Хитрый Лис

Роман – река

Хитрый Лис
           Хитрый Лис шел тяжело. Где звериными тропами, где берегом ручья, а где и напрямки, через дебри, буреломы, держа путь на полдень. Ночами, конечно,  на деревьях отсиживался. Осень, и желающих поживиться человечиной немало в этом бесконечном лесу.
 
           Устал неимоверно. За спиной котомка с причиндалами, мешок с добычей, чай три дюжины шкур, часть из них еще сыроваты, лежат отдельно. Позади немало пройдено, тридцать верст с гаком, а впереди до родного дома еще десяток, а то и более. Далеко ходил Хитрый Лис охотиться. Так далеко, что и назад глянуть страшно. Артелью ходили, знамо – дело. А назад один идёт, так вышло. 
          Дело близилось к вечеру, стало стремительно темнеть.
          К радости Лиса впереди серой хмарью блеснул просвет. Наконец-то окраина могучего Бора. Слава Велесу, вышел всё же. 
           Лис остановился, осторожно выглянул из-за деревьев. Постоял, прислушался, покрутил головой. Вроде тихо. Опустился на колени, вознес хвалу Велесу, за крепкую защиту от недругов и зверя лесного, поблагодарил Лешего, что вывел его из лесу, не оставил у себя зимовать, не обратил молодого охотника в дерево али нежить лесную.
 
           Едва вышел на окраину, наткнулся на заметную тропку, которая, шла по–над лесом, огибая мелколесье окраины, там – сям темнела выбитым песчаным грунтом на фоне серо-зелёных мхов и лишайников.
            Кто-то здесь проходит, и не редко. Зверь, человек, ему, Лису, всё едино, не след ни с кем встречаться, больно добыча дорога.
            Опустил мешок со шкурами на землю, потер затекшее плечо и поднял голову, погода совсем испортилась. Низкое свинцовое небо будто прорвало, густо пошел мокрый снег, кожушок, шаровары и обувку мигом облепило, разношенная одежонка быстро размякла, отсырела, отяжелела. Назад под защиту Бора…
           А куда ещё бежать?
           По правую  руку от леса впереди вытянулась поляна, на стерне снежок лепится, а на той стороне копёнка сена стоит, аккурат будет в пользу Лису. Есть где отсидеться, отдохнуть, первозимок – буран переждать. А снег и впрямь всё  сильнее кружит, мокрый, липкий.
           Однако смётанное в аккуратный стожок сено, есть признак близкого жилья, Хотя откуда тут жилье, не слыхивал вроде, и Лис задумался, выйти на видное место или опять на дереве ночь провести. Да уж больно тело всё ноет от усталости. На мягком ароматном сене поспать будет в самый раз.

           Нет, он вовсе не заблудился, он ушел настырно три дня назад из артели, один, ранним утром, не боясь ни зверя, ни лихого человека. А всё почему, осерчал Лис на дядьку Ореста, вожака артельного, ужо, когда назад домой стали собираться.
            Да, и как не осерчать, когда тот неожиданно запросил плату с Лиса за то, что допустили его, недоросля, охотиться с мужиками. А ведь два, считай, месяца всей артелью они дружно охотились в угодьях дядьки Ореста, сообща снаряжением пользовались, помогали друг дружке, никаких трений не было.   
            Будто в его теперь заимке жили, кою на самом деле Крол, Лиса отец  родной, вместе с Орестом и другими артельщиками давненько срубили. 
           Ну, не виноват Лис, что к нему удача нынче пошла, он один, а, чуть ли, не больше всех пушнины заготовил. Будто Дядька Орест теперь в отсутствие отца выкупил эти охотничьи угодья у Лешего.  Ничьи ведь места. Сказать правду, Велеса всё это царство лесное, а вовсе не людишек охотных.
 
            Лис вновь с опаской огляделся по сторонам. В этих местах он ещё не бывал, впервой тут. Как бы успеть к последнему парому выйти. Да не сбиться с пути. Артель-то, пожалуй, уже вышла к реке, переправилась, а вот ему еще идти и идти. Ну, как паром на тот берег уведут и на зиму на постой поставят. Жди тогда, пока река встанет.
Ну, ежели так, то в Затоне отсижусь до ледостава. Там паромщиков избушка стоит, и еще гостевая. Сухарей да сала, должно завсегда оставлять путнику запоздалому.
 
          В прошлом годе Лис ходил в те же самые охотничьи угодья вместе с отцом и другими охотниками вдоль речки Малуши, что была притоком широкой и неторопливой реки Талы. Переправятся, бывало, на пароме через Талу, потом срежут Мал – угол, потом мимо Затона и вдоль речки Малуши по высокому берегу и так, почти до охотничьих угодьев, что тянутся почти аж до Белого Хребта. Только Малуша не доходя до предгорья, делает отворот вглубь Медвежьего Леса к Чёрному озеру. А далее, за озером, болота непроходимые.
           Чёрное озеро – русалочье, купаться не желательно, отец сразу предупредил, как в первый раз взял на охоту. Так и сказал: к этому озеру не подходи, русалки завлекут песней и на дно. Сам Лис их пока не встречал, но, может, оно и к лучшему.
 
           Идут, бывало, небольшой артелью человек семь - весемь, отцы и отроки, способные к таким серьезным переходам. Телега с ними со скарбом охотничьим, продукты, теплая одежда. Мохноногая низкорослая Сивка тянет телегу исправно, на корм неприхотлива, сказывают, из далёких степей она родом.
            Лису вот-вот исполнится пятнадцать  годков. Только нынче Лис совсем один, и постоять за него некому. Отец как попал под медведя - шатуна в прошлую зиму, так и дома теперь обитает, выжить – выжил, но из дома никуда, ползает с палкой - подпоркой по хозяйству, а за околицу, ни шагу. Лошадь запрячь, во дворе прибраться, - это он может… Младшенький Буря в помощь отцу, ничего, пусть привыкает, не хватится, как и вырастет. 
           Даа! Медведей здесь хватает. Недаром, этот бесконечный лес Медвежьим Лесом зовётся. И конца – краю ему нет. От сих пор тянется и до самых предгорий Белого Хребта, озер лесных, рек и речушек рыбных здесь полно, малинник, опять же. Известно, где малинник, там и медведя жди. А еще медведи  мастера гнезда диких пчел зорить, мед для медведя, что медовый петушок для малого дитяти.
 
           Лис посунулся чуть дальше из глубины леса, выглянул из-за вековых сосен, оглядел поляну, тихо вроде, быстро пошел  к копне, хрустя стылой стерней, отряхнул от сырой наледи жердочки, с четырёх сторон прислоненные к стожку, собрал их в рядок, лесенка будет.
 
           Где норку рыть? Снизу сделать укрытие – волку добыча. Пожалуй, сверху на копешке безопаснее, хотя глубже придется закопаться, а то не согреешься толком и не уснешь. 
           Оно, конечно, снег следы его скроет, человек лихой вряд ли  разглядит, что в копне кто-то хоронится, но волку это не помеха, свежий след добычи еще и завтра будет доступен умному зверю.
           Лис размышляет, а руки торопливо ворошат пахучее слежавшееся сено, уютное гнездо на вершине копны готово. Быстро скользнув вниз по приставленным жердочкам, Лис закинул наверх свой скарб, лук охотничий, а   колчан из бересты со стрелами на плечо надел, чтоб не повредить. Пику рядом с жердочками прислонил к копне, кто её издалека разглядит.
           Через пару сёдмиц, ежели снега не привалит обильно, то на волков было бы самое время идти, думает Лис, а сам жует полоску копченого мяса.
           Под языком у него драгоценная крупинка соли, чуть ли не последняя. Так-то не в пример вкуснее.
 
          А вот с кем теперь идти на волка? Да, без отца плохо. Дома братишка малой, едва восемь Буре стукнуло, а сестрице Любаве и того меньше, всего-то пяток. Хотя, думаю, возьмут меня мужики загонщиком, бегаю я на самоходах  резво по снегам…
           Сон тут, как тут, навалился, одолевает, думы разлетаются легкими белыми птицами. В ямке на сене лежать тепло и уютно, пахнет летом и сушеными ягодами.
            Глаза у Лиса слипаются, а он всё мечтает: волчьи шкуры особенно знатно идут на торгу в Бычьем Стойле. За тех, что Лис добыл, тоже неплохо можно выручить. Белки, лисы, куницы…
 
            Успеть бы к торгу. Туда весь окрестный  люд съезжается, кто медок тащит из Левобережного, кто кувшины из белой и красной глины Каменских мастеров. Опять же рыбы много привозят из Кривуши, это ниже по течению Талы, а там глубины, ого! Потому и белуги водятся огромные, и сомы, что дерево.
            Скотины разной не охватишь глазом со всех ближних и дальних весей. А кузнецы из Завидово самый лучший товар приберегают для Масленки. Конечно, на Масленицу в Бычьем Стойле торги особенные, куда богаче осенних, и праздник шумный и сытный проходит.
 
            Неподалёку располагается крепостца воеводы Житомысла, она, хоть и невелика, но  занимает удобное место на высоком мысу, между рекой Талой и её притоком Варавой. Так с налёту её не возьмешь. Воевода – ставленник князя, потому и кичится. С народом разговаривает свысока. Для того ему и крепость сварганили всем миром, чтоб народ притеснял в этом глухом углу.
 
           От Бычьего Стойла крепость отгорожена стеной из стоячих бревен, вкопанных в землю, изнутри они хитро скреплены деревом, и настил положен, чтоб по настилу могли защитники крепости держать оборону. Перед стеной глубокий ров с водой, так что крепость, получается, на треугольном острове находится. К терему воеводы, с задней стороны сделана пристройка для воев, поодаль ещё изба челяди и конюшни.
           С другой стороны небольшой площади надёжные амбары для купецких товаров, и постоялый двор для именитых гостей, коим и хлебосольный приём у воеводы.
            Не всякому гостю здесь рады, а лишь избранным. Вот между крепостью и селом как раз на большом поле торги и происходят два раза в год.
            Бывал Хитрый Лис в крепости один раз, с отцом ходили на поклон к воеводе Житомыслу, отсрочку их селу просить на дань. В тот год охота не удалась, перебивались люди с репы на квас.
            А Житомысл как набросится на отца: я чего-й, сам за вас князю Елиславу дань вносить буду?! От семьи оторву? Пришлось отцу подарок Житомыслу от всей деревни приподнести – доху из куньего меху жене. Доха по нраву жене пришлась, дал отсрочку воевода.
 
            Село, где обитает семья и весь род Хитрого Лиса, хоть и небольшое, зато зовется красиво – Весёлое. Живет в Веселом народ жизнерадостный, все сплошь охотники да скорняки. На торгу их хорошо знают, товар отменный привозят весельские.
            Вот и нож охотничий у Лиса оттуда, с торга прошлогоднего, отец помогал тогда выбрать. Нож, чуть не с локоть длиной, лезвие с синевой, по нему руны чернёные чуть видимые, рукоять наборная из бересты, даже мокрая не скользнет в руке. Этот нож, сказывал отец, издалека прибыл, от свеев, что ли. А рукоять ему уже кузнец Тугор новую приладил. Сельцо Завидово тоже небольшое, два десятка дворов в одну улицу, зато все сплошь кузнецы. А кузни числом пять – шесть стоят на берегу плотины, которую завидовцы полвека назад сами и смастерили. Удобно, мельница на плотине, кузни на берегу, и рыбалка мальцам, всё под рукой.
          Вскоре Лис крепко и глубоко уснул.
 

Волчонок

          Не ведал Хитрый Лис, что и хитрее его тут нашлись, из-за ближних деревьев за ним настороженно следили внимательные глаза хищного зверя. Ну, не совсем еще матерого. Это был молодой волчонок, почти годовалый, но рослый, которого еще летом вожак изгнал из стаи, наверное, почуяв в нем в будущем опасного соперника.
 
          В одиночку выжить в дикой природе почти невозможно, тем более суровой зимой. Серый чутьём это осознавал и уже не раз испытал все трудности одиночной,  далеко не всегда удачной охоты.
           Волчонок крался за человеком уже давно, караулил, тихо повизгивая,  пока человек безмятежно отдыхал, снова бежал следом, прячась за всевозможными укрытиями. Добыча была рядом, вот она – еда! Ах, как есть хочется!
           Он долго шел за человеком, и уже оценил примерную силу противника, и прекрасно понимал, что даже с таким молодым и неопытным человеком справиться  ему будет нелегко, разве что врасплох застать.
           Но волчок еще не дошел до последней точки голода, чтобы бросаться на человека сломя голову, чего-то съел вроде недавно, однако человек оставлял за собой дурманящий запах добычи, от него пахло не только человечиной, но и сладкой кровью животных. Это было странно, а в то же время притягательно и заманчиво.
 
            Снег тоже доставал волка, шесть стала покрываться белой шалью, остужая внутренний жар молодого горячего тела. Он нервно вздрагивал телом, пытаясь сбросить хоть часть белого холода. Зато запахи в холодном свежем воздухе стали ещё острее и притягательнее. Из-за деревьев было хорошо видно, как человек подошел к копне сена, как сделал себе укрытие, как скрылся наконец на вершине стожка.

            Волчонок крадучись подобрался ближе к копне, обнюхал упавшие сверху клочки сена, поднял голову. Там еда, но до неё еще надо добраться. Он задрожал мелкой дрожью от внезапного озноба, прижался вплотную к стожку, поворочался, вдавил тело в его колючий бок и задремал.
            В этот сладкий миг он, истекая слюной, совсем забыл, что изгнанника ждет лютая смерть от своих же сородичей, если он вдруг попадется на их пути. Вожак его об этом предупредил, рвать тогда не стал, но куснул ощутимо, а счастливая молодежь с радостным визгом погнала его прочь. Да так погнала, что еле ушел…
 
Бирюк

           Бирюк, было мне видение совсем недавно, будто кто-то чужой в наши края забрёл. Может, и не опасный, а проверить бы надо, - подошедшая к вожаку Лютица глянула Бирюку в глаза, будто черным огнем полоснула, тому стало аж не по себе.
           Бирюк, сам десятый, вожак лихой ватаги лесных разбойников, был мужиком могутным, под стать медведю, и в бою не трус, а и он, порой, взгляда Лютицы не держал. И в этот раз не стал возражать, лишь кивнул.
           Ладно, Лютица, пошлю пару – тройку наших пройтица по окрестностям. И пошел к избе, где обитала ватага. Изба, выстроенная по -  северному, на две трети высоты углублялась в землю и располагалась неподалёку от необъятного дуба, а сверху на бревенчатом накате и выдубленных непромокаемых шкурах лежал толстый слой дёрна, поросший редкой, уже увядшей к зиме травой. Ход в подземное жилище ватажников закрывала деревянная неуклюже срубленная дверь, для задержки тепла, изнутри тоже обшитая шкурами.
 
           Из печного отверстия в крыше валил легкий сизый дымок, на холодном вечернем воздухе вкусно пахло разваренным мясом и травами. Бирюк сглотнул слюну, они ведь только - только собрались пировать после доброго наскока на одну дальнюю весь, а тут Лютица со своими видениями.
   
           Эй, Шило, Пострел и Гмыза, подьте сюда! Вы у нас самые быстрые на ноги. Темнеет ужо, но надо пробежаться по - шустрому кругом, особенно со стороны реки, нет ли чужих, не забрел ли кто в наши владения.
           Бирюк, мы же с устатку, такой набег произвели, Шило почесал себе спутанные патлы волос. И навар хорош, и без последствий. Четыре лошади в стойле. Ты что ж думаешь, погоня? Так мы вроде не наследили, да и петляли изрядно, с тылов в наш - то схорон пришли.
 
            Шило, давай без понуканий, сказано тебе, пробежись вокруг. Ежели, что не так, одного пошлешь назад сюда с уставом, двое в догляд за чужаками.
            Бирюк угрюмым взором проводил поспешавших в сумерки: всегда  неунывающего Пострела, худого сутулого Гмызу и юркого Шило. Последний  на правах старшого, замыкал дозор. Короткие мечи и пики у каждого, а у Пострела еще и боевой лук за спиной. И непременно засапожные ножи. Уж что - что, амуницию Бирюк для своих людей старался добыть самую справную. И перво – наперво, обувку и оружие.
 
            Ватага сколотилась как-то легко и скоро. Чуть больше года прошло, как он, изгой из княжеской дружины, ушел в леса. Как ушел! Гнали его тогда долго, да догнать не могли. Верный конь ли спас, случай ли, или боги были тогда с ним. И звали его, Бирюка тогда красиво Ардагаст. Только никому он этого имени не откроет, особливо среди этих, лесных бродяг, и он брезгливо поморщился.
 
             Бирюк присел на широкий чурбак, стоявший неподалёку от избы, задумался. Ибо князь Елислав суров был и не отходчив. За спиной, про меж себя, его Зуболомом величали. Чуть что не так, того и гляди, зубы выбьет.
 
            А всего-то вины на нем, Ардагасте,  было, девку дворовую прижал в клуне. Ан, девка не простая оказалась, а приближенная, княжья игрушка. Той сначала понравилось, а потом на второй раз князю пожаловалась, зараза. И за кого бы князь судил, за половчанку пленённую косоглазую. Ну, Айка, может, свидимся еще.
 
            Бирюк, айда, поешь, ты ж сёдни не ел ишшо! Он внутренне вздрогнул, не услышал, как к нему подошли Обор и Базан, низкорослые коренастые братья, заросшие до самых глаз буйной бородой, из дремичей будто родом.  И что их занесло на земли князя Елислава?
 
             Старшой, и медовуха тебя дожидается, цельный жбан, Обор склонился над Бирюком, дохнув на того медвяным духом. Столь много братья зараз не говорили, и эта речь Обору далась не просто, он замолк, сминая в руках свой засаленный рыжий треух.
             Ишь ты, заботятся, леший их забери, подумал Бирюк, встал и нехотя направился к избе. Начинаешь думы думать, а они тело расслабляют, сердце в кисель превращают. Негоже вожаку жестоких лесных татей раскисать и предаваться размышлениям.  А и некогда.
 
              Вот что, братовья! Он повернулся к плетущимся позади Обору и Базану: проверьте, достаточно ли на ночь корма у лошадей, у наших, да и у тех, что гостевать прибыли. Братья переглянулись, ухмыляясь.
 
              Загляните также к Лютице, спросите у неё, не надо ли чего, накормлены ли её козы, ну и прочее, да глядите у меня, не троньте больше её помощницу - малохольную Ляпу. А не то превратит вас Лютица в пеньки трухлявые, вот наподобие того, и он указал на березовый чурбак, стоявший неподалеку от избы.
 
             Братья дреговичи и до того были очень суеверны, особенно насчет ведьминых чудес, а потому с недавнего времени верили и слушались ведьму Лютицу крепче отца с матерью. 
             А мы это, мы ничего, мы тогда шутковали просто, мы ж понимаем, блаженная она, Ляпа.  Нельзя её забижать, мы понимаем.
 
              Бирюк сам был почти на две головы выше этих лесных увальней, но в силе превосходил их, пожалуй, не намного. Особенно, если вдвоём навалятся, то…, ибо каждый из них был поперек шире, коренастые, узловатые, силы медвежьей … 
            Бирюк уже не раз повидал их в лихих схватках, топором боевым и щит вдребезги, и тело супротивника чуть не пополам разваливали. Бирюк то выучке воинской обучен, недаром успел сотником побыть, а они по природе своей, что ли сражались.
 
            Оба, и Обор, и Базан, баловались перед набегом сушеными мухоморами, точнее настойкой из них, которую ведьма и травница Лютица готовила разумно и подать умела сколь надо, чтоб не отравиться зараз, и чтоб силы звериной прибыло надолго.
 
            Бывало, начнут побратимы от нечего делать свои вечерние чудачества, пристают к братьям:  откуль вы, горемыки, откройтесь, пошто в разбойники подались? Братья только головы ниже опускали и помалкивали, а руки так сжимались и скрипели друг об дружку, того и гляди, повредят себе конечности.
 
             Бирюк поглядел вслед Обору и Базану, которые сперва, как было приказано, пошли к сеннику и навесу для лошадей, коих всего было три своих да еще четыре пришлых, то свежая добыча, утром пригнали. В тихом вечернем воздухе слышно было, как зафырчали довольные кормежкой свои и чужие лошади, там все в порядке значит.
 
             Оттуда уже братья направились в сторону ведьминой избушки, которая темным кособоким силуэтом выделялась поодаль на небольшой полянке, напротив избы ватажников. К избе тяп – ляп был пристроены сарай, где обитали две козы  серой масти со строптивым черным козлом и пяток  кур, а также небольшой загон – летник, в углу которого было смётано сено.
 
             Бирюк, глядя, как выполняется его приказание, одобрительно кивнул себе головой и спустился по ступенькам к двери. Дверь открывалась внутрь.
Эй, побратимы, не всё ли вы съели, выпили? С порога буркнул Бирюк. Его встретили радостным гоготом. Проходь, Бирюк, место твое законное во главе стола, и желающих занять его пока не видать поблизости. Компания вновь грохнула раскатистым хохотом на слова развеселого Бугая. Медовухи выпито было, видать, уже немало.

Лютица
 
           Лютица и не помнила толком, когда поселилась в этом глухом безлюдном углу. Давно это было. Может, двадцать, может, более лет назад. Издалека забрела сюда в глухомань, из-за Белого Хребта. От самых Столбов.
           Осталась одна одинёшенька, шла по миру, куда глаза глядят, лечила людей от хворей и напастей разных, от порчи и сглаза, обряды праздничные, свадебные и похоронные справляла, тем и кормилась.
 
           Жила когда-то в родовой семье большой и дружной. Все поголовно охотники и оленеводы были. Отец её Валгас шаманом был, уважаемый человек в стойбище. В соседних племенах его знали, звали на помощь, если беда случалась.
 
            Однажды нежданно – негаданно пришла беда и к ним, мор большой прошел по народу варгов, выкосил народец веселый, жизнерадостный, будто Мара  сама взъярилась на них. Одна, выходит, Лютица спаслась. Отец её тогда от Лиха спас, сам заболел, другим помогая, уже на смертном одре дал ей это новое имя Лютица и сказал, иди отсюда подальше, злобные духи тебя теперь не найдут. Они ищут Ульяну, а её уже здесь нет, так я им глаза отвел, спасайся, Лютица.   
            Довелось Лютице после помыкаться по свету, не очень-то привечали в весях и деревушках молодую черноглазую колдунью из чужого рода, язык новый пришлось освоить, как следует, обычаи и обряды понять...  Бабы шипели, мужиков от неё теснили, а мужики так липли к ней, но с опаской и с осторожностью, колдунья всё ж.
 
            Сейчас она задумчиво глядела на огонь в печке, который с аппетитом пожирал толстенное сучковатое полено. Оно лежало на поду, береста на его боках то вспыхивала, то меркла, полено дымило, шипело и потрескивало тающим снегом, но огонь, казалось, это только раззадоривало. Его оранжевые языки вновь и вновь обволакивали сухое тело березы, не оставляя никакой надежды на спасение.
 
            Вот так всё в мире, подумала Лютица, одно поедает другое, а то другое, тоже съедено будет кем-то. Про пищевую цепочку Лютица еще не ведала, а думала своими простыми понятными словами.
 
            Девчушка лет двенадцати по имени Ляпа, закутав голову стареньким платком до самых глаз, возилась тут же, у стола, стряпню затеяла. На столе коптил жировой фитиль, с трудом освещая избу, но по углам таилась вечная тьма. Казалось, что она там поселилась навсегда, ибо солнце в избу почти не заглядывало. Окошко, затянутое рыбьим пузырём, размером было едва с человечью голову.
           Ляпа, исхудавшая, как щепка, молчаливая и быстрая по хозяйству, она с первых дней была под защитой Лютицы, ватажники не смели к ней больше приставать после одного случая.

           Пожар не оставил никого в маленькой лесной деревушке. Как она звалась, теперь никому неведомо. Жара стояла в то лето страшенная, ни дождей, ни даже тучки на небе. Суховей в течение многих дней дул с неослабевающей силой. А в тот злополучный день он налетел с утроенной силой, горячий, огнедышащий, будто сказочный дракон, нашел и раздул где-то угли, выхватил из очага и запалил все вокруг.
 
          Дюжина дворов сгорела мгновенно вместе с людьми и живностью. Высохшая трава  и валежник в ближайшем лесу тоже вспыхнули мгновенно, окружив деревушку огненным кольцом. Спасения у людей не было вовсе.
 
          А потом, когда свершилось страшное, откуда ни возьмись, пригнал Свентовид тучи дождевые, пролил на пожарище горючие слезы, и оставил мокрое пепелище дымиться влажным парным воздухом. Но некому было уже радоваться долгожданному дождю.
 
          Лютица тогда невдалеке была, оказывается. Чуть было и её не настиг вихрь огненный. Спряталась от пожара под невысоким обрывом лесного озерка.  Даже в воду пришлось залезть. Уцелела, закоптилась, наглоталась угарного дыма, однако выжила.
 
          А потом и пошла как раз мимо той безымянной теперь деревушки, так уж путь пролегал её, и услышала она, то ли вой, то ли скулёж щенячий. Повернула с опаской да огялдкой к пожарищу, одинокой женщине, хоть и колдунье, в лесу надо ухо востро держать. Глядь, ребёнок вроде в головнях роется.
 
           Девочка! Осторожнее, огонь еще жив, может снова полыхнуть!
 
           Иди ко мне, окликнула Лютица. Но та не обращает никакого внимания, ручонками обожженными перебирает, ищет чего-то, даже головы не повернула.
 
           Подошла Лютица ближе, приобняла безвольное хрупкое тельце девочки. Девочкой действительно оказалось это чумазое, обожженное плачущее существо. А та вдруг прижалась к Лютице, не оторвать, будто защиты ищет.
 
           Скажи, родная, ты жила здесь? Чья будешь, как звать тебя? Тормошит её Лютица, расспрашивает, но девочка, будто воды в рот набрала, трясётся вся. Отнялась речь, видать, от страха.

           Вот и обрела себе неожиданно отверженная людьми Лютица, бродячая колдунья и травница, чудесную дочку.  А ведь времени совсем ничего прошло, в разгар лета это случилось.
 
          Ух, какая ты Ляпа у меня, смывает в ручье с лица и худого тельца сажу и грязь, да приговаривает Лютица, сама тоже вся в саже и грязи с ног до головы. Так и стала с тех пор девочка найдёныш Ляпой. Привела Ляпу сюда в лесное убежище, ставшее давно уж домом Лютице.
 
           Теперь это и твой дом, доченька, говорит. Счас отмою тебя как следует, в травах выкупаю целебных ароматных.  Пойдем-ка с тобой баньку топить. Банька у меня знатная, на ручье стоит, каменка там любо – дорого!
          А та сидит на лавке, слезы хрустальными ручьями из синих глаз. Не поймёшь сразу, это слёзы радости и спасения, али непреходящей скорби по родичам, погибшим в страшном пожаре.
 
         На другой день явились с охоты два брата Обор и Базан, они как раз той же зимой прибились к Лютице, еще до того, как цельная ватага сбилась из разного пришлого народишки, прислуживали, еду приносили, прочее нужное что. Жили тогда поодаль в шалаше. Боялись они колдунью, очень боялись, однако бежать им было больше некуда. Беглые  ли проклятые родичами были.

         Слышит вечор Лютица, пищит кто-то вроде, выглянула из клети с козами, а это братья – разбойники девчушку к себе в шалаш тащат. Базан её на плече несет, а второй сзади мычит от радости.
 
          Гневно крикнула Лютица вслед братьям: стоять так пнями дубовыми! Пока не одумаетесь зло совершать девочке. Замерли остолопами Обор и Базан посреди полянки, окаменели, не пошевелятся.
 
           А Лютица девчушку забрала с плеча и приговаривает: не  бойся их Ляпушка, они теперь будут слугами тебе верными и никогда тебя не обидят, жизнь за тебя отдадут, коли потребуется.
            Так братья до утра и простояли, будто каменные бабы, будто коряги лесные. Слезы у них из глаз бегут по лицу, по две грязные дорожки на лицах оставляя, а сказать чего и пошевелиться не могут. Испугались до икоты.  С той поры братья к Ляпе ни-ни, сами отныне за неё готовы кого хошь порвать.
 
             Лютица очнулась от горьких воспоминаний:
             Ляпушка! Приготовь нам на завтра две лепешки просяные да отвар Иван – чая. Пойдем утром гриб березовый добывать. Измельчим, насушим впрок. Травы и коренья у нас в достатке, а вот еще гриб березовый надоть.  Самое время счас заготовить. И уже заканчивай на сегодня дела, спать пора, доченька моя.
 
           Ляпа скользнула тенью и крепко-накрепко  прильнула к Лютице, обхватив её шею своими хрупкими ручонками, потом побежала дело исполнять. 
           Вроде, есть стала девочка моя, а всё никак не поправится, горько вслед ей поглядела Лютица.
 
 Хитрый Лис

           Тащите их сюда, тихонько, голову не разбей отроку! Дверь на улицу противно заскрипела, раз – другой, дыхнула холодом с улицы, послышалась какая-то возня в сенцах.
           Крик из сенцев: Лютица, тут к тебе раненые!
           Колдунья узнала голос Пострела: чего там у вас? Кто раненый?
           Лютица, их двое, оба раненые. Мужики, кряхтя и спотыкаясь в темноте, затащили в избу непонятный куль, следом еще один.
 
            Куда, хозяйка, класть прикажешь? Шило весело ощерился, широкая во весь рот улыбка сверкнула в темноте зубами, добычу принесли, токмо подлечить сначала придется.
            Щас, щас, погодите, Лютица сняла с крюка какую-то дерюжку, кинула на пол в углу.
 
           Ляпа, дай огня! Кладите сюда, ребята.
            Мужики сначала положили человека, потом второго, уже вроде не совсем человека, даже совсем не человека, а волка.  И тот и другой были без памяти, окровавленные. Крови, видать, потеряли много.
           Мало погодя в избу, стукаясь об притолоку, вошел громадный Бирюк. В избе и без того тесной, сразу стало неуютно и жарко.
           Что тут у вас? Кто кого обидел?  Бирюк склонился над ранеными: гляди ж, парень вроде, и волк. Как они вместе оказались? Друг за дружку стояли что ли?

          Шило, стоявший сзади, хмыкнул, тут, Бирюк, так сходу и не скажешь, тут цельная былина сложиться может. Тут гусли подавай.
 
            Лютица приподняла голову от лежачих неподвижно раненых: Бирюк, прошу тебя, оставь мне помощника, остальных долой всех, лучины еще запалить надо, воды поболе нагреть. Место мне дайте, люди! Осмотреть надо, как следует, раненых.
 
            Хитрый Лис стоял у избушки, опершись на сруб, слабый, исхудавший, щурился на солнышко и млел под теплыми лучами зимнего светила. Вот ведь как случилось. Спасение, откуда ни возьмись тогда вовремя пришло.
 
           Голова слегка кружилась от свежего, насыщенного кислородом морозного воздуха,  мысли путались, но картина произошедшего медленно всплывала перед глазами.
 
          Стая той ночью пришла  по его следам к стожку в самый сон, за полночь. Лис проснулся внезапно, от смрадного дыхания над его головой, над ним стоял страшный зверь и выбирал, судя по всему, место для решающего удара. Разинутая слюнявая пасть источала злобу и смерть, в темноте острые клыки зверя казались белыми лезвиями вампира, готовыми растерзать бедного Лиса в мелкие клочья.
 
          Лис мгновенно извернулся, и, что было силы, ударил обеими ногами в грудь огромному волку. Тот не устоял на слежавшемся скользком от влаги сене, и, цепляясь когтями, вместе с большим клочком обвалившегося сена рухнул вниз. Следом за ним неожиданно скатился и подросток, не удержавшись на шаткой вершине стожка.
 
          Пика случайно оказалась под рукой, он схватил её, ткнул куда – ни попадя, раз, другой, попал, будто во что-то мягкое, в ответ отчаянный взвизг и рык зверя.

         Половинка Луны, прячась за тучами, едва освещала полянку, неясные тени волков метались вокруг, прыгали на Лиса из темноты, а с другой стороны стога, тоже стоял какой-то визг и вой, и там шла лютая грызня.
 
         Но понять ничего было нельзя, кто и кого грызет. Есть ли кто на его стороне, нет ли.
         Вдруг сильнейший удар из темноты прямо в грудь, клыки резанули одежду, грудь. Он отмахнулся левой рукой, сжимающей охотничий нож.  Потом Лису вдруг стало горячо, слабость ручейками растеклась по телу, будто изнутри и снаружи. Снаружи, конечно, струйками горячей крови, хлещущей из раны на плече и деснице, а изнутри мелкой дрожью в коленках.
 
          Мелькнуло: Морена за мной пришла, так рано, я ведь молод еще…

          Шило, глянь, вполголоса задышал над ухом Гмыза, вона как битва идет! Кажись человек, сражается. Один против стаи. Негоже так. Нечестно. Што ждем?!
          Вижу, Гмыза! Как стрелять, ничего не понять, где и кто. Там клубок целый. Давайте в ножи, что ли! Поможем человечку, как никак, свой, супротив зверя голодного.
 
           И они бросились в гущу бойни.  С короткими копьями и ножами против опьяневших от схватки и человечьей крови большой стаи волков.

           Подмога в ту ночь пришла вовремя, волки с потерями, отступили, огрызаясь и скуля, мигом растаяли в темноте бора, будто их и не было. Лесным татям предстала очень интересная картина: на стерне  под стожком отрок лежит, кровью истекает, бок обок с ним, волчок лежит тоже израненный весь.
 
            Тут же  мешок со шкурами, разодранный вдребезги.  Ну и парочка бездыханных трупов, ладно, что волки, а не оборотни. Не сносить бы им, троим выручальщикам, тоже голов, коли не волки, а оборотни были б в таком количестве.
 
            Стая была, на удивление, большая, пожалуй, около двух десятков особей. Столько зараз не всегда встретишь. К зиме холодной и долгой, видать.
 
           Так рассказывал Шило Бирюку и всем остальным разбойникам уже в теплой землянке. Пострел рядом сидел, поддакивал, а Гмыза спать завалился. Остальные тут, как тут, во все глаза глядят, во все уши слушают, рты раззявили. Вот сказ, так сказ.

          В очаге жаркий огонь потрескивает, тени беспорядочно мечутся по стенам, уютно и безопасно, можно бы и присочинить кой чего. Да и сочинять не пришлось. Истинная быль оказалась завиднее дедовой сказки.
 
           Ну, вот, идем мы, стало быть, как ты приказал, Бирюк. Сначала прошлись по лесной стороне, от нас вправо до озерка, от озерка двинули на родники по звериной тропе, потом к Еловой пади вышли, и уж затем решили на окраину леса, к реке двинуть, к Тале, то исть, обойти кругом, и домой.
 
           Вот, вышли мы, значит, на окраину леса, слышим: возня какая-то, крики, вой, визг, грызня, плач. Что за шум, что за кикиморы болотные, думаем, и туда на шум двинули по краю.
 
           Глядь, а там битва не на жизнь, а на смерть идет. Отбили мы, выходит, тех бедолаг, что у Лютицы на излечении обретаются теперь, парня и волчонка, вместе они противостояли оголодавшей волчьей стае. Такого мне слыхивать ещё не приходилось.
 
           Получается, волчья стая тут у нас немалая бродит, - встрял Бугай. А ну как, теперь они и на нас зло затаят?  И к нам заглянут намедни, коней порежут, и коз Лютицыных, да и нам достанется, коли поодиночке выловят.
 
           Лушта поворошил в костре головешки, стрельнувшие весело искрами и добавил: если не мы их первыми, так они нас. Так што, думать надоть, робя!

           Погодь, Шило, Бирюк, хлопнул Шило по плечу, ты сказал, будто они рядом отбивались от стаи? Человек и волк против волчьей стаи? Неужели, так и было, разъясни.

           Велес тому свидетель. Пострел и Гмыза тоже не дадут мне соврать,  да и зачем, - Шило, радостный от того, что он сегодня в центре внимания, продолжил. Мы, значит, бегим к омёту, возня там нешуточная, клочья летят, визг, крики. Стали пиками колоть кучу – малу.
 
           Волки сначала в горячке на нас, было, ринулись, тут уж пришлось задать им, как следоват. Ну, троих мы уложили, остальных разметали, утекли они, кто куда, а под стожком-то энти двое, в кровище, помятые, израненные и рядышком лежат, не шевелятся.
 
           Пощупали, послухали мы, вроде дышат, сердечки слабенько бьются, однако в беспамятстве оба.  Скоренько с убитых волков три шкуры сняли, раненых прямо в теплые шкуры завернули, да и бегом к дому.  А вот еще, что было при мальце, и Шило извлёк из-за спины охотничий скарб и мешок с добычей Лиса. Малец-то, оказывается охотник  удачливый.
 
          Лис потом уже, когда вставать Лютица разрешила, всё узнал, что тогда случилось. Сам он почти ничего не помнил: над ним острые с палец длиной клыки, смрад дыхания, пика, удар, свалка. Со всех сторон наседают оскаленные пасти, не боятся, рвут живое тело. А рядом с ним еще кто-то бьется с волками, кто это, сразу и не понял.
 
           Потом уж обсказали мужики, как и что. Проведать не раз приходили. Сказывали, будто парень и его волчок одной ногой уже в Ирий готовились,  однако удержались на узеньком мостике между Явью и Навью. Жива – матушка, пожалуй, заступилась, не пустила через мосток.
 
           А, что Даждьбогом в Прави положено, добавил глубокомысленно Пострел, о том нам смертным неведомо. Значит, рано им, молодым, еще в Навье царство, вот и вернула их Жива назад. А и Лютица наша к их выздоровлению руку приложила, а рука у неё сильной волшбой полна…
          Лис очнулся от дум, похрумтел свежим снегом, вошел под навес к клетке, где лежал выздоравливающий от ран волчонок. Клетка из крепких березовых жердочек, связанных крест-накрест лыком, как раз и использовалась для таких вот случаев – волчат малых держать, каких удавалось добыть из волчьей норы или другого укрытия. Волчата хорошо продавались, их скрещивали с собаками, а волкодавов, на свет народившихся, потом в охоте натаскивали.
 
         Волчонок соскочил с дерюжки, сжался в углу, но сдюжил прикосновение руки Лиса.
          Тот потрепал волчонка по холке, предложил ему мозговую косточку: на, погрызи, не побрезгай, друже! Мы теперь с тобой побратимы, кровью и сварой единой повязаны. По одну сторону в бойне были.
 
          Волчонок молча слушал, изо всех сил пытался понять чужую речь, вникнуть в смысл добрых ласковых слов. Да, этот человек бился рядом с ним, а он, хоть и терпел Лиса, из рук еду никогда не брал, ни у кого.
 
          Он помнил, как они вместе с Лисом лежали в избе, на одной подстилке, считай, в обнимку, бредили, метались в ознобе, вместе страдали и вместе потихонечку поправлялись. Помнил еще женские и девичьи руки, которые их обоих мыли, натирали снадобьями, перевязывали раны, поили и кормили слабых и беспомощных. На ноги-то волчок первым попытался вставать. Звериная стать крепче человечьей оказалась.
 
           Волк размышлял: выходит, он, волк, и этот человек с таким странным коротким именем теперь одна стая? Интересно, как он меня захочет назвать? Я тоже хочу носить человечье имя!

           Смотри, что я тебе принес, Лис вынул поводок с ошейником. Будешь вести себя хорошо, на свободу выйдешь,  гулять пойдем. Откуда-то подошла неслышно Ляпа, молча встала за спиной, хотела, было, тоже погладить волчонка.
           Ляпа, смотри, будь осторожной, волк всё же. Лис повернул лицо, поглядел на неё приветливо снизу вверх, Ляпа зарделась, отвернулась и убежала, будто ветерок дунул, и нет её.

            Обор и Базан, неразлучные братья – разбойники смотрели, разинув рот, как  Лис ведет на поводке еще слабого волчонка, тот скользит лапами по снегу, упирается, но нехотя идет всё же.  Глянь, Обор, дружки, не разлей вода, шкандыбают на пару. Оклемались, а?
           Гы-гы-гы, заржал по-жеребячьи Обор, надоть им теперь един шалаш на двоих строить, пускай вместе живут, привыкают друг к дружке. А там, глядишь, и Ляпу стряпухой к себе возьмут.
 
          Лис вскинулся, за нож, было, схватился.
          Ну, ну, парень, не бузи, шуткует ведь брат, глупый он, лесной человек, в лесу вырос, ума не нажил, так дураком в лесу и загинет.

          А пусть не трогает Ляпу, я теперь её заступник.
 
          Конешно, Лис, ты теперь заступник. А то, как же. Знамо дело, богатырь.
 
          И снова в два голоса: гы-гы-гы!
          Ты вот, что, Лис, ты его на самом деле к себе приучай, коль не хошь, чтоб мы ентого волка свели на продажу. Знай, парень, волку надо жить в стае, в одиночку оне не могут, мрут, то исть гибнут вскорости. Вот вы двое и будете стаей, на охоту приучишь с собой брать. Мы тебе подскажем, что да как надо делать. У нас в роду такое бывало…
 
           Обор вдруг резко толкнул Базана в  бок, тот заткнулся, будто проглотил что… Ладно, брательник, пойдем отцель, дела у нас.
           Лис поглядел вослед увальням – братьям и подумал, а, может, и впрямь волчонка к охоте на пару приучить?
 
           Зима пришла суровая, снежная и морозная. Вожак разбойников сразу заявил Лису: не думай даже сей час домой добраться, один ты сгинешь, а провожатых не дам. По следам на снегу нас быстро здесь накроют. Тут наш дом теперь, другого нету, и, видать, не скоро появится.

Ляпа

          Девочка - лён с васильковыми глазами лежит на цветочной полянке, глядит на сине небо, травинкой тянется к белым пушистым облачкам. Они высоко, не дотянуться, а так хочется их потрогать, из чего они интересно, сделаны? Почему так вольготно летают и не падают?

          И они такие разные: вон то, похоже на белую кудель с бабушкиного веретена,  а рядом зверушки лесные играют будто, то наскочат друг на дружку, то расцепятся.
 
          Месяц червень нынче жаркий, суховеем дышит. Дождя справного землица – матушка просит. А вона, среди деревьев Живицы мелькают, ласкают землицу приветливыми взглядами, Русине улыбаются, обдают её легким колыханием прозрачных крылышек. Изоки тут – как тут, рядышком стрекочут, будто мастеровые в кузне. Лежать в травушке – муравушке так приятно.
 
           Русина! Слышит девочка голос любимой бабушки Луши, поди сюда, милая. Пирог я тебе твой любимый испекла с парёнками. Девочке вставать не хочется, разморило её солнышко июньское.
 
           Русина теперь всё больше одна в деревне, старики, да дети малые. Взрослые в делах да заботах, кто в лесу дела справляет, кто на дальнем поле охраняют рожь да ячмень от потравы, кто за скотиной присматривает на выгоне.
 
           А ровесников у Руськи нет, её иногда так по доброте душевной кличут. Те подростки, что постарше, с темна до темна взрослым помогают, а ей приходится возиться с деревенской малышней, кои из зыбки вылезли и на ноги едва встали. Это её главное поручение от старого Кудры. Кудра – старейшина, потому строгий, в бороду могучую смотрит и сурово с молодыми разговоры разговаривает. А на самом деле он добрый, уж Руська знает, потому что он ей родственник дальний, завсегда её вкусненьким угощает. И наказы дает: гляди, мол, исполняй, как следоват! Главная забота  - за детьми малыми приглядеть, пока взрослые делами заняты.

           Это ей одной забота, потому некоторые из малышей уже её няней называют, едва на улицу, бегут к ней, ручонки тянут, приятно, когда так. Посадит она свое несмышленое воинство в кружок, а сама им сказки сказывает, одни сказы от старших наслушалась, а другие и сама сочиняет, наплетёт чего, и сама потом удивляется, глядь, а малышня уже сонная, тут же под колыбельную и повалится на старую шубейку.
 
            Вот тогда у Русины самое приятное начинается, любит она помечтать в одиночестве, одиночество ей совсем не мешает, даже наоборот, нравится. Кругом деловитые пчелы жужжат, пестрые стрекозы безбоязненно присаживаются на руку отдохнуть, а то жук залетный вдруг шлепнется наземь, ползает среди травки, сердито жужукает, никак, не решится, что ему дальше делать, улетать или тут в кругу малышни посидеть.
 
           Русина Природу- матушку любит, ведь всё - всё живое вокруг – это Жива, Богиня жизни, весны и плодородия. А прекрасные девы живицы, прислужницы Живы, хлопотливо - украшают землицу – матушку цветами да узорами,  зеленой листвой да травами изумрудными, золотистой игрой света в листве да серебристыми струйками ручьёв на радость и любование людям.
 
         Ляпа! Ты меня слышишь? Куда твоя душа летала, зову – зову тебя! А ты не откликаешься, - Лис стоит неподалёку, улыбается, за спиной волчок на поводке. Его непокрытая голова слегка припорошена снежинками, кожушок нараспашку, короткие пимы не по размеру большие - от мужиков – разбойничков подарок.  Смешной он и  жизнерадостный, не смотря, что поневоле попал в полон к разбойникам.
 
         Ляпа от громкого возгласа испуганно вздрагивает, с неохотой возвращается и своего детства. Дровишки сыплются из рук на пушистый снег, а тот вспархивает в разные стороны.
 
          Ляпа, хочешь, волчонка поводить? Не бойся его, ты ведь его лечила, он не обидит тебя. На, держи поводок, а я полешки соберу, скажи, куда их отнести? К вам в избу, или к нам в землянку?
 
           Тихая, бедно одетая девочка робко берет из рук Лиса поводок, боязливо косится на волчонка. Тот ничего, стоит, и, вроде ноги тоже, как у Ляпы, мелко дрожат. Раны на нём уже затянулись, а слабость, видать, еще осталась.
          Лис с состраданием смотрит на девочку, - вот ведь, так и не заговорила. А, уж,  сколько времени прошло с той страшной беды, про которую Лютица сказывала.
 
          Как-то проняло его, Лютица, расскажи: пристал к ней Лис, пошто Ляпа этакая, странная? Не говорит, а вроде всё понимает, что ни скажешь, однако молчит, всё одно, аки рыба. И ни с кем знаться не хочет, всё к тебе жмется, только с тобой и знается.
 
          Лютица тогда так глянула в глаза Лису, его аж, замутило от пронзительного взгляда колдуньи, и он тут же забыл, о чем спрашивал.
 
          А сейчас опять в голове тот же вопрос Лиса мучает, почему вот такая хорошая девчонка, добрая, работящая, услужливая, и не говорит. Вот хоть с ним стала дружиться, бывает, вместе, по лесу гуляем, он дорожку топчет, она следом пыхтит, но не отстает, белкам орешки из руки подает. Белки её не боятся совсем, с руки у неё прямо и берут, а потом порх наверх, грызут себе на крепком сучке, весело глазёнками зыркают, да вниз сорят кожурками.
 
            Пойдем, Ляпушка, тронул её за плечо Лис, нас уж, поди, заждались. А Ляпа склонилась над чистым полотном снега, что-то на снегу рисует. Знаки вроде знакомые. Так это ж руны, обмер Лис. Руны он знал, не те тайные жреческие, а простые, и читать, и писать их мог. Три руны на снегу: Ру, Си, На.
 
            А Ляпа уже торопливо палкой снег сбивает, ломает глубокий след рун.  Никто не прочтет больше.
             Что это? Твое имя? Ты – Русина? Так, да? Девочка вдруг сорвалась с места и побежала, путаясь в глубоких сугробах.
             Русина-а-а! Посто-ой! Я никому не скажу, коли так надо. Пришлось и Лису с Волчком на поводке следом бежать. Ляпа быстро мчится, а волчок все больше мешает, упирается. Не догнал Лис её.
 
Братья

             Обор, иди, глянь, коли хошь, привезли!
             Обор оторвал взгляд от топора, коим тесал бревно, снимая часть древесины, поднял голову, крякнул, разгибаясь. В прозрачном осеннем воздухе терпко и приятно пахло свежей сосновой щепой. Обор на самом краю лесной деревушки Улеи задумал мал – мала себе избу рубить.
 
             Кого это там привезли, брат? Обор и Базан братья – близнецы, не разлей вода сызмальства, и друг за друга горой завсегда. Крепкие, коренастые, силищей Боги не обидели, в отца. И работящие, и охотники хорошие, и в драке на кулачках  – первые.  Им по семнадцать, а борода растет, как не всякого мужика. Женихи - загляденье.
 
            Так этих, невест! Базан склонился к уху брата и зашептал: цельных четыре.  И охрана, дядьки, братовья, что ль, с дюжину будет. От радимичей, ли от вятичей. Мне всё одно. Пора пришла женить нас с тобой, отец так намедни сказал.
 
             Значит, будем биться за них, ась, Обор?! Обор чуть раньше на свет появился, так что Базан к нему с уважением, как к старшему брату.

             Ой, там одна как цветочек полевой. Волосы белые, будто лён, глаза чистой воды, сама павой идет, цену себе знает, сразу видать. В гостевой дом к старосте Кролу всех повели. Ты же знаешь, брат, у него самого сын нашего возраста, вот Кролу первому девчат на погляд и повели. А нам остатьнее будет.
 
             Ну, уж нет, Базан, биться будем по праву, как в старину, кто всех женихов одолеет, тому и выбирать перву. Да у нас с тобой и выкуп таков запасен, мало кто из женишков наших сравнится. Как дядьки приезжие увидят, так и обомлеют.
 
             А свахой тетку Дарю пригласим, она и камень заговорит, верно, Обор? 
             Верно, верно, брат, Обор присел на бревно, задумался: вот что, Базан, мне ведь не резон на смотрины идти, ваши пляски да игрища глядеть, я ведь нашу девку приглядел, а ну как она на обмен попадет приезжим, беда будет, придется мне её, видно, скрасть.
 
           Ух, ты, брат, чья девка, не скажешь?

            Теперь скажу, Базан, всё едино теперь. Береста это дочка младшая Истома. Девка-то на выданье. Вдруг да попадет она в чужбину. На тех девиц в обмен, что к нам привезли, наши отцы тоже четырёх отдадут. И он ниже опустил голову. Признаюсь тебе, мы ведь с ней сговорились втайне, что, коль не отдаст её Берест за меня, выкраду, силой умыкну!

             Не журись, брат! Может, еще и не отдадут в чужбину. Берест – мужик себе на уме, кругом с выгодой дружит. Сладить с ним по-хорошему, конечно, не просто. Вот что, ради меня пойдем, а, братишка?! Там заодно и с Истомой свидишься, перемолвишься словом.

              Лады, Базан, уговорил. Обор резво вскочил  на ноги, подхватил топор, пошли, брат, домой, каши поедим.

              Базан сзади, едва поспевает: сегодня вечор смотрины у реки, пляски, хороводы, а завтра с утра игрища будут, на ловкость, силушку богатырскую, тут мы и заткнем за пояс приезжих.


             На площади толпился народ, образуя большой круг; со всех сторон спешили люди на кулачный бой поглядеть, - за невест будут биться, а это завсегда интересно. Шустрый Мирошка уже принимал ставки, кто выстоит, наш, или из чужаков кто?

              Базан, ты по левую руку от меня встань, за тобой встанет Журка, потом Молчан. А по праву руку тебе, Ворон, стоять, у тебя правая, что молот, а я с обеих не промахнусь. 

              Обор, расставив зачинщиков, вытирает слегка вспотевшие ладони о рубаху, невзначай резко задевает оберег, не замечает, что бечевка оберега лопнула, и он скользнул куда-то в траву. Это Обор  прошлый вечор зачин объявил на бой кулачный, когда увидал, что Истому тоже собрались в чужбину отдавать, среди четырех девиц Улеи на выданье. Перешепнулись они с Истомой наскоро у реки, после хороводов. Заверил её Обор, что умыкнет девушку на днях, не даст на чужбине сгинуть.
 
             Глянь, Обор, двое из гостей хотят супротив нас встать. Один чего-то торговался с нашим стрыем Берестом. Никак, точно против тебя стаёт! Здоровяк, почти на голову выше тебя, шепчет Базан.
 
             Ничего, брательник, был выше, станет ниже! Обор повернулся к стенке бойцов, с нами Перун! Крепко стойте поначалу, стенку сразу не дайте разорвать, шелупонь эту выбивать будем по одному. Пятеро улейских против пятерых парней из приезжих, а в подарок выбор невесты победителем.
 
            Девки заневестившиеся, тоже тут все, и улейские и те, что приехали издаля, на забаву поглядеть желают. Им лавки поставили в переднем ряду, с одной стороння сидит Берест с ними, а с другой - из приезжих старшой, кровушкой бы их наряды не забрызгать, подумалось Базану.
 
             Базан плохо помнил, что дальше было, сначала словами обидными да грубыми заводили друг дружку, а потом сошлись. Хрясь, хряп, ух, бум, - бились, будто в битве с супостатом, пыль, откуда ни возьмись из под ног, слезы, сопли, кровь летит в разные стороны. Сломалась все же стенка, теперь один на один бьются парни, но уже не все, улейских на ногах трое, а гостей всего два, оба здоровенные, кха – кха, будто дрова рубят с придыхом! Хрясь опять, еще один улейский улегся под ноги.
 
              Видит Базан краем глаза, как этот здоровяк приезжий, Медведкой будто его свои кличут, что-то круглое в руку себе зажал, да как врежет Обору в висок! Кто бы другой, - сразу наповал, а брат его только закачался, застонал глухо и отступил. Убьет ведь, мелькнуло в голове.
 
               В висок ведь нельзя! Ах, ты выродок сучий! Заорал Базан в бешенстве, прыгнул вперед, невзирая на своего поединщика, тот со страху в сторонку отпрянул, и ударил Медведку с обеих рук, - одна рука в челюсть, другая – тоже в висок, раздался слышимый треск, и Медведко кулем повалился наземь.
 
            Базан, качаясь от усталости, встал над поверженным, тот не шевелился. Базан нагнулся, коснулся шеи, жилка не бьется, тронул голову.
 
            А голова будто на веревочке, - во т те на! Шею сломал, - Базан совсем сник, опустил руки, потом сел прямо в пыль подле убитого им поединщика. Тут и увидел вдруг, что в руке убитого зажат камень – голыш из речки, видать подобрал вчера.
 
              Гляньте, люди, у него камень в руке зажат! Разве так можно… Это нечестно! Над площадью стояла гробовая тишина, будто мертвые все кругом.
 
              К нему подошли мужики, подхватили под руки: пойдем, Базан, завтра разбираться будем, а пока в яме посидишь. А то сбегишь еще.
 
              Яма глубокая, самому не выбраться, и не пытайся, сквозь ветви дерева и решетку чуть виднеется кусочек темного неба с несколькими звездочками. Скоро начнет светать, - Базан понимает, совсем скоро Доля и Недоля его судьбу будут делить, а чья возьмет, неизвестно. Подло поступил приезжий Медведко, таких у них не жалуют, но ведь и он слишком перестарался, душу отнял у Медведко. Какие там невесты, теперь живу бы остаться. Кровь за кровь, смерть за смерть. Виру платить ему нечем, не откупиться.
 
            Базан,  ты тут - над краем ямы появилась тень, она вдруг заговорила голосом Обора, - охраны нет, на, вот тебе верева, вылазь скорей, бежать нам надо, иначе погибель тебе. Старики говорили вечером, что приезжие твоей казни требуют.
 
            Базана два раза просить не надо, он мигом вкарабкался наверх, отряхиваясь, спросил, а куда бежать, поймают, тогда обоим хуже будет. Так я, брат, за околицей лошадь припрятал, навьючил, что успел, то и схватил. Идем, брат, скитаться.
 
           А всё лучше, чем на дереве висеть, или с камнем в омут. Лошадь от двух могутных парней аж присела, но ничего, сдюжила.
 
            Обор впереди, Базан сзади, за тулово держится: сначала пойдем тропой по-над  Змейкой, до каменного Брода, там на ту сторону и лошадь отпустим.
 
             Без лошади ведь нас быстро настигнут, а, Обор? А мы без передыху на гиблые места двинем, попробуем Зеленое болото перейти, тогда нас уже никто не настигнет.
 
             Ну, да, если перейдем, Базан захихикал. Впереди слева зарозовело над лесом, вот – вот, Ярило лик свой покажет, тогда они как на ладони будут. Прибавь, Обор, всё одно нам её бросать.
 
             Базан, лошадь-то не причем, добрая душа, спасибо ей еще скажем. Но позже.
             У Каменного Брода братья спешились, разобрали поклажу, Обор, потрепал гриву лошадки, а она опустила голову, будто понимала, что больше они не свидятся. И уходить не собиралась.
 
             Давай, лошадка, беги домой, нас не выдай. Лошадь нехотя развернулась от легкого хлопка по крупу и потрусила в сторону деревни, позвякивая уздечкой.
 
             Сколько отсюда до нашей Улеи, Обор, нетерпеливо затормошил брата Базан, едва поспешая. Ну, от того места, где через речку перебежали, до деревни пять – шесть верст, так что поспешать надо.
 
             Едва заметная тропка вела от Каменного Брода вглубь мрачного нехоженого леса. Дальше в лес она вскоре совсем исчезла в высокой по пояс траве, но солнце уже пробивалось косыми лучами сквозь угрюмые почти черные ели, высокие изумрудные шапки сосен, желто- зеленую листву старых берез, мелкого осинника и ольховника.  Так что направление уже не потерять.
 
            Низкое место, уже вода чавкает под ногой, бормочет Базан, я тут не ходил, брат.
 
             Не трясись, Базан, это еще не болото, просто ночью роса была обильная. Вот и чавкает. И вообще, давай помолчим. Базан замолк, размышляя, где им приют будет, куда брат их выведет. Нюх у него отменный, не заплутаем.
 
            Обор – охотник славный, в этих местах, говорит, тоже хаживал, с дедом Ерёмой за рябчиками, здесь на взгорках посуше их самые любимые места.
            Базан  мельком оглядел пожитки, кои успел брат приторочить к седлу. Не густо: котомка с едой, баклажка с медовухой, - от пира вчерашнего, не иначе, еще волчья шкура, хоть будет на чем прикорнуть, из оружия две пики с бронзовыми наконечниками, лук, в колчане стрел два десятка, охотничьи ножи, короткий меч, - один на двоих, - вот и всё, пожалуй.
 
            Одежонка, - какая на них, - даже смены нет. Зато на обоих под накидками кожаные панцири, отделанные медными пластинами. Обор – брат надежный и любимый, он готов за брата и жизнью пожертвовать.
 
            Ладно, чего недостает, по дороге отымем, мы теперь аки тати лесные, засмеялся про себя Базан, вслед за братом рассекая крепким телом высокие травы и цепкие кустарники.
 
            Обор, долго мы еще по этим дебрям идти будем? Окликнул брата Базан, приотстав на десяток шагов.

           Счас мы левей возьмем, там возвышенность должна быть, она как раз языком туда идет, куда нам надо, с неё и в болото спустимся. Вскоре беглецы вышли на сухое место, чавкающая под ногами слякоть, сменилась твердью, покрытой толстым ковром опавшей хвои, могучие сосны над ними взметнули высоко к небу свои изумрудные шапки. Между ними почти не было молодняка, лишь заросли брусничника и черничника местами заполняли кочковатые низинки. Там – сям рядами и стайками стояли крепкие боровики, не тронутые человеком.
 
          Братишка, обожди! Надо бы грибов с десяток взять, остановимся, на костре поджарим.
 
           Ладно, Базан, только быстро давай. Чую, погоня за нами идет. Она еще далеко, но поспешать надо. До болота скорей добежать, и на ту сторону. А уж и смеркаться скоро начнет, если ночь на болоте настигнет, пропадем, кикиморам да навкам на закусь. В этом месте, куда я тебя веду, болото не такое широкое, островки есть, переберемся.
 
             Едва косые лучи закатного светила позолотили стволы великанов – сосен, как подошли братья почти к самому болоту. Возвышенность постепенно сошла на нет, и вскоре уперлась в зеленую ряску и острую как бритва осоку. По краю болота густо росли тонкие деревца, а само болото, будто лысина деда Ерёмы, почти без деревьев, а и те, что есть на небольших островках, всё больше засохшие голые березы, да кое-где кустарники. Другой край болота виднелся в отдалении и там снова начиналась густая темная стена леса. Но до неё еще надо было добраться.
 
            Руби, Базан, две жердочки, да  подлиннее и покрепче. Сам Обор вернулся на сухое место, лег на землю и прислушался.
 
            Тихо, вроде, никого пока. И сороки молчат. Давай, братишка, передохнем маненько, да поедим.
 
            Выбрав место посуше, кинули волчью шкуру наземь, достали припасы.
            Хм, Обор, ты, когда успел рябчика испечь? Базан разорвал сильными руками тушку птицы, вгрызся своими железными зубами в ароматное мясо.
 
            Это я со стола пиршественного взял, там, в мешке еще кое-что из снеди, пироги с рыбой и мясом в полотенце завернуты, каша в горшочке, даже две ложки кинул в мешок, надо нам как следует подкрепиться. Нелегко будет на болоте, сам увидишь. Он покрутил головой по сторонам, странно тихо, будто мы на весь мир одни тут.
 
            Ну, это пока светло, вот  стемнеет, у нас и гостей прибавится, заржал Базан.
 
            Однако братья в этих глухих захолустных местах была не одни. Вдруг высоко над головами с дальнего дерева заскрипел будто коростель, ему тут же откликнулся второй, а дальше вглубь леса еще один. Базан этому не придал значения, а вот Обор призадумался, остановился, прижал палец к губам, молчи, мол.
            Вставай, брат, идем совсем тихо и зорко, шепнул едва губами.  Но им не дали даже спуститься к болоту.

Продолжение следует!



 Беда
              Бей его! Разъярённая толпа набросилась на парня, который валялся в пыли площадки, истоптанной тысячами копыт животных и людских ног. Летняя ярмарка в Бычьем Стойле была в самом разгаре.
              Кругом гудел народ, раздавался рёв животных, пыль до неба, кое-где слабо пробивались звуки музыкальных инструментов.  Особенно слышно было пищаль и бубен с колокольцами.
              В самом центре площади в кругу людского потока, под незатейливую музыку плясали скоморохи, звучали разухабистые куплеты. А под музыку, известно и бить сподручнее.

              Рябой парень по прозвищу Беда был голоден несколько дней. Драная одежонка едва прикрывала его худое изможденное тело. Потому он не смотрел на представление, а выглядывал из-за спин зевак, где бы поживиться съестным. Тут и узрел, как из-за пазухи раззявы - смерда торчит новый плат, гостинец, видать, купил жене али дочке.
 
             Рука сама потянулась к яркому платку, обменяю на еду тут же, мелькнула мысль у парня. А схватил-то его не хозяин платка, а другой мужик, что рядом стоял, взревел как бык: вор, держи татя! Беда вырвался, было, стал пробиваться сквозь толпу, да, куда там.
 
             Поставили ножку, сбили наземь и, давай валять! Случилось в тот миг рядом оказаться Луште и Бугаю, оба плечистые, здоровенные, распихали народишко, подняли на ноги окровавленного парня: ты, чей будешь? А он на ногах не стоит, валится.
 
               Подхватили его под руки лихие ребята Бугай и Лушта, потащили из толпы на свежий воздух, а народ кричит: куда татя тянешь, на кол его, руки отрубить! Вырывать начали.
 
              Лушта уже не понарошку силу применил, кому по сопатке, кому пинка под зад, еле выбрались.  Ну, что, злодей, с нами пойдешь, или снова на дело, ухмыляются.
              А, куда с вами, мужики? Убивать будете? Так здесь уж лучше и кончайте. У меня сил уже нет идти.
              Кличут-то тебя как, бедолага? Бугай притянул его за шкирку к себе.
 
              А так и кличут – Бедой, захныкал парень, - отпустите меня, добрые люди, я больше не буду красть. Сиротинка я, не ел три дня, голова кругом идёт.
 
              Ладно, пойдем с нами, накормим тебя сперва, потом решим, что с тобой делать, Лушта пошел вперед, следом Беда, куда деваться, а замыкал Бугай. Народ пошумел, но трусливо поотстал от двух богатырей, отбивших у них незадачливого татя.
    
               Всё одно тебе! Без нас или яма, или без руки останешься, отрубят, коль снова поймают, напутствовал Беду, шедший позади Бугай.
 
               Так и попал в лесную разбойничью шайку тихий парень по имени Беда. Очень он любил животных, от лошадей не оторвёшь, бывало и прикорнёт с ними в яслях. И птичек всяких приваживал, и зверушек.
 
               Вечно у него в руках то птенец, то детёныш чей, то изо рта кормит птенчика, то ёжику молока козьего нальет. Главное, Беда их птичью и звериную сущность хорошо понимал, языки тоже знал, как зачнет по-птичьи, так к нему со всех сторон слетаются. Что дикий голубь, что глухарь, что сорока, всё одно. С лисой по - лисьи говорит, с волком по – волчьи соображает.
 
              Где Беда, бывало, ищет его вожак Бирюк? Как где, отвечают ватажники, знамо дело, у лошадей, языку ихнему учится, и смеются. Но беззлобно, что над малым дитятей.
 
             А беда у Беды случилась, как только отец его преставился от неведомой хвори. Пришел как-то домой с поля, лег и помер вскоре. Оторвалось что-то внутри, так бабы говорили. Надсадился от тяжести непомерной.
 
             Беда младшим, самым затурканным из трех братьев был, вот старшие два всё к рукам прибрали: и домишко, и земельку, и хозяйство, какое ни было, а его за ворота выгнали. Прямо, как в сказке. Год почти мыкался Беда, то люди добрые приютят, то работёнку посильную дадут, а в зиму, совсем туго пришлось, оголодал, износился Беда. Начал красть. Били, бывало, но жалели, отпускали. До поры, до времени.
 
              А здесь в лесу Беде хорошо! Лошади его за своего принимают, едва подойдет к ним, губы тянут, фыркают, чуть ли не целоваться лезут. Знают, он без угощения не придет. А Беда, знай себе, на ухо гнедому шепчет что-то, тот голову опустит, слушает. Сам послушно на водопой идет за Бедой, а за гнедым остальные лошади, без понукания и кнута. Гнедой у них за вожака.
 
              Беда сидит на поваленном дереве, смахнув с него снег овчинной рукавицей, и любуется красногрудыми снегирями и хлопотливыми синичками. Язык  птичий до глубины изучает, подражать пытается.
 
              Снегирей подманить трудно, а вот синички идут на контакт легко. Завидев хлебные крошки в руке Беды, они тут же слетели пониже, притулились на ветках над самой его головой, тенькают, почем зря! Мол, угощай, паря, не жмоться! Вообще-то Беду поставили наблюдателем на засеку, но он так увлёкся общением с птицами, что обо всем позабыл.
 
               Бац! Прилетело сзади. Опять, Беда, ты рот разинул! Где Беда, там и дыра в обороне. Это Шило, тут как тут, дозором явился, налетел на Беду, крепкий подзатыльник отвесил.
 
               Беда не в обиде, ухмыляется: Шило, никого не видать нигде, а то я бы колотушкой-то по дереву ухнул, поднимая треух, слетевший от подзатыльника на снег.

               Ну, ты, Беда, знай, проморгаешь ежели обоз воеводы, не сносить тебе головы, ощерился сердито обычно развеселый Шило
.
               Известное дело, обоз не прозеваю! Вон она река на виду, в обе стороны на два ста шагов видно.
 
               Занятно, Шило, ты синичку в руке держал когда?

               Оно, зачем мне. Других дел полно. Пойду я к ватаге. Гляди, паря, я тебя предупредил. И Шило исчез в лесной глухомани.

               Беду поставили на стрём тут, на высоком и обрывистом берегу  у реки, за пару сотен шагов от поворота, который Тала резко делает в сторону глухих и гиблых мест. Вот, когда покажется с левой руки обоз воеводы Житомысла на реке, тогда он, Беда должен будет гукнуть колотушкой по дереву, звук будет такой, будто дерево от мороза стрельнуло, чтоб никто посторонний не догадался, что это сигнал засаде.
 
              Немногим ранее Бирюк сговорился с вожаком другой стаи лесовиков Лося. Они промышляли вдалеке, за Медвежьим лесом, однако такую добычу, как обоз воеводы, следующий в княжескую вотчину Переузень, разделить согласились.  Чуть не повздорили, право, ведь у Лося людей больше чуть не два раза, а у Бирюка зато воинство малое да справное, а и наводка его тоже.
 
              Беда сидит в засаде, мерзнет, но на синичек уже не отвлекается. Шило шутить не будет, чуть что, впрямь прибьет.
 

Хитрый Лис
 
              Лис сегодня готовился сдавать первый пробный экзамен. Сегодня ему позволят биться боевым мечом. Интересно, кто из мужиков будет его первым настоящим супротивником.
 
              Лушта, выдь на круг, разомнемся сперва, покажем мальцам, как и что. Лушта степенно вышел из толпы, сбросил с плеч тулупчик, сам - косая сажень в плечах, покрутил руками туда – сюда и встал напротив Бирюка, сжимая в руке широкий боевой меч.
 
              Бирюк тоже принял из рук Бугая свой обоюдоострый меч, который был уже, но на ладонь длиннее меча Лушты, а гарду и головку рукояти украшали тусклые рисунки серебром.
 
              Этот меч беглый Бирюк увез тогда с собой из Светлояра, князевой вотчины. Меч был не простой, он достался Бирюку в бою на заставе после набега на границу княжества немалой группы не то данов, не то свеев, не то еще каких ворогов, пришедших пограбить народ от захода солнца, ну, там они на границе и остались навечно. Пограничная сотня Бирюка была к этим набегам привычна и обучена.
 
            Бирюк и Лушта встали напротив, сперва поели друг друга глазами, а потом сошлись. Сделали несколько ложных выпадов. Затем мечи скрестились и зазвенели. На морозе особенно ясно и звонко. Вскоре противники уже не на шутку взопрели. Хотя бились, явно вполсилы, замедленно, стараясь не навредить друг другу. Но оттого бой не был скучным.
 
            Удары Лушты были легко угадываемые, размашистые, но тяжкие, силушка так и играла в его руках. А Бирюк принимал его удары косыми отворотами, отвечал молниеносно, колющим, рубящим, так что воздух свистел вслед, но в самый опасный момент сдерживал руку. Ватажники понимали, что в настоящем бою Луште не продержаться и пяти минут.
 
           Всё, хватит, Лушта, ты молодца. Если б на моем месте кто другой, твой удар пополам человека развалит.
 
            Бывало – чай, вожак, жизнь у меня разная случалась, была и ровная, а была и с колдобинами, Лушта рукавом рубахи утер мелкий пот с лица. А потом вот стёжка путанная сюда и привела.
 
             Становитесь теперь вы супротив, Бирюк подал Лису и Ляпе  деревянные мечи.
             Зеваки из числа свободных от поручений вожака ватажников еще теснее сгрудились по краю вытоптанной в снегу площадки, беззлобно подначивая мальцов. Ну-ка покажите, что запомнили, ну-ка Ляпа, наподдай парню как следоват! Другие, наоборот шумят, гей, Лис, не поддавайся девице, докажи, что ты сурьёзный муж!

             Дядя Бирюк, вы ведь обещали боевым мечом?
             Это ты со мной потом будешь боевым, а пока так. Ну, как девчонку покалечишь!
             Меня! Возопила тут же Ляпа, посмотрим еще, кто кого! Ватага дружно заржала и захлопала в ладоши, так его хвастуна!

             Лис еще ранее выпросил все же у Бирюка обещание научить их с Ляпой биться на мечах
.
            Ладно, сказал тот после нескольких разговоров, выстрогай два меча из крепкого дерева, не более длины своей руки. Зима впереди долгая. Всё будет, чем с вами, несмышлёнышами, заняться.
               Прошел, почитай, месяц с той поры. Мальцы старались вовсю. Ляпа, хоть и была меньше, да и слабее Лиса, но упрямства и сноровки ей хватало, к тому же, и вёрткой была, ужиком вокруг Лиса сновала, налетит, отскочит, опять налетит да с другого боку.
 
              Лис и Ляпа усердно исполняли все полученные от наставника наряды: бегали по лесным тропам, учились читать следы, ставить засады и схроны, лазать по деревьям, биться на ножах, мечах, пиках и палках.
               Правда, боевые мечи и ножи им разрешалось применять пока только против деревянного человека и соломенного чучела.
               Мужики не успевали их чинить и менять, как те вновь превращались в щепы и лохмотья. Ибо ребята готовы были учиться воинской науке денно и нощно.
 
              Лютица только качала головой и  уже грозилась отлучить Ляпу от мужских забав, мол, не для женщины это дело. Но Ляпа потом вечером прижмется к ней всем хрупким тельцем, крепко обнимет, жарко так зашепчет: мамочка, позволь, авось сгодится в жизни.
 
             Лютица и растает, особенно, что мамкой девочка её зовёт. И вновь Ляпа вместе с Лисом хороводятся, не разлей вода стали. Даже на охоту вместе.
 
             Ну, что, лесные братья, кто хочет помериться с Лисом сноровкой? Выходи с мечом настоящим, Бирюк подает Лису меч, не свой, нет, поменьше, полегче.
              Базан, тут как тут кричит: а хоть бы и я! У меня шкура толстая, ежели что, поцарапает только парень. Ватага вновь одобрительно грянула хохотом.
 
             Лис встал, как учил Бирюк: правая нога чуть впереди, носок внутрь, левая опорная позади, меч лежит в руке свободно, без напряга. Остриё смотрит вниз и к супротивнику.
              Базан еще не ведает, что Лис владеет мечом обоюдно и правой, и левой рукой. А теперь этот секрет в самый раз, ибо щитов им не выдали, по условию боя.
              Базан ударил размашисто и сильно, с разворотом плеча. Однако его меч чуть скользнул по лезвию встречного меча и ушел в сторону, а у горла Базана вдруг мигом оказалось остриё меча Лиса.
 
              Хорошо, что мечи выдали тупые для учебного боя. Базан удивился и начал крутить мельницу, благо, силёнки у него хватало на троих.

             Лис осторожно отступал, изредка встречая слишком опасные выпады Базана.  Сам в ближний бой не встревал. Но лесные разбойники вскоре отметили, что Лис почти не запыхался, а вот Базан стоял уже мокрый от пота до рубахи и портков.
             Гляньте, люди, измотает ведь Лис нашего похвальбу, падёт скоро, как загнанный конь, и ну, хохотать, да подтрунивать над Базаном. Тот сопит и опять норовит вперед лезть. Обидно ему, что перед мальчишкой спасовал.

              Вдруг Лис неожиданно для всех перешел в стремительное наступление, ловким приемом выбил меч, ставший почему-то слишком тяжелым для Базана. Свой же перехватил обеими руками и занес над головой противника. Базан понуро склонил голову: сдаюсь паря! Твоя взяла. Эка тебя Бирюк выучил. Не совладать, и широко улыбнулся. Всё же Базан был парень хоть куда, злобы на побратимов никогда не таил. Умел бить, умел и прощать.

   

Братья


             Базан, лук скорей доставай, отбивая топором наседающее лесное чудище.
            Числом около десятка, неожиданно напавшие из засады, мало напоминали людей, на них были диковинные наряды, из тряпичных лохмотьев, пучков травы, нацепленных веточек, деревянных калабашек, которые стукаясь, издавали сухие звуки, когда эти кикиморы в личинах из бересты, начинали подпрыгивать и извиваться.
 
             Не успею, в мешке он со стрелами, кто ж знал…
 
             Он прижался спиной к толстой сосне, перехватив топор ближе к лезвию, и старался выбить из рук нападавших длинные копья. Копья и пики были примитивными, одни с наконечниками их рыбьих костей, под вид остроги, другие вовсе без наконечников, явно обожженные на огне и заостренные кремневым ножом.  Однако били они так же больно и смертельно, как и настоящие.
 
             Братья держались стойко, двое из нападавших уже лежали с разбитыми черепами у их ног. Еще один отползал с раздробленной ногой, оставляя на песке кровавую полосу.
 
             Позади беснующихся кикимор их вожак что-то крикнул на непонятном языке, на Обора тут же бросили рыболовную сеть, топор его зацепился за ячейки, запутал её, потом его сбили с ног, навалились.
 
             Бра-ат! Заорал, что есть мочи, Базан, и кинулся на помощь, налево – направо круша топором врагов.
 
            Однако и на него сверху полетела такая же сеть, утяжеленная по краям глиняными грузилами.
 
            Вскоре и его скрутили неведомые лесные чудища. Спеленатые по рукам и ногам сетями и веревками, братья беспомощно болтались на жердочках,  которые тащили на плечах эти диковинные низкорослые люди. Под ногами спешащих врагов хлюпала вода, чавкала илистая земля. По обе стороны высокой стеной шуршали камыши, из-за которых ничего не было видно, кроме полоски вечернего неба. Солнце садилось, а конца пути не было видно.
 
           Обор, так это люди, вон они как чирикают по-своему, просипел Базан, трепыхаясь в такт неровным, спотыкающимся шагам захватчиков.
            А то ж кто, по - твоему?! Люди, да не совсем люди! Скорее, не люди! Как детей малых нас спеленали! Ладно, не убили сразу, значит, есть резон. Поживем еще, значит, братишка! Обора тут же ткнули тупым концом копья под ребра. Он на время замолк.

            Вскоре тряска закончилась, братьев бросили наземь, фактически, прямо в грязь. Базан, нахлебавшись мутной жижи, плевался и ругался, почем зря.
 
            Вновь зашуршали камыши, краем глаза Обор увидел в камышах узкую протоку, далее она расширялась и выводила к открытой воде. Вскоре откуда-то подогнали камышовую лодку ли плот, нечто среднее по ширине, но с сужающимся носом и кормой.
 
           Обора кинули на неё первым, в лодку сели четверо гребцов, еще один уселся на корме с шестом. Лодку протолкнули сквозь камыши на воду, она закачалась на мелкой ряби. А в протоку подали еще одну такую же лодку. Всё повторилось, только на второй лодке лежал упакованный в сети Базан, рядом раненый в ногу лиходей, он тихо стонал и дергался, мешая Базану думать.

           Гребцов в этой лодке было лишь четверо. Она тяжело сдвинулась с места и последовала за первой лодкой.
 
            Диковинный остров расположился посреди длинного, пропадающего где-то за камышами, и не широкого озера. Он представлял собой выступающую над водой неровную каменную гряду, вокруг камней с годами наросло немало ила, земли и камышей.
 
            На этой упругой искусственной земле, образовавшейся в могучих сплетениях корней и каменного ложа, вразнобой стояли большие камышовые шалаши. Кое - где на возвышенности острова торчали невысокие чахлые березки, а вдоль берега местами густо разросся тальник.
 
               Среди шалашей сновали люди, похоже, это были особы женского пола и дети. Мужчин видно не было. Ближе к каменному монолиту возвышалась каменная фигура, отдаленно напоминающая сидящую женщину с большим животом и маленькими ручками, скрещенными на животе. Лицо её было плоским и невыразительным.
 
               Ниже из земли торчал большой гладкий камень с прямыми углами, напоминавший стол, неподалёку  из камней был выложен круглый очаг, внутри черным зевом виднелось кострище, а на пепельных углях лежат вязанки свежих сучьев. Костер явно готов к разведению.
 
              Что находилось по другую сторону острова, из-за довольно высокой каменной гряды видно не было.
 
            Неужели эти сукины дети  нас зажарить собрались, негромко произнес Обор.
            Ага, сначала вымочат в воде, чтоб мяско помягче было, потом зажарят на вертеле и, гуляй, Обор!

            Тебе бы все хиханьки, брат. А тут уже не до шуток. К ночи разведут костерок, видать. Вон, глянь туда: там еще один остров из камней, он кивнул подбородком на закат. Там вроде тоже кто-то есть.
      
             Чуть поодаль, в полутора сотнях шагов, из воды торчал еще один островок, явно уступавший размером первому. Там  тоже виднелись несколько камышовых строений. У берега стояли большие камышовые лодки. В сумерках было видно, что и там есть люди. Они, будто тени, на фоне светлого закатного неба скользили над глянцевой водой, исчезали среди камней и строений, вновь появлялись.
 
             Обора и Базана держали на большом острове в прочных деревянных клетках, в которых, порой, содержат пойманных на продажу зверей. Клетки были тесными, ни встать, ни разогнуться, ни вытянуться в рост.  Руки и ноги были связаны прочными веревками за спиной.
 
             После захода солнца резко похолодало, с озера потянуло гнилью и сыростью болота. Из одежды на братьях оставили только штаны. Их тела покрылись пупырышками, легкий озноб бил обоих не то от вечерней прохлады, не то от нехороших предчувствий.
 
            Обор, как думаешь, нас будут топить в озере или зажаривать на костре? Глянь, сколько дров натащили! Базан, будто сам с собою забормотал опять: уж лучше бы поджарили, хоть согреться перед погибелью.
 
             Ладно уж, помолчи, Базан, не трави душу. Да и охрану не раздражай попусту. Людоеды – они и есть людоеды. Может, и сырыми нас заживо съедят.
             Возле клеток постоянно находился страж. Он, время от времени, глухо взвизгивал сквозь берестяную маску, похаживал вокруг, потрясая кривым копьем, грозно тыча им в сторону братьев. Иногда присаживался на камень, забывался, потом вдруг вздрагивал, нервно озирался по сторонам и начинал вновь прохаживаться возле пленных. Личина, судя по всему, ему уже изрядно надоела, он то и дело, почесывал под ней свое лицо, отворачиваясь от пленников.
   
             Вдруг от соседнего острова шумно отчалили сразу две больших камышовых лодки, в них сидели всё те же люди – звери в лохмотьях. Острова располагались друг от друга не более двух полетов стрелы, на тихой воде слышно было хорошо, как сидевшие в лодках пугала громко разговаривают и плещут по воде веслами. Однако слов было не разобрать.
 
             Вскоре лодки друг за дружкой уткнулись носом в камышовый берег большого острова. Одна из женщин побежала встречать дорогих гостей. Еще несколько женщин тут стремглав кинулись к кострищу.
 
             Вскоре неподалёку от клеток, в которых сидели озябшие пленники, близ жертвенного камня запылал большой костёр.

             Из камышовых хижин высыпали женщины и дети, их было явно больше, чем прибывших, они не носили маски, отличались бледной почти землистой кожей лица и рук, худобой и достаточно высоким ростом.
 
             На женщинах преобладали одеяния из плотного холста, украшенного подобием примитивной вышивки. Лишь на некоторых женщинах поверх холщовых одеяний надеты меховые куртки и безрукавки. Зато на шеях, этих болотных «красавиц» в несколько рядов разместились бусы и амулеты из деревяшек, ракушек, костей и зубов животных. В ушах и ноздрях взрослых  женщин тоже торчали какие-то палочки, и блестевшие в вечернем сумраке непонятные предметы.
 
              Тем временем к клеткам направилась группа людей в пестрых лохмотьях и личинах, закрывающих лица,  во главе с женщиной, явно не простого положения и обхвата.  От прочих она отличалась непомерной толщиной, поэтому шла переваливаясь как сытая утка на зеленом лугу. На ней была длинная чуть не до пят не то бобровая, не то из ондатры шуба, и куча всевозможных украшений на голове, на шее.
 
              Ну, вот и по нашу душу идут, Базан, шепнул Обор, не дадим себя зарезать, будто телки несмышленые. В огонь прыгнем, веревки пережжем, а потом на этих нелюдей кинемся с головешками.
 
              Брат, я как ты! Куда ты, туда и я. Надо полагать, Обор, что те, которые в личинах, и есть мужики ихние, и они пожаловали на наш остров попировать, мяса поесть, женщин потискать, а?
 
              Базан уже, как мог, растянул свои путы на руках, чуть бы еще времени, пожалуй, выпутался, видать, не суждено.
 
              Обору повезло меньше, его явно вязал опытный людоед. Он ничего не мог поделать с крепкими, воглыми от сырости веревками, чем больше он их растягивал, тем сильнее они впивались в тело.
 
              Костёр, тем временем разгорелся так, что пламя взвилось до небес, откуда-то принесли тушу громадного кабана и толстую, не раз опробованную жердь, в отблесках света она устрашающе блестела от въевшейся грязи и жира.
 
             Глянь, Обор, вроде не нас жарить будут, кабана! Захрипел от натуги Базан, пытаясь еще больше ослабить веревки.
             Значит, нам другой край уготован, в воде будут топить, али чудищу, какому скормят. Озеро, чую, вокруг не простое, точняк, тут водится чудище.
             Тем временем, процессия, направлявшаяся к клеткам, вдруг повернула к костру. Женщина в богатой шубе начала быстро лопотать, размахивать руками, раздавая указания и подзатыльники направо и налево.
 
              Видно было, что она тут и есть главная, вождь племени или рода. Её народ немедля кидался исполнять распоряжения, суетясь и мешая, друг дружке. К клеткам  с пленными никто не решался подойти, даже дети, коих было на удивление немного, старались держаться в сторонке.
 
               Худо дело, когда женщина – вождь, тихо воскликнул Базан.
               Обор глядел на это дело более практично и соображал, легче им с братом будет или наоборот, что судьба их сейчас в руках женщины, а не мужа – воина. Старики сказывали, что в незапамятные времена так было везде, многие народы поклонялись Богине  – Матери рода, Супруге Небесного Отца.
 
               Культ Богини – Матери у иных племен был по-своему жесток.               Ей не только поклонялись, ей приносили жертвы, порой это были и человеческие жертвы.  Ведь в те незапамятные времена людей на бескрайних пространствах земли было совсем немного, а природа сурова и беспощадна к своим сынам, чтобы выжить, нужно было не только обильно плодиться, но еще нужна была твердая рука и жесткий порядок.
 
               От костра пахнуло жареным мясом и приятным дымком. Обор сглотнул слюну и еще раз утвердился в своем мнении – живым не дамся, как только развяжут путы, сразу грызть их начну. Базан будто почувствовал его мысли и тоже встрепенулся.
 
               Совсем стемнело, когда, наконец, к ним подошли. Клетки мигом открыли, братьев безжалостно вытащили  на землю, разрезали веревки, соединяющие руки с ногами и, покалывая копьями, поставили на ноги. Прямо перед женщиной вождем! В шею им обоим тут же уперлись острые лезвия остроги. Чуть шевельнёшься и готов!
 
             Толстая, в два обхвата женщина – вождь, переваливаясь, подошла ближе к Обору, пощупала мышцы на его руках, со смешком ущипнула за грудь, похлопала по щеке, одобрительно кивнула и пробормотала что-то на своем тарабарском языке, повернувшись к своей свите, хорош, мол, гусь.
      
               Некоторые её слова показались Обору знакомыми, он напрягся, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в этом бормотании. Но тут его резко толкнули в спину, и натянули веревку, которой были связаны руки.
 
                Затем братьев, чуть ли не бегом, потащили к костру, хотя они еле-еле передвигали тесно связанными ногами. Базан рычал и сопротивлялся, но его уронили раз – другой, пнули, подняли, а веревки на ногах мешали, не то что сопротивляться, но просто идти невозможно. У костра их толкнули, приказав стать на колени на одну из камышовых подстилок, во множестве лежавших вокруг.
 
               Ночь наполнилась звуками зверей и птиц, ведущих ночной образ жизни. Где-то в отдалении раз, другой раздался леденящий душу волчий вой, страшно вдруг заухала выпь в глуби болота, неподалёку тяжко ударила по воде огромная рыбина.
 
                Лала лежала рядом с Базаном, умиротворённая, счастливая и усталая. Она гладила его крепкую грудь, пощипывала соски и что-то шептала в ухо. Базану было щекотно, он отдергивал голову, а девушка снова находила его в почти кромешной темноте и еще теснее прижималась своим гибким молодым телом. Ты такой сильный! У тебя он такой твердый. Бесстыдно шептала его нежданная невеста Лала, которую Базану всучили у костра на три дня и три ночи. Хорошо, что было темно, а то даже Базан скраснел от её бесстыдства.
 
             Однако, там, где в племени правил культ женщины – матери, такое общение между мужчиной и женщиной было в порядке вещей. Причем, верховодила в интимной жизни опять же женщина.
 
               Сначала этот странный озерный народ, у которого всем заправляют женщины, а мужчины вообще живут отдельно, даже на другом острове,  проводил в последний путь своего мужчину, умершего от ран, нанесенных железными топорами дремичей Обора и Базана. После свершения обряда, его положили на камышовый плот, оттолкнули плот от берега и подожгли плывущее сооружение стрелой.
 
             Слышь, брат: так хоронят погибших в бою северные народы. Возможно, и озерные люди пришли оттуда, с севера, перемолвился тихо с братом Обор.
              А потом стало уже так темно, что даже в отблесках яркого костра Базан не сумел толком разглядеть свою суженую. Они с братом в тот миг ждали казни или жертвоприношения, а обернулось вдруг свадьбой.
 
              Стоя на коленях, Базан и Обор выслушали приговор Матери – вождя племени: дать пленникам жён на три дня и три ночи, ждать две недели. Если девушки не понесут от них, тогда здесь у костра их казнят. Если же им повезет, то опять же у костра им скажут, что будет потом.
 
              Обор тогда аж поперхнулся от приговора, вспомнил, хмыкнув, Базан.
 
              Вскоре после приговора Матери Рода их обоих обильно накормили и  развели в разные шалаши, где у каждого входа лежали деревянные колоды с отверстием в центре. Колоды, оказывается, разделялись на две половины, Базану вставили ногу в отверстие, сомкнули колоду и намертво связали её половинки веревками. Теперь одна нога жениха прочно сидела в тяжелой дубовой колоде, с такой-то и из шалаша далеко не уйдешь, не то, что побег замышлять.
 
                Конечно, если бы нож под рукой был. Эх, ма! Где мой старый дружище справный охотничий нож?! Базан одной рукой обнимает Лалу, а другой вертит дырку в камышовой стене. Надо бы выучить хоть с десяток другой слов этих чудиков, расспросить мою кралю, что за обычаи такие странные у них, пошто свои мужики в опале? Да, и где оружие их с братом спрятано? Что-то я его у мужиков, приплывших с другого острова так и не приметил. Куда-то ж они его подевали! Может, как раз здесь, под присмотром Матери Рода?
 
                Обор тогда чуть было, всё не испортил, свою Истому вдруг вспомнил, заартачился, а Базан на него зашипел, ты что ж, брат, смерти мне желаешь? Где теперь твоя Истома, в каких краях и с кем милуется! Так дай хоть брату перед смертью погулять, отодвинем смертушку хоть на три дня!
 
               И Обор смирился, пошел, будто телок на веревке, за своей скороспелой зазнобой в темноту.

Продолжение:


Пострел


                Хороший лучник, иной раз,  десятка пеших и конных воев стоит. Пострел был отменным лучником, лучшим из многих хороших, а такие люди на дороге не валяются. На сотню саженей в глаз зверю бил. Сам жилистый, руки в узлах мышц и шрамах от тетивы. На плече черный вран ручной сидит, у ног пёс Полкан, с бычка годовалого. Так втроём и охотились, бывало. В какой праздник потехи разные, кто силушку показывает, кто секреты охотничьи, а кто и выучку воинскую.
 
               Пострела непременно народ просит, покажи удаль молодецкую, тут, как тут, зеваки рядом. Едва досчитают до десяти, а в мишени уже десять стрел, чуть ли не одна в другой. А ещё, бывало, встанет Пострел посреди поляны, а по краям её с десяток столбиков в землю вбиты, на них, к примеру, яблоки лежат. Столбики на разных расстояниях от стрелка. На три вздоха зевак  все яблоки прострелены, на земле лежат.
 
И луков у Пострела два, один из цельного ствола можжевельника, он хорош для ближнего боя, лёгкий и скорострельный.
 
А вот  другой – особенный, составной, из клееного тиса, с изогнутыми плечами, не всякому люду в руки даёт на погляд, да не всяк и смекнёт, что за секреты таятся в его луке. В объёмистом колчане стрелы разной длины и назначения, и тетивы своими руками свитые.
 
                Вот, и предложили ему вои княжьи на службу к ним идти. Зашли как-то посланники княжьи в Сосновку, сельцо охотничье, будто отдохнуть с устатку, а сами и давай расспрашивать, кто тут знаменитый Пострел, сын бортника Ждана. Свел их старый Посвист, у которого они остановились, уважил тех воев знакомством.
 
                Пострел выслушал «сватов» от князя, недолго думал, чего я тут в лесу не видел, и пошел. Жене Василисе сунул задаток за будущую службу, сказал, как отрезал: у отца с малым поживёшь пока, послужу за злато – серебро, вернусь, жди. И убыл.
 
                В тот год вои княжьи получили специальный указ, по всем ближним и дальним землям искать знатных лучников, чтоб не только сотню лучших стрелков собрать, но и обучение вести с молодежью.
                Князь Елислав, хоть и суров был, а о земле своей радел.

 Недругов хватало, соседи и то не всегда в дружбе были, чуть, что не так, то налёт, то свара, то большая, то малая. Вот и задумал князь Елислав, кроме личной малой дружины, серьезное войско сколотить, да чтоб не как у всех, а лучшее в округе, чтоб и стрельцы, и копейщики, и мечники в пешей дружине были, а конная дружина особливо. А, чтоб зазря воев в ближнем бою не терять, задумал он сотню пеших лучников подготовить, а ещё полсотни лучников на коней посадить, этакий летучий отряд, издаля ворога стрелами осыпать, да порядки его расстроить, а тогда ужо и главный полк в битву пускать.
 
                Князь на слово никому не верил, потому лучников сперва проверяли на деле.  И Елислав самолично при сём присутствовал, а, коли стрелок  сноровки особой не выявлял, то велел накормить его и домой отправлял.
               Пострела тоже сначала на стрельбище отвели, ну, там он и покуражился. Князь со товарищи головой не успевал вертеть, следя за стрелами, личина, закрепленная на дереве за сотню сажен от засечной черты, будто дикобраз, утыкана, а Пострелу хоть бы хны.
 
                Старые дружинники видывали всякое, но чтоб вот так. Воевода Гусь на глазах у князя подошел, хлопнул по плечу лучника, силён, брат. А не каждого он братом величал, это заслужить надо было.
 
               В общем, Пострел проверку прошел на ять, потому князь Елислав поначалу его очень даже приветил,  в тот же день в светлицу пригласил, за стол усадил, на беду свою. А за столом, кроме князя да знатных воевод, семья княжеская, жена и три дочки на выданье. Как одна, все три справные, дебелые. Средняя дочь Весняна глаз с Пострела не сводит, то зыркнет молнией из-под ресниц густых, то очи долу потупит, будто скромнее её нету на свете. Припекло, видать, замуж тело просится. Была Весняна в том лесу на испытании Пострела, да и влюбилась без памяти.
 
                Пострел! Ты доверие князя заслужил, воевода Гусь погладил седые усы, под ними вроде и улыбка лёгкая промелькнула, и потому я тебе его новое поручение скажу. Вот тебе десяток отроков, знатных кровей, этих отдельно учить будешь лучному делу, опосля общих занятий, да смотри у меня, не балуй, Гусь сурово сдвинул седые брови, и пошел вразвалку от стрельбища.
 
               Младший сын князя Данила Елиславич среди отроков тут как тут. Дюжина годков ему, а рослый и сильный не по годам. Норовом тоже не подарок, весь в отца.

               Глядит на мастера с вызовом, мол, я сам себе господин.
               Пострел речи говорить не мастак, поставил мальцов в ряд, ни слова упрёка не высказал, заметив, что Данила не сразу встал в шеренгу, нехотя вроде повернулся, и, как бы невзначай с нужного краю оказался: отроки, вчерась вы отцу с матерью принадлежали, а теперь меня слушать будете. Я вам и отец и мать теперь. Что вам скажу, то и делать будете, а кому не любо, катись на все четыре стороны. Согласны?
 
               Да-аа, хором в разнобой зашумели мальчишки. Они уже не раз присутствовали на учениях взрослых, видели, как сурово обращался Пострел с неумехами.  Однако коль способный был ученик, то прощал таких и терпеливо разъяснял вновь и вновь, как тетиву выбрать и быстро натянуть, как боковой ветер учитывать; и на ветер и под ветер учил стрелять, и как добычу в лесу скрадывать (это в нём охотник проявлялся), как с луком своим стать одним целым, будто это продолжение руки и тела.
 
                Главное, еще до выстрела вы должны знать, как стрела полетит и куда врага настигнет. А далее руки сами всё сделают. Вот как  только это правило освоите, так лучником станете.
 
                Дядя Пострел, а скажи, это правда. Что ты и кривой стрелой попадёшь в цель? Пропищал самый малый отрок Липа.

                Можно и кривой попасть, а можно и прямой промахнуться, особенно, когда руки кривые, Пострел, заинтересованно поглядел на Липу и молвил: ты кто таков будешь? Не по возрасту ли пришел?  Все негромко засмеялись.
                Хотите, дядя Пострел, я докажу, что я самый быстрый и самый ловкий здесь.
 
                Ладно – ладно, верю, в другой раз докажешь, а теперь за дело, мальцы.
                Данила, поди сюда!
 
                Тебе надо, ты и поди, огрызнулся княжеский сын.
 
                Хотел я тебе поручение дать, нашу с вами малую дружину возглавить, да, видать, ты еще не дорос.
 
                Пострел тронул плечо ближнего отрока, а ты чей будешь?
                Отца Вороном кличут, в дружине он княжеской десятником, а я Воронёнок, стало быть.
 
                Вот ты, Воронёнок, будешь за старшего сегодня. А теперь за мной все трусцой пошли. И не оглядываясь, легко побежал от стрельбища по широкой тропе в гущу леса. Мальчишки сыпанули за ним, первым Воронёнок.
   
                Данила потоптался, было, почесал затылок, но нехотя всё ж побежал: что он отцу вечером скажет, коли тот спросит об учении. А князь непременно спросит, уж отца-то Данила знает. Князь Елислав  ничего не упустит, и ни с кого не спустит, будь то хоть и сын любимый.

                А через десятка полтора  дён Данила проникся подлинным уважением к мастеру стрельбы из лука, только что в рот не заглядывал. Сколько тайн лесных открыл пред ребятами Пострел, сколько загадок знал про повадки зверя и птицы, а про секреты искусной стрельбы так складно сказывал, что они  намертво впечатывались в юные сердца и души. А уж гонял он мальцов по лесам да оврагам так, что прежние занятия в младшей группе дружины казались девичьей забавой.
 
                Бороться да тузить друг дружку кулаками, перетягивать верёву, каменюки поднимать да молот вдаль бросать, это, говорит Пострел для тех, кто оратаем или землекопом думает прожить, а лучнику другая сила и сноровка нужна.
 
                Ох, уж и погонял их Пострел за пару седмиц, семь потов сошло, а сколько деревьев пришлось покорить, да к тому ж на скорость, кто быстрее влезет, потом еще на другие дерева перебраться, да чтоб ни один сук не подломился, ни одна веточка не шелохнулась.
 
                Сейчас лежит Данила в засаде, ветками да травой весь утыканный, одёжка на нём под стать лесная из лоскутов разноцветных. Такого раньше никто в их дружине не видывал. Пострел такое придумал, он мастак на разные хитрости.
 
                Лёжка у Данилы верхняя, на разлапистом старом дубе, а дуб еще и вьюнами – ползунами оброс. До земли рукой подать, от тропы на пяток саженей, но, попробуй, найди засаду.  У Данилы задача встретить идущего по тропе лазутчика раньше, чем тот его обнаружит. А кто это будет, где и как идти будет, про то неведомо.  Луки им выдали сегодня слабосильные и стрелы тупые без наконечников, но бить надо взаправду, и не в голову, а в тулово.
 
                На заутрене сестрица Весняна позвала Данилу к себе в светлицу, да попросила об одном одолжении. А Данила – человек взрослый, всё понимает, сказал: лишь бы худа не было Пострелу, альбо мил он мне, сестрица, но твою просьбу передам. Просьба совсем простая, как смеркается придти велено Пострелу к седьмому ключу под горой, что водицу извергает целебную, потребную для любовных приворотов и забав.
 
                Данила напрягся, рука привычно легла на оперение стрелы. А вот и первый проходец, ломится рядом с тропой по кустам, хоть бы по тропе шел, не так слышно было. Однако ж ведмедь. Малой совсем, вспугнули, видать.  Охота шлёпнуть его стрелой по холке, ан себя и выдашь. А, пусть его дальше ломится.  Не выдал своего схрона Данила, сдержался.   
 
Братья

               Базан повернулся вдруг к девушке, притихшей под боком, и сказал: Лала, научи меня говорить, по-вашему! И вообще расскажи, откуда вы? Не совсем с нами схожи. Говорите чудно, вроде слова знакомые, а толком не понять. Молитесь не богам нашим, всему миру известным, а женщине, Матери Рода, так?

              Лала захихикала в темноте, обняла Базана за талию и зашептала, стараясь говорить медленно и разборчиво: чудины мы, за Большой Белой горой жили, потом бежали. Сюда прибежали, здесь живем теперь.
 
             Давно это было. Враг пришел на наши земли, люди, как ты, такие. Они сильные были, убивали чудинов почем зря. Мы ушли сюда, здесь хорошо, никто нас не убивает. Мы хорошие рыболовы и охотники, еды вволю. Только в последние годы дети стали редко появляться, особенно мальчики. Поэтому мужчин у нас мало. Вот меня тебе отдали в жёны, чтобы ребенок появился, и Лала вновь крепко прижалась к Базану, стала ласкать его, вздрагивая всем горячим телом.
 
              Лала, ты поможешь мне?

              Помогу, еще крепче прижалась Лала к Базану, стала неистово ласкать его, дрожа всем телом и разметав длинные волосы по травяной подстилке.
              Погоди, я не об этом! Базан крепче сжал гибкое тело Лалы, едва усмирив её нетерпение.
 
              А чем же помочь, захихикала девушка?!
 
              Достань мою одежду и оружие, топор и нож, принеси сюда. Мы перережем верёвки и убежим.
 
             Вдвоём? Мой славный! Лала вновь начала ласкать Базана, не в силах усмирить свой любовный жар.

             Можно и вдвоём. Базан вяло откликнулся на её ласки, погоди, Лала – ладушка. Выслушай меня, как следует, зашептал он горячо. Но Обор брат мне, не могу я его здесь оставить, да и убьют его после нашего побега, как думаешь?
 
              Нет, нет, его в жертву принесут, но после того, как его молодая жена понесёт от него. А за нами будет погоня, и нас с тобой убьют, потому что никто не должен знать, где живёт наш народ. Ведь нам, чудинам, больше некуда идти. Здесь наш дом теперь, уже три поколения.
 
               Но я тебе, милый, покажу наш путь. И я знаю, где ваше оружие и одежда, они в доме у матери племени. Я достану, ради тебя, мой любый!
 
               Мы с тобой убежим, Базан, здесь на озёрах поселилась беда. Она невидима, люди стали болеть, она забирает наших людей, лишает сил и  материнства, а её еще никто, ни разу не видел.
 
              Значит, втроём и убежим, ты, я и Обор, Базан решительно перевернул девушку на спину.
 
              Потом у меня будет два мужа, да? Ты первый муж и брат твой, да, счастливо захихикала Лала, раскинувшись всем телом навстречу любовной ярости Базана…
             


              Камышовый плот легко скользил по черной ночной воде, короткие весла в руках Обора и Базана неслышно погружались в воду, оставляя за собой светлые продолговатые воронки. Лала сидела впереди и зорко всматривалась в непроглядную темень.
              Не прозевать бы тот самый путь! Это узкий проход в камышовых зарослях, который ведет к свободе, успеть бы до рассвета уйти в другое озеро, там спасение, там река Пра, вытекающая из озера, их камышовая лодка легко проскочит по мелководью и её унесёт течением далеко – далеко!
               
               Мысли и думы в её счастливой головке теснились, мешали одна другой, отвлекали от реальной опасности погони. Там будет другая, совсем другая, хорошая жизнь, где они с Базаном будут мужем и женой, построят настоящий дом из дерева, а не из камыша. И у них будет много детей, мальчиков и девочек. Так ей говорил Базан, а он настоящий мужчина, хоть и молодой еще. У меня будет хороший муж, я его научу, как любить жену, на других не глядеть, только меня одну любить и лелеять.
 
               Никто из троих беглецов не мог услышать и не услышал звуки погони, ибо преследователи жили на озерах уже давно, они научились неслышно подкрадываться к добыче и врагу хоть на воде, хоть на суше, ведь от этого зависела жизнь всего племени беглых чудинов.
 
               Когда позади, раздался глухой крик водяного быка, потом еще один, и еще, Обор и Базан не придали этому значения. Продолжая усиленно грести, - протоку они нашли почти сразу, её длинное извилистое русло временами сужалось так, что плот приходилось проталкивать с некоторым усилием, наконец вырвались из камышового плена и стремительно полетели к противоположному берегу, где черной стенной толпились мрачные высокие сосны.
 
              Но они не ведали, и девочка Лала того знать не могла, что у истока реки Пра стоял сторожевой пост, трое чудинов посменно сторожили этот выход в чужой, враждебный для их племени мир. Стражи уже знали о побеге с острова, быстро затушили слабый костерок, тлевший на сухом берегу, и приготовились встретить беглецов, которых сзади уже настигала серьёзная погоня. В узком месте начала русла реки была поднята из воды толстая рыболовная сеть, покрывшаяся, будто исполинское водяное чудище водорослями и тиной, и перекрывшая путь камышовому плоту беглецов.

              Едва их плот ткнулся в преграду, как из-за деревьев полетели дротики, засада! Обор и Базан, успели схватить топоры и бросились на берег, буровя сильными телами быструю воду. Перун был в тот миг на их стороне, ни один дротик не задел братьев, вскоре все было кончено. Молодые сторожа нелепыми куклами валялись на светлом мерцающем песке, истекая кровью, а братья бросились к плоту. Начали лихорадочно рубить сеть, мокрая и скользкая, она плохо поддавалась, наконец, им удалось перерубить верхний канат, и сеть медленно упала на дно, освободив их плот из плена, братья оттолкнули его от берега, взобрались скорее на камышовый настил и без сил упали на дно. Позади, на расстоянии выстрела уже летела на нескольких лодках погоня, но они на входе в русло реки заторопились, столкнулись лодками, стали мешать друг другу, а плот беглецов, тем временем, летел по течению, слегка подскакивая на поперечных струях водоворотов.
 
              Только теперь Базан хватился, что не слышно Лалы.
 
              Лала, потрогал он неподвижное тело девушки на носу плота, осторожно перевернул на спину, и теперь только увидел, что Лала сжимает древко костяного дротика, глубоко вонзившегося ей под ребра. Её губы что-то неслышно шепчут. Базан склонился к лицу: я ухожу, муж мой, услышал он шепот любви. Прощай, знаю, я попаду в Ирий. Не поминай лихом, мой любый Базан! Дернулась, легонько вздохнула и затихла. Базан зарычал, обернулся назад и погрозил кулаком в непроглядную темень. Обор успокоительно похлопал брата по плечу, слова тут были ни к чему.
              Позади на реке было тихо, никто далее не преследовал братьев.