Валька

…Скрипя подвеской, машина сворачивает на грунтовку и тут же, натужно взревев, пускается вплавь по огромной луже.

Дожди, говорят, идут уже неделю.

Димка с тревогой смотрит на напряжённо-красный, по-армейски кратко остриженный затылок брата.

– Тяжело ей, да, Макс?
– Сам как думаешь? – ворчит Максим. – Всё же “Волга”, не “джип” какой. Только б не сесть…

Но Димка знает: Макс хотя и волнуется, но не сильно. Не первый год за рулём, не первый раз на “Волжане” (когда-то отцовой, а теперь его, Максовой) в Ладышкино едет. Всякие дороги повидать успел.

И потом, трактор-то всегда найти можно, а до деревни километра три “пешим порядком”, как отец говорит.

В Ладышкино Димка ездит с детства. Когда-то с отцом, а потом, лет с двенадцати – с Максом. Брат, не в пример отцу, ни одного года не пропускает, и зимой ездит, и летом, и осенью. Не рискует только весной, когда разлив и распутица: тогда сюда на лодке разве доплыть, да и то.

А бабе Люсе и деду Никите помощь всегда нужна, старые они уже. И дом такой же старый: то стены поведёт, то крыша прохудится.

Вот и сейчас, говорит баба Люся, каплет с потолка и каплет, а дед чихает, как бы воспаление лёгких не подхватил. Много ли ему надо, деду-то, в его восемьдесят три. А отремонтировать сам не может уже, дело ясное.

Но уж если внуки приедут, так и дела всегда найдутся. Забор, вот, поправить надо, над курятником хотя бы крышу перекрыть, а то и целиком, надо всем двором.

Димка в кулак хихикает: Макс – он добряк, безотказный. Скажет бабка ему надо всем двором крыть – покроет.

Хотя сам Димка бабушку любит, и деда тоже, очень, и в помощи не отказывает; но бабе Люсе, видать, здоровяка-Макса хватает: Димку она не шибко гоняет. Ты, говорит, малой, беги вон, погуляй, чего тебе тут сидеть.

Макс укоризненно на брата посмотрит, но ничего не скажет.

А много ли человеку для счастья надо?

Зато еда в деревне вкусная! Они с Максом как в город возвращаются, так мама их ругать начинает, и бабку заодно: мол, раскомила вас там, теперь на мою еду и не смотрите!

Но Макс её утешит. Мол, мамусь, ты чего. Это же не ты готовишь плохо, просто продукты в городе такие, что в рот их не возьмёшь. Как растворы на уроках химии: ни вкуса, ни запаха.

То ли дело – баб Люсины пирожки, да в русской печке, да к ним ряженка! Красотища! Пирожки свежие, вкусные, с мармеладом домашним, сливовым! А ряженка-то пахнет как, – никогда Димке этот запах не забыть! Даже сейчас, сидя в медленно ползущей “барже”, он вспоминает этот запах, и невольно урочит утомлённый голодом и мечтами желудок.

– Ты душу-то не трави, слышь? – досадливо кряхтит Макс. – Оба ведь с утра не евши почти. Потерпи, скоро наедимся от пуза, баба Люся так просто не отпустит.

Плывёт по лужам “баржа”, а мимо проплывают размытые дождевой дымкой берёзки, тёмно-зелёные заросли ольховника… Деревня… Деревня – мир особенный; Димке порой кажется, что “Волжанка” везёт их прямиком в прошлое, или в какой-то странный, параллельный мир, где в столетних домах мужики, сидя на кустарных, дедами сколоченных скамьях, налаживают потихоньку хиленький мобильный интернет, а бабы, отводя взгляд от плиты, смотрят любимые сериалы по спутниковому ТВ.

Живёт русская деревня, живёт назло и вопреки. Стоят косые избы, порой слегами подпёртые, стоят заборы штакетные, давно сгнившие и усохшие… А вдруг – глядь! – а соседи дом продали, там стройка теперь, новый дом строят заместо старой избы; печку сломали, вон кирпичей груда какая. Какие-то люди, Бог весть, говорят, насовсем приехали… Чудеса, да и только.

Нет уж, думает Димка. Насовсем – это уже чересчур. В городе оно как-то привычней. Удобней, что ли.

Курятник… Ой, надо бабу Люсю попросить, хотя чего просить – она и сама вперёд сделает! – яичницу, как они с Максом любят, – по десять яиц каждому! В Москве-то, конечно, такой яичницы не поесть… Так что деревня, она для того и нужна, думает Димка. Чтобы приехать иногда, вволю отдохнуть, вкусно поесть, погулять – ну и дом поправить, конечно, – и обратно, в город. К быстрому интернету, к удобной жизни, где всё под боком. К комфорту. А то зимой в деревне холодно, особенно утром. Какой уж тут комфорт.

Ёлки-палки, пруд-то, пруд! Едва не проехали. Он безымянный, этот пруд, потому что и не пруд, в общем. Дядя Саша Родяков говорил, что там раньше карьер был, известняк копали. А после – забросили. И то ли вода нашла, то ли запрудили – Бог весть, но местечко хорошее, народ его любит. Купатся сюда не только ладышкинские ходят, но и заезжие бывают: он ведь к шоссе близко, а летом, в жару, самое оно – искупаться.

А потом, на Оке ведь не всегда искупаешься, там течение сильное, да и глубина большая, метров до пяти. На старицах, наоборот, мелко, кое-где вообще по колено, в сухой-то год. А Мелкий Брод – ещё одно популярное место, – глубину то и дело меняет: то как лягушатник становится, а то вдруг таким глубоким сделается, что не всякий взрослый полезет. А ещё говорят, что там, на Мелком, здоровущие сомы водятся. Брод-то, он же проточный, вот они в протоку и заплывают…

В общем, как ни крути, а пруд хорош. Надо будет обязательно сбегать искупаться, думает Димка.

Только что там, возле воды – фигура? Человек стоит…

А машина небыстро идёт, дорога плохая…

– Да это же Валька!

Стекло Димка чуть опустил, кричит:

– Валька-а! Привет!

Паренёк обернулся. Заулыбался, рукой машет.

– Макс! Дай я сойду, там Валька!
– Слушай, брат, давай мы до дома уже доедем, лады? Тогда иди куда хочешь, никто не держит. Дорога видал какая? Если встанем, потом уже не тронемся. Пробуксовку словим, и всё, баста. А встанет “Волжана” – кто её толкать будет? Ты, что ли, со своим Валькой?
– Ну Макс!
– Я сказал, нет! Потерпи, брат. Давай, будь другом. Видишь же, как едем.

Димка вздыхает. Да, Макс конечно прав. К тому же упрямец он известный: если сказал “нет”, то хоть убей его, а “да” не скажет…

Валька… Смотрит Димка в окно – нет, не видать никого. Дождь, да и пруд уже за деревьями скрылся.

“Ладно, Валька – он такой, он поймёт…”

Потому что Валька – друг. И не просто друг, а лучший друг. Наверное, за все семнадцать лет не было у Димки такого друга, как Валька.

Он из местных, Валька, ладышкинский. Живёт тут с детства. Хулиганом-сорвиголовой не был никогда, нет, – но его, белобрысого, синеглазого, вечно загорелого знает и любит вся округа. И всегда так было. “Ну, – говорили, – Валька-то Сафонов – это ладно, он пацан надёжный”. Да. Такой и есть. Надёжный. И верный. Таких, как он, наверное и нет больше. Один он такой – Валька.

Главное – доехать, думает Димка. Немного осталось.


*


А дома, оказывается, уже ждут вовсю!

– Ах, ты мой хороший! А вырос-то как, малой! – баба Люся крепкая, сильная – всё хозяйство на ней, – обнимает Димку нежно, качает головой. – Скоро Максимку догонишь. Да, Максим? Растёт брат, а?
– И не говори, ба, – Макс улыбается. Он весь словно светится. И только здесь он таким бывает, в деревне. Только здесь этот свет, который в Максе живёт, светит ярко, и самому ему, Максу, словно дышать легче становится. Словно груз чего-то очень тяжёлого с него падает. Так-то он добрый, но – серьёзный, собраный. Ответственный, как любит говорить мама.

“Максим у меня очень ответственный”.

– Максимушка! Димочка! – дед Никита улыбается во всю ширь беззубого рта, в уголках глаз застыли слёзы. Дед старше бабы Люси на пять лет, а недавно ещё и оглох окончательно. И по сравнению с бабой Люсей он весь какой-то маленький, сухонький, худенький. Димка его уже давно перерос. – Какие вы стали, ух ты! Дорогие мои ребята, как же я по вам скучал!

Он обнимает Димку, тянется к Максу – тот бережно обнимает деда, словно боится раздавить. По сравнению с хрупким, как тростинка, дедом Макс выглядит ещё здоровее, чем обычно.

– Ну-ну, давайте уже есть, а то еда простынет! – ревниво ворчит баба Люся. Хотя деда она любит. Всю жизнь вместе прожили – так, наверное, сейчас и не бывает уже. А раньше жили, да ещё как жили. Вот и они живут. У бабы Люси характер – не сахар, про то вся деревня знает. А дед мало того что глухой, так ещё и упрямец, каких мало. И ведь уживаются! Уже… 57 лет! Просто фантастика!

– Давай, дед, иди за стол, – бабка знаками показывает деду на стол и хмурит брови. Дед послушно идёт, забирается в свой уголок, к печке. Там тепло всегда, в этом уголке, а прямо напротив, у стены – иконы. Смотрит дед на иконы, а губы шевелятся беззвучно, бессловесно.

А стол-то, стол! И яичница тут – вся сковорода в желтках, и картошки под маслицем сливочным, домашним – целая кастрюля, и пироги с мясом! И крынка молока топлёного: его Макс очень любит. Вот и теперь первым делом наливает полную чашку, и пьёт – крупными глотками, от души, вволю. Димка даже позавидовал брату: тоже цедит чашку, хотя и не так сильно любит его, это молоко. Вот то ли дело ряженка! Или вообще кефир. Или творог! Ух, какой баба Люся творог делает – пальчики оближешь! А если уж пирожков с творогом напечёт – вообще сказка!

– Ну, Максимка, рассказывай. Как там Шурка? Чего не приедут к нам с Федей никак? Али занятые слишком? – притворно сердится бабка. “Шурка” и “Федя” – это мама, Александра Никитична Николаева, в девичестве Ульянова, и отец – Фёдор Алексеевич Николаев. В деревню они и правда в последнее время приезжают нечасто. И неудивительно: мама вся в работе, отец тоже, отец – особенно: в ГОНе(1) вообще нечасто отпуск дают. 
– Работают они, баб Люсь, – говорит Макс с набитым картошкой и яичницей ртом. – Ты же знаешь. Особенно отец; я и не вспомню, когда у него в последний раз отпуск был. А мама тоже, у неё ведь фирма, клиенты, сейчас же сезон новый начался, народ повалил, все сдают, снимают…
– “Сдают, снимают…”, – передразнивая, ворчит баба Люся, – На это время всегда найдётся. А мать навестить приехать – на это, значит, времени нету. Тоже мне, бизнесменша…

Деду обидно. Ему тоже хочется послушать, о чём идёт разговор, но…

– Сашенька! – говорит он Максу. – Сашеньке привет передавай!

Макс кривает головой, мол, передам, деда, обязательно передам.

– И Феде! – подумав, добавляет дед. С отцом у них когда-то были разногласия, особенно когда тот деда предлагал в психушку сдать; это после того случая, как дед в Макса через дверь из ружья палил, не расслышав, кто пришёл. Когда-то он и такое мог выкинуть, за что от бабки получал каждый раз здоровского леща. Фигурально выражаясь, конечно. Вот отец и сказал, мол, что ещё за игры. В психушку его, и весь сказ. Дед за это на него обиделся и, видать, до сих пор обиду до конца не забыл.

Макс снова кивает: передам, передам.

– Да ну тебя, старый, со своими приветами! – бабка машет на деда рукой, и тот послушно утыкается носом в кружку с молоком. Слышать он её, конечно, не слышит, но понимает с полужеста. А бабка тем временем рассказывает о последних деревнских новостях: что церковь местную, Покровскую, начали восстанавливать потихоньку, что денег на это нет, а Епархия жмётся, что Райка Иванова к Малахову на передачу собралась, что фильм даже сняли на видеокамеру, чтобы там, в Москве, показать. Что клуб закрыть хотят, что…
– Ба, а можно мне на пруд сбегать, к Вальке? – нетерпеливо перебивает бабу Люсю Димка, дожёвывая пирог. Старуха замирает, словно забывает, о чём говорила.
–  Куда сбегать?
–  Ну, на пруд. К Вальке.
–  Это к какому Вальке? Сафонову что ли? – как-то странно спрашивает бабка.
–  Да беги ты уже, беги! – ворчит благодушно-сытый Макс. –  Он меня, ба, ещё в дороге допекал, мол, сойду да сойду. На пруд. А дождь вроде кончился, – как-то неожиданно замечает он.

Бабка молчит, но, кажется, она чем-то удивлена. Дед в своём углу, похоже, задремал, а Макс, неторопливо дойдя до кресла в комнате, блаженно в нём устроился, ну просто как Васька –  баб Люсин кот.

Но Димки уже нет, Димка уже выбегает из сеней на улицу, прикрывая за собой дверь.

Дождь и правда кончился, небо потихоньку расчищается. Кажется, ночь будет ясная, звёздная. Они тут какие-то… невероятные, эти звёздные ночи. В Москве таких нет, в Москве всё небо засвечено. Иллюминация…

Он бежит в резиновых сапогах по раскисшей, в пятнах луж тут и там, песчаной дороге туда, где околица деревенская, откуда они только недавно приехали, за последний дом, где дядя Саша Русаков живёт, на лесную дорогу, что ведёт к шоссе – и к пруду, а значит, и к Вальке. Почему-то Димке кажется, что Валька всё ещё там, хотя ведь, если вдуматься: что ему там столько времени делать? К тому же под дождём? Вообще непонятно, что он там делал тогда, когда они проезжали мимо. Хотя Валька, он такой. Иногда говоришь ему что-то, говоришь, а он вроде слушает, слушает, а потом вдруг обернётся, улыбнётся виновато, скажет:
– Прости, Дим, я что-то задумался. О чём ты говорил?

И глядя в его светло-голубые глаза, добрые, честные, виноватые, Валькины глаза –  на него невозможно сердиться. Поневоле рассмеёшься, мол, вечно ты, Валька, в облаках витаешь!

Димка бежит и вдруг понимает, что улыбается во весь рот.

“Валька! Будто сто лет не виделись!”

Сейчас вот прибежит, и такой сразу – “Валька, друг! Как ты тут, сельский житель?”. А он скажет – “Димка! Дружище! Как же я рад тебя видеть!”

И завяжется сразу разговор на много часов, на бесконечность, потому что с ним всегда так: как опомнишься, окажется, что давно за полночь, и сердитый Макс с фонариком пришёл, и ворчит на брата, и на Вальку, что засиделись, что бабушка волнуется, что дня им мало, и всё такое прочее. Ну что с него взять, с Макса? Не понимает – у самого-то друга такого нет, как у Димки.

Такого, как Валька.

Эй! Вон там, за деревьями – фигура вроде? Валька? Или нет…

Нет. Это не Валька.

Это… Вообще непонятно кто. Какая-то женщина. Чудная – вся в чёрном. Чёрные “сплавовские” штаны, берцы, чёрная рубашка с закатаными рукавами и жилетка с кучей карманов из того же “Сплава”. Чёрная кепка военного типа. И очки – как у американских лётчиков, зеркальные, в пол лица. Волосы тоже чёрные, в синеву, как вороново крыло, и в “конский хвост” увязаны. Просто Сара Коннор какая-то. И чего она тут забыла-то, такая мрачная?

– Эй, малыш.

Голос – звучный, низковатый, с хрипотцой.

– Эй, малыш. Да-да, ты.

Она идёт прямо к Димке, – а он почему-то чувствует, как по коже бегут мурашки и волосы на шее становятся дыбом.

– Не бойся ты, не укушу, – говорит она, слегка улыбаясь. – Скажи, малыш. Ты здесь поблизости где-нибудь… паренька не видал? Вот примерно твоего возраста паренёк, такой… русый, голубоглазый. Из местных. А? Ну скажи хоть слово, я же тебя не съем!

Она смеётся – звонким, красивым, мелодичным смехом, от которого почему-то сжимается всё внутри.

– Не… не видал, – наконец выдавливает Димка, удивляясь сам себе: чего это он, боится, что ли? Вот ерунда-то. Простая тётка, молодая, сколько ей может быть? Как Максу, наверное, лет тридцать-тридцать пять. Лицо бледное, скуластое, и губы – тёмно-алые, будто кровь. А зубы - белые-белые, даже как-то ненатурально выглядят. Крепкие, будто даже… острые… Да нет, это уже глюки! Зубы как зубы.
– Малыш, – она вдруг берёт его за подбородок и подносит лицо к побледневшему от непонятного страха Димке, – Малыш, не бойся. Тот паренёк… Он мой… троюродный брат, Валя. Ты его знаешь, может? Наверняка ведь знаешь. А я – Лена, навестить его приехала. А он где-то гуляет, я его найти не могу. Мне Сашка Родяков сказал, что он вроде бы где-то тут гулял…
– Д-да Сашка наговорит, – не своим голосом возражает Димка, – Он вообще… Фантазия у него богатая, короче. Мне вот рассказывал в прошлом году, как у него лиса жила, а он её кормил. Дикую лису кормил, – можно подумать, это собака у него. Так что и выдумать мог, что видел. Он хотя и не пьёт больше, но, это, придумывать горазд, во. Так что вы ему не верьте. Вальку я знаю, не станет он в это время тут гулять.
– Да-а? – как-то разочарованно тянет она, отпуская его подбородок, – Вот как, придумывать, значит, горазд? Ну а ты-то что тут делаешь, а, малыш? Тебя-то чего сюда понесло? Или тебе тоже Сашка чего… напридумал?
– Да вот ещё, – Димке кажется, что страх отступил. Да и глупость же – бояться эту тётку. Глупость. Хотя Валька ему никогда ни о какой сестре Лене не говорил, и не видал Димка тут её раньше ни разу. – Искупаться я хотел. Я только приехал, ехали долго, устал. А вода сейчас самое то, вечерком-то! Теплющая! Вот я и подумал: надо искупаться. А пруд, он же тут близко, от деревни-то. Это чем на Мелкий-то бежать, нуу.
– Искупаться? – переспрашивает Лена (или как её там зовут), – Правда что ли? Хе, а что, может и правда мысль хорошая. Хотя ты, смотрю, и полотенце не взял… Скажешь, мол, “так обсохну”, да? Ну да ладно. Купаться так купаться. А что, может и Валька купаться пошёл?
– Да не, навряд, – уже совсем уверенно отвечает Димка. – Он же шесть часов в машине не трясся, за день поди не раз искупаться успел, он же местный. А я туда и обратно, по-быстрому. А чего обсыхать особо, тепло на улице, август-месяц. Ночи тёплые. Да и до ночи далеко: сколько сейчас – часов восемь, да?
– Ага, полвосьмого, – задумчиво говорит она, не глядя на навороченные наручные часы. – Ну ладно, хорошо. Ты меня убедил. Искупаюсь, пожалуй, тоже. Давно, знаешь, не купалась. А? – она смотрит на Димку, отражающегося в зеркальных стёклах её очков.

Интересно, какого цвета у неё глаза, думает Димка некстати. И – смущается.

– Да как же… Это… Вместе там… Короче, можно я быстренько искупаюсь один, а вы уж потом сколько хотите, только без меня, ладно?

Лена снова смеётся:

– Стесняешься что ли? Ну, чего ты как девчонка-то? Тебя как звать, малыш, а? Вроде бы… Дима, да?
– А вы откуда знаете?! – обалдело спрашивает Димка. Что за новости, откуда она его знает? Правда что ли сестра Валькина?! Да нет, ерунда какая-то. Лена, Лена… Не знаю я никакой Лены, и откуда она вообще взялась такая?!
– А я, брат, многое знаю. Работа у меня такая, – загадочно отвечает Лена. – Ну что, так и будешь стесняться?

Димка чувствует, что вся кровь прилила к лицу. А Лена хохочет:

– Ого, вот это покраснел! Ну ладно, Дима! Твоя взяла, беги уже, купайся. А я погуляю тут ещё немного… Погодка вроде разошлась… Закат видал какой красивый сегодня? Да давай уже, беги! Малыш, – добавляет она, кажется, с какой-то нежностью.

Но почему, отчего тогда ему не по себе от её голоса? От её слов?

Я не знаю, какая она там Лена, думает Димка, но с ней явно что-то не так. Лучше держаться от неё подальше.

Он срывается с места и бежит, не оглядываясь, к пруду.


*


– А что, Максим, Дима про Валю Сафонова знает, да? Сказал кто, что ли? – спрашивает баба Люся, вытирая тарелки белоснежным вафельным полотенцем.
– Ась? – задремавший Макс не сразу понимает, о чём речь. – Кто что сказал?
– Про Валю Сафонова. Ну, чего Дима к пруду-то побежал? Знает, что ли?
– Что – знает? – непонимающе спрашивает Макс.
– Ну как же? – теперь удивляется и бабка. – Он ведь как раз в том пруду утонул, в прошлом сентябре.
– Кто – утонул?..
– Да Валя же, Сафонов. Вы-то в августе уехали, он ещё жив был, а в сентябре уже… Одни говорят, ногу судорогой свело, другие – выпил с ребятами… До правды уже не дознаешься, никто ничего не скажет. Да только выловили тело-то. Заметил кто-то, что он всплыл, ну и выловили.
– Мы ничего такого не знали… – шепчет побледневший Макс. – Димка сказал, мол, вроде видел Вальку у пруда. Хотел вылезти, я не дал… Сказал, мол, сперва доедем… Это что же получается… Кого же он там видел-то?..
– А может, Вальку и видел, – степенно отвечает бабка, продолжая неторопливо протирать тарелки. – Оно же как, милой, утопленники-то, бают, часто в те места, где утопли, возвращаются. Хотя его отпевали, Вальку-то, у нас и отпевали, в Покровской. В ноябре я к Сафоновым на сорок дней ходила, вон, – баба Люся кивает на полку с чашками, – чашка стоит, Степан Васильчем подаренная. А Наденька, бедная девочка, так жалко её было. А перевелась вся просто, как с креста. Ну и вот. Отпевал его отец Иоанн, наш новый настоятель; я тебе про него говорила уже, да? У нас ведь теперь настоятель есть! У Покровской церкви снова есть настоятель! – бабка покачала головой. – Мыслимо ли это было лет тридцать назад… Хорошо, Максимка, что церковь наша сызнова работать стала, радостно! А Валю жалко, конечно, но что попишешь-то? Всему, милой, свой срок и черёд. И мне вот, и деду, и всем нам. Максимка, ты куда?

Но Макса уже нет – выбежал за дверь, через сени на улицу, к “Волге”. Хлопнул дверью, затарахтел мотором и отъехал.

Старуха посмотрела на него в окно. Вдруг усмехнулась:

– Да ты, милой, хоть беги, а хоть и не беги. Всё одно. Так-то…


*


У пруда никого.

Димке бы Вальку позвать, но куда там. Акустика тут хорошая, деревня в речной долине стоит. Значит, Лена услышит. Если только она ещё там…

Грустно.

Лёгкий ветерок колышет кроны осин и плакучих ив.

“А я-то думал, ты здесь. Думал, дождёшься… Я тоже хорош, конечно. Слишком долго я до тебя добирался. Вот ты меня и не дождался…”

Искупаться что ли, раз уж такое дело? Да ну, ветрено. Потом заболеть, и всё оставшееся время проваляться с температурой? Ни за что.

Вдруг сзади – машина. Остановилась. Звук знакомый…

“Макс?”

Да, Макс. Какой-то серьёзный, даже серьёзней обычного. И куда только делся расслабленный котяра с баб Люсиного кресла!

– Давай, брат, пошли.
– К-куда? Ты чего, Макс?
– Потом. Всё потом. Просто поехали домой.
– Я к Вальке пришёл, но его, видишь, нету… Наверное, тоже домой пошёл. Ну ничего, завтра…
– Идём, я сказал.
– Ну ладно, ладно, чего ты? Идём так идём…

Вот тебе и сходил на пруд, думает Димка. Вот тебе и повидался с Валькой.

Двигатель хрипло взрёвывает и автомобиль, развернувшись, быстро едет в сторону дома.


*


– Умер? Утонул?..

Мир взрогнул и поплыл. Звуки глухи. Бабка открывает рот, но нет никакой возможности понять, о чём она говорит.

Крепкие, сильные Максовы руки. Кресло? Нет, кровать. Мягкость подушки под головой.

– Ничего, братишка, ничего. Всё в порядке, я рядом.

Макс?

Наступает чернота.

Следующий кадр: Макс в кресле. Смотрит.

– Ну как, пришёл в себя?
– Ага…

Он мнётся. Ему не хочется говорить обо всём этом. Макс – такой большой, сильный, надёжный, – при этом ранимый и чувствительный человек. Просто никогда не показывает виду, скрывая всё, что тревожит, внутри.

– Он… Он был хорошим парнем. Я его помню. Я его совсем мальком помню. Смешной он был… А глаза всегда ясные-ясные, как небо. Глянет – на душе светло становится. Наверное, все хорошие люди… Самые лучшие уходят первыми.
– Он же меня спас тогда, Макс. Помнишь?
– Ещё бы! На том же пруду ведь, а?
– Угу. Если бы не Валька, я бы утонул. А он единственный понял, в чём дело, и вытащил меня. А теперь что же получается… Я тут, а он…
– Злая ирония, брат. У жизни вообще очень жестокое чувство юмора.
– Думаешь, это смешно?!
– То-то и оно, что нет…

Штора неслышно колышется на сквозняке. Кот дремлет на дедовой кровати. На круглом столе стоит вазочка с букетиком полевых цветов.

– Это нечестно… Я не хочу так… Он был моим единственным лучшим другом… А что теперь? Я один теперь?..
– Ты не один, Димка. У тебя есть я.
– Да, я знаю, Макс. Прости…
– Ничего. Всё будет хорошо, вот увидишь.
– Да как же… Вальки нет. Теперь… Кажется, мне больше незачем сюда приезжать.
– А дед с бабкой? А Аська?
– Аська! Господи, он же был в неё влюблён! И она, кажется… Господи! Как же ей было тяжело! Как она это пережила! Надо будет завтра навестить её, обязательно. Хотя… Я не знаю, что ей сказать… Теперь…
– А ты не думай об этом. Вообще ни о чём не думай. Засыпай лучше. Утро, как говорится, вечера мудренее. А завтра уже…
– Да какой тут сон, о чём ты?! Боже, не могу поверить. А кажется, только недавно вместе сидели, болтали… о том, о сём. На том самом пруду – помнишь, Макс? – рыбу ловили. Ты с нами пару раз ловил, помнишь? А там караси золотые ловятся, помнишь??
– Да, помню. Ты, когда мелкий был, всё норовил с каждого пойманного карася стребовать три желания.
– Ага! Ну а что ты хочешь? Я же видел – рыбка, золотая. Значит, должна исполнять желания. Эх, если бы только можно было пожелать, чтобы он никогда не умирал…
– Ну… Знаешь, я ведь тоже друзей терял. Я Ромку Сапрыкина до сих пор вспоминаю. Который разбился на машине, помнишь? Ты, правда, тогда маленький был совсем… Тебе сколько? Лет пять было, наверное. А нам за двадцать обоим… Чёрт, так обидно было. Тоже ведь парень был – золото просто, верный друг, честный, открытый, добрый. Тебя как любил, мелкого! Эх. Видать, как-то оно вот так вот по жизни и есть. Лучшие уходят первыми…
– То есть мы с тобой не лучшие?
– Ну и хорошо!Значит, поживём ещё!
– Да уж. А помнишь, как на церковь лазали? На колокольню? Пацаны боялись, только мы с Валькой и полезли…
– Ага, нашлись храбрецы, это я помню.
– Да ты слушай, чего ты! Ты знаешь, как там было, – наверху? Ого-го как! Казалось, весь мир у наших ног. Вон – лента Оки, вон лес, дорога… А небо какое! Огроменное! И мы с Валькой под этим небом, на самой вершине мира.
– Угу, помню. И УАЗик с очень сердитым отцом на той самой дороге тоже помню. А уж мне как тогда влетело! По первое число – за то, что пустил тебя туда, не доглядел. А я ему ещё, дурак набитый, сказал, мол, “не сторож я брату своему”, – на вопрос “где Митьку черти носят”. Ох, какого он мне леща тогда дал, до сих пор помню. И мама бранилась. Мол, ты же старший, на тебе ответственность, а ты…
– Ну да… Эх, а теперь и не залезешь туда.
– И правильно. А то, не дай Бог, ещё сорвался бы кто-нибудь из малят. Страшно же. Да и к тому же церковь-то восстанавливают. Однажды будет как новая! Правда денег, баба Люся говорит, взять негде, и не даёт никто, Раиса Кузьминична Иванова все пороги обила. А ещё говорила, что дядя Саша Русаков люстру сделал. Сам, из подручных материалов, представляешь?
– Да, это здорово, конечно… А вот Валька не дожил. Он всегда нашу церковь любил, мечтал, чтобы её восстановили. А теперь даже если восстановят – он не увидит…
– А ты будто знаешь, увидит он или не увидит. Мало ли как оно там у них… Баба Люся вон вообще спокойно так говорила обо всём этом, когда я ей рассказал, что ты Вальку возле пруда видел. Как будто так оно и надо. Так что это ты, брат, зря.
– Может и так… Эй, а помнишь, дед Коля нам про купол с мёдом рассказывал?!
– Степашкин-то? Помню, а то как же.
– Ага! Помнишь, он говорил, что купол с колокольни упал, когда ураган был? И что там, внутри купола, оказался огромный улей пчелиный? Мёд тогда, он говорил, вёдрами таскали!
– Помню, помню. Да дед Коля вообще незабываемый! Он эту историю для того фильма рассказывал, ну, который Козеродовы сняли. Он там смешной такой! Говорит: “родители мои были люди божественные”. И важно так! Ух, как же я тогда смеялся! Аж до колик.
– Ну и чем гордишься? Смеялся он. Дед Коля – он же самый лучший рассказчик, до него даже Сашке далеко! Столько историй, наверное, больше никто не знает. Он нам с Валькой часто эти истории рассказывал… Иногда, правда, забывал, и рассказывал заново! А мы, знаешь, никогда его не поправляли. Всегда слушали, как в первый раз. Я сначала хихикал, но Валька меня отучил. Говорил, мол, человек старый, от всей души тебе рассказывает, а ты ржёшь. Стыдил меня… Эх, он и правда был лучшим. Его ведь даже Артистка любила, а он тогда против всех был. Помнишь ведь, как её травили? Так он и их стыдил! А они его слушали, и старшие, и младшие! Любили Вальку…
– Это да, тут не поспоришь. Наверное, ни одного человека не вспомню, кто бы его не любил.
– Ага… А ещё, помню, на Горелом Берегу дядька жил, в палатке. Каждый год приезжал, – помнишь, Макс?
– Угу. А что он?
– Да ничего такого… Мы с Валькой к нему ходили, Валька ему еду какую-то носил даже, а тот ему рыбу дарил, прямо пакетами! Говорил, мне, мол, не жалко, а ты, парень, поешь. Вон худой какой! Умора. Так мы эту рыбу там же и жарили, и трескали! Вкусная была!..
– Ну да. А теперь ведь Горелый Берег скупили весь, знаешь, да?
– Знаю… И дядька больше не ездит… Да оно и понятно, некуда ездить-то! Гады. Скоро всё скупят.
– Да ладно, Дим. Он наверняка другое место нашёл. Не такой он был человек, чтобы вот так вот просто… Сдаться.
– Это да. И Валька тоже, такой же.
– Такой, да… А вообще, конечно, чёрти что творится. Я бабку послушал – просто разгром какой-то тут у них. Ольга Михална, медсестра, знаешь, в Касимов уехала. А медпункт закрыли. Помнишь, как вы с Валькой к ней бегали?
– Ну! А у неё кроме зелёнки и не было ничего почти! Вот она нам коленки разбитые и мазала. Вечно разбитые были коленки, особенно у меня. Валька, он как-то ловчее был всегда, и никогда не плакал, даже когда совсем мелкий был. Зубы сожмёт и терпит.
– Зато ты ревел белугой!
– Да ладно тебе! Больно же всё-таки.
– Кто ж спорит. Но Вальку'-то тоже больно было, а он терпел. А ты…
– Ну ладно тебе, Макс. И так устыдил…
– Да я не намеревался, в общем-то… А! Ещё ведь клуб закрыть хотят. Марина Кулибина, говорят, подписи собирает, чтобы их потом куда-то в администрацию везти. Хотя лично я сомневаюсь, что это поможет. Это ведь земля, да ещё и на краю деревни. Место открытое, хорошее. А клуб – старый, на ладан дышит. Как есть продадут…
– Да как же это?! Мы же… Ты помнишь, как мы там в биллиард играли?!
– Ну. Одним кием, ещё б не помнить.
– А второй сломали… Валька тогда пробовал выяснить, но даже у него не получилось. Наверное, опять куземкинские.
– Это ещё неизвестно. Может, и рубецкие. Третьего дня, вон, туалет своротил кто-то. Есть мнение, что лебёдкой. То есть явно какая-то дрянь развлекалась. И явно не мальки. Совести нет у людей.
– И Вальки нет. Был бы жив, не позволил бы!
– Да так уж и не позволил бы.
– Точно говорю! Его даже куземкинские уважали. Хотя он и драться-то никогда не дрался толком. Не любил это дело. Умел любой спор решить словами, а не кулаками… Эх, а танцы были раньше!.. А теперь, значит, не будет танцев?
– Ну, пока что, бабка говорит, есть. Марина Кулибина дежурит, и мальки ошиваются, и даже вроде танцуют, музыка там какая-то у них… Надо будет сходить, что ли. А ты обязательно сходи. Может, Аську там встретишь.
– Да знаю я…

“Всё пошло наперекосяк, Валька. Как тебя не стало, так всё пошло куда-то не туда. Ты был не просто лучшим, ты был словно… Хранитель, Страж деревни. А теперь тебя нет, видишь, и деревня в упадок пришла… Как же ты так?.. Как же так, Валька…”

– Ладно, Димка, спи давай. Я вот тоже лягу. Устал уже, глаза слипаются. А перед глазами, знаешь, всё дорога будто. И будто мы всё ещё едем с тобой, и надо рулить, ехать надо…

Макс разбирает дедову кровать.

– Дед с бабкой на печи легли, нам кровати оставили. Так что ты давай, спи уже, братишка. И не грусти. А завтра будет завтра.
– Ладно… Спасибо, Макс.
– Не за чем. Давай уже, засыпай. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Макс.


*


И вот Макс давно уже храпит, а Димке всё не спится.

Его держит в своих цепких лапах странная полудрёма. Мир в ней словно разрезан на кусочки: один во сне, другой наяву. Но скоро ты перестёшь различать сон и явь, и остаётся только мутная хмарь полусна, липкая, как простывший кисель.

Вот там – дверь, а за дверью – выйди, Димка, посмотри, – пруд. Шелестит осиновая листва на лёгком ветерке, рябит водяная гладь, и птицы молчат, и даже кузнечики молчат, а ведь обычно они неумолчно стрекочут в этих местах чуть ли не до октября…

Вода кажется чёрной. Димка хочет проснуться или заснуть; только бы не сюда, только бы не к пруду.

Что это там?! – кусты зашумели. Ветер?!

И вдруг – сзади, кто-то незримый, – шепчет на ухо, тяжело так, с присвистом. Шепчет: ты приходи, приходи, я жду, я тебя жду, всё это время ждал. Только скорее, скорее, тяжело мне от неё так долго прятаться. Так что ты приходи, обязательно приходи…

Обернуться, – но там, конечно же, никого, только осины шумят.

Или это за окном?

В комнате темно. На старых ходиках три часа ночи.

Нет, думает Димка, тут что-то нечисто. Надо к пруду сходить.

Главное – чтобы снова эта “Лена” не попалась. Никакая она Вальке, конечно, не сестра: недаром он это сразу почувствовал. Сестра бы никогда не говорила так о брате, не пыталась бы мне задурить голову, мол, потерялся братец, отыскать не могу.

Тут другое что-то, непонятное. Страшное.

Снова холодные мурашки по спине побежали. Димка укрывается одеялом с головой, зажмурившись что есть сил.

“Уснуть бы…”

Сам не заметил, как уснул.


*


– Кукареку!

Это бабкин петух, Лаврентий, соловьём заливается. И что характерно, прямо под окнами.

– Кукареку-у!

Глухо стонет в подушку разбуженный петухом Макс; в этот момент дверь открывается и в комнату входит баба Люся.

– Вот же вы, городские, дрыхнуть горазды! Или опять трепались пол ночи? Что за беда такая! Давай, Максимка, вставай, девять часов уже. И так дала тебе поспать, не стала в шесть будить.
– Во сколько?! – мигом просыпается ошалевший Макс. – Во сколько ты меня будить не стала?!
– В шесть, – сурово отвечает бабка. – Пожалела тебя, вот и говорю. Завтрак давно готов, так что давайте, ребяты, вставайте. Дима? Ты меня слышишь?
– Слышу, баб Люсь.
– Вот и умник. Давай, поднимайся, подай своему соне-брату пример.

Но Макс уже натягивает джинсы, пытаясь стряхнуть остатки сна.

– Обалдеть, ба. Я даже на работу в полдевятого встаю, а тут думал отоспаться хоть малость.
– Ну-ну, ничего, это полезно, – бабка непреклонна. – Вот доживёшь до моих лет, тогда и отоспишься. А пока молодой, вставай пораньше! Тут работы тоже немало.
– Ох… Хорошо, ба, – обречённо вздыхает Макс. – Всё, встал. Где там твой обещанный завтрак?
– На столе, известно где. Дима, вставай. Я трижды повторять не стану. Что же вы, ребятки, такие молодые, а встаёте так поздно? – удивляется бабка. – Вот, помню, мы-то летом и в пять вставали, когда страда, когда в поле идти. А то ведь после полудня жарко становится, куда там работать. Солнечный удар схватишь, и всё. Так что вставали спозарань, чтобы в поле выйти. А корову подоить? А птицу покормить? А мужики на рыбалку уходили, да и сейчас вот тоже ходят. Вон, у Зойки Толя каждый день с утра уходит на реку и ловит, ловит… Есть-то столько не съедят, а он всё равно ловит. Страсть у человека такая, понимаешь. А Сашка, вон, Родяков – этот по грибы ходит. Как утром рано уйдёт, так к ночи возвращается с полными корзинами. На продажу, значит. С того и живёт. Потому что земля, мальчишки, она такая. Она тебя и прокормит, и напоит, но уж и ты ей уважение выкажи. Вон, картошка почти у всех своя; Кулибины в том году семь соток засеяли, говорят, тонну собрали. И молодцы! Семья-то у них большая, кушать всем надо. Вот ты, Максим, чего свою девку сюда не везёшь? Я правнука увидеть хочу. У меня правнук родился, а я его не видела! А мне, может, недолго осталось? Что, так и не увижу?
– Так ведь Серёжке и полгода нет, ба! Куда ж я его повезу! Ксюху и так одну с ним оставил. Ну, там Марь Санна помогает, конечно…
– Тёща?
– Тёща, тёща… Да не, она женщина хорошая, умная, и готовит неплохо… Дед, доброе утро! – Макс ласково похлопывает по плечу довольного деда, который радостно щурится на солнышке, что твой кот.
– Максимушка! Димочка!

Димка обнимает деда, попутно замечая, что от него пахнет забористым самосадом.

– А чего, баб Люсь, дед всё курит?
– Дак отож. Конечно курит, всю жизнь курит. Ему и доктора говорили, что бросать бы надо, старость уже, здоровье не то… Но он же у меня только нашу махорку курит! Я её сама для него выращиваю! А то знаешь, небось, сигареты-то все эти как подорожали. “Ява” сороковник стоит! Солома эта, и сорок рублёв! Совсем они там обалдели со своими законами. Ну, – баба Люся сурово хмурится, – Вы-то там у меня не курите?
– Нет!
– Нет-нет, что ты, баб Люсь. У меня же ребёнок маленький, куда мне, – улыбается Макс.
– А меня отец сразу убьёт, если что, – говорит Димка.
– И правильно сделает, – одобрительно кивает Макс. – А я добавлю.
– Ну и молодцы, – подытоживает бабка. – Ладно, хорош балаболить, давайте вон, ешьте.

И каждому – по здоровой тарелке пшёнки с молоком и маслом!

Макс восторженно ест, и Димка ест, но думает не о том, как хороша каша, а о Вальке.

И даже из дома выходить не хочется. Ведь каждый, кто встретится, спросит же! В курсе мол, не в курсе.

А у Димки отчего-то отпало всякое желание об этом с кем попало трепаться.

Аську бы найти. Вот это – да.

– А что, баб Люсь, клуб в прежнее время открывается?
– Клуб-то? Клуб-то да, в прежнее, вечерком. Весь день у тебя впереди. Чем займёшься, Дима? А то сбегал бы…
– Не, баб Люсь, не хочется мне чего-то никуда сегодня ходить, – перебивает бабку Димка. – Давай я лучше тебе тут помогу чего. Вот, Максу наверняка помощь понадобится.
– Поможешь? – бабка глядит на внука задумчиво. – А и то дело, малой, помоги брату. Тут работы много, весь двор протекает, латать надо. Но в особенности над курятником, а иначе ведь сырость там у них разводится, а от ней и куры болеть будут, и яиц меньше нести станут. А вечером тогда уже и в клуб сходишь.
– Угу…

Наступает тишина, разбавляемая сосредоточенным жеванием, да под скамейкой донельзя довольный Васька-кот лопает плотвицу.

За окнами ленивое Солнце неспешно ползёт по куполу неба в зенит.


*


– Макс, ты в клуб идёшь?

Усталый Макс залпом пьёт топлёное молоко и мотает головой: не иду, мол, ступай сам.

Димка пожимает плечами и, схватив со стола пару яблок, бежит в сени и оттуда – на улицу.

Вслед ему несётся бабкино: Дима, поздно не задерживайся, возвращайся пораньше!

– Хорошо, ба!

Солнце почти село. Где-то над рекой догорает закат, а над Ладышкиным понемногу сгущаются сумерки. Неумолчно стрекочут кузнечики, песок под подошвами кроссовков податлив и сыпуч, а клуб – вон он, на деревенской окраине, откуда вверх по холму разнотравные поля начинаются, а там, чуть дальше – сосновый бор, который ещё иногда Глухим Лесом называют.

А здесь, у клуба играет музыка, стоит пара “жигулят”; несколько ребят курят около крыльца. Они здороваются с Димкой так, будто ничего и не случилось, будто он никуда и не уезжал, будто и Валька жив…

– Привет, привет. Как сам-то?
– Да нормально. Слушайте, пацаны, а вы Аську не видели?
– Фролову? Вроде не приходила ещё.
– Ты, слышь, там подпись оставь, Димон, чтобы клуб не закрывали.
– Да я в курсе; подпишусь, конечно.
– А Макс чего не пришёл?
– Да чего-то он замаялся, целый день крышу чинили бабке.

Расхохотались пацаны:

– Да уж, не повезло вам! А Макс бедолага! Ну, привет ему передавай, скажи, чтобы тоже приходил, а то его тут уже спрашивали.

Димка кивает, улыбаясь про себя: Макса здесь тоже любят. Может не так, как любили Вальку, но всё же. А всё потому же: Макс – он надёжный и ответственный. На него всегда положиться можно.

Димка поднимается по лестнице, когда вдруг – сзади:

– Митя! Митька, постой!

“Аська!” – ёкает сердце.

Сглотнув, оборачивается, – девчонка буквально влетает в его объятья.

– Митька, господи! Я тебя с той осени постоянно вспоминала, звонила тебе сколько раз, так и не дозвонилась! Ты что, номер сменил?!
– П-потерял, Ась…
– Ох, ты! Ладно, идём, поговорим.

Она хватает его за руку своей крепкой, маленькой, почти детской ладошкой, и тащит за собой, подальше от клуба, по дороге, ведущей через поле в сторону Леса.

Аська… Валька её, правда, упорно называл Настей, отчего она ужасно (и очень потешно) сердилась, дулась, – но каждый раз всё Вальке прощала. Потому что это был не кто-нибудь, а Валька.
Аська была на полгода старше ребят, но внешне всегда казалось, что младше. В ней никогда не было жеманности, обычно свойственной девочкам её возраста, и она терпеть не могла косметику, презрительно называя злоупотреблявших ею девчонок “оштукатуренными”. Она была прямолинейна и честна, порой даже чуть грубовата, но Димка с Валькой знали, какая Аська на самом деле – добрая и открытая, прячущая за показной резкостью чувствительность и хрупкость.

– Я чуть с ума не сошла тогда. Ну, когда его нашли.

Они идут по песчаной дороге в сторону леса.

– Для меня словно мир перевернулся. Потому что без Вали это был уже совсем не тот мир, в котором мы жили раньше… Он мне тут снился, Мить.

Она вдруг останавливается и, развернувшись, смотрит Димке в глаза.

– Снилось, знаешь, будто я к пруду пришла, а он там. И я вроде удивилась так, знаешь… Как-то глупо, конечно, но… Говорю ему, мол, Валь, ты ведь умер, да? А он на меня глядит так, знаешь, как только он умел – по-доброму так, ласково, – и говорит: ты, Ася, не бойся. Я вас всё равно не оставлю. Я, говорит, всё равно рядом буду.

Она едва слышно всхлипнула.

– И тут я просыпаюсь, вся в слезах, с соплях, ужас, короче. Но, Мить… Вот к чему такие сны снятся, а? Что это? Это правда был Валька? Это правда, что он сказал? Что не оставит…
– Да разве ж я знаю, Ась… Если б знать… Но он всегда был для меня кем-то вроде… Хранителя деревни. Не знаю, может, это как-то слишком звучит, но…
– Нет-нет! Я тоже так думала, просто слова нужного подобрать не могла. Хранитель…
– Ага. Так я о чём и думаю: если он – Хранитель, разве он смог бы вот так вот просто уйти и оставить всё… Бросить… Он ведь не такой, Валька-то. Он же…
– Мить, но ведь он умер… Он же не просто уехал куда-то, или что-то такое…
– Я знаю. Но всё равно… Ты слушай лучше, что со мной было!
– А что?!
– Слушай. Сначала я его видел…
– Во сне?
– Да не перебивай ты. Нет, то-то и оно, что наяву.
– Как это…
– Сам не знаю. Мы сюда ехали когда, я ещё ничего не знал. Вот, и когда мимо пруда проезжали, я глянул туда – а он там. Я думал, может, искупаться решил или просто побродить, хотя и дождь лил… Но ты же Вальку знаешь, он такой был, он мог.
– Мог, это да…
– Ну и вот. Я тогда окно открыл, позвал его, – а он услышал, улыбнулся мне, рукой помахал! Я Макса просил меня выпустить, но он сказал, что останавливаться не станет, иначе машина сядет… Ну а когда доехали уже, я там немного перекусил и сразу к пруду побежал…
– И что?! Что там было?!
– Да не торопи ты, вот нетерпеливая!
– Ну прости…
– Ладно… Короче, бегу я к пруду, и вдруг вижу – какая-то тётка там.
– Что за тётка?
– Да странная такая. На вид лет за тридцать, в чёрном вся, и очки зеркальные, глаз не видать… И она мне говорит, мол, не видал ли я Вальку… Говорит, вроде она его какая-то там сестра, Леной звать. А я вот голову ломал, ломал, но никакой сестры у него так и не вспомнил.
– Потому что не было у него сестёр. Братья были, Сашка и Егор, а сестры не было, точно тебе говорю.
– Ну так вот. Еле от неё отвязался, короче. Какая-то она… Жуткая, не знаю. Вроде тётка как тётка, но отчего-то мне до сих пор не по себе становится, когда её вспоминаю. И зачем она мне наврала, про сестру и всё остальное? Кто она на самом деле такая? Не могу понять…

Девочка молчала. Подождав немного, Димка продолжил:

– Но этим дело не закончилось. У пруда я никого не встретил. Ни Вальки… Ни кого-нибудь ещё. Но меня почти сразу же нагнал Макс и, ничего не объяснив, затолкал в машину, и увёз домой. Там-то я всё и узнал… Вот… Мы с ним говорили… Вспоминали Вальку… А потом он уснул, а мне приснился сон… То есть, наверное, это всё-таки был сон…
– В смысле?
– А непонятно было. Знаешь, бывает такое, когда засыпаешь буквально на какой-то момент. В метро, например… И тебе за этот момент что-то успевает присниться. А спишь некрепко, и через сон просматривается явь…
– Ну и что?
– И то. Снится мне, что я у пруда, и кто-то вдруг мне говорит, мол, приходи, я тебя жду… Давно, мол, жду, не могу больше прятаться… От неё. Я потом думал: а может, это Валька был? А та, от кого он прячется, – может, та самая “Лена”? В общем, Ась, дело тут мутное. Притом совершенно непонятно, что делать дальше.
– То есть как – что делать? Тебе же русским языком сказали: иди к пруду, ждёт он тебя. А ты? Чего ты вообще тут делаешь, что ты весь день делал, почему ты до сих пор туда не сходил?! А может, он там из последних сил держится! А может, она до него почти добралась, а ты тут ходишь, ерундой маешься! Эх, ты, Митька! А ещё друг, называется!..
– Да ладно, Ась, чего ты… Я завтра схожу обязательно!
– Завтра… Чтобы как штык был! Ох, беда с тобой… Слушай, Митька! Завтра же Преображение, Яблочный спас! В церкви служба будет. Ты пойдёшь? Или нет, давай так: я пойду, а ты пойдёшь туда, на пруд. Нельзя, чтобы он и дальше ждал, неизвестно, сколько ещё продержаться сможет. А я за вас обоих помолюсь, чтобы ничего плохого не случилось. Так и поступим.
– Ась, а может…
– Нет, не может. И не спорь. Это у тебя что, яблоки?
– Да, это… Баба Люся дала. Хочешь?
– Давай оба. Завтра отнесу их туда, в церковь. Вот и будет одно яблоко – для тебя, а второе – для Вальки. Вроде как оба будете там со мной.
– Ну ладно, держи… А вообще, ты хорошо придумала. Не знаю… Но чувствую, что это будет правильно.
– Ещё бы! – улыбается. – Я вообще сообразительная!
– Это да, не отнять.

Повисла неловкая пауза.

– Ну… Я пойду, наверное, – говорит Аська. – Служба завтра рано вроде, лечь надо пораньше.
– Ну да…
– А ты завтра сразу же, не задерживаясь, беги к пруду. Смотри, чтобы баб Люся тебя опять для чего-нибудь не припрягла. Скажи, что у тебя дело срочное… А, она же в церковь пойдёт! Ну, если позовёт с собой, ты откажись как-нибудь… Придумай что-нибудь, короче. Ты парень сообразительный, найдёшь выход из положения… Вот…
– Само собой, Ась, я… Ась, а ты…
– Знаешь, – вдруг перебила она Димку, – Я тут много думала, ну, о будущем. После того, как его не стало, ну, Вальки то есть… Вот, короче, я решила пойти в медучилище, чтобы потом сюда вернуться работать. И жить. В Москву возвращаться не хочу, мне там дышать нечем. А тут… Да и вообще, нельзя деревне без медпункта! У нас же столько ребят тут летом живёт, мало ли что может случиться! Да и старикам уход нужен. В общем, вот. А ты как, думал об этом? Ну, о том, кем стать хочешь?
– Да я, если честно… Думал на айтишника выучиться… Как-то не планировал сюда переезжать, в принципе…
– А, – девочка сразу как-то поскучнела, – Ну понятно. Ну ладно, Мить, побегу я. Давай, пока.

И побежала прочь по дороге к клубу.

– Пока…

Ясно как день: Аська разочарована его выбором. Но что тут поделать-то… А компьютеры Димке всегда нравились, и вообще все эти гаджеты. Он всегда считал, что за ними будущее.

А что за будущее может быть у него здесь, в деревне?

Бабка как-то рассказывала про какую-то знакомую: мол, та работала в Касимове медсестрой, получая при этом десять тысяч рублей в месяц! И это, подчёркивала бабка, самая хорошая зарплата, на которую тут можно расчитывать, поэтому знакомая её за работу держалась, хоть и трудно ей было.

Ну как прожить на десять штук? А в деревне, в медпункте-то, наверняка и того меньше! А больше и не дадут, не Москва, так, деревня захолустная, которую даже на “Яндекс.Картах” видать только контуром!

Да вот только Аська-то о деньгах небось меньше всего думает… Тут другое. Тут Валька. И уехать отсюда, из деревни – вроде как самого Вальку предать.

Эх, Аська! Ясная твоя душа, яркая, простая! Всё-то у тебя или-или… 

…Закат догорел, потухло янтарное марево где-то над затонами. А небо звёздное, чистое! Красиво тут, конечно, этого не отнять. Но ведь и одной красотой сыт не будешь.

А, Валь?

Вот бы сейчас с тобой поговорить. Совета спросить. Ты всегда был не то чтобы умнее меня, но как-то мудрее, что ли. И там, где я мог только развести руками, признав собственную беспомощность, ты всегда находил выход из положения. И всегда мог дать верный совет, практически по любому вопросу. Откуда всё это было в тебе, обычном деревенском мальчишке, больше всего на свете любившем бродить по окрестностям, ловить рыбу и глазеть на небо?

Вот нужен ты, и нет тебя.

Завтра – да, конечно. Я приду, если уж так решили, и если ты действительно меня звал, если это и правда был ты.

А если нет… Ну, не знаю. Аська вот говорит, что я сообразительный. Значит, что-нибудь придумаю…

– Эй, братишка.

Ого, Макс!

– А что ты тут делаешь, Макс?
– Да ничего, в общем. Просто встретил Аську, а она мне сказала, что ты здесь.

Макс сунул руки в карманы джинсов и стоит, задрав голову в небо.

– Видал, какие звёзды?
– Ага… Макс, я, знаешь, завтра пойду туда… Ну, на пруд. Аська считает, что он и правда меня звал… А она наши яблоки в церковь понесёт. Сказала, мол, будет молиться… За нас.
– Да? Ну хорошо, что тут скажешь…
– Макс…
– Аушки?
– Слушай, а тебе никогда не хотелось… Ну не знаю… Переехать сюда. В смысле, насовсем. С Ксюшей и Серёжкой. Ну там, дом построить, огородом заняться там, ещё чем…

Макс улыбается.

– Было дело. Да и как знать… Может однажды так и сделаю. Просто пока… Понимаешь… Ну куда я их привезу? Купить избу и привезти их туда? А как они там жить будут? Ксюха – человек городской, привыкнуть к такой жизни ей будет ой как непросто. А Серёжке, конечно, в каком-то смысле полезно было бы, ну там, продукты натуральные, воздух чистый… Но Ксюхе, да и мне было бы тяжелей, пока он мелкий. Вот если подрастёт… Не знаю, Дим. Вот честно, не знаю. Сейчас же все эти детские сады, эти школы… Очереди чудовищные, деньги – просто немыслимые! Я как вспомню, как сам в детсад ходил, а потом подумаю о том, что ждёт Серёжку – волосы дыбом становятся! Тут, конечно, всё это тоже есть, но мало ли как там и что… Это вот так вот с полпинка не решишь, это вопрос серьёзный. А я человек ответственный, я своих родных подвести не имею права. Потому что себе-то я всегда работу найду при необходимости, логисты везде нужны. Да мало ли как… Но Ксюха-то как? Бабка, конечно, была бы счастлива, – ещё бы, помощь ей на старости лет и всё такое… В общем, вопрос это сложный, и вот так вот запросто тебе на него, наверное, никто не ответит. А что такое-то? Аська сказала чего?
– Сказала… Типа, хочет медучилище закончить, и сюда перебраться, вроде как жить и работать, в медпункте.
– А, ну это она молодец, ничего не могу сказать. Ну, и чего?
– И того. Спросила, какие у меня планы на будущее.
– И какие у тебя планы?
– А то сам не знаешь…
– Ага, и ты ей сказал, что хочешь по компьютерной части пойти, и в деревню переезжать не планируешь?
– Угу…
– И она, ясное дело, не оценила.
– Это да, яснее не бывает… Вот что бы ты сказал на моём месте?

Макс замешкался.

– Что бы я сказал? Ну, Дим, я же не ты. У меня ситуация иная всё-таки.
– Да знаю я, что у тебя за ситуация. Ты мне лучше скажи, гипотетически, как бы ты поступил на моём месте?
– Гипотетически? Ну, гипотетически, я бы сказал, что пока не уверен. Что интересуюсь разными вещами, и определённого плана на будущее у меня пока что нет… Но скоро будет, обязательно.
– Ясно… Ну, короче, не хватило мне ума так сказать…
– Да ты не парься, – Макс потрепал Димку по макушке. – То, что ты решил, это пока что так, пробный шар. У тебя ещё десять раз всё поменяться может. У меня так же было, – помнишь? Я думал даже в Литинститут пытаться поступить, да только умные люди отговорили. И, быть может, моя работа на первый взгляд не так уж интересна, но на деле всё совсем не так, братишка. Можешь мне поверить. Одна из самых важных вещей в жизни – найти работу, которая доставляет удовольствие. Потому что такая работа и не работа даже, не воспринимается она как какая-нибудь повинность, обязаловка. Потому что тогда для тебя каждый рабочий день – в радость. Конечно, найти такую работу непросто. Но многим удаётся, главное – терпение и целеустремлённость. И всё у тебя будет хорошо. Так вот. А об Аськиных словах ты сейчас не думай, вообще ни о чём не думай. Глянь лучше на небо – красотища ведь!
– Это да… А я всё Вальку вспоминал. Он, помню, как-то сказал, что согласился бы даже статуей стать, лишь бы вечно смотреть в небо.
– Да… Необычный он всё-таки был паренёк. Непростой. Знаешь, я тут вспомнил кое-что. Ты не читал рассказ Сэлинджера “Тэдди”?
– Не-а.
– Напрасно. Там, короче, такая тема: этот самый мальчишка, Тэдди, он вроде как вундеркинд, но на самом деле он в прошлой жизни был буддийским монахом, типа в поисках просветления. Вёл праведную жизнь, но в какой-то момент от этого отошёл, поэтому просветления не достиг, а переродился снова, в этого самого Тэдди. Но как-то вспомнил, кем был, переосмыслил всё это как ещё один шанс…
– И что?
– Да ничего. Он там умирает, в рассказе. И я так понял, что он подошёл к той самой черте, к просветлению, достиг, – а больше ему не нужно было жить, не обязательно. Ушёл, короче, в нирвану, или что-то вроде того. Так вот я и подумал почему-то: а может, Валька наш тоже… Что-то вроде этого Тэдди? Я, конечно, объяснил топорно, ты почитай, когда домой вернёмся. Думаю, смысл ты уловишь.
– Нирваны, значит?..
– Ну я не знаю, – разводит руками Макс. – Не спец я в этих вопросах, так, интересуюсь немножко. Любопытствую. Ну и вот…
– А чего он тогда от пруда уйти не может? Или может, но не хочет?
– Да кто ж его знает-то, Дим?! Я-то так, просто книжку вспомнил. Я ведь не знаю, как оно там у них…
– Ну да…

Хрустит песок под ногами.

– Давай, что ли, пошли побыстрее, а то бабка наверняка волнуется. Опять бурчать будет. А завтра в шесть подымет. У-ух, жуть какая!
– Да ладно, Макс, чего ты, в шесть никогда не вставал?
– Вставал, просто… А, бог с ней.

Окна родного дома всегда светят чуть ярче, чем прочие.

Правда, Валь?


*


– Не хочешь? – хмурит брови бабка. – А чего так? Службу увидешь, отца Иоанна нашего, церковь. Чего ты куксишься?
– Да нет, ба, я просто… Неважно себя чувствую. Так что лучше дома побуду.
– Вот как? – бабка щурится. – Ну ладно, хорошо. Но тогда уже из дому не ногой. Лежи, отдыхай, набирайся сил. Поправляйся. А я тебе яблочек освящённых принесу.
– Угу.
– Так, с одним разобрались. Максимка, ты как?
– Иду, бабусь.
– Вот и умник. Теперь последний упрямец остался. Дед! А дед! Слышь чего? В церковь иду! В цер-ковь, – бабка повязывает на голову нарядный платок: мол, ухожу. – Понимаешь?

Дед кивает.

– Ага, хорошо, – удовлетворённо хмыкает бабка. – Со мной пойдёшь? Со мной? – она жестом показывает в сторону двери, будто бы беря невидимого деда под руку.

Дед мотает головой: нет, мол, не пойду. Бабка хмурится:

– А чего так?
– Не хочу. Отстань, – говорит дед. Бабка сердито фыркает.
– Ну и сиди тут, старый сыч! А я с Максимкой пойду!

И она ловко хватает Макса под руку: веди, мол. Макс пожимает плечами:

– Не скучайте тут. Слышь, братка?
– Угу.
– Дед! – говорит бабка. – Дед, пригляди за внуком! Пусть лежит, отдыхает! Понял? Пусть ле-жит! – бабка складывает ладони под щёку, изображая спящего.

Дед снова кивает, мол, всё понял.

– Ну и добре. Давай, Максимка, идём уже. Будешь сегодня моим шофёром и провожатым.
– Хорошо, бабусь.

Бабка победно улыбается деду и выходит за дверь. Дед презрительно смотрит ей вслед, затем сплёвывает:

– Тьфу, дура-баба. Жизнь прожила, а ума не нажила.
– Поговори мне, тетеря глухая!! – несётся грозный клич из сеней, но дед только ухмыляется.

Интересно, думает Димка, а как дед отнесётся к тому, что мне идти надо?

За окнами просыпается “Волжанкин” двигатель, хрипло прочищая железную глотку.  Хлопают двери. Громко фырча и кашляя, машина отчаливает от своей пристани и берёт курс на церковь.

Всё, уехали. Теперь можно идти.

Димка задумывается на секунду, потом хватает блокнот, выдирает оттуда листок, и начинает на нём описывать причины своего вынужденного побега, когда вдруг сухонькая, вся в буграх вен ладошка ложится ему на плечо.

Дед качает головой.

– Иди. Коли надо, так иди, чего мне будешь рассказывать. Я же вижу, что у тебя важное что-то. К пруду пойдёшь, небось?

Лицо у Димки, наверное, то ещё, потому что дед вдруг звонко, сипло хохочет.

– Да беги уже, пострелок! Беги!

Димка обнимает деда и бежит, на ходу натягивая кроссовки, через сени за дверь на улицу и, свернув, припускает в сторону пруда.

Дед стоит на пороге, чуть улыбаясь, и смотрит ему вслед.

– Храни тебя Господь, пострелок.


*


Беги, Димка, беги. Кровь стучит в висках.

“Мало ли что там может случиться”.

Но вот уже и пруд, и… Нет. Никого. Ни Вальки, ни… этой. В чёрном.

Погода хорошая. Но то ли все на службе, то ли желющих искупаться не нашлось… Ну и хорошо, думает Димка. Как-то оно… спокойнее, что ли.

Он садится под сень раскидистой ивы и вдруг вспоминает.

Да, это было здесь. В прошлом году. Считай, год назад, перед их с Максом отъездом в Москву.

Здесь, вот прямо на этом самом месте они с Валькой сидели и разговаривали о том, о сём. Сидели и разговаривали – в последний раз.

Как там было у Цоя? “А жизнь – только слово; есть лишь любовь и есть смерть”.

Если б знать тогда, да, Валь? Ведь можно же было что-то сделать… Как-то предотвратить…

Ха, кстати, а ведь точно: говорили тогда о том же, о чём и вчера с Аськой. О будущем. Ты хотел после девятилетки на тракториста идти учиться в Инякино, – я помню, Валь. Я помню, с каким воодушевлением ты говорил обо всём этом. О том, что когда-то деревня процветала, а потом опустела и пришла в упадок, о том, что всё можно исправить, – да, Валь? Ты всегда был идеалистом. Вот уж точное слово – идеалист. Наверное, точнее тебя не охарактеризовать. У тебя были свои идеалы, ради которых ты и жил на белом свете.
Но тогда скажи, скажи мне, Валька, если у тебя были эти самые идеалы, почему же ты всё-таки ушёл?
Я никогда не поверю в то, что ты напился. Просто не поверю. Такого не могло случиться. С кем-то другим – может быть, но не с тобой.
Ногу свести – могло, конечно, но ты же с детства в воде, ты же как рыба плавал! И что, вот так вот глупо умереть?
Как там Макс говорил, про то, что у жизни дурацкое, жестокое чувство юмора?

Не верю, Валька, всё равно не верю. Ты не мог умереть. Не должен был. Кто угодно мог, любой, – но не ты. Ты ведь уже всё продумал. Всё уже решил. Даже Аська не сразу решилась, но уж ты-то не колебался ни минуты. Вот что тебя всегда отличало: ты никогда не сомневался в том, что делаешь. И из-за этого никто в тебе не сомневался. Не знаю, как так получалось, – но ведь получалось же, да?

Был ли ты уверен в себе, когда решил искупаться? Наверняка. Но был ли ты уверен в себе, когда умирал? Хех, странный вопрос, да. И мне почему-то кажется, что не был, – иначе не было бы всей этой истории, и я бы не видел здесь ни тебя, ни эту “Лену”, кем бы там она ни была. И в снах ты бы не приходил ни ко мне, ни к Аське… Ну, наверное.

Что-то пошло не так, да, Валь?

Всё вышло из-под контроля. Всё: деревня, жизнь… Клуб продадут, церковь… Ну, церковь когда ещё восстановят, да и восстановят ли. Помрёт баба Рая Иванова, и дед Коля Степашкин вернётся к своим “божественным” родителям, и… Тут же всё на энтузиазме, на людях держится, а случись что с этими людьми – и что тогда? А сколько она ещё простоит, столетняя? Провалится крышла, свалятся маковки, дожди размоют стены, ветры разнесут кладку по кирпичику. Ведь деньги же нужны, всегда и всюду деньги, деньги, деньги! А ты, Аська, хочешь фельдшером (или кем там – медсестрой?). Медпункт хочешь. Но ведь это тоже деньги, а администрация района, если верить бабке, на клуб-то и то денег давать не хочет, никаких, потому что, мол, “никому это не нужно”. Будто мы тут и не люди вовсе. Будто нам не нужна ни медпомощь, ни танцы… А что “скорая” сюда добраться вовремя не может – так это в порядке вещей. Это ладно. Всё равно тут одни старики прописаны, которым недолго осталось, а остальные так, приезжие, дачники-туристы.

Зато Горелый Берег купили. Бабка говорит, дома там строят шикарные, за Рубецким. Всё о дороге заикаются, хотя ещё полвека назад деревенские дорогу делать отказались, потому что не хотели Ладышкино в проходую деревню превращать. Спокойной жизни хотели. А что в итоге?

А в итоге единственный, наверное, человек, который мог всё изменить, утонул в этом дурацком пруду! И ничего изменить не смог!

Горько стало. Ты же говорил, что ждёшь меня, я же к тебе шёл. Ну прости, может, поздно слишком. Может, она тебя уже… того… Господи!

– Ну, чего шумишь-то?

Замер Димка. Словно застыл. А невозможный голос из сна продолжил:

– Ты прости, что я задержался. Просто мне всё это нелегко даётся. Я же вроде как нарушитель, вот меня и ищут. И сил всё это требует много, а у меня их уже и не осталось почти.
– Валька?..

Обернулся – точно! Стоит, как в тот раз, в клетчатой рубашке синей, в джинсах с вечно драными коленками. Только волосы мокрые, будто только что из воды вылез. И глаза, кажется, зеленью отливать стали…

– Это ты?..
– А что, – смеётся, – не похож?
– Ну, мало ли. Та, в чёрном, тоже с виду вроде обычная тётка…

Нахмурился.

– Да, всё так. За мной она. Давно уже меня поджидает, а я всё прячусь. По человеческим меркам год уже прячусь. Для мёртвых-то оно всё немножко иначе, у нас тут времени нет. Знаешь, забавное ощущение, в смысле, я как будто только что утонул. Вот только-только. А вылез когда, смотрю – ты. На машине. Думал, не увидишь меня, – а ты увидел! Ух, Димка, дружище, знал бы ты, как я обрадовался! Я не знаю, почему оно так случилось, почему сразу не попал туда, за Край, куда все попадают. Что-то там у них пошло не так, наверное… Вот, а когда понял, что задержался тут, решил, что это не просто так. Ты же помнишь: нет ничего случайного. Всё для чего-то. Значит и со мной всё это не просто так случилось. Значит, так надо.
– А что случилось-то, Валь? Как так вышло?

Улыбнулся.

– А не помню, Димка. Вдруг темно стало в глазах, и всё. А потом помню уже, что на берег вылезаю. И вот представь: вылезаю, значит, и чего-то так оглянулся, знаешь, – а там оно. Ну, в смысле я. Тело, короче. Плавает. Тогда-то и понял, что случилось… А ещё тут небо другое. Но это я уже потом заметил. Как и то, что времени нет. Это я потом уже Сестру увидал…
– Кого?
– Её, Дим. Её. Ту, кого в народе смертью кличут. Кстати, говорят, её и правда Леной звать. Но я подробностей не знаю, так, доходили какие-то обрывки фраз… И она меня звала, звала… Я ещё думал: странно. В смысле, если она – Смерть, отчего она меня найти не может? Но так ни до чего и не додумался…
– Обалдеть, Валька…
– А то. А знаешь, что самое паршивое? Тут Солнце не греет. В смысле, я его вижу, в небе, всё как обычно, светит себе. Но не греет. И всё время холодно. Больше всего на свете хочу согреться, вот честно! Да уж, со стороны это, конечно, диковато звучит…
– Боже, Валька… Да! Аська ведь в церковь сегодня пошла! Молиться, сказала, за нас будет.

Он кивнул:

– Вон оно что… Это она, значит… Да. Чувствую. Это сил придаёт. Наверное, если бы не она, я бы к тебе выйти не смог. Слишком много сил на это уходит. А так она меня вроде как подпитывает. Так что это она здорово придумала!
– А то, что тебя отпевали, знаешь?

Он как-то нехотя кивнул:

– Слышал. Только всё мимо. Тут, наверное, случай нетипичный. А они по обычной схеме. В общем, мне это мало чем помогло. Но когда за меня молятся, я это чувствую. Понял это, когда… Когда мама приходила, в общем. Она тут молилась, одна. А я всё это видел. Знаешь, не очень приятное зрелище. Жалко её было ужасно. Хотя и дышать было легче. Я, конечно, особых иллюзий не строю, мне одна дорога – в Ад. Но эта отсрочка… Знаешь, Дим, я думаю, мне её дали именно для того, чтобы я с тобой успел поговорить.
– Да, я тоже так подумал… А Макс, выходит, ошибся со своим Сэлинджером. Впрочем… Я-то больше думал о том, что ты… Я тебя всегда представлял кем-то вроде Хранителя деревни. И думал, что ты просто так уйти не можешь именно поэтому.
– Хранитель деревни? – удивлённо смотрит Валька. – Нет, что ты. Я простой человек, Дим. Как и все. Просто… Не знаю, как сказать. А Хранитель у деревни есть, кстати. И ты его даже знаешь, я думаю. Помнишь толстяка Крупенина?
– А, этот… Как его… Матвей Евдокимович вроде?
– Ну да. Так вот, никакой он не Матвей Евдокимович, и вообще не человек, а Дух. Вот он-то как раз деревню и хранит. Правда, скорее на добровольных началах…
– Тоже, выходит, энтузиаст…
– Типа того. Просто он тут очень давно живёт, по людским меркам. Много жизней уже прожил. Ну и вроде как оберегает деревню от всяких напастей. А ещё, я слышал, у церкви свой покровитель есть, вроде бы какой-то святой или кто-то в этом роде. Я… не особо во всём этом понимаю. Тут много… непонятного. А ведь и объяснить некому. Тут кроме меня только маленькие прозрачные существа живут, не то Духи ветра, не то Духи земли… Они разговаривать не умеют, но всё понимают. И Сестре меня не сдали, за что им большое спасибо.
– А могли?
– Да кто ж их знает? – вздыхает Валька. – Наверное. Ладно, это всё неважно. Слушай, я чего сказать-то хотел. В общем… Я тебя хотел попросить кое о чём. Можно?
– Д-да конечно! О чём разговор-то!
– Хорошо. Спасибо. Короче, Дим… Я хочу тебя попросить за Настей приглядеть. Ну… Вроде как позаботиться о ней, что ли… Она… Со мной-то видишь, какая чепуха вышла. А она… Не хочу я её одну оставлять, а сам остаться тоже не могу. Вот… А ты… Как она там вообще?
– Да как, ничего вроде… Бодрится. Хочет, знаешь, на фельдшера выучиться, чтобы потом здесь жить и работать. Думаю, это из-за тебя, это ведь ты мечтал деревню поднять.

Смутился.

– Да… Мечтал. Было дело. Мы с ней как-то говорили обо всём этом. Она тогда ещё хотела на юриста пойти, как мать советовала. А я её, видишь, сбил с панталыку. Она и решила на фельдшера выучиться. Потом, может, отговаривали её… наверняка. Но она, похоже, решилась идти до конца. А могла бы, кстати, и на юриста, – пошла бы в администрацию района работать, тоже ведь вариант. Это мне хотелось, чтобы к земле поближе, вот я и задумал… в трактористы. Хотя логичнее было бы в сельскохозяйственный, что ли. А у меня, – ты помнишь, может? – дед трактористом всю жизнь проработал. От него всё и пошло. Он мне много чего рассказывал о тех временах, когда деревня процветала. С гордостью вспоминал, знаешь. Потому что чувствовал свою причастность к этому. Говорил, общее дело делали. А потом грустил, конечно… Что всё развалилось. Я из-за него и задумал всё это, все эти мечты свои… Мне обидно было, что его труды зазря пропали, и не только его… Да и вообще! Ведь как жили-то! Ты кого хочешь из стариков спроси, они тебе расскажут! Да что я – помнишь, что дед Коля рассказывал? Помнишь? Про ту жизнь? Мы же с тобой оба его наслушались изрядно. Я помню… А ты, значит, хотел куда-то ещё поступать, да? Я просто помню, ты тогда ещё не определился, а мы с Настей тебя подгоняли, – помнишь?
– Ещё б не помнить. Эх… Да я, Валь, и сейчас как-то… Думал на айтишника пойти, но что-то как-то в последнее время понимаю, что не пойду я ни на какого айтишника…
– Из-за Насти, да? – серьёзный такой, словно бы даже печальный. – И из-за меня, значит…
– Да ты чего, Валь?! Это ж ерунда! Вот и Макс говорит, мол, надо такую работу, чтобы радость приносила. А это так…
– А теперь я тебя ещё и о Насте позаботиться прошу… Прости. Эгоистично это с моей стороны, вот так вот тебя обязывать. Но, – усмехнулся, – мертвецы, видать, по-другому не умеют. Потому что у мертвецов, Дим, всё очень однозначно. Если ты успел вот так вот, как я, с кем-то из той жизни поговорить, считай, что тебе крупно повезло. Обычно-то никто не успевает… Но мне повезло. И знаешь, я думаю, это из-за тебя. Из-за того, что у меня был такой друг, как ты, Димка. Знаешь, дружба в наше время – штука редкая. Особенно такая, как наша. Дефицит. Видать, эта наша дружба оказалась сильнее даже Смерти. Здорово, да?
– Ага. Я, знаешь, раньше думал, что это только в книжках бывает. А выходит, в жизни-то оно почти так же.
– Так книжки люди пишут, по своим жизням, и по чужим. Нет ничего выдуманного. Всё правда, Димка. Всё-всё.
– Ну, это здорово, конечно, только всё равно непонятно, что дальше делать… Ты ведь всё равно пропадёшь в итоге, так? Наверняка. То, что нам дали шанс поговорить напоследок – это, конечно, здорово, нет слов. Но дальше-то, дальше как?
– А сам как думаешь? Ты пойми, Дим: всё зависит только от тебя.
– В смысле?
– В прямом. И будущее деревни, и Настино, и твоё личное. А то штука-то в чём: Хранитель у деревни есть, но его хранительство на людей-то не распостраняется. Он для них ничего особо не делает. Он хранит… как бы это сказать-то? Короче, землю он хранит. Так проще всего сказать. Вот, а то, что касается людей и их жизней – это его не касается, по большому счёту. Так что в некотором смысле ты был прав насчёт меня. Я и правда многое хотел сделать. Но – увы… Не сумею. Зато ты – сумеешь! И Настя! И остальные ребята тоже! Главное – захотеть! Понимаешь?! Потому что иначе… Воробьёвку помнишь, да? Когда-то большая деревня была. А теперь – урочище. И будущее Ладышкина неопределено. Может, землю скупят всю, понастроят богатых домов, как в Рубецком, а может ничего не будет, вот как в Воробьёвке. Да даже как в Мордасове или Макшееве – там ведь сейчас никто и не живёт почти, да?
– Вроде бы…
– Ну вот. Так что от Ладышкина тоже однажды может остаться урочище. А я уже ничего сделать не смогу. Настя – сможет, но один в поле не воин, сам понимаешь. Вот потому и прошу тебя, как друга прошу: позаботься о ней. О Насте. А если о ней позаботишься, и про деревню небось не забудешь. А?
– Да как же… Что тут сделать-то можно?
– Ну как – что сделать? Подумай. Вон, клуб продать хотят, – а ты не позволь. Помоги Марине подписи собрать, обойди соседние деревни, до Куземкина доберись, там тоже народ заинтересованный найдётся. А то ведь помрут старики – кто останется? Ты, да Настя, да вот Макс, может…
– Не знаю, у него семья, ребёнок маленький… Хотя он вроде подумывает об этом… Но ты понимаешь, все эти школы, детские сады – вот что его останавливает. Тут же нет ничего…
– То-то и оно, что нет. А ты знаешь, что в Дубах когда-то школа была?
– Нет, не знал…
– Так уже мало кто помнит. То-то и оно, что теперь от всего этого почти ничего не осталось. И никто ничего не делает. На взрослых, честно говоря, надёжи мало. А тебе, как и Насте, только семнадцать. Вся жизнь впереди. Вы сможете. И деревня снова заживёт, как прежде, и даже лучше!

Эх, Валька. Твои слова…

– Да это всё понятно, конечно, правильно всё… Только… Без тебя тяжело, Валь. Ты умел в любом искру зажечь, умел и мозги вправить. А я-то что, я так…
– И ничего не “так”! Хватит, Димка! Ну ты чего как маленький! Ты же взрослый парень, тебе почти восемнадцать! Ты пойми. Вот ты выучишься, да? Выучишься, получишь профессию. Вернёшься сюда, будешь работать. Настя тоже, ещё кто из ребят… Вы всем пример будете подавать, понимаешь ты или нет?! Люди, они же такие, им нужно на кого-то равняться, они – вот как ты сейчас, – мнутся, сомневаются, стоит ли, не стоит ли. А если видят, что кто-то занялся, и у него получается, то и сами как-то… Увереннее становятся. Вот как с подписями: никто не знал, как клуб защитить, да? А потом появилась Марина, стала собирать эти подписи. Сначала никто не верил, что из этого что-то может выйти, но один за другим подписывались, подписывались… Сейчас уж, небось, немало народу вписалось. Ты выясни, что там Куземкино и Рубецкое, есть ли оттуда подписи. Может, до кого доехать надо, – так ты Макса сагитируй, у него же машина! Понимаешь, да? Энтузиазм – вот что это такое. Или вот церковь. Сколько десятилетий стояла просто так, разваливалась потихоньку, растаскивали её по кусочку. А вот решили восстановить, та же Раиса Кузьминична Иванова решила, и староста тоже! И дед Коля! И вот эти старики своим энтузиазмом других заразили, даже настоятеля выпросили у Епархии. И пошло дело! Понемногу, но пошло! Ты пойми: всем этим чиновникам вы не нужны. Никто из них за вас ничего делать не станет. Только сами, Дим, только сами. Только так можно добиться успеха. Потому что деревня должна жить, церковь должна жить, понимаешь? Понимаешь ведь, я же знаю! Ты парень умный, всё понимаешь. Так что… Всё в ваших руках – твоих, Настиных… И знаешь, как я вам завидую!

Было видно, что он здорово разволновался, а ещё – что он устал. Будто бы побледнел, и дышит тяжело; хотя какое дыхание у мёртвого??

– Завидую, да! Потому что вы – живые! Жизнь – она ведь вам принадлежит! А мне вот… Ух, устал что-то… Наверное, Настя молиться перестала… Уфф… Присяду, что ли…

Валька тяжело опускается на землю, прислонившись к иве. А Димка… Димка начинает молиться. Он не знает, как, но ему хочется, чтобы Валька хотя бы ещё немного побыл здесь, чтобы он ещё хоть на сколько-нибудь задержался в этом мире.

И Валька почувствовал. О – улыбается:

– Спасибо, Димка. Мне уже лучше. Спасибо. Ты настоящий друг. А мне, видать, пора…

– Ясное дело, пора.

Димка обернулся – и точно.

Лена, Сестра, девушка в чёрном, – или просто Смерть, – помахала ребятам рукой. Потом постучала пальцем по своим крутым часам.

– Время, Валя. Время.
– Ещё немного… Пожалуйста… – Валька умоляюще смотрит на Сестру. Она вздыхает, корчит гримаску:
– Ох, ну сколько можно! Так. Пять минут, не больше. Я уже здорово устала от этого места.
– Спасибо… Димка!

Он смотрит на Димку, а Димка думает: это не взаправду, это просто какой-то сон…

– Димка! Эх, и обнять тебя не могу, – грустно улыбается Валька. – Димка, позаботься о Насте. Ты обещал! Притом не кому-нибудь, а своему мёртвому лучшему другу. Так что, пожалуйста…
– К-конечно… Я обязательно, Валь… Валька… А он не может тут остаться?

Смерть картинно закатывает глаза:

– Может, если тебе нужен пруд с привидением. Но у меня таких установок нет. Смерть естественная, ненасильственная, так что всё должно быть по правилам.
– Да брось, Дим, – даже Валька улыбнулся. – Она права: пруд с привидением не нужен никому. Пора мне, Дим. Пора…
– Валька! Я тебя помнить буду, слышишь?
– Спасибо. Ты не думай, я за тобой приглядывать стану. Оттуда небось можно. И, это… Насте привет передавай. Хотя она, может, и не поверит…
– Поверит! Я-то поверил! И она поверит! Обязательно! Валька…

А он вдруг говорит:

– Знаешь, Дим, ты тут говорил про те строки цоевские… Так вот, это всё – чистая правда. Всё правда, Димка. Смерть стоит того, чтобы жить, точно. А любовь стоит того, чтобы ждать… Вот так-то.

Смерть вздыхает и сухо щёлкает пальцами, после чего просто растворяется в воздухе.

Димка глядит, – а Валька тоже растворяется, понемногу истаивая в солнечных лучах, пробивающихся через кроны ив.

Машет рукой, улыбается.

Димка глотает слёзы.

– Пока, Валька… Пока, друг.
– Пока, Димка, дружище! Ещё увидимся…

Всё.

Пропал.


*


А назавтра оказалось, что жизнь продолжается.

Привет он Аське передал. Она как-то странно всхлипнула, но плакать не стала, просто поблагодарила. Ей, похоже, не хотелось больше об этом говорить. 

Зато они вдвоём помогли Марине Кулибиной собрать дополнительные подписи с Ладышкина, Рубецкого, Куземкина и даже немного с Токарёва, хотя там свой клуб есть. Макс согласился поработать шофёром, и возил их по всем окрестным деревням. 

А потом уезжать собрались. В Москву.

Баба Люся плакала. Дед сидел в своём углу, надувшись, как мышь на крупу, и не говорил ни слова. А Димка их утешал, и говорил: не плачь, баб Люсь, не горюй, дед. Я вернусь. Обязательно. Вот увидишь. Выучусь и вернусь – навсегда. Ну а так-то, на лето, мы с Максом ещё не раз приедем, а может, и мама с папой тоже.

Аське Димка сказал, что хочет поступить в Тимирязевскую академию, чтобы потом построить в родном Ладышкине ферму. Кажется, девочка его выбор одобрила.

И вот уже “Волжана” ехала, натужно гудя мотором, и Макс правил, как обычно. А проезжая мимо пруда, Димка – чего греха таить, – всё-таки надеялся увидеть там Вальку.

Но там никого не оказалось.

Но Димка ехал и думал: я всё понял, Валь. Всё-всё понял.

И я вернусь, Валька. Обещаю. Выучусь и вернусь. И обязательно присмотрю за Аськой. А она сказала, что если она действительно выучится на фельдшера, то медпункт обязательно откроют, новый.

И церковь нашу мы обязательно восстановим.

Потому что наше будущее – в наших руках.







Ладышкино, 16.03.2014

(с) Юлиан Хомутинников.




Примечания:

(1)ГОН – Гараж особого назначения — структурное подразделение Федеральной службы охраны России. Согласно закону "О государственной охране", сотрудники ГОНа обеспечивают безопасное передвижение президента России, премьер-министра, глав обеих палат парламента, а также лидеров всех зарубежных государств, находящихся в России с визитами.