Проросль

Бригадир Митрофаныч неторопливо утаптывал семена.
Часть забора уже проросла, а часть никак не могла пробиться сквозь плотный грунт.
Опять от прораба влетит - скажет что не разрыхлили предварительно.
- Я что кумекаю, - продолжил Митрофаныч давешний разговор, - ежели, к примеру, три семечки посодишь - будет тебе трехкомнатный дом, а ежели две - только однокомнатный. Это выходит что - одна семечка, всяко, идёт на общее обустройство, так?
- Ну, Митрофаныч, это ты.. Этож детские байки! Это тебе любой дошкольник скажет.
Чего тут нового?
- А то! - бригадир хитро прищурил один глаз, и, перестав топтать, ощерил бородатый рот.
- Погоди-ка.. Ты хочешь сказать..
- А то! Гляди.. - он поднял корявые ручищи к самому лицу, и принялся выкручивать какие-то непонятные фигушки, - берём, содим одну семечку. Так? Что будет? Правильно - вырастет дом. Куда ему деться? Вырастет родимый. Тут, оно конечно, может и усадка подвести, может и внутренняя обивка получится не очень распрекрасная, но..
Митрофанычевы пальцы завершили свои сложные девиации, и он простёр корявый палец в небо.
В небе о тую пору было смурно.
- Помещение - всяко вырастет. Об одной комнате, но вырастет. Как расчётно ему и полагается.
И ни одна собака потом не разберёт - почему стены покривились, почему окна пониженной прозрачности, да почему общая площадь стала меньше на полметра.
Да и кто будет эти сараюшки мерять? Туалеты всякие..
Митрофаныч выпучил глаза, сделал индифферентное лицо, и прогундосил:
- Дык эта... Урожай, значицца, был не тово. Семена спорченные. Гляди!
И действительно, Митрофаныч оттопырил заворот рукавички и показал. Там, уютно прикорнув,
лежало семь обычных плоских семян "северных домов", и три гладких пузатых семечка с фиолетовой каёмкой - богатые финские срубы.
- Батюшки! А "сирень" ты как сморозить издюжил? Там-же двойной контроль! Ну даёшь Митрофаныч! - заорал на весь участок помбригадира Дыросветов. Он оказывается подошёл ко мне со спины, хотел мне семена лавочек за шиворот сыпануть, сука.
- Я к чему веду, милый, - продолжил Иван Митрофанович Штольц, известный в своём кругу хитрован и пробестия, - я решил своё дело открывать!
Он подбоченился, руки в боки, встал. Ждёт моей реакции.
- Уйдут тебя, Митрофаныч, - мне стало неловко за то, что я до этого не дотумкал допреж него, - уйдут как пить дать. Да ещё и без пенсии. А у тебя, вон, Катька золотушная на шее, да Силантий, того и гляди, внуками обзаведётся. И не показывай ты мне больше этого.. Тошно уже..
Митрофанычу не спалось, не елось и практически не дышалось.
Знамо дело, напасть эдакая приключилась - не о кажном годе зимой сушь стоит, а в разгар июля от мороза синицы в вату кутаются... Именно по этой причине Митрофаныч был угрюм, бубнил в пустой стакан что-то гневное и, изредка всхрапнув, потрясал своей рыжей шевелюрою.

Яшка Чиж был смышленым малым. Митрофаныч подобрал его прошлой весной у Ивантеевского тракта. Щупловатый, даже немного угловатый, как и все подростки-сеголетки, Яшка тем не менее обладал пронзительно цепким взглядом. С вечно всклокоченным вихром, телячьими глазами и пахнущий шелухой, Яшка не производил впечатления надежного человека. Но абсолютно непостижимым образом он со стопроцентным успехом мог отобрать пять всхожих, первокласных семечек отличных особнячков из сора, кучи которого пряно дымились возле агростанции и привлекали полчища рыжих грачей. Каким чудом Митрофаныч разглядел в Яшке первоклассного юнната, не знал никто. Даже Митрофаныч обычно что-то невнятное буркал в ответ, если его просили рассказать об этом. И не будь Яшка любимцем бригадира - не посмел бы он Митрофаныча вопросить:
- Митрофаныч, шойто ты нонче такой всколоброженной?
Прервав свой задумчивый монолог и прикусив рановато седеющую бровь, Митрофаныч повел волооким взглядом вокруг, пытаясь определить источник такого невиданного нахальства. Еще бы, перечить, да и даже просто первым заговорить с Мимрофанычем рисковал не всякий в артели... Шутка ли - бригадир уж не первое Шестизимье дома растит, о нем молва по всей Губернии идет! Подмастерья замерли и не решались даже вдохнуть, потупя взоры.

- Так чо ты всколоброженной то нонче, Митрофаныч, - не унимался Яшка - чего стряслось-то?
Сфокусировавшись на источнике беспокойства, Митрофаныч прогундосил в ответ:
-Ууу, шельма! Совсем ничего вокруг себя окромя семков не примечаешь, дери тебя валдайский драч! - зыркнул из-под прикушенной брови Митрофаныч.
Яшка почуял неладное. Коль Митрофаныч валдайского драча помянул - видать и правда что-то серьезное вокруг творится. А он, Яшка - лучший, самый перспективный юннат в бригаде, этого не заприметил... Бедаа...
- Синицы вон в вату который день кутаются! Как залягут в спячку - пиши пропало, не видать в этом сезоне прироста, - Митрофаныч угрюмо мотнул гривой, - Не выдюжим подряд. В корневища переростет все, в трубопроводы!
Яшку словно током ужалило. Точно! Ведь был в соседней бригаде пару сезонов назад такой случай - пять первокласных сибирских изб в трубопровод проросли. Шуму было... Заказчики то дома получить хотят, а не абы какие трубопроводы. Даа, Митрофаныч - голова. Не зря умудрился в рукавичке шешнадцать семечек утаить! Ну, по крайней мере, такое о нем рассказывают. Вот и тут, сразу смекнул чо к чему, слыханое ли дело - синицы!
-А делать то чтож теперь, Митрофаныч, а? - жалобно всхлипнул Яшка. И до того ему явно вся картина грядущего бедствия открылась, что он аж зажмурился и пукнул.
-Знамо чего, - Митрофаныч пожевал бровь и назидательно тряхнул корявым пальцем, - Будем Переросль подсаживать. Авось, прокатит...
Митрофаныч неспешно и задумчиво чесал репу. Яшка, разбрызгивая юношеские слюнки, распекал незадачливых братьев - Таклю и Каклю.
Оба невысокого росточка, с козьими бородками,одинаково русо-пегие на висках, лбу и подмышками, они были типичными финнами. К бригаде братья прибились недавно, по русски кроме мата ничего не понимали, но полы утаптывали исправно. Жрали украдкой свою сушеную селедку, попыхивали трубочками с тонкими мундштуками и оба откликались и на Таклю, и на Каклю. Разобрать кто из них кто было совершенно невозможно. Они еще и одежу носили одну на двоих. Кто раньше встал - тот и принарядился. А чтобы совсем всех запутать - вставали раньше строго по очереди, но график этот никому не рассказывали. Точнее, рассказывали, но их никто не понимал. Финны же, ёптыть...
-Тудыть вашу мать-королеву снежную, маралы очарованные! - шумел и размахивал руками Яшка, - Какого рожна вы нонче Шаршавку погнули, демоны упырчатые?
- Эка татапойка амма тхайта, - оправдывался Какли.
- Силоко лэско лэеста лайта, - вторил ему Такли, хотя, может быть и наоборот: Такли оправдывался, а Какли ему вторил, понять было совершенно невозможно. Продолжался этот насыщенный триалог уже с полчаса. Финны попыхивали трубочками, Яшка был уже готов растительность на себе рвать, а Митрофанычу это надоело.
- Яшка, харош уже якцупцопов этих насильничать, поди-кось лучше посмотри, чегойто там с приростом, замеры сними, да укосины поправь, а то опять углы заваленные вырастут - дери их потом рашпилем, потей на морозце, - Митрофаныч даже ногой притопнул для пущей весомости.
Яшку сдуло, финны продолжали попыхивать трубочками и, видимо, мечтали о своей сушеной селедке, а Митрофаныч продолжал чесать репу. Из всей бригады репа была только у Митрофаныча и почесать ее мог далеко не каждый. Яшка даже мечтал бывалоча, глядя на звезды - вот выбьется он в бригадиры, тоже себе репу заведет, будет ее чесать по вечерам. Яшка уже заприметил, что репу лучше всего чесать под самой маковкой, где растительность погуще. Вона как она хвостиком повиливает под Митрофанычевой ладонищей. Аж ботва дрожит...
- Я вот чево кумекаю, Яш, - проговорил Митрофаныч, когда начёсанная репа наконец-то улеглась и, подвзвизгнув, затихла.
- Нужно этих, маралов недолопнутых, Таклю с Каклей, на Толковище отвести. Пущай там умного послушают, может по-русски немного начнут? А?

Толковище. Вот сколько уже про него сказано-рассказано, понаписано, а всё никто не знает - почему это место объявилось, да зачем оно надо. Появилось оно в те незапяматные времена, когда только начались в Туебени холода. Тогда и обратили внимание Туебенцы, что некоторых слов, на морозе, будто-бы и не слышно вовсе.
- Ну, не слышно и не слышно, чаво там. Можно и повторить. Хе!
Тем бы всё и кончилось, если-б не однорукий, одноногий и одноглазый арапчонок Кузьма, пасший по помойкам председателеву козу. Он-то и нашёл тёплое местечко.
Это было место аномального тепла. То ли подземная косточка была тут близко от поверхности земли, то ли просто здесь крокодил, проглотивший когда-то солнце, издох - неведомо.
Факт - было тут завсегда теплее, чем в любом уголке Туебени.
И оказалось, что слова, замерзшие на лютом морозе, слетались сюда, как птицы на юг.
И тут, оттаяв, звучали! Споначалу, когда слов было немного, туебенцы сходились сюдой
послушать чево говорят сквозь них соседи, да близкие. А потом, когда слов стало слишком много, сюда началось паломничество за мудростью народной.
Выглядело Толковище так. Площадь (размером с поле для игры в тыкву), с вогнутым центром, наподобие воронки, а над ней, как вихорь, вьются слова. Злые языки поговаривали, что будто-бы видели даже печатные слова, но это, скорее всего, кривые враки.
И ещё одна особенность объявилась у Толковища. Постояв на поле несколько часов, в голове у человека объявлялись новые слова. Никто решительно не понимал что они такое означают, но факт есть. И когда председателева коза, которая на правах первооткрывательницы стояла на Толковище часами, задумчиво жуя в пасти травинку, сказала вдруг:
- М-м-ммд-д-д-дааа! Дожили.. И Галапагоссы!, - туебенцы притихли и поверили в Толковище окончательно.

Вот сюда-то и решил свести незадачливых финнов, Митрофаныч..
А началось это давным-давно, когда народ еще жил по старому укладу - спички в аренду сдавали, пили горькую укроповку ведрами по праздникам и между ними, а опосля укроповки с залихватским уханьем носились друг за другом с четырехметровыми секциями заборов из горбыля. В ту пору даже, бывалоча, завозили перед праздниками огромные кучи этих заборин самоходными подводами на радость люду. Штоб, значит, казенные ограды уберечь. Их, правда, один ляд разбирали на составляющие. Ну и без несчастных случаев не обходилось: то кому-то заборину на шею напялят, то по карманам рассуют, то дверь в хату подопрут и пожарную тревогу объявят. А человек спросони несется на построение с нехитрым скарбом в носовом платочке, да с размаху лбом об дверь и прикладывается. Тем, кто подпирал - смешно, а тому, кто с узелочком несся - иной раз и бодягу на лоб потом прививали. В общем, жили радостно и задорно. А уж чего стоил дух укроповки...
Маслянистый, пряный, дурманящий и вызывающий легкое слюноотделение, он густыми пластами перетекал от избы к избе, от хаты к хате, колыхался в закатных сумерках, искрился в лунном свете миллиардом звездных брызг. Дикое зверье сходилось каждый раз в изумленьи на опушку леса и долго стояло, переминаясь с лапы на хвост и тянуло, тянуло ноздрями этот дух, вспоминало всё и неслось потом от этих воспоминаний в чащу, в глубь леса непролазную, троп не разбирая, валя сосны поперек болот и торфяников. Ломилось лишь бы куда, но только чтобы схорониться, затаиться, спрятаться от этого укроповного духа. Ибо знали - придут двуногие, нанесут заборов и давай лес городить на квадраты - никуда уже потом не денешься, будешь метаться промеж заборщиков, да поздно уже... Попался...
К слову сказать, народцу эти миграции звериные только на руку были. Поэтому и укроповку с каждым разом гнали все забористей. Оно и понятно - чем ядреней укроповка - тем и себе приятственней, и зверье потом попроще женам на шубы отлавливать. Чем по чащобе с заборинами носиться да за сучья цепляться - иди себе по свежей просеке неспеша, по соснам болота переходи, а в конце просеки как раз все шубы и сидят в кучу под коряжками да кустами сбившись. Городи вокруг, да дратву готовь.
Ну и стало как-то в округе лесов все меньше становиться. Повытоптало зверье потихонечку, поперек болот всё положило. Поначалу хотели укроповку запретить, да опомнились вовремя. Шумели долго, собирались на советы, диспундировали и даже один раз провели ре-фе-рен-дум. Правда, после референдумиума этого не только укроповку всю подъели, но и даже сухой семенной укроп чуть было весь не перекурили. Чо с зверьем да остатками лесов сталось - совсем вспоминать страшно...
Поэтому решили гвозди запретить. И запретили. Поначалу очень радовались - заборины к концу подходить постепенно стали, новых без гвоздей не наделаешь, поросль свежая в лесах пошла, зверье маленько очухалось. Об одном только не дотумкали - жить то самим в чем потом? Вот, к примеру, обженился кто: раньше - хвать гвоздей ведерко и за пару недель избу сколотил, с супружницей на личную жилплощадь переселился. Ан не тут то было! Гвозди под запретом стали, днем с огнем не сыщешь. Поначалу переживали, вязать дома пробовали, да все как-то ненадежно выходило. Ну и стали потихоньку из семечек растить. Оно само и пошло как-то незаметно, ну а потом и лавочки-скамейки, заборы опять же вывели, сортов разных появилось. Удобно! Нарыхлил участочек, семечек накидал, притоптал малеха да знай себе поливай время от времени. Само хозяйство-то и проростает. Ну, кто побогаче, стали, вестимо, работников нанимать.
Вот как-то так оно всё и вышло...
- От суки рыжие! А!, - Митрофаныч аж заприседал от напруги, - От рукосуи, мотыгу им в дышло!
- Чо стало, Митрофаныч, а? - загундосил Яшка, предчувствуя погибель от заскорузлых рук бригадира. Вчера с вечера он погнул Шершавку, а всё свалил на Таклю и Каклю. А ну как они чему выобучились на Толковище и раскрякали всё Митрофанычу..
- Ра-ци-она-ли-за-то-ры, етить их в коромысло, коряги неземные! Тьфу! - Митрофаныч с чуством сплюнул и растёр.
- Ты финские народные танцы знаешь? - спросил он, по многолетней привычке утаптывая сплюнутое.
Яшка вытаращил и без того лупые глаза и зашёлся в икоте.
- Во! И я не знаю.. Чо делать-то? Ииих.. - бригадира таким печальным никто не видел с тех самых пор, когда запретили гвозди, и пришлось Митрофанычу переплавлять ворованное железо на орал - решил он тогда вставными челюстьми фарцевать.
Помбриг, узрев Митрофанычевы раскоряки, подошёл поближе и, сделав никчемушное лицо, принялся топорщить уши.
- Они ведь чево, Яшк, они ведь танцевать учудили. Они свистопляс народный приспособили для утаптывания. Содют семена и давай коленца выкидывать! Да с посвистом! Семена прёт как на поносе, всхожесть возросла на 64 прОцента, Яшк!
- Дык.. Эта.. И чево? - Яшка осклабился, но виду не подал. Значит за Шершавку драть не будет..
- Чево, чево.. Расчевокался тут, курень! Ты вот танцы со свистами могёшь? Во! И я не могу.
Так нам теперя от них роздыху не будет. Они нам все показатели всхожести попортют, суки!

Невдалеке послышался молодецкий посвист. Митрофаныча повело лошадиной судорогой вполтела, и он остервенело сплюнул и растёр.
- От.. От.. Отже-ж.. Ааа!! - и он побежал в сторону кучи с семенами трёхстворчатых окон.

Рядом с кучей, улыбаясь, сидел Такля, набивал трубочку, и мотал кургузой головой в такт посвистам братца. Братец Какля, в это время, разбросав семена окон на трёх трапециевидных метрах (спокон веков у Туебенцев всё было кривое), плясал финский народный танец "Как мы окна разбросали, ай лю-ли, раскидали!", и свистел его-же.
- Да чтож вы, ноздри вам навыворот, делаете?!!! - надсаживаясь заорал бригадир Митрофаныч.
- Да я-ж вас, кони вы недоношенные, сивые, от работы отлучу!
Какля моментально замер на одной танцевальной ноге, а другую, плясовую, так оставил задратой. Отлучение от работы, для горячих финских парней, куда страще мокрой сауны.
- Фиискалла, Миттрованныч, штто случчилось? - подал голос Такля, оторвавшись от набивания трубочки, и не сводя очарованного взора с трудной позы брата Какли. Так он не умел.
- Да кудой-же нам столько окон-то, а, финская твоя рожа, плёвая? - орал бригадир.
- Ты себе вообразить-то можешь, как на трёх качелях (Одна качеля - один трапециевидный метр. Примечание издателя.) шестнадцать на три створок вырастет? А? Гнида ты, стоеросовая, твёрдая!
Митрофаныч схватился за печень, и нетвёрдой походкой повлачился в вагончик, за которым виднелся дверной лес из оброненных братьями пакетов с семенами калиток...
- Нееет! Я вас таки обучу гауляйтер в штаны опосля сортира заправлять, вы у меня ишшо попляшете под калиновую дудку!!! - полунависал над ошалевшей козой и почти обделавшимся пастушенком Митрофаныч.
- Я те козу твою ополовиню, под стать твоей морде получеловечьей. Смотаю потом изолентой вас с ней и отправлю обратно Толковища разведывать!!! Аки крокодилу египетскую, мох рогатый те в ноздри! Один ляд у ей мозга нету, одни основания от рогов припаяны! - орал прямо в единственный глаз Кузьмы бригадир, - А в твоей полубашке так совсем видать тово-этово! Развел там мух навозных, ажно гул за версту слышно!
- Конечно, у обычных дураков если что в одно ухо влетает - через другое улятучиваится, не задерживается, - распалялся всё сильнее Штольц, - А у тебя, полудурка, им и вылететь то не через в чего!
- А еще ловчее, на ярмарку сведу, пусть народ на вас пялится, на кентаврию полукозую! Будешь пастукозом али козостухом, так и пропишем!!!

Яшка ползал рачьми над проклюнувшейся только вчера вечером порослью сортира, гостевой избы и самоходной бани.
-А-ы-ы-ы-и! - раззевал он беззвучно рот, так как выл белугой, и пялил щеки во все стороны.
- Только вчера проклюнулисиииии! - голосил он, перекрячиваясь между грядок, уже практически безнадежно и нагло обгрызенных председательской козой.
Кузьма в это время добывал чернозем в ноздре и старался поменьше топорщить ухо, чтобы ненароком без него не остаться - уж больно близко клацали Митрофанычева бивни. Такли и Какли все усерднее утаптывали надел табуретов-качалок (последний писк моды в энтом сезоне. прим. авт.). Галки, пролетая над Митрофанычем, в страхе серили параболическими траеториями на соседние огороды, любовь прошла стороной и опало несколько вечнозеленых помидоров. Даже коза, видать почуяв свою вину, только жалобно мекекекала, словно оправдываясь - мол, мне тож не сладко пришлось, сами попробуйте угол у сортира отгрызть да переварить, да и вооще - у меня даже хаты на краю нету...

Митрофаныч перевел дух и приложился к фляге с укроповкой. В этот момент на проселке показался ком пыли. Ком рос, накатывался, из него периодически вымелькивали кобыльи ноги, очки и огромный портфель. Заинтересовавшись этим невиданным предметом, финны сунули друг другу в рот по сушеной селедочной голове и выжидательно зачавкали, Яшка вскинулся, словно пес, всем телом укрывая от невиданной напасти чудом спасшийся от козы душевой узел, а Митрофаныч со всей дури треснул себя по седалищу совковой лопатой, совершенно случайно подвернувшейся под руку.
- Забыл, совсем забы-Ыл! - и правда забыл о козе и Кузьме Митрофаныч, - Совсем забыл, печень мне в руку!
Коза с пастушенком не преминули бочком ретироваться в сторону ближайшего столба и сделать вид, что прогуливаются вокруг него чинно, с ночевкой.
- Аграрий же к нам едет! Опыт перенимать, тикнологии заморские нам рассказывать! Яшка, дуй к председателю, скажи там чонить, хоть наври штоль!
- А? - не успел среагировать Яшка.
- Лука мешок! - заорал в ответ Митрофаныч.
- Понял, Митрофаныч, понял! Ща всё сделаю! - взвизгнул Яшка и помчал в сторону председательского подворья, поблескивая мозолем на пятках.
- Конеееешна.., - хором протянули Какли и Такли, сами от этого офигели и плюхнулись на зады, таращась друг на друга от такой неожиданности. К счастью, их лингвистические успехи остались в бригаде незамеченными.

Митрофаныч еще раз приложился к укроповке, крякнул и сделал умное лицо. Иноземца, как он полагал, встречать пристало с рожей умной и видом бравым...
____________________________________________
Авторов два: Громов Артем и Черкунов Ярослав