Куда ведёт надежда. Глава 2

Георгию Кротову удалось избежать наказания на следующий день. Не потому, что он сам хотел улизнуть, нет, он вёл себя как обычно, как все. Но я не мог не заметить косых взглядов Селина и его дружков - братьев Валиевых. Все эти люди работали вместе с Кротовым в мастерской. Так или иначе,  у меня есть только одна мысль по поводу того, почему они в тот же день не совершили расправу - им мешал Зверь. Как бы это странно не звучало для человека, никогда не бывавшего в стенах подобных заведений, у начальника мастерской было довольно своеобразное чувство справедливости - наказывать мог только он сам, а любое насилие самыми заключёнными по отношению к другим было чревато большими последствиями.
Но спустя два дня Селину и братьям улыбнулась удача. Люди из швейной мастерской в тот день загружали одежду в автобус, пока другие меняли ему колёса. Зверя вызвали к начальнику тюрьмы, и для Селина это был шанс. Он попросил одного охранника, чтобы тот приказал Кротову вернуться в пустую мастерскую. Тот понимал, зачем, но всё равно ничего не сделал. Кротов пошёл, и возможно, уже тогда догадывался, что с ним будет. Но всё равно не сопротивлялся.
Один из братьев Васильевых закрыл дверь за собой. Загружая тогда одежду, я был уверен, что сегодня этот автобус вернётся сюда за трупом, которого потому скинуть в чёрном мешке без каких либо христианских почестей в общую яму. Видимо, заключённые остаются таковыми даже после смерти.
Но, через 5 минут вернулся Зверь вместе с Дмитрием Алексеевичем. Осведомившись, что четверых работников нет, и что они, по словам охранника, пошли в мастерскую, оба пошли туда, дабы наказать отлынивающих от работы. Ругательства Зверя стихли, когда они вошли в здание. Дмитрий Алексеевич засвистел в свисток, и на звук, как мухи на навоз, сбежалась вся орава охранников. Всех, включая меня, приставили к стене, а уже через 30 секунд с заломанными руками вывели Селина и братьев.
- Я тебя предупреждал, сука!- Дмитрий Алексеевич ударил дубинкой Селина с такой силой, что тот едва не задохнулся, кашляя кровью от разбитых сосудов.
В тот день Кротов выжил, хотя лицо его было полностью разбито, как от удара об асфальт, а рубашка порвата.
Всех четверых повели к начальнику тюрьму.
Дмитрий Алексеевич обернулся, нашёл взглядом меня, и приказал охраннику, который держал меня, вести к начальнику.
Кабинет начальника тюрьмы находился на третьем этаже главного здания. В приёмной, которая сама по себе была раза 4 большой любой из камер, сидели Кротов, Селин и братья на расстоянии примерно метр друг от друга.
- Пускай он зайдёт первым,- сказала Дмитрий Алексеевич, указывая на меня.
Я понимал, что он рассказал начальнику о нашем разговоре.
Кабинет управляющего тюрьмой представлял собой широкую квадратную комнату с высокими потолками, обклеенными светлыми обоями. Сзади находилось широкое окно, из которого можно было увидеть почти всю тюрьму. Начальник сидел за дубовым столом с множеством выдвижных ящиков и зелёной лампой, которая в тёмное время суток светила мягким жёлтым светом.  По обе стороны от двери стояли два старых шкафа, доходившие своей высотой до потолка. Левый служил для служебных дел, папок и прочей документации, правый - для художественной литературы, которая была в личном владении господина директора.
Начальника тюрьмы звали Богровым Виктором Петровичем.
Когда я зашёл, он разговаривал по телефону встревоженным голосом. Я не понимал, о чём говорил, возможно, о каком-то больном, потому что своего собеседника он называл доктор, но разговор быстро закончился и директор переключился на меня.
- Ты знал о том, что Селин с двумя другими недоумками собираются избить этого … Кротова?- спросил он, сложив руки замком на столе.
Я молчал несколько секунд, глядя в пол.
- Я не знал точного времени, но догадывался, что рано или поздно это произойдёт. Вы ведь сами знаете…
- Знаю,- перебил меня директор, - знаю я также то, что нет такого закона, по которому бы одни заключённые избивали другого. Даже если этот другой - педофил.
Я молчал, потому что в таких случаях молчание - лучший ответ.
- Мне-то по большому счёту наплевать, как забавляются эти козлы. Все они уроды от мозга до костей. Но уже очень не хочется, чтобы из-за них хорошие люди получали по голове. Я и тебя имею в виду. Если бы Волков не увидел этих ребят, или увидел бы слишком поздно, то Кротов был бы убит. Тогда бы сюда приехала комиссия, а им всё равно, что ни директора, ни у его помощников не двадцать рук и глаз, чтобы всех держать возле себя и за всеми уследить.
В общем, так, Михайлов. Слушай меня внимательно. Жизнь этого парня теперь полностью на тебе. Ты среди этого быдла человек не последний, многих знаешь, наверняка у тебя есть ниточки, за которые нужно дёрнуть если что. Мне нужно, чтобы парень был жив  и здоров.
Я чувствовал, как сжались мои кулаки за спиной, и как больно режет их холодное железо наручников.
- Я не вправе отвечать за чью-то жизнь. Я не нянька…
- Молчать,- директор ударил кулаком по стулу так, что подставка для ручки упала  и покатилась на пол,- не забывайся! Я твой начальник, и могу упечь тебя в изолятор только за то, что ты криво посмотрел вслед кому-то из охранников.  Ты неплохо здесь живёшь, Миша. Работаешь на бабской работе, куришь, когда вздумается, иногда гуляешь, а временами сидишь и греешь задницу на месте моего секретаря, делая финансовые отчёты. Мне бы очень не хотелось искать на следующие два месяца тебе замену.
Я пытался сдержать на лице выражение злости, и у меня это получилось. Спорить было бесполезно - всё равно, что пытаться сдвинуть гору.
Директор нагнулся, поднял подставку и положил её на стол.
- Значит, ты согласен?- спросил он уже спокойным голосом.
Я кивнул.
- Согласен, сделаю всё, что в моих силах.
- Сиди здесь пока,- приказал мне Боргов, а потом добавил охраннику,- заводите эту четвёрку!
Первым директор говорил с Селиным и братьями. Троица молчала, опустив головы, словно дети, провинившиеся на уроке.  Они признались во всем. Странно порой видеть взрослых мужчин, которые унижаются и просят прощения. А ведь это были гордые люди, но поверьте, тюрьма сломает любую гордость, как хирург ломает кость своего пациента, чтобы  заново срослась. Кротов сидел на стуле, внимательно наблюдая за диалогом. На его лице проступили ужасные гематомы, глаза заплыли, а губы кровоточили. Пару раз он смотрел на меня, но выражение его лица ничего не выражало.
Наконец, троицу провинившихся увели в изолятор на неделю, и мы с Кротовым остались одни.
-  Не сладко теперь тебе будет!- сказал директор, доставая сигарету из кармана рубашки,- часто будешь ходить с такой мордой. А попробуешь чем-то ответить этим болванам, так тебя точно вперед ногами вынесут. Хотя, вот, твой дружок обещал за тебя поручиться.
Директор улыбнулся мне сквозь дым выразительной улыбкой, и я кивнул.
- Я не буду лезть к ним,- хрипя, сказал Кротов, сглатывая кровь,- да это и не нужно. Они сами меня найдут, если что.
- Ну что, ж, значит, мы всё уяснили,- директор довольно потягивал сигарету, откидываясь на стуле, как женщина на шезлонге,- увести их!
Охранники взяли нас за руки. Кротов с трудом встал, и, пошатываясь, пошёл за охранником к выходу. Но у двери он остановился, и, обернувшись к директору, вдруг сказал:
- Ваш ветеринар обманывает вас!
Охранник ударил Кротова в живот.
- Ты что, глухой? Тебе сказано, идти!
Директор ещё секунду молчал, пока Кротов поднимался, затем спросил, положив сигарету на хрустальную пепельницу:
- Что ты имеешь в виду? Откуда ты знаешь, что у меня есть дела с ветеринаром?
Охранник вопрошающе посмотрел на директора и отпустил заключённого. Сделав глубокий вдох, Кротов сказал:
- Я слышал, как вы говорили с ним. Он не поможет вашей лошади, только деньги с вас берёт.
Директор привстал со стула:
- Знаешь, а не лучше ли тебе полежать немного в изоляторе, а то с таким слухом можно много чего лишнего услышать…
Охранник с удовольствием вновь схватил Кротова за руку, но тот быстро сказал:
- Ведь та лошадь арабской породы  или с примесью, так ведь?
Густые  брови директора поднялись вверх, как два шлагбаума:
- Откуда ты знаешь? Я этого не говорил.
- Вы сказали достаточно.
Я понимал тогда Кротова - говори, пока имеешь возможность, и он ею пользовался.
- Ваша лошадь стала хуже двигаться, почти не поднимает задние копыта. Возможно, уже почти не встаёт вообще. Так?
Директор кивнул со странным выражением на лице.
- Её не вылечить. Эта болезнь называется гипоплазия мозжечка. Можете посадить меня в изолятор, то обязательно наймите другого ветеринара, и пускай только проверят вашу лошадь сразу на предмет болезни.
На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Все смотрели на друг на друга и ждали каких-то действий. Зная характер директора, и его отношение к выскочкам, я мог бы дать неутешительный прогноз Кротову на месяц изолятора. Но директор, сидя с задумчивым видом, приказал лишь отвезти меня в камеру, а Кротова в медицинский корпус.
Прежде всего, должен рассказать, но наш директор был большим любителем конного тотализатора, где он ставил не просто на каких-либо лошадей, а на своих собственных. Жокеи, которые на них выступали, были его люди. Этот бизнес требовал больших вкладов, но приносил при должных сноровке и удаче большие деньги каждому из большого звена участников. Поэтому неудивительно, что Виктора Петровича заинтересовали слова Кротова.
Когда вечером мой сокамерник вернулся, то выглядел уже куда лучше. Гематомы, разумеется, по-прежнему окрашивали его лицо в синий цвет, словно синька, но крови больше не было, а на местах ран были аккуратно приклеены пластыри.
Кротов медленно присел на кровать, и,  стараясь двигаться как можно меньше, лёг, заложив руки за голову. Всё его тело болело, и будет болеть ещё долго, он не выдавал никаких признаков слабости даже мне. Впрочем, тогда меня это не волновало.
- Ты ведь понимаешь, что если ты соврал или даже ошибся, то директор сживёт тебя со свету!
Кротов хотел было повернуться, но застонал от боли в боку.
- Да, знаю,- прохрипел он, закрывая глаза.
- А ты действительно ветеринар?
- Нет, я не ветеринар.
На следующий день охранник сказал, что директор разрешил Кротову остаться в камере и отлежаться - неслыханная доброта! С того времени я считал для себя, что он всё-таки угадал.
Кроме того, в тот же день директор вызвал меня к себе.
На этот раз нужно было заняться другой работой, на которой я находился благодаря своей профессии на воле и выслуге лет в тюрьме. Труд мой представлял примерно тоже, что представляет рабочий день рядового бухгалтера.
Дело в том, что каждое государственное учреждение, и тюрьмы в том числе, получали ежемесячно определённое финансирование.  Но ввиду их большого количества государство доверяло использовать эти средства сразу на местах, устраивая лишь иногда проверки, о которых все заранее знали.
А Виктор Петрович любил говорить, что каким бы маленьким не было финансирование, для нашей тюрьмы оно всегда слишком велико. Вот и должны были оставаться деньги.
Моя работа заключалась в грамотном распределение этих средств так, чтобы к концу месяца директорский карман потяжелел сразу на несколько сотен рублей.
В конце нашего с директором диалога он предложил взять мне в помощники Кротова.
-Пока он не сможет разбирать автобусы и прочую рухлядь, которая стоит у нас в мастерской, пускай посидит с тобой, залижет раны. С завтрашнего дня начинайте!
Я согласился, но перед уходом всё же решил спросить.
- Значит, он всё-таки верно сказал насчёт вашей лошади?
Виктор Петрович вздохнул, разглядывая кончики своих ногтей.
- Да уже, парень толковый. Он сохранил мне 50 рублей!
Когда я сообщил Кротову новость о его новой работе, он с радостью согласился. Я рассказал ему, что он должен будет делать, тот внимательно выслушал, не задал ни одного вопроса, только кивнул, улыбаясь опухшим ртом.
- А ведь именно в кабинете секретаря лежат папки с делами, не так ли?- спросил он вечером.
Я удивлённо приподнялся с кровати.
- Нет, они лежал в хранилище!
- А, ясно,- Кротов опустился на кровать с задумчивым видом,- ясно!
Кротов оказался без преувеличения хорошим работником, знакомым по крайней мере с элементарными бухгалтерскими операциями. Мы работали в приёмной, я всегда сидел на месте секретаря, а Кротов рядом со мной за небольшим столом. Работа проходила монотонно и медленно, и почти всегда в молчании, как в библиотеке. Периодически Кротов задавал какие-либо вопросы, а я старался на них отвечать. К концу дня я уловил себе на мысли, что на какое-то время даже забыл, с каким человеком имею дело. Эта мысль вызвала у меня отвращение к самому себе. Я хотел пресекать жалость к такому человеку на корню.
Когда после окончания работы нас отвели обратно в камеру, я заметил, что Кротов забрал с собой несколько листков бумаги и короткий, но остро заточенный карандаш.
- Рисуешь план побега?- спросил я с иронией. Обычно в этих стенах такая ирония звучала колко.
Кротов поднял глаза. Он к тому времени уже успел что-то написать.
Молча покачав головой, он повернулся  набок, пряча от меня таким образом листок.
«Ну-ну, недолго жить твоему самообладанию».
Когда через несколько дней освободили из изолятора Селина и братьев, я нашёл их в мастерской, отвел в сторону, и, глядя по сторонам, чтобы не увидел Зверь, сказал следующее:
- Знаю, что вам охота закончить начатое, ребята, да и я не против, но Петрович настроен категорически. С тех пор, как тот мужик повесился три месяца назад, у него было много проблем. Сами понимаете, не охота придурку опять на те же грабли наступать.
Селин сделал шаг вперёд и ухмыльнулся:
- Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю всё равно достанем. Под такими, как он, земля гореть должна.
- Я тебя по-человечески попросил,- твёрдо сказал я, глядя Селину в глаза,- Кротов мудак, спору нет, но если из-за него мы будем получать по голове, то плохо будет и тебе в том числе.
В тот момент в мастерскую зашёл Зверь, как всегда чем-то  недовольный. Один из братьев Валиевым, Максим,  нагнулся и прошептал:
- Если боишься  за свою задницу, то не лезь и не мешай!
Троица разошлась по своим местам, и мне пришлось вернуться в приём-ную. Скажу прямо, я был не слишком удивлён исходом разговора. Когда я зашёл в приёмную, то заметил, что дверь в кабинет директора открыта. Толкнул её, я увидел Кротова, стоящего с открытой папкой в руках возле левого шкафа.
- Ты что здесь забыл?
Кротов вздрогнул и поднял голову, на когда увидел что-то я, тут же опустил обратно.
- Искал декларацию.
- Декларации в столе у секретаря и ты это знаешь.
Кротов положил папку обратно в шкаф, закрыл его, и, пожав плечами, сказал:
- Нет, я этого не знал.
Он выглядел вполне серьёзно, но я чувствовал, как его глаза смеялись надо мной.
- Иди работай, иначе в скором времени тебе придёт спуститься в мастер-скую.
Кротов, ничего не сказав, вышел, сел за стол и до конца нашего рабочего дня не сказал ни слова.
Через два дня, за пару минут до того, как мы должны были идти на обед в столовую, он спросил у меня, откладывая папки в сторону:
- Здесь есть карта?
-Что?
- Карта близлежащей местности. Тюрьма и её округа, я имею в виду.
- Кажется, была. А тебе зачем?
- Где была?
Я открыл ящик секретарского стола, и, пошарив в нём, словно в темноте, нашел свёрнутую в три  раза карту.
- Перестать маяться дурью. Что-то пишешь, что-то вынюхиваешь. Завязывай ты с этим. У тебя одна работа - сидеть и считать, и тебе по-королевски повезло, что ты с первых дней так хорошо устроился!
Кротов молча протянул руку, и я, после нескольких секунд молчания, вручил ему карту. В какой-то мере мне самому было интересно, что же он там делает, и подсознательно я хотел, чтобы он продолжал этим заниматься. Разнообразие - редкая, почти несуществующая вещь в тюремных стенах, поэтому всякий, кто провёл сколько-нибудь длительное время в робе заключённого будет относиться ко всему, что не вписывается в правила, привычные ему, несколько странно и увлечённо, словно кот, наблюдающий за мышью.
Кротов взял карту, сел за стол, развернул её, достал металлическую линейку, и немного приглядевшись к маленьким обозначениям на потёртой бумаге, приложил линейку. Затем записал что-то на бумажке, сложил карту и вновь начал писать, иногда отвлекаясь на раздумья.
Охранник постучал в дверь.
- На обед парни, еда не баба, вас ждать не будет.
Я медленно пошёл к выходу, и остановился у двери.
- Ты идёшь?
Кротов, не поднимая головы, по-прежнему что-то писал.
- Да, да, сейчас,- пробормотал он, и через секунду грифель его тщательно заструженного карандаша сломался.
Кротов остановился, внимательно просматривая записанное, затем на его лице, всегда одинаковом, как на картине, впервые за прибывая здесь появилась улыбка. Он положил карандаш и откинулся на стуле, сложив руки на коленях. Кротов выглядел несказанно довольным, словно наевшийся досыта кот.
Наконец он встал, аккуратно сложил бумажки, как карту, пожил их в карман и пошёл на обед. Весь оставшийся день  Кротов выглядел как обычно, но глаза его не переставали улыбаться ни на секунду. На какой-то момент я подумал, что он сошёл с ума.
**********
Вы, должно быть, думаете, что мне стоило бы вновь и вновь пытаться разузнать у своего сокамерника о записках, потому как одному Богу известно, какая идея может родиться в голове человека, ведущего себя не так, как все.
Знаете, то, что люди хотят рассказать, они обязательно рассказывают, с поводом и без, по теме или нет, они обязательно выскажутся. Всё остальное остаётся с ними по личным причинам, и как бы вы ни старались, каким бы искусным психологом не были, тайны остаются тайнами до тех пор, пока человек хочет этого. Если спросив однажды, вы получили отказ или просто молчание, что равносильно ему, значит эта дверь, какой бы хрупкой она не казалась на вид, закрыта для вас.
Это же правило относилось и к Кротову.
Впрочем, наравне со странными записями была у меня ещё одна проблема, связанная с сокамерником. Неделя изолятора и моя просьба не только ни отговорили Селина и братьев от идеи «наказать» Кротова, а только убедили их в правильности своей затеи. Кроме того, ещё многие люди из нашего блока узнали о педофилии, и почти все они разделяли мысли первых самосудцев.
При таких раскладах, казалось бы, только сидеть и тихо ждать известия о том, что нашли изуродованный труп, насаженный на металлические прутья и обмотанный проволокой. Но Кротову в течении этих трёх недель удавалось  быть всё время на виду у охраны. Он никуда не ходил один (да и это не особо у него получилось, если бы он и хотел), всегда оглядывался по сторонам, предпочитая совершать путь от центрального корпуса до камеры раньше или позже того времени, как всё заключённые возвращаются с работы на койки.
Пару раз  бдительность Кротова подводила его. Дважды его ударили в лицо, один раз в грудь, трижды ему порезали руки проволокой, один раз даже столкнули с лестницы, а слова, которыми при этом сопровождались эти действия, не стоит упоминать ни в этой книге, ни вообще в любой другой. Но Кротову удавалось убегать, и он молчал. С виду никто не замечал особых изменений - если у вас теле 30 синяков, вряд ли кто-то заметит пару-тройку лишних. Руку он перевязал бинтами, сказав доктору, что оступился.
Однажды ему во время обеда в чай, который у нас давали один раз в неделю и то холодным, подлили мочу. Кротов ничего не сказал, просто не стал пить и поставил нетронутый стакан рядом с пустой тарелкой. Охранник, заметивший это, подошёл и сказал:
- Государство не так просто тратит свои деньги, чтобы ты смел от чего-то отказываться. Отказываться будешь у мамы на кухне.
- Это не чай!- сказал Кротов.
- Что? – охранник обернулся ко всем заключённым с улыбкой, разводя руками,- слышали, ребята? А новенькому не нравится наш чай. Видимо, там нет эвкалипта или чего-то другого новомодного. Но я бы на твоём месте не жаловался, уже хорошо то, что там нет дерьма, потому что вам, свиньям, иногда и его давать нужно в целях хорошей профилактики.
Охранник взял стакан и продолжил:
- Если я сейчас сделаю глоток, и там будет просто чай, а именно так оно и есть, тогда поверь мне, я тебе залью его прямо в глотку весь до последней капли.
Кротов молчал, а другие заключённые следили за действом с неподдель-ным интересом, все улыбались, предвкушая увидеть хорошенький урок воспитания, не улыбался только сидящий  в  дальнем углу Селин. На его грубом, как у мясника, лице выступили капельки пота, хотя в столовой было холодно.
Охранник демонстративно поднял чашку и сделал глоток, но через секунду тут же выплюнул его.
- Что это мать его за…?
- Чай!- сказал Кротов, слегка  улыбаясь.
В тот день у него на под лопаткой появилось два лишних синяка, а охранник, который столь лихо отведал тюремного чайку, потом в течении двух недель не появлялся на работе.
Но Кротов и не думал ничего говорить.
В общем, выдержке моего сокамерника можно было только позавидовать. Но я был уверен, что он сломается, и очень, очень больно.
В начале четвёртой недели, в конце рабочего дня Кротов попросил охранника, чтобы тот попросил директора принять его. Виктор Петрович позволил. Мы с Дмитрием Алексеевичем сидели у двери и слышали разговор Кротова с директором. «Точно спятил!»- решил я по его окончанию.
А диалог был таков.
- Михайлов говорил мне, что я вам сэкономил 50 рублей.
- Да, повезло мне с тобой. Такой смышлёной лошадки у меня не было!- отвечал директор, улыбаясь.
- Могу ли я попросить у вас воспользоваться хотя бы пятью рублями из этих пятидесяти?
Виктор Петрович замолчал на пару секунд, словно делал очень глубокий вдох.
- Хм, ты не устаешь меня удивлять. Зачем тебе деньги в тюрьме?
- Деньги - незачем. Мне нужна доска для игры в шахматы и шахматные фигурки.
-Что?
- Я прошу вас предоставить мне это и тогда мы будем квиты. Это не стоит более пяти рублей.
- А с чего ты взял, что я тебе что-то должен?- голос директора звучал сухо, но без привычной злобы.
- Потому что в мире, который находится за этими стенами, люди платят добром за добро. Это могу забыть я, заключённый камеры № 32, но не вы - директор государственной тюрьмы,- голос Кротова не стал ни на тембр выше или ниже. Он говорил так, словно обсуждал привычные дела в ресторане  за чашкой чая, где никто никому ничего не должен и все на равных.
- Зачем тебе шахматы?
- Я хочу их подарить.
- Подарить?
- Да. Но могу и оставить у себя. Это ведь будут мои шахматы.
Наступило долго молчание. Я ожидал услышать всё, но только не это.
- Я дам тебе шахматы,- сказал директор, и был слышен скрип его кресла, оббитого кожей,- и мы, так и быть, будем квитами.
Кротов вышел спустя пару секунд с тем же видом, с каким закончил проводить свои измерения на карте.
Следующие два дня прошли в канцелярской рутине, мы заканчивали работу  над подсчётами удобных для директора финансов. Вечером Дмитрий Алексеевич передал Кротову шахматную доску с фигурами в ней.
- Спасибо! - поблагодарил тот.
На следующий день Кротов пошёл в мастерскую. Там он позвал к себе Селина. У входа стоял охранник, так что ему нечего было бояться.
- Ну, ты, как я смотрю, не просто упрямый, а ещё и тупой, как баран. Сам приходишь теперь за новыми отметинами, да?- спросил Селин.
Кротов положил шахматную доску на стол рядом с инструментами.
- Я предлагаю тебе сыграть.
- Чего?
- Сыграть. Если выиграешь ты, я отдам тебе доску и фигуры. Если выиг-раю я, вы оставите меня в покое.
Селин ещё несколько секунд смотрел в лицо Кротову, едва силясь перевести взгляд на доску. Помотав головой с тупым видом, он всё же сказал:
- Что ты несешь, любитель секса с детишками? Да я тебе прямо сейчас череп проломлю!
Кротов спокойно ответил, опуская руку, в которой держал доску:
- Не хочешь - твоё дело. Впрочем, я так и думал.
Кротов развернулся и пошёл к выходу. Селин взял молоток и тоже пошёл к двери, наперерез Кротову. Охранник, заметив это, выхватил дубинку.
- Положи на место эту штуку! - сказал он.
Кротов спокойно вышел из мастерской с таким видом, слова всё происходящее никак его не касалось. Селин положил молоток, оглянулся и неожиданно для всех прокричал:
- Вернись, ублюдок! Я буду играть.
Селин смотрел на входную дверь с надеждой и злобой одновременно. Через пару секунд молчание в ней появился Кротов.
Зверя тогда не было, охранник разрешил им играть, зная, что эти шахматы дал ему директора. Заключённые скинули со стола инструменты, подставили два стула, которые должно быть, смастерили здесь же. Все были в некотором замешательстве, а интерес с трудом вязался с чуждым чувством удивления. Когда я зашёл в мастерскую, то все фигуры были расставлены, и игроков обступили заключённые, желающие посмотреть.
Знаете, партия тогда длилась полтора часа, и они были удивительны. Сама по себе игра была чем-то непригодным, до боли необычным, режущим привычный взгляд, словно добрые глаза на лице убийцы. И люди, которые стояли в той холодной  мастерской январским утром, испытывали странное ощущение, не похожие ни на что иное ранее ощущаемое.
Если вы сейчас находитесь на воле, и что вероятнее всего, никогда не сидели в тюрьме, то, возможно, шахматы покажутся вам скучной игрой. Может быть, вы знаете правила этой старинной игры, может быть, у вас даже есть такая же доска с белыми и чёрными клеточками и фигурами. Но для вас это всего лишь предмет, который не вызывает у вас никаких эмоций, и наверное, не вызывал никогда. Просто игра.
Но для нас, заключённых, тот день в грязной, неприветливой с виду ма-стерской  был особенным, и игра была не просто игрой. Дух противостояние, противостояние без силы, без боли, без крови, противостояние одним лишь умом. Они глядели на доску и пытались думать, те немногие, кто разбирался, пытались даже предугадать ходы игроков. На эти полтора часа все мы превратились в зрителей увлекательного зрелища.
Кротов и Селин тоже перестали быть педофилом и его наказывающим. Они молча играли, глядя то на доску, то друг на друга.
Я разбираюсь в шахматах, по крайней мере, люди, которые знают об этой игре не больше меня, говорили именно так. Я не смогу повторить по памяти ходы какого-нибудь знаменитого европейского поединка, но такие понятия, как «пат» или «рокировка», способен объяснить и проделать на доске.
Кротов сперва выигрывал, но начиная с середины игры начал сдавать позиции, теряя всё больше фигур. Наконец, к концу партии стало ясно, что выиграет Селин. Последние пешки стояли в его ряду захваченных фигур, как военнопленные, король был загнан в угол.
- Мат!- сказал Селин.
Большая часть находившихся в мастерской не знала значения этого слова, но всё поняли, что это победа.
Кротов встал, кивнул победителю и протянул ему руку.
Селин не  пожал её, а только задвинул стул и с довольно-презрительным выражением посмотрел на своего соперника.
- Теперь шахматы твои!- сказал Кротов без доли расстройства в голосе,- мои поздравления! Это было интересно!
И ушёл, ни разу не обернувшись.
Жизнь, столько неожиданно прервавшаяся на игру, вновь стала обыден-ной. Стол и стулья поставили обратно, вернулись к привычной работе - к чистке деталей, к сборке приводов, к покраске автомобилей. В тот день они почти ничего не говорили, все молча делали своё дело, думая каждый о своём и об общем одновременно.
Вечером я увидел Кротова у себя в камере - он лежал на койке,  как на гамаке, заложив руки голову.
- Неплохая игра вышла, да, Миша?- спросил он бодрым голосом.
- Что значит неплохая?- я с недоуменным видом сел перед ним,- ты проиграл! Да и если бы выиграл, неужели ты думаешь, что они бы от тебя отстали. Твой план, если его таковым можно назвать - глупость полнейшая!
Кротов хитро улыбнулся. Ему даже нравилось ощущать моё полное непонимание.
- Да, если бы выиграл я, то ничего бы не изменилось! Но я хотел проиг-рать, и сделал всё довольно успешно.
- Зачем ты хотел проиграть? С таким же успехом ты мог просто подарить ему эти шахматы! И ради Бога, с чего ты вообще взял, что Селин станет с тобой играть в шахматы? До сих пор удивляюсь.
- Селин в молодости выиграл кубок по шахматам в своём родном городе.
Я нагнулся вперед от удивления.
- Этот парень? Он никогда этого не говорил.
- Конечно. Если ты в дерьме, но не особо хочется вспоминать те времена, когда жил нормально,- сказал Кротов, поднимаясь и садясь напротив меня. Между нами проходил лишь блеклый свет луны, который освещал контуры наших лиц.
- Как ты узнал об этом?
- В его личном деле было написано. Я достал его в хранилище - попросил охранника открыть его. Два предложения о самом большом достижении в человеческой жизни. Спустя год он совершил первое преступление, за которым последовали другие.
Я молчал, глядя прямо в лицо Кротову. В этом вытянутом, несколько кукольном лице, ещё остались жёлтые следы от синяков, я видел жалость.
- Теперь у него есть шахматная доска. Пусть и слабое, не всё же напоминание о том, что когда-то теперешний зек чего-то добился. Теперь у него есть вещь, которой он наверняка будет дорожить. Он сам выиграл её, буквально добился. Ему есть что терять. Стоит ему повторить тот опыт в мастерской,- Кротов провёл тонкими чистыми, как у фокусника,  пальцами по местам, где только сейчас зажили раны,- как это у него заберут. Вырвут из рук, когда будет проходить обыск.
Я покачал головой, хоть и сожалением.
- Не он, так кто-то другой.
- Всё равно отнимут. Тот, кто бил в первый раз, вряд ли остался не при делах во второй раз. Про него не забудут. Селин скажет им, чтобы они меня оставили.
Кротов лёг на кровать и закрыл глаза, а я продолжал сидеть, глядя на пыльный и холодный, как кости в гробу, пол.
- Каким бы ты пытался предстать перед нами всеми, ты всё равно педофил! Это не смоешь,- я покачал головой,- не смоешь! Твоя задница будет целой, возможно, хотя сомневаюсь! Но будь у тебя совесть, ты бы не сидел здесь. Ты бы не смог жить с таким.
Кротов молчал.
- Ради Бога,- закричал я,- скажи хоть что-нибудь! Почему ты всё время уходишь от ответа? Скажи, что ты этого не делал! Или скажи, что сделал этот в здравом уме, осознавая, как калечишь детей на всю жизнь, а потом убиваешь их! Скажи хоть что-нибудь, мать твою!
Я встал и схватил его за грудки - грубая ткань тут же согналась под моими пальцами, как бумага.
- Говори же, чёрт тебя возьми!
Кротов спокойно повис на моих руках - в этой позе он больше всего походил на старую обшарпанную куклу, только глаза были открыты. Он смотрел на меня, и этот стеклянный взгляд, взгляд, в котором не отражалась душа, взбесил меня. Я не мог видеть, что за ними.
Я ударил его в лицо - отпустил одну руку и со всего маху ударил по щеке, словно в песок. Кротов повалился на кровать, но кричать и звать на помощь он не стал. Только лежал и так же смотрел на меня, немного сощурив от боли правый глаз.
- Педофил чёртов!- прокричал я, отходя назад.
В ту ночь я не заснул ни на минуту.
Свежий синяк на лице Кротова у многих вызывал недоумение - ведь но-вичка теперь считали счастливчиком, чем-то вроде избранного, особенного человека из безликого стада. Все знали о том, что директор лично поручился , чтобы он оставался жив и здоров. На следующий же день я, в который раз за свою жизнь, убедился в правоте Георгия Кротова. Селин, заметив синяк, тут же решил, что ответственность повесят на него. Он стал лихорадочно искать  виновного, разговаривая со всеми, с кем мог под недовольным взглядом охранников.
За обедом ко мне подсел Серебряков с несколько озабоченным видом.
- Ты ведь сидишь с Кротовым, да, Миша?
Я кивнул, проглатывая редкую пшеничную кашу, залитую холодной водой.
- Откуда он достал эти шахматы, ты не знаешь? Мои ребята божатся, что не давали ему ничего такого.
Серебряков относился к той немногочисленной категории людей, который  служили в тюрьмах контрабандистами. Вы даёте им деньги - они дают вам желаемое, как в лучших магазинах капиталистического мира. Никто вам, конечно, не достанет охотничий обрез или автомат Калашникова, но всякую мелочь, вроде карт, марок, ниток, книг и прочего доставляли без особых усилий. А в качестве эксклюзива здесь был алкоголь, который хоть и в маленьких количествах, но доставлялся. Нельзя сказать, что про такие махинации охрана или даже сам директор не знали. Они скорее получали выгоду от небольшой контрабанды, и такие люди, как Серебряков, были чем-то вроде их партнёров.
Но тут новичок получил довольно необычную вещь - шахматы, в обход привычной системы, и не удивительно, что Серебряков хотел знать. Я рассказал.
- Ну и ну, парень не промах, как бы там ни было,- сказал Серебряков, глядя на Кротова, сидящего за соседним столом,- другой бы на его месте уже бы сидел в изоляторе!
- Удача имеет подлое свойство кончаться!- заметил я.
- Но если прилагать усилия, кончиться она не скоро,- сказал Серебряков, а потом добавил,- вот мы с тобой разве так же жили в первый месяц заключения, а?
- Я не знаю, как ты жил. Ты сидишь на 20 лет дольше меня.
- Ну, не важно. Мы с тобой,- Серебряков  отмахнулся и, улыбаясь, похлопал меня по плечу,- были похожи на зашуганных мышей в доме с жирными котами. Пока, наконец, сами не разжирели до такой степени, что можем не бояться котов и ходить с ними почти на равных, не боясь их протяжного мяуканья до тех пока, пока наш сыр в мышеловке, а их молоко в мисках. Но нам для этого потребовались годы. А твой друг уже за месяц сделал больше!
- Он мне не  друг, Лёша.
В тот момент я подумал, что стоило бы ему рассказать о бумагах, которые есть у Кротова, о непонятных записях, которые он ведёт.
- Да  и к тому же, что-то уже он слишком хитрит.
Я рассказал про бумаги, не опустив даже инцидент с линейкой. Серебряков внимательно слушал, подставив кулак под подбородок. Он смотрел то на меня, то на Кротова, и его закрытые губы согнулись в полуулыбке. Когда я окончил, Серебряков сказал:
- Это не дневники сумасшедшего или вроде того, ты ошибаешься. Он вполне вменяем. Нас ждёт что-то интересное, я почти уверен. Это вносит даже некий элемент азарта, ты не находишь?
Я покачал головой и больше мы к этому вопросу не возвращались.