Хоровой кружок

С песней и вообще музыкой я был знаком с раннего детства. У нас был магнитофон, и меня часто родители записывали, как я рассказываю то или иное стихотворение или пою песню. Петь, как я считал, это вообще легко, главное – чтобы погромче. Какой уж из меня был певец, сейчас и не узнаешь, я ведь все свои детские записи стер в пору отрочества, считая их совершенно никому не нужными. Позднее, в начальной школе, у нас были уроки пения, но вела их все та же наша учительница Полина Ивановна, и особого интереса они не вызывали. Тогда вообще мне внушали, что вот перейдешь в пятый класс, узнаешь, что такое настоящая учеба. Это когда по каждому предмету свой учитель, и учиться не в пример сложнее, чем в начальной школе с одной учительницей на все случаи жизни. Я со страхом и некоторым вызовом ждал начала учебы с разными учителями – предметниками. Думал: посмотрим, что это за штука, пятый класс.

Когда этот пятый класс пришел, одним из маленьких открытий стали уроки пения и музыки, которые вела Зинаида Александровна с мудреной фамилией Тер-Татевосянц. Она была небольшого росточка, и если бы не ее женская фигура, вполне сошла бы за школьницу чуть старше нашего тогдашнего возраста. Одевалась она в строгий темно-зеленый костюм, состоявший из юбки и пиджака с вырезом, из которого выглядывала ослепительно белая кофточка с жабо. Может быть, опять же из-за ее роста, сложно было представить, что это строгая и требовательная учительница. Но вот голос – он на редкость плохо сочетался с ее тщедушной фигуркой. Говорила она вроде бы тихо, но как-то звонко и отчетливо. А уж если хотела повысить голос, то даже самые бесстрашные наши классные шалуны и остряки притихали.

Помимо новых для нас понятий из области теории музыки, типа кантат, ораторий, сонат и сонатин, мы еще на практике постигали азы вокального искусства, разучивая песни школьного репертуара. Спустя какое-то время Зинаида Александровна или Зина, как мы ее звали между собой, стала вести хоровой кружок и из нашего класса набрала туда довольно-таки внушительную группу. Отбор происходил в процессе прослушивания, которое состояло не только из песенного выступления, но и чтения стихов и просто чтения с листа незнакомого текста. Это было несколько непонятно, примерно такое же прослушивание, только без пения, уже было во втором классе, когда наши классы, впервые в школе стали классами с английским уклоном. А тут отбор в хор – причем же здесь стихи и текст? Но как бы то ни было, в хор я попал. В то время я близко дружил с Витькой Я., мы жили в одном районе и часто после школы шли вместе домой. Когда Витька тоже попал в хор, я и совсем обрадовался. Было интересно, что у нас, мальчишек, почти все голоса были «альты», а у девчонок были «альты» и «сопрано».

Первые занятия в хоровом кружке проходили в актовом зале школы. Перед началом разучивания песен у нас проводились распевки. Мы пели что-то вроде: «Бьют часы на башне дин-дон, дин-дон, а стенные поживее – тики-таки, тики-таки, а карманные спешат – тики-таки-тики-таки-тики-таки-так!» Еще были такие тексты: «Сидит ворон на дубу, он играет во трубу», «Во дворе трава, на траве дрова».

Сейчас уже и не припомню весь наш тогдашний репертуар, но точно были «У дороги Чибис», «То березка, то рябина...» ну и политизированные «Солнечный круг» и, конечно же, пионерский гимн «Взвейтесь кострами...». Занятия в хоре были увлекательными, нас оставляли после уроков, и в течение часа-полутора школа наполнялась нашими звонкими голосами. Зина была учительницей строгой, она всегда как-то умела и себя поставить, и с нами найти общий язык. Мы ее быстро полюбили. Пение вообще не считалось в школе за серьезный предмет, а тут, видимо из-за Зины, мы ходили на ее уроки с удовольствием. Она умела и пошутить: «что это за пение, это просто сопение!», и всегда, дирижируя нашим хором, следила, чтобы мы не просто разевали рты, а тянули мелодию, да чтобы правильно, не фальшивя. Помню, очень трудно давался фрагмент из романса «Вечерний звон» «... как много дум наводит он». Зина буквально вылезала из себя, заставляя вновь и вновь повторять этот фрагмент. Или еще «Среди долины ровныя...» Конечно, она таки добилась своего, и мы стали выступать с концертами на родительских собраниях и даже в других школах. Ну а уж у себя в классе иметь по пению ниже четверки считалось очень позорным.

В то время часто проводили смотры-конкурсы разных хоров, и мы там были далеко не последними. Но мы и не предполагали, что попадем со своим хором на телевидение, и нас будут показывать на весь край!

Само понятие телевидение в середине шестидесятых было каким-то волшебным, как и все что его окружало. Дикторов телевидения узнавали на улице, некоторые были любимчиками публики, и их имена были у всех на слуху. Работать на телецентре считалось очень престижным, как если бы там собирались исключительно небожители. Просто попасть в тот волшебный храм в виде нового, шикарного по тем временам здания на улице Мира, 1 было очень заманчивым. Из нашего класса такой чести удостоился только Володя Иоффе, он снимался в какой-то детской передаче, а остальные только с восхищением смотрели на экраны.

Когда наступил день съемок, мы после бесчисленных репетиций, советов и напоминаний собрались возле телецентра. На входе стояли строгие охранники, они внимательно осматривали и пересчитывали нас, прежде чем пропустить внутрь. Внутри оказалось несколько больших залов, и нас провели в один них, строго запретив бегать и шуметь. Да мы и сами были несколько ошарашенными. Большое впечатление произвели картонные заставки, которые мы до этого видели только на экране телевизора. А тут целая стопка их лежала на столике, и это казалось волшебным. Еще удивили большие телеэкраны, на которых показывали несколько ракурсов снимаемой передачи.

Через какое-то время нас провели в другой зал, там было несколько камер, таких больших ящиков на колесиках, набитых электроникой, которыми управляли дядечки в наушниках. Было очень интересно видеть живое изображение и его телевизионное отображение, которое менялось, когда режиссер переключал камеры, попутно давая указания операторам через наушники. Самого режиссера видно не было, он сидел где-то на втором этаже над аппаратным залом, но чувствовалось, что он там самый главный и всем верховодит.

Нас построили, рассказали вкратце, что будет происходить, что когда на камере загорится лампочка-индикатор, это значит, что изображение идет в эфир. Звук улавливался с помощью больших микрофонов, которые висели на длинных штангах, похожих на удочки или колодезные журавли. Мы очень волновались, особенно когда камера наезжала близко. Хорошо, что мы были в составе хора. Если бы мне нужно было солировать, я бы, наверное, проглотил язык, когда камера наехала на меня, и так во рту пересохло.

Мы начали выступление, камеры задвигались в разных направлениях, беря то общий план, то отдельные группы хористов. Зина все время нам показывала ртом и руками, чтобы мы пели на «о», это когда ты широко раскрываешь рот, и звук идет с частичным «оканьем», так вроде бы положено петь по классическому варианту. Мы старались как могли, репертуар наш быстро исчерпался, а может это так показалось от волнения, и испытали огромное облегчение, когда нам сказали, что съемка окончена.

Как бы не так! Оказалось, что это была всего лишь репетиция! А основное выступление будет через час. Нас препроводили в первоначальный наш зал и приказали никому не расходиться. В то время не было еще видеомагнитофонов, передачи шли «вживую», и режиссеры перестраховывались, делая пробные репетиции. Да и, видимо, наш контингент не внушал особого доверия, чтобы взять вот так и выпустить нас в прямой эфир.

Оставшийся до съемок час тянулся очень долго. Мы замаялись в этом зале. Уже не радовали ни картонные оригиналы заставок, ни телевизоры – мониторы, ни даже обнаруженная нами нарисованная таблица настройки телевизоров, так называемая таблица 0249, с очень четкими границами линий. По этим таблицам настраивали телевизоры и дома, и в ателье, и в магазинах.

Наконец, час наш истек, и мы снова отправились в аппаратный зал. На этот раз волнений было меньше, но и интерес в наших глазах, видимо, поугас, потому что Зина очень нервно нами дирижировала и даже показывала кулак тем, кто совсем уж вяло пел. Мы с Витькой тоже больше разевали рты, нежели старались петь, однако, все вроде бы нам сошло с рук.

После выступления мы как-то быстро разошлись по домам. Потом еще с телецентра нам передали несколько фотографий нашего выступления, они где-то сгинули в недрах школьных архивов. Дома меня встретили как именинника, ведь я раззвонил всем, что нас будут показывать по телевидению.

Это наше выступление придало еще больший авторитет нашему хору. После него мы еще несколько раз выступали с тем же репертуаром в разных местах.

Потом были еще другие песни, выступления на школьных собраниях, перед родителями. Потом постепенно хор начал пополняться младшими детьми, у некоторых из нас началась мутация голоса, и врачи запрещали петь.

Моя эпопея хорового пения тоже вскоре окончилась, и самым ярким воспоминанием до сих пор остался тот пасмурный осенний день, когда мы побывали в храме телевидения.