Как я стал студентом

До восьмого класса моя дальнейшая учеба после школы представлялась мне чем-то абстрактным, хотя родители иногда заводили об этом разговор, сводившийся к тому, что я буду продолжать после школы изучать английский язык в местном пединституте. Я и сам почти верил в это, и даже иногда рисовал себе будущее в виде работы переводчиком. Что это конкретно за работа, я не знал, просто верил в слова взрослых, которые говорили об этой профессии с уважением, как о хорошей специальности. Английский язык в школе был моим увлечением и моей бедой. Когда у меня что-то получалось, и мне ставили хорошие оценки, я был доволен, и мне нравился этот предмет. Но когда нужно было учить слова, читать, готовить пересказы, в то время как все мои друзья гоняли в футбол, это было моим горем. Но так как деваться было некуда: английский был почти каждый день, а группы маленькие, отсидеться на задних партах не удавалось, учитель успевал опросить всех за урок не по одному разу, приходилось его учить. К этому добавлялись маленькие радости в виде прослушивания текстов на магнитофоне, а к технике меня всегда тянуло. В пятом классе я оставался после уроков только ради того, чтобы покрутить школьный магнитофон в лингафонном классе. То, что при этом в меня могут влезть какие-то навыки и знания, я не очень-то задумывался.

Так или иначе, я почти смирился с мыслью о дальнейшей судьбе после школы в виде учебы в пединституте. На расспросы взрослых я отвечал вполне уверенно, и это вызывало у них одобрение. А мне нравилось, что ко мне не лезут с лишними расспросами и разговорами, а тем более советами, кои в этом возрасте кажутся прямым посягательством на личность и считаются непозволительными.

В восьмом классе произошло резкое изменение моих взглядов. Началось с того, что из армии вернулся мой дядя, который был заядлым радиолюбителем. Я и сам увлекался радио, мастерил приемники и усилители, читал с упоением книжки и журналы о радио, и даже какое-то время ходил на радиокружок в Дом пионеров. В моем уголке в квартире было полно радиодеталей, я хорошо знал запах канифоли, и меня частенько "шарахало" током. В то время все схемы были ламповыми, и что такое анодное напряжение я знал не только из теории. Свободное время я почти все уделял сооружению разных радиолюбительских шедевров. А когда мне удалось собрать передатчик-приставку и выйти в эфир, я окончательно "заболел" радио. Теперь я мог встречаться с друзьями не только на улице, но и в эфире, а как приятно было крутить музыку и наблюдать, как кто-то ее слушает на переносной приемник. Мне все больше хотелось связать свою судьбу с радиотехникой, но все же я продолжал по инерции слушать взрослых и моя возможная учеба в радиотехническом ВУЗе была просто легкой мечтой. Дядя сразу мне сказал, что нужно поступать в радиотехнический институт, что это настоящая специальность, и нечего тут раздумывать. Я как-то даже обрадовался, потому что это давало выход моим желаниям, я тяготился мыслями о том, что такое интересное дело, как радио, может пройти мимо, и когда все вокруг твердят об английском языке, о будущей работе переводчиком, мне было тяжело решиться сказать, что я хочу быть радиоинженером. Так или иначе, но для себя я решил, что английский это уже не самое главное в моей учебе, и даже позволил себе съехать на тройки по английской литературе, а когда один раз не выучил текст и схлопотал двойку, то даже обрадовался: вот тебе, английский, я уже не обязан тебя учить, мне вообще этот предмет уже не нужен, я буду поступать в радиотехнический!

Английскую литературу все же пришлось подтягивать, никаких послаблений мне не сделали ни в школе, ни дома. И я решил, что раз так, то буду учить все по-прежнему, а там будет видно. Видно стало уже через год, на пороге десятого класса, когда одноклассники стали все чаще говорить о будущих планах учебы после школы. Некоторые из парней напрямую говорили, что раз нужно обязательно поступать, потому что иначе грозит армия, то лучше не рисковать и пойти в пединститут, тем более что мы базовая школа, и даже наш троечник выглядит лучше отличника из простой, неязыковой школы. Мне такая перспектива нравилась все меньше, и я уже окончательно решил: только радиотехнический!

Итак, нужно налегать на физику и математику, хотя с этими предметами я "дружил" хорошо. Моим бичом была литература, и я редко получал что-то выше тройки по сочинениям. Просто лень было читать художественные книги, а, прочтя что-либо, я никак не мог сообразить, где же чей образ, и как он выражен. Гораздо проще было сдуть все из учебника, получить свою тройку, а часто и четверку, да и все. Так шло почти до середины десятого класса. В то время как по остальным предметам я вытягивал на четверки, а математика, физика, английский у меня почти привычно шли на пятерки, тройки по литературе стали беспокоить не только родителей, но и учителей. Наша литераторша однажды "заловила" меня после шахматного кружка и, отведя в учительскую, завела долгий разговор на тему, как так может быть, чтобы по физике, математике и английскому, а в особенности по английской литературе были пятерки, а по русской литературе едва три с минусом. Говорила о том, что у меня много долгов по сочинениям, что нужно подтягиваться, потому что уже конец полугодия, времени мало. Стыдила меня, подтрунивала, в конце концов, видимо разбудила какую-то струнку в душе, и я стал думать, а что, в самом деле, неужто я неспособен написать какое-то там сочинение.

Когда я взялся в очередной раз перечитывать Горького, а нужно было писать по его ранней лирике, мне вдруг стали открываться какие-то ранее незамеченные настроения и мысли, как будто это была совсем не та занудная школьная литература, которая была совсем неинтересной, а нечто свежее, романтичное, созвучное моей душе. Сочинение я написал быстро и легко, мне казалось, что я как будто летаю над текстом. Получил четверку, и хотя позднее выяснилось, что это был большой мне аванс от учительницы, но в свои силы я поверил.

В декабре открылись полугодовые курсы для поступающих в технические ВУЗы при местном учебно-консультационном пункте от политеха. Я записался и стал по вечерам ходить на занятия. Материал был для меня легкий, а литературу вообще преподавали так, как наша литераторша считала недопустимым преподавать, и, походив на два-три урока по литературе, я перестал ее посещать. В то время вступительный экзамен по литературе – сочинение – был непрофилирующим, т.е. "лишь бы не двойка", поэтому и готовили к ней так себе. Математика и физика преподавались обычными школьными учителями, т.е. от институтских требований весьма далеко, но плюсом были регулярные занятия, на которые никак не хватало времени при обычной школьной и послешкольной жизни.

К маю месяцу уже надо было конкретно выбирать ВУЗ, в который поступать. Выбор был: Таганрог или Харьков. Я отправил письма в оба института, с просьбой прислать мне программу поступления и документы. Ответ пришел только из Харькова, вдобавок мама сказала, что Харьков это Украина, там с голоду не умрешь. Итак, выбор пал на Харьковский институт радиоэлектроники, и, конечно же, на факультет конструирования радиоаппаратуры.

Быстро пролетели школьные экзамены, которые удивили тем, что учителя стали сами подсказывать ответы и старались вытянуть оценки, это было полной противоположностью их же устремлениям и словам перед экзаменами. Хотя этим отличились не все. "Зубры" были также требовательны, и ни в чем не хотели упрощать требования. Так что и любимое стихотворение на устный экзамен по литературе мне пришлось учить. Благо есть такой поэт как А.С.Пушкин и у него есть замечательное стихотворение "Анчар". Я его не учил специально, просто повторил на всякий случай, а как пригодилось, когда решался вопрос между четверкой и пятеркой на устной литературе. Сочинение до этого я написал на пять-пять, исписав по роману "Война и Мир" больше четырнадцати листов, мне даже не хватило школьной тетрадки, и я бегал брать дополнительные листики. Интересно, что подумала литераторша, наверное, посчитала, что я наделал ошибок и переписываю по несколько раз. Я и впрямь писал сначала на черновик, чтобы потом все хорошенько выверить.

Математика преподнесла сюрприз, по письменной алгебре я схлопотал четверку. Был дождливый июньский день, я пришел в школу назавтра после экзамена, чтобы посмотреть оценки. Точнее, меня погнали родители, я-то был уверен в пятерке, и говорил: чего зря ездить в школу, и так все ясно. А тут неожиданно "четыре". Это меня как-то расстроило, я не сразу сообразил, что же произошло, а потом стало как-то досадно. Ну вот, так переживал за литературу, потратил столько сил на подготовку, а главный предмет завалил!

После были серые ничем не запомнившиеся экзамены по истории, обществоведению, химии, а вот и последний экзамен, английский, и надо же, в мой день рождения. Настроение с утра было приподнятым, но, помня ошибку с алгеброй, я старался не расслабляться. К счастью, экзамен прошел гладко, и к моей радости от дня рождения добавилась счастливая мысль: школа окончена! О том, что будет завтра, думать не хотелось, все главное казалось уже пройденным. И вечером в кафе, где я решил отметить день рождения в узком кругу, я чувствовал, как моя душа парит, и что будто у меня за спиной крылья. Мы смеялись, шутили, пили легкое вино, от которого уходили прочь все заботы и печали, а потом отправились на танцы в кемпинг.

Потом был школьный выпускной вечер, встреча рассвета на вершине Машука, и две недели беззаботной жизни, т.к. уже на 14 июля был намечен мой отъезд в Харьков на вступительные экзамены. Все решилось просто: когда родители в очередной раз напомнили мне, что надо заниматься, я решил, что лучше всего поехать в Харьков и походить там на подготовительные курсы, чтобы лучше узнать требования. Я очень переживал за это поступление, и всерьез считал его моим главным экзаменом в жизни. Когда пошли насчет билетов, поезд отпал сам собой ввиду незначительности разницы в цене билетов на поезд и на самолет, и потом, не хотелось терять лишнее время на дорогу. Итак, в аэрофлот. Билеты на послезавтра, на десятое, но нужно еще подготовиться к отъезду, одиннадцатого и двенадцатого – выходные, ну не ехать же тринадцатого, в понедельник! Итак, 14 июля 1970 года, рейс 3962 Минводы-Харьков-Ленинград, вылет в 6-05 утра.

Это был мой первый полет на реактивном самолете. На кукурузнике я уже летел один раз из Ставрополя в пятом классе. Вечером я пришел домой очень поздно, все время провел у своей девушки, бесконечно прощаясь, и никак не мог уйти. Наутро встали рано, уже в пять часов нужно было быть в аэропорту на регистрации. Позавтракать толком не успели, так что мама кормила меня уже в аэропорту, перед вылетом. Уехать первой электричкой также было нельзя, потому что опаздывали на регистрацию. Поэтому мы с папой поехали раньше на мотороллере, а мама потом первой электричкой к нам подъехала. Было раннее июльское утро, мы ехали по пустынной дороге, прохладный ветерок раздувал мою пышную шевелюру, которую я наотрез отказался подстригать даже перед отъездом. Тогда очень модны были длинные прически у парней, и я тоже отрастил приличные "патлы". Думал, если так уж прижмет, перед экзаменами подстригусь, а так, зачем же, заранее?

С собой у меня был старенький семейный чемодан, с которым папа ездил в Москву, когда учился, а так этот чемодан просто лежал в шкафу, набитый разными вещами. На нем были следы бурной романтической юности, когда он ездил на полках скорых и не очень скорых поездов, где были шумные компании, анекдоты, дорожная курица, дымок от печного отопления вагонов, чай в высоких подстаканниках с "дорожным" сахаром, и бесконечные перестуки колес по рельсам… На чемодане был потертый, но аккуратный чехол, это тоже из той, старой жизни, когда к чемодану отношение было уважительное, как ко всякому кожаному изделию. Ведь его угловатые собратья часто бывали сделаны из обыкновенной фанеры, и чехол был верным средством, чтобы не оцарапать кожаные бока, а еще он предохранял от пыли в долгие периоды оседлой и скучной жизни. Теперь чехол был снят ввиду его "старомодности", а при сдаче в багаж небрежной рукой кладовщика мелом был начертан номер рейса 3962. И поехал мой чемодан в недра аэропорта, чтобы потом, так же как и я, впервые в жизни, подняться в заоблачные высоты.

Когда собирали вещи, я положил, среди учебников, тетрадей и пособий, талисман – мишку, подаренного мне накануне моей девушкой. Этот мишка был такой мягкий, бархатный и смешно икал, когда надавливали на его живот. В дальнейшем мне он был роднее всего, когда я жил в чужом и враждебном мире большого города в общежитии. Была у меня еще авоська с продуктами: помидоры, колбаса, отварная курица, не бог весть что, однако впоследствии выручившая меня не раз. Главное, была летная погода, раннее утро, полная неизвестность большого города впереди и какая-то романтическая тяга в дальние дали.

В аэропорт мы приехали без приключений, дорога до Минвод была знакома мне по предыдущим поездкам. Хорошо помню низину с противным запахом болота, которую неизменно проезжаешь и сейчас между поворотом на Железноводск и мостом. В голове крутились волшебные мелодии недавно записанного битловского альбома Abbey Road, навевая легкую печаль и пробуждая романтические воспоминания о приятных минутах, проведенных под эту музыку. Особенно в этот момент показалась уместной песня "The Sun King" о восходе солнца, со звуками сверчков, которые, казалось, вот они наяву, в траве, и что это взято прямо из данной минуты моего путешествия по покрытым утренней дымкой долинам и предгорьям Кавминвод.

В аэропорту, несмотря на раннее время, было довольно многолюдно. Сам аэропорт являл собой величественное модерновое здание, это было так необычно по сравнению с толкотней и специфическим шумом и запахами обычного вокзала. Люди тоже были другие, или вели себя по-другому в этом храме гражданской авиации. Впрочем, гражданской она стала позднее, в восьмидесятые, а тогда на всем был налет какой-то элитарности и новизны. И журнальные столики с буклетами рекламы, и ровные ряды стоек, и большая карта на стене с огоньками открытых аэропортов и большими часами, и транспортеры, увозившие внутрь здания чемоданы пассажиров – все это было так необычно.

Войдя в зал, я почувствовал себя причастным к какому-то таинству, коим был полет на самолете в те дни. Весь вид мой, пожалуй, был наивно-простецким, однако, мне казалось, что все ничего, и я напускал на себя важность бывалого путешественника, когда шел на регистрацию, получал пластмассовый посадочный талон, и, когда приехала мама, она как-то даже приуныла, глядя на меня, и перестала давать мне ежеминутные советы на все случаи жизни, которые сводились к тому, что мне надо экономить деньги, не пить холодной воды, нигде ничего не забывать, следить за вещами и обязательно сразу же написать открытку из аэропорта, как добрался.

После регистрации оставалось еще минут сорок до посадки, и мама начала меня кормить. Мне не очень хотелось есть, потому что все вокруг были важными, и никто не ел вот так открыто, и потом, я уже весь был в предстоящем полете. Однако, мама нашла свободную стойку у буфета, разложила помидоры, яички, хлеб и чуть ли не насильно заставила меня поесть.

Через какое-то время объявили посадку на мой рейс, и я пошел через стойку выхода в зал для посадки в самолет. С родителями я попрощался заранее, чтобы не толпиться у стойки, да и не солидно было, чтобы меня вот так провожали, словно маленького. Накопителей или тамбуров для пассажиров, как в восьмидесятые, тогда еще не было, каждый пассажир был ценен для аэрофлота, поэтому в зале были столики, мягкие скамейки, кругом тишина и спокойствие. Таинство храма продолжалось и здесь. Маленькие микроавтобусы с открытыми боковинами, сцепленные по три, мягко подъезжали, забирая пассажиров, и увозили их к трапу самолета. Возле трапа стюардесса в стильной форменной одежде взяла мой пластмассовый талончик и пропустила на трап. Восходя по ступенькам вверх, я думал, что вот я уже почти оторвался от земли.

Войдя в салон, я ощутил какой-то новый запах, который потом много лет сопровождал меня в полетах на разных рейсах в разных самолетах, это был какой-то свой, фирменный аэрофлотовский запах. Не тот, что появился потом, в эпоху массового пассажиропотока, отдающий керосином и чем-то несвежим и спертым, а тот, волшебный запах новеньких кресел и ковриков, запах романтики полета. Мое место оказалось в конце салона, на 14 ряду. Я мысленно задумал, что раз 14 – мое любимое число, то мне повезет на экзаменах. А число 14 стало моим любимым после удачи на соревнованиях в Ставрополе, когда моя яхта с этим номером завоевала краевой приз. Рядом сидели какие-то люди, тоже важные, все говорили вполголоса, так что стояла какая-то солидная тишина. Мне все было в новинку, и я вертел головой по сторонам, разглядывая внутреннее убранство самолета. Салон был похож на салон автобуса. Я еще в детстве, живя у автовокзала, с восхищением заглядывал в салоны междугородних автобусов, особенно ЗИСов, которые с дудочками сигналов и свирепыми нахмуренными фарами. Они были как будто из другого мира, какие-то волшебные, в их салонах были мягкие кресла с высокими спинками и блестящие никелем обводы окон и багажных полок. Салон моего самолета чем-то напомнил мне те давние картины прошлого, он был в том же стиле, с никелем, креслами, вот только вместо широких окон были круглые иллюминаторы, которые, казалось, сделаны из толстенного стекла. Над креслами вверху были также полки для сумок, очень похожие на те, из автобуса.

Вот пассажиры уселись, и всем раздали взлетные конфеты на большом подносе. Можно было брать несколько штук, но я взял только две, постеснялся. Стюардесса по местному радио объявила о начале полета и прошла проверила, чтобы у всех были пристегнуты ремни. Я чувствовал себя чуть ли не космонавтом. Пока самолет выруливал на взлетную полосу, все было похоже на обыкновенный автобус, медленно выруливающий из лабиринтов улиц на широкий проспект. Вот самолет замер, потом двигатели начали набирать обороты и в какой-то момент все внутренности его, эти кресла и блестящие подставки для сетчатых полок, начали резонировать и дрожать. Казалось, по всему корпусу самолета пробежала дрожь, как будто он рвался в полет, и какая-то неведомая сила его удерживала. Но вот в какой-то момент он вырвался и быстро побежал по взлетной полосе, стремительно набирая скорость. Колеса передавали на корпус самолета все неровности бетонки, и вот, наконец, корпус самолета замер, осталось только мелкое дрожание от ревущих двигателей. Самолет оторвался от земли. Много раз до этого я мысленно представлял себе этот момент отрыва самолета от земли. Теперь нас с нею ничего не соединяет, только воздух, такой невесомый и невидимый воздух, удерживающий эту грохочущую махину на высоте. Еще в раннем детстве, когда я расспрашивал дедушку о полетах на самолете, он мне рассказывал, что самое страшное это когда колеса отрываются от земли и, значит, ты попадаешь во власть совсем других законов и представлений о пространстве и скорости. Этот момент мне казался очень важным, и я где-то в глубине души боялся, что вдруг самолет упадет, ведь его уже не держит земля.

Самолет на редкость быстро стал удаляться от земли, вот он заложил вираж, и я увидел далеко внизу здание аэропорта, которое отсюда уже не казалось столь величественным, и весь горизонт как будто раздвинулся, отдаляя нас от земли и приближая к небу. Вот в иллюминаторе почти рядом с крылом самолета показалось облако, оно было совсем не такое, как с земли, солнце подсвечивало его сверху и сбоку, и его ослепительно сияющие края так ярко выделялись на фоне чистого синего неба. Я невольно залюбовался картинами облаков, раньше я никогда их такими не видел. Только иногда после дождя, когда падали последние капли, и воздух был свеж и чист, можно было вдали наблюдать яркие края облаков в сиянии солнца. Теперь же это было вот оно, рядом, казалось, протяни руку и достанешь. Далеко внизу были видны расчерченные лесополосами зеленые и серые квадраты полей, растворявшиеся в голубой дымке.

Когда самолет набрал высоту, разрешили отстегнуть ремни и предложили на выбор стаканчики с нарзаном и фруктовой водой. Разрешили курить, и многие пассажиры сразу же задымили сигаретами, так что хвост самолета, где сидел я, почти весь утонул в дыму. До этого был интересный момент, когда после набора первой тысячи метров открылись вентиляционные прорези, и с потолка пошел туман, похожий на дым. Некоторые пассажиры начали испуганно переглядываться: не горим ли? Я тоже где-то почувствовал себя неуютно, но сидевший рядом "бывалый" дядечка объяснил, что это просто туман.

Время в пути до Харькова было 1 час 15 минут, так что весьма скоро опять объявили, чтобы все пристегнули ремни, и самолет пошел на снижение. Самый момент посадки принес какое-то облегчение, все же в воздухе было как-то неуютно. Самолет нехотя стал тормозить по полосе и вскоре опять потянулся в лабиринты аэропорта на стоянку. Объявили температуру воздуха +16. Это было ниже, чем наши +25, так что пиджак мне явно показался нелишним.

Выйдя из самолета и проехав в таких же микроавтобусах, я прошел в здание аэропорта. Все вокруг было новым и необычным. Про багаж объявили, что его нужно ждать, так что я воспользовался моментом, чтобы написать короткие послания родителям и своей девушке. Нашел почтовое отделение, купил два конверта с местной символикой, написал по полстранички и тут же сбросил конверты в ящик. Еще ничего не было известно точно, так что я ограничился тем, что долетел нормально и что отправляюсь в город. Вскоре приехал багаж, и я получил свой чемодан. Чтобы не таскаться с грузом, я решил сдать чемодан и сумку с продуктами в камеру хранения, взял только документы и, спросив, как попасть в институт радиоэлектроники и не получив вразумительного ответа, решил ехать в город. В город ходили автобусы и троллейбусы. Я все смотрел на троллейбусы и удивлялся их бесшумному и бездымному движению и все думал, как это "рога" успевают проехаться по проводам, особенно когда троллейбус поворачивает или набирает скорость.

Я сел на пятый троллейбус и поехал в центр по длинным нескончаемым проспектам и улицам, глазея по сторонам на незнакомые вывески и здания. Больше всего меня удивляли вывески на украинском языке. До этого я никогда не видел надписей не на русском, только в фильмах. Да еще когда-то в детстве, увидев вывеску "Оптика", подумал, что это неправильно написанное слово "Аптека": вот, думаю, две ошибки в одном слове. А тут сплошь и рядом "Перукарня" (пекарня, что ли, так зачем их столько и в городе), "Овочi", "Фрукти", "Перехiд", "Ремонт взуття" и прочая экзотика. Непонятно. Набираюсь терпения и продолжаю исследовать этот новый неведомый мир, заодно отмечая отличия и в цветовом оформлении дорожных знаков, в характере и стиле архитектуры зданий. У нас в Пятигорске все здания были в основном каменные, серые или светлые. А тут много зданий покрыто желтой плиткой, надписи о пешеходных переходах также желтые, номера домов на улицах и названия улиц – на синих табличках. Трамваи также удивили своей старомодностью, обшарпанным видом и широченной колеей, как у электрички. Подобные трамваи я уже когда-то видел в Краснодаре, когда мы с папой ездили на море, и вот опять эти монстры, столь не похожие на привычные аккуратные немецкие и чешские вагоны в Пятигорске.

Доехав, таким образом, до конечной остановки пятерки, которая и впрямь была в самом центре города, и в очередной раз встретив надпись "Перукарня", я стал спрашивать у прохожих, как мне проехать к институту радиоэлектроники. Мнения разделились. Одни говорили, что нужно ехать в Померки, другие просто пожимали плечами, третьи направляли меня в студгородок, где находился политехнический институт. Самым убедительным показался совет ехать в студгородок, его очень уверенно дал один очень взрослый дядя, а тут еще и троллейбус подвернулся, четверка, вроде бы как раз подходящий. Ну я вскочил в троллейбус и поехал. Протиснувшись к кабинке водителя, я стал спрашивать, на какой остановке мне выходить, чтобы попасть в институт радиоэлектроники. Водитель как раз остановился на светофоре. Он открыл переднюю дверь и сказал, что мне нужно выйти сейчас и подняться вверх по улице, а там сесть на восьмерку. Я быстро выпрыгнул из троллейбуса, мысленно поблагодарив себя за настойчивость, и пошел вверх. В чужом городе часто бывает так, что первые впечатления очень сильно отличаются от реальности. Мы невольно пытаемся привязать незнакомое место к каким-то знакомым местам или ориентирам. Вот так и я, вроде бы все понял, что нужно подняться вверх и сесть там на восьмерку. Но, поднявшись вверх, я попал на широкую площадь с множеством отходящих улиц, а на какой же из них остановка восьмерки? Спросил еще раз, как пройти на остановку восьмого троллейбуса, вижу, народ улыбается, оказывается, я на ней стою.

Подошел троллейбус, я сел в него и, памятуя о только что произошедшем, сразу обратился к водителю: на какой остановке институт радиоэлектроники? Он ответил, что это остановка "Гипросталь". Я кивнул, но через минуту уже забыл точное название остановки. Стал вглядываться в названия улиц; спрашивать еще раз водителя постеснялся, подумает, что же я за бестолочь. Я знал адрес института, проспект Ленина 14, поэтому, как только троллейбус въехал на проспект Ленина, я весь напрягся, заранее заняв место поближе к выходу. Начал прикидывать, когда же будет номер 14, и когда, как мне показалось, уже должна быть нужная мне остановка, выскочил из троллейбуса. Увидел номер 12, ну думаю, следующий - мой. А там длинный пролет без домов, только деревья и позади них зеленая лужайка. Пройдя этот длинный путь, я, наконец, увидел нужное мне здание, и как раз напротив него остановка. Получилось, что я не доехал одну остановку. Было около десяти утра, погода была солнечная, но прохладная, мне в пиджаке было не жарко, несмотря на бодрый шаг.

Итак, я подошел к зданию с колоннами, которое занимало почти весь квартал, и направился к парадному входу. Подойдя, я обнаружил надпись, что вход с другой стороны, и пошел туда. Обойдя почти все здание, я подошел к другому не менее парадному входу, и, открыв тяжелую дверь и пройдя через неведомую мне до того большую четырехдверную "вертушку", вошел в мою будущую "альма-матер". Внутри был большой холл, занятый разными стендами, транспарантами и объявлениями. Посередине была сделана загородка из бархатных канатов с тумбами. Позади загородки за столами сидели студенты, которые принимали документы. На больших стендах были расписаны факультеты и вставлены картонные таблички с цифрами, которые показывали, сколько подано заявлений на тот или иной факультет. Я сразу же посмотрел на стенд радиотехнического факультета, специальность "Конструирование радиоаппаратуры", на нее принимали 250 человек, и было подано более трехсот заявлений. Перед загородкой толпились такие же, как я, кто хотел подать документы. Меня направили к столу возле раздевалки, где выдавали бланки заявлений, тут же можно было сесть и заполнить все бланки. Справившись с этим занятием, я направился за загородку, где стояла небольшая очередь к нужному мне столу. Дождавшись своей очереди и подойдя к столу, я подал документы и стал ждать, пока все будет принято. Паспорт и приписное предъявляли лично, остальные данные заносили в бланки и тут же вели опрос, занося все в бумаги. После этого меня направили в медпункт, где, несмотря на наличие справки 286, врачи заново нас осматривали. Этот процесс завершал врач-терапевт. Очередь была длиннющая, как ко всем врачам, но кое-как мне удалось это преодолеть. Получив справку из местного здравпункта, я вернулся к столу приема документов. Мне выдали расписку о приеме документов, и я узнал, что мой шифр КР-327. КР – это конструирование радиоаппаратуры, а 327 – порядковый номер в списке абитуриентов. В конце сгруппировали несколько человек и назначили собеседование с одним из заместителей декана. Нас выстроили и провели внутрь к дверям в какую-то аудиторию. Мы по одному заходили в аудиторию, и когда подошла моя очередь, я зашел и увидел немолодого коротко подстриженного седовласого мужчину в штатском, с явно проступавшей военной выправкой. Он как-то сразу нехорошо посмотрел на мою прическу, нахмурил брови, и стал меня допрашивать, что привело меня в этот институт. Потом он долго рассматривал мои документы, отметил отсутствие штампов уплаты комсомольских взносов в комсомольском билете, сказав, что вряд ли я пройду, если не приведу это все в порядок, а уж прическу точно надо менять, да и комсомольский значок надо носить. На мой вопрос об общежитии он сказал, что сейчас там идет ремонт. На этом мы распрощались, и я с тяжелым сердцем вышел из здания института. Это собеседование напрочь испортило мне настроение. Общежития не будет, прическа моя не нравится, в комсомольском проблемы...

Я машинально прошел квартал, соображая, что же мне делать. Потом решил поехать в аэропорт, там мои вещи, и они казались мне самыми родными в этом враждебном городе. Уже и веселые стены домов выглядели не так уж и веселыми, и надписи были чужими, и просто никого я не знал в этом городе. Я сел на троллейбус, доехал до площади Тевелева, там спустился и сел на пятерку. Пока шли мои хлопоты в институте, прошел почти весь день. Еще почти через час, уже около пяти вечера я приехал в аэропорт. По пути в троллейбусе было много народа, я почти весь путь проехал в давке. В аэропорту я в камере хранения взял сумку с продуктами и первым делом решил поесть, потому что уже основательно проголодался.

Я сел на скамейку недалеко от зала регистрации, разложил мою провизию и плотно поел. Стало чуть веселее, я снова сдал сумку в камеру хранения, и стал думать, что делать дальше. Переписал телефоны гостиниц, даже позвонил в одну из них, спросив, нет ли свободных номеров? Ответ был: "нет", и я немного приуныл. Потом подумал, что поеду в город и попытаюсь купить обратный билет, может смогу улететь обратно домой. С немалым трудом я разыскал агентство аэрофлота на набережной небольшой реки и, выстояв длинную очередь, почти перед закрытием касс я подошел к окошку. Билетов до Минвод на ближайшие дни не было, так что и тут меня ждала неудача. С таким настроением я присел на скамеечку на набережной и стал думать, что же делать. Единственным родным местом мне казался аэропорт, где мои вещи. Я решил, что надо ехать туда, там можно пересидеть до утра, а там что-нибудь решится.

Когда я приехал в аэропорт, уже было почти темно. Я отметил, что здесь темнеет гораздо позднее, чем в Пятигорске. Я сел на скамеечку, взял прихваченную с собой тетрадку и ручку и стал записывать свои впечатления, заодно пытаясь таким образом отвлечься от дурных мыслей. Потом окончательно стемнело, и я перешел в зал ожидания, устроившись на кресле почти у самого выхода. Там было не так светло, и можно было подремать. Я несколько раз уже почти засыпал, потом просыпался от рева самолетов, или от неудобной позы, вставал, ходил по залу, потом выходил на улицу, там было свежо, сон немного отступал, потом я опять садился и дремал в кресле. Часам к пяти утра наступило самое тяжелое время, потому что голова была свинцовой и сама валилась набок или вперед. Кресло было с невысокой спинкой, и голове было трудно опираться на нее.

Но вот, наконец, рассвело, стало веселее, стали подъезжать пассажиры из города, аэропорт ожил. Дотянув так часов до восьми, я взял снова свою сумку в камере хранения, позавтракал остатками курицы, которые не доел накануне, выпил воды в автомате за копейку, и поехал в город. Я решил, что на этот раз я либо устроюсь в общежитии или гостинице, либо достану билет, чтобы улететь домой. Приехав в институт, я, по совету студентов, принимавших документы, решил обратиться к председателю приемной комиссии. Настроение у меня было никудышнее, я чуть не плача стал излагать свои печали, что и жить мне негде, и почему-то меня не хотят принимать или обещают проблемы, стал говорить о том, что я окончил специализированную школу, и что учился неплохо. Председатель выслушал меня внимательно, куда-то позвонил, и выписал мне направление в общежитие, попутно успокоив, что если я хорошо сдам экзамены, никакие другие проблемы не помешают мне поступить. Заодно я записался на подготовительные курсы по математике и физике, которые проводились при институте, и ради которых я и приехал пораньше.

Я немного упокоился и пошел к коменданту общежития на устройство. Комендантом оказалась строгая женщина в синем халате. Она взяла с меня плату за месяц, что-то около четырех рублей, постращала исключением, если я буду плохо себя вести, как такие-то и такие-то, назвав незнакомые фамилии. Вдобавок, она назначила меня старшим по комнате, отобрав в залог паспорт. Я клятвенно обещал вести себя хорошо, и был отправлен на санобработку в баню, после которой мне пообещали дать ключ от комнаты и постель. Расспросив, где находится нужная мне баня, я сел на троллейбус и в компании таких же, как я, направленных в баню, туда и поехал.

У меня не было с собой ни мыла, ни мочалки, ни полотенца. Будь я немного поопытнее, я бы мог взять все это напрокат в бане, а так, я поднялся на второй этаж в мужской зал, разделся, обмылся под душем, благо, на улице было жарко, и душ меня освежил, постоял, чтобы немного обсохнуть и пошел одеваться. На выходе мне вручили нужную справку, и уже через полчаса я отдал эту бумагу тетеньке-коменданту и получил взамен ключи и постель. Моя комната была 425, на четвертом этаже. Зайдя в комнату и увидев кровать, я очень обрадовался. Комната была на три человека, кроме меня там жили еще двое абитуриентов. Здание общежития находилось в одном корпусе с институтом, только вход был с улицы Инженерной. Это было старое здание с высокими потолками и толстыми стенами. Окно выходило на улицу, и было хорошо видно движение транспорта по проспекту Ленина и перекресток. Сначала я хотел немного отдохнуть, потом решил, что съезжу за вещами, и потом уж отдохну.

Я вышел из общежития вниз, сел на восьмерку и поехал в город. Странным образом весь город переменился, он уже не был мрачновато-враждебным, а люди вместо холодно-отчужденных казались мне сейчас дружественными и улыбчивыми. В одном месте видел кондитерский магазин "Ведмедик", подивился ласковому его названию. В другом – заглянул в окна детской парикмахерской, там смешно щурился малыш, которому стригли волосы. В очередной раз я протрясся на пятерке до аэропорта и обратно, и вроде бы уже и толкотни особой не было, и люди мне показались вежливыми и предупредительными. По пути купил конверты и открытки с видами города, чтобы послать домой и вернулся в общежитие уже почти к вечеру. Сразу же написал письма родителям и своей девушке, сообщив свой адрес, отнес и сбросил их в ближайший почтовый ящик. Вернувшись, я покушал тем, что еще оставалось в моей сумке и завалился спать, потому что прошлая почти бессонная ночь и хлопотный день вымотали меня напрочь.

Наутро проснулся бодрым и, побрившись и умывшись, пошел в институт на курсы. Нашел свою группу по физике, сел на свободное место и сидел, внимательно записывая лекцию. Преподаватель продолжал какую-то уже начатую тему. Я решил, что надо будет почитать эту тему по учебникам, а то не все понятно. Потом была математика, ее вел молодой коренастый преподаватель, по фамилии Лысиков, который действительно был лысым и подвижным человеком. Он как мячик катался у доски, рисуя графики и заставляя нас устно решать сложные уравнения. Это выходило за пределы школьной программы, но было очень интересно.

День пролетел быстро, обедал я в ближайшем кафе в компании сокурсников, из которых один позже стал почти моим другом. Он был местным, но обедал в кафе, потому что жил далеко от института. Этот парень меня удивил высказываниями о том, в Харькове много буржуев, коими он называл жителей добротных сталинских домов, еще он любил хвастаться своими любовными похождениями. Что там было правдой, а что ложью, понять было трудно, но истории были похожи на сказки. Видно парень тешил свое самолюбие. Он очень обижался, если ему не верили, и сразу лез доказывать сказанное. Рассказывать ему что-то о своей личной жизни не хотелось, да он и не очень расспрашивал, предпочитая рассказывать, а не слушать.

На завтрак я купил себе банку сгущенного молока, которого давно уже не было в продаже в Пятигорске, а тут - пожалуйста. Так я и завтракал, хлеб с молоком, которое я просто намазывал сверху, как бутерброд. Через несколько дней я уже сдружился с некоторыми парнями с моего этажа. В моей комнате было еще двое абитуриентов. Один парень, Миша, был из города Лубны, он имел ярко выраженный украинский акцент, вообще он кончал украинскую школу, и учебники у него тоже были на украинском языке. Его друзья жили в комнате 422 и часто к нам заглядывали, обсуждая задачи или примеры, и было так необычно слышать как они быстро говорили "по хохлацки". Другой мой сосед, Толик, был из Туркмении. Это был неторопливый сухощавый парень, тоже с небольшим акцентом, но каким-то восточным. Он поступал в автодорожный, а сюда просто подал документы, чтобы получить общежитие, а потом документы забрал и отнес в автодорожный, так как считал, что туда поступить легче. Особыми знаниями он не отличался и часто, заглядывая в мои тетради, как-то начинал суетиться, переживать, что он чего-то не знает.

Итак, на ближайшие две недели мой распорядок состоял из занятий с девяти до часу, потом обед в столовой или кафе, дальше самостоятельная работа, ужин часов в семь, и дальше опять занятия, пока не закрывались глаза, и я ложился спать. Иногда вечером, чтобы освежиться, я выходил на улицу, мысленно отмечая отличия этого большого города от того, к чему я привык в Пятигорске. По выходным на улицах было много людей, среди них немало выпивших, я даже поначалу думал, что тут все старше 25-30 напиваются пьяными. Мои исследования ближайших окрестностей привели меня к открытию неплохой дешевой столовой, и когда я поделился своим открытием с обществом, кто-то из старожилов сказал: так это же "Дрозд"! Так называлась популярная студенческая столовая, которая отличалась недорогими ценами, сносным качеством блюд и наличием в буфете разливного пива, за которым выстраивались длинные очереди студентов и курсантов военной академии. Котлета с гарниром здесь стоила всего 20 копеек, овощное рагу вообще 6 копеек, обед обходился копеек в сорок-пятьдесят. В кафе рядом, в которое я поначалу ходил, стоимость обеда редко была меньше рубля. Правда, многие говорили, что там вкуснее, но не в два же раза!

Понемногу подходило время начала экзаменов. На курсах мы уже все освоились, и даже роли распределились, кто предпочитает решать устно, кто все записывает. Физик, по общему мнению – зануда, он очень длинно и монотонно объясняет материал, уснуть можно. Даже если есть вопрос, забудешь задать, пока он закончит свой монолог. Математик наоборот, такой подвижный, у него уж точно не уснешь. И вопросы любит сам задавать и ценит, когда быстро решают, без особых подробностей, устно.

В общежитии, с обеда у нас была "вторая смена". Тут часто мы обменивались задачами, спрашивали друг у друга, если что непонятно. Были такие, кто не хотел общаться, считая всех других конкурентами, которые могут у них выведать знания и обойти на конкурсном экзамене. Но большинство парней были простыми и общительными, "без выкрутасов". Вообще я отмечал для себя, что здесь люди как-то проще, у нас всегда что-то можно ожидать скрытое, какой-то подвох, а тут все как на ладони. Итак, мы часто совместно решали задачи, всегда было интересно, если задача трудная, как ее решать. Но вся "украинская диаспора" держалась как-то особнячком. Они между собой часто балакали по-своему, но не из вредности, а просто так им было привычнее. Если у меня решение получалось быстрее или правильнее, эти парни очень расстраивались, и тут же бежали что-то повторять или учить, а если кто-то из них делал лучше, то неподдельно радовался. Однажды я взялся решать задачу из украинского учебника. Читаю "Куля радиуса R …" Мысленно прикидываю, что "куля" - это что-то похожее на кулек, значит, конус. И начинаю решать. Ответ не сходится. Пытаюсь расспросить моих оппонентов, они читают условие, потом решение и вдруг как засмеются! Оказывается "куля" по-украински – шар, а для него формулы похожие, но не такие! Вот такой получился анекдот.

Перед самыми экзаменами на курсах устроили что-то вроде контрольных тестов. Нас собрали в большой аудитории и стали задавать задания, кто решит быстрее. Самый быстрый выходил к доске и решал дальше у доски, пока не найдется еще более быстрый. На каком-то этапе я оказался быстрее других, и меня вызвали к доске. Далее все шло так же, но только все решали в тетрадках, а я то же самое у доски. Писать на доске было неудобно, и я старался большинство действий делать устно, в уме, это и быстрее и легче. После нескольких заданий я почувствовал, что уже устал, но пришел какой-то азарт, и я не сдавался. Кончилось тем, что я продержался рекордное время, и преподаватель сам сказал, что мне уже хватит. А я поплатился тем, что долго не мог отойти, даже поливал голову водой.

Бытовая моя жизнь вошла в привычное русло. Утром я завтракал, чем бог послал, а точнее, что сам купил накануне. Чаще всего это была сгущенка с хлебом. Сладкое я любил, молоко тоже, а тут такое сочетание! Однажды в детстве я получил доступ к целой коробке сгущенного молока. Дядя тогда ходил в туристический кружок, и после какого-то похода у них остались продукты, и он принес целую коробку сгущенки. Самое главное, что они там уже пообъедались сгущенкой, и мне было позволено есть молоко "от пуза". Я делал в банке две дырочки и потихоньку высасывал все ее содержимое. Как это было вкусно! Потом сгущенное молоко надолго пропало из магазинов и из моей жизни. И вот тут мне представился такой замечательный случай.

А еще я пробовал ходить на завтрак в институтский буфет, который открывался в полвосьмого утра. Там был замечательный винегрет, в который можно было положить котлетку. Все это тянуло копеек на 25, плюс чай, хлеб - 30 копеек. Деньги мне выдали из расчета два рубля в день на питание, да еще на обратный билет. Мамы рядом не было, никто моих расходов не контролировал, казалось бы – живи в свое удовольствие. Но я как-то боялся, что денег не хватит, и все подсчитывал, чтобы не выйти за ежедневный лимит. Иногда на сэкономленные деньги покупал мороженое, но его вкус сильно уступал Пятигорскому. Мороженое здесь продавали исключительно на вес, накладывая его в стаканчики из больших бидонов. В Пятигорске мороженое почти всегда было для меня под запретом. У мамы была стойкая теория о том, что от мороженого развивается бронхит, туберкулез и т.д. И мороженое мне разрешали в самых крайних случаях. Уже летом, когда моя девушка подрабатывала на хладокомбинате, я, втайне от мамы ел мороженое почти каждый день. И какое мороженое! Оно мне казалось самым вкусным в мире.

Еще одно из доступных развлечений – кино. Фильмы в Харькове шли почти те же самые, что и в Пятигорске, только еще были фильмы на украинском. Пару раз я сходил в кино, даже посмотрел фильм "Пусть говорят" с участием Рафаэля. Это был тогда, как бы сказали сейчас, "хит сезона". Но одному в кино скучно, да еще если смотрел этот фильм с девушкой, а тут один, это вообще тоска.

Летом в городе было жарко, дома накалялись от солнца, и хотелось пить. Здесь я увидел уже почти забытые в Пятигорске коляски с газированной водой, которую наливали вручную. Причем за воду с сиропом брали 4 копейки, и все время хотелось сказать словами персонажа Фаины Раневской из известного фильма "Подкидыш": "Меньше пены!". Ручная продажа мороженого и воды видимо очень кому-то была выгодна, так что с автоматизацией торговли, бурно внедрявшейся в эпоху волюнтаризма, здесь не торопились.

Длительные ежедневные занятия утомляли меня, к концу дня начинала болеть голова, да еще нервы, как мне казалось, пошаливать начали. Я решил принимать холодное обтирание как средство укрепления нервной системы. В общежитии был умывальник на этаже, это такой ряд раковин с кранами, там можно было умыться. Горячей воды не было, да для обтирания она мне и не была нужна. Я раздевался по пояс, наклонялся над раковиной и брызгал на себя водой из крана. Потом я брал полотенце, на него тоже брызгал воду и таким холодным и влажным полотенцем растирал плечи, грудь и спину. Мне казалось, что это очень полезно. Стирать в холодной воде было невозможно, и я для этого ездил в баню. Перед самыми экзаменами я решил сходить в парикмахерскую, подстричься, а заодно сходить в баню и постирать белье. Очистив, таким образом, тело и укрепив нервную систему по методу обтирания, я был готов к дальнейшим испытаниям судьбы в виде экзаменов.

К концу июля уже стало известно расписание экзаменов. Я сдавал в пятом потоке, в 25 группе. Первый экзамен – письменная математика, был 3-го августа, потом 7-го устная математика, 11-го физика и 15-го сочинение. Уже с 1 августа начали вывешивать списки получивших двойки, чтобы они могли забирать документы и отправляться домой. В день получали 60-70 двоек. Это и радовало и огорчало. Радовало, что конкурс уменьшался, а огорчало потому что не известно, а не попадешь ли и ты в число не сдавших. Напряжение в подготовке к экзаменам достигло апогея. В общежитии только и разговоров, какая попалась задача, как ее решить. Кто-то ходил радостный, кто-то угрюмо собирал чемоданы. Равнодушных не было. Не повезло одному из приятелей моего соседа Миши, схлопотал двойку и ходил теперь очень расстроенный. Собственно расстроился он сразу после экзамена, когда в общежитии начали хором решать его вариант и сразу же нашли у него ошибки в решении. Но он видимо еще на что-то надеялся, а на второй день, когда вывесили списки… Одним словом, в комнате 422, где жил тот парень, образовались вакансии.

Через какое-то время Ваня, Мишин друг, с которым мы тоже успели уже подружиться, оставшись один в комнате 422, уговорил нас переехать к нему, чтобы было интереснее заниматься. Итак, в 422 комнате нас было четверо: Миша, Ваня, Толик и я. Миша и Ваня были родом из деревень, сами готовили еду из привезенных из дому продуктов, и вообще с ними было весело.

Первый экзамен я сдавал 3 августа. Нас провели в большой зал и рассадили по одному за столом. Когда на досках написали варианты заданий, я для себя отметил, хоть бы мне не достался 36 вариант. И тут как назло, подходит ассистент и говорит: у вас 36 вариант, записывайте условия с доски. "Ну, началось" - подумал я, однако стал решать по очереди все четыре задачи. Почти уже закончил и хотел сдавать листки, как вдруг меня прошибло холодным потом, я неверно решил задачу по стереометрии. Давай все переписывать заново, а по условиям конкурса надо было сдавать и чистовую работу и черновики. Ну, думаю, влип, теперь посмотрят на мои черновики, а там неверные решения, хоть и исправленные. Уже зацепка для придирчивого преподавателя. Сразу же вспомнил школьный экзамен по алгебре, где я неожиданно схлопотал четверку, и подумал: неужели история повторяется. Еще раз все тщательно проверил и пересчитал и только после этого сдал работу. Однако на душе было тяжело, и в тот вечер я рано лег спать, мои соседи так и не поняли, нормально ли я написал математику.

На следующий день к двенадцати нужно было идти за экзаменационным листом. Я сразу же ринулся к спискам двоечников, туда-сюда по списку глазами, вроде бы моей фамилии нет. Потом уже внимательнее прочитал списки, думаю – ну двойки нет, наверное три. Конкурс ожидался почти в два человека на место, перед самыми экзаменами вывесили финальное число заявлений, на наши 250 мест их было 440. Проходной балл - 12 из трех экзаменов. Так что даже с тройкой можно еще бороться. Я вздохнул и пошел в вестибюль за экзаменационным. Там стояло две очереди, одна за экзаменационными листами, другая за документами. В одной стояли нормальные, даже счастливые абитуриенты, во второй лица были угрюмые, некоторые заплаканные. Ничего с этим поделать было нельзя, хоть и было жалко тех, кто не прошел. Я дождался своей очереди и назвал магическое "КР-327". Мой экзаменационный мне выдали, я отошел в сторону и боюсь его открывать. Потом зажмурился открыл лист и быстро мельком взглянул в него. Там было "отлично". Я не поверил, взглянул еще раз, как бы боясь, что эти чернильные буквы могут куда-то испариться. Но ничего, устояли. Сердце радостно запрыгало в груди – пятерка по самому главному экзамену! Я сунул экзаменационный лист в карман и вышел во двор. Почти ничего не соображая, поплелся обратно в общежитие, по дороге несколько раз доставал небольшой бумажный листок и вновь и вновь вчитывался в запись о первом экзамене, как бы любуясь ею.

Сразу же пошел на почту, дал телеграмму родителям, что за первый экзамен получил пять баллов. Мама мне потом в письме написала, а что "пять баллов" это пятерка?

Мои товарищи по комнате обрадовались моей пятерке, они наперебой брали мой экзаменационный лист и, посмотрев, возвращали его обратно. Только один парень из соседней комнаты был не весел, он получил двойку и сейчас даже старался не смотреть на нас. Мы все решили, что вечером сходим в парк, отметим окончание первого экзамена, а тот парень, что получил двойку сказал, что он тоже пойдет с нами с горя.

Парк Горького, который находился недалеко от нашего института и общежития, был большим и тянулся аж до холмов. В парке было весело, мы прошлись по центральной аллее, там было много гуляющей публики. Нам казалось, что все смотрят на нас, понимают, почему мы так веселы, и когда нам улыбались в ответ, мы принимали это за поддержку нашего восторга. Бродили мы довольно долго, останавливаясь у каждого аттракциона и наблюдая за публикой. Самим кататься на каруселях и "брать быка за рога" нам не хотелось, но наблюдать было весело.

В тот день, когда я писал математику, в списках было рекордное число двоек - 90. Комната рядом с нашей уезжала в полном составе. Они с горя изорвали два учебника по физике по 270 страниц на бумажные голуби и разбросали их с балкона. Нас по утрам очень доставал дворник, который в шесть утра начинал шоркать метлой и будил нас, а закрывать окна ввиду летней жары было бы безумием. Так вот эти ребятки написали на каждом листочке что-то вроде "Заметай, заметай, старый дурак!". Утром картина была зрелищная. Прибежала свирепая тетя-комендант, начала стучать во все комнаты и орать, что она всех уволит, и что мы вылетим отсюда как те бумажные голуби, но мы кое-как отнекались, что это из соседней комнаты, а там ребятки заблаговременно забрали заложенные паспорта и смылись. Тетя ушла, но вскоре к нам заявилась санитарная комиссия, и нас заставили наводить в комнате идеальный порядок. А у нас под кроватью картошка, лук, сало за окном, в общем, хозяйство. Пришлось убирать все и мыть, а самое трудное - натирать полы. Полы были паркетные, нам вручили банку мастики и щетки, очертив, кроме комнаты, еще большой участок коридора. Другие комнаты сначала хихикали над нами, но когда тетя пришла и глянула нашу работу, то им тоже достался добрый кусок коридора, потому что тетя решила, что коридор должен быть выдраен весь. Так что потом уж хихикали мы.

Следующие три дня я посвятил подготовке к устной математике. Задания были расплывчаты и необычны. Там, где нужно было что-то решать, все было просто и ясно. А тут – теория чистой воды, какие-то теоремы, признаки делимости, графики и функции, методы их исследования, причем все устно, без задач и примеров. Я с утра до вечера читал пособия по математике, стараясь охватить весь материал. Получалось, что в основном работа была на запоминание готовой информации, и ничего соображать не надо. В общем, все три дня были монотонными и серыми, за исключением 6 августа. А дело было вот в чем.

Когда я узнал из расписания экзаменов, что последний экзамен у меня 15 числа, я решил на 16 августа взять билет домой, рассудив, что я тогда уже буду знать свои баллы, проходной балл известен, так зачем же торчать до 25 августа, когда должно оканчиваться зачисление? Думать о том, что я не поступлю или наберу спорное число баллов, не хотелось, и я решил, что если поступлю, мне пришлют вызов, если нет – документы. Так вот, получалось, что за билетом на 16 число нужно было идти 6-го, за 10 дней. Это был максимальный срок, но я боялся, что ввиду летнего сезона с билетами будет напряженка. Итак, 6-го утром я поехал на знакомую мне уже набережную в кассы аэрофлота. Билет я взял без особых проблем, паспорт я уже давно получил из залога, когда переходил из 425 комнаты в 422-ю. По пути домой я зашел в магазин радиотоваров и купил там новый клавишный переключатель для магнитофона. Это для моей девушки, потому что на ее магнитоле клавиши основательно западали. Еще я купил кое-какие сувениры и подарки, раз уж выбрался в центр.

Ходить по харьковским магазинам было чудно. Чего стоит только надпись "шкарпетки", поди догадайся, что это чулки, а "панчохи" - носки, "гудзик" - пуговица, "парасолька" - зонтик! Но в самом деле по-украински говорили только приезжие из деревень или других областей, да еще по радио. Сами харьковчане лишь немного "шокали", и их говор был вполне понятен и мало чем отличался от нашего. Так что все прекрасно понимали друг друга, и продавцы, и покупатели, а надписи – это так, больше для экзотики.

Итак, я купил билет на 16 августа на рейс 3961, Ленинград –Харьков – Минводы, который вылетал из Харькова в 14-05. Это был обратный рейс того, на котором я прилетел из Минвод. Я написал об этом родителям и своей девушке, втайне надеясь, что она приедет в аэропорт меня встречать.

Устную математику я сдал на пятерку. Преподавательница, оказывается, проверяла мою письменную работу, и когда я подсел отвечать, она среди прочих вопросов достала мою письменную работу и начала ее просматривать, попутно задав мне несколько вопросов. Видимо, у нее все же были сомнения по моей письменной, сознательно ли я исправил ошибки, или знания у меня не твердые. Но когда я начал отвечать на устные вопросы, она прервала меня, сказав "достаточно".

Итак, у меня уже после двух экзаменов было десять баллов, и я снова был на седьмом небе. Думать в этот день о физике не хотелось. В общежитии опять были радость и горе пополам. Кто-то в очередной раз собирал чемоданы. Отсеялся и мой друг, с которым мы вместе ходили на курсы. Он заявился в общежитие очень возбужденный, грозил, как всегда, всех вывести на чистую воду, говорил, что во всем виноваты буржуи и все в таком роде. В конце концов он предложил нам поехать в кафе "Пингвин" на Сумской, чтобы отметить мои пятерки и свою двойку. Мы договорились, что подъедем туда позже, и он ушел. В кафе "Пингвин" подавали мороженое в вазочках, это было известное в Харькове заведение. Не будучи местными, мы никуда не совались вечерами, кроме ближних заведений, а тут надо было ехать в центр на троллейбусе. Но ничего, собрались и поехали. Один из моих соседей, Миша, все пытался узнать, сколько ему брать денег с собой, чтобы хватило, всем это надоело, и ему сказали, бери все, что есть.

Когда мы подъехали к кафе, там никого не было, а наш друг заявился только через полчаса, когда мы уже подумывали уезжать домой, и не один, а в компании двух девиц. Мы все зашли в кафе, заняли столик и заказали мороженое. Наш друг, будучи немного уже навеселе, заказал бутылку шампанского и принялся всех угощать. Особенно он напирал на девчонок. Мы выпили понемногу, съели мороженое и решили, что уже будем уходить, потому что порция мороженого здесь стоила дорого, около рубля. Но наш веселый друг, которого совсем развезло после шампанского, никак не хотел нас отпускать и требовал, чтобы все выпили за мои пятерки. Денег на шампанское у меня не было, просить у других было как-то стыдно, и мы, не обращая внимания на уговоры, вышли на улицу. Сумская – одна из центральных улиц Харькова, здесь много кафе, магазинчиков, пирожковых, распиточных, и еще бог весть чего. Вечером она вся светится неоновыми огнями, и мы решили пройтись по улице и поглазеть на все это. Пошли вниз, к центру, там, думаем и сядем на восьмерку. Но остановки все не было и не было, мы уже почти с километр протопали. Потом решили вернуться, и когда проходили мимо "Пингвина", видели, как наш друг сидел и что-то с жаром рассказывал девицам, размазывая по щекам слезы. Девицы смотрели на него с сочувствием. Похоже, они понимали друг друга.

Остаток дней до экзамена по физике я все время решал задачи и учил материал, отвлекаясь только на обед и ужин, да еще в конце дня обычно писал письма и ходил прогуляться по свежему воздуху, чтобы снять напряжение. Скучая по дому, по родному городу и школьным товарищам, я писал письма и Жене К. и Володе И., с которыми особо сдружился в конце 10 класса, имея в числе прочих много общих интересов по поступлению в институт. С Женей мы ходили на подготовительные курсы, а с Володей просто всегда было легко и приятно общаться. В ответ тоже получил два письма. Женя написал, что поступает в Ставропольский политех, но боится, что недоберет баллы. Володя прислал письмо из Москвы, где он поступал на химфак МГУ и жаловался на несправедливость экзаменатора, и даже прислал мне вариант задачи по физике, что-то вроде монеты, которая влетает в магнитное поле и куда она должна бы отклониться. Когда Володя стал спрашивать, к какому типу магнетиков относится материал, из которого сделана монета, диамагнетиков или парамагнетиков, экзаменатор сказал, что это для решения задачи не имеет значения. Это явно была несправедливость и попытка сбить с толку. Так что я только мог посочувствовать Володе. Подумал, как несправедливо, что заваливают таких абитуриентов, ведь к тому времени Володя отлично знал химию, и даже занял второе место на всесоюзной олимпиаде!

В общежитие прибывали студенты, то ли после практики, то ли еще откуда, но их сразу можно было отличить от нас, "абитуры", как они нас называли. Студенты по-хозяйски ходили по общежитию, по вечерам они крутили музыку, смеялись и шумели, заниматься в такие часы было невозможно. Я старался все основное выучить и сделать днем, оставляя на вечер только повторение и легкие вопросы. Из комнат студентов часто доносилась музыка, в большинстве битловская. Однажды я прослушал почти весь двойной альбом. Я уже так соскучился без магнитофона, что был очень рад услышать музыку. Для себя я решил, что когда поступлю, обязательно привезу с собой магнитофон. Кроме битлов в Харькове были очень популярны Червоны гитары, у одного из абитуриентов были записи их первых концертов, и как-то встретив его возле института, я завел разговор о музыке, что мне тоже нравятся эти записи. Оказалось, что у него переносной магнитофон "Весна" и на катушках у него записаны все четыре полные альбома Червоных гитар. Я договорился, что если поступим и будем учиться, он потом мне даст их переписать. Этот парень тоже сдал на пятерки экзамены, и музыка и наличие магнитофона никак ему в этом не помешали.

На физику я пошел не как обычно, с утра, а попозже, потому что проспал. Накануне допоздна не мог уснуть, все какие-то мысли лезли в голову. Вроде бы и не переживал, заранее успокаивая себя тем, что у меня 10 баллов в кармане, а уж на двойку я физику никак не сдам. А с другой стороны, наблюдая, как сдают другие, часто видел, как срывались на каких-то мелочах, сдав основные, как казалось, экзамены. В том, что на вступительных экзаменах мелочей не бывает, я и сам вскоре убедился. Итак, я вошел на экзамен около двенадцати, а официально устные экзамены принимались до двух часов дня. Взял билет, вопросы показались мне несложными, и я расслабился, особенно когда решил задачу. Стал оглядываться по сторонам и даже подсказывал другим какие-то вопросы. Такое мое поведение, видимо не прошло незамеченным для экзаменаторов, и когда я сел отвечать, уже почти в самом конце, меня начали гонять по всем правилам. Я уже остался один, а вопросы все сыпались и сыпались на мою голову. В конце они устроили нечто вроде перекрестного допроса, по очереди задавая вопросы и не давая времени на обдумывание. Сколько продолжалась эта пытка, сказать трудно, но вскоре мои мучители радостно мне объявили: "все, пятерку мы поставить не можем, только четыре!" У вас нет твердых знаний того-то и того-то. Сил спорить с ними у меня не было, я с трудом понимал, что происходит. Потом один из них взял мой экзаменационный, и у него улыбка сменилась разочарованием. Наверное, они думали, что мне обязательно нужна пятерка и устроили целый спектакль, чтобы лишить меня этой оценки. Когда же увидели, что мне с лихвой хватает даже тройки, а четверка это на целых два балла выше того, что надо, загрустили. Но в конце один из них сказал, что вот все, теперь вы студент, если напишете сочинение не на двойку, а я уже ничего не хотел, мне бы выбраться отсюда из этой аудитории.

В каком-то тумане я вышел на улицу, глянул на часы – три часа дня. Значит, я просидел два с половиной часа за столом экзаменатора! Но главное было – сдал, и я не знал, то ли мне огорчаться, то ли радоваться. Зашел в "Дрозд", без всякого вкуса пообедал, пришел в общежитие и завалился спать, потому что очень болела голова. Проспал часов до восьми, потом уже стало легче. Мои друзья, когда увидели, какой я пришел, подумали, что я завалил экзамен, и даже не решились будить меня, когда пошли на ужин в столовую.

Итак, оставался последний экзамен, сочинение, по которому нужно было получить "не двойку". Я для себя уже выработал тактику: не зарываться, писать все простыми короткими предложениями. Ходило много слухов о том, как грамматические ошибки и не там поставленные запятые губили без пяти минут студентов. Темы сочинений не были известны, только в общих чертах. Я привез с собой учебники по литературе за 8-10 классы, перечитанные мной по десять раз, и все три дня до экзамена методично их штудировал, особенно разные там "образы Онегиных, Печориных, Кабаних и Катерин, лишних людей и пр.". Когда уже темнело в глазах, выходил подышать воздухом, а потом опять за книги.

Экзамен по литературе проходил в большой аудитории амфитеатром. Перед входом собирали экзаменационные листы и раздавали листки с печатями для черновика и для работы. Я зашел почти на самый верх аудитории и стал наблюдать, как на доске писали темы сочинений. Их писали на нижней половине доски, почти ничего не было видно, потом, когда все вошли и расселись, нижнюю половину подняли вверх, поменяв ее местами с верхней. Это было чудное устройство, с воротками, веревками и скрипучим механизмом. Я стал читать темы и, о чудо, одна из тем почти совпадала с темой, которую я писал в школе. Я стал, не торопясь, припоминать, что я писал в школьном сочинении, заранее ограничивая себя объемом в четыре страницы. Написал на черновик, проверил ошибки, исправил некоторые длинные или неоднозначные предложения, еще раз проверил все и стал переписывать начисто. Потом еще раз перечитал все. Конечно, мне хотелось размахнуться, тема была знакомая, но я решил не рисковать, слишком многое решалось этим экзаменом. Вышел я далеко не первым, да это и не имело значения.

Вечером устроил что-то вроде прощального ужина, назавтра улетать, как бы ни сложилось там с сочинением. Незадолго до этого я получил перевод на 40 рублей от мамы, на который вообще-то не рассчитывал, думал, дотяну теми деньгами, которые мне дали с собой. Пошел в магазин, купил конфет, лимонада, халвы, и вечером мы славно отметили мой отъезд. Толик, парень из Туркмении, подарил мне на память большую четырехцветную авторучку. Общежитие было наполовину пустым. Многие уже окончили экзамены, и оставались только те, кто был под вопросом, кто набрал 12 баллов, и даже набравшие 11 баллов надеялись на какие-то чудесные перемены. А вдруг будет недобор, думали они и не забирали документы. Твердые "поступившие", вроде меня, сматывали удочки.

На следующий день с двенадцати должны были вывесить списки двоек по сочинению. Оценки уже не сообщали и экзаменационных не выдавали, потому что оценки не имели значения. А мне в двенадцать, в крайнем случае, в полпервого надо было уже выезжать в аэропорт. Я пошел в институт к одиннадцати, ждал, было уже почти двенадцать, а списков все не было, сказали: нет секретаря, чтобы отпечатать. В 15 минут первого я в последний раз спросил насчет списков и, узнав, что будут после часа, помчался в общежитие за вещами. Ждать больше я не мог.

Заскочил в общежитие, схватил чемодан и помчался на троллейбус. Со своими друзьями я договорился, чтобы они мне сообщили насчет двойки по сочинению и переслали бы мне письма, если какие придут после моего отъезда, даже оставил им конверт с Пятигорским адресом.

Доехав до площади Тевелева, я выскочил и побежал вниз, на остановку пятерки. Сел в троллейбус и только тогда перевел дух. В аэропорт я приехал почти одновременно с прилетом моего самолета. Правила насчет регистрации здесь были не столь строгие, как в Минводах, регистрацию на проходящие рейсы объявляли по прилету самолетов. Я сдал чемодан в багаж, здесь все делалось вручную, никаких транспортеров. Грузчики брали багаж и ставили на тележки, которые затем увозили к самолету. Выдали мне опять пластмассовый посадочный талон с фирменной табличкой аэрофлота, и я зашагал в зал посадки. Аэропорт Харькова был не столь современным как в Минводах, это было старое здание с остроконечным куполом и антенной вышкой посередине. Внутри он тоже не был таким уж большим, хотя был и второй этаж, где находились буфет, ресторан и еще какие-то помещения. Ждать долго не пришлось, вскоре объявили посадку на наш рейс, и я пошел в самолет.

Взлет проходил прямо над городскими кварталами, было интересно, как быстро уменьшались в размерах дома и улицы. Показались какие-то склады, железная дорога, потом пошли пригороды, и дымка скрыла землю. Полет показался мне ужасно длинным. Уже так не терпелось поскорее вернуться домой. Я уже предвкушал встречу с родными, а особенно замирало сердце, когда думал о встрече со своей девушкой.

Внизу тянулись квадраты полей, но зеленых среди них уже не было, они были желтыми и серыми. Когда пролетали над Ростовом, вдали были видны строения и дома большого города, почти как на карте. Еще немного и вдали на горизонте показались горы, это же Кавказский хребет! Как я, оказывается, соскучился по горам. Подлетели ближе, и я различил Бештау, Змейку, а вот и Машук с вышкой на вершине. Самолет сделал круг и стал снижаться. Загудели двигатели, и земля стала стремительно приближаться. Вот самолет коснулся колесами земли, запрыгал по плитам бетонки и, притормозив, направился на стоянку.

Я никак не мог дождаться, пока остановят двигатели и подадут трап. Вот, наконец, я вышел из самолета и вдохнул этот сладкий пьянящий воздух Кавминвод. Подъехал микроавтобус, я сел в него и поехал к выходу в город. Подъезжая к воротам, я усиленно разглядывал толпу встречающих, пытаясь увидеть знакомые лица. Вот заметил родителей, обрадовался, но кого-то все-таки не хватало. Уже выйдя, еще раз внимательно осмотрел встречающих, но девушки моей не было. Я вздохнул, но решил, что встреча в Пятигорске будет ничем не хуже, главное, мы встретимся. Мама с папой расцеловали меня, мама сразу спросила: "ну что поступил?", а я говорю: "не знаю". Она: "как не знаю, ты что, раньше уехал, чем надо?" "Да нет" – говорю – "просто не успел узнать последнюю оценку, но надеюсь, что не двойка". Мы стояли, ждали багаж, а тут и папа приехал на мотороллере, и когда привезли чемодан, он его забрал с собой на багажник, а мы поехали на вокзал на электричку. Всю дорогу мама расспрашивала меня, как я там жил, чем питался, не растратил ли деньги. Я сказал, что нет, и отдал маме остатки денег, что были у меня. Она немного успокоилась, но все же была недовольна, что я не дождался зачисления.

Когда приехали домой, сразу сели поесть, потом я побежал позвонить моей девушке, но ее еще не было дома, видимо она была у родственников в Ново-Пятигорске. Приехала она уже вечером, я караулил на остановке трамвая. Вышла с родителями из трамвая с букетом цветов. Я подскочил к ней, и если бы не родители, прямо тут бы ее расцеловал. Она мне вручила цветы, а ее родители поздравили меня с поступлением. О том, что я еще не знаю окончательного результата, я не говорил, да и к чему эти тонкости.

Дня через три пришло письмо из Харькова. Пустой конверт, в который было вложено письмо от мамы и на обратной стороне надпись "двойки по сочинению у тебя нет". Даже поленились написать три строчки, такие они, эти абитуриенты, а может быть уже студенты.

Впоследствии я узнал, что никто из ребят, с которыми я жил вместе, не поступил. А тот парень, что из Туркмении, ждал до последнего, но не прошел в автодорожный по конкурсу.

Еще дня через четыре пришло официальное письмо о зачислении меня на первый курс радиотехнического факультета. Это окончательно сняло все мои тревоги, и остаток августа я пребывал в блаженном состоянии отдыха от хорошо проделанной работы.

О том, что меня ожидает впереди, я старался не думать, только изредка щемило сердце, и так хотелось заглянуть в будущее, какими они будут эти предстоящие пять лет учебы.

Так я стал студентом.