В мире один человек. Глава 20

Незаметно, разморенный теплом, оттаявший, он заснул – и заснул он без какой-либо не-удобной, навязчивой мысли, с которой люди часто засыпают. Физическое удовольствие от удобства, в какое он вдруг попал посреди холода, ветра и разных неприятных мыслей, заслонило перед ним всё остальное. «Эта ночь так будет длинна, она подобие смерти будет, – пронеслось в его мозгу. – Я умираю и мне ничего не нужно… я умираю!..» И он умер, забыв себя совершенно, забыв то, где он в данную минуту находится – и этим приобщился к мёртвым вещам, как та же скамья, на которой он лежал, как та же большая, нагретая русская печь, как промёрзлые брёвна дома, приютившего его. Он провалился во мглу, но с течением времени в сознании его начинали образовываться некие белые пятна, где он, Сушкин, не был Сушкиным, а был скорее предметом, себя не осознающим. Чёрные смерчи начинали зарождаться в этих белых пятнах – и сам Сушкин воплощался в эти смерчи, страдая и радуясь вместе с ними. И постепенно смерчи эти утихали и превращались в белые снежные поля, в большие города, в невообразимые земные дали. Душа его, движимая странными, удивительными желаниями, стремилась к чему-то запретному, тайному, необъяснимому!.. Было ли что-нибудь ещё кроме этих смутных, неясных, но мучительных желаний в целом мире?.. Был ли хотя бы Коломейцев, был ли университет и много всего другого, что ускользает за углом какого-то вечного, незыблемого здания, которое ТАМ (НЕ ЗДЕСЬ) реально ощущается?.. Может быть, и не было, может быть… но потянулось к жизни многоликое дерево, корни которого опутывают сердце и душу, – и на том дереве были все – и Коломейцев и Надя и Марья Павловна, кроме того на этом дереве были и такие лица, каких вы больше нигде бы не нашли, всё это были вполне живые, во плоти и в крови субъекты, не похожие на призраков. Они все задались внушить Сушкину какие-то жуткие мысли и идеи и внушали ему до тех пор, пока у него не заболела ото всего голова и пока он не представился самому себе каким-то странным клубком нервов, призвание которого заключалось в страдании, в бесконечном, смеющемся и плачущем страдании, как бы превращающемся в самостоятельное существо и говорящем Сушкину: «Тебя нет, я есть – я производное твоё!..» И началось пробуждение, рождение души в этом мире – ТАМ её начало убывать, а ТУТ прибывало с минуты на минуту, пока ТАМ и ТУТ не стало её поровну; тогда её всю пронзило тысячами молний, она задрожала, затряслась и вдруг замерла в какой-то миг, словно в следующее мгновенье с нею обещало произойти нечто совершенно невозможное и ужасное, какой-то катаклизм, – и ничего с нею не произошло, ибо устойчивее и материальнее души нет ничего в мире, ибо она не уничтожена, а видоизменяема, ибо она может выдержать любые нагрузки, какие может дать ей человеческий ум; нет ещё такой тяжести, не придумано, которая могла бы с ней справиться, её убить в несколько секунд!.. А Сушкин оживал, возрождался и вдруг, в один момент нечеловеческая боль вошла в него – не то чтобы от мысли, а как бы от открывшегося ему мрачного и реального видения, вспыхнувшего в его сознании! Он увидел себя в своей прожитой жизни, в чреве сменявшихся мыслей, в задачах и вопросах, наконец в своих делах и в повседневных мелочах, решениях больших и маленьких!.. И как ему больно было видеть себя, как горько! Если бы сейчас была возможность, то он отринул бы от себя это видение, эту точку преткновения, эту дикую мысль, что он есть, что у него есть  собственное Я и он брошен, брошен на произвол судьбы чёрт знает куда, в такие дебри, в такие кошмарные дела!.. «Какая сила нужна, какая сила!.. – вскричал он. – Какое нужно терпение!.. Где их взять, кто мне их даст, кто?!.» Он всё вспомнил, от самых первых, уцелевших воспоминаний детства до последнего  момента, как он вошёл в мрачный, тихий, спящий дом, в чужой дом и как лёг и… Он даже вспомнил свою последнюю мысль, как это ни удивительно, мысль о том, что забытьё его смерти будет подобно, и по сути его воля и его желание ничего не решают тут, а это уже как судьбе будет угодно, вышестоящей силе – обретёт он когда-нибудь связь с этим миром или нет… И вот связь установлена, связь, которая уже наполнила его сознание ужасом и болью!.. И вместе с тем такое чувство утраты чего-то большого и важного, что невосполнимо ничем! Но сейчас, сейчас – минута другая и это чувство забудется, как будто его и не было!.. «Я ведь с со-бой не смогу справиться, никогда не смогу! – ожили в нём слова, искренние и правдивые. – Так зачем же я… так зачем же мне… – тут он упёрся во что-то твёрдое, похожее на стену. – И этот мрак и эта ночь!..» Он знал, что мрак, чёрный, как сажа, окружает его и решил не открывать глаз, он уже вполне обыкновенно, как это бывает в яви, подумал про себя, что он чужой, везде чужой – такой же чужой, как и в этом доме, в этом спящем, мрачном доме. «О! Это пророчество!.. Это свыше!.. – вспыхнуло у него, он заволновался так, что глаза его сами широко раскрылись в черноту. – Это не мой дом, не мой – а я тут сплю, в тепле, и везде не моё, в жизни, а я живу, хочу блага!.. а мне неудобно, мне никогда не будет удобно! Я чужой! Я это сам не строил, не создавал!.. Ведь выгонят же меня насильно из этого дома, если я не захочу уйти!.. Так и жизнь, так и из неё выгонят!.. И приходится дрожать в страхе!.. Как ненадёжно положение моё! Хуже некуда!..»
И зачем только он проснулся, для какой активности, для какой важной и необходимой деятельности?.. Лучше бы он спал и вкушал себе сладостного отдыха до утра, пусть бы ему сни-лось что угодно, всё самое жуткое и кошмарное – кошмарнее этого пробуждения в тишину и мрак действительности оно бы не было, тогда как теперь он, разомкнув веки, уже не мог заставить себя успокоиться, всё в нём препятствовало сонливости, всё достигло странного, неприятного напряжения. «Долго ли я спал? – подумал он. – И сколько будет длиться эта ночь?.. А как тут тихо!.. Это временно, ведь живут же тут люди… Они должны быть тут, рядом… Как тут, однако, тихо!.. Я как в могильном склепе, один!.. И некуда уйти!.. И всегда так, всегда некуда уйти, когда очень нужно уйти!.. Там холод, ночь, там лютый холод и безнадёжная тоска! Там смерть, там души маются и мечутся в поисках выхода! Все мечутся!.. И Коломейцев висит в петле… Нет, он делает петлю – и нет спасения!.. Почему я не сплю, почему я думаю об этом? – спросил он себя. – Неужели есть для этого серьёзные основания?.. Я молод, у меня ещё ничего не было в жизни, я ничего ещё не знаю! А когда я узнаю, что будет тогда?.. О, ночь, когда ты кончишься!?. Это только ночью могут прийти такие мысли!.. Я бы никогда не подумал, что можно бояться своих собственных мыслей… я их боюсь, такое ощущение, как будто это не мои мысли, а мне нашёптывает кто-то, кто-то внушает!..» Он не словами произнёс, а краешком мозга подумал, что не зря попал в этот дом и не зря тут должен провести всю ночь наедине с собой, что это всё в его жизни подготавливалось, каждым днём, каждой минутой, каждой мыслью и поступком его, что тут есть какое-то предопределение для каждого, решающее – когда и кому и что преподнести… Из этого дома и этой ночи он должен был что-то вынести, если жизнь хотела удивить его чем-то ещё более сильным, он должен был выйти из этого дома каким-то совершенно другим человеком – это теперь ему было ясным. Так же ясно ему открылась теперь одна заставляющая холодеть сердце вещь – он воплощал в себе хотя малую, но явную частицу чего-то дьявольского, искушающего его и обещающего понемногу разрастись по всему его сознанию, как по телу имеет особенность разрастаться раковая опухоль. И ещё он понял вдруг одну страшную истину, что ему предстоит иметь самые трудные, самые жестокие, самые волнующие и решающие отношения не с окружающим миром, не с другими людьми, а только единственно с собой, с тем ещё неясным и нераскрытым, что таиться в нём же самом, в адских безднах его души; и если ему что-то могло доставить радость или горе, если что-то могло возродить его душу, или погубить её – то опять же только он сам. Сколько угодно он мог заниматься самообманом, самоутешением, сколько угодно мог вязаться во всевозможных делах и интересах, какими наполнена человеческая жизнь – себя самое захоронить под грудою всего того, что призвано очищать душу от сомнений, он не мог. И чем дальше в глубину жизни, тем больше над ним нависнуть должна была эта тяжесть его взаимоотношений с самим собой, тем более должен был обостриться конфликт с тем враждебным ему, что было в нём началом смерти: и спасения от ожидающей его гибели он не увидел и понял, что фатальный исход решён не им (но он только пришёл к мысли о нём) и решён ещё до него, до того, как он  появился на свет, и есть, по-видимому, единый для всех людей закон…
Он закрыл глаза и пожелал себе только одного – забыться и незаметно проспать до утра. «Утро, – сказал он себе, – будет обыкновенное, оно будет лёгким, как всякое утро – и я стану другой человек, чем сейчас…» Некоторое время он лежал, ни о чём конкретном не думая, стараясь погрузиться в сон, но сон не шёл – и Сушкин уже менял позу, переворачиваясь с боку на бок. Наконец это очертенело ему, он приподнялся со своего места на локтях, минуту сохранял это положение, а затем и вовсе встал с деревянной лавки и сел. Так он сидел, наверное, минут пять и тут вздрогнул от одного обстоятельства, запавшего ему в душу; только теперь ему пришло на ум, что он ведь и не знает совершенно, что это за дом и почему в нём так тихо и двери его не закрыты изнутри. Предположение закралось в него, будто в этом доме его ждали, а потому двери и оставили не запертыми. Это предположение показалось ему даже правдоподобным, как это иногда с людьми бывает в тех случаях, когда оказываются они в странной и ненормальной обстановке, где может взбрести на ум самая невероятная фантастика. Он стал рассуждать дальше, предположив, что его приход в этот дом известен был заранее, – каким именно образом это было заранее известно, он не подумал тщательно, но решил бегло, что «бывают же всевозможные способы, есть же, говорят, разные колдуны, прорицатели». Но его занял другой вопрос: для чего его завлекли сюда?.. То, что сюда его завлекли, было для него теперь аксиомой, ибо согласиться с тем, что он пришёл сюда случайно, без какой-нибудь определённой цели, он не мог. Но вот какая это цель – тоже он не знал. «Это должно проявиться, – сказал он себе. – Вот увидишь – это проявится!.. Я тут неспроста… есть, видать, одна нужда!..» И тут в тишине донеслись до него впервые звуки, то были шаги с улицы… сна-чала хлопнула дверь, а потом кто-то уверенно и твёрдо пошёл к этой самой двери, в которую вошёл Сушкин… Что-то в звуке этих приближающихся шагов показалось раковое, словно это шагала сама Смерть, или какой-нибудь посланец, цель которого состояла в том, чтобы увести отсюда Сушкина. Когда ещё человек был в коридоре, Сушкин вскочил на ноги и левой рукой опёрся о стену, оклеенную бумажными обоями. У него ещё до этого была мысль, что кто-нибудь может прийти, но ему не приходило в голову, что он вот так среагирует на появление ЧЕЛОВЕКА, а это мог быть только ЧЕЛОВЕК… Слышны были его шаги – и в это время Сушкину показалось впервые, что в комнате необыкновенно жарко и душно, – он дотронулся до лба правой рукой и пальцы его прикоснулись к липкой испарине, к многочисленным капелькам, кажется, выступившего ВДРУГ пота. До того, как дверь отворилась и в комнату ворвался холодный поток воздуха, немногим теплее, чем на улице, Сушкин подумал, что он вот, пожалуй, пронизан не испугом даже, а какой-то странной тоской, происходящей в нём при мысли о надвигающейся развязке; может быть, ему на секунду показалось, что сейчас, когда дверь отворится, случится нечто неожиданное, нечто даже сверх всякого ожидания, нечто даже сверх всякой меры… Он и сам не осознавал, что ему показалось, потому что он совершенно не знал, что будет в следующую минуту…
Открылась дверь и кто-то переступил порог и хлопнул за собой дверью. Слышно было его дыхание и понятно было, что он, пока шёл, запыхался. Сушкин сразу решил, что это мужчина – он определил это каким-то особым чутьём, может быть, врождённым, позволяющим даже в темноте, только по поступи и дыханию и ещё, возможно, исходящей от тела энергии, угадывать пол человеческого существа… Пришелец не совсем решительно сделал несколько шагов от двери по направлению к середине комнаты. «Тысяча чертей!..» – услышал вдруг Сушкин,  произнесённое чуть слышно, как бы в досаде или раздражении. Затем человек повернулся и снова пошёл к двери, но, не дойдя до неё, остановился. Сердце Сушкина чуть не остановилось от прилившего к нему волнения – он  почувствовал на себе взгляд обращённых к нему глаз, раскрытых в темноте и излучающих на него как бы нечто уничтожающее, даже нечто как бы смертоубийственное… Не двинувшись, стоял пришедший минуту на своём месте и эта минута показалась Сушкину чудовищно длинной, ещё немного и он бы себя выдал чем-нибудь, не выдержав заданного ему напряжения, как вдруг… Казалось бы ничего особенного не случилось… казалось бы. Только человек произнёс один вопрос:
– Кто тут?..
Сушкин почувствовал, что не может сказать и слова и продолжал стоять неподвижно, держась рукой за стену.
– Хватит разыгрывать! – снова сказал человек, в голосе его чувствовались развязность, напускное благодушие и еле скрываемая тревога.
Сушкину тут показалось, что всё это уже было, когда-то было, он очень сильно задумался об этом парадоксе – и это было мучительно. Ему захотелось смеяться, но это было невозможно, он только допустил со своей стороны опуститься на лавку и еле слышно вздохнуть, – впрочем, вздох этот выразительнее был любых слов, в нём можно было  прочитать и усталость и просьбу не трогать души.
– Кто-то решил испытывать моё терпение?..
В ответ Сушкин красноречиво вздохнул!
– Кто это там ни жив, ни мёртв, а ну признавайся?..
– Да как ты-то тут оказался!?. – сказал наконец Сушкин и зевнул в кулак, не от того, что хотелось спать, а от того, что минута была трудна.
Молчание длилось довольно долго, минуту, наверное, если не больше, пока Сушкин не услышал:
– Я что-то не пойму одного…
– Вот так вот умрёшь, – не дал договорить пришельцу Сушкин. – Вокруг будет мрак, как сейчас, затем кто-то войдёт и спросит: «Кто ты?..» И мне кажется, что это будешь ты!..
Тяжёлое дыхание было ему в ответ.
– Надеюсь, я ещё не умер?.. Надеюсь я ещё жив и нахожусь на этом свете?.. – с каким-то злорадством, с каким-то мстительным чувством спросил Сушкин.
– О, да, на этом, мне кажется, на этом, – на сей раз было в ответ.
– Но это очень напоминает загробное царствие, не так ли?..
– Так…
– Садись, коли пришёл… вот сюда садись, на край…
– Очень мило!.. – сказал угрюмо голос и сделал два-три шага к Сушкину. – Просто замечательно!.. Я и сяду, если позволишь!..
– Садись, садись, прошу! – с одушевлением отозвался Сушкин. – Тут места много, тут всем места хватит!.. Тут хватит места всей честной кампании!.. Если сейчас откроется дверь и войдёт ещё какой-нибудь умник, я даже не удивлюсь… в конце концов ко всему начинаешь привыкать…
– А вот я никак не могу привыкнуть, – сказал голос, сделал ещё шаг и опустился на край лавки.
– Привыкать или не привыкать – это дело строго индивидуальное… И всё-таки, всё-таки происходит что-то… и слова-то не подберёшь, разве что что-то, к слову сказать, бредовое!..
– Бредовое – да!.. Вся наша жизнь, кажется, бред!..
– Вся жизнь – бред?.. Что же, в этом ты недалёк от истины…
– Бред, ужасный бред!.. Что там!.. Ты не поверишь, я недавно, час тому назад, я думал… знаешь о чём я думал?..
– Знаю…
 – О чём же?..
– Ну как же!.. О таком круглом, которое туго захлестнёт шею и… Я прав?..
– Откуда ты знаешь?!. – вскричал голос.
– Я знаю…
– Ты дьявол!..
– Я не дьявол, – немного помолчав, ответил Сушкин. – У меня предчувствие, я очень хорошо тебя знаю… Вот сейчас я тебя не вижу, но выражение твоего лица я представляю, я как бы ощущаю тебя, твои глаза, твой взгляд, и твоя душа – для меня не загадка!.. Ты мучаешься!.. Ты висишь на волоске, ты на грани гибели, ты в поисках выхода!..
– Всё-таки ты дьявол!..
– Я на расстоянии чувствую тебя!.. Кажется, я даже чувствовал то, что чувствовал и ты!.. Почему я и здесь!.. А я-то думал, я-то думал!.. – Сушкин ударил себя по коленке.
– Что думал?..
– Я никак не мог понять, с какой стати попал сюда и с какой стати тут должен провести ночь!.. Я ведь думал всё время о тебе, я ведь видел всё время тебя, ты стоял передо мной как живой!..
– Знал бы ты, как жутко думать о смерти и в то же время как страшно временами становится при мысли о жизни!.. Жизнь ужасна, она так ужасна!.. А ведь НАДО жить!..
– НАДО, НАДО, именно НАДО!..
– И как хочется жить!.. Пусть кошмарна жизнь, пусть не щадит, пусть мучительна, а как хочется!.. Ведь есть же в жизни отдельные моменты!.. Для этих моментов хочется жить, понимаешь!.. Понимаешь, именно только для этого! А если бы не это, так и для чего ещё?!.
– Понимаю очень хорошо!..
– Как ты тут оказался, я удивляюсь!.. Ты ведь спасёшь меня!?. Я чувствую – спасёшь!.. Скажи что-нибудь, скажи – что-нибудь такое… такое, чтобы весело стало, легко!.. Это ведь момент, это один в жизни раз!.. Потом, может быть, не будет этого, да наверняка не будет, это бывает только раз, именно такое! Со мной это впервые – такое впервые!.. Дай руку, дай мне свою руку, я хочу убедиться, что ты не кажешься, что ты реален! – он схватил Сушкина за протянутую руку и крепко сжал её. – Этого я никогда, никогда не забуду, я буду помнить это всегда, я тебе буду обязан всем!.. – он остановился, как бы чем-то озадаченный, словно спохватившись, что много говорит от сердца, от души, затем опять воспрянул духом. – Я никогда, никогда не… я никогда не забуду!.. – и вдруг он разразился плачем – и плакал упоённо, так, как плачут после долгой тяжести в душе, после долгого гнёта и ожесточения на весь окружающий мир. Он сотрясался всем телом и это сотрясение переходило по руке к Сушкину. Его слёзы – самое удивительное – полились ручьём и словно обожгли Сушкину руку – вот какие это были слёзы!..
– Ты прости… ты прости меня!.. – шмыгая носом и вытирая кулаком глаза, говорил он. – Я никогда… я не помню, когда я плакал в последний… раз!.. Мне легче… будет, легче, я знаю!.. Уже легче, уже!.. – и с этими словами он начинал заливаться слезами ещё горше…
– Ну успокойся… – было заикнулся Сушкин с состраданием, чувствуя, как у него внутри всё размягчается, всё тает, влажнеет и как ему самому вот-вот захочется пустить слезу от всего сразу. – Ну ладно, плачь, плачь, сколько влезет плачь, за всё плачь, если не можешь!.. Мне даже самому хочется плакать…
– А ты плачь… за компанию, – он вдруг остановился, точно опомнился, точно вновь обрёл себя. – Или ты не хочешь, или не можешь!?. – он сжал ещё сильнее Сушкину руку. – Ну и не надо, не надо, слышишь!.. это ведь я, это ведь я такой… мне можно!.. Всего один раз!.. только один, слышишь? только один!..
– Да, да, один, слышу, только один – и больше всё!.. Возьми себя в руки!..
– Да, себя в руки!.. Это хорошо!.. Себя в руки брать – это очень хорошо, очень хорошо – держать себя в руках, быть твёрдым и… и всё такое!..
– Вот и держи!..
– И буду держать, слово дам! Даю слово!.. – он остановился и потряс руку Сушкину. – Ты друг!.. Вот ты настоящий, настоящий друг! Спасибо, спасибо тебе большое! – голос его тут дрог-нул и Сушкин испугался, что тот опять заревёт – и тогда уже и он, Сушкин, не выдержит, и тоже будет плакать. Вместе с этим ему стало вдруг совестно, слышать благодарности и слова, сказанные восторженным и искренним голосом сердца.
– Ну что ты! – сказал он. – Ты меня превозносишь!.. А я не стою того!..
– Нет – стоишь!.. Ты самый лучший мой друг, ты единственный друг, единственная опо-ра!.. Я тебя не понимал – но ты истинный друг!.. Ты тут, рядом… ты ведь не оставишь меня?.. – он вдруг замолк и вроде испугался, что Сушкин может оставить, растаяв, как призрак.
– Да с чего ты взял!?. Конечно не оставлю!..
– Ты не можешь оставить, да и прав таких нет, чтобы человека оставлять в беде!.. Правильно я говорю?..
– Совершенно верно! Прав нет – оставлять человека в беде!..
– Ну вот! Я тебя нашёл! Теперь я не отпущу тебя!.. В такую черноту опасно оставаться од-ному ночью!.. Я твою руку не буду выпускать, хорошо, так я буду постоянно чувствовать, что ты тут, рядом?!. Хорошо!?.
– Хорошо, хорошо, держи сколько угодно, да давай рядом сядем, бок о бок!..
– Рядом! Это идея! Это ещё лучше!..
Он придвинулся к Сушкину вплотную и протянул к нему другую руку – и эта рука попала Сушкину в грудь.
– Так хорошо, что ты здесь! Я уже не надеялся найти ни одной живой души… в такое вре-мя!.. Это чудо!.. Ты сам не знаешь, почему ты здесь, а я знаю! Это я захотел – и ты тут очутился!.. Слушай!?. – вдруг произнёс он другим тоном, удивлённо, как бы не понимая что-то. – Как ты тут очутился?.. Ведь это ты?..
– Ну да, это я… это ТОТ САМЫЙ Я, ты не ошибся! А как я тут очутился – это неважно, а важно то, что я здесь!.. В общем, я ждал, что ты придёшь!..
– Ты ждал?..
– Я ждал!..
– Удивительно! Удивительно!.. как это ты сумел!.. Но я уже ничему не удивляюсь, ничему! Поверь мне!..
– Да!.. но что с тобой случилось?..
– Что!?. Это сложный вопрос!.. Это уходит в глубь… в глубь тысячелетий!.. Ты не подумай, только не подумай, что я спятил, что я сошёл с ума, я ведь вполне здоров, только возбуждён, вот и всё!.. Это действительно уходит в глубь тысячелетий!.. Эта история, понимаешь, началась так давно, что и… Ах! Как жаль, что я не вижу твоего лица!.. Повсюду отключили электроэнергию, во всём мире! Это жутко, это кошмарно!.. Я сейчас воспринимаю это всё как трагедию мира!.. – он внезапно остановился и обеими руками вцепился Сушкину в плечо и сказал тихо, шелестящим и таинственным шепотом. – Слушай!.. Я скажу тебе!.. Я не могу жить!..
– Не можешь жить?.. Как не можешь?!. – Сушкин почувствовал, что вот сейчас приот-кроется ему нечто в крайней степени жуткое – и показалось ему, что шёпот этот ему чудится, а рядом нет никого.
– Не могу!.. Физически что-то противостоит во мне жизни, мешает жить!.. Это как бы… я даже не могу объяснить своих чувств!.. Это как бы приказ, понимаешь, приказ – жить!.. И всё, всё сопротивляется во мне этому приказу, бунтует!.. Я не раб, я не могу подчиняться приказу, я должен сам решить, сам выбрать!.. А тут приказ, понимаешь, приказ!?. Тут дело не только во мне, тут в глубь тысячелетий уходит этот вопрос – и приказ оттуда!..
– Как это?!. Из глубин тысячелетий?!.
– Именно из глубин, именно!.. И это-то угнетает больше всего!.. Ведь я не могу жить, по-тому что… потому что это противно сути моей!.. Я думал, что, может быть, смогу устраниться! Я петлю придумал – но выхода нет!..
– Как нет!?.
– Это не выход, пойми ты!.. Это, словом… я не смог!.. Силён приказ!.. Он так во мне сильно звучит, этот приказ, а я не могу жить по приказу, я хочу сам… неужели я не принадлежу себе, неужели я не СВОЙ, я – НЕ Я!?. Вот я, вроде бы человек, существую, увлекаюсь жизнью – и вдруг выясняется, что я не для себя живу!.. Нет!.. Это ужасно!.. Это всё-таки ужасно! Я так не могу, я не робот!.. Я лучше предпочту смерть!.. Но вот в чём штука – я не могу и умереть, мне страшно, понимаешь!?.
– Понимаю!.. – холодея произнёс Сушкин.
– Это всё ночь, всё её проказы – днём будет лучше, только ночь бы скорее прошла!.. Во мне всё дрожит, во мне две враждующие силы – Жизнь и Смерть! Сегодня Жизнь берёт верх, а завтра… да что там! Через минуту, через минуту, может быть, восторжествует Смерть!.. Я не могу так!.. Что же я?.. Мне трудно! Зачем мне это…
– Что?..
– Это сущее наказание!.. И знаешь, почему всё-таки Смерть победит?.. Я не смогу выпол-нять жизненных функций!.. Мне всё время будет казаться, что мною кто-то руководит, что кто-то смеётся надо мной!..
– А ты не слышишь ли случайно голоса?..
– Голоса?.. Ты считаешь меня за помешанного!?. Никаких голосов!.. То, что слышу и воспринимаю я… я это воспринимаю через свои ощущения и мысли, только через них!..
– В этом виновата и Надя?..
– В этом никто не виноват из людей!.. Все они ни при чём, они не делают ни добра, ни зла – ничего определённо не делают, не думают об этом… они утонули в своих делах, в своих за-ботах, им всем трудно… каждый из них сам решает, сам пытается понять… А Надя… она во многом права!.. Я пришёл к выводу, что… А! Да что там выводы, что это всё! Просто она права, а я действительно неискренний, недостойный ничего, ни любви, ни благожелательности человек!.. А я ведь… я ведь, Вася, твою сестру люблю! – чуть не выкрикнул Коломейцев и ещё сильнее обеими руками сжал Сушкину руку. – И теперь я ещё больше люблю её, понимаешь, после всего, что было! Понимаешь ты?!.
– Понимаю, – сказал Сушкин. – Ты любишь её… Я это знал…
– Ты это знал?.. Значит ты знал?.. А знаешь ли ты, почему люблю я сестру твою?.. Она принципиальная, честная!.. Она правду сказала, я согласен с ней!.. У меня много недостатков, хотя надо уточнить: по какой причине у меня эти все недостатки?.. Я жил совсем не так, как вы – это ты учти!.. У меня было ненормальное детство, да и вся жизнь моя была ненормальная! Мне кажется, я ещё и не жил, да и не буду жить – вот что!.. Эти мысли меня преследуют, не дают покою!.. Скажи, разве может быть нормальным человек, у которого было ненормальное, мрачное детство?!. Никто меня не любил, никто и никогда!.. Я не жил в обществе людей, я жил в обществе зверей, вокруг меня были тени и сам я был тенью… Это трудно объяснить, да и как ты меня поймёшь! Ты – другой человек, ты – иной случай!.. По-своему и тебе не легко, но ты – это совсем другой случай, ты не знаешь того, что знаю я!..
– У каждого человека своя судьба, своя линия, у меня, конечно, не было того, что было у тебя, но я могу тебя понять, как раз я-то тебя и пойму…
– Ты баловень судьбы!.. Ты всё получил от жизни, от людей, всё, что может получить человек твоего возраста!.. Твоя вера в людей, в общество не поколеблена, ты думаешь, что всюду тебя окружает добро, человеколюбие!.. Прекрасные заблуждения!.. Хотел бы я думать так же! Но не могу!.. Я в другом положении, чем ты – и меня ещё можно простить! От людей не видел я ничего хорошего! Не видел ни слишком выраженного добра, ни слишком выраженного зла! Равнодушие видел, полнейшее равнодушие, за которым стоит эгоизм, подлый эгоизм!.. Чёрствые, казённые души, не желающие хотя бы крупицу добра сделать первому встречному человеку, нуждающемуся в этой маленькой крупице! Много не надо ему, надо именно крупицу! Но эта-то малость и смущает холодные, равнодушные сердца!..
– Я понимаю, я ведь думал об этом! Но мне кажется, людей слишком нельзя винить за это равнодушие, за это непонимание чужих трудностей!.. все они, хоть немного, страдают по-своему, так или иначе… и под конец – это только со стороны кажется, что они благополучно живут, а если разобраться, все они страдают, все находятся в тисках неблагоприятных обстоятельств!..
– Значит, теперь их всех простить!?. – в голосе Коломейцева послышались злобные нотки. – Значит, вооружиться надо идеей всепрощения и действовать по Христу  0 и пусть распинают нас на кресте, как святых, а мы будем корчиться и благословлять этих «бедных и несчастных», у которых нет времени подумать о том, ЧТО ОНИ ДЕЛАЮТ!?. Да это, может быть, самое важное – знать: ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ!.. И важнее этого, может быть, ничего и нет! И прежде всего все люди должны обращать внимание на вопрос: а не становится ли худо кому-нибудь от дела их рук!?.
– Ты прав, они не знают, что делают…
– Не знают и не хотят знать!.. Человек, раскусивший это гнилое общество, должен наде-яться только на себя, на свои силы!..
Коломейцев, сказав это, замолчал. Сушкин тоже молчал, задумавшись о странном совпадении, благодаря которому он с Коломейцевым столкнулся в этом доме, когда уже потерял последнюю надежду встретиться с ним.
– Как, однако, интересно мы с тобой встретились, – сказал он вслух мысль. – Тут, видимо, действовал какой-то закон притяжения… Но самое интересное, что мы встретились в полнейшей темноте и до сих пор не видели ещё друг друга в лицо!.. Тут есть над чем подумать!.. Нет, тут непременно есть какая-то закономерность! Мне вот, Анатолий, казалось ещё дома, до того, как я сюда приехал, что мы с тобой связаны одной нитью или даже, представь себе, не то что связаны, а есть по сути дела одно и то же лицо!
– Одно и то же лицо?.. Это как понимать?..
– А так, что всё взаимосвязано в этом мире, что всем движет одно и то же, что всё подчинено одному и тому же закону… Всё, что происходит в твоей душе – происходит и в моей душе, а всё, что происходит в моей душе – происходит и в твоей… К тому же, мне кажется, – все мы, все люди, воздействуем друг на друга и если кому-нибудь хорошо или плохо – вос-принимаем каким-то, пока ещё необъяснимым наукой образом, и сами сопереживаем, о том не подозревая… Пожалуй, последнее представляется мне очень значительным вопросом. Так как, если всё наше настроение – стихия, живущая сама по себе, то что же в таком случае остаётся нам?.. Если мы радуемся или печалимся не потому, что это нам так весело, так хорошо или скверно на душе, а потому, что это в людских массах бродят какие-то особенные «тенденции» к веселью или к грусти, к любви или к ненависти, то выходит, что нашей воли совершенно нету, а есть чья-то воля… словом, ходит общее настроение, ходят чувства…
– Гм! Хуже, если и наши мысли – уже не наши мысли! Кстати, это мне кажется не менее реальным, чем то, что ты сейчас сказал!.. Но это всё меня сейчас не волнует!.. Меня волнует другое! Знаешь – что?.. Меня волнует то, что ты рядом в эту минуту!.. Само по себе это обыденно, незначительно – ну подумаешь, два человека сошлись!.. Ан нет!.. Сложнее и запутаннее!.. Вопрос, может быть, на уровне мировых в определённом значении!..
– В определённом значении?.. Это как понимать?..
– А так и понимай, Вася!.. Я вот, как сюда шёл, одну мысль подумал – мысль, что я совер-шенно одинок в мире и до сих пор мне только казалось, что ещё кроме меня кто-то есть!.. Так мне стало жутко на одну минуту… Я было спросил себя: «Зачем это всё?.. К чему?.. Где моё назначение, в чём моя миссия?.. Вообще, – подумал, – человек ли я?..» Это ведь может казаться, что человек, только казаться!.. Теперь тебя слышу, чувствую, держу твою руку, а сам думаю: «Есть он или нет его?!.» Вот ведь как удивительно бывает, как странно бывает, Вася, друг мой сердешный ты мой!.. Вот ведь как бывает!.. А ты что мне скажешь, если спрошу я тебя: «Есть ты ли нет тебя?..» Вот я и спрашиваю тебя: Ты есть, Вася, ты на самом деле есть?!.
– Я есть, Толя!.. – с жаром ответил Сушкин. – Я не мерещусь! Веришь, что я не мерещусь!?.
– Хочу верить, Вася, хочу!.. И верно, но где-то, самую малость всё-таки сомневаюсь, что ты есть!.. И не обижайся, Вася, не надо обижаться, если ты взаправду есть и всё это воспринимаешь!.. Ты простишь меня уже только потому, что ты ВСЁ ЭТО ЧУВСТВУЕШЬ!..
– А что мне ещё остаётся, если не простить!? Но, кстати, и у меня тоже есть основания сомневаться в том, что я сейчас не один!
– Ну и сомневайся, Вася! Всё подвергай сомнению!.. Ты знаешь, всё сомнительно, всё, не верь ничему, ни зрению, ни слуху!.. Всё ложь, всё враньё!.. Только когда на сердце тяжело – это уже не враньё, это реальность самая реальная! Сколько бы ты не внушал себе, что это тебе только кажется, что тебе не плохо, что тебе, может быть, хорошо – ничего не выйдет! Ты будешь страдать, сердце твоё будет стеснять!.. словом, тебе будет трудно!.. – Коломейцев замолчал, он схватил Сушкину руку и держал её и многозначительно вдруг сказал. – Слышишь?!.
– Что?.. – спросил Сушкин.
– Тишина какая!..
Они опять стали молчать и опять Коломейцев стискивал Сушкину руку уже возле плеча – в этот момент Сушкину казалось, что происходит в его жизни (в его, Сушкина, жизни) что-то важное, – но это важное было выше его понимания; как Сушкин ни напрягал мысль, он ничего не мог придумать, только его вдруг что-то очень сильно поразило, поразило нечеловечески, у него сначала появилась мысль выразить свои ощущения, но потом пропала, ибо мельком он подумал, что, пожалуй, иногда, если что-то и поразит очень, и если очень к тому же хочется сказать о своих чувствах, то всё же надо попридержать себя и не сказать ничего. Его же очень поразила вся обстановка, в которой они с Коломейцевым встретились. До сих пор они не видели ещё друг друга в лицо – и это само по себе выглядело непривычно и в этом было много таинственного. Не в шутку, а всерьёз Сушкин обдумал мимоходом одну щепетильную мысль, или, можно даже сказать, мыслишку – мыслишку о том, что этот, окутывающий их с Коломейцевым мрак – самое естественное и самое лучшее, что только есть в мире и что только можно придумать. Он подумал, что у Коломейцева, пожалуй, и нет лица, как нет лица и у него самого, и он подумал, что по этой причине перед ним мог находиться не Коломейцев, а… Нам неудобно говорить, но скажем – и пусть это вызовет в вас изумление или негодование, Сушкин решил, что перед ним может быть… ДЬЯВОЛ. И где-то изнутри в нём зашевелился страх, а может быть, даже и не страх, а что-то иное, не от мира сего. В каждом человеке ведь, даже в самом отъявленном атеисте, готовом вторгнуться в «храм Божий» с целью учинить в нём погром, живёт мистическое чувство, хотя бы самая его малость, которая нет-нет да и проявится вопреки воле самого атеиста (это уже самая смешная сторона непреклонных атеистов вообще, готовых опровергать идею о Боге и всём, что с Ним связано, даже глядя в глаза этого самого Бога, – по сути дела с таким же успехом можно войти в пламя огня, всех уверяя, что огня нет, и сгореть заживо). С человеком вообще часто случается то, что с ним до последнего времени не случалось, случается как раз то, что меньше всего он может предугадать заранее. Считая себя смелым человеком, иной может испугаться там, где меньше всего рассчитывает попасть в лапы страха, то есть может испугаться в самом пустячном деле, – и наоборот, человек, не обладающий большой смелостью, может проявить такие способности как-нибудь невзначай, какие за собой раньше не замечал, которые заставят окружающих причислить его к разряду весьма отчаянных людей, отчаянность чьих граничит с безрассудством… Когда Сушкин, в какую-то долю секунды, решил, что перед ним находится дьявол, то всё, происходящее с ним в последнее время, в последние часы и даже минуты, всё осветилось перед ним в особенном свете и стало как бы сразу понятно ему, – всё уложилось в цепь последовательных и закономерных событий, смысл которых вдруг обнаружился для него, тогда как за минуту до этого был ещё туманен и загадочен. Это своего рода была фантазия, зависящая не от него, а по сути дела от множества самых разных, видимых и невидимых, значительных и пустячных причин. Однако такие фантазии над людьми имеют большую власть. Люди воспринимают их сразу и безоговорочно и эти фантазии, в зависимости от их характера, могут сделать человека счастливым или несчастливым, могут как облегчить его душу, так и обременить её тяжкими сомнениями и страхами, они в состоянии как возродить человека, так и убить его… Сушкину стало понятно то, почему он до сих пор сидит во мраке и до сих пор не видел лица собеседника, почему до сих пор им управляет некая таинственная сила, приведшая его в это место, на какую-то неведомую ему раньше улицу, в какой-то угрюмый, почти кошмарный своей тишиною и безлюдностью дом. Словом всё, всё, всё, что до сих пор представлялось ему  случайностью, выстроилось перед ним в такой стройный ряд совпадений, что у него не осталось возможности для каких-либо критических рассуждений: просто он увидел одну чёткую и ошеломляющую кар-тину и, как это с людьми бывает, картина эта ошеломила его. И если у него в кратчайший промежуток времени, в ничтожно малые доли секунды, возникло сомнение в правильности и истинности представившейся ему картины, то эти сомнения под напором чего-то более сильного, чем самые эти сомнения, тут же отлетели прочь; тут на примере Сушкина можно было бы сделать заключение, что человек не властен над самим собой и ему только может казаться, что он властен, но мы поступим иначе, заметив только, что человек не является продуктом самого себя, – в один какой-нибудь миг он обнаруживает странную вещь, пусть, сколько бы ему ни было много лет, – он обнаруживает вдруг, что он человек, существо выше по развитию, чем другие известные ему существа, что он развит умственно, но что для этого развития совершенно ничего не сделал, а получил его от природы в дар, хотя и мог бы не получить, как и многие существа на земле, родившиеся от всей известной человеку живности, которая никогда не поймёт, что она живность, обделённая силой РАЗУМА: но когда бы она начала это понимать, это бы означало, что продукты природы эти, обиженные на себя, НЕ ОБИЖЕНЫ природой… Человек потому и был человеком и есть и будет, что порождён НЕДОВОЛЬСТВИЕМ на себя, которого нет ни у кого из животных. И если мы возьмём самых достойных представителей рода человеческого и рассмотрим их души, то прежде всего обнаружим в них НЕУДОВЛЕТВОРЁННОСТЬ СОБОЙ и обиду, обращённую прежде всего на себя; недаром примитивность мышления, тупость и полное довольствие собою совмещается в отдельных, с позволения сказать, людях… Однако, мы удалились от сути и должны возвратиться к Сушкину, у которого вдруг участилось сердцебиение при мысли, что его попутала нечистая сила…
– Есть ли ещё что-нибудь в мире кроме этой черноты, этого беспросветного мрака и этой тишины?.. – между тем произнёс собеседник его хладнокровным и необычайно отсутствующим голосом. – Мне кажется, что и нету, а есть только одно это, а всё остальное, что помнится, что всё ещё продолжает рябить в глазах – блеф, неудачная выдумка!.. Есть мозг, где зреет мысль! Мысль зреет, зреет, при поддержке чувств рисует контуры окружающего мрака, ведь не может же сознание жить в темноте и тишине… Затем рисуется ещё одна странная фантазия! Мозг, или же сознание – начинает рисовать оболочку, в которую оно яко бы заключено!.. И вот уже получается ЧЕЛОВЕК, имеющий вокруг себя необозримое пространство и имеющий хилое тело, снабжённое руками и ногами, при помощи каких он может передвигаться в пространстве и видоизменять некоторые предметы, попадающиеся ему в руки! Из куска дерева он может изготовить себе стол и стул, он может пройти пешком или проехать на каком-нибудь транспорте некоторое расстояние, он может в любой момент своей жизни вспомнить свою прошлую жизнь и подумать, что он жил когда-то… Но не сон ли это и возможности его – не кажущиеся ли его возможности, не одна ли фантазия мозга, которую можно нарушить, ударив человека по черепу тяжёлым предметом?!. А потому, самое реальное – это тишина и мрак… и сознание, вынужденное среди тишины и мрака существовать?!.
«Это же мои мысли! – со страхом подумал Сушкин. – Почему он их говорит мне, что он хочет этим сказать?!.»
– Мне кажется, что я всё это выдумал, – продолжал собеседник, держа Сушкина за безжизненную руку, – и нет ничего!.. Тогда остаётся себя спросить – зачем я всё это выдумал?.. Я не знаю, как ответить на этот вопрос, но наверное, я выдумал это, сам того не осознавая, ещё тогда выдумал, когда это сознание моё только зарождалось и когда ему надо было зародиться, когда надо было уцепиться за что-то, пусть даже за ложь, за обман!.. Вот я зародился, вот я окреп, возмужал и могу теперь спросить себя – зачем я произошёл и зачем понял всё это, понял умозрительно, вник в истину, представляющуюся сейчас непреложной, которая практическим путём недоказуема, ибо жизнь хитра, она пойдёт на всё, чтобы только утвердиться, хотя бы эта жизнь была мною только вымышленной и хотя бы единственным, что относится к жизни, можно было бы назвать только моё сознание!.. Участь моя трудна и горька, но так же и любопытна! Я есть для того, чтобы понять себя и спросить себя – чего я хочу?.. Я есть для того, чтобы ответить себе, что я ничего не хочу и едва ли есть что-нибудь такое, что я бы мог очень сильно захотеть!.. Но есть кроме всего пустого и тщетного одно – желание узнать, что стоит за всеми этими  вопросами ещё, какой следующий вопрос уготован мне завтра и каков смысл этой цепи последовательных, назревающих один за другим вопросов?.. – сказав это, собеседник умолк и молчал с минуту, за время которой Сушкин не нашёлся сказать какого-нибудь членораздельного слова: казалось ему самому в этот ответственный, решающий миг, что язык его отнялся, он лишён дара речи и самой воли.
– Я не здесь! – наконец раздался рядом с ним усыпляющий голос, в тоне которого уже чувствовалась тихая и сдержанная торжественность. – Да и как я могу быть здесь, только здесь?!. Я везде, где только можно быть, но по этому случаю, всё, что только есть, сосредоточено здесь, в этом  миге времени, которое стоит, не шелохнувшись, и в этом месте пространства, замыкающегося именно здесь!.. Нет звёзд, нет ничего, звёзды – это иллюзия, стимул для движения, для моего движения, для движения одной мысли, ибо мысль не может не двигаться!.. Я сам мысль, но я не могу себе приказать и потому хитрая машина, меня создавшая, позаботилась обо мне – я всегда буду в движении, я всегда буду думать!.. Но я не хочу думать о СМЕРТИ! А она напрашивается, эта мысль!.. – с жестоким отчаянием произнёс голос и вдруг продолжал тихо, еле слышным шёпотом. – Зачем СМЕРТЬ?!. Зачем такая мрачная выдумка, откуда она?!. Кто мне её внушил?! А может быть, в своих рассуждениях я дошёл до какой-нибудь непозволенной границы, может быть, я перешагнул эту границу?!. Но если я её перешагнул, значит СМЕРТЬ – БЛЕФ, значит её нет!?. Нет потому, что оставлено позади!?. А что впереди, если позади СМЕРТЬ?.. Рождение? Новое рождение?!. А потом снова ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ?!. Стой!!! Стой!!! Я ЖИВ ЕЩЁ??? ПО КАКУЮ СТОРОНУ СМЕРТИ Я НАХОЖУСЬ: ПО ТУ ИЛИ ПО ЭТУ???!!!
Последовало длительное молчание. Сушкин ощущал себя ни живым ни мёртвым, думая о том, где он находится – по ту сторону или по эту?.. Этот голос, который он слышал рядом с собой, словно был голосом, исходившим изнутри его, Сушкина, голосом собственного его  сознания!.. Как голос сознания угнетает своей жестокой правдивостью, заставляя трепетать и наконец подчиняться – так и этот голос угнетал и взял его существо в свои руки –  и обрёл над ним полную власть. «Это я! – мелькнуло у Сушкина в сознании. – И это самый настоящий ДЬЯВОЛ, потому что он – это НЕ Я!..» Затем в нём опять пронеслось: «Я – и всё-таки не я!..» И вдруг опять вспышка: «Как это так!?. Разве может это быть!?.» Тут рука того, кто сидел напротив, снова крепко сжала его выше локтя и уже точно ВНУТРЕННИЙ голос, ужасно похожий на ВНЕШНИЙ, заявил: «Ты боишься меня, ты думаешь, что я ДЬЯВОЛ!.. А я, может быть, и есть ДЬЯВОЛ, – но я не знаю. Кто я такой!.. А ты подумай о себе и спроси у себя – разве не можешь ты в себе носить ДЬЯВОЛА?!. Одновременно ДЬЯВОЛА и БОГА!?. Ты думаешь, может быть, что я тебе кажусь?.. Ты так думаешь?.. А сам-то ты, скажи, реален ли?!.» «Реален ли я?.. – переспросил себя Сушкин и так и не  успел на этот вопрос дать ответа, даже подумать над вопросом не успел, потому что заговорил голос того, кто всё ещё  не выпускал его руку, это был просто ГОЛОС, сосредоточивший в себе единственное живое, что было вне Сушкина в эту минуту – этот ГОЛОС казался Сушкину единомышленником РУКИ, с которой, кажется, был он заодно, как это ни поразительно представилось Сушкину, ибо он ощущал до сих пор и ГОЛОС и РУКУ как совершенно два различных живых существа, связанных друг с другом скорее одной идеей, чем материально, – ему в том числе представлялось, что ИХ – ДВОЕ против ЕГО ОДНОГО…
– Реален ли я?.. – были первые слова собеседника, отразившиеся в мозгу у Сушкина весьма остро и болезненно, как отражается примерно лязганье ножа по тарелке, эти слова даже схватили Сушкина за душу, за самое живое, что в нём нашлось в это мгновенье; а по руке собеседника к нему пошло что-то напоминающее электрический ток, отчего у него появилось желание отдёрнуть руку, не исполненное лишь в результате властного приказа повиноваться, переданного ему по этой руке. – Ты, может быть, думаешь, что я и не реален, а из нас двоих реален только ты?.. Как знать, где пролегает граница реальности и выдумки и где одно переходит в другое, и главное – как?.. Резко или постепенно, мягко или плавно!.. А может быть… стой!.. может быть, и нету разницы между тем и другим и события сновидения так же реальны, как и события реальности, а те в свою очередь так же фантастичны и выдуманы, как и сновидения!?. Ты не знаешь?.. А ты можешь сказать, кто из нас более реальнее – ты или я, кто – сон и бред, а кто эти сон и бред расхлёбывает!?. Вот ты думаешь сейчас, что это ты реален… а может быть, тебе только кажется?.. «Что за бред!.. – подумаешь ты. – Может ли такое быть!?.» Я думаю, что может!.. Ты ведь был прав, когда думал, что ты и я – одно целое! Только кто из нас главное – ты не знаешь, да и я пока не знаю!.. А может быть, ты ошибся – и мы не разделены и есть всего-навсего два различных голоса в одной  душе?!. Ты замечал в своей душе голос, который тебе был не по нраву?.. Так вот – это Я, запомни!..
– Как это!?. – нашёл в себе силы сказать Сушкин. – Ты претендуешь на мою душу!?.
– Когда я сюда шёл, у меня была мысль, что мне чего-то не хватает, что я неполноценен!..
– Что – мне душу тебе отдать?.. половину!?. – прохрипел Сушкин.
– Отдай!.. – твёрдо и решительно произнёс собеседник.
– Ты сумасшедший, дьявол, ты сумасшедший! – вдруг вскипел Сушкин и хотел было усилием отдёрнуть руку, но его крепко держала чья-то цепкая, как бы железная рука.
– Не надо! Сиди и не дёргайся! – повелительно оповестил голос. – Или ты чувствуешь, как твоя душа покидает тебя!?.
– Ты не в своём уме!.. Анатолий!.. – как бы прозрев, растягивая слова, заявил Сушкин и вслед за этим услышал рядом тихий, сдерживаемый усилием воли смех, показавшийся ему в эту минуту особенно зловещим и неуместным.
– Тебе смешно!? – неожиданно для себя вспылил Сушкин и снова попытался освободиться от чужой руки, и снова тщетно. – Ты дьявола корчишь зря, у тебя плохо выходит!..
Смех вдруг смолк и снова в тишине раздались слова:
– Почём ты знаешь, кто я?.. Возможно, я хуже дьявола?.. И откуда ты знаешь, что нужно мне? И почему ты думаешь, что я причиню тебе зло?.. С чего ты взял, что дьяволы злы?.. А может, они добры?.. И РАЗВЕ КАЖДЫЙ ИЗ НАС ПЕРВОНАЧАЛЬНО НЕ БЫЛ ЗАДУМАН КАК ДЬЯВОЛ?!.
– Брось шутить! – яростно огрызнулся Сушкин, чувствуя, что уже не может владеть собой. – Что за туманные речи?.. Ты что – меня решил испытать?!.
– Дьявол – моё призвание! – хитро заметил голос.
– Я это предполагал!... но что дальше!?.
– Слушай!.. Я несчастный дьявол!.. И зачем я это говорю тебе – я не знаю, как не знаю и то, в чём моя задача, как дьявола!.. Мне трудно, плохо мне – вот это главное, может быть, от этого я КОГДА-НИБУДЬ стану дьяволом, КОГДА-НИБУДЬ, НО НЕ ТЕПЕРЬ!.. Я хотел внушить себе, что я счастлив, и я внушил – и был минуту счастлив и увидел, что больше минуты это продолжаться не может, потому что ощущение было очень сильным!.. Видишь ли, я наверное от природы несчастлив, несчастлив только тем, что понял, что я есть!.. Когда я был рождён и развивался год от году – я ещё ЖИЛ, потому что, хоть и СТРАДАЛ, а НЕ ВИДЕЛ СЕБЯ!.. Теперь я себя ВИЖУ!.. Но теперь я НЕ ЖИВУ!.. Это парадоксальный случай расхождения ВНЕШНЕГО и ВНУТРЕННЕГО!.. ВНЕШНЕ-то я живу, а вот ВНУТРЕННЕ!?. Не уверен, что ЖИВУ!.. И даже мне кажется, что при всём внутреннем бурлении – я и в самом деле мёртв, мне кажется, что может быть такое состояние НЕБЫТИЯ, предусматривающее это бурление! Но это уже даже гадко, уже хуже всего, отвратительнее всего!.. Гм!.. Форма НЕБЫТИЯ!.. Мёртв и, стало быть, думать не о чём!? Но, наверное, я всё это вру, наверное, со стороны это кажется ужасной галиматьёй!?. Да!?. Со стороны!.. С какой же это стороны, где эта сторона?!. Куда ни ткни пальцем – везде мрак… там, там и там! И снизу и сверху!.. Что сверху?!. Полагают, что Бог! А я полагаю, что если Бог, то Он и снизу, да и рядом!.. Вот ты, ты, Вася, бог!?. Что ты мне скажешь!?. Ну-ка открой рот?!. А-а! Молчишь! – то-то и оно! Даже ты молчишь, когда нужно, а уж где нам дождаться божеского слова!.. Он или оно… оно ведь, это всемогущее, поразвитее нас… Если оно есть, то я полагаю, что оно нас вниманием не удостоит, оно – гордое, и к тому же ему скучно ужасно!.. Представь себе БОГА – Он всё знает, всё умеет, всё видит, чувствует!.. Но что же остаётся НЕРАСКРЫТОГО?!. Где же ПЕРСПЕКТИВА, ЗАБЛУЖДЕНИЯ!?. Нет ничего! Как жаль! По идее не может быть такого архинесчастливого СУЩЕСТВА!.. Я-то тут из ума выживаю, а что тогда останется ЕМУ, который в сто, в тысячу, в миллионы раз больше понимает!?. Да одно сплошное страдание, один ад, полнейшее, беспросветнейшее уныние!.. Остаётся только одно – повеситься!.. Только вот во всём огромном мироздании не найдёшь точки опоры и место, куда можно было бы вбить крючок, чтобы в него продеть верёвку!.. Нет! Бог усыпил себя на целую вечность, потому что ему ничего не остаётся другого, ведь уничтожить-то он себя не может!.. Да и что он может из себя представлять? Руки, ноги, голова, система пищеварения, сердце, печень?.. Как бы не так! Бесконечное число нервных клеток! Какая-нибудь наша одна галактика, где мы живём, – одна нервная клетка! Соседняя галактика – вторая нервная клетка! И так бесконечно!.. Загораются звёзды, потухают, рождается материя и умирает неведомо где – говорят, что она пропадает в «чёрных дырах»! Разные сверхзвёзды, сверхгалактики, звёздные скопления, вся эта чудовищная сила – для чего она?.. На неё смотрят в телескоп, пытаются вникнуть в сокровенный смысл происходящего в ПРИРОДЕ! Когда-нибудь и на ракетах туда полетят!.. А всё это нервные клетки чьей-то огромной башки, которая думает!.. Мы вот тут живём, страдаем, мучаемся вопросами, а эта с позволения сказать башка, которая – подумаешь там! – каких-нибудь триста триллионов лет существует по нашим измерениям, эта вот самая башка последние пятьдесят миллионов лет никак не может разрешить вопрос: как ей сорвать с дерева яблоко?.. Может быть, эта голова принадлежит обезьяне, чем ведь чёрт не шутит?.. Мы вот тут думаем, что бог, а там такая первобытная химера, которая и палку-то как следует в руках держать не умеет!.. Так что в этом отношении ужас, дикий ужас!.. Охота плакать, волосы на себе рвать от такой несправедливости!.. То, в чём мы заключены, глупее нас во столько раз, во сколько раз громаднее!.. Я уверен, что то, что находится внутри нас – умнее нас и дальше нас пошло, так что мы его и не стоим!.. Ба! Идея!.. Да если и может быть по идее что божественное, то, не вокруг нас – то, что вокруг нас, очень медленно развивается, ему всё туго поддаётся, оно ещё можно сказать, на грани зачатия, даже ещё и не родилось!.. а уж когда там бог будет – неизвестно, может быть, бога там вообще не будет!.. А бог-то, может быть, внутри нас!?. Бес-конечный и вполне состоявшийся, как бог!.. Впрочем, что это за бог – очень трудно понять… А может быть, в каждом из нас бог, в каждом живом предмете – от червяка, от мельчайшей инфузории – до человека?!. Может быть, мы все боги?!. Вот я, например, совершенно не помню своего происхождения и думаю, что его и не было – я просто был всегда! Понимаешь, как интересно!?. Я был всегда!.. И вот я дошёл до точки и понял, что я БОГ!?. Как, может такое быть, а!?. Ну ладно, положим так – если ты не понял, что ты БОГ, тогда и будешь БОГОМ!.. Нравится такая казуистика?!. Видишь, до чего только человек не додумается: тоже форма самосохранения, самоспасения!.. Не та примитивная форма, на уровне примитивной дикости, когда надо было находить момент, чтобы точно нанести смертельный удар каменным топором в голову хищника, а другая форма!.. Только там надо было сохранить прежде всего ВНЕШНЕЕ, ФИЗИЧЕСКОЕ существование, в то время как сейчас, тут надо сохранить ВНУТРЕННЕЕ, ДУХОВНОЕ!.. Прогресс налицо!.. Мы дошли до точки, а что будет дальше!?. Меня вопрос интересует: долго ли я ещё продержусь, долго ли просуществую!?. Заглянув в историю, мы с тобой, Вася, увидим оружие всё более совершенное, всё более сложнее становящееся с каждым веком! Теперь не воюют копьями, теперь чем-то потяжелее решили воевать, и думают, что сохранят свою жизнь!.. Это похоже на карлика, взявшегося столкнуть скалу, которая похоронит под собой всё, в том числе и самого карлика!.. Но это оружие ФИЗИЧЕСКОГО СПАСЕНИЯ, в кавычках, правда! Что же касается до спасения души, то пожалуйста – к твоим услугам Ветхий Завет и Новый Завет, который, правда, немного устарел, ему уже две тысячи, кажется, лет или около того… Не удовлетворяет ОРУЖИЕ для самоспасения, для пребывания в покое, мире, любви и тихом блаженстве, которое можно отнести к счастью?!. Кажется многое непонятным и наивным?!. Что же, тогда выдумывай себе новое ОРУЖИЕ, с помощью которого ты мог бы «раскроить череп любому врагу», говоря образно!.. Пожалуйста – ты и бог сам по себе, а главное, что понял это! Ты горд, преисполнен важности, а зато какое глубокое самопознание и самоопределение!.. Хотя, правда, опять возникает множество вопросов!.. Говорят, что горшки обжигают не боги, а выходит, что как раз и боги! И всю работу исполняют боги, которые, может быть, не понимают, что они боги!.. Да-а-а!.. Так-то вот, друг Вася!.. А знаешь, ведь хотя бы представить себе, в самом деле, какой-нибудь разумный вид каких бы то ни было существ, которые были бы умнее ЧЕЛОВЕКА?!. То есть ПРИНЦИПИАЛЬНО умнее, когда бы  сама природа производила нечто такое развитое, что нам и не снилось?!. Ведь, пожалуй, этого и не может быть!.. А знаешь, почему?!. Тут должен быть какой-то закон, какие-то рамки!.. Разум не должен превышать в живом существе КРИТИЧЕСКОЙ МАССЫ!.. Я полагаю, что всё, что переходит границы КРИТИЧЕСКОЙ МАССЫ попросту гибнет – а уж как гибнет, не могу сказать!.. Всякое разумное существо – оно ведь разумно уже тем, что ЧУТОЧКУ разумно!.. ЧЕЛОВЕК самую малость умнее других животных, да и то не малость, а совершенно такой же как животные!.. Тут не в уме дело, тут в другом дело!.. ЧЕЛОВЕК с самого начала повёл себя СТРАННО!.. Он не ограничился самим собой, он подбирал камни, смотрел их, высекал ими искры и удивлялся, брал руками палку и размахивал ею – и понял, что палка может быть ОРУДИЕМ!.. Человеческое, видишь ли, состоит, как это ни странно в ГЛУПОСТИ!.. ЧЕЛОВЕК делал всегда то, что ему было не нужно, по сути не нужно – он мог без этого и обойтись!.. Он делал множество ГЛУПОСТИ в отличие от остальных ЖИВОТНЫХ, которые предпочитали этих ГЛУПОСТЕЙ не делать! На этой ГЛУПОСТИ ЧЕЛОВЕК и учился! У него появился ОПЫТ, а ОПЫТ, как самостоятельное существо, порождает ОПЫТ!.. Это зовётся ИНТЕЛЛЕКТОМ на современном языке… Не от того в ЧЕЛОВЕКЕ ИНТЕЛЛЕКТ, что мозг тяжёл, а как раз наоборот – мозг тяжёл потому, что в ЧЕЛОВЕКЕ ИНТЕЛЛЕКТ!.. А вообще же ГЛУПОСТЬ и УМ не отделимы! ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ ничего не произведёт, а всякая ГЛУПОСТЬ ведёт к неожиданным результатам!.. Шагнул в пропасть – летишь, страшно! Или разбился или остался жив, притом зная, что такое ПРОПАСТЬ!.. ЧЕЛОВЕК когда-то не разбился о камни, упал благополучно – вот и превзошёл весь остальной животный мир! Но совершил он свой первый шаг в пропасть именно в результате какой-то глупой отчаянности, праздного, может быть, любопытства! И ведь стал тем, кто он есть в данный момент!..
– Слушай! – неожиданно оборвал эти рассуждения Сушкин. – Мне кажется, что мы сейчас тоже летим в какую-то пропасть!.. И если не разобьёмся, то будем умнее!..
– Браво!.. Истинно так!.. – в порыве чувств сказал Коломейцев и ударил Сушкина по плечу. – Мы на дне пропасти! Дальше падать некуда!.. Мы у цели!..
– С тобой что-то странное происходит!.. То плачешь, то возбуждён, чуть ли не смеяться готов!..
– Друг мой! Психология!.. Если бы человек мог понять, что стоит за всем этим!.. Если бы он мог знать, что будет с ним в следующий момент!.. Тут может быть и какая-нибудь болезнь, только не думаю! Это всем людям присуще, только они скрывают!.. По отдельным проявлениям это можно установить! За ними видно! Они люди, как мы!.. Впрочем, что это я? Только что рассуждал про бога, теперь про человека!.. Совершенно себя сбиваю, а почему?.. Потому что всего этого мало!.. Человек, может быть, вообще никогда себя не удовлетворит! Покажи ему наяву БОГА В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ, открой ему ТАЙНУ ТАЙН – что?.. Успокоится?.. Да никогда!.. Заплачет крокодиловыми слезами, скажет ; ещё мне, ещё!.. Будет жадными руками хватать всё, что ни попадётся, лишь бы отыскать что-то ещё!.. А его так и будет разжигать!.. И чем его огонь затушить, чем успокоить эту страсть?!. Вот он – ЧЕЛОВЕК!.. Весь мир готов разворошить, а откопать что-нибудь СТОЯЩЕЕ, что-нибудь ЕДИНСТВЕННОЕ, ЗАВЕТНОЕ!.. Откопает, попользуется и выбросит, как ребёнок!.. Как ребёнок… Все мы дети, ВСЕ МЫ УЖАСНО ДЕТИ, хотя и хотим быть серьёзными!.. Нынче вот мы с тобой Вселенную будем разбирать на составные части, а чуть забрезжит рассвет – тут нас и прихлопнет ЖИЗНЬ!.. Помчимся в университет, затревожимся, заволнуемся, чьё-нибудь мнение, какого-нибудь осла, нам станет дороже всего!.. Перед обществом, которое и хуже нас и глупее, будем пресмыкаться и целую жизнь посвятим на то, чтобы куда-нибудь влезть, где-нибудь очутиться – повыше!.. А если не удастся влезть – решим, что ВСЁ ПОШЛО ПРАХОМ, станем НЕСЧАСТНЫМИ!.. О Господи!.. Охота схватиться за голову ото всего!.. Обо всём этом не надо бы и думать! Бесполезное дело! Всё равно ведь придётся жить по-человечески и выполнять множество условностей!.. И ведь жениться придётся, Вася!.. И детей придётся иметь и породить их из какой-то мести! Породишь их и скажешь – а ну живите, дети, а ну резвитесь!.. К чему их эта резвость приведёт, ха-ха!.. К проклятиям, к проклятиям, Вася!.. Проклянут нас, как и мы проклинаем в душе… а кого мы проклинаем – тебе, я думаю, не надо объяснять!?.
– Имеешь в виду родителей?..
– Их!.. – вздохнул Коломейцев. – А нынче РОДИТЕЛИ с каждым годом молодеют!.. Производят детей те, кто ещё не прокляли жизнь!.. Это природа за них заботится! Ну посуди сам, Вася, будет ли с такой же лёгкостью становится родителем человек, который ПРОКЛЯЛ?!. Это природа торопит их, пока ещё в их головах вакуум!..
– Ты против жизни вообще хочешь восстать?!.
– Против жизни?.. Восстать?.. Как против неё восстанешь!?. И детей придётся воссоздать по собственному же  образу и подобию!.. Воссоздам и не будь я, если не скажу, – идите, дети, и муку примите, и радуйтесь, что сможете отомстить за себя, породив новое племя!.. И ведь пойдут и породят в самом деле из мести, из злобы на человеческий род!.. Не все, но найдутся такие, которые поймут!..
– Анатолий!.. Какой ты злой!.. Сколько злобы в тебе – и откуда!?.
– Злой, Вася, злой!.. А откуда злой – сам не знаю!.. Родился, может быть, такой!?. И что такое злоба – откуда мы можем знать, если она просто входит в нас, овладевает нами и ведёт нас куда-то, на злодейство, на преступление!.. Но это ВЫСОКИМ СЛОГОМ!.. Я, например, преступлений не совершал против людей, а то, что делаю против себя – это никого не касается!.. А взять хотя бы СОВЕСТЬ!?. Это ведь чисто человеческое качество?.. А почему в каждом человеке она шалит, играет и заигрывает?.. СОВЕСТЬ!.. Да и что такое СОВЕСТЬ, что за дар богов, если мы им не можем пользоваться, клятвопреступники, изуверы!.. Я вот ЗОЛ! В эту минуту ЗОЛ! Так что мне СОВЕСТЬ, что мне МОРАЛЬ и даже ЗАКОН!?. Я, может быть, на всё чихать хотел!?. Я ЗОЛ, но на преступление никогда не пойду, потому что понимаю всю бессмысленность нелепость этого шага! Потому, может быть, и ЗОЛ!.. А добрячок пойдёт какой-нибудь и, весьма вероятно, прирежет ближнего своего, мать свою, например!.. А как кровь хлынет – так и испугается того, что сделал, наивная душа!..
– Какие ты жуткие вещи говоришь, Анатолий!.. Да я уверен, ты думал о преступлениях!.. А, может быть, ты и замышляешь преступление?..
– Замышляю?!. Не знаю… – как-то неуверенно обмолвился Коломейцев, как бы в со-мнении по поводу сказанной Сушкиным мысли.
– Вот уже и не знаешь!.. Значит, в душе что-то есть!?.
– Есть в душе! – неожиданно подтвердил Коломейцев.
– ЕСТЬ?.. Что же это такое?..
– Не знаю, не спрашивай!.. Что ты меня ловишь!?. На чём ты меня ловишь!?. Всё пустое!.. Всё слова, не придавай им значения!..
– Надеюсь… до сих пор ты ещё НИЧЕГО ТАКОГО не сделал?..
Последовало некоторое молчание с обеих сторон.
– То есть, как это – НИЧЕГО ТАКОГО?.. Ты что имеешь в виду? – задал вопрос Коломейцев – Сушкин почувствовал, как тот как бы сжался в комок и сам испытал затруднение, не зная, как теперь сказать в ответ, как объясниться.
– Ну… НИЧЕГО ТАКОГО, – неуверенно произнёс он, – что идёт В РАЗРЕЗ С ЗАКОНОМ!..
– В РАЗРЕЗ С ЗАКОНОМ!?. Да ты что!?. Что это такое тебе взбрело в голову, что это тебе такое померещилось, боже ты мой, Святая Богородица… во имя Святого Духа, Отца и Сына… аминь!.. Ты  решил, что я кого-нибудь угробил… просто из ЗЛОСТИ, из МЕСТИ!?. Да если бы я это сделал, разве стал бы я на себя наговаривать?!. А!?.
– Есть люди – наговаривают…
– Наговаривают!?. Не знаю таких людей, не видел!.. А я… а что касается меня… я, может быть, во сне кого-нибудь убью!..
– Убьёшь во сне!?. – удивился Сушкин. – А причём тут сон!?. Да и зачем во сне убивать, хотя бы и во сне!?.
– А ты ведь не понял! – насмешливо промолвил Коломейцев. – Ты совсем ничего не понял!.. Я имел в виду, что во сне всё можно!.. Ведь преступление, совершённое во сне, не преступление!..
– Это как сказать…
– А то преступление!? – живо откликнулся Коломейцев.
– Всё равно преступление!..
– Ишь ты, упрямый!.. Какое же преступление, когда это всё один смех смехом!..
– Ну, это так… своего рода – смех смехом, ну, а в моральном отношении!?.
– Ишь ты куда!.. В моральном отношении!.. Куда повело!.. Так ведь тогда все люди преступники, ибо во сне непременно многое такого совершили, что в жизни никогда не придётся!..