Рекс

   Однажды после очередного десятилетнего перерыва я приехала к Рае и Лиде со своей внучкой Вероникой.
Жили они в это время  в Хмельницком, бывшем Проскурове.
Не было уже бабушки, незадолго до этого умерла тётя Феодосия. Оглохшего и ослепшего Бориса Лида забрала к себе в город.
Опустела Михайловка. Некому стало жить в нашем доме о двух крыльцах. В  доме, который предусматривался как минимум для двух семей.
   Мне не терпелось поскорее поехать туда. И в ближайший выходной мы собрались и поехали.
Я удивилась, что Рая купила внушительный пакет дешёвой колбасы.
- Куда столько? – спросила я.
- Это для Рекса.
- А он что, жив?
- Нет, эту собаку завёл Борис. Рексом назвал по традиции.
И вот мы в Михайловке. Всё такое родное!
Вот здесь был домик Щербакова, теперь на этом месте большой кирпичный дом. Вот колодец с воротом.
Сейчас, сейчас за поворотом наша усадьба!
Вот она! Крутое подворье, длинный вытянутый дом. Море зелени.
  С хриплым лаем к нам под ноги выкатывается собака – Рекс. Лохматый, с колтунами в кудрявой шерсти. Он бросается ко всем, прыгает, заглядывает в глаза.
Потом замирает, глядя в ту сторону, откуда мы пришли, призывно лает.
- Бориса ждёт, – говорит Лида.
Мы входим  во двор. Виноград разросся. Оплёл летнюю кухню, сарай. Ореховые деревья  огромные, а яблони состарившиеся, но ещё плодоносящие.
- Вот, никому ничего не нужно, - говорит Рая, - сколько брошенных усадеб!
- А как же Рекс?
- А так, живёт один. Куда же его в город!? У Лиды трое больных стариков – Борис и родители мужа, да две подрастающие дочери. А я в постоянных разъездах.
Не расстраивайся, его «досматривают» Купчинские. Мы им платим – то деньгами, то тем, что вырастает на огороде.
Лида добавляет:
- Пока Борис ещё видел чуть-чуть, мы привозили его сюда. Но невозможно его, слепого, глухого, хромого и слабого, возить. Ты же видела, как трудно садиться в рейсовый автобус, чуть головы не отрывают. Была бы своя машина!
 А Рекс до сих пор всё ждёт хозяина.
       Рекс наслаждается колбасой, наедается до отвала. Морда его с выпяченной нижней челюстью умильная и благостная. Он следует за нами повсюду, морщит нос, как будто улыбается. Помахивает хвостом с налипшими репьями.
Я хожу со своей двухлетней внучкой по усадьбе, потом укладываю её спать на одеяло под яблоней.
И отдаюсь смешанному чувству радости от встречи со своим родовым гнездом и тоски-сожаления о прошедшем.
Вот здесь стояли качели!
Вот ступени, с которых падала Лида и разбивала нос!
Вот сарай, где жила корова Ласка!
Старый пень, на котором ещё дедушка колол дрова!
Ничего не случилось с раскидистым ясенем за домом. Как я распевала, взбираясь на его удобные сучья, ощущая себя ловкой, смелой! Чуть ли не взлетающей в небеса! Громко, с чувством декламировала, подражая своей маме.
В огороде тихо, как и было всегда. Только шелестят потихоньку начинающие высыхать кукурузные стебли.
Родина! Я – её частица, оторванная и затерявшаяся за тысячи километров отсюда!
Пронзительно жаль ушедшего детства, ушедших навсегда родных!
Чтобы успокоиться я помогаю Рае и Лиде. Собираю яблоки, срезаю гроздья чёрного сладкого винограда, сбиваю начинающие созревать грецкие орехи ещё в зелёной пахучей кожуре.
Затем мы сидим за рассохшимся щелястым столом под яблоней, едим. И собираемся в обратный путь.
Притихший Рекс уже не суетится,  наблюдая за сборами.
Ну, вот и всё. Закрываем на замок двери. Рая бежит к Купчинским с остатками еды для Рекса. И мы уходим.
Рекс молча следует за нами.
У всех чувство вины и неловкости перед собакой. Мы гладим его, прощаемся, стараясь не смотреть в глаза.
- Дальше угла не пойдёт, - говорит Лида.
И точно, Рекс доходит до угла забора и останавливается. Смотрит нам вслед.
Я оглядываюсь, пока видна ещё усадьба. Когда оглядываюсь в последний раз, Рекс уже уходит во двор.
-  Будет ждать. И сторожить, - констатирует Лида.
Мне кажется, что наш дом, такой шумный и многолюдный когда-то, укоризненно смотрит мне вслед.
И до сих пор образ Рекса, одиноко бредущего в опустевший двор, стоит у меня перед глазами. Рекса, единственного, кто остался верным нашему родовому гнезду! Живущего в ожидании странных своих хозяев, непонятно куда и зачем исчезающих. Иных – временно, а самых дорогих – навсегда.