Успеть версия 2

Успеть.

Стараюсь успеть.

Успеть рассказать о том, что было со мной и с ними, с моими друзьями.

Иначе все это  банально и больно уйдет в никуда!

Как будто этого и не было.

А это все-таки было.

И было великолепно, в нашем понимании пережитого…, прошлого…

Просто порой было так легко и хорошо всем, кто находился рядом.

Легко и хорошо…
 
А отдаленные страны мы не трогали, разве что Мадагаскар. 

В тот день мы опять играли в карты.

В разгар летней сессии!

Все играли и играли, как наваждение какое-то – «игромания» так теперь называют это состояние.

Мы играли  в карты сначала на деньги, и та мелочь, которая была на столе к финалу вся стеклась в один карман победителя, и он ушел за пивом…

Таковы неписанные правила студенческого братства. 

Продолжили играть на… земной шар.

Ставили и рассчитывались целыми континентами, островами… у меня в итоге остался лишь Мадагаскар со столбом воздуха над ним, я так и ставил «со столбом воздуха».
 Все остальное уже было в чужих, «вражеских» руках, смеющихся друзей.

Эти мелкие детали и фрагменты они часто всплывают в памяти и вызывают улыбку.

*   *   *

У меня прекрасная память - в части моих положительных поступков.

*   *   *

Плохие - успешно стираются, и выжигаются, я –  в моем личном архиве гораздо лучше, чем могу Вам показаться на первый взгляд.

 Мне таким хочется быть, остаться таким в памяти, хотя бы для себя.

А в… «памяти народной…»?
А «реально»… «Плохие» поступки?

Да были…
Но не криминал…
Хотя…, был и криминал.
Увы, был, и только срок исковой давности, и  внутреннее, искреннее раскаяние освобождают, меня от приговора, внутреннего и внешнего суда. 
Странно в моём компьютере (его тайско-тайваньской начинке) не нашлось в словаре… слова «раскаяние», он круче меня,  «он – лучший!», ему не в чем раскаиваться, ему повезло…

*   *   *

Что же еще надо успеть?

Успеть рассказать?

Рассказать «правду», мою правду, как помню.

И тут же внутренний «всегдашний» вопрос – «А для чего?»

Меня спрашивают - «Что  …не можешь не писать?»


Да - нет, могу и не писать.


Это, как выговориться, вот все скажу и умолкну.
(Надо бы выучить язык, либо привлечь хорошего редактора, и корректора, т.е. целый творческий коллектив, говорят, поможет. Многое сразу уйдет в корзину и навсегда!!!
А когда красные правки испещрят все страницы, и совесть очередного графомана проснется, и уже его первый том будет сожжен…)

(А второй умрет в черепной коробке, в эмбриональном состоянии -  в зародыше!)

«Только Гоголь мог так! – как так мог Гоголь?», - из пьесы всплывает, смотрю со стороны – сгорбился, присел у печки и сжигает страницу за страницей второй том «Мертвых душ»…

Впечатляет.

Они корчатся в пламени, нет не души, страницы той далекой, плотной бумаги для гусиных перьев, мне кажется, что даже писать на такой бумаге было приятнее, чем на нынешней.

Что же произошло с героями, что произошло с Николаем Васильевичем?
Версии есть, но я им не верю, и мучаюсь и за него и за себя…

«Гоголь мог так….!»

Я не смогу, а если и осилю первый, рожу второй и сожгу, так же на корточках, то это будет лишь повторением пройденного…
И не так сильно ценится окружающими. 

Вот если, бы массовые акции протеста, авторы, графоманы и даже толковые маститые писатели, вступают в ряды и сжигают свои не то что бы «вторые тома», уже и первые только, что проклюнувшие страницы. 

Все – в печь!

Около них сидят и читатели, греют руки, судачат.

Здорово, мне нравится.

И тут хочется остановиться, рвануть СТОП-КРАН, и услышать скрежет колёсных пар.

Красивое сочетание «колёсные пары», гораздо слаженнее выглядят, чем пары супружеские, ритм не тот в слогах.

Искры, шлифованные рельсы, люди-герои моих … попытаюсь сказать более точно - моих описанных и привранных событий, они высыпают из вагонов, кругом, до горизонта степь, благодать!

Но они не пытаются воспользоваться своей,  даденной им временно и случайно свободой?
Всё отираются рядом с вагонами, курят, ждут сигнала к посадке.

Они мои солдаты и я везу их на линию фронта, там - после типографии, в уже переплетенных, обрезанных книгах, они разлягутся, как в окопах на своих страницах и будут ждать, пока неосторожный читатель не призовет их к жизни.

Но уже к новой, наверняка иной, вымученной  в его голове жизни…

Выживут не все, часть пролежит на складах и полках, часть будет умерщвлена при первой же встрече с читателями, не приподнимется, не вспорхнет со страниц.


И эта линия обреза книги и есть их линия фронта.

Внимательно смотрю на книги, Господи, сколько их здесь в моём доме, большинству, так и предстоит остаться девственницами, я даже закладки им не всуну, но раз в два три года буду брать с полки и протирать от пыли, оказывая небольшие знаки внимания.
 И получая эмоции от обладания ими, предполагая, все-таки прочесть когда-нибудь.

 У этих, 1980-тых годов издания книг, подобие золотого «коленкора», если я правильно называю.

Обтираю пыль, зачем-то открываю, том с письмами, какая гадость – собирать, а затем публиковать письма, чужие письма… те авторы, что набрали по 30 и более томов, наверное,  все записки на салфетках собрали.
Вот это любовь к своим каракулям, завидую.

Завидую и педантичности, что способствовала сбору данных, и самомнению, что заставляло так бережно относиться ко всему, что выползало из-под руки «гения»…. Не всегда «выходило», иногда «выползало» натужно  со скрипом.

Маэстро был пьян, писал колкости и пошлости для дам-с, и тут же сгребал все написанное, не дай Бог, утратится для грядущих поколений.


Все в П.С.С.  (Полное собрание сочинений!!!)

А может?
                Лучше бы – «В ПЕЧЬ»!?!

*   *   *

Как нож по маслу жизни, лифт ползет без остановок на первый этаж, мне удалось успеть уехать до того, как проснутся другие, живущие ниже.

Улица грубит мне еще не проснувшемуся резким, колким ветром хлещет по щекам.

Почти проснулся, открываю дверцу авто. Незнакомый водитель, да моя машина рядом, извиняюсь и аккуратно, как могу, прикрываю дверцу.

Мой Толик давится от смеха, но вида не подает, шеф с утра не в себе…

А Вы?
Вы все в себе?
Очень рад за Вас.
Извиняюсь,… за беспокойство.
Вот так вежливо вхожу в Вашу жизнь.

Извиняюсь еще раз…

Вытираю на пороге ноги, стряхиваю дорожную пыль…, грязь.

Вхожу.

*   *   *

И начинаю вновь рассказывать про тот «застопкраненный»  поезд…

Там - в степи, не все вернулись в  «мой» поезд, я недосчитался их только утром следующего дня. 
«Мой друг», вернее образ моего друга молодости и его случайная спутница не были обнаружены мной ни в одном из купе, ни в одном из тронувшихся вагонов.

Пришлось даже провести перекличку.
Как утренняя поверка в лагере.
Построение по отрядам (по вагонам), и я – «строгий надзиратель» выкрикиваю, громко имена…фамилии…клички…, и они делают шаг вперед, и возвращаются в строй.

«Иванов…, …. , Петров-Водкин… Февралёв… »
 «…Ребенок в коляске», был и такой персонаж, он откликнулся плачем, и это меня устроило.

*   *   *


Самое страшное произошло, когда было произнесено – «Я!», в этот момент облики моих разновозрастных фотографий, в том числе и черно-белых, только объемных, как надутые шарики, делают шаг вперед в каждом вагоне длинного пятидесяти- шести вагонного состава, и я впадаю в жестокий транс.

Так много оказалось в этом звуке – «Я»!

*   *   *
Да много этих разновременных, надутых с разными оттенками, и разной степенью  несвежей щетины, шариков, пузырьков, проникнуть внутрь которых без последствий не дано никому. 
Даже мне, впавшему в самокопания, пристально разглядывающему отражение в зеркале.
Никто бы не смог вторгнуться более полнокровно в мой эгоцентрический мирок, - никто, кроме меня самого.

Никто и никогда.

Никто и никогда из внешнего мира не занимал меня более пятнадцати минут.

Грубо, но  правдиво.

*   *   *

Смотрю в глаза этому новому, вошедшему посетителю, пытаюсь понять, он и в правду, так печется о тех, о ком рассказывает срывающимся голосом?
 И я уже готов и хочу помочь, в том числе и потому, чтобы не возвращаться туда в проблемный мир этих  чужих людей.

Помочь и на время хотя бы забыть про чужие и потенциальные мои беды.

Эгоист, сволочь!

Мне стыдно, но это так…

И многие уже испытали этот неприятный осадок от встреч, когда перед тобой  глаза марионетки.

Но все ниточки тщательно спрятаны, они в моём кулаке в кармане…

Не дам даже на секунду подергать.

Не дам!


Мне так не хочется изменять стекляшки зрачков,
                на добрые,
                заинтересованные, светлые,
      все еще детские глаза,
                которые живут внутри.

Стеклянные, но иногда улыбающиеся, прищуренные глаза,

 и качественная маска
                из хорошей кожи!

*   *   *

Капсула моей крепости-домика прочна, я ползу по этому, приятному, сытному листу капусты, капля дождя лупит со всей силы по башке, а вчера уже был град успеть бы... до укрытия, было штормовое предупреждение, не поверил. Контрольный удар градины в голову, не успел…
Проваливаюсь в небытиЁ,
               
                в НИКУДА….

*    *    *

«В капусте, в капусте тебя нашли!», - мама смеялась, отвечая на этот извечно волновавший меня вопрос…..          

Отчего-то надеюсь, что и Вас волнует этот  вопрос и другой – «Куда подевались те – двое из поезда…?»

….  «образ моего друга молодости и его случайная спутница не были обнаружены мной», - просто класс,  уже самоцитируюсь на следующей странице.

Полный всепоглощающий и всё стирающий ИДИОТИЗМ,
а говорят, что это ПОСТМОДЕРНИЗМ…

*   *   *

Это всего лишь игра!

Синдром хронической, и уже запредельной, оригинальности…

Все, как в первый раз.

С чистого листа, никаких повторений!

Пытаюсь…

У С П Е Т Ь ! ! !

И упираюсь, в банальное «ВСЕ УЖЕ БЫЛО!».
 «У тебя все уже было!»,-  говорит раб лампы в бородатом анекдоте, и белые одежды устремляются с Небес к своей добыче.
Ты облачен, обут в белые тапочки и – вперед!

И навсегда!

Предел оригинальности?
                Он достижим?
Ты жил в меру своих сил, а сегодня захотел присвоить себе резец ваятеля и царапнуть один самостоятельный штришок, получилось коряво…
И не затрешь, не отшлифуешь, царапина играет светом на своих краях.

Край… За которым, как за некоторой гранью где происходит  преломление Света, и он разлагается на спектр.
 Или другая грань, за которой только тень… 
 Для Света это подлая пропасть, там за её краем уже Тьма.

Четкие границы перехода, остры и оригинальны…

Вторых таких нет!

Ура!

Повторов нет, что же меня так трясло, когда я пытался оставить след в истории.

Прекрасная скульптура Родена в саду и я тут, рядом с ржавым гвоздем, вношу лепту.

Царапаю и ее…

А ведь есть иной, нормальный смысл, БЫТЬ КАК ВСЕ.

Успокоиться ничего не искать, сидеть и созерцать.

Вода несется вниз, и вдаль - от Времен, от тебя.

Скорость такова, что возникает полное впечатление полета над мирными водами вечернего озера или залива.
Я это уже видел в кинематографе, даже в рекламной заставке, и мне легко это все представить, закрываю глаза и несусь со скоростью бреющего бомбардировщика, несусь в никуда…

Должен быть сюжет, замысел.

А если его нет?

То это уже не произведение?

Многие ударяются в тщетные труды следовать за временем, за собой, все эти «реалити-шоу», но ведь они в клетке знают, что за ними следят, следят миллионы глаз.

И начинается показуха, игра на публику.

«ЖЖ»… жужжит! 

Камера в лифтовой шахте более правдива – нож в его руке, вопли жертвы, которые не слышны, только энергичные открывания рта, взмахи рук, попытки защититься. Актеры смотрят эти пленки, и пытаются сыграть, гримасничают, крупные планы получаются сносными, а каскадеры не могу бить безжалостно, не могут рвать одежду, что-то тормозит, останавливает руку?

Боязнь поранить партнера?

И мой мозг возвращает меня в то серо-белое безмолвно-кричащее видео в лифте, это не игра.

Это действительность…

Мой друг, с ножом, и та девушка, которую я ошибочно посчитал его подругой.

Она – жертва.

Я нашел их, усаживаю в разные купе, у неё мягкий вагон, для него уже телячий загон с решеткой…

*   *   *

Лучше бы не находил…

Лучше бы НЕ УСПЕЛ!

*   *   *