Маленькое происшествие в пути на юг

Сдав зимнюю сессию на третьем курсе, как всегда, досрочно, и получив прибавку к каникулам длиной в целую неделю, на следующий же день я поехал на вокзал, в надежде сесть на "ленинградский" поезд, который отправлялся в два часа дня. Перспективы улететь самолетом, моим любимым видом транспорта, растаяли, в буквальном смысле, в тумане, густой пеленой опустившемся на город, так что даже соседние улицы просматривались с трудом.

На Харьковском вокзале было многолюдно, как всегда. Секрет был прост – Харьков – большой железнодорожный узел на перекрестье дорог "север-юг" и "восток-запад". Почти все поезда были проходящими, а из тех, которые относились к местным, к нам на Кавказ по маршруту "Харьков-Кисловодск" ходили только в летний период, да и то не каждый день. Было два основных проходящих поезда: "московский", он шел вечером и дневной – "ленинградский".

Билеты на проходящие поезда начинали продавать за час до прибытия состава, когда диспетчер получал "телеграмму" о загрузке вагонов. В кассах нашего кавказского направления ажиотаж начинался уже с двенадцати – половины первого, когда появлялись желающие уехать двухчасовым ленинградским поездом.

В тот раз пассажиров было даже несколько больше, чем обычно: сказывалась туманная погода, закрытый аэропорт, да начало зимних каникул у студентов.

Кое-как протиснувшись к окошечку кассы, я купил билет по студенческому, за полцены, правда, в купейный вагон, потому что других мест не было, и у меня остался только рубль на постель и мелочь на трамвай, чтобы доехать с вокзала домой.

Поезд пришел без опозданий, я зашел в вагон, и проводница устроила меня в полупустое купе, где было два свободных места. Попутчиками оказались двое пожилых людей – супружеская пара – они ехали в санаторий в Кисловодск. Узнав, что я поеду до Пятигорска, супруги обрадовались, так всегда бывает, когда едешь далеко, и не хочется иметь часто меняющихся хлопотных попутчиков. Вдобавок, я согласился занять верхнюю полку, для них, по понятным причинам, весьма неудобную. Разговорившись, я узнал, что мужа зовут Николай Петрович, жену – Клавдия Алексеевна, они оба ветераны-блокадники, и путевки им дали льготные, хотя и в зимний сезон. На Кавказе они не были ни разу, зная про наши места в основном по литературным произведениям классиков. Я же, отвечая на расспросы, старался все доходчиво объяснить, описывая попутно достопримечательности, красоты и прелести нашей горной местности.

Настроение было приподнятым, я ехал на каникулы, и даже урчание голодного желудка не могло его испортить. Дело в том, что я не рассчитывал на купе, в плацкартном вагоне хотя и не так удобно ехать, но билет был на три рубля дешевле, и я думал употребить эти деньги на пропитание в пути. Да, видно не судьба, и я старался не думать о еде, чтобы не разжигать понапрасну аппетит.

Так мы и ехали втроем в купе, я развлекал моих "курортников" рассказами о местных легендах, об истории Кавминвод, о происхождении названий городов – обо всем, что знал.

На одной из небольших станций в районе Донбасса в купе вошел крепкий розовощекий мужичок, видимо, шахтер, которых я безошибочно узнаю по черному налету въевшейся в кожу угольной пыли вокруг глаз, отчего глаза их выглядят как подведенные черными тенями. Представившись "Мишей", здоровяк протянул руку, которая была раза в два толще моей, и я на миг ощутил, как будто мою ладонь сжали тисками.

У Миши был фанерный чемодан, который он тут же приспособил прямо на нижней полке, раскрыл крышку, и я увидел там две бутылки водки, пол каравая черного хлеба и внушительный шмат толстого соленого сала с розовыми прожилками.

Не церемонясь, Миша сдвинул стоявшие на столике чайные стаканы, расстелил газетку, достал сало и хлеб, нарезал толстыми ломтями, достал и порезал большую луковицу, называемую на Украине "цыбулей", затем откупорил водку и стал разливать в стаканы, выплеснув остатки чая прямо под столик.

Мои курортники сидели, не двигаясь, и только когда Миша попытался налить водку в один из их стаканов, Николай Петрович слабо возразил:

- Нет, нет, мы не пьем, у меня язва, а у супруги мигрень.

- Язва? Мигрень? – Миша был явно расстроен – Это что, когда есть охота, а работать лень? – сострил он, и, повернувшись ко мне, спросил:

- Ну а ты тоже язвенник?

- Да вообще-то нет, я студент.

- Ну, это другое дело.

И он мне налил почти полный стакан "огненной воды". Водку я тогда совсем не пил. Для студентов это было и накладно, и при нашей скудной закуске опасно, можно было легко "съехать с катушек". В общаге со стипендии мы демократично покупали дешевое вино, которое носило название "Бiлэ мiцнэ", то есть белое крепкое, или в нашем обиходе "Биомицин". Его продавали в больших бутылках по 0,8 литра, которые звались у нас "огнетушителями". А водку, да еще чайными стаканами – такое я видел, только когда к нам приезжала тетя с мужем из Лермонтова, где он работал шахтером, и, бывало, они с отцом выпивали целую бутылку. Отец потом болел, мама его ругала: "Зачем ты погнался за Семеном, он – вон какой здоровый, ему и вторую бутылку выпить – ничего, а ты?"

И вот передо мной стоял почти полный стакан, и я со страхом думал, что же мне делать.
Миша налил и себе, едва ли не до самых до краев, так что бутылка осталась почти пустая.

- Ну, за знакомство!

Миша чокнулся со мной и стал легко и как-то медленно втягивать в себя огненную жидкость. Я же сидел, подняв стакан, и старался пересилить поднимавшуюся из глубины желудка волну тошноты.

- Ты, что же не мужик? Давай пей! – Миша глянул на меня с удивлением и прибавил:

- Возьми-ка вот закусь.

Он уже захрустел луком и предложил мне большой бутерброд из сала с хлебом.

Я зажмурился и стал пить, стараясь не дышать. Ох, как это много – почти стакан водки. Раза два она не хотела в меня входить, и я через силу заталкивал в себя жгучую жидкость. На глазах выступили слезы, я осознавал, что такая доза, если и не убьет меня, то чувств лишит уж точно. Но, странным образом, внутри проснулся какой-то бес бравады, мне не хотелось показать Мише свою слабость, и я старательно дотянул стакан до дна.

- Вот так-то лучше – услышал я одобрительный возглас Миши. Он довольно икнул, и, откусив приличный кусок сала с хлебом, задвигал желваками.

Я тоже взял свой бутерброд, предложенный мне Мишей, и стал торопливо жевать, стараясь забить противный жгучий вкус спиртного.

Миша вылил себе остатки водки из бутылки, и было потянулся за второй, но я сказал, что пить больше не буду.

Мишу это не смутило:

- Да ты оказывается слабак, студент! Ну как хочешь – и он выпил сам, снова закусив луком и салом.

- Ты пойми, студент, от жизни надо брать все. Вот у меня выдался отпуск, я еду к свояку в Иловайск. Так что я, рабочий человек, не могу выпить в свое удовольствие? Я же не язвенник, и мигрени у меня нету!

Миша выразительно глянул в сторону ленинградцев. Его розовые щеки еще больше раскраснелись. Хмель уже ударил ему в голову, и наши попутчики сочли за благо тихо удалиться из купе, проведя остаток пути до Иловайска где-то в стороне, может, простояли в тамбуре, не знаю.

У меня от выпитого кружилась голова, я, конечно, старался хорошо закусить, но через время в глазах стало двоиться, и, опасаясь упасть и уснуть прямо за столом, я кое-как взобрался на верхнюю полку и улегся прямо в одежде.

- Вот народ, – досадовал Миша – и выпить толком не с кем!

Далее все поплыло как в тумане, поезд как-то странно покачивался, а может это подо мной качалась полка, было ощущение, что попал на корабль в шторм. Меня и впрямь "штормило", было бы, наверное, лучше посетить туалет и вырвать, но сил не было даже оторвать голову от подушки, так что я забылся тяжелым хмельным сном.

Проснулся я, когда уже было светло, силясь сообразить, где я и что. Оказалось, что я проспал почти двенадцать часов. Голова раскалывалась, во рту как будто ночевали кони, попутчики – ленинградцы тихо переговаривались, стараясь меня не разбудить.

Я слез с верхней полки, поглядел в зеркало на заспанное помятое лицо и сам себе сказал: "Ну, с добрым утром, алкоголик!".

Николай Петрович сочувственно посмотрел на меня:

- Что голова болит? Тут проводница разносила чай, но мы не стали вас тревожить, может заказать вам стаканчик?

- Да нет, спасибо, не надо.

Не мог же признаться этим добрым людям, что на чай у меня нет денег. Я взял свой стакан, и мне показалось, что в нем все еще стоит запах спиртного, вышел в тамбур и набрал из титана тепловатой воды. Жажда немного отступила, а голову вдруг повело так, как будто я снова выпил.

Пошатываясь, я пробрался в свое купе, уселся на полку и стал тупо разглядывать проносившиеся мимо пейзажи. Говорить о чем-либо и даже думать не хотелось. Поезд меж тем подъезжал к Минводам, степь за окном была местами в снегу, а местами чернела проталинами. Наша южная зима – это весьма капризная дама, она, бывает, засыплет все снегом и даже заметет наподобие бурана, а то вдруг устроит оттепель и туман, пробирающий сыростью похуже любого мороза.

Миша, как я узнал из рассказа Николая Петровича, вышел на своей станции, успев допить и вторую бутылку, и на замечание проводницы, что он не дает людям нормально отдыхать в пути, когда они ютились в коридоре вагона, только состроил презрительную гримасу:

- Подумаешь, интеллигенция! Выучили вас на свою голову!

Чему и как он мог научить людей, старше него почти вдвое, притом, жителей культурной столицы, Миша не уточнил.

Я вышел в Пятигорске, распрощавшись с попутчиками, извинившись за свое вчерашнее поведение, на что Николай Петрович философски заметил:

- Не расстраивайтесь, всякое бывает в жизни.

- Счастливого вам отдыха на нашем курорте! – искренне пожелал я ленинградцам и поплелся через вокзальную площадь на остановку трамвая, поклявшись никому не рассказывать о моем маленьком происшествии в пути на юг.

На душе было муторно, и согревало только сознание, что впереди у меня были еще три недели зимних каникул.