Виктор Герасин о поэте Фёдоре Сухове

Так уж заведено: стреляют в толпу, а попадают почему-то в поэта. Вглядишься в нашу историю и с тяжёлым вздохом согласишься: да, так оно и есть. Хотя почему только в нашей истории? А что, в истории других стран мало стреляли в толпы, а попадали в поэтов...
14 марта день рождения поэта-фронтовика Фёдора Григорьевича Сухова. Нет смысла повторяться, расписывать биографию этого поэта, созданного войной. А начиналось его время так:

Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, –
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.

Фамилия соответствовала его внешности. Невысокий, тихий, суховатый. Глаза любопытные, внимательные, смотрят как-то исподтишка. Даже не смотрят – наблюдают оценивающе. Вглядываются. В них нет ни восторга, ни осуждения, а одно тихое, спокойное любопытство. Манера Фёдора говорить, слушать, смотреть до сих пор мне представляется верхом мудрости и человекоуважения.
Прошло немало времени после наших встреч. В 1992 году Фёдор покинул этот мир войн, революций и перестроек – мир любви к ближнему и в не меньшей степени ненависти.
При первом знакомстве, уже зная творчество Фёдора Сухова, я подумал: как пронзительно пишет о войне, а на фронтовика вовсе не похож. Те, кого знал я, как правило, напористые, горячие, хоть сейчас им или шашки наголо, или винтовку в руки и на передовую. А этот вроде бы самой природой создан для тихой, мирной жизни. Для созерцания. Для сочинения душевных стихов. А вместо этого:

Увидела. Припомнила. Узнала.
– Надолго ли?
– Да с месяц поживу.
– А мой Володька… –
И не удержала
Горючих слёз –
Упали на траву.
Ну что сказать ей?
Ничего не скажешь.
С опущенной стою я головой.
Как будто без оружия, без каски
Позорно убежал с передовой.
И в самом деле,
По весне, по маю
В черёмуховой белой тишине
Который раз домой я приезжаю,
А сын её
Всё где-то на войне…

Фёдору и мне достался один номер в гостинице, в котором прожили мы три вечера и утра. А оказались мы вместе по случаю собрания писателей в столице. Как-то вечером обсуждали происходящее, и он тихо так промолвил:
– Да, времена... А знаете, мне уже в пятидесятые годы, после смерти Сталина, нет-нет да и подумывалось: то, как ведут себя партийцы, руководство, идеологи, долго продолжаться не может. – И стал рассказывать о своём пребывании в Волгограде.
– В те годы работал я в газете. Понимаете, ставят вопрос так: надо осудить творчество Пастернака, в частности его роман «Доктор Живаго». Сам роман мало кто прочитал, но – осуждай то, чего не знаешь. Я воспротивился. Назвал Пастернака отличным поэтом, а роман его – прекрасным. Ну, на меня кинулись со всех сторон. Я на своём стою: не обсуждали роман, так как же можно его осуждать.
Упёрся я. Дело дошло до обкома партии. Вызывают туда и без дальних обиняков: ты же фронтовик, поэт, неужели тебе не понятна вся зловредность романа?
– Нормальный, – говорю, – роман.
– Ах так, клади партийный билет на стол.
– Билет этот мне в окопах вручили, – говорю, – а не в кабинетах. Вот когда не станет меня, то он вместе со мной в землю ляжет.
Рассказ Фёдора врезался мне в память. Главное, сам-то Фёдор неказистый, не похож на буйного, а гляди ты, какой кремешек. Это в те годы-то.
Время шло. Не стало Фёдора. Ушёл из жизни поэт-фронтовик, артиллерист-сорокапяточник, подвластный одной идеологии – обострённой человеческой справедливости.

Себя оплакиваю... Рано? Нет, не рано,
Ведь я давно оплакал всех своих друзей,
Всех тех, что полегли костьми на поле ратном
Под грохот огненно дышавших батарей.
И я – уже не я. Я только тень, я эхо
Бегущей по полю, гудящей колеи,
Я – память жившего когда-то человека
В моей измученной бессонницей крови…

Не так давно в интернете узнал подробности той истории.
В 1958 году в Волгоградском отделении Союза писателей СССР прошло собрание, участники которого подвергли осуждению писателя Бориса Пастернака. Фёдор Григорьевич отказался от участия в осуждении и резких оценок. Ещё не раз он вызывал своим поведением неудовольствие областного руководства, поэтому своевольного поэта решили упрятать в психиатрическую больницу. Вот как об этом событии Фёдор Сухов рассказал своему однокурснику по Литературному институту Евгению Карпову:
– Их трое пришло. Я сразу сообразил – из дурдома. Сообразил и говорю: «Товарищ доктор, нормальный я». – «В том-то и дело, – отвечает, – слишком нормальный... Читал я ваши стихи, коллеги мои тоже читали... Одним словом, мы не застали вас дома. Приедем завтра. Вы поняли меня?»
Ночным поездом Фёдор Сухов уехал в Горький. В стихотворении «Я покидаю Волгоград...» он с горечью написал:

Я покидаю двадцать лет
Не очень-то весёлой жизни.

И ещё эпизод, которого я не знал.
В 1987 году книга стихов «Красный Осёлок» была выдвинута на соискание Государственной премии РСФСР. Но Фёдор Григорьевич удивил многих своих собратьев по перу, послав в комиссию письмо с просьбой, чтобы его исключили из списка, поскольку этой премией обойдены многие достойные литераторы. Письмо не напечатали, как просил поэт, положили под сукно, а премию получил один из генералов от литературы.
Да, мужчину украшают поступки. А поступки Фёдора Сухова – это венец мужества и порядочности.