Звезда вифлеема

 Еще один суматошный день подходил к концу. Со стороны долины, поднимались тяжелые облака, заволакивая небо, грозя обрушиться на землю ханаанскую снежной лавиной.
 Старая Рахиль подсчитывала выручку за день. Что и не говори, день выдался удачным. Слава кесарю и его переписи, приезжие раскупили весь товар, и теперь можно было спокойно дожить до нового месяца. «А завтра» - старуха широко улыбнулась, перебирая монеты и мысленно умножая их количество - «завтра...»
Сколько она себя помнила, она всегда стояла на этом самом месте, с южной стороны городской площади, которую старейшины отвели под торговлю. Она привыкла к нескончаемому рыночному гулу, к выкрикам зазывал и к протяжным заунывным жалобам нищих. Ее лицо, иссеченное морщинами, задубело, как воловья шкура под раскаленным летним солнцем и пронизывающим зимним ветром, поднимающим ветхие полы ее одежды. Вот и сейчас, ее ноги с выступающими венами, почувствовали будто сотни колючих терновых шипов одновременно вонзились в желтую пергаментную кожу. Старуха вздрогнула и огляделась.
Толпа возле прилавков торговцев быстро редела. Ветер загонял людей под крыши домов, освобождая себе место для сумасшедшей ночной пляски.
Рахиль с трудом поднялась, скрипнув, как старая больная ива.
 Двадцать шагов в сторону, к выходу с рынка. Тридцать - до каменной лестницы с десятью ступенями. И еще полсотни, по узкому переулку до каменного мешка с маленьким окном над потолком. Разжечь огонь, погреть руки и согнувшись на соломенной подстилке, провалиться во блаженное ничто.
«Только бы успеть до непогоды» - проговорила про себя Рахиль, складывая свои корзины. Взвалив их на плечо, она уже собиралась сделать один из первой сотни шагов, как чей-то голос окликнул ее.
 - Скажи, не знаешь ли ты, где можно найти крышу над головой? Гостиницы переполнены, а моя жена нуждается в отдыхе.
Подслеповатые глаза Рахиль с трудом разглядели в сумерках согбенную фигуру  мужчины, который заботливо поддерживал под руку свою спутницу, кутающуюся в складках мафория. Но даже это длинное покрывало, не могло скрыть ее округлившегося живота.
- Жену, говоришь? - Рахиль усмехнулась и смерила взглядом пару - юную, казавшуюся девочкой жену, и мужчину, чью бороду и волосы украсило время серебристым инеем.
- Что же это ты, таскаешь ее по дорогам в такое время? Ей бы на постели лежать, да повитух призывать.
И в подтверждение ее слов громко заскрипели железные ворота, завыл, заметался ветер над Бейт-Лехемом, кидая на землю колкую снежную крупу. 
- Во всем городе не найти сейчас  места. Все заняли сыны дома Давидова. Да и  мне пора, некогда тут с вами.
Подгоняемая ветром, Рахиль спешно засеменила к выходу, оставляя позади две одинокие фигуры на пустеющей рыночной площади.
«Двадцать шагов в сторону, к выходу. Тридцать - до каменной лестницы с десятью ступенями. И еще полсотни по узкому переулку..»
Неожиданно она остановилась, и быстрыми шагами заспешила обратно.
Площадь была почти пуста. Лишь обрывки соломы, на пару со снежными мухами носились взад вперед, да бряцала цепь колодца.
- Эй! Как там тебя! Где вы? - Рахиль не сразу увидела парочку жавшуюся к навесу. Мужчина быстрыми шагами подошел к ней.
- Вот что, не стой здесь, как соляной столб! Вот там, на выходе из города есть пещера, куда сгоняют скот в плохую погоду. Не хоромы, конечно, но хоть сухо будет. А если огонь разведешь, и тепло.
Рахиль удовлетворенно отметила, какой надеждой осветилось лицо немолодого мужа. На секунду он замешкался, а затем нащупав в кармане монету, положил ее в руку старухи.
И в который раз, Рахиль удивила сама себя, поняв что не может взять подношение.
- Э, нет! Забери немедленно! Незачем это, понял? И не стой, иди, веди ее - видишь же, погода портиться! А если настанет время родить, зови Зелому с Саломией... Да, иди же!
Рахиль слегка подтолкнула неповоротливого мужа к жене своей.
 - Благослови тебя Господь за твою доброту! - отозвалась та.
И в этот момент, впервые за долгое долгое время, Рахиль почувствовала себя юной девочкой, прильнувшей к плечу матери.

 ***

 В пещере было сухо и тепло. В воздухе, согретом костром, приятно пахло свежим сеном и молоком. Глупые телята, тянулись влажными шершавыми губами к сосцам матери. А мерный стук копыт вола, который ритмично переставлял ноги с места на места, казалась пел колыбельную Марии, прикорнувшей на подстилке из соломы.
 Мария. Мария. Мария. Юная, как утренняя заря. И непостижимая, как звездное небо. Такая близкая и такая далекая.
Иосиф брел прочь от пещеры, оставляя следы на белом, недавно выпавшем снеге.
 В который раз, твердил он себе, что произошло чудо. Что ему, на старости лет, выпала счастье, стать его частью. Но возможно ли было в это поверить? Да и где доказательства? Ведь то был всего лишь сон! Пусть яркий, наполненный нестерпимым светом, но все-таки сон! И может ли взрослый умудренный опытом человек, верить своим снам?
 Но стоило Иосифу лишь вспомнить облик той, что по воле небес, стала его женой, как сомнения отлетели прочь, а недоверие сменилось благоговением.
Мария. Мария. Мария. Сотни, тысячи раз, как молитву, твердил про себя он ее имя.  Мария, Благословенная.
 Он представил, как лежит она сейчас в пещере, кроткая и смиренная. Как склоняются над ней животные, и как светит над пещерой звезда, что вела их в Вифлеем, указывая путь. И в который раз слезы радости, раскаяния и любви, подступили к его горлу.

 ***


 Беспокоилось стадо. Жалобно блеяли овцы и козы, взбудораженные ночной стихией. Шаткий навес, под которым они укрылись, дрожал под мощными порывами ветра, грозя каждую минуту обрушиться на головы животных и их пастырей.
 Старший, и самый опытный из пастухов, сидел возле входа и подбрасывал в разведенный огонь узловатые корни растений.  Нестерпимо ныли старые кости, да и мысли о несбывшемся не давали ему уснуть.
 Когда-то, когда ему было почти столько же лет, сколько исполнилось прошлой весной младшему из овчаров, он мечтал о жене, детях и о крыше над головой. Но время разметало его надежды по пустыне, ставшей его домом и его семьей.    Обычно благосклонная к нему, в минуты подобные этой, пустыня становилось похожей на разгневанную женщину, улучившую возлюбленного в неверности. И тогда, садился он у порога своих временных жилищ и уговаривал ее, прося успокоится, заверяя в своей любви и тайно сожалея о том, что ему некуда идти.
И она успокаивалась. Рано или поздно. Так или иначе.
 Вот и сейчас, будто кто-то ласковой рукой приголубил поверхность земли, заставил умолкнуть ветер и прогнал тучи с небес. И будто тысячи свечей осветили запорошенную снегом долину. А среди них одна - самая яркая, которая стерла пелену с окружающего мира, обнажив его красоту.
- Благословен, Господь!  - восхищенно прошептал старик.
И вторя ему, отозвалась пустыня тихим шорохом, дальним звуком копыт лошадей, ступающих по обледенелой земле, да перезвоном колокольцев на шее овец.


 ***

 И была минута, когда замерло все вокруг. Когда не осталось ни цвета, ни звуков, ни запахов. Лишь только свет звезды, что заполнила собой все сущее на земле.
 Остановили быстрый бег своих лошадей чужеземцы, невесть зачем оказавшиеся этой  ночью в пустыне. Затихла в каменном мешке старуха Рахиль, улыбаясь беззубым ртом, как дитя. Застыла слеза на впалой щеке овчара. И засияло лицо Иосифа, обращенное к небу.

«И посмотрел на воздух и увидел, что воздух неподвижен, посмотрел на небесный свод и увидел, что он остановился и птицы небесные в полете остановились, посмотрел на землю и увидел поставленный сосуд и работников, возлежавших подле, и руки их были около сосуда, и вкушающие не вкушали, и берущие не брали, И подносящие ко рту не подносили, и лица всех были обращены к небу. И увидел овец, которых гнали, но которые стояли. И пастух поднял руку, чтобы гнать их, но рука оставалась поднятой. И посмотрел на течение реки и увидел, что козлы прикасались к воде, но не пили, и все в этот миг остановилось".

***
 Он лежал в яслях, поверх соломы. Животные, обступили его, согревая крохотные ручки своим теплым дыханием. Маленькие ручки, с тоненькими голубыми прожилками, в которых билась и пульсировала кровь.
 Она смотрела на него, прислушиваясь к дыханию, боясь поверить в свое счастье. Всего несколько мгновений, ей, как самой обыкновенной матери, казалось, что рожденное дитя, будет принадлежать только ей. Вопреки всему. Ее первенец, ее малыш, ее сын, сквозь глаза которого, с надеждой на нее смотрел весь Мир...