Куда ведёт надежда. Глава 1

    Человек по имени Георгий Кротов прибыл в нашу тюрьму вечером 4 декабря 1964 года вместе с другими осуждёнными. Пока они проходили путь от автобуса до дверей главного здания, всё заключённые, которые были на улице, стучали кулаками по решётками, выпучив глаза, и выкрикивали ругательства, приветствуя таким образом своих новых коллег по жизни. Охрана на вышках, которая в такие моменты особенно крепко держала свои автоматы Калашникова наготове, ничего не предпринимала. Это была своего рода традиция. Она вселяла людям страх, впервые попавшим в стены тюрьмы, и помогала им сломаться раньше времени. Крики продолжались до тех пор, пока эти шесть человек не скрылись за дверью здания в наручниках  в сопровождении 2 охранников.
Стоит прежде сказать, что первый день человека в тюрьме страшен не только потому, что он вынужден бороться с нахлынувшими на него бешеной жестокостью и бесчеловечностью со стороны как охраны, так и заключённых, но ещё и потому, что перед тем, как попасть в камеру, нужно пройти процедуру «очищения».
Людей полностью раздевали, вплоть до нижнего белья, и ставили посреди большой ванны с белым, как человеческие кости, кафелем и обливали из шланга струей  воды с сумасшедшим напором, который порой мог сбить с ног особенно нестойких людей. Тюрьма наша была мужской, поэтому в плане интимных мест во время таких процедур никто не придерживался особой осторожности. Поэтому более или менее смекалистые заключённые прижимали ладони как можно сильнее к паху. После такой процедуры едва держащихся на ногах людей осыпали белым, похожим внешне на стиральный, порошком, который был до того едким, что волосы на теле порой выпадали, а если хоть щепотка этой дряни попадёт вам в глаза- то вы не просто сразу ослепните, ваш глаз будет гнить и вытекать, как  после кислоты, ещё добрых несколько дней. Не то, чтобы что-то подобное случалось каждый раз, нет,  но случаи бывали, и нам моём веку их было предостаточно. Но если вы прошли весь этот процесс, и при этом можете оставаться на ногах, то вам вручают серую тюремную рубашку и штаны, грубые, как кольчуга, и строят в ряд перед начальником охраны и директором.  Они произносят традиционную речь, где говорится о том, где теперь находятся  новоприбывшие и какой будет их жизнь (с точки зрение государства, разумеется). После этой речи, которая вызывает саркастическую улыбку у всякого, кто имел дело с тюремной жизнью изнутри, вас вели в камеру, и начиналась ваша первая ночь в  этих стенах. Чертовски долгая ночь.
Надо сказать, я ждал, что кто-то из новых заключённых прибудет именно ко мне, потому что на тот момент я находился в двухместной камере один.
Так оно и случилось.
Шаги приближалась к решёткам моей камеры, затем показался охранник, который вёл под руку заключённого. Он выглядел несколько сгорбленным, руки его, закрепленные наручниками, повисли сзади, а его лицо, бледное, гладковыбритое, с тонкими бровями и спокойными, полузакрытыми глазами, произвело на меня слабое впечатление. «Такому человеку не хотелось жить!» - подумал я, но, как оказалось позже, сильно ошибался.
- Михайлов, сядь!- крикнул мне охранник, и я повиновался безо всякого страха.
Он щёлкнул ключами, открыл  железную дверь и буквально втолкнул сюда моего нового сокамерника ,затем снял с него наручники и со звуком, похожим на стук колёс, закрыл дверь обратно.
Человек опустил голову и посмотрел на свои руки, затем потёр красные от наручников запястья и, наконец, осмотрел камеру. Она была 3 метра длиною и 2 метра шириною, а потолок от пола разделяли только 2 с половиной метра. Под окном находился унитаз, которые тут нужно драить щёткой каждую неделю, и небольшой кран, из которого текла вода только утром и вечером по одному часу. По бокам стояло две совершенно одинаковые койки с тонким, грубым от порошка, матрасом. Никаких подушек не было. Ну, и конечно, почти над самым потолком было окно, свет из которого не освещал и четверти этой камеры.
Мой новый сокамерник осмотрел всё это с таким же спокойным видом, с каким и зашёл сюда, затем, ни сказав ни слова, просто лёг на свою кровать, повернулся на бок, заложив руки под голову.
Я смотрел за его поведением с большой долей интереса. До него у меня было 3 соседа- 2 из них не дожили до окончания своего срока, другого выпустили даже на год раньше. Но все они, какими бы разными людьми не были, в первый свой день проявляли нервозный, почти истерический интерес ко всему. Они старались понять как можно быстрее, в какое место попали,  и с какими людьми им предстоит иметь дело. И вообще все, и не только они, в первые часы разговаривали, кричали, пытались убежать, стучали по решёткам, в общем, желая дать выход той негативной энергии, тому страху, который так надежно поселился в их душах.
Но человек, который зашёл ко мне в камеру вечером 4 декабря 1964 года, не подавал таких признаков. Мне хотелось его окликнуть, начать с ним разговор, но я не сделал этого. Я почему-то молчал, сложив руки на груди, и только смотрел на него. Если бы его грудь не вздымалась в такт тихому дыханию, я бы подумал, что это человек мёртв.
Его положение не изменилось и через час. В девять часов объявили отбой. А это значило, что свет везде выключался, и тюрьма погружалась во тьму. По ночам в таких местах всегда прохладно, а зимой до того холодно, что можно подхватить воспаление лёгких.
Уже взошла луна,  но я ещё ни спал, а всё глядел на того человека. Наконец, я не выдержал, тихо слез с кровати и подошёл к нему. Тонкий серебряный луч падал на его лицо. Я прошёл по нему взглядом, и через секунду  вздрогнул. Его глаза был открыты- человек не спал, а всего лишь смотрел в серую стену на протяжение нескольких часов.
Ничего не сказав, я вернулся на свою кровать, лёг, и долго смотрел в потолок, не решаясь повернуться. В ту ночь я заснул ближе к рассвету и совершенно не выспался.

**********


Подъём в нашей тюрьме был в шесть утра. После сирены заключённые должны были встать, заправить постель и подойти к решёткам. По команде охранников, которые стояли в количестве 3-4 человек на коридоре, мы вместе выходили и становились в ряд, как солдаты на плацу. По ряду проходило два охранника- один надевал наручники, другой стоял на расстоянии одного метра с чёрной дубинкой в руках и пистолетом за поясом. Никто и никогда в такие моменты не пытался перечить воле этих ребят. И дело была даже не в том, что они вооружены, просто со временем эти люди в серых костюмах внушали страх, который тормозил любую своевольную мысль, и позволял выполнять лишь приказы. Надев наручники, нас такой же колонной вели на  работы.
Стоит сделать небольшое отступление и описать, какие именно работы были в нашей тюрьме. Удивлю я вас или нет, но они даже делились по уровню престижа, почти как в большом мире, путь в который большинству из нас был закрыт. Самой грязной рабой считалась работа в мастерской, и давалась она зачастую новичкам. Не требующая большого ума, но достаточной физической силы, такая работа была страшна не сама по себе, а своим начальником. Заправлял мастерской человек по фамилии Волков, но за глаза все звали его просто Зверем. Больше всего на свете он любил послушание и дисциплину, и догадайтесь сами, что ненавидел большего всего. Если кто-то провинился при нём, то он брал монтировку и бил человека по рукам. В лучшем случае оставались синяки. В худшем - человек лишался своих рук. Но если при этом провинившийся что-то возражал, как-то перечил своему начальнику, то Зверь хватал его за шею своими огромными, воняющими мазутой руками, и заливал в рот керосин. Если человек проглотит такое, то обожжёт себе все внутренности, словно пламя бумагу, но если он окажется достаточно сильным, чтобы сплюнуть эту гадость, он мог отделаться лишь деформацией рта и дефектами речи из-за обожжённого языка.
Почему начальник тюрьмы терпел такие зверства, спросите вы? Думаю , он сам верил в их эффективность. Мы были скотом, к которому и нужно относиться подобающе.
Но, кроме мастерской, слава Богу, существовали ещё прачечная и швейная мастерская. В прачечной заключённые стирали как свою, так и любую другую одежду, которую к нам привозили из окрестных городов. Труд там был совершенно другой, можно было только ошпарить руки по неосторожности, да и к тому же начальник там был человеком более терпеливым и рассудительным. Особо умелые, тихие и авторитетные люди работали в швейном мастерской -  не требующая много усилий, аккуратная, монотонная работа, требующая хоть сколько-нибудь внимательности и навыков. Там работал и я. Мы шили рубашки, штаны, зашивали дыры, а в перерывах иногда могли даже покурить, стоя либо у окна, либо могли зайти в специально для этого оборудованную комнату этажом выше. Охранники закрывали на такую маленькую табачную контрабанду глаза, а временами стояли рядом с нами с сигаретой в руках.
В тот день ничего не изменилось. Когда зашумела утренняя сирена, мой сокамерник уже стоял возле решётки. Спокойный, он с интересом наблюдал за тем, что впервые происходило на его глазах. Когда на нас надели наручники, вывели на улицу, и там стали делить, то его отправили, как я и предполагал, именно в мастерскую. Провожая его взглядом, я подумал, что уже во время обеда увижу его с синяками на руках.
Швейная мастерская представляла собой длинную комнату на первом этаже с окнами по правую сторону от входа, из которых было видно спортивное поле и высокие стены тюрьмы. В три ряда стояли столы со швейными машинками, на креслах лежали вещи, которые нужно было заштопать. Работа в швейной мастерской проходила тихо, почти никто не разговаривал. Рядом со мной (а за каждым человеком было закреплено отдельное место, как на заводе) сидел мужчина по имени Алексей Серебряков, осуждённый  за убийство пяти человек в состоянии алкогольного опьянения.  Теперь этот человек искусно зашивал дыру в рубашке начальника охраны.
- Ну, как тебе новенький, Миша?- Алексей приподнял глаза.
Я перестал крутить ручкой швейной машинки и на секунду задумался.
- Никак.
- Они все очень нервные в первое время, сам знаешь. И я таким был, и ты был, да что там говорить, каждый из нас, - заключил Алексей, - разница лишь в том, кто сколько привыкал.
- Да не в этом дело. Парень даже более чем спокойный. Ни слова не сказал.
- Да? Может, он того!- Алексей покрутил пальцем у виска, засмеявшись.
В тюрьме со временем к плохим или странным вещам начинаешь отно-ситься  сперва с долей юмора, а потом уже как надо.
В тот момент я подумал, что мой друг (в тюрьме это понятие несколько завуалировано, но по-прежнему человечно) действительно прав. Не хотелось бы, чтобы однажды проснувшись от сирены, увидел его рабочие башмаки возле своей головы. А такое случалось.
Но тут мимо проходил охранник, и наш разговор невольно прекратился. До обеда никто ничего не упоминал о новеньком.
В столовой мы брали небольшие металлические  подносы, на которые нам клали тарелку с кашей, два куска хлеба и стакан холодного чая. Сев за стол, я начал взглядом искать своего сокамерника. Но он сам нашёл меня. Сел за тот же стол, что и я, только с другой стороны.
Выглядел он, надо сказать, точно так же, как и утром, только более уставшим и  бледным. Движения его утратили ту плавность, но, в общем и целом он был без синяков и ссадин. Ни на кого не глядя, он медленно ел свою кашу, иногда откусывая кусок хлеба.
Обед в тот день закончился так же, как и во все прочие дни, и когда все заключённые вернулись на свои рабочие места, я решил кое-что выяснить.
Подойдя к начальнику  охраны, я жестом попросил отойти его несколько назад.
- Чего тебе?- спросил он.
- Дмитрий Алексеевич, у меня к вам вопрос. Мне бы узнать , за какие грехи сюда прибыл мой сокамерник!
Дмитрий Алексеевич усмехнулся, положив руки на бока.
- Ну, вот у него и спроси, нечего тратить на болтовню рабочее время!
- Я бы рад, но парень-то не больно разговорчив. И ведёт себя странно, если честно. Неплохо бы знать, с кем делишь камеру.
Улыбка сошла с лица охранника. Оглянувшись, он пошёл к двери своего кабинета.
- За мной иди!- шепнул он, а затем громко крикнул на всю швейную ма-стерскую,- работать, ребятки, не спать!
Когда мы зашли в кабинет, он подошёл к столу, достал из груды бумаг два листа и вручил их мне.
- Если хоть кому-то скажешь, сам понимаешь, что будет! – Охранник буквально буравил меня взглядом. Когда я дочитал документ, я узнал три вещи: имя своего сокамерника, срок, на который его посадили, и преступление, за которое ему этот срок дали
Оказывает, даже у человека, который просидел в тюрьме 23 года, были вещи, которые могли искренне его удивить.

**********

- Значит, педофил, да?
- Он изнасиловал двоих детей, потом убил одного, а когда второй попы-тался убежать, он выстрелил ему в спину,- сказал охранник.
- Я думаю, что зря вы это утаили, господин начальник!
Мы оба подскочили на месте и обернулись. В дверях стоял один из заключённых, Игорь Селин, с помятой бумажкой в руках.
- Тебя, что стучаться не учили, придурок?- закричал охранник, кидая бумаги на стол. Я отступил на шаг.
- Вы слишком громко говорили,- усмехнулся Селин,- вам записка с поста, просили передать. А насчёт парнишки не беспокойтесь, мы бы и так узнали. Только дело времени.
Охранник достал дубинку.
- Прочь отсюда!
Селин кивнул, положил записку на столик, и ухмыляясь, закрыл за собой дверь. Дмитрий Алексеевич обернулся ко мне.
- Из-за тебя ему теперь не жить.
- Он прав. Рано или поздно они бы узнали.
И не дожидаясь ответа охранника, я пошёл на своей рабочее место.  Весь день я сдерживал в себе злость по отношению к своему сокамернику. Я почему-то чувствовал себя разочарованным. Я всё-таки решил, что так будет даже лучше, если его изобьют. Но работать нормально я не мог- то нитка рвалась, то машинка заедала, в конце концов, я бросил это дело, подошёл к окну и достал из кармана сигарету. Я видел, как возле мастерской разбирали автобус, запчасти таскали из одного места в другое, всё, что не могли разобрать, попросту разбивали. Перед автобусом широким твёрдым шагом ходил  Зверь, то и дело размахивая руками. Даже за 40 метров были слышны его крики и ругательства, которыми он не уставая, поливал всех, с кем работал.  Где-то там был и Кротов. Я думал, что уже сегодня вечером над  ним совершат расправу, но ошибался вновь.
Вернувшись в камеру, я увидел его. Он сидел на кровати и смотрел в окно, сложив руки на коленях.
Теперь я не испытывал интереса к этому человеку, я не испытывал ничего, кроме ненависти. Удивительно, как один факт меняет отношение к человеку за несколько часов, даже если сам этот человек для вас ничуть не изменился.
Но я решил сказать ему.
- Они знают, теперь!
- Знают что?- спросил Кротов, не отводя взгляда от окна.
Голос его звучал спокойно и несколько нараспев, словно говорил он в обычной обстановке, задавая простой вопрос.
- О тебе. О том, за что ты здесь. Тут не терпят таких!
- А, ты про это!
Я силился увидеть в его глазах страх - но те по-прежнему были зеркально чистыми и спокойным, как вода в стакане. Я подумал, что он дурак. Или смирившийся.
- Я не одобряю насилие ни в какой форме, Кротов. Я и пальцем тебя не трону. Но вот эти ребята, пускай они и сами убийцы, ненавидят таких, как ты. Извращенцев. Если ты выживешь после встречи с ними, то это будет не самый лучший результат. Я бы тебе посоветовал держаться поближе к охране, тогда может быть, тебе удастся немного отсрочить неминуемое.
- Мне не нужна защита.
- Ты запоёшь по-другому, когда будешь иметь дело с этими ребятами , уверяю тебя.
- Нет,- спокойно, но твёрдо сказал он. И я понял, что на этом разговор окончен.
С каждым его словом я ощущал всё больше отвращение к нему, как к человеку. Он чувствовал себя уверенно, он не боялся и раскаивался. Словно тогда сделал всё, как надо, и совсем не должен теперь сидеть здесь.
Педофилов в тюрьмах избивали до полусмерти, иногда даже вместе с охраной. Их ненавидели все. Странно представлять, что иной раз одни преступники ставили себя гораздо выше других.