Несостоявшаяся любовь

На торжественное заседание по случаю юбилея Училища мы безнадежно опаздывали. Я сердился на жену, которая, как обычно, тщательно прихорашиваясь, слишком долго вертелась перед зеркалом. Я нервничал.

-Ты скоро? Сколько можно копаться? – Мое раздражение готово было вырваться наружу. – Ну, куда столько помады?.. Тебе что, двадцать лет?

Надежда, не торопясь, нарочито медленно красила губы  ядовитой на вид какой-то лилово-красной помадой, и в ответ на мое раздражение даже бровью не повела.
Я в сердцах махнул рукой и сел к телевизору досматривать футбол.
Наши играли cо словаками и, конечно же, проигрывали. Смотреть было стыдно… Не сборная, а команда дворовая. И заморский дорогой тренер не помог. Игра закончилась с неприемлемым для нас счетом, что, конечно же, не добавило мне настроения…

В театр мы прибыли с большим опозданием. Торжественная часть была уже в самом разгаре, и чтобы не «светиться» перед начальством и сослуживцами, мы с Надеждой отправились в буфет. Оказалось, что на торжественную часть опоздали не только мы: буфет был полон. «Черные полковники», как иногда называют нас, морских офицеров, капитанов 1 ранга, уже приступили к празднованию юбилея. Мы взяли по бокалу шампанского и пристроились возле стойки.

Говорить было не о чем, да и не хотелось. Двадцать лет супружества притупили, охладили наши чувства, совместная жизнь продолжалась лишь по инерции. Каждый жил своей, личной жизнью, и они, эти жизни, к сожалению или к счастью, уже почти не пересекались. У меня – служба, друзья, редкие служебные романы, футбол… У нее – фитнес, телевизор, модные бутики и вечные диеты, на которые моей зарплаты капитана 1 ранга катастрофически не хватало. Работать она не хотела, считая, что российский офицер сам должен, даже обязан полностью обеспечивать семью. Вот бы наш министр обороны так рассуждал – никто из Армии раньше срока и не увольнялся бы. И подрабатывать в охране никто бы не стал…

Однако сегодняшняя совместная с женой «вылазка» в театр была неизбежна: протокол предписывал «явиться на Торжественное заседание по случаю юбилея Училища в парадной форме и с супругой». Вот моя супруга и стоит сейчас рядом со мной и с отсутствующим видом изредка поглядывает на шумных морячков.

По оживлению, возникшему за дверьми буфета, мы с облегчением поняли, что торжественная часть наконец-то закончилась, и после небольшого перерыва нас ждет праздничный концерт. Уступив место вновь прибывшим в буфет пропустить фужерчик шампанского, мы с Надеждой отправились в зрительный зал.

Третий звонок, отмерив начало концерта, заставил нас поторопиться. В зале уже почти не было свободных мест. Найдя свой ряд, мы, поминутно извиняясь и раскланиваясь со знакомыми, стали потихоньку продвигаться к обозначенным на билетах местам. Узкие проходы заставляли внимательно глядеть под ноги: я боялся невзначай придавить кого-нибудь своими начищенными до блеска ботинками сорок пятого размера.

Наши места оказались в самой середине. Навстречу, с противоположного конца ряда медленно продвигалась пара: стройная, высокая женщина в нарядном блестящем платье, а следом за ней, такой же, как и многие присутствующие здесь мужчины, «черный полковник».

Я вскинул голову и обмер… Ада… Я узнал ее сразу… Как будто и не было этих двадцати с лишним лет. Ада остановилась, внимательно посмотрела на нас и, судя по тому, как она суетливо пропустила вперед своего спутника, тоже узнала меня.
Я приотстал и инстинктивно, не раздумывая, уступил свое место Надежде. Так мы и сидели, я и Ада, разделенные, как когда-то в юности, своими спутниками. Сердце мое бешено колотилось, будто я пробежал стометровку с мировым рекордом. Мозг отказывался что-либо понимать, перед глазами мелькали черные мушки, а руки тряслись как после недельного запоя.

- Что с тобой? - Надежда впервые за вечер посмотрела на меня участливо. - Опять давление? Может быть уйдем?
- Сиди, - резко ответил я.

Из оркестровой ямы доносились негромкие звуки струнных и чья-то тихая, тревожная флейта. Музыканты неспешно настраивали инструменты. Раздвинулся занавес. Седой конферансье, скаля в фальшивой улыбке вставные зубы, беззвучно что-то вещал в зал. Потом вышла знаменитая певица и тоже, широко открывая рот, безмолвно что-то долго говорила, обращаясь к собравшимся. Потом так же беззвучно запела.

 Плохо соображая, что происходит на сцене, я, никого и ничего не слыша, реагировал только на стук своего растревоженного сердца. Иногда мне казалось, что к этому невыносимо громкому стуку примешивался другой  ровный, чуть приглушенный стук Адиного сердца. Они сливались в унисон и уносили меня в далекий 1989 год, год начала наших с ней непростых отношений…

…Курсанты Бакинского Высшего военно-морского училища им. Кирова готовилось к увольнению. Я в раздумье стоял у раскрытого окна, предвкушая радости воскресного дня: после завтрака и товарищеской встречи по футболу с командой штурманского факультета, где мною был забит решающий гол, я прикидывал, куда бы нам с друзьями податься. В Доме культуры вечером – очередной голливудский боевик, а потом – традиционные танцы…

Из окна тянуло свежестью и прибитой редким в Баку летним теплым дождем пылью. Внизу, под окнами маячили сокурсники. Вдруг мой взгляд остановился на молоденькой высокой девчонке, почти совсем еще школьнице, которая неким видением образовалась в глубине двора. Ее тугая каштановая коса подпрыгивала в такт ребячьим движениям: она играла в классики сама с собой. Попрыгав туда и обратно по клеткам, расчерченным на асфальте цветными мелками, она, почувствовав на себе пристальный взгляд, вскинула голову и, смеясь, помахала мне рукой.

Что-то торкнуло в груди, и по всему телу разлилось блаженное тепло. Какая девушка! Вот бы пригласить ее на танцы. Но она уже скрылась за углом старого учебного корпуса, оставив мне только воспоминания о ее каштановой косе и вскинутой в приветствии руке.

Из ступора меня вывел мой друг, Витька Васильев.
- Геныч, о чем мечтаем? Поторапливайся, наши уже «при параде». Двигаем в город…

Баку конца восьмидесятых, как и весь распадавшийся на кусочки Советский Союз, бурлил. До страшных событий 20 января 1990 года оставалось чуть больше семи месяцев, однако нам, молодым, дерзким и беспечным, жилось тогда хоть и трудно, но дружно и, несмотря ни на что, весело. Учились. Дружили. Убегали в самоволки. Влюблялись.

 Долгожданные увольнения в город сулили курсантам массу удовольствий. И, хотя вечерами, да и днем тоже оставаться на Бакинских улицах было не безопасно, мы все равно рвались в город каждое воскресение. Там можно было вволю наесться мороженного, а то и «принять на грудь» пару кружечек пивка или чего-нибудь покрепче. Покурить, не прячась от мичмана и дневальных, и провести несколько часов в обществе молоденьких симпатичных девушек.

В увольнении я забывал и о «неуде» по спецпредмету, грозившему если не отчислением из Училища, то бесконечными, утомительными пересдачами, и о девушке Наде, с которой, протанцевав как-то два вальса в актовом зале Бакинского мединститута, куда нас, будущих офицеров, любили приглашать на всевозможные мероприятия, я закрутил легкий, необременительный роман.

Мы с Надеждой изредка встречались в маленькой квартирке ее старшей сестры, которая «любезно» оставляла нам под ковриком ключи от входной двери. Вообще девушки медички считали большой удачей выйти замуж за перспективных выпускников военно-морского училища. Наиболее хваткие устраивали настоящую охоту за будущими обладателями маленьких и больших звезд на погонах. Ведь офицеры тогда еще считались элитой Советской Армии и Флота. Это сейчас нас опустили до уровня плинтуса, и сегодняшнее торжество по случаю юбилея Училища многие мои товарищи расценили, как очередные поминки…

В тот значимый для меня день, когда я впервые увидел Аду, девушку, играющую саму с собой в классики, Надя встретиться со мною не смогла или не захотела. Жила она вместе с родителями в единственном в Азербайджане русском селе, Ивановке, и, кажется, осталась тогда помочь им по хозяйству на огороде. В Баку, как рассказывают знающие люди, до сих пор существует магазин, где торгуют только теми продуктами, которые выращены исключительно в этой самой Ивановке.

Мы с Васильевым и еще двумя-тремя приятелями из нашей роты бесцельно шатались по широким городским проспектам, засаженным пальмами и кипарисами, и где водяные струи поражающих воображение фонтанов переливались на солнце всеми цветами радуги.
Возле Девичьей башни, у входа в музей, я увидел ту самую девчонку с каштановой косой. Она, видно узнав меня, приветливо помахала рукой.

- Вы что, знакомы? - удивился Васильев. - Это же дочка нашего начлаба, только что школу окончила.
- Знакомы, - соврал я, и, улыбаясь, направился к девушке:
- Привет! Ты с нами? Тогда поторопимся…

Экскурсовод с чувством, долго и подробно рассказывала об истории Девичьей башни, ее значении для современного Баку, о легендах, связанных с ней. Когда прозвучали слова «… и, взойдя на башню, девушка бросилась в море и разбилась о камни…», на глазах у Ады выступили слезы.

- А мне больше нравится другая легенда, – смахнув слезу и взяв меня за руку, проговорила Ада. – Лейлу спасли… Русалки… А ее возлюбленный убил отца Лейлы, этого сладострастного хана, который, воспылав страстью к собственной дочери, вознамерился взять ее себе в жены. Лейла и Рашид поженились и жили долго и счастливо…
- Ага, - продолжил Васильев, - и умерли в один день…
- Нет, не так, - с пафосом проговорил кто-то из ребят, - …и только смерть разлучила их.

Мы посочувствовали героям древней легенды, потом порадовались за них и, смеясь, отправились «догуливать» нашу увольнительную.

Остаток дня мы провели с Адой вместе. Она все так же крепко, как маленькая, держалась за мою руку, будто искала защиты или поддержки. Я боялся даже дышать рядом с ней. Моя былая решимость куда-то улетучилась, осталось только некое благоговение перед этой тоненькой, хрупкой девушкой и неотвратимое желание всегда, постоянно, каждую минуту быть рядом с ней.

Наши отношения развивались стремительно, нет, скорее застыли на одной точке: каждое воскресенье мы встречались в городе, с некоторой опаской бродили, озираясь, по Бакинским улицам, пропадали на пляже. Даже в будни умудрялись «урвать» несколько часов для свидания: семья начлаба жила на территории училища, по соседству с нашим учебным корпусом.

Я обожествлял свою возлюбленную. Опекал и оберегал ее. Но молодое, здоровое тело требовало другого, и я, боясь обидеть, оскорбить своими помыслами мою обожаемую Аду, каждое воскресенье после свидания с ней бежал, рискуя опоздать на вечернюю поверку, летел к Надежде утолить свой молодой плотский голод. Так и метался весь выпускной год между близкими мне женщинами: целомудренной, светлой Адой и Надеждой с ее умелыми, бесстыжими, жаркими ласками опытной, циничной медички… Что за скотская жизнь: любишь одних, а спишь с другими…

Близилось окончание учебы и неминуемое распределение. Спецпредмет я, конечно же, осилил и упорно готовился к выпускным экзаменам. На встречи с Адой, танцы, прогулки по городу времени не оставалось. Но с Надеждой я виделся почти каждое воскресенье. Чем больше я тогда думал про Аду, тем чаще и яростней проходили наши недолгие свидания с Надей.

- Какой ты неутомимый, - откинув легкое одеяло  и потягиваясь, с неким кокетством и нескрываемым удовольствием повторяла она, глядя на меня, обнаженного, - в следующее воскресенье придешь?
- Ну, куда же я денусь, - ненавидя себя, повторял я всякий раз, целуя Надину грудь, - куда я денусь…

На выпускной бал я идти не собирался, до дрожи боясь увидеть там Аду, с которой, занятый подготовкой к экзаменам и еженедельными, сумасшедшими свиданиями с Надей, давно уже не встречался. Я опасался, что глаза выдадут и мои тайные желания, и постоянные, изматывающие меня эмоционально и физически измены. Сидел один в пустой комнате, читал какую-то книгу. Скучал.

В комнату влетел Васильев.
- Ты чего здесь сидишь, собирайся, опаздываем… Да, - нахмурился он и развел руками, - разведка донесла: Ада замуж выходит. За любимца начлаба, Славку Нечипайло со штурманского…

В глазах у меня потемнело…

Однако на бал, скрепя сердце, я все же пошел. После вручения дипломов и лейтенантских погонов, небольшого, скромного застолья начались танцы. Девчонки из медицинского судорожно заканчивали свою охоту в надежде не упустить кого-нибудь из нынешних выпускников, молоденьких офицеров. Моя Надежда буквально пасла меня, не отходя ни на шаг. Улучив момент, когда она заболталась с подругами, я, робея и даже слегка страшась, пригласил на танец Аду.

В стороне, окруженный друзьями, стоял мой счастливый соперник, Славка Нечипайло, жених и, победно улыбаясь, искоса поглядывал на нас.
Испуганной птицей Ада прильнула ко мне, готовая вот-вот заплакать, а я, крепко обняв ее за талию, молчал и лишь молил Бога, чтобы этот танец никогда не кончался. Так, молча, не глядя друг на друга, мы и протанцевали с моей любимой наше последнее танго…

…Закончилось первое отделение концерта. Обмениваясь впечатлениями, возбужденные зрители потянулись в фойе. Я сидел, не в силах подняться с места, совершенно разбитый и опустошенный от воспоминаний...

Притихшая Надежда, будто что-то почувствовав или поняв про меня, замерла рядом. Ее соседи, Ада со спутником поднялись и, тоже молча, не глядя друг на друга, направились к выходу.

Весь антракт я так и просидел на месте форменным истуканом, не обращая внимания ни на притихшую жену, ни на приветственные возгласы знакомых и сослуживцев. После третьего звонка свет в зале стал постепенно гаснуть, и началось второе отделение концерта.

Два места рядом с Надеждой так и остались пустовать...