    - В том то и дело, что я не могу вас обрадовать.
    - Почему?
    - Да потому, что вы испортили кинопленку, а в сапожном производстве она не используется. Она у нас по документам нигде не проходит и не учтена…Поэтому я не могу наложить на вас с Бородиным взыскание за порчу того, чего у нас нет и не должно быть…Не знаю, как объяснить все ОБХСС…
    Последнюю фразу директор закончил при вошедшем в кабинет секретаре парткома.
    - Тебя что, выпустили? – удивился он.
    - Как видишь, - опередил меня директор.
    - Объяснение ОБХСС вы придумаете, - сказал секретарь директору, садясь к столу, - а вот как вы будете объясняться с обкомом?
    Он перевел взгляд с директора на меня.
    - Не думай, что ты снова стал свободным сапожником…На тебе висит должок и его придется возвращать…
    - Не тебе ли? – не удержался я.
    - Все может быть…
    Секретарь раскрыл принесенную с собой папку, вынул из нее и положил перед собой исписанный лист.
    - Меня вызывали в обком, - сказал он директору. – Вызвали по поводу фильма. Учитывая, что обком проинформировал республиканское руководство о почине в создании кино-летописи города самими трудящимися, фильм должен быть готов…
Секретарь заглянул в лежавший перед ним лист.
    - …готов к двадцать пятому октября…
    Директор нервно застучал сведенными судорогой пальцами по столу.
    - Чего такие сроки? – спросил он. – Ведь юбилей почти на две недели позже…
    - Обком планирует показать фильм по телевидению несколько раз еще до юбилея и на торжественном собрании общественности области. Оно тоже пройдет до    седьмого ноября…
    Я слушал его и улыбался. Уж слишком выглядел он смешным в роли представителя обкома. Закончив говорить, парторг перевел взгляд с директора на меня.
    - Рано смеешься, - сказал он. – Обком настроен очень решительно.
    - Во-первых, я не член партии, поэтому решительность обкома направлена против тебя, а во-вторых, ты сам говорил о моей безответственности и о том, что мне нельзя поручать серьезные дела. Я их все равно завалю…Как видишь, ты оказался прав…
    - Я говорил, что тебе нужен хороший руководитель…
    - Уж не ты ли?
    - Представь себе, - сказал секретарь и повернулся к директору. – Обком поручил мне руководить съемками фильма…
    - А если фильм не будет готов к сроку? – спросил я.
    - Тебя сразу уволят…
    - Это я и без тебя знаю, - перебил я его. – Меня интересует, что будет с тобой?
    - Пусть тебя это не волнует, - ответил секретарь, кладя лежавший перед ним лист снова в папку и закрывая ее. – Ты лучше о себе подумай…   
    - Так я о себе и думаю. Я согласен быть уволенным, лишь бы тебя турнули из партии…
    - Если ты так сделаешь, тогда, как ты говоришь, турнут нас двоих, - он кивнул на директора.
    - Фильм, конечно, делать надо, - примирительно сказал директор. -  Только, как его делать, если у нас даже пленки нет?
    - В обкоме напомнили, что вместе с кинокамерой передали вам более трех тысяч метров пленки, - сказал секретарь директору. – Это, как они выразились, хватило бы снять пятичасовое кино. И надеются получить от вас взамен хотя бы двадцати минутный фильм…
    - Они же знают, что произошло с теми тремя тысячами пленки, - напомнил я.
    - В обкоме сказали, что в наших интересах сделать все для того, чтобы они быстрее забыли об этой истории…А забудут они только после просмотра готового фильма…
    Когда секретарь вышел из кабинета, я признался:
    - Если он начнет руководить мною, я точно завалю фильм.
    - Он не станет этого делать, - сказал директор.
    - Вы запретите ему?
    - Нет, - признался директор. – Просто он боится твоего провала больше, чем я…
    Директор сидел за столом, пытаясь выпрямить сведенные судорогой три пальца правой руки, показывавшие вслед секретарю фигу.



                Глава восемнадцатая.  Раскрытие диверсии.

 
    Директор, понимая серьезность грозящей ему опасности от провала съемок фильма, послал за кинопленкой в город Шостку нашего снабженца.
    - Он из-под земли достанет, -  сказал директор тоном руководителя, хорошо знающего своих подчиненных.
    Пока снабженец, как шахтер, доставал кинопленку, я  составил график повторных съемок. Обзвонил секретарей парткомов всех комбинатов, заводов и организаций, где мы уже снимали. Согласовал с ними дни и время повторных съемок. Ситуацию объяснил браком кинопленки во время первых съемок.
    Наш директор действительно  хорошо знал свои кадры.
    Через неделю пленка была у нас.
    Пошел на склад получать ее.
    - Приходи через час, - сказала кладовщица.
    - У меня нет времени ждать, - сказал я.
    - А я не могу сейчас ее выдать…
    - Почему? – удивился я. – Она же стоит вот под стенкой…
    - Я ее еще не приняла…
    - Так принимайте.
    - Вот я и говорю – приходи через час…
    - Дайте мне две коробки, - сказал я, - а остальные принимайте без меня…
    Я сел на стул возле ее стола и приготовился ждать. Кладовщица поняла – без пленки я не уйду. Она взяла две коробки с пленкой и положила их на стол. Сев на стул, начала срывать липкую ленту, которой коробка была заклеена.
Оторвав ленту, с трудом сняла крышку с коробки, в которой лежала пленка в черном светонепроницаемом пакете. Когда она вынула из коробки черный пакет и попыталась раскрыть его, я бросился к ней.
    - Что вы делаете? – закричал я, выхватывая из ее рук пакет с пленкой.
    - Принимаю пленку, - по-видимому испугавшись моего крика, тоже крикнула кладовщица.
    - Зачем же раскрывать пакет?
    - А как я ее перемеряю?
    - Зачем? – выдохнул я.
    - Как зачем? – удивилась кладовщица. – Вот на крышке написано, что в этой коробке 290 метров, а я могу поспорить, что меньше... Прошлый раз во всех коробках  не хватало метров по десять-пятнадцать…
    Я упал на стул и безумным взглядом уставился на женщину. Я все понял! Мы с Лёней  месяц снимали фильм на пленку, которую кладовщица «засветила», перемеряя ее портняжным метром на своем столе, под ярким светом настольной лампы..
    - Вы слышали, что нас с Бородиным чуть не посадили в тюрьму как «диверсантов» ? – прохрипел я в лицо кладовщице, пытаясь остановить нервный тик на щеке.
    - А при чем здесь я? – сказала она, начиная бледнеть.
    - Притом, что «диверсант» - это вы! – закричал я, держась за щеку. – Пленку нельзя раскрывать на свету…Понимаете: нельзя!? Она боится света! Вы ее превратили в брак…После проявки она становится черной… На нее уже ничего снять было нельзя,  а мы, как дураки, целый месяц снимали…Это не мы с Лёней должны сидеть в тюрьме, а вы…
    Лучше бы я не говорил о тюрьме. Сорвался, а потом успокаивал женщину, отпаивая валерианой. А она, вспоминая своих детей и мужа-алкоголика, умоляла не выдавать ее.
    Не выдал.
    Не рассказал даже Бородину. Пожалел кладовщицу, ее детей и мужа алкоголика.         
    Не мог я поручиться за своего оператора.
    Лёня после допросов стал очень нервным.


                Продолжение следует