Волки

   Он лежал на снегу: пепельно-серый на белом, и не торопясь, осторожно втягивал носом воздух. Стая звала его Проворный.
   Мощный, крупный, с большой головой и умными глазами, он выделялся среди других волков силой, волей, сообразительностью и той особой стойкостью характера, в которой чувствовалась и спокойная решимость, и острая проницательность, и мудрая уверенность в себе. Кроме того, он был еще и просто красив: широкогрудый, подтянутый, грациозный, а потому внушал уважение стае. А те, кто  перешагнул возраст зрелости, давно уже видели в нем будущего вожака.
   Лежа на своем обычном месте и лениво перекатываясь с одного бока на другой, ни о чем подобном не думал сам Проворный: он отдыхал. Прошедшая ночь ознаменовалась великолепной охотой; еще бурлила в жилах взбудораженная кровь, на зубах ощущался вкус сладкого мяса, а горячий язык шершавым листом все слизывал и слизывал с усов пьянящие липкие капли. Чувство усталости мягким облаком кружило ему голову, лапы вытягивались и вздрагивали, как будто бы в беге, и ничто, ничто не было для Проворного желаннее и дороже этих добрых минут сытости, удовольствия и покоя.
   Стая устроилась на поляне. Синий лес защищал ее плотной стеной. Тонкие березы пестрели на фоне спящих деревьев прожилками белых стволов. Растворялся, серебрясь нежнейшей полоской в дремлющем небе, едва пробужденный рассвет. И Проворный незаметно уснул, отдавшись во власть тишины, лишь влажный нос чуть подрагивал, пока волк не спрятал его в теплый мех своего живота.
   Наутро, едва проснувшись, стая начала весело резвиться на снегу. Это была и разминка, и забавная игра, и средство общения, когда матери могли уделить внимание детям, старшие волки — более молодым, а пары — познакомиться и подружиться.      Несмотря на поднявшуюся суматоху, где не одна пара зубов ухватила нечаянно чью-то лапу, и не один клок шерсти полетел в сторону,  во всем этом балагане мелькающих лап, голов и хвостов чувствовался строгий порядок, особая внутренняя дисциплина, некий безгласный закон, подчинение которому было жизненной необходимостью стаи. Никто никого не мог укусить больнее, чем можно; сильные волки не притесняли и не обижали слабых, а чувство превосходства выражалось лишь в особом сверкании глаз и в бешеном оскале ощетинившейся пасти. В волчьей стае царил мир.
   Бдительно, строго, сурово следил за происходящим старый вожак. Он лежал неподалеку, расставив широкие лапы и высоко подняв седую голову. Несмотря на возраст, Вожак был очень красив, строен и настолько силен, что вот уже много лет ни один отважный волк не осмеливался оспаривать у него право лидера. Стая уважала, ценила и боялась Вожака.
  Сейчас он наблюдал. Как никто другой, умел мудрый волк воспринимать стаю не как группу отдельных животных, а   единым организмом, мощным природным сообществом, где все взаимосвязано и неразрывно одно от другого. И уж тем более Вожак никогда не отделял себя от стаи, ощущая свое тело слитым с нею, принадлежащим и необходимым ей.
Этим утром, наблюдая за жизнерадостной игрой, и по-своему наслаждаясь видом здорового, крепкого племени, Вожак думал о главном: сможет ли выстоять стая в суровые времена наступающей зимы в схватке с главным врагом: голодом? Он не сомневался в силе и мужестве взрослых волков, но очень беспокоился за молодых. Родившиеся прошлой весной и хорошо подросшие к зиме, они все же были очень уязвимы и, как прекрасно понимал Вожак, будут особенно страдать от нехватки еды.
  Каждый из них, молодых, это будущий воин, крепкий защитник, необходимая стае боевая единица. В их силе — жизненность всего племени. Можно ли пренебрегать хоть единым волчонком, зная, как важен он будет потом, когда подрастет и превратится в мощного зверя? О, Вожак знал цену каждому доброму охотнику! Не раз и не два видел он, как именно благодаря одному волку, сильному и отважному, выживала вся стая, спасалось все племя от мучительного и острого голода. Вовремя и неведомо откуда принесенная тушка зайца, удачно обнаруженный след, даже крохотная мышка, попавшая в зубы охотника, могли помочь самым слабым пережить опасные моменты зимы. Не зная другого врага, более беспощадного, стая боролась с голодом всеми силами, прилагая усилия даже малейшего из своих членов.
  Вожак охватил взглядом всех вместе и каждого в отдельности и остановился на Проворном. Это —  лучший волк стаи, его преемник. Не однажды видел Вожак, как бесстрашен и целеустремлен Проворный в охоте, как силен в схватке, как стремителен в беге. В характере Проворного не было напряжения, он всегда оставался спокойным и доброжелательным. Но что особенно нравилось Вожаку, так это острая любознательность молодого волка, его стремление понять все вокруг, весь этот неизведанный мир. Вот и сейчас, набегавшись, Проворный, - это видел Вожак со своего места, - лёг неподалеку и стал пристально следить за поведением соплеменников и, краем глаза, самого Вожака. Что заинтересовало Проворного? Почему так внимательны и глубоко задумчивы его глаза?
  Вожак встал и, словно прогуливаясь, подошел ближе. Проворный сделал неуловимое движение, как бы приглашая присоединиться, и старый волк лег рядом.
Они разговаривали молча: умудренный опытом долгой и суровой жизни Вожак и Проворный, полный вопросов и желания знать все об окружающем мире. Они не чувствовали потребности выражать свои мысли действием, им хватало понимания на уровне глубочайшего взаимопроникновения друг в друга. Спустя небольшое время оба встали и неспешно направились вглубь чащи.
                ПЕСНЬ ЛЕСА
  Старый волк молча ждал. Глаза его были закрыты. «На рассвете всегда случаются чудеса», - сказал он Проворному, и сейчас они стояли рядом в ожидании нарождающегося чуда.
  Глубокое, невозмутимое спокойствие царило вокруг. Лес спал, как может спать только природа, в которой все замирает лишь на короткое мгновение. Искрящийся снег застыл на хрустально замерзших ветвях. Лучи розоватого света блуждали по дремлющим кронам. Алмазною россыпью льдинок сверкали кристаллы зари. Волки замерли, боясь неосторожным движением потревожить покой замершего леса.
  Вдруг непонятный звук, чистый, прозрачный, прорезал пространство. Вздрогнул Проворный, глянул вопросительно на Вожака, но тот по-прежнему молчал, прикрыв всезнающие глаза. Звук набирал силу, наполнялся глубокими нотами, утончался и звал за собой. Лес встрепенулся и вздрогнул.
  «Что это?» - не выдержал молодой волк.
  «Слушай! Слушай!!!»
  Откуда-то сверху, невидимая, нежная, лилась музыка несказанной красоты. Мощная, ясная, светлая, она струилась в пространстве подобно прекрасной симфонии небесного оркестра, целого свода волшебных инструментов тончайшего, бестрепетного звучания. Она поднималась, стремилась ввысь, и  терялась там, исчезала на несколько кратких мгновений, а потом вдруг появлялась опять и неслышно, медленно падала, кружась в плавном танце. Проворный был потрясен! Ничего подобного он не слышал и даже не знал, что рассвет может петь! Он весь дрожал, вытянувшись в струнку, боясь пропустить хоть миг. Казалось, что музыка звучит в нем самом, в самых глубинах его существа! Более высокого чувства он не испытывал никогда…
   А лес все пел! Пели деревья, еще несколько минут назад кажущиеся застывшими, скованными сном, пели заснеженные кусты, пел сам воздух. Всё заполнила невидимая мелодия вдохновения, гармонии, красоты… Вот прозвучал мощный аккорд, и она опять взлетела, поднялась высоко-высоко, а затем скорбным плачем спустилась, пронзила пространство нитями тоски, страдания, грусти, чтобы через минуту опять взвиться вверх потоком радости, света, надежды... 
   «Песнь неба, - тихо молвил Вожак. - Она звучит для всех, только немногие могут слышать...»
   Проворный молчал. То, что он мог слышать, не удивляло его. Он был весь, насквозь пропитан чудными звуками и ничего не видел, ничего не воспринимал, кроме этой мощно звучащей песни. Неся в себе отголоски ее мелодии, волки тихо вернулись в стаю...

  «Откуда ты знаешь, что небо умеет петь?» - спрашивал Проворный чуть позже, когда они оба уже совершили утренний обход и теперь лежали рядом, разговаривая, по обыкновению, молча. Вожак задумался: «Когда-то я тоже этого не знал, - тихо ответил он. — Меня научил мой отец. Он умел слушать».
  Проворный пристально смотрел на Вожака.  Слушать — это совсем не ушами, - понимал он. — Но тогда — чем? Старый волк улыбнулся: любознательный Проворный, как всегда, хотел знать все сразу. Пожалуй, можно ему сказать. Или пусть догадается сам? Волк поднялся и встряхнулся. Приближался полдень, время отдыха и покоя всей стаи, когда крепкий сон необходим каждому. Проворный нехотя встал: он не чувствовал усталости. С большим удовольствием он продолжил бы разговор. Но глубокий, серьезный взгляд Вожака сказал: «Самые сильные волки в стае — ты и я. Мы не имеем права встретить время охоты утомленными».
  И  Проворный склонил свою голову.

                ОХОТА
  Стая спала. Мерное, чуть слышное дыхание доносилось до чутких ушей Проворного. Лежа поодаль, он видел, как едва вздымались серые спины. Было тихо, и в самом воздухе, казалось, витал невидимый сон.
  Что-то встревожило Вожака. Он весь напрягся, поднял голову и остро посмотрел вдаль. Проворный тоже прислушался и принюхался: ничего! Но старый вожак уже будил, поднимал стаю.
  Вскоре все вместе бесшумно, как темные тени, бежали по снегу. «Что он увидел? — мчась в центре стаи, думал Проворный. — Что он почуял в белом пространстве полей? Почему так внезапно поднялся и ведет нас уверенно, мощно, будто знает что-то такое, чего не знаем мы?» Так думал волк, сливаясь в стремительном беге со стаей, с ее общим горячим дыханием, с ее ритмом, с ее твердой уверенностью в воле и знании Вожака.
  Вскоре они увидели след. То были сани, их вез тяжелый, медлительный конь. Четко отпечатались на снегу твердые копыта. Стая вздохнула: добыча! Еда! Сразу прибавилось сил. Помчались скорее крепкие лапы, и вот уже впереди смутно маячит темнеющее пятно.
  Стая бежала так быстро, что в несколько мощных усилий догнала сани с возничим. Тот был закутан в тулуп и заметил волков лишь тогда, когда конь захрипел и дернул вожжи. Но уже сильный, спокойный Вожак заходил слева, едва повернув морду, и Проворный, занимая свое обычное место, увидел его глаза, блеснувшие холодной решимостью... В оставшиеся несколько мгновений до броска слышался лишь хрип загнанного коня да громкий, неестественно звучный в этой тиши вопль возничего... Бросок! Стая напала одновременно: молодые, сильные волки на лошадь, а три волчицы постарше на человека. Ни секунды не промедлил Проворный, движимый инстинктивной силой полного доверия Вожаку; не глядя на жестко мелькающие копыта, прыгнул, впился зубами в мохнатую шею и — задохнулся, запутался в гриве, но не ослабил хватки, только крепче закрыл глаза.
  Конь стряхнул молодых волков, но не смог, не успел, не сумел сбросить этих двоих, одинаково сильных и страшных, вцепившихся в его шею волчьей, смертельной хваткой. Он ступил еще раз и — упал, потому что вдруг боль нещадно ударила в спину, охватила мутной волной голову, шею и ноги...
  То, что осталось от лошади и человека, доедали с трудом, изрядно отяжелев, слизывая корку холодного снега. Волчицы лежали довольные, мягко, незлобно поглядывая на круглую луну. Стая наелась...
  Но еще спустя долгое время одна мысль не давала покоя Проворному: откуда он знал? Как, каким образом мог почуять Вожак едущие вдалеке от лежбища сани с возничим? Ведь ничего, абсолютно ничего не было видно и слышно: за это Проворный с его тончайшим слухом и зрением мог ручаться. Так как же?!
  Снова и снова вспоминал волк эту ночь, и то, как внезапно проснулся Вожак, как уверенно вел стаю к добыче. Что заставило его проснуться, кто, невидимый, указал ему путь? Может быть, все же слух и зрение Вожака — особенные, не такие, как у других? Нет, нет, не в слухе, не в обонянии дело, - догадывался проницательный волк, - а в том, чего сам Проворный еще не мог объяснить, но что уже смутно предугадывал в мудрых глазах Вожака: силу провидения,   необыкновенные, ему одному присущие свойства, помогающие выжить всей стае... И, лежа в тишине долгой ночи, Проворный тяжко вздыхал: это было выше его понимания, что-то, до чего ему еще предстояло дорасти.
  Пройдет еще немало времени и, будучи сам вожаком, Проворный найдет ответ на этот вопрос. Он поймет это однажды ночью, когда, обеспокоенный судьбой голодающей стаи, встрепенется среди глубокого сна от неведомого толчка изнутри и особым,необъяснимым образом услышит дальний звон колокольчика. Он поймет это в ту минуту, когда звук человеческого дыхания вслед за мягким, приглушенным снегом топотом копыт — коснется его сердца и разбудит высшее «я», спящее глубоко внутри. Невидимый, неосязаемый, Дар Прозрения внезапным потоком хлынет в его душу и раздвинет, распахнет узкие ограничения расстояния; и тогда вся стая станет изумленным свидетелем особой, мистической мудрости вожака. А он уверенно и мощно поведет самых сильных по следу...
  Но будет это нескоро, потому что любой дар надо выстрадать...
               
                НЕЖНОСТЬ
  Глубокая ночь опустилась на землю. Стая спала, и дыхание ее было полно мира. Молодые волчата повизгивали в темноте. Струящийся сверху свет звезд ласкал их черные спины.
  Проворный не спал. Странная, неведомая печаль щемящей волной прокрадывалась в душу, бередила волнами тоски, колючими ниточками воспоминаний. Что-то мучило его, не давало уснуть. Он вздыхал, переворачивался с бока на бок, поглядывал на луну, спрятанную в облаках, и словно смутно чего-то ждал...
  Она подошла неслышно и легла неподалеку: самая красивая, единственная, кого он по-настоящему выделял в стае. В ее походке, в том, как она опустилась на снег, ощущалась грация, и ему захотелось оглянуться. Но грусть была сильнее... Проворный отвернулся и положил голову на лапы. Сухой шелест послышался сзади, и он почувствовал, совсем близко, ее дыхание. Волк напрягся, резко поднял голову и взглянул. Она стояла рядом, и глаза ее,  мягкие, доверчивые, светились в темноте. И тогда он, не раздумывая, мгновенно развернулся и потянулся всем своим существом к ее страстному запаху, к ее волшебному, трепетному желанию...
   Лес принял их, влюбленных, в свои бережные объятия, накрыл покровом темноты, спрятал от строгих очей вездесущей ночи. Там, в глубине чарующей тиши, среди снегов и дремлющих деревьев, они долго резвились, обнимали и ласкали друг друга. Наслаждались светом, струящимся из глаз, вдыхали запах горячих тел, мягко, беззлобно кусались, вонзаясь зубами неглубоко, но до боли: щемящей, радостной, блаженной... Задумчивая луна смотрела на них сверху. Впервые Проворный любил... Он отдавал свою нежность — и впитывал ее, он отдавал свою силу  —  и впитывал ее, он отдавал свое «я» — и впитывал ее «я». И эта волна, переливаясь, наполняла их все более и более, пока не заполнила до краев.
   Как только забрезжил рассвет, они вернулись: она впереди, он — чуть поодаль: сильный, красивый волк, заслуживший любовь прекрасной подруги. Они легли рядом, и она положила на него свою голову. Засыпая, он слышал ее чарующее дыхание, и тихая радость теплой волной согревала его сон.
 
                ВОЖАК
  Обширные владения стаи требовали частого и бдительного осмотра. В этот день Вожак и Проворный обошли их большую часть и теперь отдыхали, любуясь тем, как скатывается за границу снегов пурпурное солнце. Неспешно лилась беседа.
  «Почему ты так любишь стаю? — спрашивал Проворный. — Разве у тебя нет других дел, кроме нас?» Вожак посмотрел на него и отвел взгляд. «А разве стая - не я? - спросил он в ответ. - Стая — это не волки, а ВОЛК. Один   большой и смелый волк. Мы — его лапы, нос, голова. Я — его глаза, его слух и зрение. Ты — его храбрость и сила. Остальные — его мужество и отвага. Мы все живем в нем. Нет ни одного волка, который жил бы отдельно».
  «Ты никогда не говорил мне об этом», - тихо промолвил Проворный. Вожак подумал.   «Было время, когда я  сам этого не знал». - «Как же ты узнал, когда?» - «Когда еще не был вожаком. Я долго наблюдал жизнь стаи и однажды, проснувшись ночью, услышал ее дыхание. Я понял это сразу, в один миг, и больше не разделял стаю на отдельных волков».
  Голубые сосны неслышно напевали свою мелодию. Гармония царила вокруг. Расслабившись, они лежали на мягком снегу и согревали его своими телами.
Спустя некоторое время Вожак поднял свою крупную голову и задумчиво произнес: «Порою мне кажется, что не только стая, но и весь мир — это один огромный волк».
«Когда-нибудь ты будешь вожаком», - продолжил он разговор. Голос его был неспешен, нетороплив. Проворный беспокойно поерзал: он слишком любил своего друга, чтобы представить себя на его месте. Но странная, тяжкая грусть как будто легла на плечи старого волка, и голова его склонилась к земле. «Ты можешь сказать, - продолжал он, - что делает вожака вожаком? И каким он должен быть?» Проворный подумал. Нет, он не знал. Вернее, он мог бы ответить, что сила и храбрость, и острое зрение, но не это, совсем не это, чувствовал молодой волк, хотел услышать от него Вожак. И Проворный слегка повел носом, готовясь слушать.
  Вожак встал и огляделся. Он как будто впитывал в себя окружающий мир, его звуки, его морозную свежесть, его песню, его мудрость. Потом он повернулся к Проворному и очень просто произнес: «Вожак — это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто, не задумываясь, отдаст свою жизнь за последнего щенка в стае».
   И он неторопливым шагом направился в лес.

                ОБЛАВА
  Великолепное чутье было отличительным признаком Проворного. Пока другие волки осматривались, принюхивались и пытались понять, что происходит и на каком расстоянии, Проворный молниеносно определял характер запаха, его дальность и свежесть, его структуру и тип животного, которое его оставило. Для того, чтобы видеть, не обязательно смотреть. Иногда достаточно чувствовать носом.
В то утро Проворный первый услышал странный, незнакомый, внушающий недоверие запах. Стая спала. Волк поднял голову и неторопливо, тщательно принюхался. Какой нехороший, многоголосый запах, сколько в нем неприятных оттенков, неживых цветов... Цвет! Именно так! Проворный вскочил. Присутствие в запахе алого цвета, цвета агрессии и ненависти, было так ощутимо, что он тут же огляделся, ища глазами Вожака. Его не было!
  Проворный быстро сделал круг и остановился в том месте, где еще недавно лежал старый волк. Снег был примят, и неторопливые следы уходили вглубь леса. Вожак ушел...
  Мягко опуская голову, Проворный несколько раз вдохнул в себя запах его отпечатков. Может ли след иметь запах раздумья? Грусти? Сожаления? Может! Именно так прочитал душевное состояние Вожака проницательный волк. И — не стал беспокоить, но задумался.
Не впервые уходил старый волк в уединенные утолки леса, и всегда это предшествовало какому-то сложному периоду в жизни стаи, будто бы там, среди спящих под снегом деревьев, он искал мудрость и знание. Но что стоит за этим уходом сегодня? И странная, горькая волна предчувствия чего-то неотвратимого, грозного, надвигающегося на стаю, захлестнула душу Проворного смутной тоской.
  Волки проснулись. Уже многие ощутили запах, и странное беспокойство, пришедшее с ним. Стая начала волноваться. В этот момент появился Вожак. Он вышел из леса медленным, сдержанным шагом, но Проворный тут же ощутил и его глубочайшую печаль, и то мужество, с которым Вожак готовился встретить неведомую опасность, и его особую собранность, и еще много других, едва осязаемых, оттенков его состояния. И Проворный на миг забыл обо всем, лишь один вопрос крутился в его голове: где черпал Вожак это мужество и бесстрашие, из какого источника он впитывал этот мудрый покой?!
Вожак неторопливо прошел в центр круга, и волки тут же успокоились. Все взгляды были устремлены на него. Сила, уверенность, твердость Вожака волнами распространялись вокруг, он словно поглощал страх, минуту назад терзавший стаю. И, когда все притихли, а некоторые даже прилегли, он обратился к соплеменникам.
«Ненависть движет лишь одним существом: человеком. Нет ничего страшнее этого, потому что там, куда приходит ненависть, исчезает жизнь. Огромное количество людей, жаждущих крови и мести, едут сюда. Не только стая, но и весь лес в опасности. Наш долг — защитить его. Я и ещё несколько сильнейших выйдут навстречу людям.  Вы же, -  оглядел он притихшую стаю, - должны уйти в самые глубокие места и ждать».
   Проворный пристально следил за происходящим и пытался понять, что, необычное, светилось в глазах старого волка, почему, вернувшись из своего уединения, он так печален? О, нет, не печаль, - поправил себя Проворный, - а особая, возвышенная грусть исходит от наставника, словно он один знает нечто такое, чего не знает никто. Вот, сейчас он объясняет другим, как вести себя во время облавы, отдает последние приказы волчицам, которые уведут большую часть стаи в убежище, а сам будто и не здесь уже, а где-то в другом мире, в другом месте... И вдруг Проворный понял, прозрел своим любящим сердцем, преданным Вожаку, о чем грустил старый волк, к чему готовился этим страшным утром: к смерти! Не что иное, как предчувствие близкой гибели сообщало его поведению это особое мужество, непривычную торжественность, будто даже сама смерть представлялась ему чем-то большим и важным. Едва успел так подумать, как встретил резкий, пронзительный взгляд Вожака. «Что ты знаешь о смерти? - спросил он. — Не она ли — величайшая жизнь?» Проворный почувствовал, как душевная боль тисками сжимает сердце. «Ты должен быть мужественным, - негромко добавил его друг, - потому что никто, кроме тебя, не придет на мое место».
  ...Стая уходила от запаха дальними, окольными путями. Людей было много, омерзительный вкус ненависти вызывал тошноту, распространялся с молниеносной быстротой и тревожил, будил спящий лес. Уже встрепенулись обеспокоенные звери, не ведая, где укрыться от опасности, уже раскололась хрупкая гармония тишины, и волшебство спящих сосен рассыпалось осколками разбитого хрусталя.
Вожак вел за собой самых бесстрашных: отвлечь внимание людей, отвести их в сторону, спасти лес и стаю от безумия ненависти и дать ей пролиться, иначе,  он понимал,  она разрушит все вокруг, погубит жизнь того мира, который он считал своим домом.
   Они показались внезапно: серые тени на белом снегу; люди заметили их, радостно вскрикнули и вскинули ружья. Волки метнулись, будто не зная, куда бежать, и тут же ушли из-под пуль. Так продолжалось все утро. Лес стонал и рыдал: крики, стрельба, возбуждение... Но ненависть не была удовлетворена: не было добычи, никто не убит,  а потому разгоралась все с большей силой. Волки чуяли ее ярость, ее накопившуюся остроту. Зловещей птицей она витала в воздухе, накалывалась на ветви кустарника, растекалась горячей волной по тающему снегу. В глазах было мутно от алого запаха смерти. Как прекратить это безумие? Как остановить все разрушающую смерть?
     Солнце стояло высоко, когда Вожак разрешил отдохнуть. Измученные быстрым бегом, напряжением, ежесекундным риском, волки прилегли в глубоком яру. Вожак тяжко дышал, но Проворный видел: сил еще много, он бережет их на самый последний бросок. Внезапно Вожак повернул голову и молча, долго, пристально посмотрел на Проворного. Ни тени страха в глазах, только беспощадная, суровая решимость. Проворный понял: время пришло.
  «Зачем нужна смерть?» - спросил он Вожака. «Люди устали, - ответил тот, - но ненависть побуждает их идти все дальше и дальше, в самое сердце леса. Кто-то должен их остановить!» - «Но почему — ты? Ты можешь послать меня, я пойду!» - «А ты мог бы послать меня?» - молча взглянул на него Вожак. Проворный опустил голову: «Ни тебя, ни кого-то другого». - «Поэтому ты и будешь вожаком!»
И опять в ушах Проворного прозвучали слова: «Вожак — это не просто сильный и смелый волк,  это тот, кто готов отдать себя за последнего щенка в стае».
  ... Волк появился перед людьми так внезапно, что те на миг растерялись. Как призрачная тень, возник он на опушке, осененный приглушенным светом ранних сумерек. Он стоял прямо: глаза устремлены на людей, голова поднята, в облике — спокойная гордость. Он ждал, просто ждал, когда раздастся выстрел. Их прозвучало несколько: сухих, равнодушных щелчков, распоровших тишину. Серое тело подпрыгнуло, будто подброшенное пружиной, и тут же обмякло, распластавшись на снегу.
  Люди дружно бросились вперед, переговариваясь возбужденными голосами. Но Вожак уже собирал силы, чтобы встать и не позволить им этого последнего наслаждения: распять себя. Мгновение — и он исчез в лесу. Палачам он оставил кровь, много крови, чтобы те были уверены, что не жить, а медленно и мучительно умирать отправился он в глубокую чащу.
  И они стояли над бурым пятном, и обсуждали его, и шумно радовались, и веселились, и ненависть их постепенно таяла, растворяемая удовольствием созерцания этого неоспоримого факта их победы: огромного кровавого пятна, растопившего снег. Их удовлетворение было так велико, что они решили не ходить в глубину леса, - там быстро темнело, - а вернуться назад и рассказать, какого огромного матерого волчище они подстрелили, и как тот пополз умирать в  чащу...
   Стихли голоса. Понемногу успокоился лес. Еще тут и там вздрагивали, трепеща от воспоминаний пережитого, веточки елей и берез, но уже хлынула мощным потоком гармония, вытесняя ужас и страх, и  прежняя, благоуханная тишина опустилась на бор.
Окруженный сострадающей стаей, старый Вожак умирал. В том месте, где он лежал, снег растаял, и тягучая кровь струилась плавной рекой на промерзшую землю. Проворный стоял ближе всех, не стесняясь своей любви, и мучительно, тщетно желая взять на себя его участь. Старый волк вздохнул и  застыл. Прошло несколько мгновений...
И вдруг,  увидела вся изумленная стая,  огромный белый волк, похожий на прозрачное облако, отделился от мертвого тела и поплыл вверх, в черное глубокое небо. Все замерли, следя глазами за ним и поднимая головы. Он плыл неспешно, плавно перебирая в воздухе мягкими лапами, устремляясь все выше и выше к луне, к ее строгому серебристому сиянию, и поглядывая на оставшихся спокойным мудрым взором... Он был уже высоко, когда, провожая душу друга, наставника, вожака, стая громко, протяжно завыла...
 
   Он лежал на снегу: пепельно-серый на белом и внимательно  следил за тем, как резвится на снегу веселая стая. Молодые волчата, родившиеся весной, хорошо подросли к зиме. Волки постарше обучали их нападать, демонстрируя бросок и захват. Опытные волчицы незлобиво покусывали тех, кто казался особо неловок: чтобы были внимательнее! Кто-то играл со своим хвостом или с хвостом соплеменника, кто-то в последний раз обсасывал сладкую косточку, принесенную после охоты, чтобы потом отдать ее малышам… Крепкое, здоровое племя!
   Проворный потянулся и блаженно вытянул лапы. Он думал о стае, о Красавице, о своих сыновьях, а потом вновь ощутил это чувство: будто все они, и старые, и молодые, и мудрые, и совсем неопытные,  составляют одно большое тело, как бы живут внутри некоего огромного волка. Он, вожак,  – его голова, другие – его когти и зубы, третьи – его лапы и хвост. И в нем нет разделения, нет отдельных частиц, как будто все слито в разумной гармонии взаимосвязи.
И тогда в его ушах опять прозвучали слова: «Иногда мне кажется, что не только стая, но и весь мир – это один огромный волк».
  Он вытянулся на снегу и, продолжая наслаждаться этим дивным чувством общности со всем и вся, блаженно закрыл глаза…