Domini canes-Псы Господни-

Александр Уралов, Светлана Рыжкова

DOMINI CANES
ПСЫ ГОСПОДНИ

«Когда говорит он ложь, говорит своё;
Ибо он ложь и отец лжи».
(Иоанн  VШ, 44)

   
ПРОЛОГ

Маленькая смешная планета Земля. Влажный каменистый шарик с копошащимися комочками слизи на поверхности. Со взлётами духа и падениями нравов, с цепким умом некоторых и таким  трогательным невежеством остальных…
Тысячелетия глупости и страха…. теперь  он был готов принять всё это.
  Его время пришло.
Время новых богов.

...о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла...
             ...это Нечто, облизывающееся во мгле...

             КНИГА 1

ЧАСТЬ 1
Глава 1

Сашка

- Смотри, Сашка-дурачок куда-то воздух режет! Попилил, попилил! Эй, Сашка, собака рычит! Собаки за тобой гонятся! Р-р-р! – кричат мне дети, которые курят за школой.
                Хитрые обезьяньи лица белеют в тени тополя. Я знаю, что они хотят обмануть меня, но невольно ускоряю шаг. Ладони сразу становятся мокрыми.
- Стоять! Я кому сказал – стоять!
Я горблюсь и почти бегу. Они могут бросить мне камень в спину. В полиэтиленовом пакете, на котором написано «ТЦ «КИТ» болтаются бутылки. Они звякают и больно бьют меня по колену, потому что я изо всех сил прижимаю локти к бокам. Так неудобно бежать, но я всё-таки бегу, втянув голову в плечи. Огромная и неуклюжая тень бежит впереди меня, и я начинаю плакать, потому что боюсь наступить на неё и тогда… и тогда случится страшное…
Всё что угодно может случиться, да!
Они кидают мне вслед камень, но он пролетает мимо. Больше они не кинут – я уже на проезжей части улицы, где растянулась автомобильная пробка! Они испугаются, что могут попасть в пыльное стекло дорогой машины «Опель» и тогда водитель выскочит на раскалённый майским солнцем асфальт и выдавит им глаза. Я знаю, я уже видел это, я уже видел это! Тогда, давно. Я не помню, где это было…
Голова начинает болеть. Противные червяки прогрызают мне череп где-то за правым ухом. Прижимая локоть к ребрам, я пытаюсь правой рукой быстро-быстро согнать червяков, но нащупываю только коросту.
О, какой ужасный апрель!

- Ты снова себе голову расцарапал! – устало говорит мне Илья. – Опять попался? Ладно, не говори… и так вижу. Вот, суки грёбанные, неймётся им!
Я всхлипываю и стараюсь встать поближе к нему. Но его горнолыжные палки, с которых сняты маленькие кружки – Илья прикрепляет их обратно только зимой, когда много снега – его палки мешают мне прижаться к его ногам, как это могла бы сделать маленькая собачка с разбитой головой. Я не боюсь маленьких собачек, да и они не боятся меня. Но когда ко мне подскакивает большой пёс… их немного у нас во дворе, но они есть! - в голове сразу же начинается тяжёлый сиплый лай. И я почти всегда вдруг вижу снег у себя перед глазами, он налип на ресницы, от него онемели щёки и губы. Я поднимаю голову и вижу, как огромный чёрный кобель  дышит мне прямо в глаза. Потом он возбуждённо отбегает в сторону и задирает лапу. Тоненькая струйка мочи брызжет на торчащий из снега бурый репейник. От струйки поднимается пар. Кобель нервно чешется и снова подскакивает ко мне, оскалив огромные белые клыки, блестящие от слюны.
«Лежать!» - с ленивой растяжкой цедит Голос и в голове моей взрывается бомба… вот и всё. И я понимаю, что лежу на земле, в грязи. Однажды это было в дождь, хотя в дождь я всегда чувствую себя лучше, и я лежал, скрючившись, в луже и кровь стекала прямо в пузырящуюся воду, в которой плавал раскисший окурок. «Winston one» было написано на нём, да!  И тогда люди смеются… или пугаются и кричат сварливыми тонкими голосами. Или просто обходят меня, старательно не глядя в нашу сторону, а Илья ругается и тычет мне в бок наконечником палки. Он не может встать на колени, потому что у него от рождения странным образом вывернуты ноги.

Илья опирается на палку и выплёвывает сигарету, ловко продевая скрюченную левую кисть в ремешок. Иначе он не сможет удержать рукоятку. Левая кисть у него слабая. У него длинные нервные пальцы и он очень многое умеет. Видели бы вы, как соседки смотрят на него, когда приносят всякие электрические вещи в починку! А тётя Оксана как-то сказала: «Эх, бабоньки, золотые руки у парня! Кабы не калека, цены бы ему не было!» И все с ней согласились, да!
- Ладно, Саня, не реви, ты чего? Вон, здоровенный какой, а плачешь,- говорит Илья. – Двинули! Держим курс на «чайхану». Сдачу-то принёс? Ну, держи в кармане. Если Прошка захочет стрельнуть у тебя десятку – ты вначале мне скажи, я сам разберусь, понял? Ну, рванули?
Я с облегчением иду рядом с ним. С Ильёй всегда так – с ним спокойно. Он сильный и это знают все вокруг. Он доходит мне всего лишь до плеча, но он железный внутри и, наверное, его побаиваются даже милиционеры. Во всяком случае, когда мы проходим мимо здания, во дворе которого по утрам зычными глотками орёт ОМОН, приветствуя своего командира, и гулко лают в своих невидимых мне домиках служебные собаки, - то милиционеры, сидящие в будке на посту у вертушки, не обращают на нас внимания. А один раз Илья даже поздоровался с каким-то парнем в спортивной куртке, выходившим на улицу через проходную. Илья сказал, что это следователь Володя, и я испугался. Но следователю мы - слава Богу! слава Богу! слава Богу! – торопливо бормочу я, сам не зная, почему - следователю мы были не нужны.
Илья шаркает носками ботинок по асфальту, волоча ноги. Палки его – цок-цок-цок – бодро постукивают по бехатоновым плиткам, выложенным у подъезда магазина «Оптика для вас!» Зимой Илья поскользнулся на этих плитках и упал, сильно ударившись. Я не мог его поднять, потому что ему было больно. Я плакал, а Илья тихо ругался, пытаясь вытянуть правую руку вместе с палкой из-под себя. Зимой он вдевает в петли обе кисти, потому что руки мёрзнут даже в перчатках. Он порвал брюки на колене, сквозь прореху было видно голое синее колено в кровавых ссадинах.  Я думал, что он умрёт, да!
Люди проходили и проходили мимо, а потом нам помогла старушка из 86-го дома, что на другой стороне нашей улицы, и мы пошли домой. Но колено у Ильи опухло и ещё долго болело. Он делал себе компрессы из водки, а его сестра поругала меня за то, что я не вызвал «скорую помощь». А как её вызвать, если телефон у Ильи был в нагрудном кармане куртки? А потом старушка помогла мне поднять Илью, и он сказал, что ничего страшного, надо пойти домой и всё. И я помог старушке донести сумку с картошкой до самого подъезда. Она живёт на первом этаже и окна у неё выходят во двор, где много машин стоят, уткнувшись носами друг в друга, как шашки на шахматной доске, когда играешь в «уголки».
А Илья ждал меня у подъезда. А потом мы пошли домой, и Илья попросил меня что-нибудь вспомнить из книг. Я сказал: «Из слов Антония становится очевидным, что демоны ни в коем случае не могут овладеть чьим либо духом или телом и не имеют никакой власти врываться в чью-либо душу, если сначала не лишают её святых помышлений и не сделают её пустой и лишённой духовных созерцаний».
- Откуда это? - спросил Илья, морщась от боли в колене. Его ноги загребали не совсем утоптанный снег – чшш-чшш-чшш.
- Шпренгер и Инсисторис, «Молот ведьм», - автоматически сказал я, думая о том, что боюсь. Боюсь того, что, наверное, Илья сломал себе ребро.
- Замечательно, - пробормотал Илья. – Ты же не помнишь ни черта. Имя своё и то забыл, а цитаты такие мудрёные выдаёшь, что профессор, да и только! И не понимаешь в них ничего. Ну, ладно, ладно, не хлюпай носом. Я же тебя не ругаю. Это я удивляюсь тому, какой ты начитанный. Слышишь?
Я – начитанный. Это правда. Только я действительно не помню ничего. Книжные слова иногда выскакивают из меня, как поезд из тоннеля метро. Они ослепляют меня, толкают в грудь тёплым воздухом, они гремят и стучат колёсами, они с нечеловеческой силой проносятся мимо размытыми пятнами… иногда останавливаясь, чтобы я мог видеть внутри фраз ярко освещённые окна с озабоченными лицами слов, чьи хозяева давно уже умерли.

«Чайхана» - это три скамейки, поставленные буквой «П». Раньше говорили – поставленные «покоем». Скамейки прижились у нас во дворе. С одной стороны в кустах сирени теряются стальные прутья забора, за которым желтеет здание бывшего детского садика. Теперь в это здание ходят молоденькие девчонки. Юношей почти нет. Зимой окна ярко светятся и в них видны девушки, слушающие преподавателей. Они пишут в своих тетрадках, перешёптываются друг с другом, а на переменках выскакивают на крыльцо входа и курят. Но вход расположен с другой стороны и не виден из «чайханы». Детский садик теперь стал институтом и ему, наверное, хорошо от этого. Во всяком случае, здание весело смотрит на людей чисто вымытыми окнами.
Густые тополя протягивают ветви над нашими головами. Совсем рядом протоптана дорожка, наискосок пересекающая двор. По ней тихо проходят люди. Многих мы уже помним в лицо.
Иногда стайки волчат зычно гыгыкая бредут по дорожке и бросают неприятные взгляды на нас, сидящих каждый на своём любимом месте. У волчат серые лица и они громко сквернословят. «Алкаши!» - говорят они, но мы не смотрим на них. Их время придёт, когда стемнеет. Тогда они будут возиться в «чайхане», которая ночью становится страшной. Поутру я убираю пустые «сиськи» - пластиковые бутылки крепкого пива «Охотник», осторожно собираю шприцы и пакеты из-под чипсов, сметаю в кучу окурки и плевки и отношу всё это к мусорным бакам.
Однажды я увидел подсыхающие потёки крови на скамейке и не мог подойти. Лёня-электрик принёс ведро воды и попытался смыть кровь, но получалось плохо. Мы застелили потом скамейку газетами, но они всё равно промокли от воды. Я так и не садился на это место. И вообще не мог там присесть. Зато через два дня прошли ливни… и всё стало по-прежнему, как будто небесная вода очистила всё прошлое.
А однажды я нашёл там тонкие женские трусики. Они были грязными, как будто их хозяйка не мылась много лет подряд. Меня тошнило, но я подцепил их веточкой и, отвернувшись, бросил в мусорный мешок. Но это всё же лучше, чем шприцы, которые пищат и злобно шевелятся в пакете и хотят вырваться наружу, когда я несу собранное к мусорному баку, далеко отставив руку от себя. Они опасны. В них шевелится грязная чёрнота.
В «чайхане» уже сидят Прошка и мающийся с бодуна Лёня-электрик. «О! Инвалидская парочка!» - говорит Прошка. Мы здороваемся, и Илья устало устраивается на своём любимом месте, закинув одну ногу на прислонённые к скамейке лыжные палки. Его ботинки покрыты пылью и подошвы у носков, которыми он так быстро шаркает по асфальту, скоро совсем протрутся. Наверное, скоро надо будет просить у Елены покупать ему новую обувь, потому что в ремонте уже откажутся брать чиненные-перечиненные ботинки. Само собой, она опять вздохнёт и скажет: «Раньше, хоть, можно было на протезном заводе со скидкой заказывать ортопедические. Помнишь, Илюша, как мы с папой и Валерой на Большакова ездили? Ты ещё там стельки хорошие  были… пробковые». А Илья будет хмуриться, не глядя в лицо сестры. Он не любит вспоминать детство. Я бы, наверное, так не делал. Но я не помню ничего до прошлого года, когда Илья взял меня за руку и сказал: «Хватит хныкать. Ты кто?» И я не смог ему ответить.
Мы открываем первую бутылку и начинаем движение в будущее, к тёплому вечеру, чтобы в полупрозрачные сумерки разойтись по домам, до завтра. Я стою рядом с Ильёй и на душе у меня спокойно.
- На Сашкины сегодня пьём, - говорит Илья. – Он в 37-ю вчера помогал мебель таскать.
- В 38-ю, - говорю я и робко улыбаюсь.
Я люблю помогать хорошим людям. Наверное, стыдно признаваться в этом взрослому большому человеку, который не помнит о себе ничего. Даже имени. Сашкой меня назвал Илья.


Глава 2

Илья

Да, он любит помогать тем, кто привык к нему, кто добр, - думает Илья. В этом он ничем не отличается от всех нас, жителей этой паршивой планеты. На её поверхности слишком много дерьма, поэтому мы судорожно ищем хоть малую травинку человечности и в отчаянье хватаемся за неё в надежде обрести хоть немного покоя. Уж не счастья, куда там! Покоя и тишины ищем мы в океане дерьма – вот оно как, дорогие мои алкаши-собутыльники.
Сашка полубоком стоит рядом, слушая беседу Лёни-электрика и Прошки. Его лицо, изуродованное шрамами, сияет тихим довольством. Могучие руки он держит прижатыми к груди, привычно сутулясь. Типичная оборонительная поза маленьких детей, скажет вам любой психиатр в этой трижды долбанной программе «Здоровье» на телеканале ОРТ.
«Что же защищаешь ты, Сашка? Какие ужасы ты забыл? Забыл, но не настолько, чтобы распрямить спину, посмотреть вокруг открытым, не пугливым взглядом, устало расправить мощные плечи и стать тем, кем был ты когда-то… - в тысячный раз думает Илья. – Да не дано тебе, видимо, этого. И враги твои, если они были, могут радоваться – не столько тело изуродовано у тебя, Сашка, сколько покалечена и разорвана душа».
- Вот смотри, - говорит Прошка. – У нас в 234-м цехе мастер был один. Романов фамилия. У него сын в наркоте по самые уши зарылся. Романов с бабой и сад, и машину продали, а толку от всех этих лечений – хрен! Нет никакого лечения, понял?
- Не верю я в это, - мрачно говорит Лёня-электрик. – Это от водяры хрен откажешься, потому что жизнь – говно. А наркота – это больше для сопляков придумано, чтобы они заранее на себе крест поставили и даже не рыпались. Вон, на зоне, если не ширяешься, то рано или поздно перестаёшь и думать об этом. Говно всё из организма выходит и – пипец. Ты чистый, как моча молодого поросёнка.
Сашка тихонько смеётся. Ему понравилось сравнение. Вышедшая из четвёртого подъезда 89-го дома молодая женщина в сомнении смотрит в сторону «чайханы» из-за трубы огромного ковра. Эту ковровую трубу женщина держит стоймя, обхватив руками. Нижний торец трубы она ставит на носок правого кроссовка, чтобы не запачкать. 
- Саша, пойди, помоги женщине, - говорит Илья и машет скрюченной рукой в сторону подъезда. В здоровой он держит стеклянный гранёный стаканчик с водкой. Этот персональный стаканчик, чисто вымытый,  всегда приносит с собой пенсионер и ветеран труда, изобретатель и рационализатор Прошка. Остальные довольствуются пластиковыми одноразовыми.
Сашка застенчиво, боком двигается в сторону стоящей женщины. Сашка не пьёт, поэтому весь двор, все семь домов, образующих гигантский колодец с детсадовским «Институтом маркетинга и рекламы» посередине, нет-нет, да и полагается на Сашкину помощь. Женщина робко улыбается, и Сашка идёт уже увереннее. Он бережно забирает ковёр и несёт его к перекладине турника. Женщина идёт следом, держа в руке пластмассовую выбивалку.
- Симпатичная деваха, повезло сегодня Сашке! – хихикает Прошка.
- Да уж, был бы он нормален - ночь любви ему сегодня была бы обеспечена, - бормочет Илья, разливая ещё по чуть-чуть.
- Вот не повезло парню, - говорит Лёня-электрик, начиная розоветь. – Нет, Илюха, это точно бывший десант! Я тебе реально говорю! Помнишь, как он с ножом управлялся?

С месяц назад пьяненькие мужики, человек десять, обсуждали в «чайхане» приёмы рукопашного боя. Женька – самый молодой пьющий в дворовой компании - контрактник, когда-то вернувшийся из Грозного с пулей в ноге, - как обычно хвастался тем, что, мол, в детстве занимался самбо. Зажав в руке обломок ветки, изображавшей нож, он показывал, как одним ударом убить человека, всадив ему лезвие в глазницу или в шею. А то перерезать часовому горло, подкравшись сзади и зажав ему рот, чтобы не хрипел, умирая, не выдал разведчика шумом.  На самом деле Женька служил в инженерных войсках, но самбо он когда-то действительно занимался, поэтому выходило довольно убедительно. Разгорячившись, он выволок в круг испуганного Сашку и велел ему стоять истуканом, чтобы Женька мог изобразить особенно эффектный - «запрещённый, пацаны, запрещённый в спорте и в кино!» - приёмчик, позволяющий напасть на человека, предварительно обманным движением отвлекая его внимание. «Тут, мужики, вся сила именно в обманном движении! Ты дёргаешься оттого, что ждёшь удара ногой, но вместо этого тебе втыкают нож под рёбра!»
Илья тогда здорово набрался, да и мужики, толпившиеся перед скамейкой, загораживали ему весь вид, но Лёня-электрик рассказал ему то, что Илья проморгал. Женька спокойно пошёл навстречу стоящему Сашке, точь-в-точь усталый прохожий, идущий вечером вам навстречу, и вдруг пружиной развернулся… и вылетел прямо в зрителей, повалив их на землю. Сашка испуганно держал ветку-нож, отставив руку перед собой. Никто так и не понял, как Сашка умудрился это сделать, а когда разгорячённый Женька схватил его за грудки, требуя повторить, Сашка расплакался. Он упал на землю и стал сдирать только-только поджившую язву за правым ухом. Илья рассвирепел. Он вытянул Женьку палкой поперёк спины, вскочив со скамейки. Но ботинок сам собой зацепился за землю и Илья рухнул рядом с Сашкой.
Все с облегчением захохотали. Женька заявил, что «дураку повезло». Мол, - раз в сто лет, мужики, раз в сто лет! - из испуганных размахиваний жертвы руками и ногами, вполне может самопроизвольно получиться приём, достойный Джеки Чана. Илью подняли, отряхнули и налили водочки. Сашку успокоили… а позже даже послали было дурачка за добавкой, но у него болела голова и Илья приказал ему идти домой. Сашка захныкал, да и время, вообще-то, подошло к вечеру, поэтому этим всё для «инвалидской парочки» и закончилось. Илья ушёл, уводя Сашку. И всю ночь у того болела голова, и он плакал.  Наутро невыспавшийся и злой Илья упросил-таки несчастного выпить две таблетки спазмолгона, дождался, пока тот успокоится и заснёт, и сам побрёл в магазин. Несколько дней мысли Сашки путались, он говорил странные вещи и забывал всё, что его просил сделать Илья. Из дома в эти дни не выходил.

- Да какой он десантник! - с досадой говорит Прошка, отсутствовавший в тот вечер по причине ссоры с дочерью, забравшей его на дачу и пилившей его за то, что он отказывается продавать двухкомнатную квартиру и переехать в однокомнатную. Разницу в цене подразумевалось, естественно, отдать любимой доченьке, терпящей очередной крах личной жизни и гражданского брака, и собирающейся третий раз выйти замуж за тихого армянина, у которого были нелады с больной сестрой, и отсутствовало российское гражданство. – Пьяные вы были в жопу, как свиньи в берлоге, вот вам и все приёмы!
- Что пьяные – это да! – хихикает Лёня и оглядывается по сторонам. – Но ты бы видел, как Женька полетел! Чисто Гагарин в космос! – говорит он, опасливо понизив голос – вон они, Женькины открытые окна, на первом этаже, совсем рядом. И сквозь решётки видна его скандальная жена Лариска, суетящаяся на кухне.
Сашка расправляет складки ковра, переброшенного через перекладину. Затейливые узоры мохнатого ковра кажутся ему раскраской огромного добродушного зверя. «У такого зверя должны быть сияющие раскидистые рога, как у оленя… - бессвязно думает он. – И бока у него такие же тёплые. И дышат». Он стеснительно топчется на месте. Наконец, решившись, берёт выбивалку из нежной руки улыбающейся женщины.
- Да я бы сама, Саша… - говорит она и сразу же отходит в сторону, покурить с подружкой, у которой в коляске спокойно спит синий свёрток в кружавчиках и оборочках.
Сашка думает о том, что добрый зверь, наверное, будет рад стать чистым, и радостно хлопает по ковру. Эй, добрый зверь, не бойся, это я! Облако пыли относит в сторону прозрачный и загадочно весёлый апрельский ветер.


Глава 3

Сергей

Само Пришествие, как и все великие события, началось буднично. И если бы не расторопность и деловая хватка Сергея Любаева, - как он сам характеризовал свои легендарные действия, -  человечество так и гадало бы о первых минутах того, что навсегда изменило жизнь планеты Земля. Наверное, народились бы разнообразные легенды, а учёные с пеной у рта спорили о точке Начала, защищая каждый свои координаты, а попутно и защищая кандидатские, докторские и прочие приятно звучащие научные звания.
На самом деле, всё было просто и даже буднично. Во всяком случае, в первые минуты Пришествия. И то, что мы можем видеть всё своими глазами, - так это Сергею Любаеву просто повезло.
Сергей ехал в своей «девятке». На переднем сиденье лежала новенькая видеокамера, купленная у друга по случаю кризиса за полцены. Ё-моё, повезло! Сергей давно хотел побаловать себя компактной «Sony», ладно укладывающейся в руку. Иринка хотела привезти родителям в Горноуральск записи малыша Тимки, чтобы мать с отцом наконец-то успокоились. Привезти и показать прямо на экране телевизора: вот, смотрите, живём мы не хуже, чем другие!
А то своими бесконечными звонками и редкими приездами мать постоянно доводила Иринку до слёз. И муж-то у неё формально безработный, и сама знаешь, как в наше время мужчины девок вместе с детьми бросают – он же не хочет на тебе официально жениться! И бизнес у него какой-то сомнительный, неровен час, посадят твоего Серёжку и всё ваше имущество конфискуют. Да, впрочем, какое уж там у вас имущество – избёнка на улице Щербакова с сортиром во дворе. Вот уж дыра-дырой!
Всё это шептала ему Иринка горячими ночами, когда Тимка, а он был на удивление спокойным ребёнком, тихо сопел у себя в кроватке. Нет, правду говорят, что у девушек настоящий вкус к сексу только после первых родов просыпается! И всё бы замечательно, но засыпал Сергей всегда только после того, как успокаивал вдоволь наревевшуюся жену.
И всегда злился – ну что старая карга несёт, а? Что ей ещё надо? Ну, да, купил он избушку-развалюшку на окраине! Так ведь земля – вот что в ней ценного! Мэрские уже сейчас два с половиной миллиона предлагают, сходу! Но, покрутившись среди умных людей и наведя справки, Сергей показал мэрским большой кукиш. Минимум три двести, вот сколько эта земля стоит, старая ты корова, мамаша Иркина! И нечего тут свою дочь дёргать. Понимаю, конечно, что поздний ребёнок, волнуются, но…
И бизнес у него вполне нормальный. Вот-вот фирму зарегистрирует, созрел для этого. Клиенты постоянные есть? Есть! Платят? Платят! Что ещё тебе надо, ведьма старая?! А самое главное – своими руками и своей головой добился всего этого! Ирка ещё в школу бегала, а Сергей уже первые деньги зарабатывал. С матерью-клушкой и отцом-алкашом не разживёшься, если ждать манны небесной. Вот сам и крутился, как бобик. Первым делом три года назад свою первую машину купил, а то весь день на ногах мотаешься, не успеваешь. Ведь не пропил первые доходы, как папаня халтуры свои – нет! А в прошлом году и домик перехватил, удачно очень. Денег на квартиру «двушку» где-нибудь на Старой Сортировке уже сейчас есть, да только зачем ему эти хрущёвки у чёрта на рогах? Продам свою избу с землёй – нормальную квартиру можно брать. Говорят, цены на недвижимость всё равно упадут. Элитки, вон, все пустыми стоят из тех, что только-только достроены. Кризис же!
А тесть пусть вовсе язык в жопу засунет. Понятно, заслуженный врач, трали-вали… да только он при Советской власти привык всё по блату, да на халяву. А когда предложили в 90-х старому дураку клинику возглавить, именем его воспользоваться и, за здорово живёшь, приличные бабки отстёгивать, так он и отказался. Нет, братья и сёстры мои,  можете ли вы себе это представить?! Отказался!! Чего, мол, это я буду новых русских, этих поганых хапуг лечить? Мол, власть эта – ворюг и троечников, а он, мол, старой закалки человек!
Дурак он старой закалки, вот что. Вот и сидит сейчас на пенсии, Ельцина с Путиным-Медведевым ругает и вспоминает, как с самим секретарём обкома Свердловской области на охоту, видите ли, не единожды ездил. Втайне завидуя тем, кого ещё молодыми интернами уму-разуму учил. Теперь он весь в сияющих далях Прошлого. Смакует, старый пердун, на каких деликатесах Иринка выросла, в какие импортные тряпки одевалась, на каких югах с родителями вместе отдыхала. Каких в Сережкиной жизни той поры отродясь не бывало! А родители его в то время на заводе вкалывали и в очереди на паршивую эстонскую стенку стояли… а уж  насчёт жратвы и вовсе. С восьмого класса язва у парня, представляете? Что, от хорошей еды, да?
Ну, ничего. Иринка, конечно, нервная сама по себе, но он-то, Сергей, парень закалённый и сильный. Хрен вы мне жену до истерик доводить будете! Вот подрастёт Тимка, закончит Иринка институт и некогда ей будет ваши бредни слушать, да по ночам мужу в плечо реветь!
Эх, приеду сейчас, камеру на Иринке с Тимкой опробую. Попрошу Иринку красиво одеться… очень уж она хорошенькая у меня – не перестаю удивляться, до чего же мне с ней повезло! А ночью… ночью сниму её, милую мою, голенькой. В компьютер отдельным файлом солью… запароленным… мало ли чего… на всю жизнь чтобы молодой и красивой оставалась. И будет у нас своя приват-сессия. Он, Серёга, не из тех дебилов, что своих голых жён в интернет с раскинутыми ногами выкладывают, конечно нет! Для себя, для тех Серёги и Иринки, что старыми станут. Но иногда… иногда так и хочется крикнуть всему миру: «Вот, смотрите! Вот вам и Серёжка, сын алкаша! Вот вам ваши двойки по русскому языку, вот вам совковые понты ваши и блат в спецраспределителях – завидуйте!!!»
Сергей представил себе обнажённую соблазнительную Иринку, одетую в белые чулочки и те, шпилечкой, светлые туфельки… и заёрзал на сиденье. В паху стало горячо и тесно. Нет, надо побыстрее до дома добираться. Как обычно, улочками и переулками, чтобы в пробках на проспектах не торчать. Вот так… поворачиваем на Серова и дуем до Щорса по односторонней.

Именно в этот момент он увидел по левую сторону от себя ярко-алый свет. В доли секунды он представил, как огонь охватывает левую дверцу. Уже повернув голову, глядя на дом и нажимая на тормоз, Сергей всё ещё видел себя, охваченным огнём «коктейля Молотова». Как, неразборчиво крича, он вываливается из машины и катается по земле, пытаясь сбить пламя, как вскипает и мгновенно чернеет… лопается кожа на руках и лице… сердце его болезненно скакнуло, глаза выпучились, нога судорожно толкалась в педаль тормоза. Машина с визгом остановилась и Сергей машинально задёргался в кресле, совершенно забыв о том, что пристёгнут. Но тут он наконец-то осознал, что именно он видит.   
Господи, так недолго инфаркт получить! А всего-то дел, что почему-то горит фундамент двенадцатиэтажного дома. Правда, очень уж ярко горит, просто слепит глаза. Сергей потянулся к бардачку за солнечными очками и увидел свою «Sony», спокойно лежавшую справа от него. О! О, блин, вот Иринка то посмотрит!
Почти спокойно Сергей взял камеру, опустил стекло и стал, не выходя из машины, снимать пожар. Нам всем повезло, что дом был виден ему полубоком, «в три четверти», как говорят фотографы. Это придаёт всей картинке глубину и объём.
Сергей снимал ослепительно яркий огонь, странным образом как бы выраставший из стыка стен и фундамента. Видно, как языки пламени, более всего напоминающие тонкую плёнку, неровно обрезанную поверху, быстро поднимаются вверх, как из прохода между домом 21 – какое-то время чётко виден указатель – и домом 19 выбегают люди, оборачиваясь на бегу. Как всплескивает руками, роняет наземь сумку и начинает причитать старуха, метров тридцать не дойдя до этого прохода. Пламя поднимается ровно и неотвратимо и вот оно достигает двенадцатого этажа и выше. Сейчас дом похож на красивый параллелепипед, упакованный в алую подарочную обёртку с лазерной насечкой. Обёртка поднимается над крышей – отчётливо слышно, как Сергей потрясённо говорит: «Ох, …б твою мать!» - и вдруг заворачивается наружу и стремительно несётся вниз. На секунду Сергею представляется гигантский пламенеющий презерватив, легко натягиваемый на деталь от детского набора кубиков – да-да, он хочет вслух  сказать об этом, но только мычит.
В зад его «девятки» тихо въезжает «Мазда», за рулём которой взволнованная блондиночка, похоже, даже не соображая, что к чему, продолжает какое-то время одновременно нажимать на педали газа и тормоза. Изображение дёргается.
Сергей пытается разговаривать с блондинкой, но и её, и его так и тянет обернуться на дом, с которым происходят совсем уж страшные вещи. Сергею хватает соображения поставить камеру на крышу своего автомобиля. Видно, как пламенеющая плёнка вдруг начинает переливаться всеми цветами радуги, а потом снова краснеет и по поверхности её стремительно проносятся меняющиеся символы, сливающиеся в неразборчивые пятна. Эти символы впоследствии будут сводить с ума, как учёный мир, так и неисчислимое количество добровольных помощников, энтузиастов-любителей, богословов всех конфессий мира и полупомешанных телевизионных проповедников.
Несколько человек уже снимают происходящее на мобильники, но наиболее чёткое и не дёргающееся изображение, конечно, принадлежит ему, Сергею Любаеву, Екатеринбург, Россия. Тем более что ему посчастливилось быть на солнечной стороне дома. Со стороны двора все свидетели в голос утверждают, что «пламя» было ярко-красным с оранжево-жёлтыми прожилками, вплоть до того времени, когда таинственная дрянь, что окутала дом, начала затвердевать и становиться молочно-белой.

Торопливо обменявшись всем, чем положено обмениваться в случае незначительного ДТП, Сергей отогнал от машины двух чумазых пацанов, уже корчащих дикие рожи и выплясывающих в бессмысленном восторге перед камерой. Плёнка загустела и покрылась протуберанцами-щупальцами, длиною до десяти метров, как можно определить по изображению. Через недолгое время щупальца втянулись внутрь, плёнка покоробилась, как засыхающий лист, и мгновенно затвердела. С крыши полетели обрубленные кабели телефонов, интернета и прочих «линий-воздушек», за последние годы опутавших все городские дома наподобие паутины.
Раздался гулкий удар, словно рядом бухнуло дальнобойное орудие. Сергея ударило воздухом прямо в лицо, сшибив камеру с крыши. Машина на мгновение приподнялась левым бортом. Её протащило вбок и назад сантиметров на пять… и всё успокоилось. Неподалёку уже выли сирены пожарных, милиции, «скорой помощи», МЧС, ФСБ и прочих служб, которых в ужасе наперебой вызывали и вызывали жители всех окрестных домов.

Оглохший Сергей поднялся на ноги и поднял камеру. Почему-то ему стало страшно. С соседних домов беззвучно осыпались стёкла. Мятый кокон, окутавший дом, на глазах медленно чернел, проходя все оттенки от белого до угольно чёрного. Через минуту он стал матовым, перестал отражать свет и окончательно застыл. От него тянуло холодом.
Сергей кинул камеру на переднее сиденье, скинул куртку, прикрыл камеру, не замечая, что к спине куртки прилипло собачье дерьмо, и завёл машину. Надо было уезжать. Надо было срочно рвать домой, выкладывать на FTP всё отснятое, срочно нарезать несколько видео сэмплов и срочно слать их в крупнейшие информационные агентства. Он сможет. Он знает, как это делается!
В салоне воняло дерьмом, но Сергей не замечал этого. Доехать! Спокойно, спокойно… нельзя сейчас торопиться… ох, руки трясутся. Главное – доехать!

Через неделю, когда потрясённый мир уже твёрдо знал, что всё произошедшее - не СМИшная утка, Сергей  выторговал у CNN триста тысяч долларов, в чём, наверное, здорово продешевил. Впрочем, Иринка пищала от восторга, а долбанные тесть и тёща никогда больше не донимали его жену. То есть, зудели, конечно, потихоньку, по старой памяти, но Иринку это теперь совсем не волновало, нет! Совсем! И к тому же – она действительно удивлялась и радовалась, насколько потрясающим может быть секс с любимым и удачливым мужем…
Сергей пропиарился на полную катушку, побывав гостем всех телеканалов города и дав за несколько дней бесчисленное количество интервью. Дела его пошли в гору. Через две недели он быстро собрался и перебрался в Питер.
Впрочем, даже и без всего этого, - случившегося, - наверное, всё у него было бы нормально. Толковый парень. Работящий. Это все, кто его знал, говорили.


Глава 4

Илья

Илья не пошёл сегодня в «чайхану». Ждал сестру в гости. Ленка обещалась прийти, как обычно, по субботам. Сам-то Илья вполне нормально управлялся с домашними делами – стирал, гладил, прибирался. Сашка помогал, а то как же! Ленка обычно ворчала, что, де, опять они с Сашкой пыль не везде протёрли, да и постирали как-то криво, без отбеливателя. Ну, и рубашки у Ильи глажены с заломами! А брата она, мол, привыкла видеть чистеньким и даже где-то щеголеватым.
Это уж точно. С детства Илья понимал, что ему далеко до двух своих братьев-красавцев. Рост, физиономии, ум – всё у них при всём! Бог дал семье Васильевых хороших детей, и мать всегда гордилась этим. А то, что Илюшенька таким уродился, так то запоздалый намёк Господа – дескать, не выдрючивайся Антонина Сергеевна, всё в Моей воле! Во всяком случае, мать так считала.
Вот и получилось, что в посёлке Медное лучше Ильи никто и не жил. Павел с Володькой любому морду разобьют, кто о брательнике ихнем не то, что слово паршивое вставит, а просто пренебрежительно в его сторону посмотрит. Сестра своего первенца Илюшенькой назвала – в честь брата младшего. Девки бесперечь у Васильевых дома толклись. Все тебе удовольствия – и братья-красавцы, и Ленка, душа незлобивая и независтливая, и музыки полон дом, и сам Илья, тогда ещё раскатывающий в инвалидской коляске. Лицом симпатичен… а к его калечеству быстро привыкаешь! Не заячья губа и не волдырь во всё лицо, всё-таки! Очень уж толков парень, во всём других первее, что школьной программы касается! И поёт красиво, и знает уйму всякого, и читает много.
Паша с Володей, те по коммерческой части пошли. Одно время Илья очень за них переживал. Мол, знаем мы эти бизнес-законы современной России. Но, слава Богу, всё обошлось! Не стали братья ни в криминал, ни во власть лезть. Тем и пережили лихие 90-е, что отстёгивали кому надо. Крышу правильную выбрали, а это – Закон Номер Один в бизнесе. Смекаете?
Жаль только, что Илья из родного дома уехал. Ну, впрочем, отец ещё, когда жив был, предсказывал: «Что Илье с его-то головой в нашей деревне делать? Ему в город надо, в столицу!»
Поначалу братья Васильевы, когда по делам в Екатеринбург ездили, книги Илье покупали. Бухгалтерия для нашего Илюшеньки – чисто семечки лузгать! Вот и достался ему, самому первому в семье, компьютер… а позже и к сети подключили. Ну, это уже, когда Илья в Екатеринбург переехал. Павел ему квартирку двухкомнатную прикупил, считай, почти в самом центре. Что уж Илья  там из интернета качает – не наше дело. Но в любой момент - спросить его о законах, о налогах, о составе правительства, о движении космических тел вокруг Земли, о том, кто из политиков кого свалит… и на какие деньги они там все в Кремле и Думе живут, - ответ будет точным!

Мать, умирая, всё старших просила о младшеньком позаботиться, не бросать его в Екатеринбурге, куда он к тому времени уже год, как перебрался. Мечтал он на заочном учиться и операцию на ногах сделать, чтобы хотя бы на костылях передвигаться. Как же, бросим мы его! Илья у нас свет в окошке! Вот только… эх… нашлась бы девушка, что душу в нём бы увидела, а не внешнюю убогую оболочку!
Операция, вроде, нормально прошла. Во всяком случае, хоть с лыжными палками, но на своих ногах ходит. С коляской-то совсем беда была…
С учёбой так себе получилось, - кому они сейчас нужны, физики да математики! - но курсы бухгалтерские закончить всё-таки пришлось. И теперь бухгалтерию братьев Илья назубок знал. Дамочка-бухгалтер основную чёрную работу тянет, а Илья по телефону, да по интернету основной контроль ведёт. Живи, да радуйся!
Да только… как бы это сказать… совсем парень изменился, как за 30 перевалило.

Не то, чтобы Илье больше помогать приходилось, как раз наоборот! Как раз тогда Павел, старшенький, в гору пошёл и Володьку за собой потянул. Ленка замуж вышла, в десяти минутах езды от Ильи живёт. Жаль, овдовела. Но зарабатывает неплохо, хоть и с тремя детьми возится. Няньку нанимает. Все условия, так сказать.
Просто злиться стал наш Илья. Резкий стал… злой.
Да и то сказать, а мы бы на его месте - что? Плясали бы? Жизнь своим чередом катится, а инвалиду в ней места особо-то и нет. Вот, что бы вы на месте братьев делали? Зовут, конечно, Илью назад, к себе, да всё без толку. Улыбается только мрачно и отказывается. Говорит, проживу как-нибудь. Пенсия по инвалидности есть, ваша помощь имеется, да и я не даром ваш хлеб жую, чего бы не жить.
Ну, а водочка… она, сволочь, тем и хороша, что помогает жизни побыстрее лететь. На всех парах… 

Ленка так и не смогла сегодня прийти… ах, как жаль! Позвонила, сказала, что завтра утром всей семьёй приедет. Гавриков-племянников привезёт. А сегодня, мол, с машиной нелады. Лучше уж она сегодня ей займётся, чтобы не тянуть с этим делом. Как раз к завтрашнему и управится!
- Не будет сегодня Ленки, - сказал Илья Сашке, возящемуся на кухне, - завтра приедет, вместе с поросятами.
Сашка робко поднял голову. Он чистил плиту, зная, что строгая Лена обязательно внимательно посмотрит на конфорки. Он чувствовал, что Лена побаивается его и, когда она приезжала, старался сжаться в комочек, исчезнуть, спрятаться. Нехорошо, когда тебя боятся. Это неправильно, да! А её дети Сашки не боятся. Они с ним вместе в маленькой комнате играют. Умеет Сашка такие дома из кубиков строить, что племянники только пищат от восторга. Мосты делает вместе с ними. Нитки возьмут и канатную дорогу протянут от письменного стола к шведской стенке. Даже убирать потом всё это жаль. А Илья приляжет рядом на диване и придумывает на ходу сказку о том, как Бэтмен и Иванушка спасали Алёнушку и Бритни Спирс от злобных трансформеров. Ленка, бывает, обхохочется, слушая. А когда она смеётся, то ни Сашки не боится, ни своего брата, ставшего зачастую таким ершистым и упрямым.
«Сашка, Сашка! – в сотый раз подумал Илья. – Подрастут племянники ещё чуть-чуть и начнут стесняться дяди своего, инвалида, и его странного большого и доброго друга. Вот и кончатся тогда наши посиделки…»
- Лены не будет, - сказал Сашка, кивая головой, и стал аккуратно выполаскивать тряпку, которой уже протёр поверхность плиты.
- Ага. Так что сегодня мы с тобой остаёмся в гордом одиночестве…

Внезапно пол мягко выдернули из-под ног Ильи!
               
Одновременно всё вокруг окрасилось красным. Поручни, купленные по случаю в троллейбусном парке для удобства Ильи и прикрученные Павлом и Володей к стенам коридорчиков, а также в ванной, туалете и на кухне, вспыхнули ослепительными брызгами всех оттенков алого, мгновенно перешедшего в раскалённую белизну!

На исказившемся лице Сашки вскипает кожа.

Руки Ильи, вздёрнувшиеся к глазам, полыхнули трескучим огнём. Илья чувствует мгновенный всплеск пламени, вырвавшегося, казалось, прямо из-под ног, и не успев даже удивиться, а только ахнуть от мгновенного испуга за Сашку… обрушивается во тьму.

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с… Он тянет за собой непослушные ноги, загребая вывороченными внутрь носками ботинок опавшую листву.
…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…
…то не эхо там, в темноте, нет!
…эхо эхо эхо нет нет нет!!!
…это идёт за ним Сашка.
…нож
…нож-ж-ж! в его руке - нож! во имя Господа – нож!

Он смеётся и говорит… там… догоняя… за спиной! Он смеётся и говорит: «Бесы поражают также безгрешных, невинных и праведных, как Иова,  и многих невинных детей!»…
Рука его хватает Илью за плечо. Пальцы впиваются в ключицу. Сашка разворачивает Илью к себе и кричит ему прямо в лицо: «Это «Молот ведьм», Илья! Это «Молот ведьм»»!
У самого Сашки лица нет. У него нет лица, а только что-то шевелящееся и непрерывно меняющееся…
Он начинает отрезать Илье голову.
…

Колёса электрички стучали и стучали. Они с отцом, Пашей и Леной едут в Свердловск! Свердловск! Скоро он уже станет Екатеринбургом и надо успевать доехать. Скоро начнётся новая жизнь! Операция!
Операция… да, была операция… наркоз. Я помню!

Илья открыл глаза.
Он лежал на полу, неудобно скособочив шею. Затылок ломило. Сашка сидел рядом и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонько подвывал, закрыв глаза. Он колотил огромным кулаком по стене – тук-тук-тук…
Что это с ним?
Что с самим Ильёй?

- Сашка, - слабо сказал он, чувствуя, как криком кричат несчастные ступни, как в рёбра тычется неумолимая боль и разламывается голова, – ну тебя в баню, не стучи! В мозгах же отдаётся…


Глава 5

Анна

- Проще всего говорить о себе, как о посторонней. Например, в третьем лице! - пробормотала Анна, с трудом сдерживая назойливое, почти болезненное желание оглянуться ещё и ещё, и ещё раз!
                - Не хочу... не буду оглядываться, - Она стиснула зубы. Нет-нет! Сходить с ума нельзя!
                Соберись!

- «Я шла не торопясь»... глупо звучит, правда? - упрямо спросила она сама себя. И сама себе подтвердила. - Идиотская фраза! Лучше я буду писать о себе, как о посторонней: «Немолодая женщина не торопясь, шла по улице…».
Она положила перед собой чистый лист бумаги, вытянутый из початой пачки "Снегурочка", - "идеально предназначенной для принтера формата А4", как гласила реклама, - и начала писать.
Словами.
Вручную.
Строчка за строчкой.
Это было правильно.
            
Через несколько нестерпимо мучительных минут сердитая складка на лбу разгладилась. Лицо приняло выражение женщины, с удовлетворением наблюдающей, как её малыш строит в песочнице свои первые домики и замки.
   
                Анна  (рукописный дневник, начало)
   
 «МОЖЕТ,  ХОТЬ КТО-НИБУДЬ ПРОЧИТАЕТ ЭТО!
А случилось всё так.
             Немолодая женщина не торопясь, шла по улице, выбиваясь из общего ритма городской суеты, толкотни и нервозности. Полная, - по нынешним вывернутым вкусам, - статная, как говорили когда-то. Одета недорого, но элегантно. Каблуки неторопливо цокают в такт походке, плащ расстёгнут, апрельский ветер играет русыми с рыжинкой волосами. Весна наконец-то расщедрилась и женщина с удовольствием подставляет лицо теплу и ласке не жгучего солнца. В её осанке, несмотря на некоторую тяжеловесность, есть грациозность, пластика и то спокойное чувство собственного достоинства, которое так редко встречается у современных женщин. Мужчины, особенно немолодые, с удовольствием провожают её глазами...
             Анна решила выйти из троллейбуса, пару остановок не доезжая до дома. Она любила гулять по городским улицам. Именно в такие теплые, приятные дни - разглядывать людей, витрины на первых этажах домов, машины, голубей и воробьёв на тротуарах. Думать о чем-то своём.. Иногда Анна даже решалась снять свои затемнённые очки с фотохромными линзами и взглянуть в глаза проходящим мимо горожанам. Но лучше этого не делать - никогда не знаешь, что увидишь... чаще всего лучше постараться многое не замечать. Да и глаза болят от яркого света, и вообще... так спокойнее.
             Сегодня хотелось просто прогуляться...

  Анна отложила ручку. Свеча потрескивала. Она чувствовала себя немножко Жорж Санд. Писать при свечах, выворачивать себя наизнанку...
Для кого?
Внезапно только что написанные строчки расплылись. Анна  сердито вытерла слёзы,
поправила маленькую свечку, немного посидела в тишине, а потом продолжила писать.
            Описывать всё-всё-всё...
   
«Салон красоты L'AMORE» - бросилась в глаза красочная витринная реклама. "Почему бы и нет? - подумала Анна - дома никто не ждёт. Сын уехал с друзьями на базу". Не торопясь, она поднялась на крыльцо и открыла дверь. Звякнул колокольчик над входом. Хм… тоже мне, салон! По большому счёту - обычная парикмахерская.
               
- Добрый день! Дамские мастера свободны? - спросила она полненькую молодую администраторшу. На бэджике крупными буквами красовалось «Лидия». Видимо по причине всеобщего кризисного состояния дел, клиенты в салоне отсутствовали, что, впрочем,  не улучшало настроения Лидии. Но Анну не смутило недовольное выражение лица администраторши - ей вдруг очень захотелось поухаживать за собой – любимой, единственной, неповторимой… и – увы! - не очень-то счастливой в последнее время.
- Девочки-и-и, кто возьмётся за работу? - громко завопила Лидия, не выползая из-за стойки обслуживания. Племянница хозяина салона могла позволить себе некоторые вольности и иногда расслабиться. Тем более что клиентка её не впечатлила.
Миловидная мастер показалась в дверях женского зала:
- Проходите, пожалуйста. Что будем делать?
             Анна взглянула на бэджик: "Татьяна".
- Подровнять стрижку и легкая укладка…Таня.
С наслаждением откинувшись в кресле для мытья головы (ноги всё-таки устали от прогулки!), Анна вверила свою растрёпанную ветром шевелюру рукам миловидной Тани. Девушка ловко смочила волосы, нанесла шампунь и начала нежно массировать голову клиентке. И внезапно... – о, нет! только не это, не сейчас! - в мозг яркой вспышкой впились иглы тоски, тревоги и разочарования.

…Таня скучает по своему парню, он уехал (учиться? работать?) далеко и надолго
…он пишет и звонит всё реже и реже,
…в глубине души девушка
…знает знает  знает 
…что
…никогда не увидит его,
…никогда никогда
…холодно об этом нельзя думать холодно
…но не может  -   не хочет?
…как жить? с чем  жить?  смириться?
    …он ТАК целует её…  он… он… такой…
    …она помнит всё - он  лучший лучший
    …других… других… других не было
…мечется, как птичка в клетке, запутывается всё больше и больше
    …милые, милые терзания обманутой молодости и отвергнутой любви...
    ...отвергнутой...
    …милые...
        …ЛЮБВИ!!!
…ЭТО УЖЕ Я, АННА, ДУМАЮ!
…ОСТАНОВИСЬ!!!
   
            Кожа на кончиках пальцев рук стала чувствительной, как от ожога горячим маслом, губы пересохли, грудь налилась тяжестью, соски напряглись, низ живота заломило...
            Усилием воли Анна захлопнула дверь в чувства чужого человека. Возмездием… наказанием будут головная боль, зуд где-то там - за висками, и - давление на глаза. Анна знала - сейчас в зеркале вместо серо-зелёного лучистого весёлого взгляда она увидит усталые темно-оливковые глаза 42-летней, умудрённой жизнью женщины. "Спокойно! Спокойно, Аня! Глубоко вздохнуть, и - не дышать! Как в кабинете флюорографии… так… хорошо! А теперь медленно-медленно выдохнуть всё без остатка - все мысли, все чувства, все эмоции. Это не твоё, это чужое – отпусти!  Вот так… уже лучше... молодец".

- Волосы подкрасить не желаете? - Анна вздрогнула от неожиданности. - Корни у вас седые совсем.
             - Нет, спасибо, Танечка. Я уж сама, дома. Дорого краситься… в салоне-то.
             - Да, цены у нас, конечно…
 
    Таня оказалась отличным мастером: волосы Анны ложились идеально, именно так, как ей хотелось. Девушка о чём-то щебетала во время работы, но Анна сидела в кресле, лишь изредка машинально кивая в ответ и думая о своём.
       Последнее время что-то тревожило Анну. Она не находила себе места,  тоска наваливалась с новой силой. Время от времени у неё появлялось желание всё бросить и уехать куда-то... но инерция размеренного существования, - стабильного, пусть и небольшого, дохода, - неуверенность в своих силах, удерживали её. Страх перемен и потребность в переменах разрывали её надвое. Можно было списать это на запоздавшую весну, но своим внутренним зрением Анна видела: что-то не так, что-то должно произойти! Это пугало, не давало покоя ночью, зудело в висках днём.

- Ну вот, готово! - Таня заботливо улыбалась в зеркало из-за плеча.- Рассчитаетесь у Лиды на "рецепшене".
             - Благодарю, Таня. - Анна внимательно посмотрела в глаза девушке - Удачи вам, милая… в вашей любви!
- Спасибо... - голос у мастера внезапно дрогнул, - приходите к нам ещё.

Колокольчик над закрывающейся дверью прощально звякнул. Таня прислонилась к стойке администратора.
- Какая клиентка, а? Я бы целый день с ней работала.
- Ничего особенно! - Администратор недоумённо пожала плечами. - Толстуха, а корчит из себя благородную даму. А на лице написано – одинокая… и денег вечно нет. Чего её к нам занесло?
- Дура ты, Лидка! - Таня вздохнула и вернулась в зал приводить в порядок рабочее место. "Если вечером позвонит Игорь - соглашусь встретиться. Сколько можно по Валерке тосковать?"
- Да, Лидуся, ты не права! – стилист-визажист «голубоватый Эдик» небрежно развалился в кресле. - Совершенно обворожительная женщина. И куда только мужчины смотрят?
             - На тебя, Эдичка, - ехидно фыркнула администраторша.
Пенсионерка Мария Васильевна охотно вмешалась в разговор. Бывшая учительница литературы сейчас подрабатывала в салоне уборщицей и готовила горячие обеды для персонала.
- Эх, молодёжь! Встречала я раньше таких женщин, - редкий по нынешним временам тип:  внешне мягкий, беззащитный, слабый на первый взгляд. А внутри у них - стержень стальной.  Такой, знаете ли, сгибаемый, но не ломающийся. То есть по жизни - доброта, понимание, отзывчивость. А в минуты экстремальные - откуда что берётся? Тогда этот стержень любые нагрузки выдерживает. Это тоже сила, но другая - её не видно. Вот у меня, у одной девочки в классе мамочка была, на ЗиКе работала, ну, знаете, «Завод имени Калинина», где ракеты делают. Конструктором была… красавица женщина! Так она…
- Ну, попёрло! "Вот какие мы были когда-то! Мы в ваши годы!" Это всё было… было и прошло, Марья Васильевна. Сейчас совсем другое время! Обедать-то будем? – вмешалась Лида,  недолюбливающая чересчур грамотную уборщицу, напоминавшую ей классную руководительницу, называвшую её «фифой». Вот и надраивай теперь полы… а «фифа» в люди выбилась!..» 
               
Да, вполне быть может, что этот текст криво написан! Критики вы литературные, эстеты хреновы… тьфу! А вот не верю я вам!!! Вас-то нет никого. А я - здесь! Я ЗДЕСЬ! Теперь именно я - единственная в мире писательница... и читательница тоже, да!
Она отхлебнула немножко холодного растворимого какао  из керамической кружки, вздохнула, машинально поправила волосы и продолжила…

    «…Анна свернула с шумной улицы в арку. Двор был заставлен машинами. За день дворники подмели территорию и вымазали штакетники извёсткой. На деревьях зеленели набухшие почки, нежная травка освежила затоптанные газоны. Двор выглядел нарядным и праздничным, но ощущение внутренней тревоги не проходило. Она вдруг вспомнила, что хотела зайти в магазин, купить что-нибудь на ужин. В холодильнике почти пусто. Но было лень возвращаться. Анна поднялась на свой второй этаж и открыла дверь квартиры. Тихо. В комнате Вовки порядок - уезжая, сын прибрал свои вечно разбросанные вещи.
Помешивая ложкой какао в любимой кружке, Анна подошла к окну. Окошко Вовкиной комнаты глядело во двор. Но кухня и комната Анны с лоджией выходили окнами на проезжую часть улицы Московской, тянущейся вверх, в Московскую горку. Хорошо – дом на пригорочке, это уже, считай, по высоте мой второй – как обычный третий этаж! Все первые этажи здесь, на Московской горке, заняты магазинами, салонами, конторами и ещё бог знает чем. Шумно, суетливо по-городскому, даже мегаполисно…
И только под утро на два-три часа наступала благословенная тишина. Прихлёбывая горячий напиток,  Анна задумчиво смотрела на проезжавшие внизу машины.
      
Муж всегда всё решал сам. И всегда всё делал так, как говорил. Он всегда считал, что поступает правильно, по-мужски. Сказал - точка! "В этом сила духа настоящего мужчины, - говорил он, - приняв решение доводить дело до конца. Чего бы это ни стоило".
Да! Чего бы это ни стоило...
   
…всегда…всегда… ох, дурачок…
…дурачок!

Развод. Он так вдруг решил. Три года назад. Ему это ничего не стоило.
Ей было 39 лет, а сыну 19. Парень заканчивал в университете второй курс дневного факультета. А теперь они с сыном остались вдвоём… одни.
Спустя год одиночества Анна вдруг почувствовала - ещё немного и жить просто не останется сил. Надо было что-то менять. Однажды февральским субботним утром она села за компьютер, открыла новый текстовый файл, и... пальцы замелькали над клавиатурой. Слова складывались в строчки. Строчки - в стихи и рассказы.
Анна сохраняла свои работы на сайте в Сети. Не беда, что читателей было немного,  - главное, что ей это помогало взглянуть на жизнь другими глазами и освободиться от многолетней зависимости… зависимости от правильного «твёрдо, по-мужски». Мужа, так неожиданно предавшего  её… а неожиданно ли? Она предпочитала не думать об этом.
…сейчас зазвонит телефон, - Анна чувствовала это и замерла.
Так и есть – Вовка!
             - Мам, ты как? У меня всё хорошо, тут компания такая нормальная подобралась. Я буду послезавтра. Не волнуйся, о`кей?
- Да, сынок, конечно. Отдыхай…

Вот. Вот оно, снова! Одновременно с художественным видением к Анне пришло это  непонятное состояние. Третий глаз? Ерунда! Что-то иное. Наверное, это обострённая женская интуиция. Она видела чувства и эмоции посторонних людей. Особенно в моменты волнения, радости…  любого стресса. Иногда достаточно было просто взглянуть в глаза проходящему мимо человеку. Сегодня в салоне… она просто на доли секунды перевоплотилась в Танечку!
Плохо. Анне не нужна была такая способность. Знания о незнакомых и знакомых людях -  не такая уж и приятная штука. Пропускать через себя чужое... когда и своих проблем хватает!
Порой это внутреннее зрение преследовало её непрерывно. Спасением было творчество. Всё туда - на страницы, в стихи, в тексты. Нет компа под рукой - в тетрадку, шариковой ручкой по старинке... свои и чужие чувства, страхи, мысли, дела… потаённое и наносное, открытое людям и тщательно скрываемое…
Это было ужасно.

…зато иногда Анна неделями не чувствовала никого и ничего. В эти дни она отдыхала. Но и не писалось тоже! Ничего не писалось, правда! Такая, вот, странная зависимость образовалась…
Именно поэтому на завтрашний день Анна взяла отгул. Она собиралась выспаться и посидеть за компьютером - очередная история "просилась на свободу".
Какао уже начало остывать. Допив остатки и откусив печенье, Анна включила компьютер. Подумав, открыла свой шкафчик и достала маленькую шкатулку из бересты. На дне лежал старинный нательный крестик. Вещь была дорогая и необычная. Мастер, отливая крестик из золота, постарался придать ему структуру дерева, сделав сам крест простым и лаконичным. По краям изделие украшала искусная резьба, напоминающая узкое кружево. Главным для Анны было то, что в пересечении перекладин - не фигура распятого Иисуса Христа, нет! - огранённый овальный камень, каплей крови застыл на тяжёлом и теплом золоте. Казалось камень жил своей жизнью - внутри его время от времени появлялись тёмно-красные искорки. Да, конечно же, это свет так преломлялся в гранях камня! Но это завораживало Анну и, - странным образом успокаивало. Анна нечасто надевала этот крестик, слишком уж он бросался в глаза.
Анна надела украшение, застегнула цепочку, как всегда ощутив на груди знакомое. Убрала опустевшую шкатулку в шкаф, шагнула к столу, где матово мерцал монитор...

…её швырнуло на пол!

Пытаясь не удариться головой о кресло,  она вытянула руки... и они увязли в чём-то тёплом и скользком. Теряя сознание, она успела подумать: "Вот и всё! Анна, ты нашла решение всех проблем! Точнее - оно нашло тебя!"
Удар был мягким, но тяжёлым, словно на несчастную, свежепричёсанную в элитном
салоне "L'Amore" голову обрушился увесистый мешок с песком...

   
Глава 6

Илья

«Жалость унижает человека!». Илья Васильев с удовольствием узнал бы о том, что автору этой расхожей фразы на том свете черти вывернули стопы ног носками внутрь, окостенели бы ему все суставы ниже щиколоток, до предела натянули бы жилы в полусогнутых коленях, а напоследок вывернули бы кисть левой руки. После этого в руки дали бы лыжные палки и отправили бы искать того, кто бы унизил его жалостью. На пару тысяч лет.
«Паршивый человечишко был, не иначе! - злобно подумал Илья. – Пусть я не помню, кто сморозил эту дурь, но этой своей фразой старая гнида выдала себя насквозь!»
Милосердие. Он всё знал о нём. С детства. С младенчества!

…а ты чего такой кривой?
…я болею я болею я болею
…ты маму не слушался, да? Мама! Тут такой мальчик кривой в колясочке!
…кривой кривой кривой я болею это это это
…кривой…
…а я буду с мячиком играть! А ты в своей колясочке сиди!
…Машенька!!! Так нельзя говорить!!!
…кривой…

Жалость. Илья часто думал о ней. Как и все инвалиды с рождения, он, сколько себя помнил, обладал болезненной чувствительностью на любое проявление фальши по отношению к себе. Интонация, жест, подбор слов в банальной фразе, обращённой к уродцу, возлежащему на кровати… и зачастую просто тужащемся в подкладное судно. Запоры… профессиональная болезнь всех лежачих больных…
На его пятнадцатилетие, когда врачи Илье в очередной раз воткнули в кости спицы, пытаясь каким-то новомодным способом выпрямить его несчастные ноги, весь 8-А класс завалился к нему в больничную палату с подарками.
Сюрприз!
Илья знал, что основательно прикрыт одеялом – спасибо маме! – но лежать на толчке и смотреть на раскрасневшихся от собственного милосердия одноклассников… это…
…это было кошмаром.

Лариска… красивая, ловкая, чем-то похожая на подружку Mad Squirrel, мультики о котором пришли в Россию много позже. Лариска, за один ласковый взгляд которой он отдал бы свою никчёмную душу! Лариска, отбивая по больничному линолеуму такт носком белой кроссовки, торопливо читала какой-то стишок, явно сочинённый общими усилиями всего класса:

Выздоравливай, Илья!
Ждёт тебя домой семья!
Ждут тебя твои друзья,
Наша «классная» и я -
Лариса Ин-но-кен-тье-ва!
С днём рождения поздравляем,
Счастья, радости желаем…

Тыр-тыр-тыр-тыр…
Она торопилась – у неё же тренировки.  Тренировки в секции фигурного катания.
Мишка Дронов, странным образом получивший ещё в детстве кличку Нацист, - возможно за вечно поблёскивающие на носу круглые очки а-ля Гиммлер, а-ля Леннон, а-ля Берия, - Мишка Дронов сиял лицом. Он только что удачно подцепил бугаю Копычу на воротник записку «Пни меня!!!» и благополучно сместился в центр толпы одноклассников, зарабатывая себе железное алиби…
Да, они любили Илью. Любили и знали, - да, в глубине сердец они знали! – что Илья останется там же, где и последний звонок, белые фартучки, мел, физкультурные маты и парты, изрезанные сакраментальными: «ACDC» и неизменными «Гюльчактай + Нацист = не порви мне целку!!!»

«Нет, други мои, нет! Милосердие мало известно инвалиду с детства! – смутно подумал Илья, пытаясь встать. – Настоящее милосердие…»
- Что за хрень, Сашка? – спросил он слабым голосом. – Землетрясение на Урале?
Сашка не ответил. А что, собственно, Илья ожидал услышать от своего друга?

***

Они стояли на лоджии первого этажа и смотрели на двор. В сером тумане, взвесью в мутной жидкости, проступали ближайшие ветви тополей, но стволов уже не было видно. Тишина была мёртвой.

«А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…» «Нечистая!!!»
Как мы смеялись в детстве, глядя на косоглазого Крамарова в смешной папахе, разводящего руками у костра.
«Бурнаши мост подожгли!»

…дым? туман? авария?

Полумрак наваливался на него невыносимой тоской. Почему так тоскливо? Почему? Живы - и слава Богу! Небось, не вымерли…
Чёрт, а что если это – смерть?


Глава 7

Мэр

Никто не любит непредвиденных обстоятельств, никто! Вот скажите на милость, надо ли городским и областным властям такая напасть, как Пришествие? Ну, Москве – той всё по барабану, а нам, уральским? А уж буча поднялась – хоть святых выноси. В мэрии и местном МЧС за голову схватились. Напасть почище, чем взрыв на Сортировке в 1989 году!
Мэр только-только оправился после апрельских событий с массовыми выступлениями пенсионеров, а тут на тебе. И главное, все недовольны! Жители 21-го дома, которые вернуться в свои квартиры не могут – орут. Ищи им места в гостиницах. Хотели, было, их всех в пустующей свежесданной элитке поместить – строители на дыбы встали и заломили такие цены, что полбюджета городского отдай и то не хватит. Соседние с 21-м домом жители орут и сопротивляются СЭС, которая вздумала по всей окрестности с дозиметрами и газоанализаторами шастать.
При каждом специалисте, - а они со всего мира прут и прут!  и каждому лизни, споспешествуй, обеспечь! - по два милиционера с оружием, а то народ озверел вконец. Стёкла, как водится, привезли, чтобы по округе окна стеклить, так перетаскали этой халявы столько, что на сотни теплиц хватит. Едва раздачу упорядочили – Шойгу из Москвы примчался и кулаком по столу – эвакуировать весь прилегающий район, мать вашу так и переэтак. Семидесятую школу с английским уклоном – гордость нашу, выселили, в штаб превратили. По классам, да коридорам офицеры, учёные, журналисты и прочая братия на раскладушках ночует – бардак!
ФСБ и УВД перегрызлись мало, что не до стрельбы. Такое дерьмо на шею себе вешать не хочется, но с другой стороны, случись чего – можно и через чин вверх перепрыгнуть, а то и орденок схлопотать, а? Вот и шлют друг другу гневные письма, орут друг на друга в телефоны и все вместе дружно жалуются в Москву. А тем временем горожане и приезжие всеми правдами и неправдами через оцепление пробираются. Да и словечко это – Пришествие – как-то само собой из воздуха возникло… и все с ума посходили.
Престарелые хиппи с кришнаитскими кучками чуть ли не крёстным ходом идти собираются. Особо опасные уже и «сталкерами» себя называют, в Зону рвутся, артефакты разыскивать, с неведомыми космическими Странниками знакомиться. Церковь воды в рот набрала, помалкивает. А уж им-то сам Бог велел паству успокаивать! Да только какая там паства… бабоньки несчастные, чьих детей в Чечне поубивали, да жизнью раздавленные, кто водку пить не хочет и хоть малейшего утешения ищет. А им это Пришествие вроде падения кометы Шумейкера-Леви – ушедших не вернёт и жизни не наладит.
Из Академии наук полторы недели ни ответа, ни привета не было, да вдруг навалило их туева хуча и все бумажками размахивают, мол, пропустить, не чинить препятствий, всячески споспешествовать, всемерно помогать! Размести их как можно ближе к дому, да подачу электроэнергии обеспечь, да связь бесперебойную, да охрану оборудования, да еду-питьё, да… да мало ли чего?
Часть горожан, кто побогаче, из города свалили. Грех сказать, ни в облдуме, ни в гордуме кворума набрать не смогли, хотя, между нами говоря, на кой хрен они нужны, эти заседания? Тут успевай, крутись по 25 часов в сутки, чтобы хоть как-то эту кашу разгрести. И понять людей можно – кто его знает, что за штуковина такая в городе объявилась? В 1986 году в Киеве тоже уверяли, что, мол, ничего страшного, хоть вылизывай асфальт и объедай листья с каштанов. А потом – хлоп! – слейте воду, тушите свет и ждите рака крови. Нет, лучше уж за городом отсидеться, благо погоды нынче стоят хорошие… а то и вовсе дёрнуть куда подальше, а заодно и капиталы вывести.
А тут ещё и армейские всполошились, наконец. Загрохотали по улицам БТР, встали на перекрёстках блокпосты, забегали солдатики туда-сюда. Цирк, ей-богу, цирк, гори оно всё синим пламенем!
Что уж про прессу говорить… той понаехало – не продохнуть. Ну, с местной шантрапой разговор короткий. Приучены уже лишнего не болтать и начальство нахваливать, а вот с иностранными щелкопёрами ума не приложишь, что делать. Да что там говорить, вон, давеча выясняется, что полмира целый день чёрным коконом в прямом эфире CNN любовалось с самой, что ни на есть выгодной точки. Что, где, откуда? А всё просто, друзья мои! С крыши завода «Промсвязь», где, кроме армейских наблюдателей и быть-то никого не должно!  Высотка административного здания завода как раз напротив дома, через улицу расположена. Ста метров не будет по прямой. И что интересно, сунулись ловить засранцев… а тех нет уже. Говорят, опоздали с задержанием. Пост на крыше погонами и мамой родной клянётся, что, мол, не было здесь никого. Это, дескать, из окна этажом ниже! А там уверяют, что у них и муха не пролетала. И морды у всех масляные, и у солдатиков, и у учёных, и у ментов, не говоря уж об армейском начальстве… чёрт бы побрал нашу вечную коррупцию!
Одно хорошо – весь мир теперь мэра фамилию знает. Здесь главное, два раза в день в штабе интервью давать и расписывать, как ты в этой ситуации крутишься-вертишься, спасаешь положение. Бей себя в грудь, рви рубаху, води за собой денно и нощно двух операторов, небось не вспотеют. И гнать всё это в эфир на своём заведённом давно, ещё в 90-х, личном телеканале. А других репортёришек, из местных, по мере возможности - гнать взашей! Пусть нашими видеоматериалами пользуются. Все видеть должны, что наш мэр недаром свой хлеб жрёт: ночей не спит, днём не зевает, в каждой бочке полезная затычка и вообще - единственный, кто пытается во весь этот хаос внести некую струю организованного порядка. Этому нас учить не надо. Слава Богу, пятнадцать лет на этом посту, тёртые калачи! Лысый Лужков может сесть на попу и отдыхать. Нет теперь в России другого, более популярного градоначальника… и кепку дурацкую носить не надо. А губернатор у нас старенький... смекаете? Глыба, исполин, конечно, но старость-матушка и не таких к земле гнёт…
Эти мысли мелькали в голове мэра Екатеринбурга, когда кортеж чёрных машин мчал его в составе губернаторской свиты в аэропорт Кольцово, где уже заполошно суетились, готовясь срочно встречать самого президента с невиданно многочисленной свитой…
Чёрт, спать хотелось неимоверно! Голова, как чугунок с горячей кашей. Недосып – вот хроническая болезнь любого толкового хозяйственника. «А я – толковый хозяйственник, - подумал мэр, прикрыв тяжелые веки. – Это тебе, господин губернатор, не с папским нунцием и архимандритом московским в резиденции встречаться, конфессионные проблемы Пришествия решать. Чужую беду - руками разведу… ха! А ты реши, старый пень, хотя бы одну маленькую проблемку. Да срочно реши! Да в ряду сотни других, важных и срочных! Сам знаешь, что в России любой чинарёк на себя ничего брать не собирается, если не круглый дурак. Нет, господин губернатор, чинарёк всё на меня, на мэра сваливать будет, пока я лично так ему мозги не прочищу, что страх потерять свою синекуру перевесит перед страхом ответственности.
Реши-ка, к примеру, простенькую ситуацию – сортиры уличные. Зачем? Ах, ты и не подумал? А между тем солдатики, демонстранты, учёные и менты, зеваки и журналисты – все, извиняюсь, по кустам и близлежащим подъездам гадят. Извини, господин губернатор, но квартирки в соседних домах с боем берут, с мандатами от Реввоенсовета… тьфу! – от Чрезвычайного Научного Комитета… где сидят старые пердуны и только о своих дифференциальных уравнениях, интегралах и прочих постоянных Планка думают.  И в квартирках этих по двадцать человек набивается, да! А тут ещё бывшие жители порываются не только мэрию спалить, но и в оцеплённую зону прорваться и передушить всю эту чёртову ораву, которая несчастным и ковры измочалила, и сортиры забила, и мебель перехряпала. Ну, и требует таких немыслимых компенсаций за потерянное жильё и сгинувшее барахло, как будто, - чтоб их всех чёрт побрал, - стены их малолитражек из золота выложены были!
Мэр вздохнул и внезапно почувствовал такую усталость, что неудержимо потянуло буркнуть  водителю, чтобы тот поворачивал обратно – да ну их всех! Лечь, выспаться, принять душ, побриться не спеша, ещё раз послать всех нах… - и уехать на дачу.
На озере сейчас хорошо… тепло и солнечно! Знай себе, в земле ковыряйся, да пивко потягивай…
 

Глава 8

Президент

Президент был деловит и сух. С неудовольствием приняв хлеб-соль, он тут же передал его куда-то вбок и сходу взял быка за рога. Прессе было сказано, что всё основное президент скажет прямо на месте преступления… тьфу! – происшествия. Имеющиеся в свите президента научные светила тоже выложат своё материалистическое мнение на расстоянии не более ста метров от малоизученного явления природы и вообще – наши цели определены, задачи поставлены – за работу, товарищи! Ввиду того, что всё происходящее весьма смахивало на некое стихийное бедствие, президент был одет в лёгкую кожаную курточку-поддергайку, демократично расстёгнутую по случаю тепла.
Вся свита понеслась в город. В салоне президентского автомобиля было в меру прохладно. Неплохую, кстати, тачку приобрёл губернатор, неплохую. Прибарахлился тут, нашими милостями… резиденцию отгрохал – мини-Кремль земли Уральской…
Президент выслушивал губернаторский доклад, стараясь не обращать внимания на мелочи и ухватить проблему в целом. А проблема стояла нешуточная. Никто ничего толком сказать не мог. «Вот не было ничего, а через минуту – бац! - появилось, Бог его знает откуда. Не то безопасная игра природы, не то предвестник Апокалипсиса», - вот, собственно и всё, что могли сказать наши прикладная и академическая науки по этому поводу. Поутру бравые вояки тоже докладом «порадовали», оказывается, ночью один из снайперов сломался – выстрелил-таки по кокону. Хорошо, что с глушителем. Никто выстрела и не заметил. Видимых изменений в коконе не произошло. Пуля то ли срикошетировала, то ли в кокон вошла – все только плечами пожимают. Нервного снайпера повязали и выпнули подальше, а теперь готовят приказ об отчислении его из рядов спецназа. У населения массовых психозов пока не наблюдается, но все на нервах. Опять-таки, почему? Руками разводят. Нет изменений ни в воздухе, ни во всех известных нам видах силовых полей. Позавчера всполошились было – селен в воздухе резко подскочил, - караул, застава в ружьё! - да за несколько часов с облегчением выяснили, что принесло его с северной стороны, из Верхней Пышмы, с медеплавильного комбината.
А самое главное, чудом Господним из людей в доме и не было толком никого! Вот уж гадай, совпадение или Божий промысел? Из прописанных жильцов - инвалид с первого этажа один в доме остался. Ну, и случайных, может, человека два-три. И всё. И всё!!!  Вот, скажи кому – не поверят!
И не верят, между прочим. Слухи идиотские ползут, что, мол, военные свои дела втихомолку мутили-мутили и доигрались, наконец. Америку, мол, догоняли, как всегда. Ну, и пукнули из какой-то научно-космической пукалки, и в дом угодили, и теперь помалкивают в тряпочку, а зараза, мол, от дома ползёт неизученная, но злая и неимоверная. И в доме том, дескать, три тыщи народу из заключённых сидят в целях военного эксперимента по контролю над разумом. Да белых мышей две тонны. А на крыше привязаны обезьяны – мученики Большой Науки и плачут кровавыми слезами, тонкие слабые лапки к людям с мольбой протягивают.
Тьфу! Бред какой-то… а ведь верят!
В Думе обнаглели – запрос сделали, паразиты, к министру обороны… спасибо, очень вовремя. Ничего не скажешь, поддержали всенародно выбранного. Мэр у них тут и то толковее. Но и тоже – хитрый мужик. Явно в губернаторы метит…
Надо с юмором сказать пару фраз из подготовленных. Но и не вольничать. С одной стороны показать, что дело житейское, а с другой, что мы относимся к нему с максимальным вниманием. Ну и сообщить о плане создания Международной Научной Комиссии (МЕНАКОМ – красиво звучит!) под эгидой ООН. С этой стороны как раз у нас задница прикрыта, это хорошо. Упредить надо только американского президента, чтобы он первый об этом не сказал, такие вещи всегда приятно действуют на массовое сознание. Так, мол, и так, «мы предложили международному сообществу»… и все – ура! батюшка наш, благодетель, а то мы сами-то не догадались бы.

Губернатор торопливо сказал:
- Вот мы и подъезжаем!
«А то я не вижу», - подумал президент и стал смотреть в окно.
Вот он, кокон!
Президент немножко погордился собой. Надо же – приехать сюда, на то самое место, о котором в «Эхе Москвы» известный ватиканский теолог сказал: «Возможно, именно здесь Господь решил дать шанс человечеству осознать, КАК далеко всё зашло!»

Однако… говённо он смотрится, этот чёртов кокон!

…притащился тоже мне рейтинг…
…может повернуть? может…
…рейтинг…
…уехать!

Президент молодцевато расправил плечи и легко выбрался из машины. В толпе закричали и замахали руками. Пора было, состроив многозначительную мину, начинать отрабатывать горький президентский хлеб.
- Я обращаюсь к гражданам России, ко всем людям планеты…
Он говорил, делая многозначительные паузы, собираясь с мыслями и твёрдо глядя камере в объектив. Всё было привычным – боковым зрением он отмечал штатную суету охраны и прессы. В толпе бормотали, кашляли и чихали. Всё, как всегда.
Вот только стоило больших усилий не поворачивать голову, чтобы ещё и ещё раз взглянуть на гигантский кокон. Президент боялся, что, взглянув на огромную чёрную мразь лишний раз, его глаза вытекут.
Страх был детским, это правда. «Я же взрослый человек! – бессвязно подумал президент, продолжая говорить. – Я прекрасно понимаю – это всего лишь… это просто феномен такой…» - и поймал себя на том, что, подняв правую руку, судорожно прижал её к сердцу. Вот уж незачем! Что это с ним? Он плавно отвёл руку, показывая на кокон:
- …социальной напряжённости. Я ещё раз повторяю – мы не допустим того, чтобы определённые силы спекулировали на природе этого феномена и его местонахождении, пытаясь дестабилизировать…
Пронесло, не споткнулся!
Он чувствовал, что вспотел. Оставалось ещё три-четыре минуты и – слава Богу! – можно закругляться. Пресс-конференцию лучше всего провести по запасному варианту. Не здесь, нет! Прямо в актовом зале школы-штаба. Там, на всякий случай, тоже всё подготовили. И идти всего метров тридцать… там хотя бы за стенами будешь…
- Мы призываем международное научное сообщество в очередной раз продемонстрировать, что наука, научная мысль всегда стояли выше конфессиональных, расовых и иных политических различий. Создание МЕНАКОМа позволит нам в максимально возможные сроки ответить на наиболее волнующие вопросы…

«Тётя Оля! Тётя Оля! Тётя Оля! А вашему Витьке песком в глаза насыпали! Баба Лена «скорую» просит вызывать!» - выпалили в голове писклявым голосом Лидки со второго этажа.

…больно страшно больно!
…ослеп я ослеп я ослеп!!!
…мама! мама… 
…мама будет ругаться…

Нет-нет, я не буду смотреть на кокон!!!
- Я не хочу слишком долго… -  начал президент и осёкся в ужасе. Боже мой! Он чуть было не сказал вслух, сам не зная, почему: «Я не хочу слишком долго торчать здесь, где песком выедает глаза!»

- Э-э-э… я не хочу, чтобы мы слишком долго «раскачивались»… э-э-э… в структурировании многочисленных вопросов, вызываемых феноменом… и… э-э-э… вычленили из всей гаммы… наиболее важные… э-э-э… наиболее знаковые и масштабные.

Да что же это со мной?!
Зачем зачем ЗДЕСЬ???
…пусть бы американцы  пусть бы в Америке…
…глаза…

- Таким образом, мы берём на себя обязательства обеспечить максимальный доступ к феномену всех квалифицированных специалистов и ждём понимания со стороны мирового сообщества!

…три минуты говорю целых три минуты пора уходить уходить уходить!!!

 
Глава 9

Корреспондент

Злополучный дом в чёрном коконе показывали президенту у школы. Школа стоит на низком пригорочке. Наискосок - метров сто пятьдесят через перекрёсток до дома, не больше. Ну, и президентская охрана настаивает. Упасти Бог, чего случится, в школе и бомбоубежище имеется, и футбольная площадка, где вертолёт дежурить будет, и вообще – там чрезвычайный штаб расположен. Словом, во всех отношениях удобное место. Да и прессе есть, где развернуться. Открытое место этот перекрёсток. Лишь бы за ограждение не лезли. Президент лично приказал, чтобы на встрече не было никаких толп с портретами, флажками и прочими выражениями верноподданности. Пусть в охраняемой зоне будут лишь те, кто имеет на это право в силу служебных обязанностей, да!
Однако народу накопилось немало. Умудрялись проскользнуть как местные жители, так и приблудный народ, за последние дни понаехавший в Екатеринбург со всех уголков земли. И то сказать, пойди, уследи за всеми! Из городских ментов, считай, всех, подчистую, на охрану поставили – бдите! И чтобы комар носа не подточил! А всё равно – не хватает. Армейским и тем доверять нельзя. Что внутренним войскам, что курсантам артиллерийского училища, что прочим нагнанным военнослужащим. Не раз и не два пропустят за деньги, за водку, за сигареты. На свой страх и риск, конечно. Менты выловят – на нас не жалуйся,  так и скажем, что мы, мол, тебя вообще в первый и последний раз видим.
Одного прихватили, грех признаться, у самого кокона. Взбаламученный такой, бородатый мужик, явно не от мира сего. На шее иконка, на плечах серая хламида, в руках корявый посох, в глазах безумие – так к кокону и рвётся. Но те, кто близко подходил, знают, что помимо того, что от чёрной заразы холодом несёт, так ещё и кости и зубы начинают ныть. И чем ближе, тем сильнее… в геометрической прогрессии.
Живодёры биологи-физиологи собаку в клетку посадили и стали на выносной стреле крана поносить бедное животное к кокону. Ох, и взвыла, бедная! Да ладно бы остановились, паразиты, так они стрелой прямо в кокон и тычут. Тут несчастной собаке и вовсе плохо сделалось. Пока туда-сюда, все датчики, которыми дворняжку облепили, как с ума сошли. Пульс – запредельный, температура упала, судороги, пена из пасти и все прочие неприятные явления. Вытянули клетку обратно, дверцу открывают, а бедная Жучка мёртвая уже. Поволокли её на вскрытие, а она вдруг задёргалась, цапнула мужика-лаборанта за руку, – гермокостюм прокусила насквозь! – вырвалась и рванула куда подальше, поджав хвост. Так и чесанула по Серова в сторону Зелёной Рощи у храма Александра Невского и там, в кустах и соснах затерялась, так и не нашли. Думаю, повезло собаке, что не нашли! Поскольку укушенного ею лаборанта теперь распатронили не хуже Жучки. Анализы, соскобы, рентген, «телевизор» в задницу, кишку в желудок, томография головного мозга, пункция позвоночной жидкости, постельный режим в герметизированной палатке… и чтоб у меня ни одной пылинки наружу не вылетело, не то всех под трибунал!
Так что наш богоискатель с иконой до самого кокона не дошёл, скукожился. Выволокли его и ФСБ сдали. Нехай они мужика сами трясут, авось что и вытрясут по ихней части. А по нам – и так видно, что мужик чокнутый. Поскольку на сакраментальный вопрос перепуганных и злых ментов: «Ты кто такой, с-с-сука?!!» - человек просветлённо ответил: «Гэндальф!»

Все эти слухи, байки, разговорчики в строю и прочий народный фольклор пропадал у репортёра  Форманчука абсолютно бесполезным хламом. Нельзя, понимаете? Нель-зя-а! Всех российских журналистов брали под белы руки и проникновенно заглядывали в глаза. Вот что, дорогая гиена пера, входи в положение. Кризис на дворе, понимаешь? Народ и без того нестабилен и если ты тут, гнида, начнёшь панику нагонять, то… сам понимаешь, не маленький. Будет тебе ещё время всю правду рассказать, книгу написать или цикл телепередач замутить – будет. А сейчас нажимай-ка лучше на научные пресс-релизы. А если тебе неймётся, то можешь расписывать в золотых и розовых тонах слухи о том, что, де, Богородица знак нам явила – плохо живёте, товарищи. И друг друга не любите, и природу, вашу мать, и власть, которую сами же выбирали. Вот и наслала Она на нас скверны знак, чтобы одумались, покаялись и занялись, чёрт возьми, наконец-то, делом, а не распространением безответственных слухов!!!
Форманчук выплюнул докуренную до фильтра сигарету и достал другую. В отличие от молодняка, он давно уже не считал себя ни вторым Познером, ни первым Малаховым, ни равноподобным Парфёнову. Он и в телевидение-то подался в 90-х, когда НИИ чтоб-оно-всё-сдохло-к-чёртовой-матери обработки металлов приказал долго жить. Институту что? Он всего лишь счёт в банке, печать и здание – фикция, неживая субстанция… а вот живому Форманчуку, тогда ещё младшему научному сотруднику, в отличие от неживого института многое чего хотелось. Есть, пить, одеваться, разбогатеть, натрахаться вдоволь и увидеть наконец-то мир.
Из всех жизненных поворотов последовавших после перестройки, Форманчук вынес только стойкий цинизм и лысину. Лысина вкупе с очками и бородкой а-ля Мефистофель придавала бывшему учёному вполне умный вид, не говоря уже о высшем техническом образовании, просто-таки написанном у него на лице. Последнее было редкостью среди нынешнего поколения репортёров, имеющих, как правило, дипломы местного журфака… то есть, положа руку на сердце, не имели никакого образования в целом. Их редкая дремучесть и вызывающий непрофессионализм доводили Форманчука до разлива желчи, а то и приступов ипохондрии. Но… куда уж теперь деваться? Надо было вовремя подсуетиться ещё в 1990-м и продать всё-таки тот злополучный вагон с бракованными вольфрамовыми стабилизаторами ракет класса «земля-земля».
Вагон приблудился и был забыт в Талице на запасных путях, где его торжествующе обнаружил Форманчук, приключившийся в тех краях по служебной необходимости. Сейчас всё звучит просто – чего такого? - взял, да и продал вагон вместе со всем содержимым на бирже металлов. Получил кэш, набил кейс, воровато рванул домой, молясь, чтобы не шлёпнули и не ограбили по дороге… и живи, не горюй!
Однако, мои маленькие друзья, тогда это тоже было непросто! Во всяком случае, для Форманчука образца 1990 года. В итоге в тайну были посвящены девять человек, привыкших более воровать спирт у заведующего лабораторией и тискать по командировкам горничных в Доме Колхозника, чем действовать сообразно новым экономическим условиям. Месяц прошёл в горячечном бреду мечтаний и бесконечной беготне по разнообразным инстанциям… да так всё в песок и ушло. Ни денег, ни вагона, ни друзей, ни работы, поскольку к тому времени институт, - и так-то практически полностью развалившийся, - стремительно сгнил.

Быть корреспондентом новостей одного из (а какая разница - какого? везде одинаково!) местных телеканалов и хорошо, и плохо. Плохо то, что денег тебе платят мало и смотрят на тебя криво, подразумевая, что в репортёрах работают только те, кто уж вообще ни черта не умеет. А хорошо то, что работа эта – хоть и суетливая, но всё же приносит некий доход. Зато и день на день не приходится. То густо, то пусто, то и совсем непонятно как. Бывали, конечно, и светлые дни. Последние лет десять Форманчук пристроился к тем шустрякам, кто периодически работал от выборов к выборам, получая от этих шустряков приработок. Конечно, с двумястами тысячами баксов, которые как-то срубил директор телекомпании на выборах губернатора в 2003 году, гонорары Форманчука не сравнить, но всё-таки…
Раздражало в этих политических приработках только одно. Бывало, по окончании политического сезона, соберутся в летнем кафе две-три команды журналистов, бывших антагонистов. Пиво пьют, веселятся, все всех чуть ли не с детства знают... и вдруг, ни с того, ни с его, начинают друг друга поливать. Мол, ваш-то барин - не то, что наш! Наш и осанистее будет, и лапа в Москве у него волосатее, и на чай он нам больше, чем вам, задохликам, отсыпал! Чисто лакеи меж собой переругаются. И что интересно - половина из спорящих журналистиков, гордо именующих себя «консалтерами», за последние десять лет раза по два-три из своего политического лагеря в лагерь противника перебегала. И точно также каждый раз своего барина нахваливала...
И смешно, и противно. Противно потому, что сам, честно говоря, такой же, как и все эти молодые лошаки.
- Едут! Едут!! – заорал кто-то над ухом и Форманчук, погружённый в свои мысли, подскочил от неожиданности. Маратка, нынешний его оператор, водрузивший штатив видеокамеры на один из бетонных блоков, перегораживающих нынче перекрёсток со всех четырёх сторон, подсигивал от восторга.
- Ну, царь-батюшка прибыли-с, - кисло пробормотал Форманчук и тяжело взобрался к Маратке.
Вот, спрашивается, на кой ляд он здесь торчит? Телекамер на президента нацеленных, тьма-тьмою. Историческое событие, как-никак. Форманчука с дураком Мараткой и на сто метров не подпустят. Снимут они сейчас общие планы толпы, наискосок телеобъективом подснимут, возможно, президента, глубокомысленно смотрящего на кокон в бинокль. Да и то, скорее всего, на картинке по бокам люди будут президента загораживать… и ни хрена в вечерний репортаж эти кадры не войдут, а войдут те, что будут через интернет сдёрнуты с рабочих FTP ОРТ или «России».
- Глянь, глянь! – восторгался Маратка, приникнув к видоискателю. – На ходу трендит чего-то! А охраны-то, охраны!
Президент остановился и начал говорить.

Форманчук услышал тонкий пронзительный писк. Крыса? Да откуда ей здесь, на перекрёстке, взяться? Писк становился громче и Форманчук увидел, что огромная толпа завертела головами, пытаясь понять, что к чему.
Глава охраны попытался загородить собой президента, остановившегося на полуслове.
В долю секунды писк взвыл до громового рёва! Холодный пронзительный ветер со всхлипывающим вздохом ударил толпе в спину. Одновременно лопнули и разлетелись по сторонам многочисленные объективы телекамер и фотоаппаратов. Порыв ветра сдвинул всю толпу в сторону дома. Люди падали, ломая руки и ноги. Президент упал на четвереньки. В ладони вонзились осколки стекла. Что-то сильно ударило его под зад, и он перекувыркнулся через голову. На него падали кричащие люди. В спине хрустнуло. Президент попытался что-то крикнуть, но внезапно всё прекратилось. Надо же… он пролетел метров пять вперёд и теперь лежал в груде тел, видя перед собой кокон, покрывшийся тошнотворно корчащейся рябью. Вокруг кричали, стонали и ругались. В затылок президенту упёрлась чья-то подошва, а подбородок ткнулся в чужой локоть, обтянутый полушерстяной пиджачной тканью. Локоть мгновенно заёрзал, больно попадая  президенту по губам.

Дурак Маратка уже лез через невысокую сетку забора вокруг школы. Он что-то кричал Форманчуку, видимо, предлагая бежать как можно дальше, но репортёр только отмахивался, разворачивая камеру на штативе, пытаясь дать панораму. Слава Богу, слава Богу, слава Богу – бухало сердце. Их с Мараткой не задело!
При просмотре изображения в замедленном темпе видно, как странный порыв ветра обозначил себя поднятой пылью. Узким и длинным потоком он возникает прямо вдоль улицы, запруженной толпой. Отчётливо видно, как люди валятся с ног – эти маленькие оловянные солдатики. Солдатики превращаются в тряпичные куколки,  которых тугая пылесосная струя тянет к кокону… и вдруг жестокий напор прекращается.
Милиционеры рядом с Форманчуком дружно приседают. Кто-то стреляет несколько раз по кокону, а потом поворачивается и лезет через забор, за которым Маратка давно уже опасливо выглядывает из-за угла школы.
Бешено стучит сердце, руки трясутся… стучит… нет, это не сердце! Это…
Напротив Форманчука, прямо на крышу бывшего подземного гаража, над въездом в который ныне красуется гордая алая вывеска «Автомойка_Шиномонтаж», боком падает вертолёт, арендованный телевизионщиками. Лопасти слепо бьют по асфальту крыши, как ужасающие великанские сабли. Вертолёт с грохотом взрывается и начинает жарко и дымно гореть.
Зрители телеканалов CNN, НТВ, РБК и так далее, видят лишь «снег» на своих экранах.
Форманчук пытается повернуть камеру, но застывает в ужасе. Огромный кокон резко выдыхает втянутый в себя воздух. Раздаётся громовой удар. Ноги Форманчука рефлекторно дёргаются. Со стороны кажется, что он косо подпрыгивает вверх и падает на бетонный блок. Рядом с ним по-прежнему не задуло бы и свечу, но по улице Серова плевок узкого и длинного ураганного ветра выдувает всё, что лежит на его пути, назад…
И снова, и снова!
Словно кто-то хохочет, уткнувшись лицом в стеклянную поверхность стола, на котором маленькие бумажные фигурки разлетаются в разные стороны...

В Кремле глава правительства автоматически становится исполняющим обязанности президента. В Вашингтоне президент соглашается на предложение объявить повышенную боевую готовность. В Екатеринбурге (бывший Свердловск) репортёр Форманчук поворачивает камеру из стороны в сторону. В горячке он не замечает двух сломанных рёбер.
Кокон перестаёт «хохотать» и обрастает мглистыми облаками. Сквозь серые и чёрные полосы крутящихся облаков торчат угольные «ветви». Одно из уродливых корявых растений, почти сразу прозванных «чёрными саксаулами» вырывается из земли, выворотив пласты асфальта и подняв на свою крону труп начальника охраны с переломанной шеей и перекрученное тело какой-то дамочки из губернаторской администрации. От веток идёт не то пар, не то дым, в струях которого кажется, что трупы шевелятся.
Другие «кусты» в кадр не попали.
Один из охранников президента, очумело торчавший неподалёку, отбирает у Форманчука камеру и больно бьёт его по лицу. «Нет, не получить мне ни бабок, ни Пулитцеровской премии!» - мелькает в голове репортёра. «Это секретно, это секретно!» - орёт охранник и, пригибаясь, бежит с камерой куда-то в сторону. Отбежав вдоль забора метров тридцать, он перелезает через него и несётся ко входу в школу-штаб, размахивая пистолетом и что-то непрерывно крича
Однако через тридцать минут запись камеры Форманчука уже передают на CNN. Следующие шесть часов российские телеканалы возмущаются и непрестанно подчёркивают в своих репортажах, что уникальная запись сделана именно российским журналистом! 
Форманчуку уже глубоко плевать. Он считает, что очень дёшево отделался. Дав до вечера в 40-й горбольнице несколько интервью осадившей его прессе, утром он исчезает из палаты, из телеканала, из города. С него хватит!


Мир

Пресса неустанно освещает масштабы трагедии, сравнимой с убийством президента Кеннеди в Далласе и событиями 11 сентября 2001 года. Хозяева семи екатеринбургских телеканалов потирают, было, руки… но внимание всех стран уже приковано к своим собственным проблемам. 
В следующие 49 минут слово «ПРИШЕСТВИЕ» облетает всю планету Земля.
Труп президента найден ближе к полуночи. Телеуправляемый робот тащит труп за ногу подальше от гекатомбы. Но это уже никому не интересно.
Многие увидели в постоянно пульсирующем и окутанном чёрными струями  коконе лицо Дьявола, лик Люцифера, физиономию серийного убийцы Мэйсона, Гитлера, профили Ленина и Сталина, краткое изложение единой теории поля и т.д.  Звук, сопровождающий «картинку» пугает. Тысячи энтузиастов, призвав божественные ряды Фурье, вычленяют из него разнообразную информацию, конечно же зашифрованную в огромном количестве гармонических составляющих. Форумы в Интернете забиты сенсационными разоблачениями и бесконечными прозрениями.

Вашингтон поднимает по тревоге резервистов.
В Ватикане Папа ведёт практически круглосуточное открытое богослужение. Несколько человек пытались пройти на площадь святого Петра с поясами шахида. Убито, по разным сведениям, до ста двадцати человек.
Её величество королева Англии, стоя на ступенях храма, сказала, что верит в Бога и свой народ: «Англия знавала тяжёлые времена, когда, казалось, впереди нет никакого просвета, и только чёрные тучи застилают горизонт! Но наши деды и отцы, стиснув зубы, продолжали делать то, что заповедовали нам наши прадеды – защищали милую Родину, веря в Бога, в себя и корону!»
В Африке вырезают миротворцев ООН и друг друга. Фотографии, с удовольствием делаемые убийцами, тотчас выкладываются в интернет. В Сьерра-Леоне десятилетние пацаны Объединённого Революционного Фронта, как и десять лет назад, съедают сердце убитого,  носят украшения, сплетённые из волос девственницы,  выкалывают глаза, отрубают руки и ноги...
В Индии со скоростью воды, хлынувшей из прорванной плотины, режут друг друга миллионы мусульман и буддистов. Спецназ мёртвой хваткой вцепился в землю, обороняя президентский дворец в Дели, осаждаемый разъярёнными толпами. Несколько вертолётов, эвакуирующих политиков и их семьи, сбиты в воздухе. Весь мир обходит фраза закопчённого порохом, мрачного сикхского полковника, третий день держащего оборону: «Свой долг я выполню, а божества, надеюсь, выполнят свой!»
В России восставший из политического небытия Жириновский обвиняет ЦРУ, МВФ, ФБР, ФНС и иже с ними Пентагон, в наглой попытке оболгать и обесчестить великий русский народ. Однако это проходит незамеченным. Нарастающая волна погромов катится по городам-миллионникам. Режут и инородцев, и русских.

В Екатеринбурге прорастающие на улицах «чёрные саксаулы» сеют невиданную панику.  Церкви и храмы Большого Урала, от Перми до Кургана, от Качканара до Челябинска переполнены… как переполнены самолёты и поезда, увозящие людей дальше… дальше… дальше отсюда! В электричках Челябинска пенсионеры, уезжающие с внуками «на дачи» спорят о Пришествии, Боге и Дьяволе, машинально приглядывая за помидорной рассадой, зеленеющей в кулёчках и пакетах из-под молока.
Май! Май настал!
Вот уж и отдохнём - в саду поковыряемся…
А Свердловск – он далеко… аж за триста километров!
 
По слухам, сумбурными сполохами прокатывающимся в толпах отъезжающего из Екатеринбурга-Свердловска народа, одно из уродливых «деревьев» появилось прямо на крыше Капитолия… а в самой Москве - на Красной площади! И у  входа в Храм Василия Блаженного тоже раскорячился огромный «чёрный саксаул»!
- А второй, бабоньки, выезд из Спасской башни перегораживает!!!
- Доигралися, антихристы… вон, Павел Глоба говорил, что мы все помрём скоро!
- Глоба – это шарлатан. Бабка Ванга предсказала, что Китай войной на Сибирь пойдёт! Америка ему помогать не станет, нет! А африканские негры – будут!
- Что ты несёшь?! Нет, ну что ты несёшь?! Какие африканские негры??? Ну, ладно там арабы, а то «негры»…
- Это японцы свои острова требуют, вот что я вам скажу! Там наука…
- …свечку поставила. И святой Варваре, и Симеону-праведнику…
- Да ладно тебе! До Свердловска далеко! Это, как чума в 1972 году, помнишь? Тоже кричали «холера, холера!», а потом, уже при Ельцине, сами признались – биологическое оружие. Однако в Челябинске никто же не заболел!..
- Ельцин! Он же ваш, свердловский. Да он Родину американцам и евреям продал!
- Подожди, а это тут причём?!
- …и глаза от него жжёт, если посмотреть. Но, говорят, трёхпроцентный раствор атропина помогает…
- Сталина на них нет, вот что я вам скажу!


Глава 10

Анна (дневник, продолжение)
 
            «Анна приоткрыла глаза. В комнате было сумрачно. "Сколько же времени я так провалялась? И вообще - что со мной, инсульт?" Она шевельнула пальцами рук, согнула ноги. Нет, всё работает - не инсульт. Уже хорошо!»

«А испугалась я тогда едва ли не до обморока!" - подумала Анна, машинально грызя шариковую ручку. Несколько секунд она представляла себя разбитой параличом, умирающей, брошенной, погибающей от жажды. Ну, как... как передать всё это на бумаге? Анна вздохнула и решила, что на свете есть вещи, о которых невозможно рассказать словами. Их можно только пережить. На всякий случай, оставив на бумаге место - вдруг слова всё-таки придут? - она взяла чистый лист и продолжила  писать.

«…Анна медленно приподнялась и в изнеможении прислонилась к креслу. Голова гудела и кружилась. В глазах мельтешили золотистые мушки. Монитор на столе потускнел – она вяло отметила это. Похоже, с ней действительно случился обыкновенный обморок. С чего бы вдруг? Ёлки-зелёные, неужто климакс, гад?! Нет, ну рано же ещё, рано... хотя... всё может быть...
Головная боль быстро стихала. Теперь ватная тяжесть свернулась в шуршащие комочки, как высохшие чайные листы, и угнездилась за висками. Это уже знакомо. Скоро пройдёт. Анна вспомнила, что при падении руки попали во что-то скользкое, неприятное. Удивленно посмотрела на ковёр, на ладони - чисто. Но ощущение липкости не проходило. Надо помыть руки с мылом, и вообще – умыться… если силы будут, то и душ принять.
Она осторожно прошла на кухню, отвернула кран - воды не было... никакой. "Так-так! Начинается летний сезон - пошли отключения. Про душ на время можно забыть!" - с обреченностью городской жительницы подумала Анна. Плеснула на руки из графина с фильтрованной водой, обтерла мокрыми ладонями лицо. Влажное полотенце прижала к шее. Уже легче.
Смеркается на улице... рановато, вроде бы! Она потянулась к выключателю. Щёлк! – ну, что за ерунда? Щёлк-щёлк... не работает! Анна раздражённо подняла трубку старого телефонного аппарата. Она специально сохранила эту модель - независимую от электричества. Второй аппарат - электронный "Panasonic" с базой и мобильной трубкой - при отключении света замолкал намертво. На этот раз молчал и этот старый верный друг. Молчал глухо - ни скрежета, ни гудков… вообще ничего!
Анна растерялась. Достав мобильник, уже не удивляясь, поняла, что он тоже умер – совсем.  Даже время и дата на экранчике не светились. Словно кто-то отключил его без ведома хозяйки. Разрядился? А как его зарядишь без электричества? Господи, это что, война?! Да, ну, не сходи с ума… какая тебе война… авария!

"Кто-то когда-то всегда всё ремонтирует, Аня! Кто? Мужчины! Вот для чего мы вам и нужны! - наставительно сказал муж. - А баба за рулём - всё равно, что обезьяна с гранатой!"

- Это они так думают! - вслух сказала Анна. - Но чаще всего женщины справляются сами!

На одной площадке с Анной - двери ещё двух квартир. В одной из них жила пара пьющих пенсионеров - дядя Ваня и тётя Валя. К Анне они относились с уважением и любопытством. Безуспешно простучав в дверь минут пять (спят, наверное!), она на всякий случай стукнула пару раз и в соседнюю. Бесполезно - эта однокомнатная квартира без конца сдавалась-пересдавалась. А последний месяц там и вовсе никто не жил. Она вернулась к себе в комнату. Что же делать? Спать ложиться рано ещё - даже не стемнело, а просто сумерки. Она вышла на застеклённую лоджию и... Анну поразила необыкновенная тишина. С улицы не доносилось ни звука. Тишина вдруг стала такой осязаемо вязкой, что заложило уши.
Анна зажмурилась. Потом медленно открыла глаза и выглянула через стекло лоджии на оживлённую Московскую улицу. Ей показалось, что кто-то там, за окном, нажал кнопку "стоп-кадр".
Она испугалась. Она испугалась!!!»

Анна отложила ручку. Продолжать не хотелось. Нет сил... нет слов. Невозможно описать то, что ждало её на улице.
Какое вялое слово - "испугалась"...

Она вдруг почувствовала, что сходит с ума! Екатеринбурга не было.
Были сумрак, туман, дым... всё что угодно. Серое безмолвие окутывало дом.
На улице Московской смутно поблескивали крыши стоящих в ряд автомобилей. Верхушки сосен парка Зелёная Роща напротив едва угадывались. Да и это-то, наверное, было игрой перепуганного воображения.
И у тумана был свой запах... словно над Московской горкой, густо заросшей многоэтажными домами, кто-то огромный вытряхнул колоссальный мешок серой влажной пыли…
   
            …Через пять минут после того, как Анна, съёжившись, вышла из подъезда, она поймала себя на том, что облизывает губы, втягивает голову в плечи и оглядывается, как преступники в кино. Более того, она вдруг поняла, что не пошла, как обычно, по тротуару, а двигалась по газону, перебежками от тополя к тополю. Стоящий неподалёку киоск-магазинчик она неосознанно обошла по широкой дуге.
Выходить в подъезд из квартиры тоже было страшно. Но отрезок пути со второго этажа до выхода Анна преодолела бегом, стараясь не глядеть по сторонам. Привычно нажала на кнопку домофона и мимолётно удивилась, когда дверь не пискнула в ответ. Ах, да... электричество. Она толкнула тяжёлую железную дверь и та медленно распахнулась. Пошарив глазами по сторонам, Анна подобрала камень, лежащий неподалёку, и затолкала его ближе к косяку. Это, наверное, было лишним, но...
...но - вдруг - дверь, закрывшись, не пустит её обратно?! Да, конечно, магнитный замок работает только на электричестве... но - вдруг? Вот уж что-что, а ужас этого самого "вдруг" Анна чувствовала всем сердцем, всей своей кожей. Это проклятое "а вдруг?!!" заставляло холодеть руки. От него подташнивало. Оно отвратительными липкими каплями стекало по ложбинке спины...
- Нет-нет-нет... - пробормотала Анна, крепко зажмурившись. - Это никуда не годится. Это паранойя, дорогуша моя. Вот как это называется! - Она глубоко вздохнула, стараясь не думать о том, что в воздухе висит неизвестно какая дрянь, и задержала дыхание.
"Я дома. Я не должна ничего бояться! Я у себя. Я стою на привычной Московской улице, которая взбирается на Московскую горку города Екатеринбурга, Россия, планета Земля... и спускается с другой стороны, у Дворца молодёжи становясь улицей Челюскинцев и  устремляясь к железнодорожному вокзалу. Я иду к автобусной остановке. Я иду... предположим... на работу! Да!"
Она открыла глаза, на мгновение испытав ужас, - ей показалось, что перед ней стоит покойник, покрытый морщинами... но это был всего лишь ствол тополя, перед которым она сейчас медитировала, как какой-нибудь древний друид. Анна усмехнулась, упрямо сжала губы и решительно пошла по майской траве наискосок через газон, прямо к замершей проезжей части.
Она медленно шла вдоль улицы, прямо по дороге, между рядами мертвых автомобилей и боязливо заглядывала в салоны. Каждый раз ей казалось, что на переднем сиденье она увидит труп. Постоянно хотелось оглянуться.
Внутри машин было пусто. Дверцы со стороны водительского кресла открывались свободно, ключи зажигания торчали в замках, сигнализация не срабатывала. На остановке застыл троллейбус с полуоткрытыми (или полузакрытыми?) дверями. Никого вокруг, никого на тротуарах, никого за стеклами витрин, никого в транспорте, вообще - никого! Это мой город, вдруг ставший таким пустым и… чужим.
И - тишина... жуткая, абсолютная тишина. Анна даже не подозревала, что может быть так тихо. Господи, нет сил даже крикнуть... кажется, что громко произнесенный звук нарушит какое-то странное равновесие, балансирование на самом краю... и…  и случится катастрофа!

…с-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с...

Это не эхо там, за спиной, нет! 
Анна в панике обернулась - нет, ничего и никого. Почему вокруг разливается этот странный свет? Это не сумерки, это какая-то мутная хмарь - то ли дым, то ли туман, то ли...
Будто не солнце пробивается сквозь мглу, а сама мгла светится.
Ей показалось, что под автомобилями, ближе к стенам зданий ЭТО становилось гуще, как прореженная дымка, уплотнённая тень. И она чуть колышется под испуганым взглядом. Вот, опять!

…c-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с...

Может быть, это тишина так шипяще свистит в ушах?
             - Эй! - робко вслух произнесла Анна. - Эй! Здесь кто-нибудь есть? - И вдруг, не отдавая себе в этом отчёта, она завизжала. - Э-э-э-эй!!!
Крик увяз в тишине. Даже эхо прячется в этом странном месте... которое ещё утром было родным городом.
- Но это же МОЙ ГОРОД! - закричала Анна. - Где вы все? Ну, хватит вам, хватит!
Крик. Страх загнанного в ловушку зверя...

…лань лань это лань! и охотники там в подлеске!!!
…стволы ружей уже протянули невидимую нить между нежным боком и срезом дула…                …псы, рвущие клыками связки, - псы, вцепившиеся в пах…
…ножи…
…вспарываемый пулями бок…
…смерть…

Анна кинулась в дверь ближайшего магазинчика, модного бутика. Ну, кто-нибудь, охрана, продавцы - кто-то должен здесь быть?! Никого! Возле входа красовалась изящная напольная ваза под китайский фарфор. Анна схватила вазу, и с размаха хряпнула её о прилавок! Стекла с торжествующим звоном полетели в разные стороны.
- Эй, смотрите, что я творю! Смотрите! Вот! Вот! - она запустила горшок с цветком в дорогущее витринное стекло. На улицу посыпались осколки.
Тишина...
- Заберите меня, заберите куда угодно - арестуйте, в милицию, в тюрьму, - только заберите меня отсюда, хоть кто-нибудь!!! – визжала Анна.
Крики утонули в равнодушной серой пелене. Анна покачнулась. По мягкой спирали она стремительно планировала куда-то в темноту. «Опять обморок? - мелькнула вялая мысль. - Я становлюсь тургеневской барышней».
Стиснув кулак, она ударила по стене. Боль привела её в чувство...
Выходить наружу не хотелось. Стоять рядом с разбитой витриной, постоянно чувствуя, как что-то с равнодушной жестокостью смотрит на неё сквозь туман, было страшно. Анна устало провела расшибленной рукой по лицу.
- Вот так, значит? - сказала она. - Вот так вот...

Манекен тупо смотрел на неё. Идеальная фигура... тощенькие, гладкие ноги... яркие губы. Анна натянула манекену на нос широкополую модную шляпу. Ты всего лишь глупый кусок пластика! В примерочных кабинках стояли люди, сдерживая смех. Когда Анна поворачивалась в их сторону, они исчезали с жестокими и наглыми ухмылками. В углах бутика манекены кривили губы в презрительных усмешках.
- Ну, за что же... так? - тихо сказала Анна и села в глубокое кресло, повернув его спинкой
к глухой стене. Отсюда был виден весь бутик и разбитый проём витрины...

Спустя час она опрометью выскочила на улицу. А ведь и в самом деле - темнеет! Значит,  время всё-таки движется. И скоро ночь! Мысль о том, что она останется на этой жуткой улице ОДНА, в темноте, напугала её до полусмерти. Домой, домой, обратно к себе - там, по крайней мере, всё своё, родное! Анна шарахнулась от киоска, как ей показалось, внезапно возникшего в густеющем тумане, и пробежав метров пятьдесят, свернула в знакомую арку. Вот и двор. Она растерянно остановилась: здесь туман сгустился необычайно. Возле подъезда проклятая хмарь застыла неподвижным серовато-жёлтым комом.
- Пустите же меня домой, слышите? - жалобно, сквозь подступающие слёзы, пробормотала Анна.

…с-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с…

И - словно чей-то взгляд за спиной. Оглянулась - никого! Знакомо заболели виски и глаза, кожа заныла. Опять ЭТО - состояние, сравнимое с половым возбуждением, но доставляющее не радость, а мучительное чувство постороннего гадкого присутствия в себе.
- Я иду домой! - упрямо прошептала Анна и шагнула к подъезду.

…с-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с…

Туман облепил тело как скользкое желе. Одежда намокла сразу же, до белья. Волосы, кожа казалось покрылись теплым гелем. Это упругое НЕЧТО проникало в каждую пору кожи, в рот, в ноздри, забивало уши, выедало глаза. Ощущение растворения в этой массе, полного слияния с ней. Тело, мозг, сами мысли становились гелем-желе-туманом - растворялись - исчезали. Странный взгляд насквозь - выворачивает, полощет в густом мареве.
                Ты - ничто, ты - никто, ты - нечто, тебя уже почти нет.

- Нет! - Анна с усилием подняла онемевшие руки. Чувствительные кончики пальцев, казалось, кровоточили - так больно было рвать эту бестелесную туманную массу. - Нет! Я живая!  Ты слышишь меня? Я - есть!
Туман дёрнулся в конвульсии; съежившись, втянулся в подвальное окно. Анна, пораженная тем, что ещё жива, абсолютно мокрая, стояла у своего подъезда. Вход был свободен. "Вот ты и приняла душ", - нелепая мысль заставила её истерически расхохотаться. Обострённым восприятием она опять почувствовала на себе это странный, пристальный, холодный, оценивающий взгляд. Ей казалось, что она стоит совершенно голая и беззащитная перед ухмыляющимся хозяином. Она не видит его, а он разглядывает её со всех сторон, раздумывая как изощрённее поиграть с ней - новой игрушкой. Между ног стало горячо и влажно, по телу побежали мурашки...
Смех оборвался. Анна поняла, что он беззвучно смеётся вместе с ней...
Анна испуганно, по щенячьи, заскулила и кинулась в подъезд. Пулей взлетела на свой второй этаж, впорхнула в квартиру, крепко закрыла дверь, припёрла её телефонной тумбочкой, зачем-то накидала сверху всю висевшую на вешалке одежду: плащи, куртку сына, неубранное в шкаф демисезонное пальто. Схватила домашние тапочки, кинула в направлении двери один, потом другой, и замерла, тяжело дыша...
В квартире было тихо и тепло. Пахло жасмином, который рос в горшке на солнечном окошке. "Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером" - подумала она. Она ухватилась за эту фразу, как за спасательный круг, не дающий ей утонуть в безумии.
- Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером! - она не замечала, что почти кричит. - Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером!
Эти слова успокаивали. Они были правильными. В конце концов, Анна пришла домой! Слышите, вы все?! Вы - кто бы вы там ни были!..
Анна пришла домой!

Она сняла с себя промокшую одежду и бельё, бросила всё прямо в ванну, вытерла волосы полотенцем. Одела сухое и чистое домашнее платье. Уже совсем стемнело. Стараясь не смотреть за окно, плотно задёрнула шторы на окнах. Достала из шкафа большую восковую свечу, купленную в Храме на Карла Либкнехта по случаю Пасхи. На холодильнике лежал коробок спичек. Сосредоточенно чиркнув спичкой, зажгла фитиль. Прошла в комнату, поставила свечу на стол рядом с неработающим компьютером.
Комната озарилась неярким мерцающим, теплым светом. Немного подумав, женщина достала из своего "женского" шкафчика  ещё несколько тонких разноцветных свечей (из настоящего воска!), которые покупала зимой к своему дню рождения. Одну их них  – зажженной оставила на подоконнике. Не раздеваясь, она легла на диван, прижимая к себе спички и "деньрожденные" свечки. Почувствовала на груди тепло гранатового крестика. Свернувшись калачиком, и крепко-крепко зажмурив глаза, Анна лежала, как в детстве, вдыхая успокаивающий запах свечного воска...
...измученная, уже засыпая, она опять почувствовала холод пристального взгляда на спине. Этот оценивающий взор ползал по её ногам, потом поднялся к бедру, пытаясь забраться под юбку... он был груб, как пьяный, страшный в своей силе, незнакомый и равнодушно-жестокий насильник.
Анна, не открывая глаз, нащупала одеяло и завернулась в него.
- Господи! - подумала она, изо всех сил стараясь не заплакать от бессилия. - Это ад? Это ад?! Да за что же, за что?
И провалилась в спасительную темноту сновидений. Эта темнота не была угрожающей. Она была мягкой, тёплой и ласковой... и только где-то далеко-далеко, на самом краю этой безбрежной и успокаивающей мглы сна, слышалось далёкое...

...с-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с...
 
... шарканье ног?


Глава 11

Сашка

Илье повезло, да! Он так нехорошо упал. Я думал, что он умер и боялся подойти к нему. Но потом всё стало нормально, только на затылке у него шишка и крови чуть-чуть.
Я не люблю, когда кровь.
- И что мы с тобой будем делать без электричества? – спросил Илья. – Хоть костёр разводи.
Мы уже ходили по двору и увидели, что никого-никого вокруг нет, кроме печальных брошенных машин. И туман. Он тревожный. Он тревожный этот туман. Злой. Но я не боюсь, я знаю, что это туман нас боится!
В нём не работают автомобили, застывшие на дорогах, в нём не хочется идти дальше.
Но когда-то (когда? почему я не могу вспомнить этого?) мне нравилось идти всё прямо и прямо через облака – не туман! облака! - и ждать, что ещё нового откроется перед изумлёнными глазами?
Но в этом тумане не хочется ничего разглядывать. Хочется вернуться домой и развести небольшой костёр на лоджии. Быть может, люди увидят, как туман окрасился красным, и придут…
Быть может, запах поджаривающихся кусочков курицы привлечёт их?
Я развожу огонь на бетонном полу лоджии. Дым щиплет глаза, поэтому мы закрыли дверь и окно, выходящие наружу. Туман не любит огонь. Он злится и пытается затушить его. Но у него это не получится. Нет, не получится! Огонь весело трещит пересохшим деревом плинтусов, которые мы взяли из подъезда, от двери напротив. Сосед будет очень недоволен, но мы расскажем ему, как неуютно было без горячей воды и пищи. Он должен понять, что это было плохо и противно… без живого огня!
Так неудобно перед людьми… пришлось сломать дверь в киоск и набрать там воды в пятилитровых банках. Илья оставил деньги в окошечке, придавив их небольшим камнем.
- Слушай, Сашка, может мы просто умерли? – тихо говорит он, глядя слезящимися от дыма глазами на огонь. – Просто сдохли наконец-то… и это – Чистилище?
  Илья с шипящим хлопком открывает банку пива «Балтика-7».
- Чистилище… - мрачно говорит он. – Помнишь этих… которые плакали?
Я помню.

Они были такими печальными и совсем-совсем не замечали нас. Наверное, потому, что они были там, далеко, куда нам ещё только предстояло попасть.
Илья очень испугался тогда. Он чуть не упал и я его поддерживал. А два человека стонали и вскрикивали, скованные одними наручниками. Они пытались идти в разные стороны, не понимая, что же дёргает каждого за руку? А потом что-то надвинулось из тумана, и они заплакали, стоя на месте и слепо озираясь.
Илья рвался уйти и мы быстро пошли домой. А стоны утихли. 
Но воды и еды мы взяли. И даже водку взяли, да! Илья тогда много выпил, а потом тоже заплакал. Я не знал, что ему сказать и поэтому молчал. А потом он уснул.


Илья

Идти было непривычно. Казалось, туман гасил отдельные звуки, но некоторые, наоборот, становились громче, отдаваясь странным и тревожным эхом. И даже привычное шарканье ног превращалось в какое-то вкрадчивое...

…с-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с...

…неторопливо догоняющее бредущих путников. Это раздражало. Это было каким-то неправильным. Илья несколько раз останавливался, оглядываясь. Он пытался увидеть хоть что-то в проклятом тумане, но видел лишь стену соседнего дома и ветви тополей, тянущих к ним  ветви откуда-то из мутной мглы.
- Нам бы оружие какое-то, что ли… - сказал Илья, после того, как они провели первую ночь. – Опять к киоску безоружными идти – это страху набраться.
Сашка молчал, улыбаясь. Илья уже опохмелился и немного ожил.
- Эх, Сашка, Сашка… неужели не страшно было?
- Страшно было, - эхом отозвался друг. – Тихо.
- Тихо, блин, как в могиле, это точно...
- Ночью плакал кто-то, - вдруг сказал Сашка. – За окном, у самой лоджии, да!
- Ё-моё! Что же ты меня не разбудил? – рассердился Илья. Думать о том, что кто-то был от них в двух шагах – чья-то живая душа, хоть кто-то в окружающем пустом квартале -  и не отозваться… - Сашка! Что же ты, несчастная твоя душа, не разбудил?!
- Я вначале испугался, а потом понял, что она не услышит.
- Она?
- Это женщина была. Старая. Она от счастья плакала.
- Ну, Сашка, ты даёшь! – только и смог сказать Илья. – С чего ты взял, что она от счастья ревела, а не от страха?!
- Она сына встретила. А потом они оба ушли.
- Ушли? Куда ушли?
На мгновение Илья представил себе какие-то огромные вертолёты с солдатами, подгоняющими эвакуируемых людей. «Go-go-go!» - кричали они, помогая испуганным женщинам забраться в брюхо ревущей машины, дрожащей от нетерпения взмыть вверх и улететь из этого страшного места.
Впрочем, это уже из голливудского кино или из новостей. Наши бы кричали по-русски: «Давай-давай, живо!» Да и послали бы к нам вертолёты… а? Не припомню, чтобы в городе вертолёты были, кроме одного старенького Ми-2, на котором раз в полгода над городом санэпидемстанция пробы воздуха отбирает.
- Куда они ушли, Саш? – упавшим голосом повторил он.
- Где хорошо. Там им будет хорошо.
- Спасибо за исчерпывающий ответ, - помолчав, язвительно ответил Илья. – Ни хрена от тебя, Сашка, не добьёшься иногда! Хорошо им где? Где-то, значит, есть люди! Может, у автовокзала? Там залы большие, там эвакопункт можно легко устроить! А, Сашка? Идти туда полчаса…
- Это не место, - мечтательно прошептал Сашка, раскачиваясь на стуле и глядя куда-то вверх. – Это жизнь. Там жизнь, свет, солнце…
Вот и поговорили.

Илья подумал, что Сашка просто пытался объяснить ему о чём-то потустороннем. Чёрт возьми, но тогда они-то с Сашкой где? Если предположить, что они находятся в чистилище, то всё, вроде бы, сходится. Чья-то душа, так сказать, обрела покой и вознеслась с любимым сыном в горние высоты райских просторов, оставив внизу двух грешных инвалидов…
Нет, что-то не сходилось.  Не укладывалось в общую картину.
А через некоторое время на улице кто-то горестно завыл. В замкнутом дворе, погружённом в серый туман гуляло перековерканное эхо, будто злобные демоны, кривляясь, шли за душами Ильи и Сашки. Впервые в жизни Илья пожалел, что был в церкви только на отпеваниях отца и матери…
Вой постепенно стих, мучительно долго удаляясь куда-то в сторону центра.
Церковь! Может, там спокойнее?!
А жить как? Разводить костёр у алтаря, мыться под иконами и бегать писать-какать на паперть?
  Да и свято ли место сие? Если уж подумать хорошенько, а? Ближайшая Ивановская церковь по ту сторону Московской горки стоит. Только она одна, пожалуй, с дореволюционных времён и до наших дней, как церковь людьми использовалась. Со всего города, бывало, наезжали на Пасху, да на Рождество… это Илья хорошо помнил. Больница-то неподалёку стоит.
А в новых, построенных братанами и олигархами, церквях, отродясь благодати не было… если только есть она на свете, это проклятая благодать!

- В церкви хорошо, - вдруг сказал Сашка, сидящий на полу. – Душа поёт.
Илья понял, что бормотал вслух.
- Там-то, может, и хорошо, да здесь х…ёво! – сердито сказал он.
  Откладывать поход было нельзя. Терпеть такой страх просто невозможно! И сейчас они шли к магазину «Охотник», расположенному всего в одном квартале от улицы Серова. Благослови, Господи, семью Васильевых, купивших Илье квартиру именно на углу улиц Фрунзе и Серова! Всё под рукой, всё!
Да только, пожалуй, благодарить Бога Илье особо и не за что. Умерли все. Исчезли. Сгинули. Остались два убогих…
Сашка, по настоянию Ильи, нёс с собою кухонный нож и молоток. Нож он нёс в руке, а молоток засунул за ремень штанов. Вид у него был, прямо скажем, угрожающим. И то хорошо. Себе же Илья взял баллончик со слезоточивым газом, который как-то купила ему сердитая Ленка. «Пьёшь со всякими дурными алкашами, - заявила она, - у меня всё сердце за тебя болит. Женька этот ваш… нашли с кем якшаться! Бери, хоть, с собой, ладно? »
Язык у Ильи, как бритва, а вот убежать или подраться он не может – увы. Пожалуй, Ленка-то права. И Илья не стал сердиться и забрал баллончик. А Ленку в щёку чмокнул. Она и сердиться перестала. Рада, что брат прекратил мрачным сидеть.

Ну, вот и дошли! Без приключений, что нынче, ребята, просто замечательно в наших местах. Без приключений!
- Ох-хо-хох, да что ж я маленький не сдох! – привычно пробормотал Илья, утирая пот, выступивший на лбу, и закончил. – А теперь уж – не дай Бог!
Любимая присказка отца, когда что-то не ладилось по хозяйству. Не ладилось и у Ильи с Сашкой. Двери, на их счастье, не заперты, не то, что у соседей или в киосках, но темно в магазине «Охотник», чёрт возьми, темень проклятая! Как же это Илья сразу не вспомнил, что в магазине и в нормальные-то дни полумрак стоял! Витрины зачем-то заклеены огромными глянцевыми постерами, и внутри даже в самые солнечные дни постоянно горели какие-то совсем уж тусклые лампы.
- Знаешь, Сашка, мы с тобою два болвана. Надо было, хоть, свечи взять!
- Свечи, - закивал Сашка.
- Но у нас их нет. Будем в потёмках ковыряться, – сказал Илья и задумался.
Улица Фрунзе – она же старая. Обычная двухрядка с тополями по бокам. Напротив магазина, через дорогу, управление РОВД Ленинского района. У самого входа в магазин небольшой пятачок заасфальтирован, несколько машин припарковано. Может, фары попытаться зажечь? Вон, неподалёку джип раскорячился…
Они уже знали, что на проезжей части улицы стоят автомобили. Этакий стоп-кадр. Ключи в замках, дверцы не заперты. Жаль, Илья за руль не сядет… а Сашка вряд ли водить машину умеет. Во всяком случае, когда Илья спросил его об этом, тот только виновато улыбался, сутулясь. А то неплохо было бы… с ветерком. Выехать прямо на тротуар и дуть прямиком вперёд, чтобы машины не объезжать! Не объедешь их здесь, нет. Обычная пробка… да только,  видать, застыла навеки.
Фары… а что? Почему бы и нет? Уж что-что, а это-то они смогут сделать!
- Ни хрена себе, фокус… - сказал Илья. – Это что же делается?
Машины не заводились, фары не включались. Мать их за ногу, в десятках машин видите ли не то сели, не то вообще иссякли аккумуляторы!!! Не работали два сотовых телефона, найденные на передних сиденьях, не гудели клаксоны… ничего не действовало!
- Давай-ка, Сашка, откручивай крышку!
Илья аккуратно макнул в горловину бака ветку тополя, валявшуюся неподалёку, и передал её Сашке. Чиркнув зажигалкой, он отшатнулся, чуть не упав – ветка вспыхнула!
Господи, что же это стряслось со всем миром?! Бензин горит, но машины не работают!

Илья с размаху ударил лыжной палкой по крыше «Мазды».
- Ё…ный в рот! Ё…ный в рот вам всем, сволочи!!!
Сашка аккуратно погасил ветку, притоптав её ногой. Они убили столько времени на всё это…  и на тебе.
- Ладно, пошли, – устало сказал Илья. - Зажигалка есть, а там, может, и свечи найдутся. Рыболовам свечи нужны. Это я только сейчас сообразил…
Илья нечасто заглядывал в «Охотник» по вполне понятным причинам. Вроде, от входа налево продаются разные куртки, пятнистые плащи, армейские майки и прочая одежда… а в витринах прилавка разнообразная рыболовная снасть. Чиркая зажигалкой, он увидел за стеклом набор непромокаемых спичек. Это было уже кое-что! Ого! И керосинка!
Впрочем, обращаться с керосинкой ни Илья, ни Сашка не умели. Ну его, этот сверхсложный агрегат… полыхнёт ещё. Нам только ожогов для полного счастья не хватает. Будем пока переводить соседский стройматериал, два месяца уже загромождавший подъезд, а там видно будет.
Илья представил себе, как они понемногу выламывают железные двери по всему подъезду, крушат мебель на растопку, шарят по чужим ящикам и столам… обвешиваются цепочками и бусами… загаживают потихоньку сортир за сортиром… окончательно сходят с ума… 
- Свечи! – улыбаясь сказал Сашка.
Бить стекло молотком не хотелось. Пришлось обойти прилавок и протиснуться к нему со стороны продавца. Свечи были хорошими, горели ярко. На радостях, Илья зажёг сразу штук семь. Ослепительной иллюминацией это назвать было трудно, но теперь уже не надо было бесперечь чиркать зажигалкой.
- И чего я, дурак, сразу не подумал? Зря столько времени угрохали!
Недолго поколебавшись, Илья начал переодеваться. По ночам прохладно, да и ткань у военных прочная, а мало ли сколько придётся жить одним? Он выбрал хорошие высокие ботинки на толстой подошве, - Сашка помог их надеть и зашнуровать. Окончив переодевание, Илья посмотрел на себя в зеркало, впервые за последние семь лет решившись увидеть себя в полный рост.
- Хорошо! – застенчиво сказал Сашка.
- Точно, - пробурчал Илья. – Труп из-под гусениц танка.
  Настроение у него испортилось… впрочем, оно всегда портилось, когда Илья видел себя со стороны. Он терпеть не мог фотографироваться, сниматься на видео… и вообще, хоть как-то видеть себя. Проходя по улицам, он никогда не глядел в зеркальные стёкла витрин, упрямо отворачиваясь от своего неизбывного уродства.
- Переодевайся, Сашка. Денег у нас с тобой на всё это нет, но мы расписку оставим.
«А хорошо бы проснуться оттого, что менты трясут тебя за плечи и орут: «Допился, Илья! Магазин грабанул! Сейчас с нами поедешь, в КПЗ насидишься, урод паршивый!!!» - ах, как это было бы замечательно!»
Сашка, улыбаясь, неуклюже топтался среди развороченных кип одежды. Наконец-то переодевшись, он подпоясался ремнём, споро прокрутив нужную дырку кончиком ножа, провёл рукой по стриженой голове и вдруг нахлобучил на неё пятнистую армейскую панаму.
- Эх, е…ть твою мать! - с невольным восхищением сказал Илья, присевший в углу. – Десантник! Вылитый десантник, прав был Лёня! Это Прошка тогда проморгал всё на свете.
Сашка виновато потупился.
- Ты чего? – удивился Илья. – Я серьёзно! Когда ты вспомнишь, кто ты такой, сам ещё мне спасибо скажешь.
- Десантник, - повторил Сашка и расцвёл.
- Давай, Сашка, оружие смотреть… а то мы тут до утра провозимся. Прихвати рюкзак, накидаем туда всего побольше… свечки там, под прилавком, есть ещё? Кидай в рюкзак! Перчатки не забудь, носки. Стирать нам с тобой теперь не придётся! Воды не натаскаемся. Мне тоже рюкзачок прихвати. Ну, двинули? С холодного оружия начнём…
Положим, ножи Илья выбрал неплохие. Устрашающего вида ножи. В ножнах! Нож он подвесил на пояс и заставил Сашку сделать то же самое.
«Вот щёлкнет у Сашки что-нибудь в голове… он меня этим самым ножом… - прозвучала в голове Ильи холодная неприятная мысль. – Видение-то своё… полусон… помнишь? Уж не тот ли ножик у него в руке был, а?»
Но тут уж Илья сам себя обругал – может, они одни на всём белом свете остались, а ты ещё и добродушного пугливого Сашку бояться вздумал? Какого хрена тогда ты вообще сюда припёрся?
Надо сказать, Сашка стал получше. И приступов страха у него не было, почитай с самого момента, как мир с ног на голову встал. Ранка над ухом поджила, посохла основательно. И улыбается почему-то чаще… вот, ведь, радость великую вокруг себя обнаружил! «А я, я изменился?» - вдруг подумал Илья. Наверное, да. Некому больше таращиться на тебя… «по улицам слона водили, как видно, на показ…». Хочешь так ковыляй, хочешь – этак. А можно пройти ещё три квартала до перекрёстка улицы Фрунзе и улицы 8 Марта, как раз с салону «Медтехника», взять там две инвалидных коляски и гонки устраивать. Никто и слова не скажет – некому.
Кроме не то призраков, не то наваждений в тумане…
- В этом деле я, конечно, не силён… - пробормотал Илья, разглядывая тяжёлый карабин «Сайга». – Экая дура. А пистолеты здесь газовые… и пневматика, судя по этикеткам. Толку-то. Разве холостыми, а Саш? Сигнальные патроны, понимаешь? Хлоп и пук – один лишь звук. Хорошая фраза для рекламы. Дай-ка мне во-о-н ту штуку.
Карабин весил даже больше, чем Илья ожидал. Илья осторожно уселся на хлипкий стул за прилавком и поставил приклад на колено, задрав ствол в потолок. И что? Чего теперь с этой тяжестью делать?
Ага… патроны под прилавком, в коробках… хрен знает, подойдут ли? Чёрт, неловко с одной рукой-то…
- Илья, - неуверенно сказал Сашка, - можно мне?
- Что? Ах, это… бери, Сашка, бери. Тут патроны есть под прилавком, только я не знаю…
Илья не договорил. Сашка протиснулся рядом с ним, вытащил несколько коробок и бухнул их на прилавок.
- Сашка… - невольно отодвинулся Илья. – Ты это… поаккуратнее с патронами.
Сашка не ответил. Он снял со стенда несколько охотничьих ружей и принялся их осматривать. Он переламывал стволы и смотрел сквозь ствол, быстро и ловко проделывал какие-то непонятные манипуляции – видимо проверял качество. Щёлкал курками, откладывал ружьё в сторону и брал другое. Одно, похоже, приглянулось ему больше других. Он взвесил его на руке, выхватил из коробки несколько патронов и вогнал в казённик.
- Проверить надо, Илья, - застенчиво сказал он.
Илья во все глаза смотрел на Сашку. В полумраке неверного света свечей, в скрадывающих детали одежды пятнах маскировки, Сашка выглядел голодным демоном, дорвавшимся до оружия. Илья чувствовал, что если сейчас Сашке дать в руки автомат, тот разберёт и соберёт его такими же ловкими, почти небрежными движениями, набьёт рожок патронами, установит прицел… в общем, проделает всё, что необходимо, перекрыв общевойсковые нормы… или как там это в армии называется.

Сам Илья к оружию относился плохо. Двоюродного брата Равиля в конце 60-х одноклассник пристрелил из старенького, но надёжного охотничьего ружья. Нечаянно, конечно, ведь всей их компании было по 16 лет и ничем особо хулиганистым они у себя в школе не выделялись. В лес с утра прогуляться пошли, прихватив у дядьки Шамиля централочку с одним-единственным патроном. Уже и домой собирались, покуролесив и распив бутылочку дешёвого портвейна. Уже и свежие иголочки кедра в карман сунули, чтобы у дома пожевать – отбить запах спиртного и табака; уже были в пяти минутах ходьбы от крайнего дома ПГТ Синячихи … как увидели на верхушке кедра ворону.
Ну, мол, ****ство – то ни одной не было, пальнуть не в кого, а то - в двух шагах от дома, зараза, рассиживается! Пальнули бы, конечно… но дом-то, вон он, неподалёку! Услышат, хватятся, сопоставят, ствол понюхают – а там и ремнём. Дядя Шамиль на расправу скор. Не разберёт, свой или чужой. А он как раз со смены вернулся, со стройки, - финны тогда у нас фанерный комбинат строили, - так, наверное, как всегда, с устатку, пока сто грамм не выпил, надерёт задницы так, что мало не покажется!
Вот и решили птицу просто попугать. Ворона - животное, хоть и хитрое, но… «нет таких крепостей, каких не могли бы взять большевики». Но ворона, сволочь, сидит и не шелохнётся. И целились в неё, - а этого обычно вороны не любят, - и кедровыми шишками, и камнями кидали… да высоко сидит, не докинешь! С досады спортивный азарт разобрал – ты у нас всё-таки полетишь, собака чернозадая! Ну, и стали по кедровому стволу колотить.
Добро бы, взял дружок централочку в руки, как положено, а то он на уровне пояса, не поднимая, прикладом двинул…
И ушёл весь заряд Равилю в живот. Добро бы дробь… да оказалось – жакан.
Отец из Синячихи с похорон вернулся, выпил водки, позвал всех сыновей, - Ильи тогда ещё не было, -   мать на руках Вовку вынесла, взял свою двустволку, положил её на старинную, прадеда ещё,  наковальню и молотом – шарах!
А патроны в сортир высыпал. Надо кому – ковыряйся в говне, собирай. И с той поры ни охоту не любил, ни оружие.
Илья эту историю с пелёнок слышал. Да и дед его, старый танкист - от Киева до Праги, через Берлин; в танке три раза горел, полтуловища бугристой коркой ожогов затянуто, - терпеть не мог, когда внуки во дворе дома игры «в войнушку» затевали. «Вы бы ещё в мясозаготовки поиграли, - пыхтел, бывало. – Вот один к одному – война!»
Сам он, как с войны в 1947 году вернулся, так шмон и провёл у сыновей. Тогда на Урал, в частности в Алапаевск, с битой техникой эшелоны за эшелонами шли. Отец говорил, что и танки шли, и самолёты, и орудия всех калибров. Но не сразу же всё в мартен отправлялось – ещё и порезать надо! Вот и тянулись многокилометровые свалки всякого военного железа, ожидающего, когда придут вымотанные бабоньки с ацетиленовыми горелками. Сторожа вдоль редкой проволоки бродили.
Однако за всем не усмотришь! И было у деда, - тогда ещё пацана, - две немецких винтовки, несколько пистолетов, от «вальтера» до «парабеллума», а также запас патронов и небольших снарядиков всех мастей и неизвестного назначения.
Дед весь этот запас вычислил, сыновьям наподдавал, да и дочкам тоже подзатыльника отвесил - на всякий случай… и разбил на той же самой наковальне весь арсенал. Кроме патронов и снарядов, естественно. Те он просто в болото покидал.

Надо же, как истории, рассказанные в детстве, через всю твою жизнь тянутся…


Глава 12

Анна

Под утро ей приснился сон…
Большая рыжая сука вылизывала своих щенков. Они только что отвалились от неё - сытые, с набухшими животами.  Её сосцы были ещё влажными, горячими и душистыми. Полуслепые комочки тихо пищали сквозь сон. От них пахло молоком, шерстью … беспомощностью.
Вдруг сука подняла голову - она увидела кого-то там, за гранью сна. Реального, чужого, полного угрозы и злого любопытства. Оскалилась, обнажив розовые десны и желтоватые  острые клыки. В горле зарождалось глухое рычание.
Внезапно всё исчезло. Сука зевнула и,  положив голову на передние лапы, задремала.

Анна проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазами. «Интересно, мне это всё приснилось… или?..»
Конечно же «или». На кухне, маленькими глоточками прихлёбывая сок  и грызя галетное печенье,  Анна смотрела в окно  – Московская улица по-прежнему была затянута желтовато-серым туманом, сквозь который просвечивал солнечный свет. Это утро, утро следующего дня... или после следующего... или предыдущего… Кто теперь разберёт? Да и есть ли тут кто-нибудь ещё, кто захочет разбираться, есть ли тут вообще кто-нибудь, такой же потерянный... здесь?..
Ей вдруг пришло в голову, что все эти короли и императоры говорили о себе "мы" исходя
из одной простой причины - они боялись одиночества! «Господи... мы - это всё же - "за компанию". А вот Я - это означает одна. ОДНА!!! И разбираться придётся со всей этой ерундой самостоятельно, голубушка!»
Мысли работали  одновременно в двух направлениях: «здесь» и  «там».
Там остался Вовка. Сын…
Совсем взрослый стал. Институт оставил после третьего курса. Свидетельство о неоконченном высшем образовании получил, и... "Всегда успею - потом заочно и платно". Зарабатывает уже неплохо. Скоро съедет на квартиру, наверное. Парню хочется самостоятельности. Это нормально. Анна не считала себя в праве привязывать сына к своему подолу, так же как и не разрешала себе вмешиваться в его частную жизнь. «Отношения сына и матери были товарищеские, но пронизанные взаимной нежностью и пониманием», - записала она вчера в дневнике. Были… «Где теперь он… и где я? Нет, об этом лучше не думать… иначе можно просто свихнуться.
Безумная женщина в задубевшем в первый же день сумасшествия белье, пускающая слюни и хохочущая (плачущая?) в огромном городе, где недавно толпилось более полутора миллионов человек... это... это же...
Ёлки-зелёные! Не дождётесь!
Кстати, о задубевшем белье, - неожиданно Анне жутко, просто срочно, сей же момент, захотелось помыться. И что ты собираешься делать дальше, дорогуша? Ну предположим, в холодильнике (превратившимся в обыкновенный кухонный шкаф) есть ещё два пакета сока, кусок сыра и немного гречневой каши в кастрюльке. Под тумбочкой – двухлитровая бутылка с отстоявшейся водой для цветов (нет, две… как хорошо!) сегодня можно  прожить. А завтра – жевать  сухие макароны и сырую картошку? А пить, а… всё остальное?
Надо смотреть правде в глаза:  всё остальное – вот оно, за окном, на улице, в пустующих магазинах, в киосках, там, среди тумана…
Дамочка, дамочка, придётся вам выходить из дому.

Ох, можно я сегодня ещё никуда не пойду? Как там говорила героиня: «Я не хочу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра».  Можно я побоюсь чуточку сама с собой в своём доме, а не там – на улице, в этом месиве, под пристальным взглядом непонятно чего… кого? Можно я сегодня посплю… или почитаю книжку… или попишу что-нибудь… в покое и тишине?

В тишине. Механические часы на кухне громко тикали. Тик-так, тик-так…Анна завела их до упора, даже не глядя на циферблат. Нужно было делать что-то простое и привычное, какие-то обыденные дела, чтобы не думать ни о чём, чтобы не сойти с ума. Это будет правильным. Намочить полотенце, обтереть всё тело, надеть свежее бельё, сесть за стол, взять чистый лист бумаги из початой пачки «Снегурочка» и – писать.
Словами.
Вручную.
Строчка за строчкой.
  «Немолодая женщина не торопясь, шла по улице, выбиваясь из общего ритма городской суеты, толкотни и нервозности…»
Круг замкнулся…

…

Бум-бум, бум-бум!!! - загрохотало по трубе отопления. Анна от неожиданности выронила ручку. Неужели кто-то из соседей? Она метнулась на кухню, схватила первое попавшееся под руку – металлический половник – и беспорядочно заколотила по  батарее. «Какой шум я подняла!  - мысленно крикнула она сама себе, оглушённая толчками крови в ушах, – мёртвого подниму!»
Мёртвого…
Она прислушалась – ритм ударов не изменился, и не прерывался, несмотря на то, что Анна  чуть не снесла несчастным половником кухонную батарею. Бум-бум…бум-бум…бум-бум…бум-бум…
Это было жутко. Это было… мёртво!
 
…искать? ходить по огромному дому из подъезда в подъезд? нет ключей
…кто-то повесился
…и теперь стучит по батарее алюминиевым протезом ноги бум-бум
…и ждёт ждёт Анну ждёт
…Анну…

Она упрямо стукнула по батарее последний раз и отошла от окна. Нет. Она никуда не пойдёт. Она возьмёт себя в руки и перестанет дёргаться. «Мёртвые – им не нужна помощь. Им нужна дорога, а не общение с живыми!» - бессвязно подумала она и заставила себя сесть за дневник.
Через некоторое время, расписавшись, она вдруг поняла, что стук прекратился.

За окном вроде бы начинало смеркаться. Сколько же я писала? Вроде не так уж долго, а день к концу. Часы продолжали мерно тикать, показывая, что прошло не больше трёх часов. Странно.
Сыр уже слегка подсох. Не чувствуя вкуса Анна зажевала последний кусочек. Захотелось пить. Глоток воды из бутылки. Сейчас бы чай, а лучше – кофе. Стараясь не думать о завтрашнем дне, она вернулась в комнату и взяла  свежий лист бумаги. Ей казалось, что тот самый липкий взгляд заинтересованно заглядывает из-за спины – что ты там накарябала, глупая? Раздражённо передёрнув плечами,  она  продолжила свой дневник…
…Теперь за окном действительно  стемнело. Анна отложила ручку в сторону. Спина просто разламывалась. Кисть правой руки с непривычки ныла. На среднем пальце вздулся пузырь мозоли. Утомлённо закрыв глаза, она видела только строчки, строчки, строчки...
 «Хватит на сегодня,- подумала она и вдруг улыбнулась. - А это лучше, чем я представляла... теперь уже не так жутко...»
С лоджии было видно, как на улице неуловимо менялись очертания стоящих неподвижно автомобилей, стволы подстриженных тополей казались странными конструкциями из безвременья. В сгущающемся и непрерывно меняющемся тумане (он что, к вечеру активнее становится?) пару раз вроде бы промелькнули тени.
Анна отпила немного сока, с удовлетворением отметила, что стопка аккуратно исписанных листов стала толще, и пробормотала:
- Ну и что? Раз уж мне суждено здесь жить всю оставшуюся жизнь – проживу! Вот завтра с утра пойду за водой… с коромыслом, -  вроде с ним ходят, - ага, как в песне… слов не помню. Знать бы ещё куда идти. Ну, ничего - разберёмся, что к чему.
На кухне она умылась над тазиком, кое-как освежилась влажным полотенцем, - нет, ну как же хочется помыться!. Часы показывали три часа… то ли дня, то ли ночи – не понять. Ходят, знаете ли, как им заблагорассудится! Оплывающая свеча на подоконнике горела уютным жёлтым светом. «Всё вокруг сошло с ума, - думала Анна, - засыпая, - всё сошло сума. С у-ма, с у-ма, с у-ма – это часы говорят… а не я. А я не боюсь. Я дома, поэтому – не боюсь…»
На кухне громко тикали свихнувшиеся часы – тик-так, тик-так… а потом: Ан-на, Ан-на…
Она спала, дыша ровно и спокойно. В коридоре появился большой полосатый кот. Неслышно ступая мягкими лапами, заглянул в комнату, принюхался к воздуху, чуть подрагивая хвостом. Потом прошёл мимо Анны, замерев на минуту и разглядывая спящую женщину. Резко развернулся и угрожающе зашипел куда-то в пространство. На кухне кот беззвучно вспрыгнул на подоконник, осторожно отодвинувшись от свечи.
Кот смотрел в окно, но видел лишь смутные тени и собственное отражение. Через час его забрала на руки пожилая женщина в ночной сорочке, погладила по умной голове, зевая, сонно глянула в окно… и ушла вместе с котом на руках в коридор… где тихо пропала.
Анна повернулась на другой бок, так и не проснувшись.


ЧАСТЬ 2

Глава 13

Илья (сон)

- Всё просто, - сказал мне Дмитрий. – По определению просто! Человек может обратиться напрямую к Богу, а мы обрекли себя на то, чтобы обратиться через посредника – Сатану. А он, понимаете ли, до ужаса капризен…
Я знал этого парня по работе. Белокурый, в меру спортивный, в нашей нервной фармацевтической конторе он был самым грамотным, отзывчивым и спокойным. Единственное, что выделяло его из молодёжной толпы офисных работников – врождённая аккуратность, по-моему, слегка смахивающая на манию чистоплотности. Даже сейчас светлая рубашка его была застёгнута на верхнюю пуговицу… в нынешнюю-то жару!
Я относился к нему, как к слегка назойливому, но умному парню, нет-нет, да и втягивающему меня в разговоры на темы, как правило, не пережёвывающиеся в офисных буднях обычными сослуживцами.
До остановки троллейбуса нам было по пути. Он частенько уходил с работы вместе со мной. Иногда это меня раздражало, но чаще всего я снисходительно излагал перед ним свои соображения по религиозным вопросам, стоя, в общем-то, на атеистических позициях. «Это вам в школе мозги запудрили! – обычно заканчивал я разговор. – Знаний в вас вложили чуток, а туману напустили. Со всеми этими вашими ЕГЭ и законами Божьими». Иногда мне казалось, что Дмитрий вырос в семье баптистов. Иногда – что он представлял собой типичное новое поколение, планирующее свою карьеру, не отвлекаясь на мелочи. А в принципе, мне было всё равно. По возрасту я годился ему в отцы и мне было приятно, что среди офисного планктона есть один из тех, кто по-настоящему относится ко мне с определённым пиететом.
Вчера он предложил мне прийти на вечеринку, посвящённую его двадцатипятилетию. Мимоходом упомянул, что будет много девчонок… что и подвигло меня на согласие. В конце концов, мне хотелось встряхнуться, а среди волнующегося моря девушек всегда находятся любительницы зрелых мужчин.
Мы стояли на лоджии девятого этажа. Под нами стелились смутно угадываемые в безлунной ночи тёмные крыши хрущёвок. Кое-где слабо светились редкие огоньки окон. Глухую ночь не могла разбудить даже музыка, играющая в комнате, где гости уже отодвинули стол для танцев. Саму комнату не было видно – окно и часть проёма двери на лоджию закрывали тяжёлые светло-жёлтые и гладкие шторы. Рядом с нами, в тёмном углу лоджии крепкого вида подвыпивший парень обнимал дамочку лет тридцати, что-то сладко бормоча её на ухо. Дамочка хихикала и слабо вырывалась.
- Не  понял, - машинально сказал я, думая о том, что ловить машину в этом районе будет проблематично… а вот прицепиться к симпатичной молодушке из тех, что выплясывают сейчас в комнате, вполне вероятно. Меня слегка раздражал этот ненужный сейчас философский спор… да и сам спокойный и трезвый, как всегда, собеседник. – Я не расслышал, Дима, что ты сказал?
Он усмехнулся:
- Вы всё услышали правильно.
Женщина рядом слабо вскрикнула. Внезапно я понял, что она не хихикает, а всхлипывает, почти парализованная ужасом. Парень гоготнул. Сквозь музыку прорвался короткий вскрик, перебитый глухим рыком.
Голос моего собеседника становился низким и хриплым:
- Я гляжу, вы уже обо всём догадались…
- Нет, - как можно более твёрдо сказал я, – гадать мне сейчас неохота, а вот домой мне, пожалуй, пора.
Господи! Мне надо будет пройти через всю квартиру!
- Не торопитесь, - прошептал он, вдруг обняв меня за шею одной рукой. Другой он крепко ухватил меня за кисть правой руки и поднёс её к лицу, рассматривая. Он стал выше ростом. Я чувствовал, как вздуваются бугры мышц его тела.
- Учитель, - ласково прохрипел он и укусил меня за суставы пальцев. Дыхание его стало горячим и влажным.
В этом не было ничего гомосексуального. Я чувствовал жаркую вонь его пасти… я старался не смотреть ему в лицо… по моему сомнительному счастью, он прижал меня спиной к ограждению лоджии я мог видеть только меняющийся силуэт его огромной головы, нависающей надо мной…
- Кровь, - пророкотал он, - мясо…
- Дмитрий! – как можно строже сказал я, чувствуя, что вот-вот сорвусь и закричу…

Нельзя кричать, нельзя!!!

- Дмитрий! Слышишь, что я говорю! – в панике я чуть было не произнёс «Плохая собака!»,  как когда-то,  воспитывая своего, не в меру разыгравшегося ротвейлера. – Прекрати! Ну-ка…
Я попытался вырвать руку. Он уже прикусил мне пальцы почти до крови. Один из передних зубов впился в сустав. Было больно, но ещё можно было… нужно было прекратить это! Левой рукой я упирался ему в горло… в густую и сальную шерсть.
Он с наглой усмешкой, ещё более обезображиваемой клыками, торчащими, как у волка, из нижней и верхней челюсти, отпустил мою руку, продолжая горячей мускулистой лапой развязно обнимать меня за шею. Пахло псиной и тухлым мясом. В углу булькала разорванным горлом девушка.
- Что мне может помешать? – насмешливо прорычала тварь, откинув когтистой лапой мою ладонь со своего горла. – Ты уже давно всё понял, наставник!
- Я? Я ничего не понял! Я собираюсь уйти!
Я надеялся, что мой голос звучит твёрдо. Откуда-то снизу, из самых глубин моего разума уже карабкалось безумие, хватаясь цепкими пальцами за нервы и жилы, заставляя  закипать в венах кровь. Я осознавал, что от меня резко воняет потом… предсмертным потом… и тварь с наслаждением вдыхает этот запах.
В его лице не осталось почти ничего человеческого. Движения его стали грубыми и бесцеремонными повадками огромного зверя. В комнате Борис Гребенщиков завёл «Под небом голубым». Там уже не вскрикивали. Кто-то хрипел, кто-то с хрустом разгрызал кость. Донёсся почти человеческий смешок и шторы пересекла брызчатая красная струя. В голове у меня бушевал ураган:

…молитва… серебро… молитва… осиновый кол…я ничего не помню!!!

Я не мог вспомнить даже имя Иисуса.
- Кол? Мы не вампиры! - сказал Дмитрий, внезапно отпустив меня. – Сегодня мы просто празднуем мой день рождения. 
Он снова был спокоен и аккуратен. Глаза его смотрели на меня
 
…c собачьей преданностью…

с обычным уважением. Он облокотился на перила и мечтательно посмотрел на город:
- Чудесная ночь, просто чудесная! Зря вы уходите! Наташка хотела, чтобы вы её проводили, – он чуть виновато  улыбнулся. – Теперь-то, конечно, поздно… она уже ушла.  Вам вызвать такси?
- Если можно, - слабо сказал я, стараясь помнить о том, что нельзя у него на глазах вытирать о рубашку обслюнявленную его пастью руку.
В тёмном углу лоджии тварь поднялась на задние лапы и сгорбившись бесшумно шагнула к нам. Я слышал её дыхание у себя над ухом. Тварь сопела, глухо взрыкивая… а потом чихнула и затылок мне обдало брызгами омерзительно тёплого. На заляпанном  каплями крови плече я боковым зрением увидел волокна чего-то красного.
- Ну-ну, - оторвавшись, наконец, от созерцания ночной темноты, укоризненно сказал Дмитрий.
Дыхание над моим ухом отдалилось. Тварь снова принялась грызть труп.
- Зачем такси? Дорого! – сказал, улыбаясь, Дмитрий и снял с моего плеча ошмёток плоти. - Я вас провожу до перекрёстка с Посадской. Там всегда бомбилы толкутся, спокойно договоримся. – Он бросил то, что держал в ладони, в рот, причмокнул и улыбнулся. – Нет, честно, зря вы уходите!
Он повернулся и вошёл в комнату. Гребенщикова сменили старые добрые ACDC.
Надо было идти за ним… или прыгать с девятого этажа вниз, на асфальт.
Было настолько страшно, что я не мог даже дышать.
«Я – трус!» - думал я и никак не мог заставить себя cтронуться с места…

(сон смерть сон)

Илья проснулся в поту. Сердце бухало так, что глаза изнутри выдавливало. Рот пересох, руки тряслись.
Господи! Ну и сон!
Немного успокоившись, он сел на кровати. Из соседней комнаты доносилось дыхание девчонки. Сашка посапывал на полу, по-детски положив обе ладони под щёку. За плотно зашторенными окнами стояла тишина. Свеча почти оплыла. Надо было зажечь новую… но руки всё ещё ходили ходуном.
Никогда, никогда он не видел настолько реальные сны!
Он чувствовал, как понемногу, вместе с кошмаром, из него уходит чужая личность.
- Николай… - прошептал Илья. – Николай Андреевич, начальник отдела закупа… вот как его звали… и он всё-таки прыгнул…
В гробу Илья видал такие сны!!! А уж тем более – от первого лица.


Мёрси

Последнее время судьба колбасила нашу Мёрси не по-детски.
Эх, Марина-Машенька-Мария-Маруся-Муся-Мёрси! Дожила ты, дурище, до семнадцати лет, а счастья как не было, так и нет! «Выросла, а ума не вынесла», - говаривает мать. Вот уж точно. В кои-то веки мамашка оказывается права.
Мёрси посмотрела в отверстие дула. Может, нажать на курок… и – всё?
Пистолет был неприятно тяжёлым. От него слабо пахло чем-то кислым, чего не мог перебить даже ненавидимый Мёрси запах машинного масла…
- Брюля, сука ты… - пробормотала Мёрси. – Ненавижу.
За углом снова зашуршали по полу брюки покойника и Мёрси, взвизгнув от страха, рванула по коридору. Лишь бы повезло, лишь бы повезло!
Повезло!!!
Дверь оказалась открытой и Мёрси с размаху вылетела на лестничную площадку. Не удержавшись на ногах, она кубарем скатилась вниз, удивительным образом не переломав себе руки и ноги, и неосознанно сжимая пистолет. Осталось преодолеть только один пролёт. Вот тут места были уже знакомыми. Вниз, вниз!
Мёрси, подвывая от страха, выскочила в вестибюль первого этажа. Как и следовало ожидать, в будочке прохода никого не было. В окошке отдела пропусков смутно виднелась милицейская фуражка, лежащая вверх околышем. На стенде «Их разыскивает милиция» кривились отвратительные хари. У банкомата, раскинув ноги, лежал на спине человек, скрючив  руки. Пальцы его судорожно перебирали ткань футболки, собрав её на груди, отчего синий безволосый живот с красными рубцами свежих шрамов выглядел, как шляпка белой поганки.
Мёрси блевала бы прямо на ходу… но было уже нечем.

Она проскочила мимо ног лежащего и с размаху перемахнула через «вертушку» проходной. «Макарка на физкультуре мне бы пятак сходу влепила за такие прыжки!» - мелькнула удивительно неуместная  мысль.  Мёрси ударилась всем телом в двери, пролетела тамбур, распахнула входную дверь… и сделав два шага, по инерции врезалась в ветви голубой ели.
Особенность входа в ГУВД Ленинского района в том и состоит, что вплотную к нему растут густые ели… и выходя из дверей, вам нужно сразу же повернуть направо. Иначе вы либо рухнете с метровой высоты бетонной площадки, либо, подобно несчастной Мёрси, оседлаете колючую ветвь. 
Мёрси очумело покрутила головой, поднялась с земли и побежала по подъездному пути к воротам. Ей казалось, что сзади всё ещё кряхтит покойник… а может, распахнув окно второго этажа…

…Мё-о-орси-и… Мё-о-орси-и …

…смотрит ей вслед мёртвыми побелевшими глазами. И его вялый светло-коричневый член, измазанный засохшей кровью, беспомощно болтается, как перебитый палец. Его брюки волочились за одну штанину, так и не стянутую с ноги. Синяя раздутая мошонка торчала, как инородное тело, наподобие распухшей от выпитой крови пиявки. Разбитые губы тянули своё:
-  Мё-о-о-рси-и-и… не будь с-с-су-уко-ой… я зна-а-аю…

В будке КПП никого не было, но Мёрси протиснулась между створок ворот и побежала через улицу, сама не понимая, куда её несёт. Она даже не чувствовала, что палец её судорожно нажимает на спуск. Побелевший палец неосознанно давил и давил на него… но пистолет стоял на предохранителе.
Она обогнула огромный джип, косо торчавший в тумане посреди проезжей части и с размаху врезалась в огромного человека, больно ударившись лбом о ствол охотничьего ружья.

***

Собственно говоря, если бы не Брюля, в миру Бронислава Пашкова, ученица 11-а класса сто тридцать девятой школы города Екатеринбурга, не сидеть бы нашей Мёрси в ментовке, не держать в руках тяжёлый и мерзкий пистолет и не трястись от страха.
А начиналось всё вполне безобидно. Брюля сдёрнула со своего «старого ботинка» Станислава Робертовича (Мёрси всегда считала, что следует всё-таки писать «батинок», от слова «батя») приятную глазу сумму в двести баксов. Правда, баксы были, как всегда, потёртыми и с какими-то чернильными пометками, но всё-таки это были баксы! Старенький «ботинок» чмокнул Брюлю в щёку, явно стесняясь топчущейся рядом Мёрси, и с облегчением укатил на своём джипе. Он опять ушёл от Брюлиной мамашки… что, в общем-то, было неплохо, потому что в такие дни он был щедр со своим чадом. Откупался.
Впрочем, стеснялся он, наверное, не столько только закадычной подружки своей доченьки, сколько её самой. На Новый год, когда Брюля с Мёрси ввалились к Пашковым домой, наклюкавшись и пославши на три буквы своих ухажёров, покрасневший Станислав Робертович, заехавший в бывшую семью, тоже не решался поднять глаза, когда полногрудая Брюля, окончательно окосев в тепле, задрала юбку и, сверкая подвязками и стрингами, с визгом полезла на стол танцевать стриптиз. Мамашка стянула её со стола, вытолкала в коридор и дала пинка под зад. Мёрси схлопотала подзатыльник. Брюля заорала на мамашку, но та влепила ей пощёчину, обозвав «пьяной скотиной», и уволокла в ванную. Мёрси сочла за благо испариться.
Торопливо одеваясь в прихожей и чувствуя, как голова начинает кружиться всё больше и больше, Мёрси отчётливо слышала, как пьяненькие гости завели базар о том, что, де, ничего страшного, - ещё и не то мы откалывали в годы нашей юности! А корова Ладыгина, сама заторчавшая не меньше, чем Брюля, заявила, что в её семнадцать лет ножки у неё были такими, что мужики из машин вываливались… и не то, что руку и сердце, а все кишки и душу впридачу предлагали.
Станислав Робертович вышел в коридор, отобрал у Мёрси куртку и повёл её прямо в сапогах на кухню. Мёрси не сопротивлялась. Брюлин «ботинок» был не то, чтобы мрачен, но как-то печален. Он усадил Мёрси на табуретку и сунул ей в руки чашку кофе.
- Если тошнит, то где туалет, ты знаешь, - сказал он и закурил, приоткрыв окно.
- Знаю, - вяло сказала Мёрси. – Извините, мы больше не будем…
- Чисто дети малые, ей-богу, - пробормотал Станислав Робертович. – Напакостите, а потом, как первоклашки: «Мы больше не бу-у-удем!»
- А чего это – «напакостите»? -  старательно выговорила Мёрси, с неудовольствием чувствуя, что язык начинает плохо ворочаться во рту и благородного негодования, должного звучать в голосе, не получается. – Мы нич… ничего плохого…
- В ваши годы и мы куролесили, - сказал хмурый Брюлин «ботинок». – И таких девчонок, как вы с Брониславой,  в компании у нас тоже было много. Очень неприятно видеть, что такими же… э-э-э… эскорт-девицами становятся моя дочь и её лучшая подруга.
 - Вы сами-то… к моей матери бегали… когда мы с Бронькой ещё в третий класс ходили, - негромко, но чётко и ясно сказала зачем-то Мёрси.
Гости орали и топали. Похоже, под ёлкой начались танцы. На улице хлопали ракеты и петарды. Станислав Робертович курил, глядя в окно. Разноцветные огни салюта играли на его лице. Мёрси устремилась в сортир – маленький сортир у кухни – опередив какого-то гостя, топавшего по коридору в том же направлении…

Итак, всё начиналось хорошо. Правда, пришлось обойти три обменника. Баксы не принимали, даже под комиссию. Не новенькие, видите ли!
- За границей любые баксы принимают! – возмущалась Брюля. – А что, если вас в магазине не будут обслуживать за то, что у вас рубли помятые?
- Девушка, я-то здесь причём? – переходила в оборону очередная смазливая коза за бронированным стеклом. – У нас такой приказ!
Обращаться к своим, из тусовки, не хотелось. Надо было хранить сумму в тайне – это подружки знали твёрдо. Как говорится, жизнь научила! Помыкавшись, они всё-таки поменяли злополучные баксы на рубли, смотавшись для этого к автовокзалу. Комиссия была зверской, но деваться было некуда.
Охранник в задрипанном обменнике положил на них глаз и предложил дождаться окончания его смены.
- А что делать будем? – невинно спросила Брюля.
- Погуляем, потрахаемся! – радостно сказал охранник. Коза за стеклом бросала на него ревнивые взгляды, отсчитывая деньги.
- У тебя, наверное, большо-о-ой? – артистически хлопала глазами Брюля, изображая невинность и до тошноты напомнив Мёрси картинки из серии, типа: «Руский секс! Девачки ис коледжа трахаються с риальными пацанами!» - которые они с Брюлей, хихикая, напропалую качали из файлообменника сети «Кабinet».
- Большой! – радостно сообщил верзила.
- Како-о-ой? – положив пальчик в рот и вытаращив глаза, лепетала Брюля. Ножки она поставила «козликом», а попу оттопырила так, что стринги из-под юбочки торчали.
- Вот такой! – показывал руками счастливый придурок, пустив заранее слюни.
- Вот и соси его сам у себя, мудила! – заорала Брюля, пулей выскакивая наружу.

На улице подруги ржали, как лошади, покупая «Пепси-лайт» и сигареты «Парламент». Продавец-реализатор, чернявый кавказец, сходу предложил им потусоваться. Подружки кокетливо отказались и поспешили смыться от греха подальше.
К вечеру вся тусня на пустом школьном стадионе основательно надоела Мёрси. Как-то не клеилось повеселиться. Школа заканчивалась, впереди были ЕГЭ и дурацкая, тоскливая взрослая жизнь. Теперь уже не пустишь соплю «дяденька, я больше не буду!», теперь ты самостоятельная, взрослая кобыла…

…отсоси у меня, Мёрси! Я же знаю, ты сосала у Пикачу!

Пикачу – это кликуха. Был такой парень у Мёрси в прошлом году. Так… ничего, конечно, парень… но какой-то невезучий. В армию забрали, представляете, девки? В армию! Маманя его отмазать не смогла. В военкомате сто пятьдесят тысяч запросили, а откуда у неё?

Мёрси хлебнула «Охотника» крепкого», но стало ещё хуже… особенно после уже выпитого. Тоска наваливалась, хоть плачь. Сидеть на коленях у Волкодава было неудобно – жарко. Тем более, что Мёрси щеголяла сегодня в джинсах. Волкодав лапал её и порывался расстегнуть пуговицу, а потом плеснул ей пиво сзади, в джинсы. Шутка юмора такая, понимаете ли. Холодное пиво протекло по крестцу, намочило стринги и образовало мокрое пятно на заднице.
С этого, собственно, всё и началось. Мёрси заорала, все заржали, Брюля поперхнулась дымом и завизжала от восторга. Потом они долго мирились с Волкодавом и зачем-то пили на брудершафт водку «Зелёная марка»… «На брудершафт только водку! Только водку!»…
Потом Мёрси пыталась объяснить Волкодаву, что от пива на джинсах могут остаться пятна. Потом три раза подряд звонила мамашка, пока Мёрси не отключила телефон.
Потом… потом Мёрси помнила уже какие-то обрывки. Стемнело. Она ревела почему-то… а Волкодав тискал её за грудь, видимо, утешая. Потом Брюлю повели куда-то за трибуны… это уж, как обычно. Потом она, кажется, съездила Чапсу по физиономии… или это был Дрон? 
В какой-то момент Волкодав пытался снять с неё жакет, а Мёрси икала и отбивалась. А потом…
А потом Волкодав, он же Волков Алексей, восемнадцати лет, Екатеринбург, Россия, тяжело опираясь на Мёрси ныл в подъезде:
- Мёрси… ну, не будь сукой… Я знаю, мне Пикачу говорил…
Год назад Мёрси пыталась сделать минет Пикачу, видит Бог, пыталась! По-честному. Ей было любопытно… и, в конце концов, девственность она потеряла (идиотское слово – «потеряла») в четырнадцать лет, на даче у Брюлиных родителей, а точнее – на пляже озера Лесное, в двух шагах от дачи…
   - Когда это он тебе говорил?
- Он в письме написал… из армии…
- Пикачу… придурок… наврал он.
- Не-е-е… Пикачу сказал, что ты у него отсоса-а-ала… - бормотал Волкодав, покачиваясь вместе с Мёрси.

…Мёрси присела на корточки, Пикачу пыхтел, как паровоз, расстёгивая джинсы непослушными пальцами. Мёрси, хихикнув,  взяла его член в руку, глубоко вздохнул, открыла глаза… и её вырвало густой струёй. Она окатила и немытый член Пикачу, и его идиотские нестиранные трусы, и джинсы… 

- Пикачу – вонючий козёл, - искренне сказала Мёрси. – Он тебе, Лёша, лапши на уши навесил, а ты и поверил.
- Не-е-е… - гнул своё Волкодав, наваливаясь на Мёрси. – Я зна-а-аю…
«Опять вся спина будет в извёстке!» - подумала Мёрси.

А потом он обиделся и пошёл домой. Мёрси побежала за ним, - куда ему идти, он же на ногах толком не стоит! Волкодав орал на всю улицу... пока не подъехали менты и не забрали их обоих. В «воронке» менты пообещали Волкодаву «весёлую ночку», а тот только плевался и орал, что, мол, у него папа – депутат Областной думы. «Завтра вы все, козлы, уже не работаете в ментовке! Понял, ты, долбак недорезанный?!»
Брехня, конечно. У ментов каждый второй, когда его под руки берут, заявляет, что он с Путиным учился и с губернатором водку пьёт, и что завтра все менты гурьбой по миру пойдут… а у арестованного завтра будут ноги мыть и воду пить, а также целовать его в попу до полного изнеможения…
 
На улице Фрунзе, в ГУВД, Волкодава вежливо уволокли куда-то по лестнице, а хмурой Мёрси весёлый мент предложил отпустить её в обмен на минет. «Помешались вы все на своих минетах!» - зло подумала давно протрезвевшая Мёрси.
- Я просто хотела отвести его домой.
- Да-да-да! Нам тут тьма звонков было. Надоело людям в три ночи битый час слушать вопли: «Ты не хочешь меня, сука!»

Потом Мёрси сидела в коридоре третьего этажа и её знобило.
А под утро пришёл весёлый мент и повёл её на второй этаж, на свидание с Волкодавом, у которого нашли пакетик «травки», как сказали ей три здоровых мента в штатском. Волкодав, скрючившись, пускал кровавые слюни, лёжа на полу… видно было, что он обмочился. Заплывший глаз косил. Он дрожал и всхлипывал. В комнате пахло дерьмом, мочой и застарелым табачным дымом. Когда за Мёрси хлопнула дверь, Волкодав вздрогнул и жалобно заскулил.
Пол начал плавно уходить из-под ног…

… эй, эй! а ну, хватит прикидываться!..
… нашатырку давай в обмороке она…
… да ну прикидывается сучка прикидывается сучка…
… сучка…
… прикидывается…

…c-с-с-с... ш-ш-ш-ш... с-с-с-с... 

***

Мёрси проснулась … а точнее, очнулась, если уж говорить начистоту, - не сразу поняв, где находится.  Она сидела на стуле, облокотившись на стол и положив голову на руки. В кабинете никого не было. За открытым окном смутно виднелась верхушка голубой ели. Туман. Стояла тишина… и только где-то далеко, кто-то брякал чем-то железным. Мёрси сидела бы в кабинете и дальше, но ей очень хотелось по-маленькому.
В коридорах было пусто. Добежав до туалета, Мёрси обнаружила, что из кранов не идёт вода. Нет воды, - в ментовке, - представляете? Ладно, хоть хватило на смыв. Вернувшись по пустому коридору обратно в кабинет, Мёрси мстительно открыла початую бутылку «Аква-минерале», стоявшую у следователя на столе, и смочила платок. Обтерев лицо, она почувствовала себя лучше.

Волкодав… Лёшка!!!  Что они с ним сделали?!

Мёрси испугалась. Ей представилось, что Алексей – да-да-да! - умер, забитый тяжелыми ментовскими ботинками… и все-все менты сейчас собрались внизу. Они решают её, Мёрси, судьбу. Она же свидетель! Она свидетель их преступления! Вот-вот они придут и втихую задушат её… а к вечеру труп Мёрси найдут где-нибудь в ЦПКиО имени Маяковского… в кустах, со стянутыми до щиколоток джинсами и стрингами на шее… она будет валяться голая в тумане… и по лицу её, по ногам и животу, будут ползать муравьи, жирные мухи и разочарованные клещи. Или они кусают и мёртвых тоже?
Господи, Господи, Господи! Надо бежать! Надо бежать отсюда к чёртовой матери!

Пистолет Мёрси вытянула из ящика стола, сама не зная, почему она туда полезла. В голове крутились только какие-то обрывки из фильмов-ужастиков. Обойму она запихала в карман курточки, а пистолет попыталась засунуть за пояс… но проклятые джинсы и так-то болтались «на лобке», как говорила мать, поэтому холодный пистолет чуть было не стянул их окончательно.
Держа пистолет в руке, под полой курточки, Мёрси тихо выскользнула в коридор.
Волкодав был там. Он покачивался в полумраке, глядя на Мёрси мёртвыми глазами. На животе и бёдрах его темнели кровоподтёки. Мошонка посинела и страшно раздулась. Из члена, похоже, недавно текла кровь.
- Мёрси-и-и… - прошептал он и пошевелил в воздухе отдавленными  скрюченными пальцами. – Мё-о-орси-и-и… возьми его в рот…


АННА

Что есть время? Точнее сказать, не время само по себе, а его движение? Люди придумывают хронометры, календари... минуты отсчитывают часы, сутки... день-ночь... времена года... смена погоды, дождь, солнце, ветер. Так жизнь идёт, перетекает из одного состояния в другое...
    Что есть безвременье? Покой, остановка; стоп, машина! Вот так, как сейчас, здесь. Здесь – оно самое и есть. Безвременье. Оно чувствуется в тишине, в отсутствии ветра, в странном, неменяющемся, безвкусном запахе этого непонятного города. Листья на деревьях не двигаются, пыль не метёт вдоль замершей улицы. Хотя, вроде, время как-то движется: ведь на смену сумеречному дню приходит вязкая ночная темень. Но уж очень странно это. Как пелось в песне: "И вечная весна"? Вечный май...
  Но листья всё-таки растут! Вытянулась трава. И именно там, где она всегда вымахивала по весне. И даже упрямая крапива, которую годами не могли извести бесконечным скашиванием под лоджией первого этажа, зловеще торчала в полумраке. А как же фотосинтез и прочие мудрёные штучки, о которых так много говорилось на уроках ботаники?
Господи, цветы в тёмной комнате и то постоянно чахнут, а здесь-то - вечные сумерки! "Это тени того, что живёт где-то там, где светит солнце!" - мелькнула в голове тревожащая мысль.
 
  Анна заводила механические часы на кухне каждый раз после пробуждения. На циферблат она даже не смотрела. Стрелки показывали ерунду, запутывая и без того непонятные ощущения. Часы насмешливо поглядывали на Анну маленькими выпуклыми циферками, отбивая свой собственный ритм. Словно капризные злые дети они выкидывали свои фокусы тогда, когда Анна отворачивалась. Иногда ей казалось, что они прокручивают свои стрелки назад, а то и вовсе останавливаются... продолжая назойливо тикать в душной тишине комнаты.
  Но Анна всё равно жила по своему внутреннему времени! Часы ей были нужны для того, чтобы слышать хоть какой-то привычный звук из прошлого. Тиканье часов - это голос её дома. Сколько прошло дней и ночей, - по большому счету теперь уже и неважно!
    Как странно всё же... на смену страхам пришло непонятное состояние основательности. То, что происходит – навсегда. Гнёт неизбежности происходящего. И... пожалуй, впервые за многие годы, Анна почувствовала, что свободна от всех обязательств – она никому ничего не должна. Её работа, деньги, зависимость от существующих условностей - всё исчезло... простой процесс ЖИЗНИ, простые цели: вода, еда, сон, чистота, спокойное течение мыслей, ложащихся строчками на бумагу. Не об этом ли она мечтала всю жизнь? - вырваться из тисков этих страшных слов "ты должна"? Иногда она чувствовала себя почти счастливой.
 
    Обо всём этом Анна размышляла сидя на маленькой скамеечке посреди детской площадки во дворе. На одиноком американском клёне распустившаяся зелень радовала душу - эти майские листочки, ещё не потемневшие от пыли и не отмытые дождями от жёлтой клейкости распустившихся почек. Здешние клёны всегда выпускают листочки позже других городских деревьев. А осенью отпускают на капризный ветер тысячи маленьких смешных «вертолётиков».
  Сегодня было почти солнечно. Во всяком случае, нечто похожее на солнечный свет пробивалось сквозь затянутое неподвижной дымкой небо. Потрескивали дрова. На краю невысокого мангала в уже закоптившейся кастрюльке варился суп из тушёнки с перловкой. Рядом, на шампурах, рядком повиснув над побелевшими углями, пеклись небольшие картофелины.
  Из глубины двора, со стороны детского садика, до середины окон окутанного плотным туманом, к мангалу подошёл большой добродушный пёс. Он смотрел сквозь Анну, но как будто прислушивался к её присутствию. Они встречались не первый раз.
- Привет! - Анна протянула ему банку, в которой осталось ещё немного тушёнки. – Да, есть ты не будешь, я знаю. Ты же меня не замечаешь, - или не видишь? - но я всё равно тебе рада. А знаешь, у меня всё получается! Я думала, что не получится, а - смотри - всё-таки кое-что могу, да?.. А что тут такого сложного? Сходила в супермаркет. Воды, вот, натаскала в пятилитровках – у них там ещё полным-полно осталось. Консервы всякие, - деликатесные даже! Крупа, макароны, сок, газировка... Представь, на сколько мне тут хватит! До конца жизни. Да... до конца... или до начала. Может, я уже умерла? Ты не знаешь, собака?..
  Пёс вальяжно уселся возле ног Анны, по-прежнему игнорируя её присутствие.
    - Вот, смотри - полевую кухню себе устроила. Не в квартире же костры разводить?! Да, я всё могу, а куда деваться-то?

(из дневника Анны)
 
  …Шок после внезапного развода с мужем подкосил Анну. Целый год она жила как в тумане. Механически выполняла работу в офисе и по дому, старалась больше внимания уделять сыну (на которого, кстати, уход отца не произвёл большого впечатления) Помимо того на неё свалились чисто бытовые проблемы и материальные трудности. Помощь мужа деньгами была ничтожной, а потом и вовсе прекратилась. А уж что касается всего остального - Анна вообще никогда не дружила с техникой и электроникой. А уж в том состоянии у неё вообще всё валилось из рук! Протекающий кран и нагревающаяся розетка становились настоящей проблемой. Приходилось приглашать мастеров по объявлениям, платить им деньги за смешную работу. Периодически отваливающиеся кафельные плитки в ванной Анна прилепляла на место универсальным клеем "Момент" из тюбика...
    Господи, неужели это всё было когда-то? И ведь что получается? - Тогда она умудрялась всё делать сама, как-то справляться с ежедневными проблемами. А сейчас куда деваться-то?
    Нет, не поддаваться воспоминаниям. Жить сегодняшним днём. Существует только сегодня, сейчас, вот этот двор, готовящийся обед, вечером - стопка листов, тиканье часов - и это правильно...
 
  Анна рассмеялась, вспомнив свой первый поход за самым необходимым. Пёс поднял одно ухо и слабо тявкнул. Он упорно смотрел куда-то в сторону, в туман.
- И не хихикай, - сказала Анна. - Это было страшно!
 
* * *
 
  Конечно - страшно и даже жутко. Но - последний стакан воды она мужественно вылила в горшок с жасмином и решилась. Не умирать же ей от жажды!
  Анна шла строго посередине улицы, держась подальше от туманных сгустков, которые (похоже на то!) тоже не проявляли к ней большого интереса. Такой своеобразный нейтралитет: ты не трогаешь меня, я не трогаю тебя. Нервно усмехнувшись, Анна вошла в помещение супермаркета. Вот оно - решение проблем: море продуктов, напитков, воды, всяких нужных съедобных вещей. Мясные и колбасные изделия - лучше не рисковать, а вот консервы и сырые овощи - это хорошо, очень хорошо. Вместительные тележки на колесиках - можно загрузиться и прикатить прямо к подъезду.
  И всё бесплатно, без ограничений. Чем не жизнь?! Темновато только... но нам теперь не привыкать.
  В центре зала громоздилась майская выставка садово-огородно-туристических товаров. Ух, ты! Это то, что надо! Анна придирчиво выбрала невысокий складной мангал, комплект шампуров, готовые дровяные поленья, - по въевшейся многолетней привычке она поглядывала на ценники, озабоченно прикидывая, влезут ли эти покупки в семейный бюджет. Если на мангал сверху положить решетку для барбекю - то на неё можно поставить кастрюлю. Неплохо получится! Чем не плита? Что ещё? Ах, да - уголь и… отличное решение! молодец, Анечка!.. походные спички – солидные, длинные такие, в большой коробке. Вот и замечательно. Даёшь обустройство быта в новых экономических условиях! (надо же, я ещё и шутить могу?)
    Рядом Анна увидела небольшой садовый прудик - искусственную ёмкость причудливой изогнутой формы размером с богатое джакузи... да, примерно два на полтора метра. Прудик был почти доверху заполнен прозрачной водой. На поверхности плавали искусственные кувшинки и детская пластиковая уточка с наивно-хитроватым взглядом круглых глаз. Анна задумчиво попробовала воду рукой - а ничего... не холоднее, чем летом в озере.
 
    …Ты, Анечка, следи - самое главное, чтобы голова, да задница чистыми были! - говорила бабушка, лукаво улыбаясь и ошпаривая кипятком скамью в бане. - Что "от сюль - до сюль  и от сюль - до сюль" - мужик тебе простит, - сам, как правило, не шибко большой чистюля. А вот волосы и это самое... это -  да! Это - чистым должно быть.
 
    Кто бы ей раньше сказал, что можно испытать наслаждение, зачёрпывая прохладную воду и моясь без мыла и мочалки, сидя нагишом в пластмассовой "корыте", предназначенном для дачного участка какого-нибудь продвинутого садовода? И плевать было на сверхъестественное подглядывание из-за спины, и на клубы тумана на улице, и на таинственную пустоту огромного суперзала суперсовременного супермагазина.
    Ах, водичка!!! Анна зажмурила глаза и погрузилась в воду вся, целиком, как в ванной. Хорошо, что здесь не плавают золотые рыбки. Их было бы жалко... а так - хорошо!
  А потом она (в чём мама родила!) неторопливо прогулялась до соседнего ряда с банными принадлежностями, выбрала большое махровое полотенце и халат. И ещё долго сидела на складном стульчике рядом с прудиком, вытирая волосы и размышляя о том, что всё-таки происходит.

* * *

- И вот, - представляешь? - я теперь каждый день после завтрака хожу в этот магазин. Это прогулка у меня такая, и персональное купальное место имеется. Вот только вода уже не очень свежая, хотя я и оставила запас в вёдрах и белом тазике, и теперь в синем тазике я моюсь, а мыльную воду на улицу выливаю. Да... так и купаюсь я... А ты живёшь в подсобке в киоске, правда? Там всегда закрыто! Ты выходишь сквозь стену и гуляешь, где вздумается. Ищешь кого-то, или просто так?
Нежное ощущение легкого дружелюбия коснулось кожи Анны. Пёс лениво поднялся, потянулся, припадая на передние лапы, и пошёл по направлению к старому тополю.
- Ничего, ты вернёшься, я знаю, - сказала ему вслед Анна. – Они… вы… вы всегда все возвращаетесь, время от времени! Или кто-то новый появляется. Но я совсем не боюсь. Мне даже жалко всех - им страшно, и меня не замечают, а я - вижу и не боюсь. Я же дома - поэтому НЕ БОЮСЬ!!!

  Первой была девочка лет десяти в детском ситцевом купальнике, стоящая на углу дома. Анна кинулась к ней, на секунду представив: вот они - привычные заботы, радость, хлопоты быта, разговоры вечерами, счастье, защиту, жизнь! - ребёнок повернулся и… но девочка освещена ярким солнцем! Вокруг сумрачная тень, а у неё лучи золотятся в волосах, отблёскивают в глазах! Девчушка прикладывает ладошку ко лбу, щурится, смеётся и бежит. Мимо Анны, не замечая её. Бежит куда-то...

  …Оля! Вернись, вода холодная... мы уже собираемся уезжать!
…мама! я ещё разочек окунусь... ещё разочек... ещё один... последний разочек...
…ну, последни-и-ий...
 
Это было жутко, страшно, безнадёжно и... совершенно реально… и так чуждо – здесь!
 
  Женщина в стареньком домашнем халатике с потерянным взглядом, измотанная жизнью, разочарованная, измученная. Она смотрится в витрину, расчёсывает изрядно поседевшие волосы щёткой.

  Ах, если бы я была лет на десять моложе... Я всё сделала бы иначе, и он любил бы меня по-прежнему, и мы были бы счастливы...  Жизнь так пуста...

  Анна сочувственно гладит женщину по плечу, но та ничего не замечает.
 
  Старик с трясущейся головой, мерзкий на вид, франтовато и совсем уж старомодно одетый. Почему-то в соломенной шляпе с низкой тульей. Солома нелепо торчит сбоку колючими иголками. Шаркая ногами, прогуливается вдоль по Московской улице, самодовольно ухмыляясь и постукивая тросточкой.

  …девочки мои... такие сладенькие, аппетитные... длинные ножки, упругие попки, податливые грудки, розовые ротики... как люблю девочек... двоих, троих сразу... Деньги... я дам много, много денег... для вас это большие деньги, а для меня... девочки всё сделают за деньги... всё, что захочет папик, сделают мои сладенькие... как захочет, сделают... блондиночки... черненькие... рыженькие...

    Гадливая похоть захлёстывает Анну, и она старается держаться от старика подальше и не слышать его бормотания. Как хорошо, что ему нет никакого дела до неё!
 
 Молодая пара - красивая, счастливая. Новенькие обручальные кольца блестят, пальцы рук крепко переплетены. Они всегда сидят рядом где-нибудь - на скамейке, на бордюре, просто на траве. И всегда смотрят друг другу в глаза. Наискосок перекинуты ремни безопасности самолётных кресел.

…Ты любишь меня? - Да, а ты? - Конечно да! - Я так боюсь летать! - Ничего, милая, всё будет хорошо! - Мы всегда будем вместе? - Да, всегда, родная! - Вечно? - Вечно! До самой смерти. - Не говори так! - Нет, не буду, просто будем рядом
вечно... вечно... вечно...

Любовь, восторг, счастье, рев турбин, свист падающего лайнера... Юноша и девушка сидят рядом, вдвоём и им нет дела ни до кого. Анна с нежностью смотрит на молодых, и проходит мимо. Зачем мешать?

    Неясные мимолётные тени, неожиданно появляющиеся то тут, то там. Они живут искорками своей жизни... сполохами. Анна пытается уловить их настроение и мысли, чтобы потом (вечером, при свете свечи!) перенести их на бумагу. Но всё настолько смутно, что иногда она задумывается - не её ли это мысли, придуманные в бреду одиночества?
    Не дойдя до дерева пары метров, старый Пёс исчез, просто растворившись в воздухе...

Анна, вздохнув, подошла к мангалу. Сняла с шампуров готовые картофелины. Поставила миску с картошкой в пластиковый пакет-маечку. Побрызгала на огонь водой. Щурясь от дыма, прихватила полотенцем и убрала с решётки кастрюлю. Пристроив пакет на сгиб локтя, крепко ухватив обеими руками кастрюлю с супом, Анна по-хозяйски оглядела свою "полевую кухню". И пошла к себе, в квартиру, в тишину и домашний уют.
  Вечером она привычно зажжёт свечи. Одну поставит на подоконник. Вторую на стол. Нальёт себе в кружку душистый персиковый сок. Возьмёт чистый лист бумаги и начнет писать. Писать о том, что произошло, о том, что помнит из прошлого, записывать свои мысли и ощущения. И это будет правильно...
    Призраки сегодня не беспокоили, и взгляд этот отвратительный тоже исчез куда-то, только Пёс составил компанию (неужели он всё-таки меня видит?). Это был хороший день...
День?..
Не важно!
 

Глава 14

Илья

Подумаешь, фифа какая! Вылетела из тумана, налетела на Сашку, стукнулась лбом о ружьё и свалилась в обморок. Просто нежное создание, да и только! У Ильи даже руки затряслись от испуга – никогда в жизни он не видел, чтобы люди в обморок падали. Как от наркоза отходили – видел. Как отключались после изрядной порции спиртного – видел. Как наркоманы вырубаются – тоже довелось наблюдать. Более того, как-то на глазах у Ильи, сосед по палате грохнулся в эпилептическом припадке. А тут – обморок. Просто девятнадцатый век какой-то…
«Расстегните у графини корсет! - глумливо пропел кто-то в голове. – И потрите ей виски розовой водой! Вы же видите, граф, она без чувств!»
И что делается в таких случаях? Голову надо держать выше ног или, наоборот, положить тело так, чтобы ноги пациента были выше головы? Лить на лохматую башку воду, или, наоборот, согревать обморочную девицу с синяком под глазом и камушком в пупке?
Слабонервную девицу, свалившуюся Илье и Сашке, как снег на голову, усадили спиной к рюкзаку и побрызгали в лицо водой. Сашка пустил, было, слезу, но Илья резко оборвал его, приказав достать из рюкзака водку и бутылочку «Пепси». Сашка послушно полез в рюкзак. Странно, но даже в обмороке (или у неё это от удара в голове помутилось?) девица крепко сжимала пистолет. Илья попытался разжать пальцы, но они, как закаменели. Ладно, чёрт с ней… пистолет всё равно на предохранителе. Сашка вдруг ловко вытащил обойму и щёлкнув предохранителем, передёрнул затвор. На асфальт выпал патрон и откатился в сторону. Сашка понял его, вставил в обойму, а потом стеснительно сунул в карман обморочного создания. В кармане что-то металлически звякнуло.
- Очухается и перестреляет нас обоих, - недовольно фыркнул Илья. – Так, походя, в кишки и всадит.
- Нет, она не умеет… – почему-то печально ответил Сашка.
- Ладно, хрен с ним, пистолетом… поверю на слово. Значит, так, Сашка… смешаем водку с «Пепси» и вольём ей в рот.
- Невкусно получится, - робко сказал Сашка. – Девушки такое не пьют.
- От неё за километр несёт перегаром и пузо облёвано. Так что, не волнуйся. Опохмелим эту сильфиду… эх, зубы бы ей разжать, да поломаем мы их… давай, лей, как получится!

Девица натужно закашлялась и оттолкнула пластмассовый стаканчик. Удивительно, но первым делом, прокашлявшись, она хрипло спросила Илью, склонившегося над ней:
- Ты чего, на лыжах покататься собрался?
- Ты пей, давай, - опираясь на палки, нервно ответил Илья. – От тебя жутко воняет. Прополощи рот.
Девчонка скривилась и действительно взяла из рук Сашки бутылочку. Прополоскав рот она выплюнула «Пепси» на асфальт и отхлебнула ещё.
- Что за дрянь вы мне вливали?
- То же самое, но только с водкой. Кстати, пиво есть, последняя банка. Будешь?
В животе у девчонки, - теперь Илья ясно видел, что это самая, что ни на есть девчонка, лет шестнадцати, - в животе у неё заурчало так, что Илья невольно улыбнулся:
- Голодная, да?
  Девица не ответила, присосавшись к бутылке. Илья взял в руки банку «Балтики 7», обтёр верхушку носовым платком и открыл. Девица, заколебавшись на секунду, взяла банку и сделала глоток. Лицо её наконец-то начало розоветь. Илья аккуратно долил в стаканчик водки, привычно прижимая его к груди предплечьем и придерживая кончиками пальцев скрюченной кисти. Передав бутылку «Матрицы» Сашке, он выпил  и, крякнув, сунул стаканчик в карман.
- Ты кто?
- Мёрси… в смысле, Мария…
- Мёрси, говоришь… это пикантнее звучит, конечно, чем Маша.
- А вам какое дело?
- Да никакого, собственно говоря. Откуда ты так вылетела и как все эти дни проживала? Кто-то ещё уцелел? Ты кого-нибудь видела… живого?
Мёрси передёрнуло.
- Живого не видела… - она вдруг громко рыгнула, виновато прикрыв ладошкой рот. – Извиняюсь…
- Душа с Богом разговаривает, - сказал Илья. – Ну, красавица, меня зовут Илья, я инвалид первой группы, а это – Александр. Считай, всех групп инвалид. Можно просто – Саша. Как ты всё-таки уцелела?
- Уцелела? Бежала быстро, вот и уцелела… - Мёрси передёрнуло. – Он такой… мёртвый, – она глядела в сторону ворот ГУВД. – Он такой… - она снова рыгнула.
- Эй-эй! Не блевать! «Пепси» на дереве не растёт!


Мёрси

Мёрси очень хотелось уйти подальше от проклятого ГУВД, но Илья заставил её зайти в «Охотник».
- Мы тут уже, как минимум, неделю живём. Так что бери, что надо, и переоденься.
В злости и страхе Мёрси не обратила внимания на эти слова. Да и то сказать, особо раздумывать не приходилось. Нижнего белья в «Охотнике» не было, женскими размерами тоже не обзавелись. Мёрси попросила всех отвернуться и быстро сняла с себя одежду. Да… пахла она не очень. И одежда, и Мёрси. Сама того не желая, она попросила Илью жалобным голосом:
- Дайте воды, а?
Она смочила водой футболку цвета хаки… именно в такой щеголял Жан Клод Ван-Дамм в фильме «Отсчёт»… и обтёрла всё тело. Грудь покрылась пупырышками гусиной кожи. Чёрт… этот инвалид наверняка наблюдает за ней, чёртов онанист! Она натянула на себя пятнистую футболку, заранее прикинутую по размерам, но всё равно, большую, и посмотрела на себя в полумраке свечи. Получилось чересчур сексуально. Напрягшиеся соски вызывающе торчали под тканью. Ноги белели в сумраке…
«Волкодав бы просто кончил, увидев меня такой… а теперь он мёртвый… он бродит по коридорам ментовки, тыкаясь головой в двери и мыча: «Мё-о-орси! Я знаю, что ты зде-е-есь!»… и его потрескавшиеся губы раздуваются… 
Он весь раздувается… ведь он же мёртвый… и гниёт… как мясо.
Мёрси встряхнула головой. Девочка, чем дольше ты здесь стоишь, чем быстрее Лёша тебя найдёт! Она стала натягивать на себя штаны и куртку. И что этот перекорёженный Илья имел в виду, когда говорил о том, что они живут в тумане уже не меньше недели? Туфли на каблуке к пятнистым штанам, конечно, не годились. Носки, кипой лежащие на прилавке, все были какого-то великанского размера. Натянув их на ноги,  Мёрси поглядела на себя в зеркало. Носки дошли до колен и даже чуть выше. Пятка болталась на голени. Чулочки, просто чулочки, да и только! Ладно… сойдёт и так.
С ботинками повезло больше. Видимо, маленькие размеры были не в ходу… как и самые здоровенные. Впрочем, в обувных магазинах всегда так. Либо не влазишь, либо болтаешься. По счастью, ступни Мёрси были аккуратными, она это прекрасно знала, мысленно называя их «точёными». Прекрасное слово… старомодное и элегантное.
А вот в зеркале Мёрси сейчас выглядела совсем не элегантно. Какая-то девочка-боец, задохлик из многосерийного телевизионного «Терминатора» с засученными по локоть рукавами. Не особо раздумывая, Мёрси прошла за прилавками к стенду с оружием. Слева, на оленьих рогах висели ремни и какие-то замысловатые кожаные ремешки. Мёрси выбрала себе ремень и портупею. Странно, но в кармане своего модного жакетика, она обнаружила две обоймы. Переложив их в карман пятнистой куртки и стараясь не сильно заморачиваться этими чудесами, она  забрала портупею, сунула свою одежду в рюкзачок и направилась к выходу, где на стуле сидел Илья, держа ружьё.
- Долго копаешься, - сказал он и аккуратно потушил сигарету. – Свечи забери с собой, пригодятся ещё.
Мёрси послушно отлепила оплывшие свечи от прилавка. «Странно всё это, - подумала она. – Война, что ли случилась, пока я в ментовке дрыхла?»
- Ты где живёшь? – спросил Илья, когда они выбрались на улицу. – Далеко?
- На Эльмаше, - сказала Мёрси и в очередной раз безуспешно попыталась включить свой сотик.
- Ни хрена себе… далековато. Учти, трамвай не ходит.
- Я уже поняла, - сухо сказала Мёрси. – Ну, мальчики, я пошла домой, - и сразу пожалела о своих словах. Куда, ну, куда могла пойти семнадцатилетняя девушка в этом тумане… через весь город, внезапно опустевший… если только два этих странных чудика не врут. Но с другой стороны, несмотря на абсурдность такого предположения (глупости какие! город видите ли опустел, ха!) Мёрси чувствовала всей кожей, всеми нервами и всей душой мрачную пустоту  мегаполиса. Это трудно было объяснить, но она верила этому неожиданному чувству. 
- Куда ты пойдёшь? – удивился Илья. – Я же тебе говорю – нет никого! Ни трамваев, ни троллейбусов, ни телефона, ни воды. Нет даже этих чокнутых мародёров… кроме нас с Сашкой.
Видно было, что он уже изрядно приложился к водочке. «Не хватало мне ещё одного пьяного», - подумала Мёрси. Она поглядела в сторону ГУВД. Слава Богу, его по-прежнему не было видно. Из серой ваты тумана угловато торчал только огромный джип, рядом с которым стоял давешний молчаливый верзила… бугай с исчирканным шрамами лицом и виноватыми глазами. Ружьё он держал как-то знакомо… где-то Мёрси уже видела такую повадку…
Ах, да! Военные в кино! Ствол ружья вниз, приклад у правого плеча. И повязка на голове, как у спецназовцев в любимых DVD Волкодава…
Словно откликаясь, обрадовавшись, что, - да-да, наконец-то и обо мне вспомнили! - из тумана вдруг совсем рядом знакомо завыли:
- Мё-о-орси!..
- А говоришь, одна! – хохотнул Илья. – Друган тебя зовёт…
- Он мёртвый, понимаешь? Мёртвый он! Как зомби, как покойник! – заорала перепуганная Мёрси, нашаривая пистолет в кармане объёмной куртки. Пальцами она чувствовала его, но никак не могла вытащить, не сообразив, что сунула руку в соседний карман. – Он за мной тащится!
Илья не успел ничего сказать, как Сашка скользнул за джип. Из-за крыши мелькнула его голова и нырнула в туман. Волкодав завыл снова и вдруг резко замолчал. Неосознанно, Мёрси прижималась к Илье… и слушала, слушала, слушала… Господи, что же это такое творится здесь, на этой долбаной улице, в этом отвратительном городе, на этой мерзкой планете? Илью била крупная дрожь.
Из тумана медленно вышел Сашка. У Мёрси скрутило желудок… она со страхом смотрела на огромные руки… но руки Сашки были чисты.
- Что там? – надтреснутым голосом спросил Илья.

…да-да-да! что там?! ты убил его  убил ножом ты убил Лёшку убил навсегда…

- Он ушёл, - сказал Сашка. По лицу его катились слёзы. – Он ушёл.
Где-то далеко-далеко, на самом краю слышимости, мощно вздохнуло что-то огромное… и через несколько секунд пласты неподвижного тумана лениво взвихрил слабый порыв пахнущего сырым мясом воздуха.


АННА (одна в тумане)

«До войны дедушка Григорий  работал в железнодорожном депо в Балашове. Родом из донских казаков, перебравшихся после революции в город – роста невысокого, рыжий, живой, своенравный. Состоял  в числе лидеров профсоюза железнодорожников. Справедливый был человек, жёсткий и честный. Уж кому он там на хвост наступил, так и осталось неизвестным, да только пришли однажды ночью люди в кожанках и увезли мужика в «воронке». Известное дело – тогда всё быстро делалось. Слава Богу, не расстреляли – отправили в трудовые лагеря.
А бабушка с двумя детьми на улице оказалась: семья «врага народа» как-никак. Квартирку их быстро к рукам прибрали, с работы уволили, а родные отвернулись. Все разом, как один. Знать, мол, не знаем. Из-за твоего муженька жизнь портить? Уволь – уж давай сама как-нибудь. Вот так вот – ни работы, ни угла своего.
Приютила Надежду Ивановну с  дочкой Тамарой и сыном Сергеем дальняя родственница в Златоусте. Так, седьмая вода на киселе, непонятно кем и как им приходится. Однако жила баба Дуня одна в маленьком домике на самой окраине. Там и войну встретили. Надежда  Ивановна ходила по людям – стирала, мыла за копейки  или за продукты. Баба Дуня за жалким хозяйством, да за ребятишками приглядывала.
 Ох, и несладко жилось! Голодали. Дети собирали по огородам  корешки,  крапиву и щавель – варили похлёбку. В лесу – грибы, ягоды, орешки иногда попадались. Папа рассказывал – налопаются с Тамаркой зелёных орехов и диких яблок, потом пузом маются. Бывало,  рыбки наловят – и скорее домой, пока никто не увидел и не отобрал. Чудом купленную по весне проросшую картошку высаживали на огородике. Баба Дуня строго следила: «Ребятки, глазки-то аккуратно вырезайте – из этих росточков потом цельный кустик картохи вырастет – будет что покушать».  Дети аккуратно, высунув от усердия языки,  разрезали сморщенные клубни на кусочки. На каждом – росточек. А из оставшихся обрезков и счищенной кожуры – опять же похлёбку варили. А зимой и вовсе плохо было. Папа так всю жизнь потом и мучился, как он говорил,  «кишками» - наследие военного детства.
Конечно, если бы Надежда Ивановна устроилась в тыловой  госпиталь санитаркой – было бы попроще. Там помимо жалованья можно ещё и кровь сдавать – а за это усиленный паёк полагается. Да вот только клеймо «жена врага народа»…Не принимали в госпиталь с такой репутацией. Так и мыкались. Выжили, однако.
Дедушка Григорий  вернулся уже после войны. Худой, больной и озлобленный на весь мир. За столом съедал всё, что ему накладывала жена – никогда с детьми кусочком не поделится. Крошки со стола руками собирал – и в рот. Любил дочку и сына, но видать тоже так намаялся да наголодался… папа не любил рассказывать, как они жили  все вместе  после войны.
Дедушка умер от рака пищевода, заработанного в лагерях. Умирал тяжело и страшно. Надежда Ивановна, упрямо стиснув зубы, ухаживала за мужем до последней минуточки. Сильная женщина была. Я девчонкой побаивалась свою бабушку – строгая всегда, придирчивая. Это сейчас понимаю – жизнь её такой сделала. А баба Дуня умерла от грыжи. Дрова колола во дворе, подняла полено, да силы не рассчитала. Скрутило её враз, два дня промаялась – и всё, нет человека.
Такая вот простая история…»

* * *

Анна отложила ручку в сторону. «Ну вот, вроде как уже и мемуары писать начала! Мариэтта Шагинян», - подумала она с печальной усмешкой. Хотя – чего тут усмехаться-то? Правду пишет Анна, не роман. Так тысячи семей жили – в войну и после тоже. Мы всё жалуемся на трудности – денег платят мало, работа не нравится, кризис… ёлки-зелёные! А вот, ведь, как – людям и выбирать не приходилось, живи, как сможешь… или сдохни.
И сейчас,  нет ничего такого, с чего Анне бы совсем уж раскиснуть! Поди, не в пустыне очутилась – вон, сколько всякого добра и продуктов вокруг осталось. Всё для вас, Анна Сергеевна! Скучно тебе стало? Ну, так иди и развлекись!
Анна заглянула в Вовкину комнату. Поливая свой любимый жасмин, она задумчиво смотрела на здание детского садика во дворе. Ей очень хотелось зайти на территорию «дошкольного учреждения» и посмотреть что там и как? В садике, на кухне, наверное, есть большой запас воды, и ещё много чего полезного. Например, огромные многолитровые кастрюли. А если честно, Анну всегда тянуло туда, где много ребятишек. Именно такого – детсадовского возраста! Ну, на  крайний случай - начальных классов. Любила она этот возраст – от трёх лет до пяти-шести…
Смущало Анну одно обстоятельство: двухэтажное стандартное здание детского садика было до середины второго этажа затянуто туманом. Причём тот же туман покрывал, как чехлом,  всю территорию детских площадок – качели, карусели, невысокие горки и песочницы, тропинки между участками, крыльцо у главного входа.
«Чего его так туда тянет? - подумала Анна. - И вообще, странный он – туман этот. Живёт какой-то своей жизнью. Может, и вправду живой? Только понять его невозможно… да и не очень-то хочется, наверное. Он есть. И всё».
Анне казалось, что ещё чуть-чуть, и она поймёт  суть этой взвешенной желто-серой мутности. Но в то же время, ей почему-то было совершенно ясно - в тумане происходит…

…живёт…

 …нечто, что не укладывается в её понимание. Суть, сердцевина, больное сердце этого  мира. И ещё – Анна хорошо помнила своё первое знакомство с туманом у подъезда. Это жуткую, влажную, липкую попытку растворить её тело. И пугающе легко выпить душу…

…Вот ты есть живая… и вот тебя уже нет... ты – часть меня... ты - часть всего…
…Тебя нет… ты одна…и ты – всё…

…с-с-с-с-с…ш-ш-ш-ш-ш…..с-с-с-с-с…

…это оно идёт за мной в тумане…
…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…это Нечто, облизывающееся во мгле…

Внезапно Анна решилась: «Всё, хватит себя пугать! Я пойду туда прямо сейчас! Оно не убило меня тогда, не тронет и сейчас. Ну, не захочет пропускать – попробую договориться как-нибудь. В конце концов, я тоже здесь живу и имею на что-то право!»
Её решимость немного испугала её саму… но отступать было нельзя. Нельзя!
Почему она так думала? Сейчас она не смогла бы ответить на этот вопрос, но ей казалось, - нет, она была просто уверена! - что женщина сможет пройти и этот путь. Такой короткий… и такой неимоверно длинный…
Анна аккуратно сложила стопки листов, придавила их на всякий случай округлым розовым камушком, привезённым давным-давно из Сочи…

…несколько раз муж намыливал этот камень и подсовывал в мыльницу… поутру Анна, торопясь, хватала «обмылок» и какое-то время пыталась вымыть им руки… а папа с сыном смеялись… и Анна фыркала на них…
…это было  было  было… не вернётся… было…
…но этот МИР – такой же камень-обманка!

…и упрямо сказала кому-то, циклопически огромному и окутавшему весь свет, зачем-то пристально разглядывающему её, одинокую и усталую:
- Ну, ладно, разберёмся! Если нужно, женщина сможет пройти любой путь, понятно?

Никто не ответил ей в тумане. Стояла тишина.
Она не знала, что сидящий там, у подъезда, у затушенных угольков костра, лохматый сонный пёс поднял голову и внимательно посмотрел в сторону скрытых туманом веранд и качелей детского сада. Подождав некоторое время, он спокойно встал и потрусил в свой киоск. Он не увидел ничего угрожающего.


Илья

Мёрси ревела навзрыд. Она размазывала по щекам остатки туши, пыталась что-то рассказать про того, кто так жутко подвывал в тумане. Что-то о том, что он был, в принципе, хорошим парнем… правда, и у него были свои тараканы в голове… но всё-таки… всё-таки!
Сашка стоял неподалёку, не решаясь подойти. Он вообще не мог видеть, как кто-то плачет. Сейчас, слава Богу, приступа с ним не случилось, но лицо его блестело от слёз. Вот, привалило счастье Илье… все такие нежные и ранимые… просто огромным мешком привалило счастье!
В тумане кто-то откликнулся сдавленным рыданием, и Илья почувствовал, как холодеет. Зомби. Наверное, этот проклятый Джордж Ромеро был прав. Зомби существуют. И сейчас они полезут на них из тумана, шаркая ногами по асфальту, приволакивая непослушными ступнями и болтая вывалившимися сизыми  внутренностями…
- Машенька… Мёрси… девушка! – сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал твёрдо. – Нам бы оружие проверить, слышишь? Мы тут, как голые на стадионе. Даже защититься нечем. Ты реви потихоньку, а мы с Сашей…
Мёрси истово закивала головой:
- Во… во… вод-ки… налей… налей-те…
- Самолечение. Это по-нашему, - засуетился Илья, всей кожей чувствуя, как проклятый туман угрожающе сжимается вокруг них. – Сашка, налей даме водочки на два пальца… да поживей ты!
Мёрси смогла выпить полстаканчика водки, не поперхнувшись. Сашка всё-таки налил ей больше, чем просил Илья... и наверное, был прав. Запив водку «Пепси», Мёрси  судорожно всхлипнула и, через несколько длинных, чересчур длинных, секунд, встала с колен. Дыхание её было прерывистым, нос покраснел, глаза опухли, но в руки она себя уже взяла.
- У меня тоже есть пистолет, - сказала она.
- Да мы уж в курсе, - пробормотал Илья.
- Мёрси, - неуверенно сказал Сашка, топчась неподалёку и не решаясь подойти. – Я не трогал твоего друга. Он ушёл.
- Хватит, Сашка, - заорал Илья. – Она опять разревётся!
- Нет, не разревусь, - тихо сказала Мёрси, исподлобья глядя на Сашку. – Ты не врёшь?
- Нет… я не трогал его, я не трогал его, я…
- Ладно. Поверю тебе на слово, не дёргайся…
Илья протянул своё ружьё Сашке:
- Давай, давай, Сашок, не раскисай! Не дай Бог, случится чего, а мы…
Мёрси вынула пистолет и с недоумением посмотрела на него. Сообразив, что в рукояти ничего нет, она достала из кармана тяжёлую обойму и попыталась вставить её на место.
- Эй, девочка, - обеспокоено схватил её за руку Илья…
…какая нежная упругая кожа… горячая и нежная…
- Эй, подожди… подожди! Сашка разберётся. Да убери ты его в сторону! Не хватало нам ещё, чтобы ты всадила мне пулю в живот…
Мёрси мрачно улыбнулась, но оставила попытки вставить обойму задом наперёд.
Сашка споро вогнал пару патронов в двустволку, взвёл курки, приложил приклад к плечу и прицелился куда-то в небо… точнее, в эту мерзкую кашу, нависшую над ними. Мысленно представив себе улицу, скрытую сейчас в тумане, Илья с удивлением понял, что пуля не попадёт ни в один из домов, а просто уйдёт в небо…

…где, наверное, уже нет тумана… и пуля будет лететь в лучах закатного солнца, пока не достигнет высшей точки и не пойдёт на снижение, нырнув в туман где-то в районе бывшего цыганского посёлка… и ударится о землю, зарывшись в затоптанную землю обширной стройки…

Сашка нажал на спуск.

 
Глава 15

Кремль

Президент не стал устраивать обычных идиотских торжественных выходов. Это удивило Коваленко. Всегда и везде собравшиеся на «высокие» совещания, волнуются, сидя в зале и поглядывая на отдельную дверь, откуда должно появиться начальство с многозначительной миной на лице.
Сегодня, входя в конференц-зал, он увидел президента, недавнего премьер-министра. Тот уже сидел на возвышении за столом президиума. Перед президентом помимо обычных бутылок с водой, лежали стопки папок. Президент что-то говорил. Несколько человек, открыв обозрению увесистые задницы, обтянутые дорогой тканью строгих костюмов, опирались на стол руками. Президент привстал, кивнул головой входящим и снова сел. Стоящие обернулись и закивали, кроме одного, досадливо дёрнувшего локтем. Тот тыкал пальцем в бумаги, лежащие перед президентом и что-то торопливо объяснял. Его сизая лысина раскачивалась над внимательно слушающим главой государства, как будто он хотел укусить президента за нос. Вот он дёрнулся вперёд… президент досадливо поморщился и покачал головой. Лысый едва заметно пожал плечами.
«Ясно дело, вводят начальство в курс дела», - подумал Коваленко, нахально устраиваясь в первом ряду. Он решил действовать по вечному праву: «Кто первый встал – того и валенки!». Президент Академии Наук, распространявший вокруг себя запах дорогого одеколона, неодобрительно покосился, проходя мимо и уселся через два кресла. Рядом с ним с обеих сторон плюхнулись сразу четверо замов и дружно загалдели, перебивая друг друга и поминутно окликая главного академика по имени-отчеству.
Зал забился до отказа. Коваленко с удивлением увидел Романа Коврова, присевшего на корточках у боковой стены. Вид у Романа был взъерошенный. Рядом с ним уселась незнакомая  длинноногая шатенка лет тридцати с загорелым до кирпичного цвета лицом. Вид у неё был таким, будто она только что прилетела откуда-нибудь с алтайских раскопок, не удосужившись одеть что-либо в стиле бизнес-вумен. Она по-турецки скрестила длинные ноги, обтянутые джинсами и с любопытством слушала Романа, беспрестанно тычущего в кнопки наладонника. «Симпатичная! – с завистью подумал Коваленко. – Ай, да Роман!»
Дамочка встряхнула головой, лихо повязанной цветастой косынкой на пиратский манер. На обнажённом загорелом предплечье Коваленко увидел чётко прорисованное тату: ящерицу, взбиравшуюся по гладкой коже на плечо незнакомки. Роман поднял голову и, не удивившись, помахал Коваленко рукой. Дамочка тоже сделала ручкой. Коваленко улыбнулся в ответ и приветственно отсалютовал. Ему очень хотелось усесться рядом с парочкой, но все места у стены уже были заняты. Интересно, как это Романа пропустили с наладонником? Всем объявили, что мобильники и прочие устройства связи необходимо отключить, а у персон помельче, - в частности у самого Коваленко, - сотовый просто-напросто изъяли до окончания совещания.

- Итак, начинаем, - сказал президент в микрофон. – Мы собрали вас здесь, как будущее российское отделение организующегося сейчас МЕНАКОМа. Сегодня речь пойдёт не о текучке, предупреждаю сразу. Все вопросы финансирования и обеспечения мы обсудим позже, на уровне начальников подразделений, входящих в МЕНАКОМ. Сегодня я прошу не поднимать эти вопросы совсем. – Он негромко прихлопнул ладонью по столу. За спиной Коваленко кто-то с досадой крякнул. По залу прошёл невнятный ропот.
 - Первым сегодня выступит Коваленко Игорь Антонович. Как вы все знаете, он и его группа единственными смогли подойти к кокону на минимальное расстояние. Игорь Антонович, прошу вас к трибуне.
 Коваленко, несколько удивлённо кивнул головой и встал. Значит, никаких преамбул, вводных академических речей и начальственных монологов о значимости российской науки не будет… это хорошо. По-деловому, значит. Ну, держись, синяя птица! По-деловому, так по-деловому…
Коваленко говорил около часа. К его удовольствию, для демонстрации материалов всё было готово. Правда, начав показывать видео, Коваленко обнаружил, что у изображения отсутствует звук и прервал показ. «Вот оно всегда так, - подумал он. – Даже и здесь, второпях…»  Президент побагровел. Где-то, видимо, техникам сгоряча уже сулили Сибирь, рудники и компанию уголовников с гомосексуальными наклонностями, потому что через три тягостных минуты президент, дождавшись паузы, вставил:
- Всё в порядке, Игорь Антонович, можно смотреть видео.


Выдержка из сводного отчёта РО МЕНАКОМ (предварительные выводы)

…вполне вероятно, что кокон представляет собой определённого вида силовое поле неясной природы. Тем не менее, выводы отдела Коваленко И.А. о «квантовом сдвиге пространства» принять за основную рабочую гипотезу, удовлетворяющую на данный момент всем известным фактам. Частичное взаимодействие «сдвинутого пространства» кокона с материей нашего пространства позволяет разбить подход к изучению кокона на пять основных направлений, таких, как…
…основным направлением на данном этапе следует считать хозяйство д.ф-м.н. Коваленко И.А. …


- Ловко ты устроился, Роман! В центре Москвы, с симпатичной дамой в квартире. А мне пришлось остановиться в гостинице «Турист». Правда, возят на машине с охраной, но всё равно – кочевой столичный быт… отвык я уже от него, честно-то говоря. Одно дело в поле работать, а другое – мотаться по министерствам и ведомствам и везде клянчить, клянчить, клянчить…
- Ну, сегодня нам карт-бланш дали. Так что ничего клянчить не придётся, - сказал Роман, ковыряющий вилкой картошку в мундире, до краёв заполнившую большую кастрюлю с кипящей водой. – Блин… всё ещё твёрдая.
- Наивное дитя! – басом сказал Коваленко, поглядев на Вику. – Помяни моё слово – будут ещё трудности, стуканье кулаком по столу, подковёрная борьба, запутанные интриги, доносы и жалобы. Все вопросы будут решаться только тогда, когда придётся обращаться напрямую к царю… пардон, к президенту. А это не добавит нам друзей среди бояр.
- Бояр бояться – за науку не браться! – сказала Вика.
- А вот это – правильный подход, - поднял палец Коваленко.

Они засели в охраняемой и спокойной Жуковке, на квартире Вики, - Виктории Шиловской,  - той самой длинноногой шатенки.  Её родители отбыли в Лос-Анджелес на пару месяцев. «Неплохо быть дочкой главы торгового дома! – подумал Коваленко. – И чего её в науку понесло?»
В соседней комнате томились от скуки два охранника. Вика, сжалившись, поставила им  DVD со сборником лучших научно-популярных программ канала «Discovery». Охранники поглядывали на экран, где интересно говорили о телескопе Хаббл, и спокойно жевали печенье, запивая его минералкой. Поначалу они отказывались, но слегка выпивший Коваленко заверил их в том, что никому ничего не расскажет. Дежурившим в подъезде охранникам они передали целый пакет печенья и две бутылки минералки. От выпивки охранники отказались и Коваленко, пожав плечами, присоединился к Вике и Роману, суетящимся на кухне. Охрана тотчас переключила телевизор на новости.
- Вот чёрт! – подсолнечного масла осталось на донышке! – сказала Вика, делавшая салат. – Этот, как его… майор, да?.. сказал, что мы можем позвонить и заказать всё, что нам нужно. А то Серафима Львовна сегодня не придёт… не ждала..
Видимо, в этом доме Серафима Львовна была мажордомом, домоправительницей, хранительницей ключей или кем-то в этом роде. И получала она явно не меньше, чем доктор физико-математических наук И.А.Коваленко. Впрочем, эта мысль почему-то не испортила ему настроение.
- Нам нужно только одно – усесться за стол и выпить ещё по одной рюмочке! – бодро сказал Коваленко. – В кои-то веки армия стоит на службе науки, так не будем перенапрягать её нашими капризами.
Роман засмеялся. Удивительно, но он не производил впечатления человека, ухаживающего за симпатичной дамочкой. В свои пятьдесят с небольшим, Коваленко, - всю жизнь проработавший среди молодёжи, - безошибочно определял признаки даже самой лёгкой влюблённости. Они отсутствовали. Это привело доктора наук в весёлое расположение духа.
После рюмочки, Вика, накладывая Роману и Игорю Антоновичу салат «со следами подсолнечного масла», спросила:
- Всё-таки, как оно там… у кокона?
Коваленко хотел ответить что-то шутливое… но не стал ёрничать. Он вспомнил, как вдавливало виски и резало глаза…

…Глаза резало.  Проклятый манипулятор снова заело и Коваленко, ругаясь сквозь зубы, неестественно оттопыривал локоть, пытаясь поднести контейнер пусть боком, но всё же вплотную к извивающемуся щупальцу-протуберанцу. В стальной коробке было тесно. Единственная дверца открылась и хлопала. Лязг стоял такой, как будто черти молотили кувалдами по листовому железу.
В голове зловеще пел безумный хор… во всяком случае, много позже, другого определения Коваленко дать не смог. Тягучий ветер, казалось, проходил сквозь стальной щит, наспех сваренный на Уралмаше военными. Как всегда, смотровая щель оказалась неверных размеров и жёлтое освинцованное стекло, обложенное прорезиненной лентой защиты, чтобы держаться в чересчур широком отверстии,  перекосилось, угрожая выпасть в любую минуту. Поправлять его было некогда – Коваленко впервые был так близко. Из-за перекоса поверхность стекла бликовала, заставляя Коваленко мучительно вытягивать шею куда-то вбок. Несчастный позвоночник ныл, напоминая о всех травмах.
 - Не берёт, Антоныч! – заорал в ушах Прохоров. – Не берёт, сука… на всех режимах не берёт!
 - Прохоров, иди на х…й, - пробормотал Коваленко. – Ты меня ближе, ближе подтолкни… хер с ними, с замерами, Прохоров, милый! Полметра всего! В жопу целовать буду, дочку замуж отдам, только подтолкни меня своим ё…ным трактором!!
 Ветер завыл, заглушив ответ. Дверцу оторвало и она наконец-то перестала греметь. По шлему забарабанила какая-то чёрная труха. Чёрный  лоскут с размаху шлёпнулся на стекло шлема. Скосив слезящиеся глаза, Игорь Антонович увидел, как в нескольких сантиметрах от его носа проклятый ошмёток шевелил тысячами корешков, впивающихся в тонкое стекло. Коваленко мотнул головой, пытаясь потереться поверхностью выпуклого стекла шлема о пульт и соскоблить проклятую дрянь. Часть её действительно прилипла к железу и пластику. Оставшаяся часть была уже не такой активной… и во всяком случае, уже не загораживала весь обзор... впрочем, думать сейчас об этом было некогда.
Кабина дёрнулась и проползла вперёд метра на полтора. Хор в голове взвыл. Коваленко отчётливо увидел, как манипулятор косо воткнул контейнер в протуберанец кокона… и почувствовал удар такой силы, что потерял сознание.
На записи хорошо видно, как отбрасывает импровизированное укрытие Коваленко. Манипуляторы торчат переломанными лапками гигантского насекомого. Стальная коробка укрытия, пролетев над толкавшей её штангой, сминает кабину трактора. Видно, как из неё вываливается Прохоров. В спину ему впивается один из чёрных лоскутов, неведомой силой выброшенных из кокона. Название «брызги», подхваченное прессой, довольно неудачно. Более всего эти образования походят на мокрые клочья одежды.
Прохоров падает и из спины его начинает расти «чёрный саксаул». Одна из боковых камер, установленных на тракторе, показывает это с пугающей чёткостью. Прохоров пригвождён к земле. К вечеру от его скафандра останутся только окровавленные клочья, грязными перекрученными тряпками обвивающие основание ствола…
  Кабина-укрытие Коваленко откатывается ещё несколько метров, будто подталкиваемая ураганом… и замирает, упёршись в землю обрубками начисто срезанных оконечных захватов манипулятора. Из сорванной дверцы безжизненно выпадает Коваленко. Шлема на нём уже нет. Из помятого короба укрытия вымахивает ствол «чёрного саксаула». Спасатели тянут к Коваленко длинные штанги. Одна из них цепляет его за рукав. Игоря Антоновича осторожно тянут на асфальт проезжей части улицы Серова. Там уже безопасно.
Спирали чёрных вихрей вокруг кокона становятся толще. По-прежнему, рядом с коконом нет никакого движения воздуха. Вешка, поставленная Коваленко накануне, вяло трепещет полосатым флажком – его шевелит приятный июньский ветерок. Камера, установленная на вешке, выдаёт четыре кадра чёрно-белых геометрически правильных полос и оплавляется. Термометр вешки передаёт температуру окружающей среды: плюс двадцать семь градусов Цельсия.

- Плохо там, Виктория, плохо, – сказал он. – Выматываешься. Если уж честно говорить. А самое главное – страшно. Это я вам, молодёжь сразу говорю – жутко там, – он вздохнул, крутя пальцами рюмку. – Это вам и Джефферсон скажет, и Бриджес, и даже беспечный Зайков…
- Бриджес – хороший мужик, - зачем-то говорит Роман. – А Джефферсону я не верю. Не мог он это распределение просчитать, не мог! Без аксонометрической расстановки датчиков…
- Знаете что, давайте-ка выпьем! - решительно говорит Вика, мягко положив Роману руку на плечо. – Послезавтра мы будем уже в Ёбурге… когда ещё доведётся хорошо посидеть втроём! Кстати, Зайкова я помню – не такой уж он беспечный!..
 Это как-то разряжает обстановку. Повеселевший Коваленко уверяет молодёжь, что более трёх рюмок сегодня пить не будет. Завтра «с самого сранья» его повезут к люберецким вертолётчикам экспериментального завода имени Камова, а потом ещё и на совещание. Вика, - к удивлению Коваленко, «один из ведущих специалистов по криптологии», как представил её ещё в Кремле Роман, - говорит ему, что в нынешних условиях чрезвычайного положения, да ещё и с карт-бланшем президента, Коваленко может спокойно явиться куда угодно в безобразно пьяном виде. Она вспоминает, как на одной из недавних конференций, приехавший почётным спонсором олигарх не вязал лыка.
- Под руки деликатно вели и пылинки сдували!

Потом Роман пытался популярно объяснить, что такое «квантовый сдвиг пространства», а Виктория мотала головой, говоря, что популяризатор из Романа никудышный. Игорь Антонович прервал заблудившегося в терминах коллегу и привёл в качестве примера навязшие в зубах «параллельные миры».
- Понимаете, Вика, кокон – это нечто вроде портала…
- А я думала, что порталом является золотой Кубок Огня… или старый башмак! – хохотала Виктория. Когда она смеялась, то становилась очень мила. Впрочем, когда хмурилась – тоже.
- …квант времени… - бубнил Роман.
- Тот же мир, только на долю секунды назад… или вперёд! – перебивал его Коваленко.
Беспрестанно пищали все телефоны. Коваленко как-то вдруг понадобился всем сразу. Романа и Вику тоже нет-нет, да и дёргали звонками. Вика пролила на себя кофе, а Роман, размахивая руками, сшиб со стола бутылку коньяка. К счастью, вылилось совсем немного. Достали вторую, литровую.
Вика переоделась в домашний халатик, что её очень красило. Размякший от коньяка Коваленко умилённо вздрогнул, увидев на левой ножке Виктории изящную золотую цепочку. Вика поймала его взгляд и улыбнулась. Не растерявшийся Игорь Антонович показал ей большой палец, мол, чудесно, прекрасно, восхитительно! Вика засмеялась и крутнулась на каблучке. Сердце Коваленко сладко заныло…
Словом, сидели хорошо и весело. Ночевать Коваленко остался здесь. Вика постелила ему на диване, на котором охранники оставили множество колючих крошек от печенья. Осмелевший Коваленко, вняв призыву своего сердца, поцеловал хозяюшку в губы… и она была не против!
Мягко отстранив Игоря Антоновича, она шепнула ему на ухо: «Успеется! Мне сегодня нельзя, увы! Да ещё и…» - и кивнула в сторону соседней комнаты, где раскисший Роман укладывался на софе.
Коваленко подумал, что переждёт с полчасика и проберётся в комнату Вики… а там будет действовать по обстоятельствам… но сразу же уснул. Оставшийся включённым телевизор беззвучно показывал пожары, взрывы, беснующиеся толпы народа и тёмные шеренги полицейских, укрывающихся за щитами. В нижней части экрана ползла бесконечно повторяющаяся бегущая строка: «Earth under attack!»
Сменившаяся в подъезде охрана шепталась о Пришествии.
- Я говорю, крестить надо тёщу! А та – некрещёной родилась, некрещёной и помру.
- Она же врач…
- Ну и что! Видал, что творится? Игоря Антоновича записи видел?..


Анна

Дикий полосатый зверь медленно пятится от смелой женщины с хлыстом. Шаг за шагом -  отступая, скаля клыки и недовольно ворча – тигр низко опускает голову и … подчиняется с неохотой. Он делает вид, что уступает ей, но только и ждёт случая броситься на укротительницу и показать, кто здесь главный.
- Дрессировщица, ёлки-зеленые! – усмехаясь про себя, подумала Анна, медленно шагая по дорожке к главному входу в детский сад. Именно так вёл себя туман, расступаясь и освобождая женщине дорогу. Оглянулась – асфальтированная, покрытая сетью трещин дорожка оставалась чистой. Вроде никакой ловушки. Ну, спасибо. По-прежнему держим нейтралитет? Ну-ну…
Она прошла невысокое крыльцо. Дверь свободно открылась. В нос ударил специфический запах детского садика: смесь ароматов кухни, пыли, дезинфицирующих средств и… детства. Внутри было пусто и тихо. Для начала Анна зачем-то поднялась на второй этаж по лестнице. Группы старших, кабинеты заведующей, медработника. Музыкальный и спортивный залы. Разбросанные на столах  бумажки,  раскатившиеся по полу мячи, открытое пианино. Анна потыкала пальцем по клавишам – звук, неимоверно громкий в окружающей тишине, неприятно полоснул по нервам. Показалось, что где-то далеко детвора нестройными голосами тянет: «Мишка с куклой ножкой топали, ножкой топали, по-смот-ри! И в ладоши громко хлопали, громко хлопали, раз-два-три…» Тоска, тоска по сыну давила на грудь – она всегда плакала от умиления на детских «садишных» утренниках. Для матери ребёнок навеки остаётся маленьким, даже если ему уже за двадцать.
Анна закрыла пианино. Стой, жди, когда по твоим клавишам снова пройдутся холёные ручки музработника… ведь иначе, зачем тебе здесь быть?
На первом этаже Анна заглянула на кухню. Всё, как обычно – несколько огромных многоведёрных кастрюль доверху наполнены водой. Нарезанный на ломти хлеб укрыт салфетками – он уже немного подсох.
«Кстати, я ни разу и нигде ещё не видела  испорченных, заплесневелых продуктов. А ведь времени прошло немало… интересный факт…»
Но наличие запасов и прочего почему-то не показалось столь уж важным. Главное было в другом! В помещении было удивительно спокойно и… комфортно. Здесь, в детском саду, жило само по себе хорошее место – по настоящему хорошее. Заходя в детские спальни и касаясь рукой покрывал на кроватках, Анна «слышала» отголоски детских снов – иногда волшебно-счастливых, иногда тревожных, даже страшных. Но всегда очень искренних и чистых – только в раннем детском возрасте можно так чувствовать – почти безгрешно.

Игрушки…так много кубиков – я построю большо-о-ой дом с башней… мама и папа придут жить в мой дом … и они не пойдут на работу - нам будет весело, всегда вместе играть... весело! Все машинки стоят рядышком, как у папы в гараже… жжжж… брр-бррр… не заводится… Лиля Пал-на-а-а! А Борька опять у мишки ухо откручивае-е-ет! Ему же бо-ольно…

В самой младшей группе  Анна задержалась дольше всего. Подошла к полке с книжками – Агния Барто «Игрушки» - задумчиво полистала странички со знакомыми иллюстрациями. На полу возле окна валялся брошенный медвежонок. Ну что, бросила тебя хозяйка? А в стихотворении говорится, что «зайку бросила хозяйка».
Мишка был порядком потрёпан, искусственная шёрстка местами полысела и чем-то заляпана. Из шва торчал потрёпанный ярлычок с надписью «Made in CHINA». Ну конечно, где ещё было родиться этому одинокому медведю? Медвежонок был симпатичный, очень славный и очень печальный. Одно ухо на его большой голове наполовину оторвано. Наверное это тот самый, которому неведомый Борька ухи крутил… таскал за собою всюду, пытался забрать домой и тайком кормил «пирожками» из песка. И крутил Борька эти ухи потому, что…

…марш к себе в комнату я кому сказала! сказала! весь в папашу, лишь бы шляться!..
…шляться…
…папашу…

…потому что было у Борьки нехорошо на душе.
Анна посадила мишку на один из низеньких стульчиков, стоящих в ряд. Сама села напротив и открыла книжку. «Идёт бычок, качается, вздыхает на ходу.» Почему-то казалось очень важным вот именно так – вслух - прочитать всю книжку, от начала до конца. Подняв глаза, она увидела призрачные силуэты сидящих напротив ребятишек, Это были дети разных возрастов, человек пять или семь… нескольким из них было явно неудобно на низеньких стульчиках, но все они послушно сложили руки на коленях и внимательно слушали.

…это хорошая тётя… ХОРОШАЯ…
…она пришла из милиции, чтобы всех защищать, да?..
…это волшебница! фея из мультика!..
…нет, это Димина мама… наверное… но она ХОРОШАЯ…

Один пацанёнок усердно ковырялся в носу, а маленькая девочка крутила кончик жиденького хвостика белокурых волос. Анна завороженною смотрела на детей понимая, что это не те призраки, к которым она уже начала привыкать. Эти дети были живые, они были где-то здесь, совсем недалеко от неё, и ждали… чего они ждали?.. непонятно.

…помощь… им нужна помощь, тепло, забота... они ждут её, Анну, или ещё кого-то… взрослого… надёжного…

Силуэты детей постепенно растаяли. Анна снова была одна, с книжкой в руках и медвежонком на стульчике напротив. Анна  взяла плюшевого зверька в руки, прижала к груди и подошла к окну. За окном было солнечно. И никакого тумана – голубое небо, яркая молодая зелень, жёлтый песок в песочницах, свежеокрашенные качели и скамейки на участках. Как будто это был взгляд в другой мир – тот самый, прежний, только безлюдный. Может поэтому здесь, внутри, так хорошо и чисто на душе? Но Анна чувствовала, что на самом деле за стенами её ждёт всё тот же безмолвный замерший тусклый свет.
Почему? Да просто знала. Потому и уходить отсюда – из этой самой младшей группы, и вообще из здания, хранившего запах детства, не хотелось.
И ни к чему бить стёкла… или распахивать окна и пытаться выпрыгнуть в сияющий ласковый мир…
- Да что же это за такое проклятье? - в сердцах воскликнула Анна. - За что же меня сюда-то   забросило? Чистилище что ли? Так за какие грехи?!

- Ты знаешь, врачи советуют прервать беременность. Подлечиться, а потом опять попробовать. Хотя можно и рискнуть, проблема не такая уж и серьёзная, медики страхуются просто - как думаешь?
- Ну, раз врачи советуют – надо прислушаться … к советам. – В  глазах мужа мелькнул огонёк радости, и она поняла – он не хочет второго ребёнка... просто не хочет, и всё  тут, только сказать прямо смелости не хватает… эх, мужчина…
- А вдруг будет девочка? Представляешь, как здорово!
- Не знаю… тебе рожать – ты и решай…
…и она решила… она согласилась… она сделала выбор… она…
…она…

…мальчик! хорошенький был бы мальчишка! сказал зачем-то сволочуга-врач…
…А мог бы, скотина, и промолчать!!!

Когда женщина решается на аборт – для неё ребенок становится существом бесполым, она никогда не думает кто это там внутри – мальчик, или девочка. Так мозг выключается – иначе можно свихнуться. Если женщина не может мозги отключить на эту отстраненность – она до акушерского стола просто не доходит.
Но если собирается вынашивать и рожать – тогда наоборот, придумывает пол, имена, разговаривает с плодом. Поэтому психологически неожиданный выкидыш воспринимается тяжелее, чем сознательный аборт.
А вот как встретится такой врач-сволочуга, озлобленный на весь мир и на своих пациенток за компанию, который не преминёт обалдевшей от боли (несмотря на обезболивание!) женщине вставить шпильку по поводу пола тех ошмётков, которые из неё вычищаются. Женщина ведь всё слышит во время процедуры, только как сквозь вату. А иногда от стресса действие обезболивания сразу сходит на нет после таких слов.
Бывают ещё ситуации, когда муж задает совершенно глупый риторический вопрос: «А кто там был, интересно?!»…
Вот уж точно можно убиться об стену!
 
Когда Анна вышла на крылечко – уже смеркалось. Если это можно так назвать – «смеркалось». Надо же, она весь день по детскому садику пробродила – и даже не заметила! Дорожки к выходу были по-прежнему свободны, туман устроился на газонах по обеим сторонам  и, похоже, не собирался возвращаться  на асфальтированную поверхность.
Во дворе Анна присела на лавочку, утомленно прикрыла глаза. Образ белокурой девочки не шёл из головы.
Ей захотелось посидеть у костра. Дома всё валилось из рук. Медвежонка она посадила в комнате, попросив его постеречь её записки. Медвежонок весело смотрел на неё блестящими глазами. Ухо его было аккуратно зашито, шёрстка почищена. Мордашка была ещё влажной – Анна отмыла его, сама не замечая, как ласково выговаривает, словно ребёнку:
- Ну, и кто у нас тут весь извозюкался, как поросёнок? Сейчас мы тебя вымоем, высушим… спать уложим. Смотри, больше не пачкайся, а то будешь Пачкулей Пёстреньким! И не пищи… мыло в глазки не попало…
Подсушивая мордочку пушистым полотенцем, Анна подумала, что описав это в дневнике, она обязательно закончит фразой: «Это не казалось ей ни сумасшествием, ни глупостью. Всё было так, как должно было быть!»
- И пусть тот, кто не был одинок, первым бросит в меня камень, - решительно сказала Анна, усаживая медвежонка на стол.

* * * 

У костра действительно было уютно. Анна завернулась в плед, слушая потрескивание дощечек и веточек, постепенно превращающихся в угольки. «Вот так, наверное, и безумие постепенно охватывает мозг, превращая его в пепел», – спокойно подумала она. Мысль не казалась пугающей. Нет, напротив, она несла с собой какое-то странное успокоение.
Анна будет ходить по пустому туманному городу с улыбкой на лице, раскланиваться с призраками, болтать с воображаемыми друзьями… медленно стариться… и жить долго и счастливо…

Внезапно, сквозь полудрёму,  она почувствовала как бы шевеление ребёнка в себе – удивительное ощущение, которое понять может только женщина, выносившая и родившая хотя бы раз. Сладостное движение новой жизни внутри себя...
Конечно, это иллюзия…
Но движение переросло в тянущую боль внизу живота, грудь напряглась, в промежности стало влажно и жарко, кожа покрылась мурашками. Не открывая глаз, Анна облизнула внезапно пересохшие губы, неудержимое желание  захлестнуло вдруг - сразу - всю - её.
- Ну что, Аннушка, загрустила? – раздался рядом низкий приятный голос. Словно в трансе она медленно подняла голову.
У костра, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина в надвинутой на глаза ярко-красной бейсболке с крупной чёрной надписью «GO!»  и участливо смотрел на неё. Бейсболка гляделась дико – ведь мужчина был одет во что-то пятнистое. «Солдатское», - подумалось Анне. Чёрт, да эта американская кепка просто резала глаза!
Рядом с мужчиной зачем-то торчали воткнутые в землю лыжные палки.


Глава 16

Илья

- Дурость какая-то, - сказал Илья, рассматривая патроны  с аккуратными вмятинками на капсюлях. – Может, высыпать порох и поджечь?
- Бабахнет, - сказал Сашка, глупо улыбаясь.
Илья старался подавить в себе раздражение. Ясно, что порох может запросто «бабахнуть», а капсюли – грохнуть, если тюкать по ним молотком или камнем… вот только толку для них, лишенцев, не будет никакого. Та же история, что и с батарейками, бензином и автомобилями. По отдельности всё работает так, как надо, а вместе – пшик.
Пистолет Мёрси всё-таки оставила при себе. Впрочем, Сашка тоже закинул за спину двустволку. Пусть тешатся… старый, да малый. Вреда от этого никакого, а уверенности придаёт. Эх, жаль, нет в магазине пневматического оружия! Впрочем, что бы Илья с ним делал? Застрелился? Пугал призраков? Пулял в мишень и пустые пивные банки? Здесь даже ворон не видать, не то, что кого-либо…
Но ружьё Илья всё же прихватил.
Тащить пришлось многое чего. Основной груз, конечно, взвалил на себя Сашка. Илья тоже постарался набить свой рюкзак и теперь проклятые лямки давили на плечи. Идти на вывороченных носками внутрь ногах и так-то не сахар, а тут ещё лямки сползают, а поправлять их получается только правой рукой.


Мёрси

Мёрси волокла свой рюкзак молча, прихватив ещё и сумку с керосинкой. Чего-чего, а керосиновые премудрости она знала хорошо. Брюлькин папа ещё не был богатым человеком, а садовый домик у них уже был замечательным. Бабушка Брюли почему-то терпеть не могла переносную портативную газовую плиту-чемоданчик. Не то газа боялась, не то привыкла в войну управляться с керосинкой. Говорила, что греть на ней приходилось всё – вплоть до кастрюли  воды, чтобы помыться.
Правда, заливать в керосинку бензин вместо керосина Мёрси ещё не приходилось, но она надеялась, что это будет несложно. Единственная бутыль импортного керосина, прихваченная из подсобки была не такой уж и большой, так что рано или поздно нужно было идти к ближайшей тачке и…
…отсосать…
…отлить бензина из бака. Очень хотелось сесть где-нибудь в сторонке и пореветь. Просто пореветь и всё. Ну что она, железная что ли?
Подлый Пикачу нахвастал Лёшке-Волкодаву невесть чего… а ведь Мёрси – только говорить об этом нельзя никому! – Мёрси никогда в жизни не пробовала никакого минета.
В классе её считали шилом. Оторва! Особенно, когда в позапрошлом году опять попёрла мода на готов. Мёрси достала хранимый в ящике стола браслет из бритв, сделанный ещё Ленкой, старшей  двоюродной сестрой. Иногда она одевала браслет и демонстративно показывала его шлюшкам из центра, когда они всей шарашкой ездили на Плотинку. Мол, знай наших, уралмашевских! Тут, главное, чтобы менты не засекли…
Брюльке повезло… она кайф со всего этого ловит… говорит, что по три, а то и четыре оргазма за раз имеет. Может, и врёт, конечно… но бедная Мёрси в ванной получает намного больше, чем с потным и пахнущим пивом, хорохорящимся пацаном, изображающим из себя мачо. «Пальцы веером, сопли пузырями!» - как говорит мамашка…
Бред какой-то в голову лезет…
А почему – бред? О чём-то думать надо?
Бред, потому что бессмыслица. Думай лучше о том, куда это несёт тебя, дурочка Мёрси, с двумя подозрительными типами? Ну, Илья этот, с ним всё понятно… на крайняк – удрать можно… или отбиться. А вот Сашка … он хоть и производит впечатление большого младенца с напрочь сорванной башней, но ручищи-то у него – будь здоров!  От такого не отобьёшься, не отвертишься тем, что, мол, месячные пришли или, там, таблетки дома забыла…
Правда, он ни разу к бутылке не приложился… это уже хорошо…
Чем?
Не знаю. Но было бы хуже, если Сашка ещё и водку жрал…


Илья

- Меня вот что интересует, - сказал Илья в полумраке уютного магазинчика, - бывшей квартиры, в угловом доме на Серова-Сурикова. – Хрен знает, сколько времени прошло, а ничего не протухло. Ни колбаса, ни фарш, ни пельмени…
- А чего им протухать? - буркнула Мёрси, боязливо поглядывая на тени в углах маленького зала.
- Так ить, матушка! – воскликнул Илья, откусывая кусок черкашинской полукопчёной колбасы «Таллиннская». – Я уже со счёту сбился, сколько мы тут с Сашкой болтаемся. Слышь, Сань, зря мы с тобой мясо в ведре с водой храним! Ни черта ему не сделается. – Он аккуратно налил в стаканчик водки. Стаканчик он пристроил на стеклянной крышке контейнера-холодильника, в котором грудой красовались пакеты разнообразного фарша и пельменей… 
– Мне видится только одна причина, почему здесь ни фига не портится, почему разгуливают покойники и почему бродят призраки непонятно кого, - вновь разговорился Илья, когда вся троица собралась на кухне, пропахшей дымом костра лоджии. Мёрси возилась с керосинкой, споро разогревая куриные ножки, пахнущие так вкусно, что даже у Сашки потекли слюнки.
- И что за причина? – недоверчиво спросила Мёрси.
- Ты будешь приятно удивлена, дитя моё, но мы все померли! – радостно воскликнул Илья. – Мы померли по разным причинам и теперь находимся где-то между раем и адом… то есть, у Бога в заднице, у чёрта на рогах!
Мёрси промолчала. У этого мужика полквартиры книгами заставлено… ботаник хренов. Может, он и знает, чего болтает. Послушаем.
-  И будем мы тут сидеть до второго пришествия Иисуса Христа, пока основательно не свихнёмся. А когда крышу нам окончательно свернёт набекрень, явится к нам этакий Судия в белой мантии и отвесит нам полную пазуху говна за грехи наши тяжкие, правда, Сашка?
- Грехи… - эхом отозвался Сашка, с трудом втиснувшийся между неработающим холодильником и окном кухни.
- Вот-вот! – с воодушевлением поднял палец Илья и потерял нить разговора. Чтобы заполнить неловкую паузу, он налил себе немного водки «Пугачёв». – Ты будешь, Марина-Машенька?
- Для вас обоих я – Мёрси, - ответила девушка.
- Пардон, мадам… в смысле, мадмуазель! Водки откушаете?
- Потом. Я думаю вот что… - рассудительно сказала Мёрси, снимая закрытую сковороду с огня. – Так… разбирайте… да осторожнее ты! Горячее же! Если аджики мало – сами намазывайте. Так вот, я думаю, что это всё - правительственный эксперимент, вырвавшийся из-под контроля!
Илья захохотал, уронив куриную ножку обратно в сковороду, поставленную в центре кухонного столика. Сашка испуганно смотрел на него.
- Ну, милочка, ну, ты насмотрелась кинушек! «Идентификацию Борна», поди что, раз десять смотрела?
Мёрси подумала, что этот инвалид зря смеётся… сама она не любила боевики, но пацаны всегда тащат девушку в кино и там либо подпрыгивают от восторга, когда главный герой мочит врагов так, что брызги летят… либо лезут под юбку потными руками… либо и то, и другое вместе.
- А что ещё? – сказала она упрямо. – Или америкосы…
- А, да-да-да! Ну точно! Как я сразу не догадался! Проклятые империалистические ястребы используют великий русский народ в качестве подопытных кроликов!
Илье всегда нравился этот этап любой пьянки. Есть закуска, есть выпивка и пиво на утро. Никто и ничто пока не отвлекает от разговора. Назовите это как угодно: разговор, толковище, обсуждение, обмен мнениями… чёрт возьми, можете назвать это коллоквиумом или семинаром! Суть от этого не менялась – люди начинали говорить. Говорить свободно… просто и прямо. Так, как думают. А думают они все по-разному.
- Эх, Мёрси-Мёрси… тогда уж забирай шире! Зловещее общество иллюминатов, руководимое сионистами, плетёт интриги, сидя в подземельях Тель-Авива… или Ватикана. Смотрела «Код да Винчи»? Впрочем, иллюминаты, это уже из «Ангелов и демонов». Я думаю, что мозги у тебя битком набиты невесть чем… что, в принципе, не стыдно в семнадцать лет. Я тоже был блаженненьким дурачком в то время. И даже просил маму в 91-м году, чтобы она сшила мне флаг России.
- Зачем? – удивилась Мёрси, даже не успев обидеться за «набитые невесть чем мозги».
- Ну… понимаешь, путч, толпы народа, всеобщий подъём. Все куда-то рвутся, все чувствуют, что вот-вот начнётся что-то свободное и очень хорошее. И я – шестнадцатилетний пацан, бредящий переменами… как и вся Россия, впрочем. И мне очень хотелось, чтобы у нас на крыше развевался триколор. Как символ борьбы с прогнившим коммунизмом… - усмехнулся Илья.
- …Однако, милая Мёрси, даже тогда я не верил ни в какие тайные козни ЦРУ, Моссада и прочие Джеймсо-Бондовские штучки. Миром правит бардак, Мёрси! В наше время ни наше, ни американское правительство не могут скрыть ни одного мало-мальски крупного секрета. А уж затеять что-то круп… ик… пардон… крупномасштабное – гнилая затея. Всплывёт наружу моментально… Что-то меня повело… пропустим пока принятие алкоголя и покурим сигареты «Winston one», да благословит Господь их создателей…
- Пойдёмте лучше на лоджию? - попросила Мёрси, которая не любила чересчур прокуренные помещения.
- Тогда уж на ступеньки… Саня, помоги мне… прихвати мой пузырь и Мёрсино вино… в общем, у нас пикник! Икотное слово – пик-н-ик…


Мёрси, Илья, Сашка, туман, ночь

Как известно, в доме 21, как, впрочем, и во всех домах этой серии, есть два входа. Один приводит в двум лифтам и дверям квартир первого этажа. Ко второму ведёт крыльцо с бетонными ступеньками. Через эту дверь жильцы дома тащатся пешком, если лифт не работает.
Сидеть на ступеньках крыльца вполне удобно. А если вспомнить, что у подъезда совсем недавно жильцы с седьмого этажа сложили солидную кучу старых досок и древесно-стружечных плит, то можно соорудить себе какое угодно седалище… и развести из всей этой благодати костерок. Деревянные плинтусы, которые сосед хранил в подъезде для предстоящего ремонта, уже превратились в пепел и угли. На очереди была куча строительного мусора. За неё представитель управляющей компании уже сделал жильцам втык… но – смотрите-ка – пригодилась!
Мёрси сунула под зад сложенную пятнистую куртку. Сидеть было удобно… только страшновато. Ночь, не ночь, муть какая-то… но костерок так уютно горит…. и вино с сигаретами  под рукой. И пистолет в кобуре подмышкой. Сашка ей подогнал по размерам все эти ремешки. А в поясном ремне дырочки провертел.
А Илья в магазине дал ей нож. Точно такой же, как у них обоих.
У Мёрси вдруг навернулись слёзы.
Она сидела у чужого дома с двумя инвалидами, из которых у одного голова была изрезана страшными розовыми шрамами… она курила сигареты «Данхил» и пила «Мерло» из горлышка, закусывая…
…красное вино, Машка, к мясу, а белое – к рыбе, поняла?..
…закусывая обжаренными с аджикой куриными ножками. И тяжёлый, маслянистый на ощупь, пистолет подмышкой… и ремешки натирают плечи… и нет нижнего белья.
Господи, как это всё произошло? В какой момент она умерла?
Умерла, если верить Илье…

-…переход! – с глупой торжественностью говорит основательно опьяневший Илья. – Переход из жизни в смерть. И мы в нём застряли. Застряли к  х…ям собачьим.
Он тупо смотрит на огонь. Сигарета из его пальцев выпадает и катится по едва заметному наклону бетонной поверхности к костерку.
Мёрси поднимает лицо к небу. Неба нет. Есть стена дома, косо уходящая вверх, в отвратительную муть. Мёрси чувствует, как слезинки скатываются по вискам куда-то, мимо ушей, к нежной шее… и за ними ещё и ещё…
Ей хотелось умереть.
Но не так, как сейчас… а чтобы - рай…
Илья ошибается, правда? Он ошибается! Я никогда раньше не молилась… я никогда раньше не молилась! Я никогда раньше не видела, как покойник с распухшей мошонкой и окровавленным пенисом бредёт по коридору. Я никогда раньше не разговаривала с людьми с вывороченными ногами и руками. Я никогда раньше не говорила с ненормальными!!!
Я ничего в своей жизни не видела, Господи!
Что же ты делаешь со мной? Мне же всего семнадцать лет!
Мне всего семнадцать лет, Господи!
И вдруг она вспомнила. Бабушка Брюли рассказывала ей, как в 1941 году осколок бомбы попал в живот её тёти. Они уходили из Киева по дороге, разбитой бесчисленными ногами и колёсами. Натерпевшаяся лиха ещё в гражданку, тётка закутала Наточку в грязную шаль и размазала ей и себе грязь по лицам. Нельзя было быть молодыми и красивыми среди уходящих из города обезумевших толп… ни своим  нельзя показаться красивыми, ни чужим.
«Своим?!»
«Да, девушки… своим тем более. Изнасилуют и тут же в кустах пристрелят… а то и штыком приколют, чтобы втихую. Война, она всё спишет – так уже тогда говорили».
Красавице тётке осколок вошёл прямо в живот, чуть выше пупка. Наточка ревела, просила проходящих людей помочь. Кто-то сунул ей в руки сатиновую рубашку. Натка пыталась прижимать вываливающиеся внутренности тёти Нади этой рубашкой…
Потом она ждала полтора дня. Она и какая-то обессилившая и брошенная своими старушонка. Тётя Надя умирала трудно. «Молодая была, здоровая. Вот и не отходила душа!»
А потом Натка с чужой бабушкой тащили раздувшееся и почерневшее тело к рытвине с засохшей грязью на дне… и засыпали тело, ковыряя землю всем, что подвернулось под руку. Натка справилась. Она слушала, как бормочет молитвы чужая бабушка и чувствовала, что безумно устала… и что всё вокруг сошло с ума и стало грязным, жестоким и страшным.
«Конец Света настал!» - торжественно сказала чужая бабушка, крестясь и моргая подслеповатыми глазками…
Натка… она справилась. Натка не сошла с ума и выжила. Она выросла и родила четверых детей.
И ей было девять лет.
Мёрси передёрнуло.
Девять лет!
Наверное, это воспоминание и был ответом на её молитву.


Анна (у костра)

Откуда он появился? И он – говорит с ней?!
Он в меру спортивный на вид. Из-под дурацкой бейсболки торчат рыжевато-русые волосы. Спокойные серо-зеленые глаза… как и у неё,  у Анны. Ему лет двадцать, не больше… и он очень на кого-то похож.
- Ну что, Аннушка, загрустила?
- Да так… вспомнилось разное…
- А что же вспомнилось, Аннушка? Прежняя жизнь? Дом, работа?
Сумерки густеют. Анна никак не может отчетливо увидеть его лицо.
- За сына волнуюсь… ты чем-то похож на него…
- На него, на Вовку или на тебя, Аннушка? – Отблеск костра выхватывает гладко выбритую щёку. – С ним всё в порядке, не волнуйся. Он ещё даже не заметил твоего отсутствия.
- Правда?

…Господи, как он похож на… того, не родившегося. Но… абсурд – этот (юноша?) здесь - живой, а моего мальчика нет...  и никогда не было.

Анна проглотила вязкую слюну:
- Да, вот, думаю, чем я так плоха, что здесь очутилась? И что это за место? Ты знаешь?
- Да, конечно! И ты знаешь, Аннушка, – молодой мужчина усмехается. -  И почему же это  ты - плоха? Не-е-ет, ты замечательный человек! Тебя все любят. Вспомни…

…Она не торопясь, шла по улице и вспоминала прошедший рабочий день. В офис пришла проверка, и, как всегда, на Анну привычно свалили решение всех проблем. И, как и раньше, она опять не смогла отказаться. Шеф часто просил своего ведущего экономиста о помощи в непростых ситуациях.

Анне казалось, что кто-то у неё в голове ровным голосом читает её характеристику… пусть! Но её кольнула едва уловимая насмешка… чуть пафосная интонация… словно кто-то зачитывает приветственный адрес уходящей на пенсию начальнице.

…Анну Сергеевну ценили и любили в конторе: профессионализм, вежливость, доброжелательность и уравновешенность никогда не подводили её. Анне не надо было изображать политкорректность. Её манера общения с людьми была совершенно искренней. Все, кто соприкасался с Анной, неизменно попадали под её удивительное обаяние и надолго запоминали эту женщину.
  "Ну вот, всё получилось, конфликты улажены, сроки согласованы, документы подготовлены, инспектор - нормальная женщина, хороший человек. Проблем нет, остальное - дело техники... Я молодец, у меня всё получается, я всё могу... Почему так бывает, когда я что-то делаю для других? Почему не выходит - для себя?"

- Почему не получается для себя?
- Да потому что ты не умеешь жить для себя, и не умеешь слушать себя, и не умеешь говорить «нет», - незнакомец уже сидит рядом с ней на скамейке.
  Внимательные, заботливые глаза (карие глаза!), в которых отражался отблеск костра,  двухдневная щетина на смуглой коже. Лет сорок пять, не меньше, и даже ближе к пятидесяти. Он меняется!..

…он переливается… как текучая вода… как оплывающая воском свеча…
…он настоян на крепком… он глубок… и на дне его - густой, сводящий с ума,  хмель…

- Но ведь я же не виновата, правда? Он так хотел… вернее – не хотел. Он не хотел этого ребёнка. Он бы не любил его, и меня тоже… А я хотела… я мечтала о девочке… но похоронила эту мечту… окончательно... тогда, когда вернулась домой после аборта. Он даже не встретил меня в больнице! Я сама добиралась... на троллейбусе…
- Конечно, ты не виновата! – незнакомец накрывает её руку своей широкой ладонью.

Какая горячая у него рука! Он так нежно  смотрит на Анну. Он... так похож на Него - в те минуты, когда… когда… они ещё были так близки, и… он так желал её… он точно также брал её за руку и заглядывал в глаза.
Господи, как же она доверяет ему… подчиняется ему… хочет его!

- Ты просто нежная, нерешительная и очень доверчивая женщина, Аннушка! У тебя заниженная самооценка. Ты хочешь быть со всеми доброй… но ведь так не бывает, правда?
- Правда. – бессвязно лепечет она в ответ – Это так… Меня часто обманывали… и он обманывал тоже. Я же знала.
- А ты, никогда?
- Нет, никогда… никогда… всегда делала, так, как правильно…
- Милая, нежная, глупая… - незнакомец  стоит перед ней на коленях, взяв обе её руки в свои. – Жизнь не складывается, да? Мужчины приходят и уходят. Никто не хочет понять бедную Анну. Всем нужно только тело, а до души нет дела? А может и тело уже тоже не хотят, а?..

Он - такой самоуверенный,
жёсткий,
жестокий.
В нетерпении он постукивает ладонью по столу. И подрагивает в такт словам ногой. Ёлки зелёные... я же забыла купить ему  носки!.. а зачем теперь говорить об этом?.. чушь... чушь!
- Я больше тебя не люблю.
    - У тебя появилась другая женщина?
  - Какое это имеет значение? Я просто тебя не люблю. А раз не люблю, то и жить с тобой не могу... и не хочу.
    - А как же сын?
  - Я буду помогать.
  - А как же я? Что будет со мной?
  - Ты ещё молодая, выйдешь замуж.
  - Смеёшься? Кому я нужна в 39 лет с сыном-студентом на шее?
  - А я не могу жить с тобой. И спать с тобой не могу.
  - Я стала толстая и некрасивая? Но ты же знаешь, с моими венами никаких нагрузок кроме плавания. Не смогу я стать такой, как в 19 лет!
  - И это тоже. Вспомни, какая пикантная фигурка у тебя была - я же талию мог пальцами обхватить. Все парни на потоке завидовали. Такую девчонку урвал: 90-60-100! Куда всё у вас девается?
  - Как «куда»? А беременность, а роды? Мы же на Севере сколько лет одним мясом и макаронами с кашей питались. Ну не могу я похудеть... Господи, о чём мы говорим!.. Разве это главное? Я же всегда тебя только и любила.
  - Вот это уже твоя проблема - кого и почему ты любила. Ты что, не понимаешь, что Я не люблю больше? Ничего не хочу - ни секса, ни заботы твоей.
  - Куда же ты пойдёшь… принципиальный такой?
    - Я квартиру купил, буду жить один. Хочу побыть, наконец, свободным человеком, делать что хочу, а не то, что должен. Как ты не понимаешь, женщина?
  - Я понимаю, но как же я и сын?..
    - Завтра еду в командировку на три дня. В Москву. Собери мои вещи в сумки. Вернусь - сразу заберу и уйду. Квартиру и мебель оставляю тебе. Машина и гараж - мои.
    - Хорошо, как скажешь... Но я люблю тебя! И всегда любила, ты же знаешь...
    - Разговор окончен. Я всё решил. Так и будет!

- Да, да, Анна! Он не знал, так и не понял, сколько в тебе страсти, и жажды любви, и нерастраченной нежности! – мужчина небрежно разворачивает бейсболку козырьком назад, открывая лицо -  волевые морщины, чувственный рот и седые виски.
- Да, не знал... не понял... я и сама не знала, - она заворожено смотрит в (чёрные?!) глаза незнакомца.
Он сжимает её руки всё крепче. Желание… безумное, одуряющее, как густой сладкий дым… этот хмель… он  переполняет всё её существо…

…Как он хорош! Нет, ему уже слегка за пятьдесят – тот самый  возраст, и тот самый мужской тип, который так ей нравится – темноволосый, крепкий, невысокий, уверенный в себе, жёсткий и сильный, знающий цену жизни, себе и… женщине.

Анна не в силах унять бешено колотящееся сердце, то и дело облизывает внезапно  вспухшие от вожделения губы. Она непроизвольно слегка отклоняется на спинку скамейки и расслабленно раздвигает колени. Груди готовы лопнуть, соски болят от прикосновения к ткани бюстгальтера. Сок льётся из неё, как месячные.

…хмель… на самом дне – хмель и сладкая горечь…
…желание…
…отдать себя…
…всю…
…утонуть…

- Анна, Анна, – гортанный низкий голос с хрипотцой напряженно повторяет её имя. – Мужчины… они нужны тебе, милая… ты хочешь любить их, заботиться о них, ты хочешь от них детей…
- Да, да… ДА!!!!
…да возьми же меня, наконец!!!
- А они, они хотят только одного … хотят трахнуть тебя, Анна! А ты – такая легковерная дурочка… твоя женская жизнь кончена, Анна… возраст – ягодка опять, а какая ягодка – знаешь?.. Ты так и будешь жить здесь одна, медленно умирая от неудовлетворённой похоти… Ты пойдёшь вдоль по Московской улице вслед за тем, в соломенной шляпе… Вот подходящая пара для тебя! Анна–праведница и старый мертвый извращенец…
Его руки холоднее льда. Анну бьёт озноб – холодный пот на горячей коже. Она открывает глаза и в ужасе смотрит на незнакомца. Он поднимается с колен, встаёт перед Анной в полный рост. Он красив… и неприятен. Его лицо меняется – рот искривился в жестокой ухмылке-оскале. По его лицу проходит волна гримас и отвратительных ужимок… он словно…

…вытекает из одной сущности в другую…
…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…это Нечто, облизывающееся во мгле…

- Жизнь – дерьмо, Анна! – мужчина запрокидывает голову и хохочет.
 Её лицо оказывается на уровне его бёдер. Она чувствует  его жаркую вонь. Анна видит, как под  пятнистой тканью солдатских брюк растёт и набухает его плоть. Анна отталкивает его одной рукой, а второй, совершенно непроизвольно, хватается за гранатовый крестик, мерцающий в вырезе блузки…
И просыпается?!

…просыпается…
…Анна…

Она вздрогнула. Костер уютно потрескивал. Он дарил ощущение безопасности.  Женщина постепенно приходила в себя.
Анна вдруг поняла, что огонь, горевший в глазах незнакомца (это было во сне? – конечно, она просто задремала тут, на лавочке!) огонь в его глазах был слишком ярким для отблесков уютного маленького пламени.
Конечно – это был просто сон… на грани кошмара. Не мудрено – в одиночестве ещё и не такое приснится!..
Да только сон в руку. Или как там – «наверное, это что-то значит для тебя, Анна!»
А может быть, я действительно умерла. И Господь создал для меня своё собственное, персональное Чистилище? Может быть, у каждого человека есть такое Чистилище – в наказание за грехи? Вот, живи Анна, живи и жди, когда ты искупишь свою вину нерешительности. Ведь не один раз в жизни ты могла настоять на своём… и в тот раз - тоже…
Но если ты подумаешь обо всём, то признаешься себе (сможешь признаться честно?) -  тобою руководил эгоизм и РАСЧЕТ. Да-да! Это горько, Анна, горько, но это правда. Ты всегда старалась уходить от конфликтов, потому что тебе были неприятны выяснения отношений с людьми. Ты побоялась не угодить мужу и лишиться его расположения. Не надо винить никого – это был твой выбор и твоя вина. Это было НАСИЛИЕ над самой собой!
И вот  теперь – расплата…
Женщину могут насиловать… и это грязно. Но не хуже ли, когда ты сама насилуешь свою душу, и старательно затыкаешь уши, когда она вопит от боли?

…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…мальчик! сказал сволочуга-врач…

Да, я каюсь.
Я не раздираю одежды, не катаюсь в истерике по полу, не надеваю вериги. Легко Тебе, Господи, решать, что правильно, а что дурно! Ты – Создатель всего сущего… а мы всего лишь маленькие ниточки и узелки вышиваемой Тобою ткани бытия… и нам нелегко. Я каюсь, но и Ты должен понять меня, слышишь, Господи?

***

Анна поднялась со скамейки, собираясь идти домой, и вдруг осознала – да! Да, Он понимает это! Именно поэтому Анна сейчас здесь в сытости и покое, томимая лишь одиночеством и простыми человеческими страхами и желаниями. Здесь… а не в аду!.. каким бы ни был этот ад.
Лежащий у костра пёс слегка тявкнул, не поднимая головы. И когда это он успел появиться? Погруженная в свои думы Анна и не заметила, как он пришёл и привычно улёгся у костра.
- Ты говоришь со мной?.. –  удивленно прошептала она? Громко и вслух было бы неловко… как не принято кричать во весь голос в исповедальне. – Ты говоришь, что я всё поняла правильно?
Она смотрела на пса со смутным страхом, одновременно и желая, и боясь того, что он, пёс, как-то подтвердит – да, я слышу тебя, Анна, и понимаю, что дело твоё – труба. Ты будешь жить здесь вечно… пока Господь или дьявол не придут окончательно по твою душу.
Пёс уселся и стал лениво чесать задней лапой ухо… а потом снова лёг и закрыл глаза. Наверное, на собачьем языке это означало: «Понимай, как хочешь».
- Ладно, - сказала Анна, - может, со временем ты и разговоришься.
  Костёр почти догорел. Анна аккуратно загасила подёрнутые пеплом угли и пошла домой, волоча за собой большой клетчатый плед.
Она не заметила, что на утоптанной земле у костра остались отпечатки…  вернее, дырки в земле от лыжных палок. Она не знала, что у неё за спиной пёс поднял голову и хмуро глядел ей вслед. Взгляд его был пристальным.
А дома - прежде, чем заснуть - Анна долго плакала в подушку. Медвежонок со стола смотрел на неё сочувственно. Часы на кухне тикали свою песню. Господи, как ей было одиноко! Ну, хоть бы один живой человек рядом – поговорить, поделиться своими мыслями, выслушать кого-то, пусть даже поругаться, поспорить!
Она то успокаивалась, то опять начинала тихо плакать. И даже засыпая, продолжала всхлипывать. Большой полосатый кот вспрыгнул на диван, устроился в ногах у плачущей женщины и принялся умываться, негромко мурлыча.

…муррнняяя… муррннняяя… Аннняяя… Аннняяя… мрррр… мрррр… вздоррр… вздоррр…

Всхлипывания на подушке стихли. Женщина задышала ровно и спокойно. Только иногда постанывала во сне. Кот свернулся клубочком и тоже задремал. А под утро спрыгнул на пол, зевнул и неторопливо вышел из комнаты, гордо задрав полосатый хвост. И исчез, не дойдя до коридора…
«Мурня… это уж точно!» - прошептал кто-то далеко-далеко на самом краю сна Анны… там, где сон уже почти смерть.


ЧАСТЬ 3

Глава 17

Вика

- Интересно получается! - воскликнул Коваленко. – Глянь-ка! Вика, смотри, смотри!
Иллюминатор оглушительно дребезжащего старенького  вертолёта, с его раздавленными комарами на пыльной поверхности стен и парой пустых молочных бидонов в углу, вызывал ассоциации с чем-то древним и основательно забытым. Вертолёт был прикреплён к «хозяйству Коваленко», где сам Игорь Антонович обладал властью карать и миловать, возвышать и опускать ниже плинтуса, а также даровать шубы со своего плеча и щедро делиться коньяком и спиртом.
Картинка, открывающаяся в иллюминатор этой расхристанной летающей древности, была какой-то по-детски нереальной, словно кадр из старого доброго фантастического кино.  Впечатление усугубляла засохшая жвачка, чьими-то усилиями втиснутая в щель между стеклом иллюминатора и круглой обечайкой. 
- Мать твою, раскорячился-то как! – восхищённо орал Коваленко, пытаясь перекричать двигатель и звонкую дробь алюминиевых бидонов.
Зелёная от болтанки Вика нехотя поглядела в иллюминатор. Её мутило, начиная с самого взлёта в аэропорту Кольцово, несмотря даже на пару рюмок коньяка. Коньяк они наспех распили с весёлыми американскими пилотами грузового самолёта, дожидавшимися разрешения на взлёт уже шестнадцать часов. «Наспех», потому что, по закону подлости, (закон Мёрфи, как говорят американские физики),  это самое разрешение пилоты получили буквально через десять минут после знакомства.
Правда, крепенький невысокий пилот Тим Кроу, наотрез отказавшийся от коньяка, уже успел сообщить им, что за пьянство он терпеть не может бывших советских русских и украинцев ещё со времён  Руанды. В ответ Коваленко похлопал его по плечу и сказал, что американский физик вьетнамского происхождения и отчаянный пилот Мин Хо, чуть не угробил его, Игоря Антоновича Коваленко в Калифорнии, когда они вдвоём, поддавшие, умудрились вылететь на новенькой «Сессне» мистера Хо на предмет любования окрестностями. И с той поры Коваленко, мол, не доверяет американским лётчикам, с которыми только что выпил.
Сейчас Виктории все эти подробности жизни Коваленко были безразличны. Более того, она охотно выкинула бы вниз все свои научные работы… а возможно, и самого Коваленко, лишь бы  съеденное накануне овсяное печенье перестало стоять в горле отвратительным комком, выжидая удобной минуты, чтобы пулей вылететь наружу.

- Ни хрена себе! – взвыл Коваленко.
Господи Иисусе! Определение «ни хрена себе» показалось Вике слишком пресным. Нет, ребята, это всё равно, что назвать «Harley Davidson» велосипедом с моторчиком! Вика забыла о тошноте… глаза её раскрылись так, что, казалось, вот-вот выпадут…
Сидевший рядом толстый чинарёк из правительства тоненько взвизгнул и ухватил Вику за плечо. Заорала и заматерилась его охрана – два гладких дюжих бездельника, на присутствии которых настоял чинарёк.
- Давай вниз, водила! – Коваленко страшно раскорячившись, пробирался через путаницу коробок, узлов и ног. – Вниз, говорю, давай! Метров на пятьдесят подлетишь -  ящик коньяка и недельный отпуск!
- Да ну его на хрен! – кричал в ответ взмокший пилот. – Ты смотри, Антоныч, смотри, что деется!
- Ложкарёв!!! Вниз, говорю! – ужасным голосом взревел Коваленко.
Вертолёт завалился набок и, как показалось Виктории, стал падать. Чинарёк вопил дурным голосом. Из носа его хлынула кровь. Вика саданула чиновника локтем, попав в жирный бок, и приникла к иллюминатору. Внизу проклятый кокон, тошнотно закручивающийся лохматыми спиралями, выбрасывал из себя длинные паучьи ноги. Они вырастали из вершины кокона и плавно тянулись на сотни метров в сторону, обрастая угольно-чёрными протуберанцами.
- Вон к тому гони, Ложкарёв! – кричал Коваленко тыча рукой куда-то в сторону.
Первая из гигантских арок уже впилась в старенькую «высотку», стоявшую сразу же за заводом «Промсвязь». Огромная дуга, образованная безумными вихрями, нависла над  корпусами завода, не задевая даже мощную антенну на главном девятиэтажном корпусе. Высотку тут же обволокло чёрным. С дуги вниз полетела какая-то дрянь. Крыша монтажного корпуса завода быстро обрастала «чёрными саксаулами». Видно было, как по ней мечутся фигурки в комбинезонах, шарахаясь от летевшей сверху мерзости. Вот кто-то полетел вниз, отброшенный корявой ветвью, и безжизненно распластался на асфальте.
Солнце внезапно померкло. Над вертолётом, отбрасывая мрачную тень, пронеслась огромная чёрная полоса, похожая на струю вязкой взбаламученной жидкости. Вика невольно пригнулась. Рядом рыдал чинарёк, расцарапывая лицо и вырываясь из привязных ремней. Вертолёт дёрнулся в сторону. С грохотом покатился по рифлёному полу запломбированный ящик, обитый цинковым листом, и больно ударил Вику по ноге.
Вика вдруг поняла, что визжит от восторга и ужаса. Она смотрела сейчас на спину Коваленко, раскорячившегося у кабины пилота. Он обернулся - Виктория увидела его смеющееся красное лицо, блестевшее от пота.
- Не ссы, Капустин, по…бём и отпустим! – заорал он, хохоча во всё горло.
«Господи, да он псих!» -  почему-то радостно подумала Вика. Больше всего на свете ей хотелось сейчас вырваться из потных объятий одуревшего чинарька и обнять хохочущего здоровенного нахала и матершинника Коваленко… и потом, скорее всего, грохнуться вместе с ним на землю, со всего размаху. Но – чтобы с ним, с ним, с ним!

...любовь… как не вовремя… всегда любовь не вовремя всегда… любовь!..

- Нормальный ход, Ложкарёв! – хлопнул Коваленко пилота по плечу. – Увернулись! Давай к базе! Коньяк ждёт, Ложкарёв, девки потные и горячие ждут!
Ложкарёв что-то неразборчиво ответил. Вика уловила только несколько матерных слов. Коваленко неприлично заржал и повернувшись к Вике, подмигнул.
- Касым, ты живой там? – крикнул он, глядя куда-то в хвост вертолёта. – Как там камера?
- Нормально, Игорь Антонович! – отозвался молоденький Касымов, которого теперь совсем не было видно за грудами ящиков. – Всё, как в аптеке, благодарение Аллаху милосердному!
Камера! Точно, ведь!
Под брюхом вертолёта торчал шар гиростабилизированной платформы, изъятой на УОМЗе,  местном оборонном оптико-механическом заводе. Заводские, - и лично сам зам. директора Вениамин Элинсон, - клялись и божились, что платформа  уже который год успешно работает. Пользуясь всеми преимуществами президентского карт-бланша, Коваленко «порядочно накрутил заводским хвоста», как он сам похвастался, и платформу на вертолёт установили за полтора дня. К платформе прилагался молчаливый заводской конструктор-испытатель Ренат Касымов, бывший для всех просто Касымом. Он следил за работой платформы, попутно выполняя роль видеооператора, ловко орудуя джойстиком. Всё шло отлично, даром, что на платформе стоял шведский тепловизор фирмы «SAGEM» и камера «SONY». За всей этой музыкой требовался уход и присмотр.
- Всё записано и пишется дальше! – крикнул Касым.
- Б…дь, топлива толком нет, ещё бы немного покрутились, - ответил Коваленко, утирая пот со лба. – Ну что, председатель комиссии, жив-здоров?
Чинарёк полуобморочно висел на ремнях.
- Ох… - ответил за него один из охранников. – Ну, вы, ребята, даёте…

Вика поднялась и сделав несколько шагов на ватных ногах, обняла Коваленко. Целуя его в шершавую загорелую шею, она вдруг быстро укусила Игоря Антоновича за ухо и прошептала:
- Коваленко, сволочь, я в тебя влюбилась!
Она чувствовала, как глубоко и мощно дышит его грудная клетка, как напряжены мышцы его крепких рук, - она вдыхала запах сигарет и коньяка, чувствуя, как подгибаются её ноги…
- Садимся! – крикнул Ложкарёв.
- Эй, солдатики, - сказал над ухом Вики смеющийся Коваленко. – Председателю нехорошо. Прикройте его чем-нибудь… и пусть переоденется в армейское прямо здесь. Нехорошо, вдруг кто из прессы увидит?
Он повернул голову Вики и поцеловал её в губы.
- Живём, криптолог? Не жалеешь, что со мной связалась?
- Живём! – улыбаясь, ответила Вика. – Не жалею.
Вертолёт описывал лопастями странно ленивые круги. Злобный Ложкарёв, стоя у кабины, жадно хлебал из пластиковой бутылки «Кока-колу», запивая её коньяком «Русский» из только что открытой плоской бутылки. Спокойный Касымов хлопотал у платформы. Несколько ребят из «команды психов», как за глаза и в глаза звали «хозяйство Коваленко», уже скачивали видео на два ноутбука, шумно матерясь в брюхе вертолёта на мешающие им ящики. Попутно доставалось и охране переодеваемого чинарька.  Охрана злобно огрызалась.
Фантастические дуги, выброшенные коконом, продолжали набухать, будто вытягивая соки из земли близлежащих окрестностей. В воздухе стоял вой сирен, крики громкой связи, взрёвывание двигателей и густой мат. Какой-то идиот, разворачивая танк, своротил штабель груза и теперь танк медленно пятился назад, шлёпая намотавшимися на гусеницу тряпками и проводами. Метались медики в балахонах высшей защиты.
Вся эта суета отражалась в огромных синих стёклах Дворца спорта - угол улиц Серова и Большакова. В полутора кварталах от Дворца кокон дышал и раздувался, покачивая десятком толстых шевелящихся арок.
- Игорь Антонович, эвакуация! – тревожно окликнули их из ближайшего фургона Газ-66.
- Пусть на х…й все идут! Физикам  и здесь хорошо! Это контакт, мальчики, понимаете? Контакт! – орал Коваленко, отмахиваясь от сотового, который пыталась всучить ему перепуганная дамочка с потёками туши на щеках.

Вика вспомнила своего бывшего квёлого мужа-педрилу, бизнесмена и свекровиного подъюбочника, и расхохоталась. Чёрт возьми, страшно, очень страшно… но всё вокруг - это жизнь! Пыльный УАЗик сердито рявкнул у неё за спиной. Вика обернулась и увидела Романа, торопливо спрыгивающего на покорёженный гусеницами асфальт.
- Welcome! – почему-то по-английски сказал он, размазывая по щекам грязь. – Игорь Антонович, Джефферсон с Зайковым погибли на восемнадцатой точке.
Кто-то ахнул. Коваленко медленно выругался.
- Химзащита! - заорал криво висящий динамик с фасада Дворца спорта. – Солнцев, Натансон и Реми – срочно в контору на совещание. Коваленко, Роман, Шиловская, Фруман – тоже! Второй этаж, направо, второй этаж, направо!
Сотовый Вики Шиловской запищал.


Президент

- Муть какая-то, - с отвращением сказал президент, отодвинув листочки. – Разучились отчёты делать, а?
Председатель ФСБ не обиделся.
- Если уж цвет науки толком ничего не может поведать, то нам что? – примирительно сказал он. – Покойный Джеферсон и теперь Коваленко, возможно, ближе всего к истине.
- У Церкви объяснение куда логичнее. Пришёл Сатана и теперь нам всем всем пи…ц, - проворчал президент и оглядел собравшихся. – Между прочим, сюда укладываются все факты. Ну, давайте вслух думать. Это всегда полезно.
За окном куранты начали отбивать десять томительно долгих ударов.
«Вот так отзвучит последний удар, затихнет в воздухе… и появится сам Дьявол с рогами. Глянет на всех нас, крутанёт вилами и… вот тебе и бабушкины сказки и церковные суеверия!» - думал президент, мрачно теребя фигурный нож для разрезания бумаг. Академик говорил складно и обтекаемо… но на удивление сухо, как будто обсуждались проблемы, не имеющие к стране никакого отношения.
«А хорошо бы сейчас ахнуть кулаком по столу, выматерить всех к чёртовой бабушке и услать на Урал, к проклятому кокону. Коваленко жалуется, что людей не хватает… квалифицированных. Мол, всего навалом, деньги платятся такие, какие  чернобыльским ликвидаторам отродясь не платили, а народу – нет. Средний возраст тех, кто от российского МЕНАКОМа у самого кокона жизнью рискует, сорок шесть лет.   А и то сказать – откуда в российской науке молодёжи взяться?
- Олигархов пока плодили, от науки голый член остался, - сказал ему сегодня по телефону злой, как собака, Коваленко. – У меня доктора наук сами пробирки моют, фигурально выражаясь. Нет среднего научного состава. Ни лаборантов, ни техников грамотных, ни даже нормальных геологов! Мне же от них не разрешение на фундамент торгового центра нужно, а нормальные изыскания! У покойного Джефферсона три десятка молодых,  спортивных, жопу рвут, в самое пекло лезут, а у меня военные врачи и полтора физика. Шиловскую, вон, взял. Всё-таки МФТИ заканчивала вместе с Романом Ковровым! Так мне её ещё натаскивать и натаскивать!..
Президент хотел, было, сказать, мол, знаем  мы, в чём ты Шиловскую натаскиваешь,  но промолчал. Говорят, они там чуть ли не у самого кокона целуются…
Впрочем, это хрен с ними, пусть они хоть на «чёрном саксауле» трахаются, но обидно… обидно, что этот удивительно въедливый и разбитной доктор физмат наук оказывается кругом прав. От китайской Академии наук чуть ли не целый железнодорожный суперсостав прибыл – тьма народу и все при деле… вплоть до дезактивационной и прачечной – всё работает. А у нас, как всегда, всё расползается и сыплется… и концов не найти, кому по голове лупить – друг на друга кивают.
Тот же Коваленко – титан! Сам Хокинс с ним теперь переписывается, математическую базу подводит под «теорию квантового сдвига». А вокруг кокона Игорь наш Антонович носится, как последний рядовой. А между прочим – заместитель председателя МЕНАКОМа! Потеряем такую голову – вторую не найдём.
- …как если бы современные учёные обнаружили в лесу святого отшельника, не желающего контакта, – сказал академик.
«Ну… вот я и нить потерял… в размышлениях своих горестных. Надо бы «Пикник на обочине» перечитать. Всё там рассказано, - все эти версии и домыслы. Нет, вот, точно ничего нового под луной не родится! И совершенно  незачем было секретариату Академии сегодня доклад этот на цветном принтере печатать, да в красивую папочку «для президента!» любовно вкладывать. Открыл потрёпанную ещё в студенчестве книжку – вот они, версии. Все по полочкам разложены!».

Внезапно он ощутил острое раздражение. Чёрт бы побрал все эти предшествующие его правлению годы! Надо было того же Хокинса  из той же Америки в ту же Дубну и Сколково заманивать, золотое кресло с бриллиантовыми заклёпками дарить, в темечко целовать и мешками денег осыпать! Пусть бы читал свои физико-математические штучки нашим студентам. Лабораторию ему дать, толковый молодняк на полное гособеспечение поставить – только учитесь! Ан нет… прошляпили…. прождали невесть чего.
- Учёный не гриб. Сам собой от сырости не заведётся, - сказал сегодня напоследок Коваленко. – Также, как и квалифицированные техники и средний научный состав. У меня добровольцев – хоть отбавляй. Но кроме, как таскать и перетаскивать я их приспособить ни к чему не могу. Точка.
Вот так-то, дорогой товарищ президент. Мол, утрись. И крыть-то в ответ нечем. Кругом обгадили и платочка не дали. Хоть начинай оправдываться, мол, я-то что? Это ты у прежних спроси!
«А он ведь спрашивал когда-то! - с тоскою подумал президент, вспоминая личное дело Коваленко И.А. – Криком орал… ссорился со всеми…»
- …наиболее приоритетное направление, – с видимым облегчением сказал академик, закончив речь, и аккуратно передал президенту ярко-алую папку с прекрасно оформленным докладом.
- Спасибо, - сказал президент и повернул тяжёлую голову к сидящему справа. – Запишите: всё финансовое и материальное обеспечение президент держит под своим личным контролем.
«А вот взять бы и наделить Коваленко правами военно-полевого суда, - горько усмехнувшись, зачем-то подумал он. – По законам чрезвычайного положения! Вот бы вы все забегали…» Он представил себе ёлки и фонарные столбы Кремля, увешенные телами, и содрогнулся. Тьфу, ты, бред какой в голову лезет!..


Коваленко

После телефонного разговора с бывшей женой Зайкова, Коваленко чувствовал себя так, будто по ошибке откусил кусочек собачьего дерьма вместо «Сникерса». Правда, бабу тоже понять можно. На старости лет вдруг сваливаются на голову очень приличные деньги! И беспокоит дурную голову Ирины Леонидовны сейчас лишь то, что расфукает эти денежки тупая дочь-шалава, да спустит всё на свои наркоманские пристрастия сын-балбес. Умудрился же он потерять квартиру в Дубне ещё в середине 90-х, ударившись «в бизнес». Коммерческие деяния Зайкова-младшего привели к тому, что квартира ушла «по счётчику», а присмиревший бизнесмен Зайков устроился шестёркой к своему школьному товарищу. Развёлся с женой, уехал в Питер, алиментов не платил – обычное дело по нынешним временам. Впрочем, на наркоту засранцу денег, похоже, хватает…
Эх, Зайков, Зайков, Пётр Феликсович… так ты и не осуществил мечту свою – заработать на «двушку», осесть поближе к внукам и продолжать с удовольствием тянуть свою научную лямку до глубокой старости…
- А выйду на пенсию – накоплю денег и в Лондон съезжу, к Малахии Ферсману, - говаривал Зайков. – Посидим, русской водочки тяпнем. А то полжизни я невыездной был, а вторые полжизни только Ферсман ко мне и ездил раз в три года.  Обидно, понимаешь, Игорёк, обидно! Ладно, хоть по электронке переписываемся каждый день. Так он, зараза, всё мне фотографии шлёт. Малахия и дочь с детьми у дома в Норфолке, Малахия на фоне водопада Виктория, господин Малахия Ферсман в ЦЕРНе на симпозиуме, Малахия и Эйфелева башня… тьфу! Хвастун неосознанный - вроде Вени Левитина из МИТХТ, помнишь? Аж зубы ломит, так хочется с ним где-нибудь на набережной Темзы пивка дёрнуть!
Весёлый и умный был мужик, Пётр Феликсович… пусть будет ему земля пухом! И Джефферсона жаль, слов нет. Рисковый был парень, даром, что матёрый альпинист.
Кто следующий?
База гудела. Лучи прожекторов высвечивали лоснящиеся бока аэростатов, медленно колыхающихся над шпилем храма Александра Невского в Зелёной Роще.  Тяжело вздыхали огромные трейлеры, осторожно разворачиваясь на трамвайном кольце конечной остановки 32-го трамвая. Ночная смена гуськом пробиралась по бессонной базе, разбредаясь по вагончикам бытовок и кабинам механизмов. Где-то дружно орали на безмозглого крановщика, и одновременно под шумок пытались нагло выгрузить свои ящики вне очереди.
Голубые каски ООН поблёскивали, как лунные камушки. Какой-то сержант, прислонившись к БТР с аршинными белыми буквами UN на бронированном боку, выстукивал дробь на клавиатуре небольшого ноутбука. Иногда он прерывался и что-то укоризненно говорил унылой личности в замызганном ватнике. Личность разводила руками и, беспрестанно пожимая плечами, оправдывалась, озираясь на свой КаМАЗ с ровно постукивающим двигателем.
Где-то в конце бывшей аллеи, уходящей от Дворца спорта к улице 8 Марта, а ныне временной базы, слабо голосили милицейские сирены. Ярко освещённый вертолёт спокойно тарахтел в сторону кокона. Под брюхом вертолёта французы волокли на длинном тросе очередной блок, набитый датчиками. Трос отстреливался в случае необходимости… и Коваленко, отчаянно зевая, вспомнил, как такой блок, самопроизвольно отделившийся, грохнулся прямо на крышу милицейской машины, до смерти перепугав бедных ментов. «И опять они прямо через базу прутся… хоть кол им на голове теши…» - рассеянно подумал Коваленко и отошёл от окна. Надо было прилечь хоть ненадолго и поспать. 
Завтра надо продолжить попытки Джефферсона выхода на контакт. Лазерная акупунктура с разложенной в двоичный код информацией… слово в слово повторяющей содержание золотой пластинки, установленной в 70-х на «Вояджере». Вспышка, темнота, вспышка… миллисекунды, микросекунды… на разных частотах, под разными углами… и пока с одним и тем же нулевым результатом.
Да, многое чего надо сделать завтра… а точнее, уже сегодня.
В окна старенькой квартиры-полуторки, выходящие на Дворец спорта, врывались широкие полотна белого света. Встать и задёрнуть плотные плюшевые шторы, было лень… чего уж там, всё равно усну… и что бы мне их сразу не задёрнуть?..
Интересно, кто здесь жил до того, как мы всех эвакуировали? Судя по шторам и гипсовой старинной кошечке на телевизоре «Samsung» – старушка божий одуванчик… или старичок, божий одуван…
Коваленко вдруг увидел поверхность неизвестной мрачной планеты, освещаемой ярким пульсирующим пучком лазера… потом мимо пролетели мультяшные летающие тарелки с синюшными и глазастыми человечками… а потом он окончательно уснул, обнимая левой рукой прохладный и гладкий бок Виктории.
Им обоим снились странные тени в тумане и еле слышное:

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…ш-ш-ш-ш…

Впрочем, у всех спящих в Екатеринбурге случался этот сон. Никто не рассказывал о нём другим. Зачем? К утру всё это почти забывалось… да и рассказывать особо нечего, не баба же голая приснилась, в конце концов, и не миллион долларов.
Да и дел, ребята, у всех в этом городе - по горло.


Мёрси

- Из всех богатств, из всех знаний, которые накопило человечество, для нас важнейшими искусствами являются кино… и цирк! – провозгласил Илья, наливая в стаканчик «посеребрённую» водку «Настоящая» по 147 рублей за поллитровочку.
Мёрси не оценила фразу, поскольку отродясь не читала Ленина и не могла подивиться ловкости Ильи, сходу слепивших две цитаты Владимира Ильича в одну. Сашка же улыбался самым обычным глупым образом… хотя и мог сказать, что слово «цирк» действительно присутствовало во второй цитате, а, следовательно, не вставлено Ильёй для красного словца. 
Мёрси мрачно жевала свиную рульку, отрезая мясистые кусочки новым ножом и обмакивая их в кетчуп «Татарский». Из головы у неё почему-то не шла Брюля, не то умершая раньше Мёрси, не то, наоборот, продолжавшая жить полно и счастливо. Полно и счастливо! В то время как несчастная Мёрси должна была в тумане ходить за водой в магазин на углу, мыться в тазике и использованную мыльную воду сберегать в отдельном пластиковом ведре для смыва в туалете!
Но если принять за основу гипотезу о том, что вся троица оказалась в странном, совершенно несуразном Чистилище, тогда…
…тогда, дорогие граждане, единственным вопросом было - а  кому же из них двоих повезло больше?
- А знания эти, почёрпнутые мною из книг, кино и цирка, говорят о том, что следующей на обсуждение выдвигается версия о пришельцах!
- Пришельцы! – эхом отозвался Сашка.
- Вот именно! Таинственные зелёные человечки! Они украли всех жителей Земли для того, чтобы совать им металлические зонды в разные места и выводить дурацкую расу мутантов-гибридов. Если даже Малдер и Скалли умудрились отвертеться от этого дела, то им до нас не долететь и не доехать – будем выкручиваться сами.
- А мы тогда что? - спросила Мёрси, стараясь не думать о Волкодаве…

…синяя мошонка кровь засохшая…
…мошонка раздулась как…

Мёрси мотнула головой. После того, как несколько часов назад она увидела во дворе аккуратно разложенные на асфальте внутренности, - оплывающий слизью мозг лежал на четвертинке газеты «Вечерний Екатеринбург», -   после того, как она не грохнулась в обморок… она могла справиться с чем угодно. Да, Мёрси завизжала… да, она кинулась на шею к идущему за ней Сашке… но выдержала! Не намочила штаны, не ё…нулась наискосок и намертво! И даже не блеванула! Мать-перемать их всех, непонятных шутников, за ногу! - она даже смогла обойти проклятые кишки, под которыми промок асфальт… и пошла в туман, держа Сашку за руку.
На обратном пути Сашка, пройдя вперёд, сказал: «Ничего нет!» И действительно – асфальт был чист, если не считать приткнувшегося к бетонному поребрику теннисного мяча. Мяч никто из них трогать не стал. Да и место это они обошли по дуге, боясь того, что могло появиться.
Мёрси старалась не думать о том, чьи это были внутренности. В конце концов, она не врач. Может, от коровы… или барана…

…всё ты врёшь…врёшь ты врёшь ты…
…это всё…
…кишки, лёгкие, почки и печень, мочевой пузырь и сердце человека…
…и печень похожа на ту, что мама резала на мелкие кусочки и тушила с капустой…солила и добавляла перчику… и порезанную луко…
…замолчи замолчи замолчи…

- В смысле - «мы что»? – переспросил Илья
- Мы-то почему остались, если всех украли?
- А мы просто на хрен никому с Сашкой не нужны! А тебя зелёные человечки в ментовке не заметили! Логично?
Логики, конечно, не было никакой. Она бы была… но - Волкодав…
- Нет, Илья, не годится. Давай следующую версию, - буркнула Мёрси. Илья, видимо, понял, о чём она подумала, и поторопился преувеличенно бодрым голосом воскликнуть:
- Кр-р-рутите колесо! Сашка, вам выпал вопрос! Но предварительно вы должны ответить мне - что вы выбираете, ящик в студию или просьбу произнести цитату?
Мёрси не успела удивиться, как Сашка отложил вилку и по-детски размеренно, с каким-то старательным, школьным выражением, произнёс:
- «Он помышлял даже уничтожить поэмы Гомера – почему, говорил он, Платон мог изгнать Гомера из устроенного им государства, а он не может?.. Науку правоведов он тоже как будто хотел отменить, то и дело повторяя, что уж он-то, видят боги, позаботится, чтобы никакое толкование законов не перечило его воле!»
- Откуда это, Саш? – спросил Илья, с усмешкой глядя на Мёрси.
- Гай Светоний Транквилл, «Жизнь двенадцати цезарей», глава о Гае Калигуле.
- Итак, следующая версия, - полчаса спустя, прикуривая очередную сигарету и устраиваясь удобнее на ступеньках, сказал Илья. – Звучит она так: мы все накачаны наркотиками и тихо бредим!
Ну, тоже мне – версия! Мёрси и сама об этом много думала! «Матрица», понимаете ли… жаль, что Киану Ривза рядом нет. Все руки себе исщипала.
Сашка, разжигавший крохотный костёр, повернул к ней загорелое лицо и широко улыбнулся. Странный он, всё же. И страшный. Кто знает, какие мысли бродят в этой исполосованной голове?
Мёрси вздохнула. А куда бежать, если страшно? Нет, конечно же, можно было бы удрать в ближайший торговый центр «Звёздный». Мёрси представила себе, как она сидит днём и ночью под прилавком, слушая странные голоса и крики…
А потом в торговый зал придёт он… Его слышно будет издалека. Он будет приволакивать ноги и ныть запёкшимся ртом: «Мё-о-орси-и-и…» А быть может, он придёт тихо-тихо. И в густой ночной тьме он наклонится над заснувшей девушкой и вонюче поцелует её в шею...


Глава 18

Анна

Анна разозлилась. Вот просто-напросто абсолютно по-женски, нелогично разозлилась на всё вокруг. Всё это уже ДОСТАЛО!!!!
Она поняла это утром, когда увидела на белом пододеяльнике, которым укрывалась ночью, следы кошачьей шерсти. Более того, в комнате подозрительно пахло котом. Большим, взрослым, некастрированным котом-гулякой! Похоже, что он нагло спал у неё в ногах всю ночь, а блуждавшая в сновидениях Анна этого даже не почувствовала! Медвежонок со стола хитро смотрел на неё своими глазками-бусинками. «Ага! Ага! Ага!» - тикали часы.
- Даже в моём собственном доме творят, что хотят! – возмущённо воскликнула Анна и скомкала пододеяльник.
Хотя, это, конечно лучше, чем шастающий вдоль по улице престарелый извращенец, или непонятный, страшный…

…но такой жуткий и… и сладкий…
…искушение… близость…

…соблазнитель. Хорошо ещё, что всякие кровавые монстры из книжек и фильмов ужасов не встречаются! Но всё равно, елки зелёные, это непорядок! Если тут рядышком в квартире ещё кто-то подселился, то пусть хотя бы представится.

…здравствуйте, пани Анна, я Кот… я-то  здесь живу... а вот что вы здесь делаете, позвольте вас спросить?!

Господи, какой бред! Как может представиться кто-то, кто тебя не видит, не замечает…  даже если ты и проходишь мимо? А пёс из киоска, так любящий отдыхать у костра?… Он вроде бы признал в тебе живую женщину!
В том, что она всё-таки живая, Анна была уверена. Иногда, конечно, закрадывались сомнения. Но – нет, слишком уж она отличалась от прочих обитателей этого странного города, в который превратился Екатеринбург. Или это они отличались от неё? Может, именно им она казалась призраком?
- В конце-концов я хочу есть, пить, спать, мыться… чистить зубы! – сказала сама себе  Анна, умываясь над тазиком с водой. - И, между прочим, в туалет я тоже хожу периодически.
Она с усмешкой вылила воду из тазика в сливной бачок:
На завтрак Анна распечатала маленькую баночку сметаны. Прежде, чем посыпать её сахаром, она…

…да-да-да, Анна! это шизофрения!.. бе-бе-бе-бе!..

 …отложила немного сметаны на блюдечко и поставила его на пол кухни. Для кота. Если вдруг захочет полакомиться. А на ночь надо оставить ряженки. Она вспомнила – у неё был когда-то кот, который просто обожал ряженку.
Решительно шагая через двор и толкая перед собой тележку на колёсиках, Анна составляла в уме список «чего бы не забыть купить».

…ха-ха – купить!
…взять, нагрузить в тележку… стырить…
… «абсолютно безд-возд-мезд-но, то есть, даром!» - говорила гнусавая умная Сова из знаменитого мультика…

Четыре пятилитровки воды… картохи - десяток штук, сок персиковый «Любимый». Надо попробовать сварить курицу – почему же они всё-таки не тают в холодильном прилавке?- сделать  себе бульончик… … и  - да, да! - о, да, Анна! конечно! -  пакетик ряженки.
Со стороны детского садика доносился привычный, чуть ощутимый слухом, звукоряд: щебет детских голосов, бряканье кастрюль на кухне, звуки пианино со второго этажа – утренняя зарядка под музыку. Анна знала, что внутри нет никого, но верила, что где-то, совсем рядом, за неуловимой и непробиваемой плёнкой времени (вселенной?) по-прежнему текла обычная жизнь.
По дороге к магазину, приветливо кивая головой призракам, уже казавшимися такими знакомыми…

…молодые влюбленные опять о чем-то шепчутся на ушко…они стали совсем прозрачным...призрачными…скоро исчезнут вовсе…унесутся…вознесутся?...
…простоволосая женщина уже не смотрится в витрину, а бродит под стриженными тополями – надо перестать винить себя... перестать винить себя… винить себя… винить…
…девочку давно не встречала… убежала куда-то…

…Анна напряжённо размышляла. Нечто  вытолкнуло её из привычной жизни! Что-то… или кто-то? Это надо разбираться. Зачем? - это ещё более сложный вопрос. Может быть, случайно… а может быть и нет. Но ведь не её же одну, наверное? Что в ней такого исключительного? Значит, рассуждая логически, где-то, возможно, есть ещё кто-то такой же, как Анна, - вытолкнутый, потерянный, заблудившийся. А может быть и не  потерянный, а во многом разобравшийся. А может быть и не один, а много нас тут таких… плутающих и плачущих от страха  в тумане. Надо искать людей. Вот только как? Легко сказать – искать…
И ещё – если её сюда втолкнуло, значит, есть вход. А где есть вход, там обязательно есть и выход. И есть шанс вернуться. Домой! Как было бы хорошо! Нет, обязательно надо искать людей, нащупывать выход из этого дурацкого положения. Необитаемый остров, ёлки-зелёные, затерянный мир… Анна Робинзон и индифферентный пёс Пятница…
 
Когда до арки, ведущей в знакомый двор, оставалось метров пятьдесят, Анна вдруг увидела лежащего посредине улицы немолодого мужчину в странном защитном комбинезоне. Он был удивительно реальный. Вместо ног шевелилось жуткое месиво из мяса, костей, клочьев ткани,  пропитанной кровью… и каких-то черных, жирно блестящих лохмотьев, напоминающих обрывки копировальной  бумаги. Искаженный мучительной гримасой рот медленно открылся...
Анна споткнулась, ноги её моментально ослабели, переднее колесо у тележки окончательно свернулось набок.

…в следующий раз надо взять в магазине новую тележку…  эта давно уже растряслась на асфаль…

Она бросилась к лежащему. Тяжело упав на колени, Анна схватила мужчину за горячую дрожащую руку. Ей казалось, что она уже видела его, этого мужчину  интеллигентного вида, похожего на физика или геолога в славных фильмах 60-х. Он смотрел сквозь Анну (ох! он тоже не видит её!) и хрипло бормотал.  Изо рта некрасиво и страшно выдувались кровавые пузыри. Анна наклонилась, чтобы лучше слышать, и… вот оно, - опять, как когда-то раньше…чужие образы, чужие чувства, чужая память…

….гигантские  дуги… паучьи лапы из перекрученного спиралью торнадо…
…чёрные кораллы, про стающие в землю, в здания, в людей…
…сирены… они снова включили сирены…
…Джеф… больно, Джеф…
 …я понял…сразу же понял… двоичный код…
…херня всё…
…бл..дь, как больно… обидно… не контакт… это
…другое… это не… это  по другому… …техника…на хер, Антоныч! не то!… Джееееееф! …
…ЯРКИЙ СВЕТ ЯРКИЙ СВЕТ ЯРКИЙ СВЕТ ЯРКИЙ!
…синева пронизана… синева… свет…
…бездонная лазурь…
… … …… … … … …

Хриплый вой яростно ввинтился в уши. Анну отшвырнуло от мужчины. Она неловко упала на спину и сразу же перевернулась на живот. Ей казалось, что земля содрогнулась. Ей хотелось вцепиться в этот пыльный асфальт. Стоя на четвереньках, растрёпанная, полуобморочная Анна видела, как клубы тумана вывалились из каких-то своих тайных углов и теней… и сгустились в отвратительный шевелящийся купол над лежащим. Сквозь клубящуюся хмарь этого саркофага Анна видела, как в тягостной предсмертной судороге изогнулось тело человека, и бессильно опало… и становилось всё бледнее, прозрачнее… жадно растворяемое  туманом… чем-то, вывалившемся издалека, где нет ничего, кроме тьмы и бездны.
Сбивчивое бормотание в её голове становилось всё тише… тише… тише… пока не исчезло совсем.

…Пётр Феликсович… его звали Пётр Феликсович… и ещё  что-то про зайчиков…
…зайки… синева… свет…

Мутная клякса мглы ещё какое-то время шевелилась там, где лежал умирающий, а потом рассеялась, растворилась в ставшем уже обычным тумане. Асфальт был чистым, словно ничего не было – ни крови, ни мук, ни истерзанного тела.
Тишина… только где-то издалека…

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…

…шелестящее шарканье равнодушно уходило в туман.

Вот как это бывает.
Анна с трудом встала на ноги. Ободранные, испачканные колени дрожали, голова раскалывалась, кожа горела. С трудом волоча за собой изуродованную тележку, Анна свернула в арку.  Мыслей не было.
Вообще. Никаких.


Глава 19

Илья

«А чего бы и не жить? - думал Илья. – Жратвы навалом, выпивки - море… а поговорить и с Сашкой можно. На баб мне никогда не везло, что вполне естественно… так что привык управляться сам. Как говаривал наш лечащий врач Евгений Засыпкин: «Когда Робинзон остался без секса, он, не отчаиваясь, взял дело в свои крепкие руки!»  Словом, живи и радуйся. Заболеть, вот, только страшновато… да кошмары наяву мучают. Но, в принципе – можно годами так и болтаться… и даже не жалеть о телевизоре»
Он вдруг представил себе, как они втроём пробираются в библиотеку имени Белинского… и находят книги… и читают запоем при свечах… 
Впрочем, там сейчас темно и страшно. И бродят призраки опрятных библиотекарей и замученных аспирантов. Да и идти далековато. До книжного магазина ближе… только там, кроме чтива «для дам-с» ни черта нет.
А сегодня им нужно было просто сделать очередную вылазку за водой, едой и прочими надобностями. Смешная девица Мёрси таскала свой бесполезный пистолет, не снимая кобуры. Ей-богу, девчонка носится со своим ментовским ПМ, как курица с яйцом! Впрочем, Сашка тоже носит на плече ружьё… но это уж Илья сам его просил. Мало ли что? Вдруг как-нибудь ночью поднимется ветер, раздует поганый туман… и всё снова заработает? Машины, оружие… люди... Люди? Нет, пожалуй, людей не будет всё-таки…
А вдруг?!
Ладно, пусть все носят свои железяки, нечего на них ворчать. Тебе-то самому хоть пистолет дай, хоть пушку – один чёрт, господин Васильев, ты ни заряжать их, ни стрелять из них не умеешь. Однако своё ружьё держишь в порядке – на вешалке висит, рядом с осенней курткой. И патронташ поверх красуется.
Словом, все трое собрались «на охоту», как нехотя сказала Мёрси. Сегодня, слегка опухшая от сна, она была молчалива. Долго возилась в ванной по каким-то своим девичьим делам. Плескалась, звенела ковшиком, шипела, выливая на себя прохладную воду, брякала куском мыла. Невнятно ругаясь, уронила его в таз с чистой водой.
Илья лежал на диване, слыша, как Сашка шебуршит на кухне, готовя салат. Несмотря на то, что вчера Илья здорово нализался, сегодня для утреннего похмелья он чувствовал себя неплохо. Потягивая прохладный «Diesel» он представлял себе гладкое тело, длинные ноги и маленькие упругие груди. Вот зашуршала занавеска – это Мёрси отдёрнула полиэтиленовую шторку и сейчас, придерживаясь за никелированные поручни, перекинула ногу через борт ванной, ступая маленькой розовой ступнёй на мохнатое синее полотенце с вышитой розовой надписью «Мерсилон». Противозачаточное средство, кстати, этот мерсилон.
Мёрси и «Merсilon»…

Илья вспомнил, как хихикала Ленка, принеся два таких синих полотенца.
- Это у нас в конторе девочка одна сидела – медицинский представитель «Мерсилона». Я у неё три таких полотенца выклянчила.  Как раз тебе для ног пригодятся. Не очень большие, как ты любишь! Видишь, в углу даже специальное металлическое колечко – можно аккуратно на вешалку пристроить.
- Противозачаточные, говоришь, полотенца? – спросил тогда Илья. – Это уж тебе, Ленка, больше нужно. Мне тут зачинать некого… в смысле, не с кем.
Получилось неловко. Ленка поспешно перевела разговор на другую тему. Что ж… Илья знавал одну симпатичную женщину, у которой вывернутые ноги Ильи и скрюченная левая кисть не вызывали неприятных чувств. Удивительно, как в больницах, где лежат подолгу, возникают человеческие чувства, бушуют нешуточные страсти… любовь, ревность, обман и восторг…
- Понимаешь, Сашка, - говорил он тем вечером, сидя на кухне, - ортопедические больные в моё время могли по полгода в больнице проваляться. Вместе в курилку ходишь, вместе обедаешь, вместе весь день проводишь. Не болит ничего… если не сразу после операции, конечно… или спицы у аппарата Илизарова не воспаляются. Скучно. Вот у нас в 11-й палате восемь человек лежало, хотя она, кстати, на четырёх рассчитана была. Так за полгода с некоторыми только что не побратался. Переписывались потом долго… созванивались…
Он замолчал. Галина из Благовещенска… каким-то лукавым образом попавшая в областную больницу с неправильно сросшейся в аварии голенью. Мягкий розовый халат, улыбчивое лицо… огромные зелёные глаза и душистые пышные волосы. Все волочились за ней… а врач Засыпкин, домогаясь, обещал бросить свою жену-анестезиолога и уехать с Галкой в Благовещенск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток – к чёрту, к лешему, к долбанной матери! Впрочем, он был бабник и даже не скрывал этого. В палате Галины постоянно собирались все «молодые» и трепались чуть ли не до полуночи, пока у дежурной медсестры не лопалось терпение.
- Девки-мальчики! – говорила стройная Наташка или строгая очкастая Надя, или смешливая Алла. – Вам-то что, можете спать до утреннего обхода, а мне первые уколы в шесть утра делать! Да послеоперационных двое!..
Эх, хорошо было сидеть в полумраке на кроватях по двое-трое, пить тайком выклянченный и разведённый кипячёной водой спирт, закусывая сухим до невозможности, «махамом» весёлого Жени-Джамиля. «Я вас всех татарами сделаю, - блестя очками, обычно говорил Женя-Джамиль, преподаватель техникума связи. – Махам кушаете? Кушаете! А это – сушёное конское мясо. Кулинарный секрет великого татарского народа! Раз нравится – татарской веры будете!»
Сыпались шутки об обрезании, в тёмном углу изнывала от похоти неуступчивая Олька, позволявшая своему ухажёру всё… кроме  самого акта. «Ведь дрожит вся, стонет! Вот-вот в обморок ё…нется, - говорил поутру красавчик-экскаваторщик Николай, - всё уже, всё… и – нет! Дура какая-то, ей-богу! Говорит, я, мол, себя берегу… а сама уж подтекает – только суй!» «Способы есть, Коля, - таинственно говорил лежачий дядя Саша. – Вот молодняк выгоним – расскажу!» «Х…ля ты мне говоришь? – возмущался бравый экскаваторщик. – Я и без тебя знаю! Только не хочет она, целка неломанная! Ну, ничего, я её доломаю…»
И Галка… которая всегда улыбалась краешком красиво очерченных губ. Рядом с ней все эти скабрезные разговоры казались совсем неуместными. Илья разворачивал свою коляску и выезжал в коридор, где они сидели до утра. Жалостливые медсёстры, как правило, не гоняли их. Илья говорил… будь оно всё проклято, он говорил, как Цицерон, Марк Аврелий, барон Мюнхгаузен и Тартарен из Тараскона… и все они - в одном окрылённом Илье!
Много позже, Илья как-то подумал, что в чаду любовной лихорадки он не замечал того, что добрая половина из рассказываемого им проходила у Галины мимо ушей. Она просто не понимала его. В конце концов, она была просто телефонисткой со средним техническим образованием и бывшим мужем-алкоголиком. Но у неё было одно чрезвычайно ценное качество – она умела слушать! Говорить с ней было легко. Легко и… волшебно.
За полторы недели до операции она сказала Илье, что заведующий отделением физиотерапии дал ей ключ от своего кабинета, попросив перепечатать его диссертацию на старенькой разбитой машинке «Башкирия». Они запирались там тайком во время сончаса…
Потом, выписавшись раньше Ильи, она даже написала ему три письма…
А через год, снова угодив в то же отделение на плановую дополнительную операцию, Илья, уже ходивший с палками, встретил разбитного Николая. Тот упросил Засыпкина положить его в ту же палату, где лежал Илья. Было весело. Коля вообще был жизнерадостным и лёгким на подъём мужиком с огромным количеством друзей-приятелей и подружек. «Галку помнишь? – как-то вечером сказал Илье Николай, когда они сидели вдвоём в курилке, только что распив бутылку 0,8 портвейна «777». – Да должен ты её помнить, ты тогда всё около неё ошивался!» «Ну, помню, конечно», - напряжённо сказал Илья, чувствуя, что сейчас он узнает что-то ненужное.
«Она у зава отделением физиотерапии  в любимицах ходила, - сказал Колька. – Я полгода назад опять здесь лежал. И она приезжала. Вот девка, а? Огонь! Мы с ней каждый сончас в кабинете у этого мужика трахались, как бешенные!..»
Илья промолчал. Через неделю Коля получил от Галины письмо. «Слушай, я ей тут писал, что ты вместе со мной опять в одной палате лежишь! Вот… ага, вот! «Передай Илюшеньке привет. Я его хорошо помню». Это она пишет!» «Спасибо, - мёртвым голосом сказал Илья. – Ей тоже передавай, когда ответ писать будешь».
Мёрси была похожа на Галину. Наверное, Галочка в свои семнадцать была такой же…
- Я салат сделал, - сказал на кухне Сашка.
Илья допил пиво и пошёл на кухню. Мёрси, раскрасневшаяся, накрутившая на голову полотенце, уже сидела за столом.


Мёрси

Сегодня ночью кто-то ходил под лоджией… он шаркал ногами и несколько раз тихо подвывал: «Люба! Любка! Выходи!» Мёрси лежала на диване, обливаясь потом и думая о том, что ещё немного, и она закричит… а может быть, засмеётся и заплачет... одновременно.
Потом стало тихо и Мёрси, под похрапывание Ильи и сопение Сашки, кое-как заснула.
- Я прочитал довольно много постапокалиптической литературы, - сказал Илья, не глядя на неё. Вообще, как она сегодня вылезла из ванной, вдоволь намывшись, Илья как-то сник. Вот и сейчас он говорил неохотно и с утречка налегал на пиво. Он – такой болтун и вдруг – играет в молчанку. Странно…
- Пост… чего? – спросила Мёрси.
- Постапокалиптической. Жизнь после апокалипсиса. К примеру, после атомной войны или, там, повального птичьего и одновременно свиного, гриппа.
- И чего?
- Херово. Там всегда главный герой мечет нож в глаз зомби, пуляет из ручного пулемёта, водит броневик, летает на самолёте, жрёт коллекционный коньяк и разжигает костёр одной спичкой. Он первым делом обзаводится автоматом, гранатами, базукой и мешком патронов…
- Понятно, - сказала Мёрси, вспоминая «Противостояние», о котором когда-то прожужжал ей все уши Пикачу.
- А самое главное, он набирает кучу жратвы, устраивается в деревенском доме из офигенно толстых брёвен, сеет горох и чечевицу, находит длинноногую блондинку и охотится с нею на зомби, американцев и других выживших. Сафари, в общем и целом. Нехило живёт такой человек. И одёжа у него, как у Мела Гибсона в фильме «Безумный Макс».
Мёрси подумала, что видала она в гробу такую литературу вместе с кино. Вон он… «постапо»… как его там?.. мир. Никакого Мела Гибсона и его ревущего автомобиля. Стой босыми ногами в холодной ванной и лей на себя тонкую струйку воды из ковшика. А потом вычёрпывай ополоски и аккуратно сливай их в ведро, стоящее в сортире. Для последующего смыва собственного дерьма. И туман. И патроны не стреляют…
И проклятые стринги совсем разорвались, когда она их стирала. Вдрызг. Не просить же у Ильи мужские трусы! Во-первых, они мужские, а во-вторых, Мёрси лучше будет ходить с голой жопой, но не будет подавлять в себе брезгливость. Одеть мужские пользованные трусы! Не-е-ет! Какими бы чистыми они ни были!
- Самолёт, - сказал Сашка и осторожно растопырил руки. – Летим – ж-ж-ж-ж!
- Ага! И ты за штурвалом, - хохотнул Илья. – Три отважных поросёнка… в смысле - камикадзе. Банзай!
- Летать хорошо, - сказал, улыбаясь, Сашка, блестя голубыми глазами. – Облака красивые,  мягкие…
- Ты что-то вспомнил? – насторожился Илья. – Ну, что на ум приходит, а? Сашка! Облака! Что думается?
- Отец, - медленно сказал Сашка. – Отец. Он ждёт нас. И любит.
- У тебя отец лётчиком был? – спросила Мёрси, но Сашка только помотал головой. В глазах его блестели слёзы… он улыбался.
- И всё? Отец – и всё? – разочарованно протянул Илья. – Эх…
- Отец, - сказал Сашка и стал убирать пластиковые тарелочки в мешок для мусора. Сегодня он вынесет этот аккуратно завязанный мешок и поставит неподалёку от подъезда. Ходить к мусорным бакам за детсад и гаражи никто лишний раз не хотел.
- Вот ещё один пиксель к картинке, - прошептал Илья. – Слышь, Мёрси? Книги умные наизусть цитирует? Цитирует! Оружием владеет, приёмы рукопашного кун-фу, головного самбо и ножного сяолиня - или как там это всё называется – знает. Башка вся в шрамах. Собак боится.  Памяти нет абсолютно. Летать – хорошо. Облака. Вот и гадай.
Мёрси вздохнула. Перечисленные Ильёй качества Сашки приводили всех знакомых парней в восторг. Ей-богу, у них, наверное, вставал от всего этого. Однако если разобраться, перечисленное вполне подходило и наёмному киллеру… или маньяку… серийному убийце…
Нет, не хочу сегодня думать об этом. Не хочу и всё! Итак, ночью дрожишь, как мышь!

Сашка

Дети не страшные. Я люблю детей, когда они маленькие. Они, как котята, всё время  возятся и играют. Они тёплые и пахнут молоком и конфетами. Им шьют забавные штанишки и платьица, словно большим куклам. Им завязывают банты и пришивают к варежкам резинки, чтобы эти маленькие смешные рукавички не потерялись, да!
От детей у меня никогда не болит голова.

Туман живой. Он только похож на дым, но на самом деле он дышит и думает. Я знаю, что туман не любит Мёрси и Илью. Но Илью он боится, если только Илья не пьян. В тумане плавают призраки странных людей. Они смеются и плачут, они напуганы или спят, неподвижно стоя на месте. Их лица почти не видны. Их не замечает Мёрси, их не замечает Илья. Наверное, я вижу эти тени потому, что у меня амнезия… и я даже не знаю, как меня по-настоящему зовут.
Я думал над всем этим, когда мы пошли в магазин на углу. Там можно купить батарейки – только они не хотят работать, - это туман мешает им! – там можно всегда купить… взять… ножи, тарелки, стиральный порошок и инструменты. Мне нравится смеситель, который стоит на витрине. У него золотые ручки – да-да! Он такой блестящий и важный. Наверное, ему даже не хочется, чтобы его установили в ванной. Он хочет оставаться чистым и красивым. На его сверкающем шланге никогда не блестели капельки воды. Глупый и важный смеситель…

В магазине не так темно, как в «Охотнике», где мы взяли спящие ружья. Ружья тоже спят.  И я знаю, что туман никак не даёт им проснуться. Илья говорит, что всё равно надо носить ружьё с собой. Он спрашивает меня о том, откуда я умею обращаться с оружием, а я не могу объяснить и только расстраиваюсь – какой же я тупой! Илья говорит, что не надо плакать. Но мне обидно – я не могу объяснить, что чувствую ружья… и они чувствуют меня. Это, наверное, глупо. Поэтому я не могу сказать Илье об этом.
- Впрочем, какая разница, - машет рукой Илья. – Один хрен ничего не стреляет. Ладно, хоть, стиральный порошок растворяется и мыло мылится. А то царство теней какое-то… Аид долбанный. – Илья выпивает из банки остатки пива и ставит пустую банку на аппарат кассы.
Мёрси равнодушно перебирает пластмассовые тарелки. Я знаю, что она ищет… нет, нельзя говорить такое… это стыдно. Я думаю о том, что где-то далеко видел магазин «Одежда», но никак не могу вспомнить, где это. Поэтому я ничего не говорю и красивой Мёрси тоже.

…Я – пустое место. Я наполнен ватой неясных воспоминаний. Я ничего не могу уловить в этой шевелящейся каше путаных обрывков и непонятных слов… я тону в неопределённости нынешнего бытия. Я никчёмен и жалок….
….я выброшен в этот мир…

- Эй, Саня, ты чего разнюнился? – дёргает меня за рукав Илья. – Ну, чего ты ревёшь, дурачок? Голова болит, да?
Мёрси смотрит исподлобья, как я утираю слёзы. Оказывается, я заплакал… и сам не заметил этого, вот ведь как оно бывает, да! Я говорю им, что просто боюсь идти в подсобное помещение. Там темно. И я знаю, что в этой темноте туман приготовил нам нечто страшное. Илья успокаивает меня. Нам нечего искать в подсобке, говорит он. Всё нужное мы уже взяли. И мы выходим из магазина, опасливо оглядываясь на темнеющую в глубине магазина дверь.

- Ну и коряга! – говорит Илья, глядя на большую клетчатую сумку на колёсах. Эту сумку нужно наклонить и тянуть за перекладинку, такую же, как у детских колясок. Смешная сумка!
- На базар бабки раньше бегали с такими, - смеётся Илья.
- Сойдёт, - отвечает Мёрси. – Некому тут любоваться. А от вашего рюкзака у меня плечи ноют. Лучше я сумку нагружу, а в рюкзаке буду держать то, что полегче. А ты чего смеёшься, Саша? – вдруг обращается ко мне.
- Смешная сумка, - говорю я. Мне неловко. Мёрси красивая. Она хранит какую-то тайну, о которой иногда плачет глубокой ночью во сне. Но она совсем-совсем юная для таких тайн. Это нехорошо. Это – туман. Это его грубые грязные штучки. Я это знаю, да! Но я молчу.
Мёрси думает, что я убил её друга там… в тумане.
Я не помню.
Вдруг это так?


Глава 20

Илья

Эй, моралисты и трезвенники! Где вы, сушёные головы и картонные сердца? Вот идёт инвалид первой группы Илья Васильев – пьяненький и весёлый… в то время как от вас всех остались только призраки и тени!
Илья хихикнул и, увидев недоумённый взгляд Мёрси, сказал:
- Выше нос, племя младое, незнакомое! Мы придём домой и раскроем десятки книг. К зиме ты вполне сможешь постигнуть тайны различия между поэзией менестрелей, вагантов и миннезингеров! Ты сможешь ощутить всю прелесть пришвинской прозы и будешь наизусть шпарить отрывками из Гёте и Гомера! Да! Господа, мы станем самыми образованными в этом городе… а может быть, и на всей планете!
- …И если не придёт помощь, то мы тихо вымерзнем треклятой зимой, потому что при всей нашей книжной образованности, мы не сможем сделать даже обыкновенную чёртову «буржуйку». Да и материалов у нас нет… не говоря уж о сварочных аппаратах и прочих мудрёных инструментах! – Илья остановился передохнуть.
Туман… туман… туман…
 
  - Может, кто-то всё-таки придёт на помощь? – сказала Мёрси. Видно было, что ей очень хотелось в это верить.
- И мы встретим его приветственными воплями, - пробормотал Илья, огибая «газель», стоящую в центре перекрёстка. За лобовым стеклом мирно висели мохнатый чёртик и православный крестик.
- Сегодня вечером попробую суп из пакетиков сварить, - сказала Мёрси, дёргая за ручку сумку, попавшую колесом в выбоину на асфальте. – У меня уже живот болит от нашей сухомятки.
- О, благословенная тишина сортира! – запел Илья. – Вы, тихие воды смиренного и безропотного унитаза! Вы ушли в землю, не оставив следа!
Мёрси устало улыбнулась. Илье казалось, что он видит насквозь все мысли, мелькнувшие сейчас в этой красивой головке: «Йоптыть! Из этого мужичонки просто сыплются забавные словечки и неожиданные фразы. Ещё бы, в его квартире книг не меньше, чем в школьной библиотеке!»  Наверняка, любопытная Мёрси уже сунула нос в стенной шкаф. Кроме зимней куртки, заботливо закутанной сестрой Ленкой в полиэтилен, картонок и пакетов на верхней полке, в шкафу были книги. Много книг. Впрочем, что ещё было делать бедному Илье, кроме, как читать?
Илья смутно помнил, что когда-то видел Мёрси. Возможно, она однажды проходила мимо «чайханы» с компанией шакалят… а может, и нет. Наверное, она тогда гордо отвернулась. Почему-то многие считают, так сказать, автоматически, что калека телом обязательно нищ духом. А то и вовсе – дурачок. Продавщицы в магазине не смотрят в глаза и преувеличено любезно отвечают на твои вопросы короткими фразами, какие обычно дамочки употребляют в разговоре с умалишёнными или маленькими детьми…
Зато сейчас она улыбнулась! Хорошо, когда хмель гуляет в голове. «Никогда мир не кажется нам таким розовым, как тогда, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена!» - говорил Атос. Илье казалось, что Мёрси посмотрела на него чуть более ласково, чем обычно…
Обычное дело! Мы тоже хотим жить и любить.
Решили посидеть в «чайхане», несмотря на то, что Мёрси померещилась какая-то согбённая фигура на крайней скамейке. Однако когда Сашка прошёл вперёд, тень исчезла. Мёрси присела так, чтобы видеть ближайшие кусты сирени. Она всегда боялась, когда в тумане не было видно никаких ориентиров – хотя бы ветки тополя или телефонного провода, провисающего странной параболой из серой невнятицы тумана.   

- Ну, по накатанной! – сказал Илья и достал бутылку водки.
Сашка немедленно вытащил бутылочку «Пепси», отвинтил крышечку и поставил на скамейку под правую руку Ильи. Илья аккуратно налил водку в стаканчик. На глаза его навернулись слёзы. Рядом не было Прошки. Не ерзал на скамейке напротив Лёня-электрик, не орал и не размахивал руками надоедливый дурак  Женька. Не видно было подъездов, из которых выходящие и входящие люди поглядывали в их сторону, спеша по своим делам… а часто поднимая руки в мимолётном приветствии. Не бормотал маленький приёмник «Vitek», подаренный пенсионеру Прошке сослуживцами.
Не было никого… кроме тоже погрустневшего Сашки и нахохлившейся Мёрси.
- За присутствующих здесь дам, - пробормотал Илья и торопливо выпил.


Мёрси

Прикольный, конечно, это мужик, Илья! Вроде прошлогоднего учителя Вадима, который проработал всего год на практике, а потом ушёл в менеджеры по продажам… а точнее – просто в продавцы рекламного времени, как позже сказала математичка, поджав губы.
Брюля тогда влюбилась в Вадима без памяти. Она хихикала на его уроках и приходила в школу в юбчонке настолько короткой, что даже Мёрси дивилась. Ноги у Брюли толстоваты… на Мёрсин вкус. Но мужиков постарше они приводят в состояние постоянной эрекции. Они просто теряют остатки разума и начинают тереться около Брюли, видимо, представляя в своих воспалённых мечтах, как трахают эту белокурую красоточку до полного полового изнеможения.   
Вадим нравился и Мёрси… но что касается Брюли, то у той просто мозги плавились. Вадим с видимым удовольствием поглядывал на Брюлины прелести, но дальше этого, естественно, никуда не шло. А на выпускном, - не их года, а предыдущего, - куда Мёрси с Брюлей и ещё двумя девчонками просочились мимо бдительной охраны, Брюля умудрилась набраться и пригласить Вадима на танец с криком: «Я хочу тебя! Я вся горю!»
Хохочущую и весело матерящуюся Брюлю выволокли из зала под белые руки. Какое-то время было слышно, как она орала: «Не выдам никого, фашисты! Я одна пришла! Вадим! Вадик! Спаси меня! Я хочу тебя!» - и хохотала при этом так, что, в итоге, её затошнило. В это время Мёрси и девчонки скрывались на втором этаже, в кабинете зоологии, ключ от которого удалось заранее стырить на вахте. Пацаны усердно накачивали их водкой, но Мёрси отвертелась от такого поворота событий. Знаем мы эти дела! Выпускник Пикачу обслюнявит тебе всю физиономию, исщиплет бёдра и грудь… а потом спьяну не сможет кончить и начнёт ныть… ну, вы понимаете… а через час начнёт блевать, нажравшись водяры.
Мёрси удрала, весело прыгая по ступенькам. Чинно прошагала мимо охраны и родителей, втолковала им, что пока ещё не является выпускницей и выскочила со смехом на улицу, где уже парочка знакомых ребят прикидывала, как бы трахнуть пьяненькую Брюлю… да ещё и выклянчить у неё денег на выпивку.
Мёрси поболтала с халявщиками и повела рыдающую Брюлю домой. Куда ей гулять… в таком-то состоянии? Брюля шла плохо, норовя упасть. Пришлось звонить её отцу и просить, чтобы тот прислал водителя Алексеича.. Алексеич приехал. В восторг от вида Брюли он не пришёл, но спокойно развёз подружек по домам. А довезя Мёрси до подъезда, он, помявшись, сказал:
- Жаль конечно…
- Чего жаль, - спросила задрёмывающая Мёрси.
- Красивые вы обе. Чисто модели. А жизнь ваша несчастною будет.
Мораль была ясна. Мёрси, смиренно поблагодарила Алексеича, одарила его невинной улыбкой и выскочила из машины, стараясь целомудренно сжимать коленки, а не «раскорячиваться, как сексуальная кобыла», как в сердцах однажды сказала физрук.

Да, Илья был чем-то похож на весёлого Вадима. А старый Алексеич был, оказывается, кругом прав. Нечастная жизнь… ей-богу, несчастная. Во всяком случае, сияющей эта жизнь для Мёрси сейчас не была. Вот она, длинноногая спортивная девушка, - сидит сейчас на скамеечке, где обычно квасят старые пердуны, ругают Ельцина и поминают советскую власть. Сидит. И будет сидеть… быть может, долгие годы…
- Я в туалет… - Мёрси встала. Терпеть до дома не было никакого смысла. Всё-таки, их было трое и воды на смыв уходило – не меряно. Правда, Мёрси набрала сегодня в магазине освежителей воздуха, но к чему заморачиваться? Присядет сейчас в кустах сирени… «обсиренилась»? – спрашивала в таких случаях Ключникова Лариска, в просторечии Клюка.  Хорошо, что кусты – вот они, рядышком, темнеют в тумане.
- Счастья вам и удачи! – сказал Илья.
Сжимая в руках аккуратно сложенную ленту туалетной бумаги, заранее оторванную перед выходом и припрятанную в кармане, Мёрси зашагала к сирени. Надеюсь, местные алкаши не обгадили удобное место? О, смотри-ка! Чистенько и уютно!
Мёрси стянула с себя штаны и пристроилась поудобнее. Дело минутное… но всё равно – страшновато. Чёртов туман поглотил все звуки и разыгравшееся воображение гнусно шептало Мёрси, что, вернувшись, она обнаружит пустые скамейки…
Торопливо застёгиваясь, она услышала шуршание… ага! Напился всё-таки, наш Илья… и лезет теперь с какой-нибудь дурацкой шуточкой в стиле Хэлловина! Мёрси раздвинула двумя руками ветви сирени, приготовившись крикнуть: «Брысь!» прямо в физиономию пьяного. От увиденного она осеклась…  голос её перехватило, а ноги непроизвольно дёрнулись…
Прямо в лицо ей дыхнуло невообразимо противной смесью запахов мятной жвачки, нечищеных гнилых зубов и сырого мяса. Круглое небритое лицо кривилось, нечистый белёсый язык вывалился.
- Мёо-о-орси… - прошептали потрескавшиеся губы. – Мёо-о-орси…
Мёрси завизжала и шарахнулась в сторону… запуталась в ветвях… и больно упала на бок. Она пыталась ползти, но что-то (кто-то) крепко держал её за лодыжки.
Подбежавший испуганный Сашка повёл её домой. Мёрси прижималась к нему и рыдала, рыдала, рыдала…
  Через час Сашка один сходил к скамейкам и приволок свой рюкзак и сумку Мёрси. Ни он, ни Илья так никого и не увидели. Илья налил Мёрси полный стакан водки, но девушка смогла выпить только половину… и уснула, дрожа и всхлипывая. Снов она, - спасибо, Господи, спасибо тебе! – не видела.
Проснувшись, она увидела детей.


Вика

Вика потянулась не вставая со стула. Чёрт возьми, спина затекла! Просидеть полдня за компьютером, помогая составлять проклятую карту, оказалось нудным и кропотливым делом. А она так легкомысленно согласилась на предложение Романа! И поделом, не будешь выпендриваться. Даром, что хитрый Лю наверняка сделал бы это быстрее и качественнее.
Ну, нет, хватит самоуничижений! Нормальная карта! Пусть Вика и провозилась с ней дольше, чем Лю, который, кстати, «сейчас тоже не х…ем груши околачивает», как выражается наш неугомонный Коваленко.
Ах, Коваленко, Коваленко… как же я в тебя втюрилась…

- Виктория, - проговорил в наушниках голос Романа, - парочка поправок! Квадрат «игрек-12-прим» – расширение «трубки» на семнадцать метров по окружности. Вика? Слышишь меня?
- Слышу. Сейчас поправлю…
Через минуту Роман вдруг заорал:
- Вика, я картинку дал на седьмой… вру!.. восьмой монитор – посмотри! Тот же сектор - любопытное явление! Поразительно!..
Вика повернула голову. На восьмом мониторе тошнотворно закручивались привычные чёрные спирали. Вика уже открыла рот, чтобы раздражённо сказать, что ни черта она нового в этой гадости не видит, и вдруг… вдруг - поняла! Как-то разом, в один удивительный миг она ухватила то, о чём так взволнованно  кричал Роман. Всё равно, что в пятнах, столь любимых психиатрами, внезапно увидеть Лик Господень… и застыть в благоговении.
Впрочем, благоговением здесь и не пахло.

Вглядываясь в монитор, Вика вызвала Коваленко:
- Смотри, учёный, что Роман ухватил!
- Уже любуюсь, - сквозь зубы пробормотал Игорь Антонович. – Так, господа, вам видно? – это он обращается, видимо, к рабочей группе.
Вика торопливо спросила:
- Коваленко, любовь моя, ты уверен, что это контакт?
- Я, блин, молюсь, как проклятый, чтобы это был именно контакт… - нехотя скрипнул в наушниках голос Игоря Антоновича.
В разговор вклинился Роман:
- Переносить надо пределы санитарной зоны, Игорь Антонович! Неохота сворачивать базу, но придётся.
- Сам знаю, - проворчал Коваленко. – Ладно, детишки, любуйтесь пока… - он вздохнул. Слышно было, как он обращается к кому-то: «Президента на провод, срочно! Да, именно сейчас!» - Он прервал связь.
- Бриджеса я сам извещу, - вдогонку сказал Роман. Судя по треску в наушниках, Ковров  был где-то далеко. Наверное, по-прежнему сидит на проклятой седьмой точке – втором этаже завода «Промсвязь», в семидесяти метрах от кокона. Там жутко – Вика видела, как это выглядит. Из потолка торчат корни «чёрного-саксаула», половина приборов разбита вдребезги. Роман и американцы, неуклюжие в скафандрах высшей защиты, дружно матерясь на всех возможных языках на ни в чём невиновных, висящих в небе французов, тянут дополнительные силовые кабели к своей установке. Закрытые наспех сваренными щитами нержавейки окна цеха прорастают изнутри корешками «брызог», освинцованные стёкла окошек-амбразур за сутки покрываются «плесенью», превращающей стекло в крошки.
На седьмую точку стоят в очередь. Ругаются, если получают медотвод. Получившие заветный допуск тайком тащат с собой водку… плохо там… страшно.
«Jefferson`s «non-stop» - на него сейчас возлагаются все надежды…
Нет, конечно, нет! Они бросили всё и столпились сейчас у монитора и спорят, рассматривая то, что так пугает её, Вику. «А вдруг я беременна? Стоит ли мне болтаться в полукилометре от кокона?» - ах, какая неприятная мысль… «Неприятная, да! Ты хочешь быть рядом с Коваленко… но – ребёнок! Ребёнком рисковать нельзя! Тебе не двадцать лет… да и травмы… помнишь травмы, Виктория? А кисту в яичнике, доставившую тебе столько хлопот?..»
Вика встряхнула головой, отгоняя непрошенные страхи.
- Что ты сказал?
- Я говорю, седьмую точку пока трогать нельзя! – сквозь завывание и треск связи крикнул Роман. - Ближе мы уже нигде не подойдём! И здесь-то едва держимся…
Да… ближе уже никак. Валит с ног, затягивает в кокон… а иногда, по странной прихоти этой гигантской чёрной гадости, отбрасывает назад с такой силой, что тело человека… такое хрупкое тело…

…прекрати ныть!!!

…мгновенно превращается в изломанную окровавленную куклу. «Джефферсона пришлось выковыривать из скафандра… - услышала Вика в день прилёта негромкий голос одного из американцев. – Внутри БМП всё целёхонько, а его… его - всмятку…» И они все выпили стоя за первого председателя МЕНАКОМа… удивительно широко мыслящего, удивительно красивого и удивительно спокойного человека…

…хватит хватит хватит…

- Роман! Вы там осторожнее всё-таки, - сказала Вика, бессмысленно двигая мышкой. Смотреть на монитор не хотелось. Ей казалось, что её рассматривает под гигантским микроскопом какое-то неизмеримо большее, чем человек, существо… и брезгливо кривит рот… или клюв… или что у него там…   
На мониторе сквозь сумасшедшие вихри, где-то на уровне второго этажа дома 21, скрытого сейчас под мглою кокона, всё более отчётливо проступали лица. Они отблескивали, как маски полированного чёрного дерева. Они то покрывались лохматой рябью, то выступали вперёд. Семь, семь уродливо искажённых, но спокойных лиц с закрытыми глазами… семь голов, проявившихся «оттуда», из мира «квантового сдвига Коваленко»… из параллельной вселенной, из шестого измерения… из логова чёртовой бабушки… называйте как угодно! – сейчас Вике не хотелось смотреть!
- Странно… - сказал в наушниках Роман, - Are you seeing, Jeddy?.. Вика… а ты-то видишь? Слева, первое лицо…
Вика взглянула на экран. По бокам смятого неведомыми силами лица, похожего сейчас на кусок небрежно сдавленного пластилина, проступали эбонитово-чёрные блестящие косички с небольшими бантами. Изображение дёрнулось и рывком «наехало» на крайнее левое лицо. Оно  расправилось. Кто-то сминал и восстанавливал невидимыми пальцами послушную маску.
 Это девочка!
- Blondie!..  Она белокурая!.. Oh, my God… Да подвиньтесь же, не вижу из-за вас ни хрена!.. Wait… – загалдели в наушниках.

Странно, но никто не сомневался в этом. Маленькая девочка с постоянно меняющимся лицом, была белокурым ребёнком.
Вика почувствовала, как в животе у неё с болью провернулось что-то горячее. Так страшно ей не было даже в вертолёте…
- Коваленко, засранец, во что же мы все вляпались?! – прошептала Вика.
Больше всего ей хотелось сейчас обнять его, пыльного, пропахшего табаком и спиртом, не выспавшегося и злого… чтобы он обхватил её горячими сильным руками… ей хотелось спрятать лицо у него на груди…

…беременна… нет… беременна… может быть…  беременна…нет…

«Существование кокона не опровергает пока ни одного известного нам физического закона!» - вспомнила она вчерашнюю пресс-конференцию. Коваленко говорил жёстко и напористо, иногда поворачиваясь к сидящим рядом Вике, Роману и всем другим, входящим в его интернациональную группу, известной теперь всему миру, как  «MAD GANG». Фотоаппараты слепили их вспышками.
Тогда Вика не сомневалась в правоте Коваленко.
Теперь… теперь ей очень-очень хотелось, чтобы он был прав.


Глава 21

Илья

Всё самое худшее случается в самый неподходящий момент – эту истину знает каждый. Илья вспомнил, как он ковылял по двору и в кармане его куртки запищал сотовый телефон. Судя по мелодии вызова, звонил старший из братьев… и Илья заторопился достать гладкий, заоваленный, на ощупь удивительно похожий на обмылок, «Samsung». И, конечно же! – выронил его. Сердобольный пенсионер из подъезда номер шесть соседнего дома помог Илье поднять развалившийся на две части сотик. Илья неловко вставил отскочившую часть с аккумуляторами, - что, - да-да, дети мои! – весьма неудобно делать полутора руками, вместо двух, - заново включил телефон и попытался перезвонить брату… но было уже занято.
«Не к добру, - мрачно подумал Илья, - ох, не к добру! Самый разгар рабочего дня… не может брательник звонить по пустякам!»
И уже дома, только было Илья собрался умыться и включить чайник,  сотик зашёлся «Тореадором» - мелодией, присвоенной Ильёй для позывных сестры Елены Фрайберг, урождённой Васильевой.
- Илюшенька, - прошептала Ленка в трубку, давясь слезами. – Мама умерла… слышишь?! Мама… у… у… умер…ла…
Вот и сейчас, Илья чувствовал себя абсолютно беспомощным. Кривой сегодня день какой-то, вот вам крест – кривой! Вначале Мёрси что-то там в кустах поблазнилось… да так, что сама чуть не свихнулась и Илью с Сашкой перепугала до смерти. Потом Сашка ходил за сумкой и рюкзаком, а Илья стоял на закопчённой лоджии и смотрел, как большая неуклюжая фигура исчезает в тумане. И уговаривал сам себя, что всё обойдётся, что вернётся Сашка менее, чем через минуту, что ничего страшного с ним не случится… а за спиной всхлипывала Мёрси, ни за что не желавшая остаться в комнате одна.
А когда всё обошлось и Мёрси наконец-то заснула, Сашка, возившийся на кухне, вдруг встрепенулся и что-то неразборчиво крикнув, выскочил на улицу. Илья запутался в проклятых палках и с грохотом упал на пол, ушибив колено и локти. «Так и наденешься глазницей на собственный костыль!» - мелькнула в голове дурная мысль и Илья суеверно сплюнул. Когда он поднялся на ноги и проковылял на лоджию, то увидел у подъезда улыбающегося Сашку, окружённого детьми.
Их было семеро… странно сонных и спокойных до удивления. Они чинно вошли в подъезд и прошагав пять ступенек мимо лифта, свернули налево, в общий для четырёх квартир коридор. Мимо велосипеда, мимо пыльного пятна, оставшегося от сожжённых плинтусов, так и не понадобившихся соседу, они прошли к двери квартиры номер один и смотрели, как Сашка открывает им дверь. Это были не призраки, нет! Это были настоящие дети. Их можно было погладить по голове, дёрнуть за нос, поставить в угол, почитать на ночь сказку…
Их нужно было кормить, поить и одевать. И, чёрт возьми, нужно было выяснить, откуда они взялись и где шляются их папы и мамы!
- Ну, ребятня, вы откуда? – бодро спросил Илья, холодея от мысли о том, что он сейчас может услышать. Картины, нарисованные воображением, были одна ужаснее другой…

…сейчас они начнут преображаться…
…зубы их вылезут наружу, как у этих ужасных глубоководных рыб…
…зубы…

…но дети молчали, усевшись на полу, на стареньком, давно не подметавшемся, ковре. И только толстенький малыш в джинсовом комбинезоне, пробормотал:
- Мы гуляли.
- Где гуляли? – поразился Илья. – Где ваши папы и мамы?
- Мы в садике гуляли. Мы пошли на туман смотреть.
Илья почувствовал себя совсем беспомощным. Дети равнодушно смотрели на него. Самая маленькая кнопка с белокурыми косичками, оказывается, уже свернулась калачиком в кресле и  закрыла глаза.
- Я вам кушать приготовил, - сказал Сашка. – Будете кушать?
- Печеньки с киселём?
- Печеньки тоже, - сказал Сашка и покрутил руками в воздухе, как бы показывая, мол, у нас тут чего только нет, вплоть до птичьего молока… и уж, само собой, киселя.
- Я спать хочу, - капризно сказала аккуратная чернявенькая девочка.
- Мы поспим-поспим, а потом мама меня заберёт, - прошептал кареглазый мальчик.
Илья мучительно думал о том, что именно надо сказать. Но Сашка опередил его:
- Ложитесь вот тут, на диване, да! А девочки будут соседней комнате спать. Там тётенька спит, не шумите. – Он осторожно поднял на руки белокурую девочку и на цыпочках вышел из комнаты.

Через пятнадцать минут Илья с банкой пива в руке стоял, прислонившись к косяку. Спасительные поручни по всей квартире позволяли кое-как обходиться без палок. Колено ныло. Хмель не брал. Илья тупо смотрел на три пары разномастной детской обуви, аккуратно стоящей у дивана. Приехали, Илюшенька! В самую что ни на есть дурацкую историю приехали!
- Тётя, сказку прочитайте! - сказал во сне толстенький мальчик. – Опять - не страшную…
Илья сунул банку в карман и потихоньку поплёлся на кухню. В квартире теперь, пожалуй, курить нельзя… и вытяжка не работает – ах, как смешно! И воды… воды будет расходоваться – просто ужас! «Да они, наверняка ещё и писаются во сне! – подумал Илья. – Весь диван прокиснет…»
Ему стало неловко за самого себя – подумаешь, жопа какая! Давно ли за тобой говно таскали всей семьёй? Илья упрямо наклонил голову – нет, девочки-мальчики, не надо мне на совесть давить! Это точно – Чистилище! Всё стало ясным и понятным. Принимай, Илья Васильев, подарок… всю жизнь за тобой ухаживали, а теперь – верни-ка должки!
Илья представил себе, как они втроём стирают поутру штанишки и простыни… и развешивают их на чёрной от сажи лоджии…
Он вытащил из-под стола бутылку водки «Хлебная» и, не глядя, свернул пробку. Выпив полстаканчика, он потянулся за сыром. «И жратвы! Жратвы будет уходить до чертовой матери!!!» - мелькнула непрошенная мысль.
А потом он почему-то вспомнил «Солярис» Станислава Лема… и,  торопливо долив водки до самого ободка, выпил залпом.


Мёрси

- Теперь давайте так, - сказала Мёрси, – кого как зовут? Только не хором! На кого я покажу, тот и скажет, ладно?
- Ла-а-адно! – протянули вразнобой.
- Леночка, - застенчиво представилась белобрысая пигалица, перебирая подол платьица и глядя в пол.
- А маму как завут?
- Ма-а-ма.
- Ну, понятно, что «мама»… а зовут-то как?
- Ма-а-ама, - прошептала Леночка, роняя крупные слёзы.
- Ну, не реви, не реви… ты уже взрослая, - пробормотала Мёрси. Удивляясь сама себе, она посадила Леночку на колени. Господи, до чего же она лёгонькая! Тощенькая… одни косички! Леночка обняла Мёрси за шею и уткнулась мокрым носом ей в шею.
- Мама книжки читает… хорошие… - всхлипнула она.
- Ну, ладно, - обнимая девочку, ласково сказала Мёрси. Так, вот, значит, что это такое – обнимать ребёнка и жалеть его! – Ладно, хорошо… теперь кто мне скажет, как маму с папой зовут?
Тишина…
Тишина?! Да мать вашу за ногу, имбецилы вы несчастные! Когда Мёрси было полтора года, она уже знала, как зовут её родную мать и где она работает!!!
Мёрси подавила раздражение.

…пузо нагуляешь - не приходи даже!.. по ногам течёт липкое… тёплое и противное…
…у женщин отвисает грудь -  их точёные ступни превращаются в расшлёпы…
…домой не пущу!..нагуляешь если – не пущу…
…Мёрси, сделай мне… мине-е-е-ет!..
…ну, чего ты? от этого же  не бывает детей… не быва…
 
…ма-а-ама… она книжки чита-а-ает… хор-о-о-ошие…
…лёгонькая…как воробышек…

- Меня Кондратьев зовут! – неожиданно заявил толстячок в комбинезончике. Слабое оживление.
- Кондрат-квадрат! – застенчиво сказал кареглазый мальчик.
- Тихо-тихо! – машинально повысила голос Мёрси… и вдруг вспомнила, как с точно такими же интонациями рявкала на уроках физкультуры красивая дура физрук Макарка…
- У тебя пистолет! – заявил Кондрат-квадрат, и с непререкаемым авторитетом сообщил Мёрси. – Ты полицейский! Ты детей спасаешь!
- От монстров! – с уважением прошептала Эллочка.

Через полчаса расспросов и выпытываний, выяснилось, что дети, во-первых, чересчур тихие и молчаливые, - что не помешало, кстати, Эллочке проковырять пальчиком дыру в подоле платья подруги, из-за чего та пустила тихую слезу…
Во-вторых, они не помнили имён родителей, а на вопрос: «А что папа и мама делают на работе?» - дружно отвечали, как сборище несчастных малолетних идиотов: «Рабо-о-отают!»
В-третьих, в-четвёртых, в-пятых… и так далее, по списку - они так и не могли сказать, откуда их принесло, в каком это детском саду они сидели так долго, за каким чёртом их потащило  на улицу, и – самое главное! – кто был с ними всё это время? Кто кормил, стирал, переодевал, вытирал задницы и сопли? Кто, кто, кто???
Дети молчали.
«Тетери полусонные…» - говорила по утру Брюлина мать, когда Мёрси в первых классах оставалась ночевать у подруги, и они до пяти утра хихикали, играли в куклы, читали с фонариками книжки под одеялами …
Единственное, что дети сделали относительно нормально, так это сообщили, сколько им лет. Правда, в голове у Мёрси постоянно крутился старый анекдот: «Сколько тебе лет, девочка?» «Скоро десять, а пока – три!»
Но, вроде бы, возраст они называли более или менее правильно… если не считать того, что, вместо ответа, Леночка застенчиво показала ей три пальчика… а потом, подумав, добавила четвёртый.
Кондрат-квадрат был самым старшим, - если не врал, конечно! – ему было целых пять лет.
Всё это время Илья спал на маленькой кухоньке, уронив голову на руки и неудобно выставив свои перекошенные ноги в проход. Сашке пришлось взять его на руки и унести на диван. На столе стояла бутылка, где осталось всего ничего – на донышке.
Мёрси и Сашка принялись готовить на всех.


Илья

Бац! Тарелка разлетелась.
- Блин, говорила я тебе – осторожнее! – сказала Мёрси.
- С одной рукой, девочка, это сделать нелегко, - проворчал Илья. Надо было брать веник и сметать осколки. – Не наступи, я сейчас!
Он поплёлся за веником, подвешенным на верёвочке в туалете, справа от унитаза. Совок, заткнутый за трубу, выходящую из стены, смежной с ванной, насмешливо белел в темноте. «Дурак ты, Илья, - казалось, говорил он. – Это не я совок, это ты – «совок». Нашёл перед кем распинаться. Это же поколение «Вливайся! Жажда подскажет! »
Думать так было глупо. Девушка, как девушка. И живёт так, как умеет. И вполне возможно, будет жить неплохо… в смысле – могла бы жить неплохо, не случись со всеми ними этот чёртов Апокалипсис наизнанку. Правда, несчастное дитя не знало того, что Илье казалось совершенно естественным… но это-то как раз и понятно. Как говорится, красивой девушке не нужна даже школьная программа. Сам Илья всегда заявлял, что битком набит бесполезными знаниями. Вроде, как бабушкин сундук хранит замшелые вещи, которые и выкинуть жалко… и  пользы от них никакой.
Вот и сейчас, он мимоходом назвал Мёрси «Песталоцци с пистолетом»… и сразу же пришлось объяснять, кто такой Песталоцци. И почему сие было сказано отнюдь не в обиду и не в поношение несчастной Мёрси! Попутно зачем-то приплёлся «Город Солнца» Томазо Кампанеллы… который, кстати, и вовсе был Джованни Доменико Кампанелла, а имя Томазо получил, когда постригся в монахи. Илья не поленился достать с полок «Утопический роман XVI-XVII веков» и прочитал Мёрси о том, как Кампанелло 27 лет просидел в застенках инквизиции за подготовку восстания против испанских Габсбургов в Калабрии. Живописно описал пытки, которыми молодого горячего итальянца в возрасте тридцати одного года превратили в развалину… в общем, разошёлся. Под пивко.
Мёрси слушала хмуро, но с видимым интересом. Проклятая тарелка прервала полёт мысли Ильи. И поделом. Кому сейчас нужен «Город Солнца» и «Новая Атлантида» великого Фрэнсиса Бэкона? Сейчас главное, наготовить еды на семерых детей и троих взрослых. А Мёрси готовить не умеет. А Сашка, - безропотный и тихий Сашка, обычно занимавшийся готовкой, - строит сейчас небольшой подвесной мост вместе с детворой. Мост тянется от книжного шкафа до горшка с растением, которое сестра Ленка называет «мужегоном». По этому мосту пойдут в путешествие весёлые свинки из шоколадных яиц «Киндер-сюрприза». Свинки стоят на одной из полок, -  специально выставлены для того, чтобы играли племянники. И Хвастливый Охотник, и Безумный Профессор, и Весёлая Мисс Пигги – целый поросячий выводок. Двенадцать штук апостолов Ильи Васильева…
- Крах летающей тарелки на Урале, - сказал Илья, передавая Мёрси веник.
Мёрси не улыбнулась. Из комнаты доносилось спокойное гудение голоса Сашки:
- А здесь мы тоже ниточку привяжем.
- А танк может по мосту ехать? – пропищал кто-то из мальчиков. Похоже, это Федя, упорно не расстающийся с бейсболкой.
- Игрушечный – может. А настоящий – тяжёлый, – рассудительно ответил Сашка.
 
К вечеру, как обычно, расселись на ступеньках. Маленький костёр горел ровно и тихо. Дети липли к взрослым. Все молча смотрели на крохотные язычки пламени.
- В общем, господа, дело обстоит так, - торжественно сказал Илья. – Сегодня мы примемся за книжку «Муми-Тролль и комета». Прошу сохранять внимание и не ковырять в носу, поняли?
- «Муми-Тролль»? – спросила Мёрси. – Я на его концерт ходила!
Илья закатил глаза, вздохнул, открыл книжку и начал читать…
Когда дети уже заснули, Мёрси, потоптавшись у Ильи, клевавшего носом за столом на кухне, пожала плечами и наконец-то решившись, тихо попросила:
 - Ты не дашь мне эту книжку? Почитать…
- Да Бога ради, - пробормотал Илья. – Блин, сонная водяра сегодня попалась… так башку книзу и тянет…
Мёрси поморщилась. Глядя куда-то вбок, она сказала:
- Давай я тебя доведу. Ё…нешься ещё по дороге, – и помогла Илье подняться.
«Господи, какое у неё горячее тело! - вяло подумал Илья.. – Будет о чём в нужный момент уединения вспомнить, инвалид ты несчастный…»  Он обнимал красивую и усталую Мёрси за  тонкую, умопомрачительно гладкую талию… за то место, где плавная линия женского тела делает фантастический стремительный изгиб, обрисовывая томительную, нежную выпуклость упругого бедра…
 Мёрси помогла ему добраться до дивана. На полу сопели малыши. С пола Илье вставать было настолько неудобно, что детей решили укладывать на широкий надувной матрас. Обычно его доставали с антресолей в те дни, когда на день рождения Ильи шумной толпой наезжали братья с женами и племянниками…
- Мёрси, - шёпотом сказал Илья, закрыв глаза. Он остро чувствовал, как от него несёт перегаром. – Мёрси… патроны не стреляют. Меня нужно повесить.
- Что? – не сразу поняла Мёрси. – За что?
- За шею. Я – бесполезен… я только вам мешаю…
- Тьфу! – разозлилась Мёрси. – Ты как моя маманя! Перепьёт и сразу: «Маринка! Замуж выйдешь, выгонишь меня на помойку, дуру старую!» Спи, давай…
И ушла. Илья слышал, как она шуршит страницами книги и переставляет свечу поудобнее.


Сашка

 У детей должны быть мамы и папы. Чтобы они ходили гулять на берег Городского пруда и покупали им красивые шарики, да! И если мальчик или девочка отпустят шарик – так надо чтобы он летел высоко-высоко, прямо к пушистым облакам! А все бы смотрели и говорили: «Какая дружная семья! Папа с мамой не ругают ребёнка!» Ведь это так красиво, когда волны, ветер! Бог и шарик в небе.
Илья сказал, что нам надо идти и искать людей. «Тяжело обзавестись сразу восемью детьми», - сказал он. А я посчитал ещё раз и удивился. Говорю, что детей всего семь! «Со мною вам возни, как с восьмым!» - сказал Илья и ещё больше нахмурился.
Мёрси злится. Она сама ещё, как ребёнок. И готовить не умеет. И керосинка наша вот-вот потухнет, а бензин наливать мы боимся. С огнём баловаться нельзя, нет! Потому что пожарные все куда-то подевались. Наверное, где-то остались их блестящие красные машины, но они, конечно, сейчас стоят без людей – красивые, грустные и покинутые.
- Мы должны дойти до колокольни и звонить в колокола, - сказал Илья. – Может, кто и услышит. Не сможем мы одни. Никак не сможем.
 А мост детям очень понравился! Бориска с Кристиной и Валенькой по мосту Хвастливого Поросёнка прогуливали, Кондрат-квадрат с Эллочкой под столом в метро играли. А Леночка с Федей рисовали фломастерами. Лена красивое солнце с облаками на стене нарисовала. Прямо в том месте, где моя голова, когда я спать ложусь!
Солнце жёлтое. А облака – красные-красные. И три точки белых в облаках.
- Красные облака - потому что вечер. И война! – сказал Федя. – А тут, - белое, – это наши. Они на врагов летят. Маленькие – потому что далеко и небо большое!
 

Мёрси

Туман совсем сгустился. Идти приходилось осторожно, вздрагивая от пугающих  шорохов и звуков. Иногда Мёрси казалось, что она видит какие-то неясные тени, мгновенно исчезавшие из виду, стоило только повернуть голову. Вот кто-то надсадно закашлял и эхом отозвался кашель Ильи.
- Да хватит тебе, - цыкнула на него перепугавшаяся Мёрси.
- Кашель курильщика, - почему-то шёпотом отозвался Илья. – Извини.
Несколько раз доносились слабые звуки музыки. Мёрси музыка была знакома, но назвать её она бы не смогла. Илья сказал, что это Свиридов, «Метель» и Мёрси поморщилась – какая к чёрту разница? Хоть сам Эминем,  всё равно – страшно.
Слава Богу, дети вели себя тихо. Все семеро шли плотной группой, держась за руки. Они покорно останавливались. Они покорно начинали шагать, примеряясь к черепашьей скорости Ильи. Они покорно помалкивали. Это даже пугало…
Мёрси крепко держала левой рукой карапуза Кондрата-квадрата за лямочку на спине его комбинезона. Тяжёлую стариковскую сумку на колёсах приходилось тянуть за дужку. Сашка возвышался впереди силуэтом горбатого мамонта. Он был спокоен.
Впрочем, это ни о чём не говорило. С той поры, как они наткнулись на странно тихих и невиданно послушных детей, Сашка пребывал в хорошем настроении. В небольшом магазинчике, стоявшем на самом на перекрёстке Серова-Фурманова, он набрал конфет, мороженого и прочих вкусностей, включая орешки и леденцы, и вся «младшая группа» с тихой радостью жевала и чавкала. В этом киоске-магазинчике Мёрси махом выдула банку «Балтики 9», а потом ещё и «Балтики 7», и теперь ей дико хотелось присесть где-нибудь…

…под кустиком…

…и отлить. Но только не под кустиком – нет! После позавчерашнего (или это всё-таки было третьего дня?) кошмара, Мёрси твёрдо решила всю свою оставшуюся жизнь не совать в одиночку носа ни в кусты, ни в подъезды.
- Эй, притормози! - негромко окликнула она Сашку. – Я сейчас лопну.
- Не надо было столько пива жрать, красавица! – сказал Илья.
Мёрси чуть было не сорвалась. Нет, видите ли, нельзя ей выдуть пару банок пива! Это что, отец-учитель объявился у Мёрси, а? Или, может, Илья – убеждённый трезвенник? Да у него, поди, в рюкзаке больше половины – водка, да вино с пивом!
Однако она сдержалась. Нельзя сейчас ссориться и истерики закатывать – никак нельзя! Попросив всех отвернуться, - дети послушно встали к ней спиной; у   Кондрата-квадрата смешно шевелились уши, он продолжал жевать «Сникерс», - Мёрси стянула с себя штаны и притулилась у самой стены Дворца спорта. Насколько помнила Мёрси, чуть дальше, через дорогу, должна была тянуться стоянка автомобилей, а за ней - трамвайная остановка. Но терпеть до этих удобных мест Мёрси уже не могла.
Как ни за что на свете не смогла бы войти в Дворец спорта, чтобы воспользоваться туалетом! Темно, туман… звуки и запахи…

…призраки и зомби…

…нет-нет, я уж лучше здесь!
Как ни старалась Мёрси, но тихо по асфальту не получилось. Струя журчала так, что, казалось, по всей улице Большакова понеслось гулять обманчивое насмешливое эхо.
- Я тоже писать хочу! – заявила вдруг Леночка.
- И я! И я тоже хочу! – загалдела малышня.
Ну, понятно. Удивительно вовремя! Стоит только одному начать…
- Терпите, я скоро, - стиснув зубы прошипела злая Мёрси. – Потом хоть записайтесь…
Как на грех, ещё и нечаянно пукнулось. Кондрат-квадрат захихикал. Кто-то из детей стеснительно засмеялся.
- На здоровье, - сказал Илья, отхлёбывая из горлышка водку. Здоровенный Сашка уже держал наготове поллитровую бутылочку «Пепси»… запить, значит, однорукому инвалиду…
Мёрси, красная от унижения, стала натягивать штаны и чуть не заревела с досады. По внутренней стороне бёдер текла липкая тёмная кровь. «Хорошо тебе, доченька! У тебя это безболезненно!» - не раз говорила ей мать.
Ну, что за жизнь, а? И чего бы дуре Мёрси не прихватить с собой прокладки? КАК она могла забыть обо всех этих идиотских делах? Впрочем, в довершение ко всему, у неё и трусов-то нет… и запасных штанов – тоже. Не было поблизости от дома Ильи такого магазина, не было! Добро пожаловать в мир веселья и радости, Мёрси… у нас тут обхохочешься! Смеясь и кувыркаясь - носом в говно!
Она натянула штаны.
- Так, малышня, пройдёмте два шага вперёд. Пристраивайтесь у стены. Эй, не разбредаться! Дядя Илья с мальчиками, а я с девочками, понятно?
- А можно дядя Саша с нами постоит? Он же отвернё-о-отся, - испугано пропищала Леночка.
Мёрси махнула рукой. Чёрт возьми, делайте, что хотите! Можете дружно запеть: «В траве сидел кузнечик!» - можете пуститься вприсядку, можете нажраться битого стекла и сдохнуть – ей было ни до чего!!! Она чувствовала, как обильно вытекает из неё проклятая тёплая кровь, как прилипают к внутренней стороне бёдер брючины… как весь этот поганый, долбанный мир с его траханным туманом пялится на неё, разинув рот в идиотском смехе… и тычет невидимыми в серой мгле пальцами!
 - Я отвернусь, да! - сказал Сашка.
Они отошли на три-четыре шага. Леночка, Кристина, Элла и Валенька дружно уселись у стены. Мёрси сунула им рулон туалетной бумаги, мучительно раздумывая, как ей соорудить мало-мальски приличную прокладку из запасной футболки.

- Мёрси, - тихо сказал Сашка, стоя к ней спиной.
- Чего? – буркнула Мёрси.
- Я тебе забыл отдать. Забыл! – сказал Сашка испуганным голосом. Господи, он даже голову в плечи втянул, по-прежнему не оборачиваясь. И плечо приподнял, как бы боясь даже прикрыть локтем лицо… ну, что за чучело! Защитнички…
- …ну, гадство… на ботинки себе набрызгал! – слабо донеслось из тумана. Неудобно Илье…
- Ну, что там у тебя? – дрожащим голосом спросила Мёрси, испытывая жалость, раздражение и страх одновременно. Чёрт его, сумасшедшего, знает! Может он ей сейчас сунет в руки аппендикс из той груды кишок… или… или отрезанный член Волкодава…. и скажет: «Пососи его, сука! Я же знаю, что ты сосала у Пи-ка-чу-у-у!!!»
Сашка робко завёл руку за спину, не смея повернуться. Мёрси с ужасом  посмотрела на то, что он держал в руках.
Развернув небольшой шуршащий свёрток, Мёрси онемела. О, мать твою! Комок мятых, но чистых трусов, рулон ваты, штук десять упаковок ацетилсалициловой кислоты, резиновый напальчник и медицинский термометр в пластмассовом защитном пенале. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно… честное слово, и то, и другое сразу!
- Где ты это взял, Саша? – спросила она.
Широкая сгорбленная спина напряглась.
- Украл, - сказал он.
- Как понять – украл?
- Женщина сегодня сидела на скамеечке. Она спала. Я взял.
- На остановке?
- Да.
Остановку автобуса они прошли с полчаса назад. Мёрси твёрдо помнила, что на скамейках под выгнутым куполом никого не было. Всё-таки стены из прозрачного пластика! Мёрси помнила даже, что на одной скамейке лежала кипочка абонементов, видимо, потерянная кем-то из исчезнувших пассажиров…
Впрочем, раздумывать над этим и терзать вопросами Сашку было не время.
- Стойте здесь, - сказала Мёрси. – И это… отвернитесь ещё раз. Мне тут… переодеться надо.
Девочки послушно встали рядом с Сашкой. Мёрси выбрала местечко посуше и торопливо расшнуровала ботинки. Путаясь в штанах, она кое-как стянула их. С хрустом разорвав бумажную упаковку ваты, она отодрала здоровенный клок и наспех вытерла ноги. Вата… великое изобретение человечества! Даже и без крылышек…
В итоге всё получилось вполне сносно. Морщась от мокрых прикосновений внутренней поверхности штанин, Мёрси натянула их на ноги, застегнулась, подпоясалась ремнём и влезла в ботинки. Ну, слава Богу, теперь всё будет более или менее в норме.
- Сейчас! – зашнуровываясь, крикнула она в туман, где ворчал уже заждавшийся Илья.

И уже потом, когда они прошли Дворец и тихо брели к невидимой трамвайной остановке, Мёрси тронула Сашку за руку и сказала:
- Спасибо!
- Чем это вы там вдвоём занимались? – спросил Илья. – Сашка, я ревную!
Мёрси не успела ответить, как вдруг Кондрат-квадрат громко заявил:
- Кто-то колбасу жарит!
И только сейчас до Мёрси дошло, что некоторое время назад в тяжёлом и мёртвом воздухе действительно появился живой аромат чего-то очень вкусного.
- Блазнится… - неуверенно сказал Илья, озираясь.
Словно в опровержение, пласты тумана колыхнул лёгкий, почти незаметный ветерок. Запах усилился.
- Костёр, - сказал Сашка. – Пахнет.
- «Мой костёр в тумане светит», - пробормотал Илья. – Не нравится мне это…
- Может, там кто-то, как и мы? Кто в живых остался? – с надеждой спросила Мёрси.
- Это тётенька! – заявила слегка осмелевшая Леночка. – Она нам книжки читала.
- И у неё соба-а-ака! – Эллочка показала руками, какой величины собака была у тёти. Дети закивали головами. С головы Феди упала его красная бейсболка с удивительно аляповатым «GO!». Он торопливо поднял её и нахлобучил обратно.
- Ты-то откуда знаешь, наказание ты моё? – спросил Илья.
- Пойдём, - сказал Сашка, вглядываясь куда-то вверх. – Пойдём!
- Действительно… - сказал Илья. – Чего мы теряем? Может и впрямь кто живой? Только мы тут неделю плутать будем!
Впрочем, плутать им не пришлось. После часа ходьбы черепашьим шагом, приноравливаемом к скорости Ильи, они встретили Анну, напряжённо сидевшую у мангала.


Анна

Вечером Анна, устав от размышлений, вышла во двор с медвежонком в руках.
«Лучший способ снять стресс - это перехватить чего-нибудь вкусненького!» - твёрдо сказала она себе. На шампурах поджаривались охотничьи колбаски, распространяя упоительный запах, от которого у знакомого пса давно уже должны были потечь слюнки. Но пёс, видимо, крепко спал в своём киоске… или бродил где-то в призрачных мирах. Потрескивало весёлое пламя.
- Куда я столько готовлю, мне же за три дня это не съесть?! А собакам, говорят, жареное нельзя. Я бы, конечно, не отказала бы… да он всё равно не ест ничего. И молоко в блюдечке  не тронуто. И ветчина подсохла. Может кот всё-таки ряженку попробует... надо налить сегодня вечером.  А может вообще мне показалось... бред кошачий… собачий! Сколько я тут уже живу… всё что угодно мерещиться будет.
    Анна задумчиво смотрела на язычки пламени и вдыхала запах жареной колбасы. «События  сегодняшнего дня крепко долбанули по нервам! Пытаясь анализировать увиденное, Анна чуть не свернула свои бедные мозги», - записала она сегодня в своём дневнике. Умирающий незнакомец и его последние (мысли) слова не выходили из головы.               
- Надо всё на бумаге записать и по полочкам разложить. Может тогда понятнее станет? - вздохнула Анна, когда принималась за дневник.
Увы… не помогло. Мысль о том, что где-то возможно продолжается жизнь, где происходит что-то невероятно интересное и тревожное, но, в то же время, обыденное… в прежние времена даже изрядно надоевшее вечной рутиной, была так томительно прекрасна! Ей-богу, сейчас бы Анна с удовольствием пропылесосила ковры и с огромным счастьем побежала в магазин за картошкой и луком, встретив по пути старую нудную каргу-соседку, вечно жалующуюся на троих «детей-паразитов»!
- А тут, сидишь как курица в курятнике. Ко-ко-ко, блин… в тумане. Того и гляди, снова появится этот... красавчик в бейсболке и с дурацкими лыжными палками...
            Анна поёжилась и плотнее закуталась в плед. Мысли в очередной раз пошли по кругу,  ставшему уже почти привычным:

…я жду его? Нет… нет нет нет нет! я боюсь…
…он появится и опять начнёт заползать прямо под кожу, как…
…препарировать мысли…рентген души с садистским вывертом наизнанку…
…так мерзко… 
…и так сладко…
…бр-р-р-р… мазохизм какой-то…

Анна достала несколько листков бумаги и, прищурившись, стала перечитывать то, что написала сегодня:
«Всё-таки странно устроен человек! Как будто в нём всегда имеют место две сущности, и только от тебя самого зависит, какая из них возьмёт верх при определенных обстоятельствах. Всю жизнь тебя загоняют в рамки каких-то обстоятельств… слово-то какое «об-стоят-ельство». Вот кто-то ставит тебя перед фактом – на тебе проблему, человечишко. А человечишко стоит столбняком и думает – ну и что теперь с этим делать? Я  вообще-то и не просил! На фига мне этот выбор: менять или не менять эти об-стоят-ельства.
Ну, предположим, суетливый ты, инициативный… такой весь из себя, просто ах! Не устраивает тебя предложенное положение вещей. И что? А опять вилка: перекраивать жизнь аккуратно и целенаправленно, оставаясь при этом человеком, поступать согласно, как бы это сказать, кодекса добра… или ломать всё вокруг подчистую – ураган, тайфун, ломиться через чужие поломанные судьбы, плевать на себя и на всех, беспощадно… это – зло? Между прочим, говорят, что любая дерготня бесполезна – всё равно судьбу не обманешь. Что тебе уготовлено, то и будет, как не трепыхайся.
А если я, вот, к примеру, не в состоянии менять об-стоят-ельства? Вот такая я  – смиренная, да.  Так ведь опять получается вилка, ёлки-зелёные!
  Можно конечно, искать виноватого, жаловаться на судьбу, рвать волосы на голове, биться головой о стену, оторвать себе нос и уши (ха!). А результат? Психоз, милая, да-да! Упасть духом, опуститься в пучину депрессии, превратиться в мерзкое существо, ненавидящее всех и себя в том числе. Знаю я таких – они обычно всякие анонимки пишут… гадости соседям делают. Это что? По мне, так это и есть Зло. В самом его неприглядном виде.
А если по-другому? Если подчиниться этим… обстоятельствам, и выстоять в них?  Каламбурчик - не забыть! А что? Вполне возможно. Научиться жить в предложенных условиях. Как там говорится: «Не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней». Верно! И остаться человеком. Поступать по совести, по чести, себя не уронить, другим помогать по мере сил. Это – Добро. А за добро – воздастся, может быть. И всё со временем устаканится. И поймёшь ты, Анна, зачем вообще это дело с тобой приключилось…
Да. На этом и остановимся. Хватит дёргаться, Анна Сергеевна. Живи, и принимай всё как есть!»

Ух, ты! Целое философское эссе написала. Так и колбаса подгорит… с мудрствованиями.  Анна встала и осторожно отодвинула шампуры на край мангала  - подальше от раскалённых углей. Появившийся невесть откуда меланхоличный пёс подозрительно понюхал воздух и недовольно отвернулся.
- Что, не нравится? Опять ты ниоткуда заявился. А слюнки-то текут, поди? – Анна наклонилась, пытаясь все-таки погладить пса по голове, но тот неожиданно вскочил и уставился на проём арки, ведущей с улицы во двор.

…с-с-с-с-с… ш-ш-ш-ш-ш… с-с-с-с-с…
…шаги?!

Там, в вечерних сумерках маячило несколько силуэтов. На мучительно долгое мгновение,  даже ещё не разглядев лица… новых призраков?.. Анна сразу увидела  красную бейсболку с дурацкой надписью GO!

…нет! Только не это!
…лыжные палки… неееееет…

А затем…двор наполнился криками и визгом. Дети! Боже мой, сколько детей! Откуда? Под левой грудью предательски кольнуло, сердце зашлось бешеным ритмом.  У Анны перехватило дыхание. Чтобы не упасть, она опустилась на колени и в отчаянии закрыла лицо ладонями. Господи! Она только что разобралась со своими мыслями – и вот опять…
- Тётя, ты что, плачешь?- теплые детские ручонки оторвали  её ладони от лица. Белокурая девчушка стояла напротив, хлопая пушистыми ресницами, обрамляющими ясные синие глаза. Двое мальчуганов – один в той самой, красной бейсболке, а второй в комбинезоне с растянутыми лямками – уже ухватили по шампуру  и попытались откусить горячую колбасу. Пара девчушек переминалась с ноги на ногу поодаль, держась за руки и опасливо косясь на пса.
- Соба-а-ка… - ещё одна малышка смело погладила пса по спине. Тот покрутил головой, шевеля ушами, но не стал возражать.
- Это мой мишка! – мальчик с грустными карими глазами прижимал к себе медвежонка и тыкал  ему  в мордочку огрызок печенья.

Неподалёку стояли трое взрослых. Угрюмого вида девушка, одетая до ужаса нелепо в какие-то не то солдатские, не то охотничьи, брюки и вытянутую футболку, держалась за рукоять пистолета, висевшего подмышкой в жёлтой кобуре. Большой, неуклюже сгорбившийся под тяжестью огромного рюкзака, парень с добродушной улыбкой на странном лице…

…шрамы, ожоги?..

…робко улыбался, поправляя на плече ружьё-двустволку.
Немного особняком нелепо раскорячился молодой мужчина, показавшийся Анне почти юношей. Он тяжело опирался на лыжные палки, явно выбившись из сил.

…Господи, что у него с ногами? Лицо!  Он удивительно похож на недавнего гостя! Нет – это не он, конечно, но как же похож!.. Его  брат?..

В голове Анны, всё ещё держащейся за сердце, пронеслась целая вереница образов... от удивительно страшной картинки того, как здоровяк стреляет ей в голову, а голодные дети радостно набрасываются на её упавшее тело и пьют кровь, бьющую пульсирующим фонтанчиком из дырки во лбу… до видения долгих лет жизни небольшой дружной коммуной… свадьбы со здоровяком, усыновлением детишек и покойной старости…
Она как-то сразу поняла, почувствовала всем своим бешено бьющимся сердцем: все они – и дети, и странная троица взрослых – живые, настоящие люди!!!
- Почему ты плачешь? – снова спросила её белокурая пигалица, явно самая младшая во всей компании.
- Нет, девочка моя, я не плачу, – всхлипнула Анна, обнимая белокурую девчушку – Я радуюсь, деточка!

...и очень боюсь!..

- Здравствуйте! Меня зовут Анна. Будем знакомиться?
- Будем! – солидно сказал мальчишка в комбинезоне, с трудом проглотив огромный кусок колбасы. Щёки его уже блестели от жира, капавшего прямо на нагрудник с весёленькой аппликацией… и совершенно непроизвольно, на самом что ни на есть глубинном женском уровне,  Анна отметила для себя, что первым делом надо заняться стиркой детского.
- Вкусно пахнет, да! – заискивающе произнёс здоровяк и улыбнулся. Уродливые, плохо заросшие шрамы,  придали улыбке плотоядный характер. Но глаза были робкие...


Глава 22

Вика

- Остановка двигателя, - хмуро прокаркал динамик.
- Как это? Прямо в полёте?
- Прямо в полёте! – раздражённо рявкнул Силантьев, бог и хозяин всего парка вертолётов. Слышно было, как он закашлялся. – Семьдесят второй номер, Ка-20, свеженький ещё. У мореманов забрали.
- Пилот, оператор?
- Пропали без вести. Сам понимаешь, Антоныч, прямо над коконом…
- Подожди… машина на перекрёстке Сурикова-Щорса грохнулась!
- Вот именно. Машина там, а пилот и этот… как его?..
- Тони Фостер.
- Во-во! Фостер! Они, видимо, втянуты в кокон. Нет их.
- Почему, «видимо»? Запись-то, не велась что ли?
- За семь секунд до потери управления всю связь, как сваркой срезало. Личные камеры, бортовые… вся телеметрия. Наружная съёмка изучается. Нет на ней ни хрена… вплоть до падения машины. То есть, не видно, куда они подевались… - Силантьев прокашлялся и вдруг заорал. - А я предупреждал!  Выше трёх километров – рискуйте, а ниже – х…й позволю! А вы мне заладили: «Давай, Вовочка, давай! Весь МЕНАКОМ на тебя смотрит, вся Россия волнуется!» Ну, и х…ли вы там получили? Валерке Чиркову цены не было – ас! И что мне теперь его жене говорить?! Мало вам французов? Те тоже передо мной на коленях ползали – давай, Силантьев, разреши, Силантьев! Мол, х…ня, Силантьев, прорвёмся!
- Ты мне не истери, Силантьев, - Коваленко наклонился над ноутбуком. Картинка была действительно смазана и перекошена. Мелькнула рука в перчатке, спина Фостера, взмокший, коротко стриженый затылок… и дальше – резко обрываясь - сплошная рябь. В динамике взвизгнуло и затарахтело. Сказывалась близость обросшей дополнительными корнями и завихрениями западной «арки», жадно раздувающейся неподалёку.
– Что ты, как пьяная баба причитаешь? Забыл, где находишься? Считай, что на фронте! А не можешь – сдавай дела, - жёстко сказал Коваленко.
Вика поморщилась. Нервы… у всех нервы.

Проклятые «арки» тянулись всё дальше и дальше. Со стороны, с воздуха, это выглядело, как чёрные корни мандрагоры, десятками раскинувшиеся на площади более квадратного километра. С лохматых чёрных дуг гроздьями свисала шевелящаяся, разбухающая, тянущая к земле корявые щупальца, дрянь. Сейчас кокон уже не напоминал паука. Скорее – разрастающаяся колония раковых клеток… если, конечно, можно говорить об опухоли, вгрызающейся в землю в таких гомерических масштабах… достигающей в центральной части высоты в четверть километра.
Временами  кокон «вздыхал». Струи ураганного ветра, движущиеся строго ограниченными мощными потоками, сметали с поверхности дома, выворачивали глыбы асфальта… и тотчас стихали, исчезая так же внезапно, как и появились. Диаметр опасной зоны увеличили до десяти километров, включив в неё практически весь Екатеринбург. По отдалённым кварталам  пощёлкивали выстрелы. Мародёры пробирались в город всеми возможными и невозможными путями. Контингент «голубых касок» ООН, хоть и был увеличен вдвое, не справлялся. Жёсткий режим чрезвычайного положения трещал по швам. В окрестностях Кольцово, во время многотысячного крёстного хода с трудом удалось сдержать толпу, рвущуюся громить и сжигать «сатанинские самолёты».
Термин «Пришествие» нет-нет, да и проскальзывал даже в официальных сообщениях. Позавчера, во время полёта в Москву, Вика с удивлением смотрела, как на Тверской улице   женщины прогуливались в платочках. Редко кто из молодых дамочек рисковал надеть мини юбку. Говорили, что всему по третьему миру посольства западных стран превратились в постоянно осаждаемые крепости.
Винили, как всегда, американский империализм, ЦРУ, ФБР, униатскую церковь, Билла Гейтса, Стивена Кинга, прогнившую западную цивилизацию, Голливуд и мягкотелость патриарха всея Руси. 


Россия

В Сокольниках столкновения сатанистов с «молодыми братьями Христовыми» разгонялись резиновыми пулями и брандспойтами. В Туле, у храма святой Екатерины заживо сожгли трёх таджиков, обвинив их в порче. В Пензе сектанты держали глухую оборону, заняв шестую областную больницу. Поговаривали, что в часовне они проводят обряды принесения в жертву, очищая греховных братьев «во мраке заблудших» муками земными, дабы не познали они мук вечных, загробных. В Омске «боевые русские бригады» за одну ночь были почти полностью вырезаны кавказцами.
В Ростове насмерть сцепились несколько группировок… а в это время усиленная охрана Дома областного правительства, захваченного казачьими «воинами за веру православную», не давала родственникам снять с фонарей трупы заместителей губернатора и мэра, уже неделю висящих у входа.  В Сергиевом Посаде люди второй месяц жили в палатках, ожидая нового Царствия Небесного.
В храме Христа-Спасителя непрерывно шли богослужения. Нескольких парламентариев, приехавших на всенощную с президентом, не пустили в храм, грозя «примазавшимся жидам» судом Линча. Президент вынужден был промолчать. Пострадавших, к счастью, не было.
Как на грех, лето выдалось холодным и не дождливым. Прогнозы на урожай были  «полностью говёнными», как в прямом эфире ОРТ в сердцах сказал министр сельского хозяйства РФ. При этом он перекрестился и добавил, что, впрочем, на всё воля Божья.
Взрыв исламского фундаментализма перевернул с ног на голову все политические достижения последнего периода. Объявленная мобилизация охватывала трудоспособное население в возрасте до двадцати восьми лет. В Каменске-Уральском военком, спасаясь от разъярённой толпы, расстрелял всю обойму и последнюю пулю пустил себе в висок. Новобранцев вылавливали усиленные патрули. Милиция была переведена на казарменное положение. Воздушный мост «Екатеринбург-Новосибирск», по которому вывозили детей и женщин, с чей-то нелёгкой руки уже звали Дорогой Жизни.
Над коконом вздымался столб холодного зелёно-жёлтого свечения, сводящего с ума физиков. Свечение не подпадало ни под один из известных видов. Высота неприятно мерцающего, пульсирующего столба достигла семидесяти километров. Уровень радиации оставался в пределах нормы. Ионизация воздуха была минимальна. Химический состав его оставался прежним.
По всей европейской территории России и ближайших стран, небо по ночам тускло отсвечивало зелёным…


Екатеринбург, улица Комсомольская

В нескольких кварталах от перенесённой Базы, где развернулась самая мощная теперь по количеству и техническому оснащению, группа Коваленко, - та самая, ставшая притчей во языцех, «банда психов», - сидел немолодой уже человек и читал вслух старому коту. Временами он прерывал чтение и прислушивался к тому, как в наступающих сумерках тяжело грохочут по асфальту гусеницы, перемалывающие проезжую часть в считанные минуты.
Он вздыхал, отпивал из банки «Уральского мастера 8,0» глоток, поправлял укутанные одеялом ноги и продолжал:

- Боги, бывшие некогда,
Покоятся в своих пирамидах.
Благородные и славные люди
Тоже погребены в своих пирамидах.

Они строили дома –
Не сохранилось даже место где они стояли,
Смотри, что случилось с ними.

Я слышал слова Имхотепа и Джедефхора,
Слова, которые все повторяют.
А что с их гробницами?
Стены обрушились,
Не сохранилось даже место, где они стояли,
Словно их никогда и не было.

Никто ещё не приходил оттуда,
Чтобы рассказать, что там,
Чтобы поведать, чего им нужно,
И наши сердца успокоить,
Пока мы сами не достигнем места,
Куда они удалились…

- Ну, как тебе? – спросил он спящего кота. Кот дёрнул розовым ухом. – Эх ты… животное! Этому тексту более четырёх тысяч лет, а ты лежишь и не благоговеешь.
Человек подслеповато прищурился и прочитал вслух заголовок:
- «Песнь из дома усопшего царя Антефа, начертанная перед певцом с арфой».
Он заложил книгу листочком бумаги, аккуратно оторвав его от «кубика», положил увесистый том на диван и, кряхтя, поднялся. Надо было сидеть тихо… тогда не заметят. Слава Богу, дом старый, замызганный и не представляет особого интереса для мародёров. Человек осторожно отодвинул уголок штор и выглянул на улицу. Под окнами медленно тащилась полевая кухня. Не в ногу шли солдаты.  Угрюмый омоновец, присев на корточки, высматривал что-то в оптический прицел. Ствол был направлен в сторону микрорайона Пионерский посёлок.
- Солдатики… солдатушки – бравы ребятушки… - пробормотал человек, осторожно и тщательно поддёргивая край шторы, – Это хорошо, что солдатики… надеюсь, что хорошо. Всё, какая-никакая организация…
Он потащился на кухню и открыл холодильник. Хотелось поесть чего-нибудь лёгкого. Собственно говоря, даже не поесть, а полакомиться. Жаль, газовая плита не работает. Как на прошлой неделе грохнуло неподалёку, так и всё – нет газа. Утечка, скорее всего. Неприятно - местное телевидение исчезло. Вещают сплошь только федеральные каналы. А то бы местные журналистики рассказали, что и как там так сильно бабахнуло.  Даром, что до Пришествия в городе с полдюжины местных телевизионных новостей насчитывалось… не говоря уж о радио.
Съев кусочек сыра, человек вернулся в комнату. Небольшой ночничок уютно горел над диваном. Кот по-прежнему спал, до отвала налупившись обрезков говядины, принесённых недавно внучкой.
- Эй, - позвал кота человек, - хватит дрыхнуть, Кузя! Смотри, так и проспишь Царствие небесное!
Он сел и откинувшись на подушки, чтобы не сильно ныла спина, раскрыл книгу.
- Итак, продолжим. Открываем наугад… кхм… и смотрим. Ох, ты… прямо в точку… в самую струю!
Он пожевал губами и нараспев начал читать.

- И отвечал Иов, и сказал:
…Знайте, что Бог пригнул меня
и набросил на меня Свою сеть!
Я кричу: «Насилье!» - но ответа нет;
вопию, но правды не нахожу.
Он запер мой путь, чтобы мне не пройти,
и на тропы мои навёл мглу…

Сотовый запищал, оборвав чтение Книги Иова. Звонил один из бывших студентов. Человек невольно приосанился, прокашлялся и, придав голосу благородные преподавательские нотки, сказал в трубку:
- Алло! Здравствуйте, Сентряков! Слушаю вас! Нормально, вполне нормально. Нет, эвакуироваться не хочу… я уж здесь как-нибудь… по-стариковски. Ну-с, как ваши дела?..


Анна (сны)

Большая рыжая сука внимательно следит  за своими щенками. У них начали резаться первые молочные резцы - даже не клыки ещё.
Она нашла где-то и приволокла им старую лыжную  палку без наконечника и  пластикового кольца. Пусть грызут податливое дерево. Щенки дружно накинулись на новую забаву. Старший, с белым пятном на груди, довольно жуёт петлю из жёсткой ткани: самое лакомое место - пропахшее потом и пропитанное солью человека. Он ворчит и не подпускает остальных щенков.
Сука не мешает ему - она знает, что этот будет самым сильным и умным. Она расслабленна и спокойна. Только уши насторожённо подрагивают  и блестят карие с зелёными искорками глаза.

Анна (дневник)

«Не знаю, как часто смогу теперь делать записи. Времени совсем нет. Забежала домой на минуточку – полить жасминчик, переодеться, в миску положить огрызки от вареной курицы…

- Анна, я  в вашу квартиру без вас больше не пойду – там какой-то кот на кухне, он на меня шипит.
- Да нет там никого, Мёрси, что ты выдумываешь?
- Я что слепая? Сами не знаете, что у вас дома делается…
- Ну,  хорошо, в следующий раз вместе пойдем. Только не огрызайся, пожалуйста, лучше помоги мне…
- А  я вообще не пойду, мне и тут нормально. У вас там ещё и туман возле самого подъезда.

… варёной курицы для кота. Раз уж он тут без меня резвится. Да, странно всё. Ну, ладно – коротко о главном. Вроде как исторические хроники, ха-ха! «Старые песни о главном». Хотя тут уже не поймёшь – что главное, а что просто необходимость… так быстро завертелось всё…
Поселились мы все в детском саду. Иначе не получается. За ребятишками постоянный присмотр нужен, а от Ильи толку совсем нет, хотя с детьми он нормально сидит, приглядывает. Они Илье нравятся, да и малышня к нему спокойно относится.  Мёрси сама ещё ребенок, Саша молодец, конечно, но ему надо всё время говорить, что сделать… да и рук у него всего две, а дел – море.
Детей мы устроили в спальной группе на втором этаже – там кроватей достаточно. Для Ильи Саша притащил кушетку из медкабинета. Сами спали кое-как вповалку на ковре. Надо что-то придумать к вечеру – так невозможно.
Ребятишки всё утро провели на улице, возясь во дворе возле мангала и костра. Они такие славные, все! Только почему-то иногда замирают и будто слушают что-то в себе... не по-детски как-то. Хотя… я уже ничему не удивляюсь. Леночка-белокурочка всё время порывается мне помогать, бегает тихим хвостиком. Милая девочка, всегда о такой дочке мечтала…
Прямо душа болит за них всех!  Илья и Пёс присматривают за детворой. Молодцы - справляются. Илья читает книжки и рассказывает какие-то забавные истории. Со двора то и дело слышен  чей-нибудь смех. Хорошо – жизнь!
Мёрси и Сашу я отправила с утра в магазин  за самым необходимым. Мёрси заупрямилась и долго ворчала. Саша растерянно улыбался. Пришлось написать список – что взять, и объяснять, как вести себя с туманом  - близко не подходить, руками не трогать. Кстати, сам туман  на удивление смирный сегодня. Из углов не высовывается, детей не пугает. И на том спасибо. Мёрси сказала, мол, погодите, он ещё себя покажет. Ну, пришлось ответить, что я тут не первую неделю живу и тоже много чего насмотрелась.
Попыталась уговорить Мёрси снять пистолет вместе с кобурой. Ну, не стреляют патроны – это даже и к лучшему! Дети всё-таки… мало ли что. Нет, упёрлась намертво. Впрочем, она пистолет из кобуры не достаёт, пусть уж ходит с ним, раз девочке так спокойнее…
Саша принес воды – ей-богу, полцистерны, не иначе! Вот силища! Мёрси помимо прочего прихватила одежды и белья  своего размера. Гордо ушла переодеваться – теперь хоть на девушку похожа стала. Очень привлекательную, кстати. Эх… «где мои семнадцать лет?» - как в песне поётся…
А вообще – дурдом! Ты хотела людей, Анна? Вот и получай – с головной болью впридачу. Один инвалид, другой на голову странный, девчонка – капризный подросток и семеро малышей. Наслаждайся, дорогая! Курить, что ли начать от такой жизни? Шучу.
Постоянно греется вода. Огромное количество горячей воды! Хорошо, что на кухне был приличный запас. Постоянно готовится какая-то еда. Рисовая каша на разведенном сгущенном молоке. Куриный суп, отварная картошка.

…пюре бы сделать с котлетками домашними – ребятишкам. Но – нет, это невозможно - немыслимый труд!..

С ужасом понимаю, что не сегодня-завтра придётся готовить на костре. Штакетники ломать… мебель… книги. Мёрси сказала, что у них керосинка была, да впопыхах-то и забыли. Впрочем, я думаю, что оно и к лучшему. Керосина всё равно нет… а  насчёт бензина я что-то очень сомневаюсь.
Попросила Мёрси курить на наружной пожарной лестнице.  Там и банка стоит… видимо, воспитательницы покуривали. Илья тоже туда ходит, кстати. А то сигаретный дым тянет по всем коридорам. Не очень им, наверное, приятно – курить и видеть под собой лишь слабые очертания детской площадки… но пусть уж терпят.
А в окна второго этажа, кстати, теперь всё видно так, как оно и существует в реальности (хм… хм…)  то есть, туман. Жаль. Раньше хоть и страшновато было, но всё же – солнышко!
Надо же, в этом мире у меня уже появились «раньше» и «давно»…
Перед сончасом вместе с Мёрси по очереди ополоснули детей в ванной на кухне. Вообще-то она (Мёрси) молодец, если захочет, конечно. Руки у неё не к попе пришиты, как это частенько бывает у красивых одиннадцатиклассниц. Ну, а потом уж и Саша с Ильёй долго брякали ковшиком - плескались. Из кухни при этом доносился отборный мат. Это Илья… сквернослов, понимаешь ли.  С инвалидами с детства частенько так. Надо же мужчиной себя показать… хотя бы в этом. Мы – дамы - ушли наверх укладывать ребятишек. Джентльмены объявились примерно через полчаса. Илья – освежившийся, с влажными волосами, но злой, как… как… ставлю прочерк.

… он симпатичный… если бы не изуродованная рука и вывернутые ноги! От девчонок бы отбоя не было… а сейчас, при наличии всего двух мужчин на всю жизнь…  хотя – какие тут девчонки… кроме Мёрси…

Саша – мокрый с ног до головы, весь забрызгался. Я спустилась в кухню – батюшки светы! Весь пол залит водой, ужас, сколько извели! Ну, сами извели, сами и принесёте. В большой кастрюле с надписью «компот» (кошмар!) в чистой воде прополоскала кое-что из детского. Саша развесил бельишко на шведской стенке в спортзале и притащил три ведра мыльной воды в туалет, для смыва. Теперь нас много и все вместе живём – только успевай, таскай наверх воду.
Загадка: в аквариумах ни одной рыбки или, там, улитки. Думала – померли, бедные, ан нет! Исчезли. Кот, что ли сюда заходит и свежей рыбкой питается? То-то он кочевряжится – не ест у меня, толком, ничего! Ах, загадки, загадки… (грустный смайлик)
А потом все свалились и уснули, завернувшись в одеяла. Мёрси спит, как ребёнок, калачиком. Личико печальное. Саша и во сне как-то горбится, ноги поджимает, скрючивается, словно поменьше места занимать хочет. Рядом стоит кушетка – Илья. Ему с пола встать самому тяжело – вот и пристроился на кушетке. На спине спит, да ещё и храпит с присвистом. На полу бутылка водки початая стоит. И «Пепси». Говорит, мол, с утра голову поправлю, «не отходя от кассы». Я уже, было, хотела возразить, но передумала, мысленно махнув рукой. Ему завтра не дрова пилить всё-таки. Буду приглядывать, чтобы он с утра не наклюкался, сидючи с детьми…

…какие они всё-таки тихие…
…как блокадники…

 А я вот пошла к себе – пишу дневник. Ночевать вернусь в садик. Уже заканчиваю – потому что дети скоро проснутся и надо поить их соком с печеньем, а потом готовить ужин.

И вообще – на фига мне такое счастье?

Завтра ещё что-нибудь напишу, если не помру!
Если записей больше не будет, так и знайте – померла Анна Сергеевна, как чёрная рабыня на кофейной плантации» (улыбающийся смайлик).

***

Она так устала, что не могла уснуть. Напряжение безумно длинного дня не отпускало, всё тело ныло, поясница отваливалась. Устав бороться с бессонницей, Анна встала и осторожно прошла вдоль ряда кроваток. Дети крепко спали - Леночка вспотела во сне… Бориска прижимает к себе медвежонка… Кондрат сосёт палец… Федя смешно надул губы… Эллочка улыбается, а Валенька опять перебралась на кровать к Кристинке. Может быть они сестрёнки?..
Анна осторожно перенесла девочку на  место и укрыла одеялом.
Илья даже во сне выглядел озабоченным и измученным, брови недовольно нахмурены. Тяжело ему, наверное… много тяжелее, чем нам всем! Какой-то уход нужен… хотя бы минимальный. Надо уговорить его завтра – попробую сделать массаж… спину, ноги – помню же кое-что!

…старое дряблое тел неласковой свекрови,, запах лежачего больного, объяснения патронажной медсестры: главное, поддерживать мышцы в тонусе и не допускать пролежней, понимаете?
…вот так, по массажным линиям, потом протирать спиртом – смотрите, запоминайте,
это надо делать регулярно, дважды в день…
…дважды в день… каждый день… два года… каждый день…

На ковре на матрасах, покрытых простынями, спали порознь Саша и Мёрси. Саша  всё-таки, такой богатырь, гигант прямо! На изуродованном шрамами лице – тихая умиротворённая улыбка. Мёрси рядом с ним казалась совсем маленькой девочкой -  хрупкой и беззащитной. Посапывает во сне… ребёнок ещё… а пистолет в кобуре рядом держит и рукой накрыла. Анна устало улыбнулась и подошла к окну.
«А ночи становятся темнее!» - подумала она, присела на стул, облокотилась на подоконник и задумалась. Сквозь призрачную полуявь и озноб усталости слышалось уже знакомое…

…с-с-с-с…ш-ш-ш-ш…с-с-с-с…

- Как живётся, Аннушка? Не скучаешь без меня, а?
- Это опять ты?..  Ну и какой ты сегодня? Что-то  не вижу я тебя. Почему ты всё время меняешься? Я хочу знать - какой ты на самом деле? Придумал бейсболку зачем-то. Мальчик-то тут при чём? И палки лыжные. Ты же не Илья... нет... ты просто хочешь, чтобы я думала так. Шутки шутишь… а мне весь этот цирк не нравится.
- Это так важно для тебя – знать, какой я?
- Да нет… скучаю по музыке, представляешь? Так хочется, чтобы зазвучало потихоньку.
- Так? – Плывут негромкие звуки. - “Lily Was Here” – Кэнди Далфер и Дейв Стюарт – саксофон и гитара – одна из любимых мелодий. Ибо написано гением: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает. Но и любовь – мелодия!» Пушкин, Александр Сергеевич. Дарю.
- Спасибо. Откуда ты знаешь, что мне нравится?
- А я много про тебя знаю, милая. Например, то, что тебе очень любопытно  – где же ты всё-таки находишься? А может,  я страшно ошибаюсь? – он озабоченно сдвинул брови, как неумелый актёр в дешёвом фильме Болливуда. - Или ты довольна тем, что, дескать, наконец-то есть о ком заботиться… может быть, даже любить…
-Да, то есть, нет! Я хочу знать  кто ты и откуда? Что в этом  мире настоящее – мы и дети, или призраки, не замечающие нас? Кто из нас жив, а кто мёртв? И про туман – это ты его сделал? А куда ты дел всех остальных людей? Расскажи…  если, конечно, ты сам это знаешь… а ты знаешь - я чувствую.
- Как много вопросов ты задаёшь! Любознательность твоя достойна похвалы! –  сдержанный смех. Горячее дыхание в затылок. Соблазнительный шёпот, щекочущий ухо. – Смотри, я кое-что тебе покажу.
Жаркие невидимые руки подхватили (обняли?) сзади за талию и – вверх! Все выше – и выше, как в  фантастическом фильме. Двор, дома и улицы стремительно уменьшаются, превращаясь в подобие карты. Словно смотришь в иллюминатор лайнера на взлёте. Ещё выше – город, покрытый желтоватой дымкой, похожий на остров. Анна замерла, ожидая увидеть голубой шарик Земли, покрытый океанами, горами и лесами, а вокруг – мерцающий Космос. Но – картинка не менялась. Только остров родного города, и…

…как кадры из «Солярис» - остров жизни в безбрежном океане. Это всё Илья – он что-то говорил днём про Лема, Тарковского, Солярис, сталкеров – а теперь уставшей Анне снятся кошмары…

…вместо перламутрового океана – нечто похожее на огромный, бесконечный лист измятой копирки – черный, маслянистый, по которому гуляют такие же чёрные протуберанцы и тяжело ворочаются торнадо, выгибающиеся над городом колоссальными арками. Страшная, мрачная картинка безумного одиночества.
- И ты надеешься, что отсюда есть выход, Анна?
- Да, конечно. Я хочу, чтобы он был. А теперь ещё дети…
- С чего ты взяла, что вы за них отвечаете? А вдруг им найдётся местечко получше, чем под крылышком у Анны?
- Нет, дети – это очень важно. Ты не понимаешь.
- Это я-то не понимаю… хе-хе! Живи здесь, женщина. Если хочешь – сделаю так, что  тебе и твоим приятелям будет хорошо. Вы не будете ни в чём нуждаться. И даже, может быть твой Илья…

…он тебе нравится... нравится…

- Да, да…
-… станет нормальным, здоровым…
- Да…
-…и я буду приходить к тебе…

…тебе же этого хочется… хочется слушать голос… это ЕГО голос…

- Да, да…
-…и буду говорить с тобой. Ты славная, Анна. Твоё место здесь, если уж начистоту!
Анна на мгновение почувствовала, что маленькая детская подушка, на которой лежала её голова, промокла от слёз. Негромко похрапывал Илья. Совсем рядом сопела слегка простывшая Мёрси… с ближайшей кроватки свешивалась маленькая детская ножка в полосатом гольфике.
…и город… и бесконечная чёрная бездна вокруг…

…падение…

Костёр. Незнакомец всё в той же бейсболке, скрестив по-турецки ноги, сидит напротив и задумчиво смотрит в огонь.
- «Печальный Демон, дух изгнанья парил над грешною землёй...» - тихо декламирует он.
Анна обнимает медвежонка. Рядом с ней, слегка покосившись на бугорке асфальта, тикают часы.
- Ты – это Демон?
- Ну, радость моя, это уж кому как нравится. Можешь называть меня Демоном Сократа… или тем самым Демоном, что был проводником Сирано де Бержерака в «Иных государствах и империях Луны» и представился, как Демон Сократа… или тем самым Демоном, что страстно полюбил царицу Тамару… - он разламывает веточку тополя и кидает половинки в огонь.
- Не понимаю…
- Я в курсе, моя маленькая Анна, моя королева.
- Ты что, Воланд?
Он тихо смеётся. Показывает язык. Где-то далеко воет пёс…
- Это я поддразниваю тебя, мой ангел. Я не Воланд, ты не Маргарита. Я не Мельмот-скиталец и не Агасфер, я не Симон-маг и не Мерлин. Я даже не дух ныне покойного Данте. Я просто Демон.
- Дьявол? А как же… Бог?
- «И бесы веруют и трепещут», Аннушка! Это очень старая фраза. Вас в школе не учили, но знай, что Бог – Отец всего сущего.
- Но дьявол отрицает Бога…
- Кто сказал? Где? – комически удивляется Демон и оглядывается по сторонам, словно ожидая увидеть строгого атеиста, выходящего из темноты с ноутбуком подмышкой. – Боже мой, глупость какая! Ты хотя бы слышала о Люцифере, сиречь Деннице?
- Слышала, - обидевшись, шепчет Анна.
- Хорошо, что слышала, ягодка. Не верить в собственного Отца никак нельзя. Мы просто обижены на него, понимаешь ли. Дело, конечно, семейное, но как-то так уж повелось, что Отец не додал нам того, что для нас важнее всего!

…демоны… ад… огонь…
…почему?
…зачем это происходит со мной?..

- Ну-ну-ну, не куксись! Никаких серных дымов и пылающих костров. Ад, конечно, существует, но тебе там не место, так что не вздрагивай. Я по глазам твоим вижу, что тебя мучают тысячи вопросов. Считай, что тебе повезло. Я готов отвечать на них, хоть до второго пришествия.
- Почему? – хрипло спросила Анна.
- А блажь такая! – весело хихикнул Демон Сократа… или как там его по-настоящему… - Я в хорошем настроении.
Он перегибается прямо через костёр. Анна видит, как пламя лижет полы пятнистой куртки, как вспыхивает язычок огня на рукаве…
- Я в хорошем настроении, Анна! – шепчет он ей прямо в лицо. Его дыхание почему-то отдаёт мёдом. Проворные струйки огня бегут по куртке вверх, к воротнику… – Пользуйся!
…он закуривает. Анна крутит головой. Невольно она смотрит на полы его куртки, на рукав… всё, как было.  Это напоминает резкую смену кадра в кино. Господи, что всё это значит? «Я заболела. Я брежу. Я умираю», - проплывает сонная, удивительно спокойная мысль.
  - «…и будешь ты царицей мира, подруга верная моя!» - приятным баритоном выпевает гость и затягивается сигаретой «Camel». Пустую смятую пачку он бросает в костёр. Анна задумчиво смотрит, как съёживается в огне целлофановая прозрачная обёртка, как темнеют углы картонной пачки… и вспыхивают оранжевым пламенем.

- Демоны - против Бога, - спокойно говорит она, не отрывая глаз от корчащейся пачки.
- Не совсем, - отвечает ей странный гость. – Все мы  – часть Его. Но из всех своих детей он никого не наделил способностью творить. Это, как ты, Анна! Помнишь, как ты мучалась над каждой строчкой… а тебе говорили, что, хоть ты и Анна, но Ахматовой из тебя никогда не выйдет… помнишь? Мы наделены жаждой творчества… но можем лишь оценить чужое творение и не умеем создавать своё. Мы можем только пытаться.
- Это плохо? – Анна поднимает взгляд. Илья… лицо Ильи… и скрюченная левая кисть… он снова меняется… это точно – Илья!..
- Это плохо, Аннушка, – серьёзно отвечает Илья и отпивает глоток водки прямо из бутылки. Он морщится и прихлёбывает из бутылки газированную воду «Колокольчик». – Криво как-то пошла. Первая рюмка колом, вторая – соколом, а третья – мелкой пташечкой! Глотнёшь?
- Мне вставать рано… - слабо отвечает Анна, чувствуя, как кружится голова. Туман становится густым, как кисель, обступая их неровным кругом. – Туман… убери его…
- Туман – сам по себе, малыш. Ты ему понравилась. Вот уж чего-чего, а тумана тебе бояться не следует. Видишь ли, я смог всё-таки создать своё. Ну, если быть откровенным, - а я хочу быть откровенным с тобой, моя Ева, - я смог изменить твой мир. Немного, совсем чуть-чуть. Но он – мой. Мой, понимаешь?  Моё творение. Он ещё пуст… в нём, пока лишь ненадолго,  задерживаются те, кто раньше отправлялся в дорогу сходу… сразу после смерти. Но мой мир совершенствуется, Анна! Он становится живым. По шажочку, по капельке – он настаивается, он проникает в поры бытия, заполняя их монолитом материи! Он будет живым, Анна! В нём будут жить живые, настоящие люди! И ты будешь его первой царицей!

Ощущение чужого присутствия за спиной исчезло. Анна передёрнула плечами и отвернулась от окна. Прохладно. Надо выспаться, отдохнуть. Она легла  на матрас рядом с Мёрси. «Подожди, подожди! Это что сейчас было?!» - испуганно пропищал кто-то прямо в голове. Анна бессильно подумала, засыпая: «Это туман. Вот и всё, что я сейчас могу сказать. Никому ничего не скажу – пусть всё будет так, как будет. И это правильно».
Сашка беспокойно заметался во сне, размахивая руками, и пробормотав что-то непонятное, затих. «Ещё задавит нас тут с Мёрси ночью…» - но отодвинуться уже не было сил…

***

В окне квартиры на втором этаже возле цветочного горшка сидел полосатый кот и смотрел во двор на пса, хмуро сидящего у затушенного костра. Пес поднял голову и негромко тявкнул – кот презрительно выгнул спину и спрыгнул в темноту комнаты, пройдя сквозь пол.

Пёс осторожно обошёл костёр. Пахло чем-то страшным. Шерсть на загривке пса поднялась… он тихо зарычал.

…и снова… там же…
…ВМЕСТО:

…В окне квартиры на втором этаже возле цветочного горшка сидел полосатый кот и смотрел во двор на пса, хмуро сидящего у затушенного костра. Пес поднял голову и негромко тявкнул – кот презрительно выгнул спину и спрыгнул в темноту комнаты, пройдя сквозь пол.

Лёгкий ветерок колыхнул пласты тумана. Где-то в необъятном чёрном пространстве что-то неуловимо сдвинулось… и… Пёс почесал задней лапой ухо и отправился к киоску.

Всё было спокойно.


Глава 23

Саймон Кокс

Физику Саймону Коксу, работавшему ранее в Пасадене, нравился Коваленко. Было в нём что-то неуловимо отличающее большого босса от других русских. Пожалуй, именно то, что он и был Большим Боссом. Настоящим, матёрым и мощным, как таран. Как-то раз напарник Саймона молчаливая Сара Конг сказала, что Коваленко похож на дракона и Саймон чуть не сел на задницу от изумления. Оказалось, что в китайской мифологии драконы – вовсе не та изрыгающая дым и пламя злобная тварь, с которой довелось свидеться святому Георгию. Наоборот, драконы у китайцев во многом похожи на Джона Ф.Кеннеди – в них намешано всего понемногу. Во всяком случае, Саймон понял это именно так.
Коваленко мог быть щедрым, Коваленко мог быть злым, Коваленко мог спустить шкуру с провинившегося, набить её соломой и вывесить на воротах Базы. Но он мог и закрыть глаза на то, что, по его мнению, не мешало самому главному – движению вперёд.
- Закисли вы, ребята! – сказал он позавчера Саймону и Саре. – Бросьте ковыряться в мелочах! Давите на самое главное – здесь же под ногами можно Нобелевку найти! Просто нагнуться и подобрать, а не ковырять в заду с видом задумчивого гиббона.
Самое смешное, что слова эти не прозвучали обидно, хотя, если бы их Саймону сказал, к примеру, старый Томас Р.Эбскотт, то Саймон бы долго дулся. Но здесь всё было по справедливости. Кстати, и сам покойный Джефферсон незадолго до смерти говорил им, мусоля сигару на манер Шварцнеггера:
- Ребята, мы сейчас напоминаем команду программы «Аполлон». Тогда мы все были до неприличия молодыми, рвались в бой и наперебой предлагали отправить нас на Луну, даже если это будет билетом в один конец. Я говорю это к тому, что если кто-либо почувствует, что вот-вот сломается – лучше уходите. Никто не будет на вас в обиде. Здесь жутко и порой смертельно опасно. А жизнь у каждого одна. Но те, кто останутся – должны быть ковбоями от науки. - Джефферсон сдвинул на затылок свою знаменитую шляпу, хмыкнул и сказал. – Как видите, в этой дурацкой шляпе я похож на Индиану Джонса. Надеюсь, что его неукротимый дух живёт и в ваших сердцах.
Все тогда заулыбались… не зная, что посидеть со стариком Джеффом больше не придётся.
Сейчас, когда паршивый кокон со своими «лапами» немного угомонился, можно было наконец-то упорядочить график дежурств и продвинуть, насколько можно было, вперёд армейских роботов для ближнего наблюдения. Роботы выдерживали не более трёх суток, но то, что они передавали, заставляло трястись от перевозбуждения половину старушки планеты. Саймону несколько раз звонили родители. Отец-то ещё держался, а мать совсем расквасилась и каждый раз просила сына приехать в родной городишко, чтобы там спокойно встретить грядущий Апокалипсис…
Саймон отхлебнул пива из банки. Он привык к банкам на треть литра, а здесь в ходу были только полулитровые, что как-то сбивало с привычного ритма. Над головой уютно нависал потолок большой армейской палатки. На столе не хватало, по мнению Саймона, только птичьего молока… а уж напитков было – тьма. За столом становилось шумно. Швед Олаф, размахивая руками, чуть не сшиб поставленный на два ящика ноутбук. Олафа весело обругали на четырёх языках. Сара Конг зарумянилась, откинувшись на спинку вращающегося кресла. Укатали сегодня Сару с обработкой массива данных… а что будет, когда кокон вновь раскочегарится?
Старик Бриджес снисходительно поглядывал с экрана ноутбука. Он сейчас отсидел шесть часов в Уфе на совещании МЕНАКОМа и, похоже, был только рад, пусть и виртуально, но «посидеть в хорошем кругу» с баночкой пива. До вылета Бриджеса было ещё полтора часа и хитрый председатель заперся в своём гостиничном номере, пребывая в режиме онлайн со всей весёлой компанией.
- Не скажите, Игорь, - глубокомысленно сказал Бриджес. – Где-где, а здесь вы чересчур категоричны!
- Готов возразить, дорогой Бриджес, готов возразить! – погрозил пальцем Коваленко, обнимая за плечи улыбающуюся Викторию. – Здесь, в присутствии самой горячей группы МЕНАКОМа, я готов поразить ваше воображение одной страшно секретной историей…
- Русские высадились на Марс в шестьдесят третьем году, но не смогли вернуться! – перебил  его Пак Мун и засмеялся.
- Нет, это совсем другая история, - весело ответил Коваленко. – Про Марс я расскажу вам потом… если будет время. Всё так, как вы сказали, мистер Мун, но произошло это на самом деле в шестьдесят пятом…
Поднялся рёв. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то орал нечто вроде «коммунистическая пропаганда Хрущёва! Председатель Мао обогнал его на Юпитере!», Бриджес довольно улыбался. Вика что-то добавила, чего Саймон не расслышал. За столом грохнул хохот. Учёные развлекались. «MAD GUNG» кутила на всю катушку…
- Случилось это в самом начале пятидесятых, - подняв руку, начал говорить Коваленко. – Года за два-три до смерти Сталина. Вызвали в Кремль пятерых ведущих биофизиков, академика Иоффе, медицинских светил две штуки и кого-то ещё…
- Эйнштейна с Оппенгеймером… тайно, на парашютах! - проворчал кто-то из угла программистов, и все засмеялись
- Так вот, друзья мои, - продолжил, хитро улыбаясь, Коваленко, - вызвали их на сверхсекретное заседание и сходу предупредили, что, если кто из них проболтается хоть словом – может сразу повеситься сам. Если успеет. Потому что жить такому человеку останется буквально несколько минут. Ну, калачи все были тёртые, в жизни многое повидали, да и работали всегда под грифом «Государственная тайна». Так что никто не испугался. Испугаться-то не испугались, но удар от удивления чуть было не хватил! Дело в том, что самая верхушка СССР озаботилась вопросом - а есть ли душа у человеков… или это всё-таки, поповские выдумки?! И ответ на это должна была дать самая передовая в мире советская наука, не привлекая к этому Маркса-Энгельса, Ленина и прочих материалистов…
- Ну, это вы загнули, друг мой! – прогудел Бриджес. – Я имею ввиду время действия. Это было в начале семидесятых, когда у Брежнева пошли первые неприятности со здоровьем! Никому не хотелось, умерев, столкнуться нос к носу с Сатаной. Вот и обезопаситься решили.
- Ага, - сказал кто-то, кого Саймон не разглядел. – Умереть со справкой в руках: «Помирай  спокойно, ни хрена там нет!»
- Вы тоже слышали эту байку, мистер Бриджес? – спросил Роман, как всегда, не отрываясь от наладонника.
- Конечно!
- Ну, ребята, за что купил, за то и продаю, - сказал довольный Коваленко. – Итак, собрали группу великих, передали её под крылышко Берии и повелели ни в чём препятствий не чинить, наравне с проектами государственной важности. Ну, там, атомная бомба, дальние бомбардировщики, ракетная техника и так далее...
- Не тяни, Игорь Антонович, не тяни! – выкрикнули из плотной группы физиков.
- В общем, говорят, что отдельные сенсационные разработки, которые вполне можно было опубликовать, были всего лишь верхушкой айсберга. А точнее – отвергнутые группой боковые пути исследований. Например, нашумевшие эксперименты с Розой Кулешовой, свечение Кирлиана, некоторые работы Института Мозга во главе с Бехтеревой… в общем, всё то, что потрясало умы в 60-70-х. Оттепель, понимаете ли. Но сама группа по-прежнему тайно существовала аж до октября 1991 года. И до самого конца на её заказы работали сотни научных коллективов, даже и не подозревающих о конечной цели исследований. Ну, а после путча девяносто первого года,  Ельцин, принимая закрытые дела и узнав о существовании таких тайных богоискателей, приказал работы свернуть, а финансирование – прекратить. Дескать, верующие и так верят, а неверующий в колебаниях стрелок и математике научных отчётов ни хрена не понимает, и только ещё больше сомневается! И вполне справедливо заметил, что, мол, большим партийным бонзам нужно было только одно – приведите им Иисуса и пусть Он докажет, что Он и есть истинный Сын Божий… и с десяток-другой чудес продемонстрирует! Желательно, осязаемых, идеологически выдержанных. А остальным – кто верит – вполне достаточно в церковь ходить и Богу молиться в той или иной форме. Нечего, мол, деньги на ветер пускать!
- А мораль? Мораль-то где? – спросил Лю, деликатно пригубив коньяк из мензурки, которую почему-то принёс с собой в качестве рюмки.
- Х…й с ней, с моралью, - по-русски сказал Коваленко и засмеялся. Затем, снова перейдя на английский он торжественно сказал. – Вместо морали вот вам информация на заметку: мой покойный учитель говорил, что группа, к тому времени основательно разросшаяся и структурированная так, чтобы левая рука не ведала, что делает правая, вплотную подошла к действительно научному доказательству ни много, ни мало, как существования Бога. Мол, оставалось только перевести язык физики и математики на язык понятный, литературный… и разработать несколько демонстрационных опытов, наглядно подтверждающих это самое бытие Господа.
- Готов поверить, - сказал пилот Ложкарёв, по всеобщему молчаливому согласию, давно  вошедший в дружную «команду психов» не будучи учёным. – То-то я гляжу, начиная с Ельцина, наши самые большие люди в церковь зачастили! Даже Жириновский…
Саймон хотел сказать, что всё это ерунда. Стоит ли копья ломать и деньги переводить? Верить или не верить – состояние души, а не предмет исследований. Святой Пётр в пробирке… это смахивает на кощунство!
Но всё же промолчал. В конце концов – всяк по своему с ума сходит. Нравится русским этим заниматься – пусть ковыряются. Наверное, это входит в их национальную гордость, ту самую «загадку русской души»
- Я всегда говорил, что у нас в России больше всего любят создавать непреодолимые препятствия, а потом самим преодолевать их, продираясь с потом и кровью, проявляя мужество и героизм, и неся значительные потери, - вздохнул старый доктор Розенблюм, втиснутый между Саймоном и Сарой. – Как говорил Чехов, устами одного из своих героев: «Брось! Пойдём лучше водку пить!»
Розенблюм пожевал губами и, наклонившись к Саймону, напомнил:
- Мистер Кокс, вы обещали мне, что в среду весь ваш отдел группами пройдёт экспресс-обследование. Понимаю – перестраховка. Но здоровье – превыше всего!
- Да-да, конечно, - пробормотал Саймон.

Мысли его ушли в сторону. Надо завтра всё-таки попытаться ещё раз выйти на третий режим. Есть в этом направлении перспектива, есть! Голову на отсечение дам - есть! Да и Коваленко с его феноменальной интуицией, режим этот не зарубил окончательно. Саре надо будет просчитать поля по объёмам… и надо бы переслать последний массив Хайнеману. Пусть ребята пощупают распределение «волокон»… да и плотность вложенных вихревых полей тоже. У них это лучше получится…
Саймон улыбнулся, представив себе, как он звонит Коваленко и торжествующе говорит: «Мистер Коваленко! Тут есть одна любопытная штука! Смотрите…» - и нажимает на «enter», посылая Большому Боссу доказательство того, что «портал» всё-таки может быть вскрыт в макроскопических масштабах, вплоть до двух-трёх миллиметров... 
Вообще-то, надо выбираться с вечеринки и лечь спать. Завтра он  сделает… 
А почему, собственно, завтра? Завтра, завтра… чушь какая! Прямо сейчас! Отправить письмо Хайнеману и связаться со старым ворчуном Томасом Р.Эбскоттом он может прямо сейчас!
Саймон поднялся и, извинившись,  стал пробираться к выходу, наступая на ноги и беспрестанно извиняясь. Сара Конг ревниво посмотрела на то, как он пытается выбраться наружу, и тоже поднялась. Саймон что-то задумал, это точно! Надо идти и приниматься за дело.
- Я гляжу, квантовики что-то задумали, - сказал Бриджерс. – До встречи, мистер Кокс!
Саймон помахал ему рукой и выбрался наконец-то за порог. Сара улыбнулась всем, сутулилась и, сделав загадочное лицо, очень ловко спародировала прощальный жест рыжего Кокса. Народ захихикал.
- Сара, я к вам скоро загляну, раз уж вы оба не собираетесь спать, - крикнул Коваленко.
Народ в палатке завистливо загудел. Квантовики… им-то хорошо, они на самом острие!
Саймон услышал, как Сара окликает его и остановился.
- Взял и бросил даму, - сказала Сара, взяв Кокса под руку. Они пошли вместе, петляя между  палатками, вагончиками и трейлерами. – Ну, говори, что тебе в голову пришло?
- Понимаешь, Сара, я тут подумал, что Хайнеман, в отличие от нас, сможет выйти за пределы ошибки, если при прокачивании всего массива, - в этом-то и есть главная трудность, -  применит инвертированный метод…
Глава 24

Мёрси

На первом этаже детского сада неуверенно брякало пианино, Сашка с детьми пытались разучить «Собачий вальс».  В тумане кто-то вздыхал и ворочался. Но, как всегда, видны были только угол песочницы и смутные очертания деревянного грибочка. Мёрси поспешно отошла от окна подальше и села на полу. Приятная тяжесть пистолета успокаивала. Хотя толку от него, конечно, было – пшик. Две вещи по-настоящему успокаивали её: пистолет и книга «Муми-Тролль и комета». В ней, между прочим, были ещё три  чудесные повести: про шляпу Волшебника, про то, как Муми-Тролль пережил долгую зиму и про наводнение, которое унесло дом муми-троллей в дальние края.
Она забежала к Илье немного передохнуть и посмотреть, как он тут один. Ну, слово за слово… и поспорили немного.
- Ну и каша у тебя в голове, - сказал Илья. – Это, как я понимаю, издержки реформы школьного образования в частности, и переходного периода в целом. Ты считаешь, что когда твоя мама была девочкой и вокруг неё широко разливался социализм, всё было так же, как сейчас? Бутики, торговые центры, магазины, навалом тряпок, тридцать сортов колбасы и сорок наименований автомобилей… а разница между тогда и теперь только в том, что все эти товары стоили копейки? Эх, Мёрси, Мёрси…
- Зато квартиры давали, - буркнула Мёрси.
Почему-то на Илью она никак не могла рассердиться по-настоящему. Анна нет-нет, да раздражала её тем, что постоянно командовала, а саму Мёрси считала кем-то вроде дочки. Честно говоря, ничего плохого в этом, конечно, не было, но всё равно – мало нас в школе и дома воспитывали, чтобы ещё и в этот… как его там правильно-то… апо… апо-ка-лип-сис принялись за то же самое!
- И чего это я взялся тебя воспитывать? – сказал Илья в нос, лёжа на кушетке. – Мало того, что нос заложило и чихаю, как проклятый, так ещё и тебе покоя не даю.
- Да ладно, - сказала Мёрси. – Сейчас что об этом говорить?
Илья простыл. Как он умудрился это сделать, одному Богу известно. Но из носа у него текло, да и температура поднялась. Анна сунулась, было, Илью лечить, но тот ответил, что, в чисто уральских традициях, лечит все болезни водкой, а недомогания – пивом. Единственное, что попросил, так это таблетки от кашля. Самые дешёвые. И прочёл Мёрси небольшую лекцию о чудо-траве термопсис, из которой, оказывается, эти таблетки сделаны.
- Но курить эту траву нельзя, - сказал он.
- Ну, и зачем ты мне это говоришь? – окрысилась обиженная Мёрси.
- Ну… всё-таки ты это… другое поколение… типа, «отпусти меня, чудо-трава»!
- У меня денег на дурь нету, - отрезала Мёрси.
- А пробовала? – с любопытством спросил Илья. – Я, вот, раз в жизни затянулся травкой. Но мне не понравилось. – Он с хрустом вскрыл банку «Heineken», ловко прижимая её к  груди левой рукой. – Будешь? Ради профилактики?
- Ага.
Он кинул тёплую банку и Мёрси ловко поймала её. Илья одобрительно щёлкнул языком.
- Лев Яшин! – непонятно сказал он.
Мёрси подозрительно спросила, к чему это Илья такое говорит. Ну, может, не совсем «подозрительно»… а просто захотелось, чтобы Илья рассказал что-нибудь. Она знала, уж что-что, а рассказывать Илья умеет. И действительно, он довольно интересно поведал ей о том, кто такой Лев Яшин и чем он был знаменит. Ну, типа гордость СССР, легенда футбола и прочие дела.
- А теперь я прерву лекцию и схожу туда, куда сам царь пешком ходил, - сказал Илья и осторожно поднялся, привычно нащупав свои лыжные палки.
Мёрси неприятно кольнула мысль о том, что, когда Илья просто полулежал на кушетке, она совсем забыла о том, что он калека. Так-то он - симпатичный мужик. Вот только ноги… а рука – хрен с ней. Если бы только рука – был бы вполне нормальный чувак! К примеру, у одноклассника Олега Малышева на правой руке три пальца оторваны, как у Ельцина, и ничего! Привыкли… с первого класса привыкли… и внимания не обращаем. Илья, наверное, понял о чём подумала Мёрси и нахмурившись заковылял к туалету. 
- Налупишься пива натощак, вот и бегаешь туда-сюда, - сказала Мёрси, понимая, что говорит лишь затем, чтобы замять неловкую паузу.
- Почки промываю, - буркнул Илья.
А потом снизу позвала Анна, которой надо было помочь на кухне. Спускаясь по лестнице, Мёрси увидела нарисованного на стене Незнайку в скафандре и подумала: «А в космосе – как? На станции этой… как её… наверное, тоже все люди исчезли. А может, они и живы остались? И теперь отчаянно пытаются связаться с опустевшей Землёй… и кислород у них заканчивается... заканчивается…»
Фу, кошмар какой!
Позавчера, перед сном, опять с Ильёй поспорили. Спорить начали ещё за ужином, а продолжили в «курилке», то есть, на пожарной лестнице. Площадка этой лестницы на втором этаже им обоим не нравилась. Очень уж она открыта с трёх сторон. Стоишь, как нагишом, и на каждый шорох вздрагиваешь. Да ладно бы только шорох. Илья сказал, что как-то раз он курил здесь один и вдруг на голову ему посыпался какой-то мусор. Илья испуганно поднял голову и увидел две бледных руки с сорванными ногтями, торчащие с плоской крыши. Крыша-то – вот она, совсем близко. Кто-то полз по ней, цепляясь за пыльный гудрон, и дополз до самого края… и теперь пытался подтянуть тело на невысокий бортик. И, наверное, спустился бы вниз… окровавленный. И мёртвый.
Илья дожидаться этого не стал. «Дунул оттуда так, что только палки застучали, как барабанные палочки – тр-р-р-р!» - сказал Илья и посмотрел вверх. Мёрси плюнула, мол, на кой хрен ты мне это рассказываешь?! Ещё больше напугать хочешь?   
Думала, что ночью от страха не уснёт, но день был каким-то чересчур тяжёлым – вырубилась, как только легла. И слава Богу, не хватало ещё лежать, слушать храп и пуки и трястись, и обливаться потом, как больная лошадь…
Вот что хорошо, так это то, что призраки (призраки?) показавшись один раз, больше не появляются на том же месте. Хотя… хотя, блин, вспомним Волкодава! Так и тащился за Мёрси… ох, что же это такое делается кругом, а? Ладно, не будем паниковать. Один раз показались руки – больше, скорее всего, не покажутся. Регулярно здесь появляется только полусонный добродушный пёс. Так его и призраком не назовёшь – можешь потрогать, по загривку потрепать. Он, правда, внимания на это не обращает, но и не противится.  Один раз он даже остался с ними ночевать. Лёг в углу мордой ко всем, почесался, положил голову на лапы и заснул. А утром его уже не было. Стерёг он их, что ли? Жаль, Мёрси, как всегда, вырубилась и не знает, было ли той ночью спокойнее, чем обычно, или нет.
- Анна говорит, что это те самые дети, которых она полупрозрачными фантомами видела! – тихо шипел Илья, яростно затягиваясь «Marlboro».
- Да тише ты! Там всё слышно, перебудишь всех! Что ты орёшь?..
- Вот я и говорю – раз дети из призраков стали живыми, то и в глобальных масштабах тоже самое происходит! Откуда мы знаем, может наша Анна тоже из оживших умерших, а? Мы её, между прочим, встретили позже детей! Анна – живой мертвец. Звучит мощно.
- Что ты бредишь, а? Ну что ты бредишь, Илья?!
- Да ладно… это шутка юмора такая…
- Х…ня это, а не шутка!
- Не кипятись. Это гипотеза… не перебивай, пожалуйста!.. это была всего лишь гипотеза, поняла? Дети отличаются от Анны, если ты, конечно, заметила. Она-то – обычная, живая. А наши малыши – вроде пса. То нормальные, то спят на ходу. Иной раз и вообще сквозь тебя смотрят. Кондрат-квадрат самый бойкий, но зато из всей группы единственный, кто имени своего не помнит.
- Ну… не знаю…
- И самое интересное – они Анну помнят. Смутно, но помнят!
- И чего?
Илья достал вторую сигарету. Мёрси машинально щёлкнула зажигалкой. Илья затянулся, достал из нагрудного кармана плоскую бутылочку коньяка «Дагестанский» и сделал мощный глоток. Мотая головой, он протянул коньяк Мёрси. Она взяла нагретую его теплом бутылку, но пить не стала. Илья поднял с широких железных поручней уже початый «Байкал» со свинченной заранее крышечкой, и торопливо глотнул.
- Вот горло продрало – не по-детски! – сиплым голосом сказал он и закашлялся.  Мёрси осторожно постучала его по спине.
- И чего теперь, Илья? – снова спросила она. – Выводы ты какие сделал?
- Не знаю, красавица! – сказал он. – Пока не знаю. В принципе – какая к чёрту разница? Как вы сидите здесь, - обслуживаете малышню и меня вместе с ними, - так и будете сидеть. Есть призраки, нет призраков… один хрен - говно убирать надо, воду таскать надо, жратву приносить надо… и так далее. До бесконечности.
Мёрси вздохнула. Что верно, то верно… радостной их жизнь не назовёшь. Мамашка как-то сказала, мол, заводить детей, всё равно, что заводить домашних животных – радостных минут раз-два и обчёлся, а всё остальное время занимают хлопоты и заботы. «Машка-Маринка! Детей рожают для того, чтобы, чем старше становишься, тем больше у тебя было проблем и меньше помощи!» - подытожила она.
Наговорила… тоже мне, прямо анархо-большевичка какая-то!
А сама иногда ночью проснётся, тихонько зайдёт к Мёрси в комнату и украдкой по голове погладит и в щёчку поцелует, как в те времена, когда Мёрси ещё и Мёрси не была, а была просто Машенькой-Мариночкой, дочкой-мандариночкой, дочкой сладенькой, умницей маминой.
А Мёрси делает вид, что спала и ничего не знает… и надо бы, наверное, что-то сказать, да язык не поворачивается. Днём-то только и делают, что лаются, как собаки...
- Другое дело, что если людей становится больше – надо как-то помощь искать. Вместе сбиваться.
- Не работает же ничего! Костёр и тот не видать из-за тумана!
- Колокола, Мёрси, колокола. «Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он!», - поняла?   
- Блин… я и не подумала. Слышь, Илья, это же гениальная идея! Надо всем рассказать!..
- Погоди, радость моя…
- Я не твоя радость… - мгновенно надулась Мёрси.
- Ты – услада моего взора и радость любого счастливчика, кому ты отдашь свою загадочную душу и прекрасное тело, - послушно сказал Илья.
Мёрси хмыкнула и невольно улыбнулась.
- Илья, а почему ты не хочешь Анне с Сашей об этом сказать?
- Понимаешь, Маринка, где гарантия того, что те, кто сейчас в тумане оживает – хорошие люди?..
Мёрси обдало холодом.

…Мё-о-орси-и-и… сука…
…мертвая потрескавшаяся  рожа…
…он тянет к ней скрюченные пальцы и…
…он воняет…

Конечно, некому утешить их тем, что, мол, не волнуйтесь, на звон колоколов откликнутся только добрые и участливые люди… ещё недавно бродившие смутными призраками в сером тумане…
Вот, ведь, гадство какое, а? Такая, казалось, идея хорошая… и опять с изъяном!
- Ну-ну, Мёрси, не вешай нос. Пошли, а то нам сейчас от Анны попадёт, что мы по три сигареты за раз курим.
Засыпая, Мёрси представила себе, как по улицам Екатеринбурга бродят, как пьяные, просыпающиеся, медленно приходящие в себя бывшие призраки… и окровавленный Волкодав, натянувший на себя кое-как штаны, вглядывается в туман одним глазом. Вот он тупо натыкается на стену… поворачивается и идёт в противоположном направлении… на звуки колоколов.

А утром, Илья, невыспавшийся и уже начинающий заболевать, хмуро прошептал ей:
- В следующий раз, когда будешь мне сниться – веди себя, пожалуйста, прилично.
Мёрси густо покраснела и ничего не сказав, убежала вниз, на кухню, помогать Анне готовить детям завтрак. Прыгая по ступенькам, она удивлялась самой себе. С чего бы это она «изображает здесь Цветочек Аленький», как говаривала мамашка? Она, Мёрси,  собственноручно надевавшая Волкодаву, всегда млевшему от этого, презервативы…
Ей самой это никогда не нравилось, кстати.


Президент

Президент вышел из душевой кабинки и снял с никелированного кольца-вешалки мохнатое колючее полотенце. «Хорошо после бани! Особенно первые полгода!» - вспомнился ему старый анекдот. Президент хмыкнул и стал растираться. Всё-таки замечательно, что он курить бросил. Сразу легче стало. Это с одной стороны. А с другой – как чего случится, так моментально тянет достать сигарету и затянуться поглубже. Иногда он ловил себя на том, что в такие минуты машинально похлопывает по карманам, отыскивая пачку.
- Закуришь тут, Василий Иванович! Всю дивизию порубали! – пробормотал он. – Такие дела.
Дела шли, прямо скажем, неважно. Казалось бы, ну чего людям надо? Чернобыль и тот не вызвал такого резонанса! Сейчас-то чего всполошились? Ну, явление, ну, непонятное пока… и что? Психологи отвечали, что Чернобыль укладывался в рамки техногенной катастрофы… к которой, если и приплетёшь Сатану или Иисуса, то только сбоку. Да и то для подавляющего большинства людей это будет шито белыми нитками. Опять же, Чернобыльская катастрофа была интуитивно понятна каждому – взорвалось и загадило радиацией. Точка. Сейчас же от всего екатеринбургского Пришествия отчётливо несло мистикой. 
- Понимаете, - говорил президенту его «серый кардинал», - большинство народа, как у нас, так и по всей планете, малограмотны. Как говорил Салтыков-Щедрин: «Не заботясь о будущем, не вспоминая о прошлом и не ведая настоящего, глуповцы слонялись из угла в угол, окутанные мраком времён». Поэтому на любое сложное явление мы всегда готовим для них примитивные и простые, как полено, объяснения. Сталин в этом отношении был гениальным пиарщиком-мистификатором! Козни врагов народа. Происки империалистических кругов. Жидо-масонский заговор. Республика в кольце врагов. Десять сталинских ударов. Иисус Ленин и Иуда Троцкий. Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики…
- И долго ты так будешь перечислять? – кисло спросил президент. – Это ты у себя в управлении ликбез проводи, а не мне мозги пудри.
- Прошу прощения, увлёкся. Итак, явление, названное Пришествием не может быть объяснено в одном-двух предложениях, входящих в набор клише, привычных любому обывателю. При Сталине заявили бы что-нибудь вроде того, что проклятые недобитые буржуи напустили на большевиков чуму с аэростатов, перекрыли бы все ходы-выходы и произвели дополнительный набор в армию. Какое-то время это бы действовало. Кстати, одно время мы почти уложились в рамки клише…
- Попытка контакта, - буркнул президент.
- Так точно! Однако нам не повезло. Пришествие наложилось на глобальный  экономический кризис, а также, как ни странно, на тягу населения к постапокалиптической тематике.
- Чего?
- Это банальный эскапизм, всегда проявляющийся в моменты серьёзных кризисов. В последние три-пять лет всех потянуло на мрачные истории.
- А я могу тебе сказать – почему, - заявил президент. – И даже очень запросто. Аналитики хреновы… психологи! Что здесь понимать? Образ врага лелеяли? Лелеяли. Экономический спад замалчивали? Замалчивали. Всё один к одному, как в годы холодной войны. Тогда хиппи да панки с диссидентами плодились, сейчас те же яйца, только в профиль. Коллективное бессознательное одним телевизором не придушишь, вот что я вам всем неустанно талдычу!
- Именно об этом, но только в научных терминах, и говорят наши аналитики, - мягко сказал «серый кардинал».
Впрочем, всё это семечки. Сейчас самым главным был неожиданный взрыв религиозного фанатизма. Вся планета в ужасе глядела на лица, проявлявшиеся на поверхностях «арок». Знаки и символы, мелькавшие огненными потёками лавы, расшифровке не поддавались. Да и сам кокон, разросшийся до колоссального паука, если смотреть на снимки из космоса, никак не успокаивал взгляд. Очень трудно было поверить, что внутри этой штуки находятся головастые друзья маленького Инопланетянина. Ах, как это было бы здорово! Пятилетняя зарёванная Дрю Бэрримор держится за корявенькую ручонку печального пришельца, который смотрит на кокон и жалобно скрипит: «Home!»…
Ан нет.
Тошнит от одного только взгляда… не говоря уж о том, что все наперебой рассказывают - подойти к проклятому циклопическому «пауку» и не свихнуться от беспричинного ужаса могут совсем немногие. И ладно бы это были, скажем, безгрешные души – тогда было бы понятно, что Церковь с её осторожными намёками на Апокалипсис права. Мол, слейте воду и завернитесь в саван – «история прекратила течение своё»! Но, к примеру, Коваленко на святого и безгрешного никак не похож… а держится нормально. Да если бы только он!
Впрочем, это опять же ничего не доказывает и ни о чём не говорит.

Маги и колдуны с экстрасенсами и народными целителями дружно оживились. Вот у кого чёс пошёл! Так и стригут банкноты. «Мечут золото и в груды загребают изумруды…» А у кокона никого из них нет – ссут, поди, засранцы, чтоб им пусто было! А может, Коваленко не пускает. Впрочем, передали как-то слух о том, что он посадил чудом прорвавшегося к нему не то Верховного Шамана Атлантиды, не то Сатанинского Архимандрита Рязанского, не то и вовсе Главу Юпитерианской Церкви Равноапостольного Пророка И Второго Христа Митрофана Голожопова  в танк и повёз к кокону. Чем, мол, чёрт не шутит – авось колдун скажет чего путного?
Танк тот самый, что ежедневно учёными используется – все мыслимые виды защиты, поддув изнутри, чтобы ни пылинки не просочилось, костюмы высшей защиты и прочие чудеса техники. Ну, и обосрался наш ведун и провидец. В самом прямом смысле этого слова. Еле-еле откачали, думали, что помер.
«Это тебе не в телевизоре меня, президента, адептом Сатаны обзывать! – мстительно ухмыльнулся президент. – Дриснул, паршивец, полные подштанники надристал!»
Нет, надо всё-таки уснуть. Хотя бы три часика поспать… да не спится ни черта…
В Совете Безопасности ООН раздираемый волнениями Пакистан предложил ядерную бомбардировку объекта. Шлёп, мол, и все дела. Вот, блин, мудрецы Востока…
Санитарную зону охранять тяжело. У войск ООН силёнок не хватает… да и много  ли их, войск этих? Американцы вызвались перекинуть морпехов чуть ли не дивизию. Индия и Китай свою помощь предложили. Чёрт, этак на Урале русскую речь уже и не услышишь! А что делать? Хоть всю российскую армию стягивай в Свердловскую область! Шутка ли – санитарная зона уже на половину Франции по площади тянет! И прут туда журналисты, любопытные, сатанисты, богоискатели, мародёры, контактёры, официальные визитёры и все, кому не лень.
Давеча, вон, датчанина-физика подстрелили. Добро бы фанатики, с этими всё ясно, но, ведь, обычные мародёры. Ограбить решили, видите ли. Ох, Коваленко орал! Заорёшь тут. По закону подлости, одного из самых талантливых ребят убили…
Фу… когда же голова прояснится? Спать! Спать, кому говорю!
Ага…. как же. Это ты боярам приказывай, товарищ президент… а мозг тебя слушать не хочет. Вот и переваривает весь этот объём, что за день в него, бедного, вбухали…
Президент нажал кнопку вызова и сказал вошедшему дежурному:
- Миша, там где-то коньячок в баре. Плесни мне, пожалуйста, грамм сто пятьдесят. И морсу на запивку полстаканчика. Не могу уснуть, хоть тресни!


Екатеринбург, улица Комсомольская

- Ты, Светочка, не беспокойся, - сказал старый преподаватель. – Сама видишь, у меня внизу господа военные квартируют. Мне теперь по ночам не страшно.
- Ты  всегда так, - отчаянно тараторила Светка, - все в одну сторону – ты в другую. Ну, чем тебе Уфа не угодила? Все там! И Захаров, и Лукиянц, и Фасаховы, и Боровой с внуками… один Кондратьев тут сидит, в самом пекле! Здрасьте, приехали!
- Ну, какое это пекло… - ласково ответил Кондратьев. - Тем более, что Боровой и Лукиянц всё ещё преподают, а я теперь на пенсии.
- И что? Захаров с обоими Фасаховыми тоже на пенсии. А потом, пенсия пенсией, но ты же читал лекции? Читал! И семинары проводил, я знаю.
- Это чтобы старику не скучно было…
- Чтобы не скучно было, надо из дома нос хоть иногда на прогулку высовывать! А то сидите тут с Кузей, как запечные тараканы!
Светка сердито загремела посудой. На кухне было тепло и уютно. За окном, поблёскивая в темноте, медленно поворачивалась огромная решётчатая антенна передвижной станции  связи. Въезжающий армейский уазик на мгновение выхватил светом фар лоснящуюся тушу БТР.
- Я на диване лягу, - сказал Кондратьев.
- На диване лягу я! А ты ложись на свою кровать. Горе луковое… «на диване»… спину свою пожалей.
- Ну, ладно.
Эх, Светка, Светка! Вроде и сын у Кондратьева есть, и жена… а ближе всех – дочь. Невезучая Светлана Кондратьева. И её невезучий муж. Теперь уже бывший. Сходятся, расходятся, снова сходятся… всё, как в дурных мексиканских сериалах. Конечно, если бы не выкидыш… жили бы, наверное. Да только надломилось что-то в Светке, потерявшей сына, которому так и не успели придумать имя.
А как бы хорошо звучало: «Кондратьев-внук! Того самого Кондратьева - внук!»
И дразнили бы его дети традиционно, как когда-то дразнили его деда и его дядю – Кондрат-квадрат! Кость у Кондратьевых широкая, наша, уральская кость… 
Кондратьев осторожно лёг на кровать, закрыл глаза и попытался отрешиться от мыслей. В ванной тихонько плескалась Светка. Снизу кто-то крикнул: «И напрямки давай, напрямки!» Уазик взвыл двигателем, а потом сбавил обороты, лихо выкатывая из двора. Поднятый перед ним шлагбаум рывками опустился. 
Кот Кузя мягко вспрыгнул на кровать и, как бы в нерешительности, остановился. Потом он прошёл к изголовью, бесцеремонно улёгся на подушке и начал умываться. Кондратьев привычно отодвинулся, давая коту место. От Кузи пахло чем-то знакомым…
- Где это ты ряженку нашёл? – сонно спросил Кондратьев и, не дождавшись ответа, тихо уплыл в начало семидесятых… где у Кондратьева были длинные, до плеч, волосы… где гремели в общежитии «Deep Purple» и смеялась ослепительно красивая рыжая студентка… будущая жена.

Глава 25

Анна (дневник)

«…Вот спросите меня: «Чего тебе, Анна, больше всего сейчас хочется?» И отвечу: по траве босиком, и чтобы солнышко, и ветерок теплый такой, а может быть даже и дождичек. Только не этот туман, и не бесконечные мысли на неинтересные, но насущные темы – что принести, как помыть, где и как приготовить. Ведь даже с детьми поиграть некогда, а как хочется. Леночка смотрит тоскливыми глазами – обнять бы её, остальных всех приголубить.
Некогда, некогда, некогда…
Просто крепостная крестьянка Анюта! Весь день крутишься, а к вечеру ни на что уже глаза не глядят от усталости. А голова свободна – думай, сколько влезет, пока мозги не распухнут.
Сколько времени уже  в дневник не писала? Почти две недели, - если только внутренние часы не идут, как механические, сикось-накось. Как началась эта круговерть – раза три, наверное, и выбиралась к дневнику. Какое уж тут эпистолярное творчество, ёлки-зелёные! Хронологию бы зафиксировать… с точностью «плюс, минус лапоть». Ну, да ладно, Анна, хватит ныть. Можно обреветься вдрызг,  да только ничего не изменится.
Итак – запишем то, что важно… а что важно? Да всё, и – ничего. Вроде, как в квартальном отчёте. Каждая цифра сама по себе – маленькое событие, сопровождающееся какими-то действиями, телодвижениями работающих, плавным скольжением денег и повседневными мелкими происшествиями. Ну, типа, графа «канц. принадлежности». Подумаешь, «оплачено такому-то по товарному чеку столько-то рублей за две пачки бумаги «Снежинка». Для бухгалтерии – дел на полминуты. А ведь кто-то тащился в магазин, покупал эту бумагу, прятал в карман товарный чек, запихивал покупку в пакет и тащил на работу. По пути, возможно, встретил знакомого, покалякали о том, о сём. Возможно, этот человек думал о чём-то грустном, а может, хохотал всю дорогу… а у бухгалтера всё это отложилось в одной строчке.
Вот так и у меня – ворох мелочей, из которых, как из паззлов, пёстрых по отдельности, складывается довольно-таки серенькая картинка.
Илья умудрился простудиться. Мало нам проблем с ребятишками, за которых я каждодневно молюсь, чтобы не заболели – это было бы просто катастрофой! Наверняка Илью на пожарной  лестнице просквозило. Бегают вдвоём с Мёрси курить, торчат там по полчаса, шушукаются. Я, между прочим, тоже поговорить «за жизнь» хочу. А приходится – только о хозяйстве, о сиюминутном. Ну да, о чем ещё ему говорить со взрослой тёткой… хлопотливой матерью семерых… десятерых  детей. Ха-ха-ха.
А вообще, ослаб он, вот хворь и прицепилась. Илье отдых нужен, нормальный покой,  хотя бы иногда. За спину то и дело хватается, разгибается с трудом. Но ведь какой упрямый! Предложила растереть немножко – категорически отказался. На ночь говорю – давай теплое молоко сделаю, с содой, с мёдом, полечи горло-то? Так ведь нет – он, видите ли, «уже не пацан, мама-Аня,  хоть и молод душой»! Ну да, конечно, вполне зрелый мужчина для того, чтобы водку пить и пивом запивать. Хорошо, хоть не куролесит, когда опьянеет, не злится, как это у некоторых бывает. Вначале (и это самый для нас приятный этап) разговорчивым становится, острым на язык… а потом, косея, начинает впадать в сентиментальность… и на третьем этапе умолкает, засыпая на ходу. В таких случаях надо присмотреть, чтобы спокойно лёг – он сразу отключается и спит до утра.

…у Вовки горло – слабое место. Чуть – и зацарапало, и сразу – температура…
…мама, сделай молока, а?.. 
… мама!!! «брызгалка» есть у нас, и этот… аспирин?..
…лучше парацетамол, сынок, и на ночь. Я траву заварю – завтра полощи горло весь день, каждые два часа…

Просила Мёрси: «Поговори хоть ты с ним!» Та вздёрнула носик, фыркнула: «Оно вам надо – Илью воспитывать?» Тяжело с ней… Неужели правду говорят – мать и взрослеющая дочь никогда не найдут общего языка? Ох… так и кажется, что они мне не доверяют. Настороженные такие... Как глупо! Нас и так мало – и всё равно чужие друг другу.

…а чего ты ждала, Анна? Ласкового неженатого массовика-затейника?..

С Сашей проблем нет. Он добрый - необыкновенно. Как он с ребятишками возится! То играет в кубики и машинки, - ползают ввосьмером по полу кучей, высунув от усердия языки, и наперебой жужжат, как моторы: «Ж-ж-ж-ж!». То изображает слона, который воюет с хитрыми мартышками, - детишки виснут на нём со всех сторон, приручают слона. А Кондрат потом становится  вроде как мальчик-погонщик – важный такой, серьёзный…
Эллочка свалилась со ступеньки, ударилась, плакала – Саша её так утешал, сам чуть не ревел. Илья говорит – у Саши от переживаний голова болит жутко. А здесь пока ничего не было. И короста за ухом зажила. Это уж мне Илья потихоньку рассказал. Мол, смотри, Анна, не дави на парня, если он вдруг заупрямится или просто не поймёт сразу, чего у  него просят.
Только боюсь я его, Сашу. И стараюсь не прикасаться к нему. Как-то вместе бутыли с водой  из тележки выгружали на кухне – так близко к нему – в глаза глянула, а там… там смерть, кровь, боль, страх. Я такие глаза видела у парней, что через Афган и Чечню прошли. Молчаливые ребята… а глаза чумные. Кто же он такой, интересно? И жалко его, и страшно. Но отчётливых картинок не было…
…если только не считать того, что у меня возникло смутное видение каких-то бесконечных тяжёлых битв. Странно, сейчас, вроде, и не воюют так… многочисленными армиями, с сотнями километров линии фронта, с колоссальными скоплениями озлоблённых людей. Сейчас воюют как-то по-другому. Вон, вспомни хотя бы кадры новостей со всех локальных войн…
Правда, человеку одинаково больно получить пулю что в «незначительной стычке», что в «исторической битве, определившей решающий перелом в войне». Это вам любая мать погибшего солдата скажет. Потому и не люблю, когда пацаны начинают меж собой спорить, кто из каких стран на войне больше народу потерял… увязывая это с победой. Это для меня всё равно, что спросить человека, как он желает получить палкой по голове – с историческим замыслом или просто так? Вот ни черта человеку от этого легче не будет! Я так думаю. 
Впрочем, муж снисходительно сказал бы: «Аня, что ты во всём этом понимаешь? Не грузись понапрасну!»
И что я могу понять в Сашке?
Да,  в общем-то,  это всё сейчас не самое главное. Это всё быт.  Люди, проблемы, заботы - это всё решаемо. Главное вот что – СНЫ.
Но – тихо, тихо, Анна! Никому не говори. Только в дневник!
Похоже, я схожу с ума, граждане дорогие. Или это называется шизофрения, или паранойя или ещё как-то? «Маниакально-депрессивный психоз». А может у всех мозги так устроены – ведь говорят, что во сне мозг избавляется от ненужной информации, и вроде как сосредотачивается на самом важном? А что может быть важнее, чем разобраться в ситуации? Анна, не лукавь – ты не успокоишься, пока добросовестно не разложишь всё по полочкам. Вот и придумала себе демона, похожего на…

…на Илью, да-да-да, потому что он всё равно тебе нравится, Анна, не обманывай себя…
…и  вообще  нормальной женщине нужен мужчина… «это нормально», как круто говорил крутой герой крутого боевика…

…похожего на Илью. Потому что он - единственный здравомыслящий человек во всей компании. Надо налаживать отношения и пытаться серьёзно обсудить, что происходит… «что было, что будет, чем сердце успокоится».
А пока – этот мир становится более или менее понятен. По-женски понятен. Я и сама постепенно во всём разбираюсь. Анна Сергеевна – она  такая, всё-таки, молодец! (ха-ха, себя не похвалишь – никто не…) А может этот Демон и в самом деле существует? Ох, так хочется, чтобы он опять пришел и говорил. Столько вопросов… никогда в жизни не было СТОЛЬКО вопросов и – возможно - таких  ИНТЕРЕСНЫХ ответов! Ради этого можно и побояться немного, правда? Я же всегда «болею» от слова «интересно». Оле-оле-оле-оле… болеем за своих…
Вот только почему-то рука не поднимается записывать все ответы. А надо бы! Вопрос-ответ, вопрос-ответ…запиши, а то ведь всё забудется. Впрочем, забудешь такое, как же…

Ну вот, мною и приняты два принципиальных решения:
- продолжать налаживать отношения с Ильёй; попытаться его разговорить... а там видно будет;
- начать записывать ответы на важные вопросы. Если, конечно, сны продолжатся…
Посмотрим, что из всего этого получится. А сейчас заканчиваю, потому что засиделась - уже поздно, а улице стемнело. Дети давно спят, да и все остальные, наверное, тоже. Пора идти. До встречи, дневничок! (улыбающийся смайлик; ниже нарисована смеющаяся кошачья мордочка)
Вот, кота нарисовала почему-то. А ничего кот… смеётся. Говорит, мол, всё будет хорошо, Аннушка, всё будет хорошо!
Ах, эти коты – такие обманщики!»  (подмигивающий смайлик)

***

Анна  сложила исписанные страницы и убрала в ящик стола. Спрятала, потому что, придя  сегодня вечером в квартиру,  обнаружила на полу разбросанные чистые листы. Каким-то образом они упали со стола, а у некоторых были погрызены  и измусолены уголки.
- Ах ты, котяра! – вслух сказала Анна – Всё-таки шалишь тут без меня!
Перед уходом она налила в блюдце ряженки, а из испорченных листочков свернула бумажные бантики – пусть играет животинка… а то, наверное, ему теперь скучно одному. Анна-то  целыми днями пропадает в детском саду.
Выйдя на крыльцо, Анна обнаружила, что уже порядком стемнело и весь двор заволокло клубами непривычно густого тумана, отливающего в темноте чем-то перламутровым. Это что-то новенькое… а между прочим, даже если бы всё было по-прежнему, то всё равно - она никогда ещё не выходила на улицу так поздно.
- Что нам было сказано? – преувеличенно бодро сказала Анна – «Уж чего-чего, а тумана тебе нечего бояться». Да! И я не боюсь. Кота приручила, Пса приручила, и тебя тоже приручу.
Прикинула расстояние от подъезда до крыльца детского садика…

…если идти по прямой и очень быстро, то минуты за полторы можно…
…главное – никуда не сворачивать…

…смело шагнула вперёд и сразу погрузилась в вязкую морось, полностью потеряв что-либо из виду. Кожу закололо иголками и заныло за висками. Анна, стараясь выдерживать направление, быстро, почти бегом, пошла вслепую. Но, почти сразу же, споткнулась и упала на четвереньки. Издевательский хохот оплеухой ударил по голове, хотя уши и казались заткнутыми ватой.
Ошеломленная Анна попыталась встать и…  почувствовала ощутимый пинок под мягкое место! «Ах ты, гад! Издевается!» - мелькнуло в голове. Она быстро поднялась на ноги. И – заработала мокрую, омерзительно горячую пощёчину. Взвизгнув, она помчалась вперед, со всего размаху врезалась в ограду, ощупью нашла  калитку и рванула прямиком по дорожке к крылечку. Еще раз споткнувшись на первой ступеньке, она чуть было не упала, но наткнулось на что-то большое, крепко схватившее её…
Она истошно завопила, задёргалась…

- Я не уроню!
Анну била крупная дрожь. Щека горела, копчик ныл. Она подняла взгляд. Саша! Он держал её за плечи и встревожено глядел прямо в глаза… впервые за всё время их знакомства.
- Не надо кричать, – рассудительно, как трёхлетний ребёнок, сказал он. – Анна домой пришла, да! – Он крепко обнял её и повернулся спиной к туману, как будто укрывая, защищая женщину от неведомого врага.

…ты проиграл! Ты повержен!..
…падение…
…собаки… жаркие пасти, жадно рвущие плоть…
 …тьма… разорванные мышцы… боль…

- Илья сказал, что волнуется. Мёрси сказала, что надо идти. Я тоже сказал, что волнуюсь. Туман такой некрасивый, как дохлая рыба. Мы хотели вас искать. А я сказал, чтобы Илья и Мёрси с детьми посидели. Я один к Анне пошёл, да!
- Ох, Саша… спасибо тебе. На полчасика раньше бы…
Ну что, Анна, получила плюху? «Нечего бояться, нечего бояться»! И под зад коленом и по физиономии наотмашь… на лбу завтра будет шишка…
- Санечка, пойдём  домой, а? Страшно сегодня… и спать уже пора. Пойдём скорее к деткам нашим, а?..
Они зашли в детский садик. Анна плотно закрыла входную дверь на щеколду и, уже стараясь успокоиться, начала подниматься вслед за Сашей по лестнице, придерживаясь рукой за перила. Между первым и вторым этажами, она опасливо обернулась – ей показалось, что в дверь ударило что-то мягкое и тяжёлое. Но всё было спокойно. И только уже укладываясь спать, когда Илья и Мёрси торчали в «курилке» и Сашка пошёл «шугануть их», по просьбе беспокоящейся Анны, она заметила несколько дохлых рыбок, плавающих в аквариуме.
Да, рыбы появились. Во всех шести аквариумах. Они плавали кверху брюшками, отблёскивая чешуйками в неверном свете оплывающих свечей. Если посмотреть внимательно, можно было увидеть на дне мёртвых улиток. Они вяло колыхались в воде, вывалившись из крохотных раковин…
«Это уж я уберу завтра! Возьму сачок и потихоньку выгребу эти трупики», - подумала Анна.
Она не стала никому ничего говорить. Засыпая, она немножко погордилась своей выдержкой и силой воли. Мёрси, например, сразу подняла бы шум и, хватая за рукава, немедленно потащила бы всю компанию к аквариумам.
Ещё один день подошёл к концу.

Илья, укладываясь, попросил Сашку сказать какую-нибудь цитату. Сашка встал, заложил руки за спину и нараспев прочитал:
- «Все выдающиеся люди выходят из третьего сословия. В империи, где существуют только великие и малые, нет никого, кроме наглых господ и гнусных рабов. Одно третье сословие, занимающее промежуточное положение между знатью и чернью, рождает искусство, просвещение и все великие идеи, полезные человечеству».
- Что-то знакомое, - сказал Илья.
- Пьер-Огюст Карон де Бомарше, «Мемуары», - робко сказал Сашка и улёгся.
- А кто это? – спросила Мёрси, отчаянно зевая. Все уже привыкли к тому, что спрашивать Сашку, откуда он набрался разнообразных сведений, было бесполезно. Промолчит, виновато улыбаясь, вот и всё.
- Тот самый, который «Безумный день или Женитьбу Фигаро» написал, - ответил Илья.
- Я такое кино видела, - гордо заявила Мёрси. – Там Андрей Миронов играл.
- Между прочим, в 1776 году Бомарше убедил Людовика XVI поставить оружие, боеприпасы и корабли для США. В смысле, тогда ещё не США, а тем нескольким областям, что воевали с Англией за независимость. Людовик вначале хотел оказать помощь Англии, но Бомарше его убедил, - поднял палец Илья. – А ещё Бомарше изобрёл анкерный механизм для карманных часов, что резко уменьшило их размеры.
- Ни хрена себе… - пробормотала Мёрси. – И откуда ты только всё это знаешь?
- Странствуя по свету, мадам, я не закрываю глаз! - ответил Илья, явно кого-то цитируя.
Они ещё долго о чём-то переговаривались, но Анна уже проваливалась в сон…

Сашка нёс её на руках в тумане. Было холодно. Тонкая ткань ночной сорочки Анны не спасала от холодной стали рыцарских лат. Обнимать рыцаря за шею было так же противоестественно, как обнимать бронзовый памятник.
- Куда мы идём?
Сашка молчал. Забрало было поднято и Анна хорошо видела мрачное, исполосованное шрамами лицо. Изогнувшись, она опасливо посмотрела вниз и увидела, как в дымке тумана рдеют подёрнутые пеплом угли. Тяжёлые стальные ноги шагали с размеренностью механизма, погружаясь по щиколотку в потрескивающий нестерпимый жар. Взвивались огненные искры. Язычки пламени пробивались сквозь пепел. Шпоры раскалились докрасна…
 Неужели никто не отнимет её у этого равнодушного истукана?

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…

Это милый Демон шёл за ними! Он шёл, чтобы спасти её!
Или пнуть под зад.


КНИГА 2

ЧАСТЬ 4

Глава 26

Она учила щенков нападать...
Большой и неровный лоскут полуистлевшей, мерзко воняющей, грязной ткани. Обрывок то ли матраса, то ли ватного тулупа, найденный на свалке. Сука принесла его и бросила перед своим выводком, а потом, несколько раз чихнув, отошла в сторону и спокойно легла.
Старший, с белым пятном на груди, среагировал немедленно и, рыча, начал приближаться к непонятному  предмету. Вцепившись во "врага" молодыми  молочными клыками, он начал яростно трепать лоскут. Вскоре он  запутался и оказался погребённым под воняющим шмотьём.
Его молоденькая серая сестра тихонько тявкнула остальным. Все щенки смело тянули такую страшную, поначалу,  тряпку…  и освободили смелого брата. Тот ошеломленно помотал головой и, оглянувшись на мать, заскулил.
Большая рыжая сука  не двигалась и внимательно наблюдала.
Щенки, немного потоптались  в стороне,  разгруппировавшись. Окружив лоскут, они одновременно бросились в бой. Прогнившая  ткань с треском разорвалась на несколько кусков… и сразу перестала казаться угрожающей. Щенки залаяли смешными писклявыми голосами. Старший гордо помочился на обрывки.
Хорошо, это очень хорошо. Они учатся нападать стаей. Это будет хорошая, дружная, сильная стая.
Сука потянулась передними, потом задними лапами. Достала из заветного уголка большую мосластую кость и бросила её щенкам. Они заслужили угощение.


Илья

Илья задумчиво почесал спину. Пришлось использовать для этого приятного дела лыжную палку. Леночка хихикнула. Эти маленькие троглодиты смотрели на Илью, как на фокусника – надо же, какой интересный дяденька! «И у него есть ружьё-о-о!» Ах, Боже ты мой, ружьё! Вот если бы у него был нормальный душ – это было бы круто, мои маленькие тараканчики!
- Давайте-ка, играйте сами по себе, а дядя Илья маленько отдохнёт, - сказал Илья и осторожно уселся в кресло, которое Сашка специально притащил из кабинета заведующей. Раза два Илья в этом кресле задрёмывал, а вчера, проснувшись, обнаружил, что младое племя уже утащило его лыжные палки и сделало из них и пары стульчиков нечто вроде моста, по которому прогуливались разнообразные плюшевые зайцы и медведи. И как было идти в сортир? Пришлось порушить идиллию.
Однако что-то с этими детьми всё-таки было не так. Обычно там, где собирается семь маленьких шмакодявок,  поднимается дикий ор. Илья прекрасно помнил, как у него во дворе, - когда детский сад ещё был детским садом, а не «Институтом рекламы и маркетинга», - дети на прогулке вопили так, что стёкла дрожали. А эти – тихие. Вон, например, самый шустрый, Кондрат-квадрат, отобрал у Бориски машинку. Потом отобрал зайца. Безропотный Бориска отдавал игрушки и брал другие… пока они не кончились. Тогда Бориска нашёл в стене маленькую трещину и стал ковырять её пальцем. С блаженным лицом. Парень явно умел себя занять. А Кондратьев сидел на груде конфискованных игрушек, здорово напоминая нашего родного российского олигарха, и хмуро смотрел на счастливого соперника. Потом встал, оттолкнул Бориску в сторону и стал ковырять пальцем в пресловутой трещине, ревниво следя за тем, чтобы Бориска не покушался на конфискат. Социальный эксперимент закончился, ха-ха.
- Ну, Кондратьев, пытлив твой ум, стремления упорны, - пробормотал Илья, отхлёбывая коньяк.

Все взрослые были заняты делом. Кто в лес, кто по дрова… «сорока-ворона кашу варила»… «а ты дров не носил, тесто не месил, хлеб не выпекал! Стой, постой, вот тебе горшок пустой!». Илья вздохнул. И книг нет, хоть стреляйся. Мёрси ухватила с собой томик Туве Янсен и с удовольствием читает о приключениях Муми-тролля и его друзей. А Илья взял с собой только Библию… сам не зная, зачем. Может, потому что вокруг творилась сплошная (мертвечина) чертовщина?
Надо пересилить себя и всё-таки начать читать. Сколько лет ты уже порывался одолеть-таки эту книгу книг… да так и не собрался. Может, прямо сейчас и приступишь?
Илья открыл толстый нечитанный том наугад, ткнул, не глядя, пальцем и прочёл: «Это были вожди отрядов привратников. Привратники служили Господу в храме так, как делали их родственники. Каждой семье выпало охранять ворота, которые выбирались по жребию – для молодых наравне со старыми».
Хм… прямо «Властелин Колец» какой-то…
Он открыл Библию на другой странице и снова ткнул пальцем: «…Над пророками зашло солнце, они не видят того, что случится в будущем, и они, как во тьме». Ну, это точно про нас… и тьма тебе здесь имеется в виде тумана, и будущего мы ни черта не видим. Да и какое тут будущее?
Илья принялся снова и снова перебирать возможные варианты. Идти к Исети. Речка хоть и неглубокая, но зато она, чёрт возьми, не вытечет досуха! Можно устроиться в каком-нибудь доме поближе к воде, выстругать коромысло и жить спокойно. Там у Исети, кстати, жилых домов и нет почти… сплошь старые особняки, переделанные в офисы… и деревьев много – можно дрова пилить.
А ещё лучше – идти в частный сектор. Интересно, сохранился он в той стороне или нет? Центр всё-таки. Эх, и почему Илья так и не удосужился за последние шесть лет в тех местах прогуляться, наметить, так сказать, себе будущее жильё? Правда, в частном доме им всем поместиться будет трудновато… или нет? И остались ли печки в этих халупах? Поди что, сплошное центральное отопление и водопровод!..
И вообще, зачем им идти в сторону центра? А затем, что магазинов много… и места навалом. Вон, например, американское консульство! Там наверняка и запасы есть, и оружие у охраны, и какой-нибудь автономный источник водоснабжения…
Да, но там и дверей крепких навалом… а все приличные запасы наверняка под замком…
Идти к Зелёной Роще? Пытаться звонить в колокола? Или лучше к Ивановской церкви? Так до неё идти дольше, а в Зелёной Роще храм Александра Невского – вот он. Сашке пятнадцать минут ходьбы! Однако монахи каменную стену вокруг всего монастыря восстановили, напрямик через рощу не пройдёшь. Раньше там пролом в стене был, а сейчас – всё заделано на совесть. А вдруг ворота заперты? Опять же, если через рощу идти – то, между нами говоря, страшновато. Всё-таки, на месте бывшего кладбища пробираться придётся… чего в их положении делать совсем не хочется! «Ни граммочки!» - как говорила сестра-отличница, учась в пятом классе.

Эх, Ленка, Ленка… где ты сейчас, в каком мире обрела покой? Может, сидишь ты сейчас с сыновьями на облаке, райским яблоком похрустываешь и дожидаешься брата Илью…
- Дядя Илья, а можно я пойду какать?
- Валяй. Можешь, даже, и пописать заодно.
- А я?
- Хоть всей группой. Только не толкайтесь и девочек вперёд пропустите, слышишь?
- Почему девочек вперёд?
- Потому что вы – мужики. А мужики – народ терпеливый, понял? Кругом – марш!
Надо уходить… надо уходить. За продуктами всё дальше добираться приходится. На дрова уйма древесины расходуется, а где её вволю взять? Не в лесу живём! Мебель - и та из древесно-стружечной плиты изготовлена и в костре воняет неимоверно…
Илья представил себе, как они снова тащатся в тумане, озираясь на каждый шорох, и неся на спинах запасы памперсов, воды и детского питания… и стиснул зубы. Думай, проклятая голова, думай! Не может такого быть, чтобы не нашёлся самый идеальный выход из положения!
Может, найти машину побольше и попытаться под горку самоходом съехать? До проспекта Ленина вполне можно прокатиться, если с самой вершины Московской горки, то есть, этой части улицы Московской, начинать? Блин, там же пробки вечные…
Колокола. Колокольный звон – вот, наверное, к чему надо устремить свои думы! Выйти вдвоём с Сашкой и пойти в обход Зелёной Рощи, к входу в монастырь. Ну, и там уж искать способ пробраться на колокольню…
- Дядя Илья! Мы пописали!
- Что? Ах, это… ну, вы просто герои труда, девушки. Эй, пацаны, пошустрее там!


Анна

Мёрси и Саша отправились в магазин за очередной порцией воды-продуктов-и-всего-самого-самого-необходимого, а заодно проверить что там, за пределами двора на улице делается. Илья лениво полулежал на кушетке и с усмешкой наблюдал, как Анна укладывает «младшую группу» на послеобеденный отдых.

…сончас, сондень, сонжизнь, сонбред…
…сон – бред… сны – бред…

Она учила ребятишек самостоятельно снимать одёжку и аккуратно развешивать на стульчиках. Девочки справились быстрее и уже забрались под одеяла. Мальчишки возились. Кондрат пыхтел над комбинезоном, который упрямо падал со стула на пол. Федя застрял головой в футболке, а Борька подозрительно примолк, отвернувшись в сторону.
- Ты что, Бориска?- Анна наклонилась к мальчику.
- Я хочу к маме… и к папе, – прошептал тот, прижимая к себе плюшевого медвежонка, снова уже замызганного до невозможности.
- Потерпи, миленький, мы что-нибудь придумаем.
- Правда? – Борька поднял на Анну покрасневшие глаза.
- Понимаешь ли… мы не знаем, где твои мама и папа, но мы очень постараемся их найти.                Бери своего мишку, и пойдем в кроватку, маленький. Всё будет хорошо.

…а вдруг не будет всё хорошо?
…Господи, как же в глаза-то им смотреть?..

Расправив брошенные на стулья футболку и комбинезон (мальчишки, они и есть мальчишки!) и стараясь не замечать взгляда Ильи, Анна присела на крайнюю кроватку – Леночка довольно заулыбалась - «тётя Аня к ней села!».
- А нам Илья сегодня рассказывал про цирк! – подала голос Валенька...
- Да, там медведики на велосипедике… и собаки танцуют! – подхватила Кристина, распахнув свои удивительные «итальянские» глаза. «Итальянскими» их звала про себя Анна.
- Как наш Пёс почти что! – хихикнула Эллочка и брыкнула ногами, видимо, показывая, как медведики крутят педали.
- Что ли наш Пёсик умеет танцевать? – улыбаясь, спросила Анна, невольно переходя на «детские» интонации.  – Вот я не знала!
- «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом по-пе-рёд!» - солидно процитировал Кондрат.
- Задом наперёд! – отозвался с кушетки Илья. – Это был оппозиционный кот.
- Попа-зи-ци… вонный! – повторил Кондрат. Все захихикали.
- Пародисты, - проворчал Илья.
- А ещё в цирке кркадилы зелёные, правда, Илья? – Федя поднял голову от подушки.
- Кро-ко-ди-лы! – поправил мальчугана Илья. - Они и правда, зелёные.
- «Горе, горе! Кро-ко-дил солнце в небе проглотил!» - вставил Кондрат. – Наше солнышко тоже кро-ко-дил проглотил!
- А у нас Тараканище  усатый и Крокодил злой не живут? – сонно пробормотал Бориска.
- Нет, конечно, не живут. Это вам Илья книжку читал?
- Ага, с картинками. Картинки не страшные. А в самом деле Тараканище и Крокодил страшные. Они людей и детей кушают!
Анна посмотрела на Илью. Тот крякнул и с трудом поднялся с кушетки:
- Пойду-ка, покурю во дворе.
…надо отменять чуковские страшилки – ни к чему они нам здесь…
- Нет, ребятки, звери все добрые, если их не обижает никто. И даже крокодилы. Вы знаете, что крокодилы бывают белые? Они очень красивые. А ещё бывают белые медведи, и белые тигры, и белые павлины…
- Как ангелы? Или как облака?– спросила Эллочка.
- Наверное, как ангелы. И как облака
- Дядя Саша  - белый и красивый, – вдруг сказала Леночка, упрямо сжав губы. Наверное, она ждала, что кто-то возразит, но никто не стал спорить с ней. Наоборот, все дружно закивали головами. Такие маленькие кивающие серьёзные гномики…
- Я тоже хочу, чтобы у нас было много-много зверей, и чтобы все белые, – решительно заявил Федя, опять укладываясь на подушку. Свою драгоценную бейсболку он, как всегда, запихал под подушку и оттуда торчал только краешек замусоленного козырька.
- Ну, если очень захотеть, может быть так оно и будет. А теперь давайте немного отдохнём. Вон Бориска уже заснул – мы ему мешаем. Всё! Закрывайте глазки, - Анна встала  с кроватки.

- Тётя Аня… – прошептала Леночка.
- Что, белокурочка? – Анна наклонилась к девочке.
- А у тебя детки есть? – Леночка выдохнула это Анне на ухо, притянув её голову к себе.
- Есть, сынок Вова, но он уже взрослый и далеко, - так же шёпотом на ухо ответила ей Анна.

…ох, как далеко…как же далеко… не на самых ли Небесах?..

Они так и шептались в обнимку… потому что все уже спали…
- Какой у тебя крестик красивый. Это тебе сыночек подарил?
- Нет, это мне одна очень добрая и старенькая  тетя подарила.
- А можно я буду твоей дочкой?
- Леночка…
- Я никому не скажу и буду тебя «мама Аня» звать по секрету
-  Ну, если по секрету…
- Да, и потом что-нибудь тебе тоже подарю... красивое…
- Спи, спи, дорогая…

Убедившись, что Леночка наконец-то уснула, Анна вышла во двор. Илья сидел на лавочке у мангала и курил. Судя по количеству окурков в банке из-под консервированных персиков, уже не первую сигарету. Анна присела рядом. Оба молчали.
- Ругаться будешь? – наконец спросил Илья. – За наше всё? За Чуковского, за Корнея Ивановича? Мол, зря я им это читал?
- Не знаю я, Илья, что тут зря, а что нет. Сам знаешь, хочется как лучше, а получается… как всегда.
- Это точно.
Опять помолчали. Илья искоса глянул на неё. Анна заметила взгляд и покраснела. Она знала, что на её бледном лбу багровела эта проклятая шишка – без синяка, но весьма заметная.
- Болит?
- Немножко… хорошо, что синяка нет.
- Почему хорошо?
- Да просто так. Хорошо и всё.
- Нечего шляться в тумане, где попало, по ночам! – отвернувшись, заявил Илья. Явно против его воли, интонация получилась какой-то чересчур смущённой… не командирской.
У Анны чуть не вырвалось по-детски вызывающе: «Тебя не спросила!» - но она успела  себя одёрнуть. Так отношения не наладишь! Они помолчали ещё немного.
- Илья, я понимаю, что тебе надоело быть «усатым нянем»…
- Да в принципе, не особо… чем тут ещё заниматься?
- Ну… скучно тебе, наверное. Поговорить толком не с кем.
- Привет, приехали, дамочка! Вот - с тобой сейчас говорю... лично. Собственным ртом.
- Ты скажи – если нужно я тебе книг принесу. У меня дома библиотека неплохая, а ты, я вижу, с Библией не в ладу.
- Аня, давай без этого… ладно? Я не дитя и ты не учительница. «Скучно будет – водки дёрнем, подерёмся и заснём!»
Анна пожала плечами. Не хочет Илья говорить… и не надо. Они смотрели в туман. Илья достал неизменную бутылочку коньяка и предложил Анне. Та помотала головой. Илья настаивать не стал. Он отхлебнул из горлышка и снова сунул бутылку в карман.
- Что-то Саша с Мёрси задерживаются. Не случилось ли чего, как ты думаешь, Илья?
- Откуда мне знать, Аня? Раз тихо – думаю, что ничего не случилось.

…всякое может случиться… рассказать бы вам, что я знаю, что видела…
…не время ещё, нет, не время…

«Не стоит нам надолго детей одних оставлять! Сейчас посижу ещё немного и пойду», - подумала Анна.
  - Анна, давно хотел тебя спросить… ты-то, лично, что думаешь по поводу всего, что с нами происходит?
Анна не нашлась, что ответить. Она помялась, потом махнула рукой, встала и пошла к детям. Илья остался дожидаться Сашку и Мёрси. Он всегда ждал тех, кто ушёл в туман.

***

Поднявшись наверх, она сразу увидела стоящих у стены детей. Они стояли одетыми, тихо и безропотно, как маленькие оловянные солдатики и, как показалось перепугавшейся Анне, не дышали. Глаза их были закрыты… и Бориска даже не держал своего неизменного медвежонка!

…вот оно! Они умерли, умерли, умерли!!!

Анна ухватилась за косяк. Пол стремительно уходил из-под ног, маленькие покорные фигурки расплылись в глазах…
- Ну-ну, не надо так пугаться! Они живы и просто спят, - сказал знакомый голос. И только тогда Анна увидела своего ночного незнакомца, полулежащего на кушетке. Точь-в-точь Илья, вот только на голове у него снова красовалась Федина бейсболка.
Анна закрыла глаза.
- Ты… ты…
- Не вибрируй, Анечка! Всё в норме. Все твои взрослые спутники тоже спят и им ничего не угрожает. Сядь, посиди. Сядем рядком, поговорим ладком. Я могу даже дать тебе коньячку из запасов Ильи, - проворковал голос. – Я тебе не грежусь… да и вообще, день на дворе! «Утро красит нежным светом поллитровку с пистолетом, - народ советский всполошился, Каганович застрелился!» Хотя, надо сказать, он жил долго и счастливо… чего и тебе желаю, - ёрничал и издевался голос… голос Ильи.
Анна открыла глаза. Ничего не изменилось.
- Сядь, Аннушка, сядь.
Она покорно присела на краешек кресла. Взор её не отрывался от Леночки, чьё бледное личико с закрытыми глазками было таким несчастным…
- Итак, моя королева, пришло время разговора. А то мы с тобой так ни до чего и не договорились.
- Какого разговора? – прошептала Анна.

…надо надеть на Леночку кофту… она кашляла сегодня утром…
…если она простудится…

- А говорить мы будем долго и плодотворно, - не слушая Анну, сказал Демон.
- Тогда я должна уложить детей в кровати, - машинально сказала Анна. – И полдник надо готовить…
- Ничего, дочь моя, в моих силах сделать так, чтобы время немного повременило.
Из-под ресниц Леночки выскользнула маленькая слезинка. Анна вскочила с места… перед глазами прошла серая пелена…

…огонь… тёмный жар раскалённого железа… чьи-то крики…

…дети лежали в кроватках. Рядом с Демоном, по-прежнему полулежащим на кушетке, спокойно стояли два огромных угольно-чёрных дога.  Анна сидела в кресле. Голова начинала наливаться свинцовой тяжестью.
- Так нормально? Вот и хорошо. Нечего отвлекаться, моя Тамара, - лениво сказал Демон и улыбнулся.
- Тамара? Ах да… - пробормотала Анна. – Тамара плохо закончила.
- Ну, нельзя же было так сильно влюбляться! «Прежде думай о родине, а потом о себе!» Царице не пристало целыми днями думать не об управлении государством, а о любовных утехах. Впрочем, это всё пыль. Я знаю, что тебя мучает сонм вопросов. Какой из них главный, Анна?
Главный? При чём тут вопросы? Что он собирается сделать… и почему он пришёл днём? И собаки эти… о, Господи, до чего же здоровенные…
- Я… я не знаю.
- Не разочаровывай меня, дорогуша, - поморщился Демон. – Что за детские бормотания? Нам с вами ещё работать и работать, как говорил Путин, а вы здесь сопли развесили, мадам!
Анна попыталась собраться с мыслями. Вопросы… о, конечно же! Если отвлечься от всего остального, то уж чего-чего, а вопросов у неё накопилось -  уйма! Да только есть ли толк в этих вопросах? Она глубоко вздохнула и сказала:
- А Бог знает, что ты создал себе этот мир?
- Конечно. Ему бы, да не знать. Думаю, Он отнёся к моим шалостям совершенно спокойно. Я не вижу потопа, я не вижу молний и грома, огненного дождя и серы, погубивших несчастные Содом и Гоморру. Опять же, Отец знает, что мне приходится туго… и, видимо, надеется, что у нас с тобой ничего не получится.

Туман вползал в окна и двери. Вода в аквариумах окрасилась густым красным… вязким, как кровь. Отчётливо Анна видела только (Илью) своего улыбающегося собеседника.
- А, туман… да, он тут всех переполошил. Видишь ли, моя Тамара, туман – это часть меня. И надо признать, это очень неудобно. В отличие от Отца, объемлющего собой всё и вся, мне приходится как-то раздваиваться, расчетверяться и растраиваться… а попутно и расстраиваться, что Он не наделил меня способностью быть везде в той же мере, как и Он сам. Чуешь каламбурчик?
Анна молчала.
- Чуешь, чуешь. У тебя есть определённые способности к словесности. Итак, много моих сил, моей магии, если хочешь употребить этот термин, ушло на туман. Не скажу, что он – моя лучшая половина. Например, тебя он не тронул. Ну, думаю, это и к лучшему. И теперь я вынужден прозябать почти что в человеческом теле… во всяком случае, в этом моём мире. Ах, как это неудобно, Аня! Быть ангелом и вдруг стать человеком – это так мерзко! Извини, конечно, но тела, созданные, как утверждает Библия, созданные по образу и подобию Отца – полное дерьмо, чтобы не сказать крепче.
- Что-то ты чересчур могущественен для простого демона, - сказала Анна и сама удивилась. Она хотела спросить Демона про Сашку, а почему-то вдруг выпалила то, о чём, наверное, думала только где-то в самых потаённых уголках души…
Демон сел. Лицо его исказилось.
- Кто это тебе сказал, Илья?
Собаки поднялись и зарычали. Какие у них белые острые клыки!
- Нет… - прошептала Анна. – Я сама… я ещё никому…
Демон снова улёгся. Он кусал губы и смотрел куда-то в потолок. Затем повернулся к Анне и долго смотрел на неё. Его тяжёлый взгляд ползал по Анне, как горячее липкое насекомое. Анна сжала колени и опустила голову. Страшно было так, что она не могла дышать. Собаки стояли молча, готовые броситься… рвать зубами… перемалывать кости…
- Ну, хорошо… - пробормотал Демон и снова откинулся на изголовье. – А ты не такая простушка, моя будущая царица… не ожидал. Это, между прочим, комплимент. Редкая вещь от Сатаны. Кланяться бы надо, когда такое в свой адрес слышишь.
На плечи Анны легли две волосатые мускулистые руки. Боковым зрением она видела мощные бугры мышц, по которым ползали какие-то мелкие твари. Пальцы больно впились в плоть. Над ухом кто-то с бульканьем сопел. По лицу Анны покатились слёзы. Она глотала их, стараясь не всхлипывать…

…вот оно… вот оно и пришло…
…смерть… тление… грязь…

- Успокойся, - лениво сказал Демон (Сатана?!)  - Это так… шуточки в духе алкоголика Ильи, дурачка Сашки и проститутки Мёрси.
«Врёшь, - прорыдал в голове Анны её собственный голос, - они добрые!» Слёзы катились и катились по щекам. Мохнатые руки отпустили её плечи. За спиной  неодобрительно взрыкнули.
- Сидеть, Дима, сидеть, - спокойно сказал Демон. – Тебе бы только хулиганничать…
- …В аду и в раю нет ожидания, Анна. Там длится один бесконечный миг. Это приятно… но мне больше всего нравится время. Время, Анна! Оно идёт, оно уходит, оно несёт изменения, оно заставляет шевелиться даже таких пентюхов, как Сашка. Время убирать урожай, время кидать камни… в конце концов, время опорожнить кишечник или плюнуть в рожу начальнику. И вернуть упущенное невозможно. Ах, как это замечательно! Я наслаждаюсь временем своего мира, Аня, наслаждаюсь тем, что жизнь здесь идёт и движется! И даже сам Сатана, царь царей и бог богов, должен всё делать вовремя,  моя сопливая подружка. Слышишь? Вовремя! Вот и пришёл момент, когда мне больше не нужны услуги твоих друзей. Мир мой становится более реальным. У меня появляются новые слуги, способные вырастить детей в сытости и довольстве…
- …Однако, Аня, есть одна беда. Детишкам нужна мама. Мать. Мамашка, как говорит Мёрси. Маманька им нужна. Как-то без мамки им хреновенько, видите ли. Да и слуги мои по большей части делами заняты… а новые, прямо скажем, более в солдаты и охранники годятся, чем в заботливую мамочку, которая и попку подотрёт, и сказочку расскажет, и если надо, в угол поставит. Такие дела, моё солнышко.

Анна собралась с мыслями. Она никак не могла сосредоточиться. Это ёрничающий, издевающийся Сатана был не таким, каким он всегда представлялся Анне. Рога, копыта, хвост, острые зубы и когти… нет! Перед ней лежал (царственно возлежал) какой-то улучшенный, здоровый и сильный вариант Ильи. Он был красив. Он был утончён и изящен. Небрежные складки  его золотистой тоги подчёркивали идеальные формы  мускулистых рук и ног. Золотые сандалии обмахивал опахалом старый горбун, искоса поглядывающий на Анну. Под кушеткой лежал топор горбуна, к лезвию которого присохли пучки волос и бордовые комочки плоти. Туман вокруг  непрерывно струился, создавая и уничтожая смутно знакомые образы. Вот на мгновение из тумана вылепился могучий торс смеющегося бородатого мужчины, вот возникли и снова растворились в переплетающихся струях величественные арки и колонны… на сотни метров уходившие куда-то вверх.
- Иисус… - прошептала Анна, пытаясь (спросить) понять хоть что-то.
- О, Иисус! Он один из нас, ангелов, рождённых вместе с пространством и временем этой вселенной, - небрежно сказал Сатана. – Он жалостлив. Собственно говоря, он чересчур жалостлив к людям. За это они его постоянно обманывают, прикрываются его именем, когда творят свои маленькие пакостные делишки, высмеивают в пасквилях и обхихикивают церковь… к которой, кстати, Иисус  не имеет никакого отношения.
Анна упрямо сжала губы.
- Зачем тебе дети, если ты такой… могучий?
- Я же тебе объяснял, тупая ты курица! – на мгновение лицо Сатаны показалось Анне обезображенным ожогами и шрамами, как у Сашки. – Я же тебе говорил!
Воздух сгустился. Фигуры, плавно перетекающие в тумане, исказились и потемнели…
- Я хочу сказать, - торопливо произнесла Анна, - зачем тебе именно дети, а не взрослые? Уж они-то многие с радостью пойдут за тобой!
Сатана усмехнулся. Хлынувший золотистый свет смыл всё уродливое и искажённое. Даже топор под кушеткой, заросшей теперь нежными виноградными лозами, был еле виден, став полупрозрачной тенью.
- Иногда хочется начать с чистого листа, Аня. С чистого листа! Турки когда-то брали с побеждённых народов «налог крови» - детей. Они выращивали из них янычаров, бесконечно преданных султану. Семь будущих царей, семь могущественных детей Сатаны будут строить новый мир. Мир, который, быть может, затмит славу Града Небесного… оставаясь при этом в земной юдоли… эй, тебе понятно или ты опять не о том думаешь, отвлекаешься от лекции?
- Понятно, - покорно сказала Анна.
- Ну и ладненько, - до боли знакомо сказал Сатана. Так когда-то говорил муж… а Вовка перенял от него эту фразу… и именно с теми же интонациями. – А потом, ждать несколько сот лет, пока эти семеро расплодятся… да ещё надо учитывать законы материального мира, через которые не пересикнёшь, как через штакетник. Да-да, Аннушка, их не обойти. Генетика… социология… и прочая х…ня. М-да…
Эти дети будут расти, как и все нормальные дети. Конечно, они будут умнее и сильнее иных прочих, но всё же они останутся людьми. Лета их будут долгими, как у Мафусаила. Но ждать, пока поголовье вырастет до приличных размеров, мне не очень хочется. Мне, Анечка, невтерпёж, поняла? Слишком долго я искал путь создать царствие своё на земле, а не в иных мирах! И пусть этот мир пока довольно пуст, но уже пришло время слияния.
- Чего? – Анна подумала, что ослышалась. – С чем – слияния? С адом?
- Нет. С оставленным тобою миром, Анна. Это будет долгий путь. Я сам намерен пропускать в царство своё тех, кто мне подходит. Через десять-пятнадцать лет дети станут достаточно взрослыми… и к тому времени у нас уже будет создан костяк, здоровые несколько миллионов человек – строителей и обитателей моего царства!
- Ты сказал «с оставленным», - прижимая руки к груди, чтобы унять забившееся сердце, сказала Анна. – Значит, я не умерла?..
- Нет, испуганная моя девочка. За пределами этого мира я ещё только начал поглощать оставленное тобой пространство и время. Но они сольются, они непременно сольются в один, Аня! Они станут едиными…
- Тебе что, мало всей планеты? – Анна сама не понимала, что она говорит. Всё, ВСЕ живы! Они где-то там, за пределами тумана! Сын, муж, друзья, люди!
- Мало. Я хочу, чтобы вы – потомки склизких соплей, зародившихся почти четыре миллиарда лет назад в пене прибоя, маленькие глупые мартышки, с которыми так нежно обращается Отец, стали наконец-то достойными Его замысла. Ну, а поскольку мы с Отцом, в некотором роде, не ладим, то и перестраивать ваш мир мы с тобой, Аня, будем в соответствии с моими планами.
У Анны кружилась голова…
Бред, бред, бред! Она заболела и бредит! Она спит и видит сон. Анна попыталась встать… ноги её подкосились и она упала на мраморный пол, больно ударившись проклятой шишкой на голове о ледяной камень…

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…

Он шёл к ней, загребая носками ботинок по асфальту. Лыжные палки тихо постукивали железными, сбитыми почти до основания, наконечниками. Он подошёл к ней и неловко высвободил из петли здоровую руку.
- Ну, что, пойдём? Дети уже ждут!
Дети стояли рядом, по-прежнему закрыв глаза…
Нет! Леночка смотрела прямо на неё!!!
- Мама, - прошептала она. – Мама, я не хочу…
Анна рванулась к ней…
…Анна падала по спирали вниз, вниз, вниз…
Волосы её развевались во тьме, ветер забирался в рукава, острыми лезвиями резал веки. Где-то далеко-далеко внизу смутно разгоралось пламя, еле видное со страшной высоты.
- Из тебя выйдет плохая мать, - сказал гулкий голос, наполнивший всю необъятную ледяную тьму.
- Это была девочка! Это была девочка, слышишь?! Это была девочка!!! – кричала и кричала Анна своему мужу. – Ты не хотел её, а она БЫЛА!!!
Грохот и звон наполнили весь мир. Анна исчезла. Её не было.
Были только тьма… и боль.

Глава 27.

Екатеринбург, улица Комсомольская

- Под пулями и в хосписах атеистов не водится! А уж тем более, в Екатеринбурге, рядом с противоестественными кошмарами.
- Я тебя по существу спрашиваю, а ты мне какие-то турусы на колёсах… - невольно улыбаясь, сказала Света. – Не увиливай, пожалуйста, от прямого ответа!
 Кондратьев закряхтел. Вот, ведь, устроили дискуссию прямо на улице. Он давно уже не выходил из квартиры, но теперь дочь принесла ему пропуск, подписанный аж самим Коваленко, и буквально-таки вытащила на улицу. Они медленно шли по мокрому асфальту. Совсем, как в детские годы, дочь держала отца за руку. Хорошо!
Решили далеко не ходить, а прогуляться в маленьком парке-скверике у пруда, где хлопотливые утки баламутили не по-летнему холодную воду. Светлана настояла, чтобы Кондратьев надел пальто, а не куртку, отчего Кондратьев почувствовал себя действительно «старым преподавателем»… да что греха таить -  и вовсе стариком!
Кондратьев молчал, собираясь с мыслями. Да, всё, как в детстве… «Вот как пристанет Светка с глобальными вопросами, так и не отстанет. Вынь да положь ей всю правду!», - иногда в сердцах приговаривала жена.
- Видишь ли, Светлана, ответ на вопрос: «Есть ли Бог?» - только для невеж и полных неучей  является простым. И ответ на него так же сложен, как если бы ты спросила меня о том, что такое мезоны и какое значение они имеют в квантовых процессах.
Светлана, затаив дыхание, слушала. Отец, несомненно, оставался самым-самым умным человеком на земле! И ещё он был «златоустом». Помнится, в девичестве, все её подружки, приходившие к ним в гости, развесив уши, слушали, как профессор Кондратьев рассказывает им разные интересности. «Светка! У тебя папа такой классный! Он так много зна-а-ает!» Тогда слова «крутой» и «клёвый» только-только входили в обиход и от них явственно несло улицей, чего сердитая мама терпеть не могла. Света взяла отца под руку.
Над головой с рёвом прошёл мощный вертолёт. По бокам его, как скелеты крыльев,  торчали выносные решётчатые мачты, облепленные приборами. На борту чьей-то шкодливой рукой был нарисован Дядя Сэм, пожимающий руку зелёному человечку. Утки разлетелись, но вернулись, как только вертолёт скрылся за верхушками елей.
Вывернувшийся из-за угла аллеи патруль не спеша двинулся в сторону прогуливающихся. Светлана показала оба пропуска, и сухощавый неулыбчивый начальник патруля аккуратно  козырнул. «Будьте осторожны, профессор, скоро начнёт темнеть», - с акцентом сказал он по-русски.
- Вы поляк? – с любопытством спросил Кондратьев.
- Точно так, пан профессор - слегка удивлённо ответил начальник, но продолжать беседу не стал. «Голубые каски» дружно козырнули и зашагали к галдевшим на одной из скамеек молодым людям, судя по доносившейся речи, испанцев.
- С точно таким же акцентом, помню, говорила соседка наша, Ванда. Красивая была женщина, статная. Вышла после войны замуж за местного хирурга. Он сам из Армении. Мы тогда в коммуналке жили…
Кондратьев замолчал, видимо, углубившись в воспоминания. Светлана остановилась у скамейки.
- Устал?
- Отвык, - сказал Кондратьев. – Засиделся дома… действительно засиделся.
- Ну, так посидим немного и пойдём обратно. А то, действительно, скоро темнеть начнёт. Ну, так что насчёт твоей веры в Бога?
- …Безусловно, чем больше знаешь, тем больше утверждаешься в мысли о некоей высшей силе, создавшей всю нашу вселенную с её мириадами галактик, – увлёкшись, говорил Кондратьев. – Я не буду сейчас углубляться в физику… особенно в квантовую физику, а постараюсь в двух словах объяснить тебе своё персональное имхо по данному вопросу.
- Имхо? – улыбаясь, спросила Светка. Ох, уж этот отец! Он очень любил вставлять в свои лекции сленговые словечки, считая их изюминками в общем тесте. И внимание привлекут, и заставят запомнить главную мысль абзаца.
- Оно самое. По большому счёту, создал ли Бог жизнь, или она сама по себе образовалась – не суть важно. Замечу только, что здесь все материалисты впадают в противоречие. С одной стороны, «без причины и прыщ не вскочит», а с другой «сама образовалась». Впрочем, повторяю, это нам сейчас неважно.
Нам очень хочется узнать, управляет ли Бог нами? Вот что мучает каждую мыслящую душу! Кто мы? Послушные пешки в большой игре, затеянной Господом не то от скуки, не то с непостижимыми нам целями, или существа, наделённые свободой воли?
Вот скажи мне, мой бывший микробиолог, как ты поступаешь, культивируя новую породу бактерий с какими либо свойствами, нужными именно тебе? Ты ведёшь отбор! Отбор, понимаешь? По нескольким необходимым для эксперимента признакам. Например, чтобы эти малютки сквашивали молоко в ряженку… или, там, йогурт.
- Пап, это не совсем бактерии…
- Не важно. Ты пестуешь их, возишься со своими пробирками, исполняешь над ними все свои микробиологические телодвижения, заклинания и пляски, словом – шаманишь по всем правилам науки. При этом ты не вмешиваешься в жизнь каждой отдельной зверюшки.
- И что, мы нужны Богу, чтобы какое-то космическое молоко сквашивать?
- Возможно. Why not? Вот только в его персональную микробиологию входят другие понятия отбора. Согласна?
- Десять заповедей?
- А почему бы и нет? Возможно, Ему просто хочется иметь в Своём Царстве приличных людей, а не шантрапу всякую, кого и в прихожую пускать нельзя, а то галоши стырят.
Светлана улыбнулась. Она поднялась со скамейки, взяла отца под руку и они пошли к выходу.
- В общем, Светик, наш Господь дал нам некие изначальные ориентиры прямо-таки от рождения человечества. Не убивать своих, заботиться о детях… и так далее… что даже животные,  не напрягаясь, исполняют. Слушай, мне сейчас в голову одна мысль пришла! Вот представь себе, как родители обращаются с дитём – они воспитывают его в соответствии с возрастом. Так?
- Так.
- Когда человечество ещё в нравственном отношении разгуливало в памперсах, Бог учил их как малышей. Говорил: «Нельзя!» - не объясняя причин. Ребёнок объяснений не слушает. Он суёт руку в огонь и на своём опыте убеждается, что это самое «Нельзя!» говорили ему недаром.
- А если дети не слушались…
- Папа их наказывал! Ставил в угол, драл ремешком и тому подобное! Перелистай Ветхий Завет. «Не троньте яблоко, накажу!» Нет, всё-таки не утерпели, тронули… и получили обещанный подзатыльник. Всё, как и положено в приличной семье!
Светлана вспомнила, как в глубоком детстве не утерпела и откусила всё-таки кусок от маминого импортного, удивительно красивого и дико дефицитного мыла. А ведь мама говорила, предупреждала, что мыло невкусное! Естественно, мама её шлёпнула… а Светка отчаянно заревела… не столько  от боли, сколько от разочарования…
- Итак, - продолжал Кондратьев, - человечество подросло. Вот вам, паршивцы этакие,  десять заповедей! Простые, интуитивно понятные истины. Ветхий завет. Всех-то дел – исполнять. Исполните -  войдёте тогда в Царствие Небесное. Всё просто и понятно, как баранья лопатка. Но та самая свобода воли, без которой человек – не человек, бесконечно порождает зло… К слову, я считаю, что Дьявол, это и есть свобода воли. Недаром во всех религиях засранец антагонист-Сатана предстаёт этаким капризным себялюбивым пакостником. Врединой-зловрединой, вроде Мишки Оконникова.

Мишка Оконников – кошмар Светланы в первом классе! Ох, сколько от него неприятностей было… пока его родители не уехали в Приморский край, куда призвала Оконникова-старшего его майорская армейская судьба.

- …Это было, когда человечество переживало некий тинейджерский период. Родители в этом возрасте могут апеллировать лишь к тому, что «так надо! это для твоего же блага!!  вырастешь – сам поймёшь!». А подросток брыкается и считает, что папа с мамой – замшелые пни и ни черта не понимают в современной жизни. И пороть его уже неловко, и смотреть на его выкрутасы – сердце болит.
Светлана подумала о бесконечных затяжных боях с матерью. Длина юбок, тушь на ресницах, звонки от мальчиков, «в десять чтобы дома была!!!» и прочее, и прочее, и прочее…
- И вот, появляется Иисус. Для себя я считаю, что у Господа просто лопнуло терпение: «Значит так, ребята, - в сердцах сказал Он. – Ни черта вас не берёт. Может, хоть личным примером вас пронять можно? Чтобы вы не ныли, что, мол, правила Мои для вас чересчур тяжки. Значит, отныне у нас разговор будет такой -  для тех, кто «имеет уши» и хочет быть со Мной – вот вам Мой личный пример того, что можно и человеку попасть в Царствие Небесное. Более того, доказательство того, что Я вам тут слов на ветер не бросаю – жизнь после смерти действительно существует. Смотрите, внимайте… и прощайте! Вы уже не маленькие, чтобы вас вечно пасти и выгуливать – живите сами!» - и устало удалился, поцеловав Иисуса в лоб.
В общем, Он проделывает то, что делают отчаявшиеся родители, взывая к своим уже взрослым чадам: «Я в твои годы!.. Ты что, думаешь, я этого не проходил?..» В общем, пытаются привлечь последний довод – личный пример…
Так, за разговорами, они пришли домой. Кондратьев, с непривычки, действительно здорово устал. Он отказался от ужина, сказал, что приляжет, посмотрит телевизор… но очень быстро заснул. Светлана приглушила звук, включила торшер и забралась с ногами в любимое кресло, взяв с одной из  полок потрёпанный том. Она открыла книгу и нашла всплывшую у неё в голове фразу. Она вспомнилась во время разговора, но Светлана постеснялась процитировать её отцу, сомневаясь в точности…
Да! Она помнила её правильно. Завтра она прочитает её отцу: «Есть вопросы, вся красота которых именно в том, что на них невозможно дать ответы». Хотя… отец - верит… по-своему. И всё же ищет и ищет ответы на вопросы, которые задавали себе, наверное, ещё неандертальцы…
И главный (по сути, единственный) из них вопрос: «Как Он относится ко мне? Кто я Ему? Инфузория, часть эксперимента? Или же всё-таки Он - не всегда понятный, пугающий, грозный… но иногда такой нежный и любящий Отец?»


Коваленко

- И что ты скажешь? – хмуро спросил Коваленко.
Бриджес вздохнул:
- Игорь, я давно уже бросил творчески мыслить. Я – администратор. Вчера, например, меня одолевала комиссия Конгресса США, требовавшая отчётов до последнего цента, а сегодня я вынужден был принимать представителя Ватикана.
- Ну-ну, не прибедняйся. Натравил на комиссию своих экономистов – и забудь. Это их работа, а не твоя. Пусть барабанят на калькуляторах. Я, между прочим, тоже администратор… да и парня из Ватикана я тоже встречал. И даже разговаривал. Слушай, он мне понравился! Во всяком случае, если мы тут нечаянно помрём, он обещал замолвить перед Господом словечко.
- Умеешь ты  утешить несчастного старика, стоящего одной ногой в могиле! – трагически воздев руки, сказал Бриджес и засмеялся. – Ладно, чёрт с тобой, открою я тебе свои соображения…
Бриджес подтянул к себе несколько листков чистой бумаги и начал торопливо покрывать её аккуратными строчками. Говорил он чудо, как хорошо! – даром, что в науке величина неоспоримая. Коваленко слушал объяснения, согласно кивая головой. Вот тут старик Бриджес пошёл дальше, чем он… а вот здесь, пожалуй, Коваленко его бы обошёл, применив более изящное преобразование…
«Чёртово зеркало» красовалось на плазменном экране, занимавшем чуть ли не всю стену комнаты для совещаний. Со вчерашнего дня пришлось оккупировать под Базу часть здания Управления Свердловской железной дороги. Вообще-то, удобно. И грузы прибывают прямо к Базе, и места вокруг – навалом. Да и военные довольны – часть Базы охраняет излучина  Исети. Это почему-то привело господ офицеров в восторг. Впрочем, это уж их проблемы…
Зеркало! «Чёртово зеркало» - идеально ровная, почти круглая поверхность на одной из западных больших дуг! Семьдесят два с хвостиком метра в поперечнике. Обрамлённое непрестанно шевелящимися протуберанцами, это зеркало отражало всё, что было перед ним… с замедлением в интервале от одной целой, шестисот восьмидесяти четырёх  десятитысячных,  до трёх целых, пяти десятитысячных секунды. Это на сегодня. Прямо сейчас данные могли запросто измениться. Например, изображение в зеркале вполне могло выдать задержку и до пары сотен лет… если то, о чём сейчас говорит Бриджес, правда. Но старик вряд ли мог ошибиться в расчётах. Хокинс, кстати, предупреждал о чём-то подобном… почти предсказал «альбедо с временным  сдвигом»…  вот, ведь, голова! А ты, Коваленко, проворонил. И не утешай себя тем, что и Роман тоже мимо этих выводов Хокинса прошёл, не обратив внимания.

- …Вот такие у меня соображения, - закончил Бриджес, с удовольствием обводя конечные формулы прямоугольной рамочкой. – Ты, Игорь, не завидуй мне так открыто, а лучше наполни рюмочки. Чистый, классический виски! Вода, благословенная Господом нашим… из Глазго привёз.
- Пилюлю подслащиваешь… - проворчал Коваленко. – Ладно, тут ты меня обошёл, признаю. Да только Хокинс раньше нас к таким выводам вплотную подошёл.
- Хокинс – физико-математический ангел, посланный нам с небес, - сказал Бриджес. – Его миссия – подчёркивать мысль о том, как мало мы знаем по сравнению с Создателем всего сущего… - он выпил рюмочку и тихо засмеялся.
В кабинете было уютно, несмотря на экран. Вика спала, свернувшись клубочком на диване, приткнутом в угол. Коваленко укрыл её своей кожаной курткой. Видно было розовое изящное ухо. Растрёпанный локон красивых и пышных волос выпал из-под воротника. На него было приятно смотреть…. любоваться. Коваленко хотелось прилечь рядом, обнять эту смелую женщину, нечаянную радость свою и любовь… но перед Бриджесом это, безусловно, было бы неловко.
- Ваша Виктория – тоже дар Господа, - вздохнув, сказал Бриджес. – Игорь, ты будешь полным идиотом, если бросишь её, как это принято сейчас у молодых людей.
- Лишь бы она меня не бросила, - невольно ответил Коваленко.
- Ерунда! Старик Бриджес разбирается не только в математике пространства-времени, Игорь. Он разбирается и в женщинах! Мисс Виктория напоминает мне мою, совсем ещё юную, Энни…
На экране тонкий чёрный протуберанец вдруг вытянулся, превращаясь в извивающийся хлыст. Хлыст изогнулся и прилип к поверхности зеркала.  От места контакта пошла рябь, исказившая отражение… и вдруг вся доселе ровная поверхность причудливо вспучилась, вытянулась вперёд… 
- Fuck!.. – Бриджес опрокинул рюмку и, не обращая внимания на лужицу шотландского виски, залившую бумаги, торопливо надел висящие на шее наушники с микрофоном. Коваленко, сделавший тоже самое,  уже вслушивался в ругань, «зеркальной группы».
- Джимми, Мартин! Мальчики, сдайте назад! – прокаркал Бриджес.
- Уже! – весело ответили в наушниках. – Мы испуганы, о, учитель!
Кто-то закудахтал цыплёнком. Группа, оставшаяся на Базе наперебой принялась давать советы.
- Тихо, джентльмены! – скомандовал Бриджес. – В эфире я хочу слышать только руководителя вылазки!
- Уши откручу! - тяжело рявкнул руководитель, бородатый «злой Брайан». – Нашли время… Мартин, Джимми! Если что, бросайте аппаратуру и двигайте назад полным ходом!
- Запросто, - ответил запыхавшийся Джимми. – Меня не надо долго упрашивать…
- Однако причин для паники пока нет, - вмешался Мартин. – Мистер Коваленко там есть?
- Слушаю, Мартин, - сказал Коваленко.
- Обратите внимание, Игорь, частотный перепад… о, Господи… святая Мадонна!.. Вы видите?!
Вытянувшийся на месте зеркала огромный чёрный пузырь вдруг затвердел, приняв форму человеческой головы. Огромное лицо щурилось прямо в камеры. Губы изогнула ехидная полуулыбка…
- Мефистофель… - сказала за спиной Коваленко подбежавшая Вика. – Только без бороды… 
Голова произнесла что-то, не слышимое никому и исчезла.
Через некоторое время, восстановившееся зеркало принялось показывать отражение, сделанное им семь минут назад…
Ровно через сутки, Бриджес связался с Коваленко, болтавшимся на «южном феномене кокона» и огорошено сказал:
- Представляешь, кто-то опознал… и доказал, что лицо, видимое нами вчера, принадлежит жителю дома. Помнишь, мы как-то просматривали доклад, ещё с покойным Джеффом? Ну, этот… один из двоих, попавших под кокон…
- Припоминаю, - сказал Коваленко. – Кто из них, интересно?
- Хозяин квартиры номер один… - зашуршал бумагами Бриджес. – Имя у него библейское – Илия. Как у пророка.
- Илья… - машинально поправил Коваленко, - Илья.

Глава 28

Вика

- И не спорь со мной, поняла? – сказал Коваленко. – Собирай вещи, вертолёт через полтора часа. Вояки добросят тебя до Челябинска, а оттуда полетишь в Уфу, а лучше – в Москву. Я уже говорил с Родионовым и Исмагиловым, они будут держать тебя под медицинским контролем, чисто, как королеву Нидерландов.
Он приподнял её лицо, нежно коснувшись подбородка:
- Ну, чего ты, малыш? Ты же сильная девочка, не реви.
Вика всхлипнула. Она понимала, что сейчас, зарёванная, с распухшими глазами, сопливая и расквашенная, она не производит впечатления «сильной девочки», но поделать с собой ничего не могла. Слёзы текли и текли.

А началось всё так…
- Не нравится мне их последний доклад, - сказал Бриджес, опять сидевший в Уфе. На экране ноутбука видно было, как в нетерпении выплясывает за его спиной пресс-секретарь МЕНАКОМа, очаровательно глупая и безумно красивая Кабанова, которую её муж-олигарх правдами и неправдами впихнул-таки на это славное место. Бриджес как-то заметил, что с неизмеримо большим удовольствием выпускал бы вместо неё на пресс-конференции, брифинги, саммиты и прочие посиделки, серенькую мышку Дану Щербакову. «Мышка – да! – как-то сказал он возразившему Коваленко. – Прямо скажем, не Кабанова. Но зато у неё голова на плечах и язык подвешен. Более того, всё то, что говорит наша ослепительная пресс-секретарь, пишет за неё мышка Дана. Чёрт бы побрал ваши порядки, Игорь! Тогда уж давайте на вопросы прессы, касающиеся науки, будем отвечать не я и не ты, а ваш этот… как его… ну, красавчик такой, лысый, как колено… всё крутился около нас в Москве…»
- Не тяни, председатель, что там у нас неладно?
- Миссис Кабанова, подождите меня пока за дверью, - сказал Бриджес, повернувшись.
- Мистер Бриджес, мне подпись нужна! – капризно пропела Кабанова. – Ну что ещё за дела такие! Это для «Forbs» статья… вчера ещё им обещала.
Бриджес вздохнул.
- Все согласующие подписи на месте?
- Естественно! – оскорбилась Кабанова и надула губки. Мол, что уж я, не понимаю, что ли всей важности вопроса?
- Мисс Щербакова отредактировала?
- Естественно! – Кабанова дёрнула нежным плечиком, ловко поймав сползшую при этом бретельку. Смотреть на неё было «все тридцать три удовольствия», как мечтательно заявил  однажды пилот Ложкарёв, известный ас не только по полётам на вертолёте, но и по женской части.
-  Ну, давайте, я подпишу… так… да, и здесь тоже… а теперь, я должен заняться делом!  Скажите там, чтобы ко мне десять минут никого не пускали.
- Спасибо! – прощебетала просиявшая пресс-секретарь и выпорхнула за дверь.
- Ну, чего тебе там не понравилось в последнем докладе? – нетерпеливо спросил Коваленко.
- Усталость. Наши ребята-психологи отмечают то, чего мы с тобой, два осла – старый и молодой – пропустили. У тебя на Базе это пока слабо выражено, но тенденция тоже - так себе…
- Ты будешь неприятно удивлён, Парящий Орёл, но я тоже это заметил. Знаешь, вождь, давай так - со вспомогательными службами пусть разбираются те, кому это положено, а вот наша славная учёная Шамбала заслуживает небольшой… как бы это сказать… встряски положительных эмоций, согласен?
- Да, конечно. Вроде бы прогноз по кокону положительный. Сумеешь уложиться в три-четыре дня?
- Попробую. Но ты же сам понимаешь,  прогноз – говно,  рулит только реальность.
- Слушай, Игорь, ты получил задание от вождя племени? Получил! Исчезни с моих усталых глаз! Иначе я приеду и сниму с тебя скальп.
- А на встряску положительных эмоций сможешь приехать?
- Это, смотря как ты там развернёшься. Если что – я тебя поддержу. Хао! Виктории мой привет и самые наилучшие пожелания! Смотри, не забудь передать, а то будет, как вчера!
- Слушаю и повинуюсь, о, великий!
Бриджес надул щёки и с важным видом отключил канал связи.
  Коваленко почесал голову, закурил, подумал и, пробормотав: «Строгий секрет! Государственная тайна!» - позвонил Вике:
- Слушай, боевая подруга, я тут сейчас на селекторное совещание переключусь, а ты посмотри запись моего разговора с Бриджесом и после совещания доложи мне свои соображения, ладно? Привет там тебе от него – большой и раскалённый. Что? Вместо тебя? Пусть на селекторе будет Энрике... ах, он на точке… ты что там, одна что ли? Нет? Вот! Правильно! Пусть Ваксмахер за тебя и отдувается, прекрасно! Ну, целую и жду. И учти, малыш, это очень важно. Кстати, никому ничего пока не говори  – хорошо? Ну, целую тебя во все вкусные места… пока!
…
С этим заданием Вика умоталась не хуже, чем «в поле», на точке. Два дня она висела на телефоне, передав все дела нервному Ваксмахеру и педантичному Энрике. Ей нравилась атмосфера секретности… вроде, как  школьники тайком от педагогов готовят сюрприз. По совету Коваленко, она связалась с Даной Щербаковой, строго-настрого приказав ей соблюдать секретность.
Полдня ушло на борьбу со службой безопасности. Полковник Можаев и его заместитель, бывший морской пехотинец Харлан Кобен, упёрлись, приводя огромное количество аргументов против затеи. Пришлось звонить Бриджесу, который разобрался с делом ровно за минуту. Он напомнил о том, что даже СБ МЕНАКОМа подчиняется лично ему, Бриджесу, а в его отсутствие – мистеру Коваленко. 
Сам Игорь Антонович только отмахивался от Вики, целыми днями мотаясь в районе «южного феномена», где стоял, покачиваясь, идеально ровный смерч, уходящий неожиданно тонкой чёрной трубой чуть ли не в стратосферу. Этот смерч приводил в отчаяние лучших специалистов. В любую погоду он продолжал торчать пыльной кишкой… вот уже три недели не сходя с места. Вброшенные в него небольшие шарики-зонды мгновенно теряли связь и… просто пропадали. Вообще, в этом аккуратном смерче пропадало всё.  В том числе и три километра сверхтонкого и баснословно прочного кабеля, вместе с герметически закупоренной в бронированной сфере видеокамерой.
- Но она дала изображение, понимаешь? – ероша волосы сказал Вике Коваленко. – Да только мы это изображение понять не можем. Двадцать семь с половиною секунд белиберды. Я уже накрутил хвоста группе морфологии – похоже, это по их части… пусть там, в ЦЕРНе, теоретики попотеют, как следует! Хокинс уже колдует, пора и им поднатужиться.
Действительно, просмотрев изображение, Вика пришла в отчаяние. Камера путешествовала по бесконечно разветвляющимся гладким переходам. Эти переходы пульсировали. Они менялись ежесекундно, закручиваясь в немыслимые узлы. Они переливались всеми цветами радуги. Камера плавно вращалась, не задевая ни одной из стен, то ускоряясь, то замедляя свой полёт. Учитывая то, что «Sony» предоставила им камеру с частотой около двух тысяч кадров в секунду, морфологам предоставлялось море материалов, которые хотелось немедленно осмыслить… просчитать… построить хотя бы одну внятную гипотезу, в конце концов! 
Бриджес как-то сказал им, что, возможно, Джефферсон смог бы увидеть за этим нечто большее, чем просто таинственную картинку. Коваленко напрягся, но спокойно ответил, что Джеффа и Зайкова, - Царствие им Небесное! - не вернёшь, но и у него, у Коваленко, есть рабочая гипотеза. И они с Бриджесом и Романом отчаянно углубились в математику, бесконечно переругиваясь и споря. «Возможно, это трёхмерная проекция узлов сопряжения нашего пространства-времени, с пространством-временем Икс, - подытожил спор Коваленко. – Примем это, как рабочую гипотезу и составим план экспериментов, отталкиваясь от неё. Это даст нам хотя бы осмысленное направление действий». На том спор и закончился.
Итак, всё было готово. Гости прибыли на ООНовском грузовом вертолёте. Вопреки уверениям, кое-какую аппаратуру они всё-таки привезли с собой. Что-то было взято «на всякий случай, вдруг у вас тут нету», что-то объяснили просто: «А как же без него?!». Но всё обошлось – подключили, проверили. Прибыл Бриджес, отмахнувшись от очередного совещания. На точках остались по жребию. Вертолёты и «Хаммеры» стояли наготове, на случай, если кокон проявит неожиданную активность – перебрасывать учёных по местам и эвакуировать гостей.
- Господи, хоть бы всё прошло нормально! – невольно вырвалось у Вики, когда они с усталым и небритым Коваленко занимали места у «варежки» - знаменитого на весь Екатеринбург привокзального  памятника Уральскому танковому добровольческому корпусу. Коваленко своею властью расчистил всю привокзальную площадь на время «встряски положительных эмоций».
- Нормальным здесь ничего быть не может, - буркнул Коваленко, махая руками Бриджесу, который, видимо, потерял их в толпе.
- Может, - упрямо сказала Вика. – Вот я тебя люблю, Коваленко, и это нормально. На этом мир стоит, учёный! А ты всё к физике-математике сводишь…
Коваленко повернулся к ней. Он явно хотел что-то сказать, но неожиданно улыбнулся и чмокнул Вику в нос.
- Опять целуются! – прогудел Бриджес, протиснувшись наконец-то к ним, под ручку с  Романом Ковровым. – Пора Можаеву с Кобеном учреждать на Базе полицию нравов.
- Целуемся – это нормально, как мы только что выяснили, – сказал Коваленко, пожимая  руки Бриджесу и Роману, - а вот что мы с Викой будем делать сегодня ночью… это - о!
- Коваленко! – воскликнула зарумянившаяся Вика, а Бриджес вздохнул:
- Молодёжь! – и грузно опустился рядом, вынув из уха крошечную горошинку гарнитуры. - Ну, удивляйте меня, удивляйте!
- Уже скоро, - сказал Коваленко и подмигнул Вике.
- Кто будет-то, Вика? – спросил Роман.
- Увидишь! И убери коммуникатор, а то я его конфискую!
Накануне у входа в железнодорожный вокзал наспех соорудили импровизированную сцену. Вообще-то, это была огромная, неуклюжая грузовая автоплатформа со снятыми бортами. Теперь на ней стояли многоваттные колонки, ударная установка и с десяток микрофонов.
- Вебкамеры, плюс RenTV с трансляцией, – гордо сказала Вика, перекрикивая шум. – CNN сама по себе у нас постоянно толчётся, поэтому они тоже здесь. BBC – надеюсь, что успели…
- А родной государственный ОРТ? – спросил Коваленко.
- Долго пробивать, - беспечно махнула рукой Вика. – Я непрестанно козыряла вашим именем, мистер Бриджес, а также именем Коваленко, но там сидят большие зубры. Я не стала давить.
- Уж чего-чего, а это давление на всех и вся я хорошо помню… - проворчал Бриджес. – Меня просто одолевали койоты из прессы, а я только и делал, что ссылался на секретность операции и подписывал ваши гневные записки…
Внезапно на сцену поднялся незнакомый Вике парень и поднял руки.
- Здравствуйте! – прогремел его голос. – Если что-то не так, прошу извинить, мы всё делали впопыхах и могут случиться накладки. Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет, верно?
- Верно! – заорали вокруг. Коваленко распечатал банку пива. Бриджесу и Вике он вручил по ледяной банке «Пепси».
- А где же русский квас? – прокричал Бриджес, но Коваленко, похоже, не расслышал его, потому что только улыбнулся и показал рукой на сцену – вот, мол, где сейчас всё самое главное!
Над головой ведущего побежала строка перевода на английский – гордость Виктории, которая до последнего сомневалась, что это чудо техники, собранное на живую нитку ребятами из техподдержки «MAD GUNG», всё-таки заработает. Спасибо, спасибо Людочка Ким! Кому концерт, а тебе придётся сегодня здорово поработать на переводе!
- Ого! – заорал Коваленко. – Это ты молодец, Вика!
- Я не буду говорить всем собравшимся о том восхищении, которое мы испытываем к прилетевшим со всего земного шара учёным; я не буду говорить о том, как тяжело переживает планета это Пришествие; я просто скажу о том, что мы хотим выразить наше восхищение, нашу поддержку всем вам… - ведущий сделал паузу, - русскими народными песнями! Встречайте, друзья! Пелагея!
С крыши гостиницы «Екатеринбург», бывшей «Свердловск», вспыхнули два дополнительных армейских прожектора. На платформе уже стояла, улыбаясь, симпатичная девушка в белом. Бегущая строка выдала длинную строку: « Пелагея! Pelageya! Пелагея! Pelageya! Пелагея! Pelageya!»
- Она сразу согласилась! – прокричала Вика прямо в ухо Бриджесу. Тот показал пальцами «ОК».
Девчонка на сцене подняла руки и запела:

- Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Здесь каждый думал о своей
Любимой или о жене…

Над сценой бежал английский перевод, сопровождение молчало. Музыки не было… и Вика испугалась, что что-то случилось, но, видимо, так и было задумано. Ребята начали подыгрывать со второго куплета.
«Ах, какие молодцы! – бессвязно думала Вика. – Молодцы, молодцы, молодцы!»
Пелагея, почти без паузы, перешла к «Чёрному ворону». Голос её вдруг поднялся над площадью, как сильная серебряная птица. Вика заворожено слушала, мучаясь и боясь посмотреть по сторонам, - боясь увидеть, как люди вокруг пьют пиво и «Пепси», тихонько переговариваются, не глядя на сцену… но когда всё же оглянулась, то увидела, что все молчали.
Когда «Ворон» отзвучал, когда прошла томительная, ошеломлённая пауза, площадь вдруг завопила, захлопала. Вика поднялась вместе со всеми, отбивая ладоши. С удивлением она почувствовала на своих щеках слёзы…
- Какая молодец! Какая молодец! – орал ей на ухо Бриджерс. – Это же просто фантастический голос! Русское чудо! Вика, спасибо вам от старика, что всё-таки вытянули меня сюда!
Пелагея, спокойная и сосредоточенная, подняла руку и запела. Площадь стихла. Только неподалёку размеренно рокотал Ми-28, зависший где-то над ТЮЗом. В руке нагревалась так и не открытая банка.
Вика старалась не хлюпать носом… не мешать застывшим вокруг людям слушать…

  - … ой, да пропадёт, он говорил
        Твоя буйна голова…

- Господи, почему я никогда её толком не слышал? Ну, Вика, ну ты даёшь! – прошептал Коваленко на ухо.
Вика смогла только пожать плечами. Горло её перехватило. Она никогда в жизни не думала, что песня может быть такой.
Отзываясь на их мысли, вспыхнул всё-таки экран, подвешенный на портике входа в вокзал. На нём улыбалось весёлое лицо Джефферсона… потом серьёзно смотрел в глаза Зайков… потом Лю Ши вполоборота повернувшийся к ним в костюме высшей защиты и ещё не надевший шлем, похожий на шлем космонавта, махал им рукой… Серёжа Привалов, чью фотографию так и не нашли и взяли стоп-кадр из служебной записи…
Они появлялись и исчезали… будто уходя в стремительно темнеющее небо. Вот и Вахтанг  в своей неизменной пиратской косынке… вот нахмуренный дюжий парень, которого Вика не знала… вот бывший президент России, похороненный на Новодевичьем… вот застенчивый взгляд Микаэля…
И над всем этим молчанием звенел Голос… и мерно рокотали тяжёлые мощные двигатели…
Пелагея поклонилась и ничего не говоря, отошла в сторону. Вышедший на сцену ведущий, видимо понял, что говорить сейчас бесполезно. Он взял Пелагею за руку и снова вывел её вперёд.
А потом, когда отбушевали овации и крики, Коваленко вдруг быстро поцеловал Вику, нахмурился и отвернулся. «Поблагодарил, - пронеслось в голове… - ах, ты, стеснительный мой мужчина… мужчина! У меня есть  настоящий сильный, любимый мужчина!»
- Спасибо! – звонко сказала Пелагея. – Спасибо! Дайте мне немного перевести дух – мы так долго добирались до вас. А сейчас для вас будет петь Юрий Шевчук, – она сделала паузу. – Встречайте, встречайте, родные, группу ДДТ и Юрия Шевчука!


Мир

Президент России смотрел концерт. ОРТ срочно подключалось к CNN, получив страшную выволочку. По коридорам Кремля гуляла фраза Коваленко… быть может, она только приписывалась ему: «Чтобы я на концерте ни одного чинарька не видел! Не х…й им тут пиариться за чужой счёт!».
 Во Франции президент назвал Пелагею «русской Эдит Пиаф» и дал распоряжение пригласить Пелагею и Шевчука на ближайшее время в Париж. В США продюсеры телеканала «MTv» отчаянно пытались найти менеджеров русских групп… и поражались тому, что, оказывается, ни Пелагея, ни Шевчук не получат денег за концерт в самом центре Зоны. «Так бы и сказали, что благотворительный концерт!» «Благотворительный – это когда деньги всё-таки есть и  уходят куда-то! – гордо объясняли в администрации  президента Росси. – А здесь – полностью даром!»… и намекали на возможность споспешествовать… поднажать… связаться и передать просьбу.
В Екатеринбурге, на улице Комсомольская, Кондратьев, севшим от волнения голосом, сидя перед телевизором, объяснял всплакнувшей Светлане связь между творчеством Шевчука и стихами «позднего Пушкина». Мадонна торопила свою команду как можно быстрее выйти на связь с МЕНАКОМом и договориться о любом концерте… «хоть в местном баре в будний день»!
Российская «гламурная тусовка» шипела. Пресс-секретарь красавица Кабанова, растерявшись от неожиданности, выставила вместо себя, как щит, Дану Щербакову. Поправляя на носу очки, Дана, немного смущённо, сказала: «Даже если весь мир погрузится во тьму, мы унесём с собой воспоминание о том, что мы были свободными! О том, что мы  умели любить. О том, что мы… были! И я знаю, мы – будем!»  Эта фраза облетела все мировые СМИ.

Но, наверное, лучше всех, о том, что произошло в Екатеринбурге, - Россия, континент Евразия, северное полушарие, планета Земля, - сказал обозреватель «Times» Джилиан Норфолкс:  «Эти русские ребята – молоденькая девушка и зрелый, крепкий мужчина - говорили нам о том, что ещё не всё потеряно. Что в мире по-прежнему существуют красота, любовь и надежда…
…И если даже человечеству придётся уйти, оно уйдёт достойно… как уходит к Вратам Рая последний солдат до конца удерживавший свой рубеж. Но самое главное, они пели нам о том, что для нас, Человечества, всегда есть НАДЕЖДА!».


Илья

Илья утёр лоб. Чёрт, чёрт, чёрт бы всё побрал!!!
Они услышали, как наверху страшно закричала Анна. Сашка выронил две сумки, которые тащил в руках, и, позабыв скинуть рюкзак, пронёсся мимо Ильи наверх. Мёрси стояла, оцепенев, сжав руки на груди, и только мотала головой, видимо боясь даже попятиться.
- Нет, нет, нет… - шептала она.
«Наверное, девочка думает, что наверху снова появился этот… который шёл за ней в  тумане…» - подумал Илья.
- Мёрси, милая, пошли наверх, нельзя нам тут отсиживаться, - надтреснутым голосом сказал он. Илья поймал себя на мысли, что напряжённо ждёт, как наверху вот-вот дружно заорут дети… но было тихо. Вот что-то с грохотом упало и Анна закричала снова… крик её перешёл в стон и оборвался. Послышалось испуганное бормотание Сашки.
Они всё же поднялись наверх. Никогда ещё подъём по лестнице не давался Илье с таким трудом. Иногда ему казалось, что Мёрси, бредущая рядом, навесила ему на спину Сашкин рюкзак, иногда, что к ногам привязали ржавые колосники, ещё пышущие жаром металлургической печи. В правом плече что-то хрустнуло и Илья, борясь с неимоверной тяжестью, безучастно подумал о том, что для полного счастья ему не хватает только лишиться ещё и единственной полностью рабочей руки…
Наверху Сашка, сидя на полу, удерживал молча вырывающуюся куда-то Анну. Она уже не кричала. По подбородку её стекала струйка крови – наверное, она прокусила себе губу. Сашка испуганно посмотрел на них.
- Что случи… - начал было Илья, но мысленно махнул рукой. Что случилось, что случилось? Беда случилась какая-то, разве не ясно?!
- Аня, вы чего? – робко спросила Мёрси, держась подальше.
Анна повернула к ним лицо и Илья ужаснулся. Глаза всегда спокойной, по-домашнему хлопотливой женщины, чуточку надоедливой со своими расспросами, со своей постоянной ролью общей доброй мамочки, были слепы. Такие глаза можно увидеть в новостях у уцелевших людей, когда взрываются бомбы в толпе женщин и детей. Илья никогда не видел лиц, искажённых такой мукой… он всегда надеялся, что проживёт спокойно и тихо, что кровавые ветры долбанных перемен всё-таки обойдут несчастного калеку даже в этом мире тумана и страха…
- Дочка… дочка она мне! – выдохнула Анна и вдруг обмякла. Слёзы потекли по её лицу. Она уткнулась в плечо Сашки и разрыдалась.
- Мёрси, водки, быстро! – сказал Илья. Чёрт возьми, это было единственное, до чего сейчас смог додуматься парализованный страхом мозг. – Да шевелись ты, кулёма!
Мёрси, во всех иных случаях взвившаяся бы до потолка от негодования, трясущимися руками помогла Илье скинуть рюкзак, путаясь в лямках, ремешках от лыжных палок и собственных рукавах. Она с проклятием, чуть не сбив Илью с ног, выдрала его из хватких объятий рюкзака и бухнула тяжёлый тюк на пол. В рюкзаке зазвенело разбитое стекло. Достав бутылку «Абсолюта», Мёрси бестолково заметалась вокруг, ища стакан, пока Илья не схватил её за рукав и не сунул свой любимый складной стаканчик, хранящийся на обычном месте – в нагрудном кармане его джинсовой рубашки.
Проклятый «Абсолют» булькал по капельке. Эта чёртова пробка, не позволявшая ни пить из горлышка, ни  нормально наливать водку, - а только цедить, по каким-то декадентским, изысканным правилам, - привела Мёрси в отчаяние. Она трясла бутылку, поворачивала её и так, и сяк,  и в конце концов, задела горлышком за край стаканчика… который мгновенно сложился, облив Мёрси руку.
- Дай сюда! – заорал Илья. Он выхватил бутылку из рук Мёрси. – Стакан расправь!
Стараясь не дрожать самому, он ждал несколько томительных секунд, заставляя себя не трясти в нетерпении бутылку. Наконец-то проклятая водка налилась до краёв.
- Анна, Аннушка, слышишь меня? Анна, подними голову! Подними голову, я говорю! Анна!
Анна подняла голову. Она смотрела сквозь Илью, не замечая его. Лицо её опухло, потёки туши от ресниц превратили её в какого-то безумного Пьеро.
- Сашка, влей ей весь стакан, быстро!
Анна машинально выпила, даже не закашлявшись. Просто выпила в несколько глотков… и всё.
- Ещё наливай!
Анна пугающе машинально выпила и второй стаканчик. Сашка аккуратно усадил её на кушетку, словно жертву кошмарной трагедии, которую родственники под руки привели на приём к психотерапевту. «Многие были в шоке. Пострадавшим оказана психологическая помощь», - какие импотентные фразы… и как жутко это для тех, кто оказался рядом…
Через минуту, Анна прошептала:
- Губы щиплет.
- Ты их искусала, - сказал Сашка. Он принёс коротенькое детское одеяло и укутал сидящую Анну, которую начала бить сильная дрожь. – Водка щиплется, да!
- Водка?.. Вы мне водки дали…
- Как-то надо было тебя в чувство привести, - сказал Илья. – Не знаю, где там у тебя в аптечке нашатырка…
- Илья, - сказала Мёрси, стоя среди разбросанных одеял и подушек. Семь детских раскладушек белели пустыми простынями. В руках Мёрси теребила любимого Борискиного медвежонка Топтыгина. – Илья… а где… а где… дети?
- Он… он… он их увёл. – мёртвым голосом сказала Анна.
- Кто – он?
- Он… он увёл их… сволочь… - повторяла Анна. Глаза её загорелись мрачным светом. – Убью гада… глаза вырву… сволочь!
Илья утёр лоб. Тягучий едкий пот заливал глаза. Сердце бухало Чёрт, чёрт, чёрт бы всё побрал!!! Вот она – жизнь после жизни!
Под рюкзаком ширилась пахучая коньячная лужа.

***

Всё, что рассказала Анна… точнее, наверное, всё, что она пожелала рассказать, было дико…  и здорово отдавало мистикой. Нет, конечно, Илья готов был согласиться со всем, что узнал… но всё-таки… всё-таки, версии Мёрси с кознями инопланетян, ЦРУ или многомиллиардными вложениями родного правительства с целью проведения психологического эксперимента над двумя инвалидами, перепуганной одиннадцатиклассницей и почтенным бухгалтером – эти версии и те казались более здравыми.
Впрочем, привыкай Илья, привыкай. Не ты один чесал голову перед непонятным… и таким бессмысленным на первый взгляд, миром. Наверное, именно так – огорошено – чувствовали себя когда-то члены Парижской Академии наук, когда окончательно выяснилось, что на свете всё-таки есть живые организмы, которые собою меньше платяного клеща. Линней ликовал, Европа шлифовала стёкла и рассматривала инфузорий, с ужасом находя их везде, а господа доктора-профессора-академики чувствовали, как привычный мир становится с ног на голову.
- «Смешались в кучу кони, люди…» - пробормотал Илья, когда обессилившая Анна закончила свой путаный, горестный рассказ. Она снова порывалась куда-то бежать. Начала собирать рюкзак, но бросила… стала застилать раскладушки и остановилась…
- Я найду её, - сказала она, глядя в окно. – Не знаю, где и как, но я её найду, и идёт этот Сатана или Демон…. или как его там - в жопу!
С трудом удалось уговорить её остаться и не бежать на улицу, в туман, на ночь глядя. Анна немного успокоилась лишь тогда, когда Мёрси, молчавшая всё это время с медвежонком в руках,  сказала ей:
- Не паникуйте! Он же сам говорил вам, что будет беречь и растить детей несколько лет. Ничего плохого он им сейчас не сделает.
- Устами младенца глаголет истина... – удивился Илья. – Действительно, не на заклание же он их…
- Замолчи! – резко оборвала его Анна, и Илья послушно заткнулся. – Ты мне лучше скажи… ты же гору книг перечитал, тебя же трактором не остановить, когда ты болтать начинаешь – скажи нам, где искать, куда идти?
Блин… она и не сомневалась, что пойти они должны все вчетвером! Вот уж действительно, очень весело!..
Впрочем, сидеть здесь… с Мёрси… наверняка Сашка-то пойдёт с Анной… он не сможет отказаться… вдвоём…

Илья на мгновение представил себе, как они с Мёрси переселяются в квартиру Анны, поливают цветы, ходят за продуктами и трясутся от ужаса по ночам, ожидая, что вот-вот в комнату войдёт двойник Ильи… и присядет рядом с ними, насмешливо делая жест в сторону разверзшейся за его спиной пасти ада… пожалуйте, мол, сладкая парочка, плиз, в преисподнюю! Ох… тут и у Казановы бы опустился! Какие уж там возможные любовные отношения, в ожидании таких-то ужасов! «Да и кто тебе сказал, что ты так уж нравишься Мёрси… чтобы она с тобой… ты – инвалид, калека несчастный, а? – ехидно прошептал внутренний голос. – Подбери слюни… а то рубашку закапаешь!»
Илья вздохнул и выпил водку, уже минут пятнадцать нагревавшуюся в пластмассовом стаканчике. Пить на глазах у всех в такую минуту вдруг показалось ему стыдным… но Сашка привычно протянул ему бутылочку «запивки» и Илья залпом выпил спиртное. Кивнул головой Сашке, Илья сделал несколько глотков «Пепси», и, собравшись с мыслями, начал:
- Я склонен решать проблемы по мере их поступления. Первое – согласимся с тем, что рассказала нам Анна. Примем это. Хотя и тяжело. Впрочем, мы здесь всякого навидались, так что внутренне мы все уже готовы. Второе – во всех религиях злой дух, Сатана, Астарт и так далее – дух зла и обмана. Думаю, он соврал, когда говорил о каком-то там слиянии миров…
- Почему? – сухо спросила Анна.
- Видишь ли, я поверил бы… если бы здесь не появлялись на короткое время тени… призраки умерших. Все в голос твердят нам о том, что души либо напрямую направляются, э-э-э… в рай или ад, либо болтаются на земле. Но они при этом остаются невидимы людям… как правило.  Во всяком случае, других версий у человечества нет.
- А как же индейцы, которые верят, что будут охотиться в лесах, где много дичи? – мрачно спросила Анна. – Значит, есть и пить им тоже надо? И зверей убивать…
- Гхм… действительно. Подожди, но всё же – их там целые толпы! Окончательная остановка, так сказать. А мы здесь одни такие, кому надо есть и пить. И вообще, я не могу точно сформулировать свои мысли… надо подумать.
- Мы тут уже больше месяца всё думаем и думаем, - разозлилась Анна. – Нечего здесь думать! Это не ад, это не рай, это не чистилище, где души ожидают приговора. И вообще – я тебя не об этом спрашивала! Мне надо, чтобы ты внятно выложил своё мнение – где искать мою дочь и остальных детей? Что может заставить этого засранца убрать от неё свои грязные лапы? Думай, Илья, думай хорошенько! В конце концов, он принял твой облик! Почему, скажи на милость? Что есть в тебе такого, что понравилось ему? Что?
- Не надо кричать, Аня - робко сказал Сашка. – Илья не виноват…
Анна встала, обожгла Илью взглядом и ушла  в соседнюю комнату. Пошедший за ней Сашка скоро вернулся.
- Как она? – шёпотом спросила Мёрси.
- Она сидит на стуле и смотрит в окно, - так же шёпотом робко ответил Сашка.
Мёрси потопталась… и, решившись, ушла к Анне.
- Ну что я могу придумать! Что? – заорал Илья.
Звук его голоса отправился гулять по коридорам пустого детского сада. «Что… что… что?» - бессильно и вяло затихло вдали.
Все молчали.


Мёрси

Мёрси Анна никогда так уж не нравилась, чтобы в подружки к ней записываться. Но сейчас ей было страшно. Страшно так, что даже присутствие Сашки и Ильи её не могло успокоить. Она сидела с Анной, прижавшись к её плечу. За окном липкий темнеющий туман настойчиво льнул к стёклам. Анна молчала. В соседней комнате Илья говорил что-то Сашке… но это сейчас было не важно. Мёрси хотела успокоиться… хоть чуть-чуть. Ей хотелось, чтобы Анна обняла её и погладила по голове… ей хотелось снова стать маленькой.
- Здесь нельзя становиться маленькой, - вдруг ровным голосом сказала Анна. – Он забирает детей.
Мёрси всхлипнула. Слёзы закапали… просто сами собой полились… вот, ведь, дело какое!  Маленький Бориска со своим медведем. Важная  рассудительная Эллочка. Простушка Валенька, всегда уступавшая более живой и подвижной Кристине… Федя засовывающий под подушку свою алую бейсболку… Леночка… смешной и хитрый Кондратьев…
Анна наконец-то обняла её и Мёрси выплакалась у неё на груди.
- Я тебе говорила, что иногда я могу чувствовать то, о чём думают другие? – спросила Анна всё тем же ровным голосом, когда Мёрси немного успокоилась.
Мёрси отчаянно закивала головой. Она боялась, что Анна сейчас отстранится от неё… именно сейчас…  и ещё крепче обняла Анну. Но та и не пыталась высвободиться.
- Я буду думать о ней. Я смогу дотянуться до своей дочери.
Анна погладила Мёрси по голове.
- Пойдём, Маринка-мандаринка… спать пора. Завтра у нас будет много дел.
В тумане кто-то завыл и Мёрси вздрогнула, но Анна даже не повернула голову.
Когда Мёрси уже засыпала, пришёл пёс и улёгся рядом. Он долго сопел и устраивался, а потом положил голову на лапы и стал смотреть на лежащую с открытыми глазами Анну. Мягко ступая лапами мимо прошёл кот… потом стали колыхаться стены, превращаясь в морские водоросли… а потом Брюля протянула Мёрси тяжёлую обойму. Волосы Брюли слиплись от крови.
- Вмажь этому гаду, - сиплым голосом сказала подруга. Передние зубы у неё были выбиты, окровавленный рот кривился от жестокой усмешки. – Влепи ему всю обойму - прямо в его поганую башку, слышишь, Мёрси?!
Мёрси спала.

Саймон Кокс

- Ну вот, Коваленко отсылает Вику. Жаль! Она хороший человек. Без этого, знаете ли, надрыва, без которого, наверное, русские себя не мыслят совсем, - сказала Сара Конг, вздохнув.
- Отсылает? – удивился Саймон, оторвавшись от монитора. – Почему?
- Беременна! – торжественно сказала Сара, выпрастывая руки из рукавов вытяжного шкафа. Биологи просили кое в чём помочь, вот и пришлось возиться с вытяжным шкафом и пробирками… чего сам Саймон терпеть не мог. Как лукаво сказала Сара: «Ты взял на себя всё самое трудное – компьютер!» - и Саймон смутился.
Впрочем, какое уж там смущение! Смущался он только поначалу. А позже оказалось, что работы досталось обоим – «по самые уши», как выражается Ложкарёв. Они сидели в этой маленькой лаборатории с освинцованными стенами уже десять часов, с мелькнувшим перерывом на торопливый обед. Самим им, как квантовикам, приходилось только ждать. Робот будет готов только послезавтра, да и с подводкой кабелей питания «пробойника» дело снова затягивалось. А здесь – хоть и рутинная работа, но – в новинку. «Чёрные саксаулы»! Богатейший материал для биологов. Невообразимое сочетание кремния, оксидов железа, азотистых соединений, меди, алюминия и впридачу чуть ли не всей таблицы Менделеева. И нет ни одного корявого куста, схожего с другими по химическому составу.
«Саксаулы» выворачивали тракторами, пытались пилить сверхпрочными алмазными пилами… но в итоге приноровились просто раскалывать небольшими направленными взрывами. Давлатти и Окира сгоряча предположили, что «чёрный саксаул» - неорганическая кремнезёмная жизнь… но все сенсации свелись лишь к тому, что академик Гелатти, как руководитель группы, только разводил руками, отвечая на вопросы назойливой прессы.
- Это более сложно, чем просто «дерево из кремния»! – в сердцах сказал он недавно. – У меня складывается впечатление, что эта дрянь не создана из материалов, вытянутых ей самой из земли, а просто появилась здесь из какого-то другого мира!
Вчера Саймон, не беспокоя биологов предположениями, втихомолку начерно просчитал такой вариант. Получалось неплохо… даже, если учесть, что в уравнениях пестрело больше неизвестных величин, чем можно было позволить. Более того, углубившись в расчёты, он раскопал такую математическую трясину, что не сразу решился в неё сунуться.
А вообще, идея, конечно «благородно безумная», как выражается Коваленко, любящий цитировать Эйнштейна и Нильса Бора. Огромная молния, бьющая в пространстве «квантового сдвига», выталкивающая  в наш мир след, наподобие «громовой стрелы» в прибрежном песке…
Было отчего прийти в восторг старику Бриджесу… когда он увидит, конечно, всё то, что Саймон с Сарой тут понаписали.
- Молодец, Вика! – продолжала Сара, тщательно отмывая руки от въевшегося в кожу талька. – Наука, Пришествие, волнения, войны… это всё приходит и уходит. Остаются дети, остаются люди. Остаётся земля, дарованная нам Господом, на которой мы выращиваем наш хлеб в любые времена. Если даже гибнет любая цивилизация, мы должны помнить, что уцелевшие люди всегда будут распахивать землю на развалинах и сеять зерно для своих детей. Всё из земли и всё в землю – вот закон.
- Да-да, - пробормотал Саймон, толком не расслышав из-за журчания воды.
Внезапно лабораторию тряхнуло. Взвыл и смолк центробежный насос, мигнув, погасли лампы. Ноутбук продолжал работать… но почему-то быстро-быстро заскользил по столу…
- Бежим! – завизжала Сара, пытаясь удержаться на кренящемся полу. Тускло засветился красный аварийный свет, взвыла сирена. В коридоре что-то с грохотом обвалилось.
- Эвакуация! – прохрипел динамик. – Эвакуация! Сигнал – красный! Красный! Это не учебная тревога!
«А то мы не видим», - подумал Саймон, вставая. Ноутбук лежал рядом, но работал. Саймон торопливо закрыл его.
- Сара? Ты жива? – спросил он, вглядываясь в мешанину стульев, бумаг и приборов.
- Здесь я, здесь, - спокойно сказала Сара у него над ухом. – Пошли выбираться! Здорово тряхнуло!
Распахнув одним сильным ударом перекошенную дверь, Саймон осторожно выглянул в коридор. Густая пыль не давала разглядеть ничего, далее полутора метров. Он повернулся к Саре и крикнул:
- Держись за моё плечо!
Пробираться по трясущемуся полу было непросто. Через несколько шагов Саймон споткнулся об опрокинутый кулер и грохнулся на пол, а позже наткнулся на лежащего у стены  человека в комбинезоне. Передав Саре драгоценный ноутбук, Саймон потянул человека за руки, стараясь как можно скорее пробраться к выходу…

На улице, в суматохе и криках, он передал раненого спасателям, - им оказался новозеландец, чьего имени они с Сарой, наадреналиненные до тошноты, так и не вспомнили.
- Двигайтесь по центру улицы! – взывали мощные динамики. – Направление – канадский сектор! Направление, канадский сектор!
Позади послышался грохот. Саймон обернулся. Зрелище было потрясающим. Невольно они взялись с Сарой за руки, как два маленьких испуганных ребёнка, заблудившиеся в лесу. Около  здания, где ещё десять минут назад располагалась лаборатория биологов, опасливо кружили несколько вертолётов, освещая прожекторами вспухшую пыльную тучу. В ней мелькали чёрные блестящие, как стекло, подвижные струи. Впрочем, это были не струи… чёрт возьми! Это, - делайте со мной, что хотите, -  походило на щупальца! Старое доброе голливудское «чудовище из подземного мира» тяжко ворочалось в нескольких десятках метров от них!
Фасад здания с грохотом обвалился, как будто его подрыли снизу необыкновенно шустрые кроты, обглодавшие фундамент с потрясающей быстротой. В поднявшемся столбе пыли уже ничего не было видно. Доносились скрежещущие звуки… будто кто-то невообразимо огромный с оглушительным треском разрывал самую большую в мире пластиковую коробку…
- Опять биологи без дома остались! Невезение! Чистой воды невезение! – возбуждённо орал Саймону в лицо невесть откуда появившийся Фил. – Уходить надо, слышишь, рыжий?! Сара, тяни его отсюда, а то мы так под обвал и попадём!
Потом они бежали, а сзади визжало и бухало с неимоверной силой, потом что-то сильно  ударило Саймона по затылку и мир сразу стал серым и беззвучным. Какое-то время Саймон передвигал ногами, увлекаемый Сарой и Филом, но потом споткнулся и упал на асфальт, успев увидеть блестящую монетку, приткнувшуюся к поребрику…
Сара с неожиданной силой повернула его лицом вверх. Она что-то кричала, но уплывающий в серую пелену Саймон не слышал ничего, кроме биения крови в ушах – тук-тук, тук-тук…
Лицо его было почему-то мокрым. «Я расплакался? – со слабым чувством стыда подумал он, - Нет, это кровь…» -  а потом мир перевернулся, отлетая от него вверх и в сторону…
Что-то огромное ворочалось под землёй, прокладывая себе дорогу горбатой, обросшей «щупальцами» спиной. Сара отчаянно оглянулась по сторонам. Спасателей не было видно в налетевшей сухой пыли.
- Помоги мне поднять его, - тряс её за плечо Фил. – Уходить надо, уходить!
Он кое-как взвалил на плечо Саймона и затрусил вдоль по улице, туда, где заполошно надрывались сирены и смутно мелькали жёлтые  фонари. Сара бежала рядом и вытирала слёзы.
- Ты уж не умирай, рыжий, слышишь? Не умирай, чёртов Кокс! Ты что, думаешь, я без тебя справлюсь одна?.. – всхлипывала она, сама не понимая того, что говорит.
Саймон застонал и Сара почувствовала, как ухнуло вниз сердце и похолодело в животе. Умирает?!

Она так и осталась рядом с Саймоном, наспех позвонив домой и успокоив детей и мужа… которые, к слову говоря, ещё не знали о случившемся.
Врач обрадовал её, сказав, что ничего ужасного с Саймоном не произошло. Сара сидела у его кровати и думала о том, как всё хорошо обошлось… что могло быть намного хуже… и даже так, как и подумать страшно. Кто-то сунул ей в руки стаканчик горячего кофе, но она отпила совсем чуть-чуть. Саймон спал после укола. Его забинтованная голова была какой-то чужой… непривычной. Сара почувствовала, что клюёт носом и хотела уйти… но сил уже не было. Она устроилась поудобнее в пластиковом кресле и заснула. Закрытый ноутбук мирно стоял на прикроватном столике. На нём уже примостились коробочки с ампулами, шарики ваты и футляр тонометра.
Сара спала. Ей снились огромные полости чужого, квантованного по непривычной матрице, пространства, закручивающегося шестимерными лохматыми спиралями, проникающими… вытесняющими… привычный трёхмерный мир… и аккуратные строчки формул бежали бесконечной лентой…
…и – ещё - кто-то страшный, насмешливо стоящий за хаосом, взламывающим мир.


Вика (беременность)

- Коваленко, не хочу я уезжать! – заорала Вика. – Ты же вечно свой нос, куда не надо суёшь! Вот сгинешь ты, как Джефферсон, как все остальные - и куда я одна пойду?!
Собравшиеся изо всех сил делали вид, что ничего не происходит. Саймон с забинтованной головой покраснел, как невинная девица, при которой вдруг поссорились родители. Он повернулся к Вике и Коваленко спиной и начал что-то громко рассказывать о «преобразовании матрицы по вероятностному алгоритму Хайнемана». Сара бросила на Вику умоляющий взгляд, но подойти всё-таки не решилась. Ося с несчастным видом топтался рядом – видимо, в нём боролись долг врача и почтение к сану Коваленко…
- Викушка, радость моя! Ну, подумай сама… - пробормотал красный, как рак, Игорь Антонович.
Вика обняла его. На шее Коваленко, на кожаном ремешке болтался старенький анализатор DPM-701, один из немногих приборов, дающих более или менее достоверные сведения в непосредственной близости от арок и щупалец кокона. Какая-то часть её – Вики -  вдруг тревожно пискнула. Вика обнимала Коваленко… но при этом, сама того не понимая, чуть повернулась боком. Она уже охраняла свой живот, где комочком полупрозрачной слизи росла новая жизнь! Господи, неужели все женщины проходят через это?! Она расстаётся со своим любимым… и даже не может обнять его так сильно, как её этого хочется!
Это немного испугало её… но и, как ни странно, успокоило в целом. Коваленко был с ней. Он всегда будет с ней… если  только этому малышу (малышке?) суждено жить.

Она расцеловала Коваленко, попадая солёными, мокрыми губами, в глаза, в нос, в уголки губ… везде-везде, как целовала его все эти счастливые и сумасшедшие дни…
Кто-то хлопал её по плечу, кто-то обнимал на прощание. Мелькнуло лицо Сары Конг... а потом зарёванная Наташка брала с неё страшную клятву звонить в любое время… недовольный, как всегда, суетой нахмуренный Колин Оуэл что-то втолковывал ей, держа за руку. Людочка Ким, подозрительно блестя чёрными глазами, сунула ей в руку смешную фигурку лягушонка – кажется, это было на счастье…
…Вика чувствовала, что замёрзла. Она просто покрылась льдом, сквозь толстую корку которого до неё доносились только отдельные слабые звуки…
Она слышала, как бьётся её сердце…. и на этот ритм – вначале робко, а потом всё сильнее и радостней – накладывалось бодрое: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!» - это её дитя начинало жить.
Потом, пригибаясь, они с Коваленко и Осей добежали до вертолёта. Пришлось ждать, поскольку, как всегда, часть груза ещё не успели принайтовить... а потом пилот, чисто выбритый голландец в голубой каске ООН, откозыряв Коваленко, вежливо пригласил её «взойти на борт «Dancing Queen» - похоже, так экипаж назвал свою машину…
А потом она смотрела в иллюминатор. По просьбе Коваленко пилот вёл машину в круговой облёт Зоны, держась на почтительном расстоянии. Вика спокойно смотрела на колоссальные матово-чёрные, лохматые арки и дуги, резко взмывающие в небо; она безучастно глядела на «северную аномалию» - хтоническое чудовище, ворочавшееся в кратере, образовавшемся на месте бывшей зоны биологов; она слабо улыбнулась экипажу «Ми-28», летевшему несколько минут параллельным курсом и выпустившему несколько цветных ракет – «букет на прощание от «MAD GUNG», как передали ей по рации…
Она видела всё это. Она была благодарна. Она любила всех этих людей! Действительно любила!
Но самое главное сейчас происходило внутри неё.
И это было победное: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!»
Крохотное храброе сердце начинало свой длинный неустанный путь, прокладывая его в хаосе и сумятице огромного сумасшедшего мира.


Глава 29

Сашка

- Ты знаешь, я допускаю, что Сатана – второй после Бога, - сказал Илья. – Но из этого, между прочим, следует один любопытный факт. Физики-химики и прочие гении философской мысли учат нас тому, что ни одна замкнутая система не может создать другую систему, более сложную, чем она сама.
- И к чему ты это говоришь? - сказала Анна.
Она стала такая… железная. Каменная. Илья дал ей нож, а я показал, как его надо точить. А теперь она шла впереди. Нам всем теперь надо идти «на шопинг» - это Илья так сказал, да! Нам теперь надо что-то из оружия иметь, а то патроны так и не стреляют.
Как жаль, что Сатана увёл детей – это очень плохо! Они такие смешные были… и такие серьёзные. А Эллочка с Кристиной подарили мне рисунок. «Это ты!» - они сказали. Да, так прямо и сказали мне, что это я – такой большой и с ружьём! А вокруг меня нарисовали облака и собаку. Но это была хорошая, не злая собака. Друг.
Мне хочется заплакать, но я боюсь, что Анна будет сердиться. Илья не будет, он добрый. А  добрая Анна стала очень злой. Как пружина, как железная пружина в пистолете Мёрси – она может развернуться и удерживать боёк на взводе. А потом – чанг! – и пуля вылетает из ствола, окутанная раскалённым газом… и летит убивать.
Мне хочется, чтобы дети сидели вокруг меня, а я бы рассказал им сказку про Лилового Котёнка. Илья читал мне такую сказку, прямо из интернета. О том, как Лиловый Котёнок пошёл в школу… и у него были друзья. Мне нравятся такие сказки. 
А я совсем не помню историй. Я помню только чужие слова, которые приходят мне на ум, когда кто-то просит об этом. Иногда люди смеются, а Илья хмурится и говорит, что я бубню невпопад. А иногда – редко! – они задумываются… и всегда подозрительно спрашивают меня о том, где я это прочитал? От таких вопросов мне становится стыдно. Я говорю им «Пушкин», я говорю им «Франсуа Рабле», я говорю им «Гоголь» и «Гриммельсгаузен», «Петроний» и «Анакреонт», «Ларошфуко» и «Эдмон Ростан»… но не понимаю, зачем.
Эти люди давно умерли и теперь на небесах. Они сочиняют весёлые и грустные истории и читают их Господу, чтобы Он смеялся и плакал…
- Зачем Бог допускает столько зла? – упрямо говорит Анна. – Он злой Бог. Он равнодушно смотрит на то, как страдают дети и добрые, хорошие люди…
Илья отвечает ей, что, наверное, и Богу, и Сатане нужны проверенные кадры, которые, как известно, решают всё. А если Анна не верит, то может снять крестик и спокойно забыть о выпекании куличей на Пасху.
Я улыбаюсь и думаю о том, что Пасха – красивый праздник, да!
- Саш, скажи что-нибудь по поводу беседы, а? Цитату, - просит Илья.
Я робко говорю. Как всегда, вначале я не понимаю слов, а потом ко мне в голову врывается их сверкающий смысл… и я почти понимаю, почему я сказал то или это…
- «Я питаю глубочайшее уважение ко всяким религиозным обрядам, как бы смехотворны они ни казались, и я никогда не смог бы отнестись без должного почтения даже к толпе муравьёв, отбивающих поклоны перед мухомором».
- «Моби Дик», - сказал Илья. – Это я помню. Хорошо  сказано!
- Пришли, - сказала Анна.
В тумане позади нас захрипели, будто кого-то душат. Это туман злился на нас.


Анна

«Не знаю, как, но я сделала это. Уговорила, упросила, заставила?.. И вот сейчас они – все трое – идут за мной. Безропотно, наверное, не совсем охотно, но всё же идут. И думают, что я знаю наверняка, куда и зачем мы двигаемся. Во всяком случае, Илья и Мёрси. Сашка просто идёт, потому что так сказали… или, как всегда, тащится за Ильёй, как ходил с ним когда-то в винный магазин. А я ничего не знаю, ничегошеньки. Только ведёт что-то вперёд. Как будто внутренний компас».

…и куда ты собралась? в магазинчик за пукалками-стрелялками…  ну ладно – полчаса тебе «на позабавиться»,  и не  больше…глядишь, и отвлечёшься… пиф-паф, кто быстрее попадёт в пивную банку!..
…в кино и прочем фэнтези у дев-воительниц  короткие трусы, голый животик, упругие ягодицы и огромный меч… которым они размахивают направо и налево, как гигантским фаллическим символом… о,  мужикам так нравится смотреть, как они раскорячиваются голыми ножками в сапогах на высоких каблуках,  изображая кунг-фу…
…слышь, Анька? Сэйлормун ты доморощенная… и-и-и-ха!!! Вжик-вжик! 
…пшёл вон из моих мыслей, сволочь!!!

Но мысли не уходили.
«Мы похожи на небольшую стаю собак. Брошенных и никому не нужных. И все плетутся за  мной, как за сучкой перед  началом течки… но не любви ища. Молча, не задавая вопросов, ещё не озлобившиеся, но уже согласившиеся с тем, что вести их должна я. А у предводительницы одна мысль – найти и наказать того, кто отнял её любимого щенка и всё её потомство, отомстить.  Или может быть есть ещё какая-то цель? Она не знает, и не хочет об этом думать! И, по большому счёту, ей плевать на тех, кто идёт следом за ней. Она знает, что они будут полезны тогда, когда придёт время.
Кто (что) толкает в нужном направлении – Бог, Сатана, Внутреннее Чутьё, - то самое долбанное Шестое Чувство, - Третий Глаз, Фатум, Зов  Из Потустороннего Мира? Не знаю и не хочу знать!
И как холодно, ёлки-зелёные, как мне холодно! Я застыла, как лёд, как пистолет Мёрси. Только глубоко внутри, быть может, там, где камень в кресте касается груди, осталось немного тепла. Там – Жизнь, там Любовь, там Добро,  и  там  же – тоска… щемящая и ноющая. Лучше не трогать, не думать, просто слепо идти туда, куда само идётся. Там будет видно, что и как… и это будет правильно…
Дочка… у меня есть дочка! И все мои помыслы только о ней… и Добро, и Любовь, и Жизнь – только для того, чтобы отдать их маленькой Леночке. И никому другому».

***

     Утром Анна встала раньше всех. Вскипятила на костре старый, прокопченный чайник для какао. На кухне нарезала для бутербродов  хлеб, сыр, колбасу. Поставила на стол четыре чашки и села на стул, скрестив руки на груди. Семь маленьких кружек, аккуратно поставленные кверху донышками на вафельном полотенце… Анна не хотела смотреть в их сторону, но всё же глянула… и теперь они постоянно стояли перед глазами. Кружка с медвежонком – Феденьки, кружка с грузовиком – Кондратьева… с мячиком – Леночки…
…хватит!..
- Ну, где вы там застряли? Илья, Мёрси! -  заорала она, стараясь отогнать картину, упорно цепляющуюся за память.
Сашка спустился первым. Нерешительно потоптался в дверях.
- Проходи, Саша. Завтрак на столе.
- Анна костёр сама разжигала? Надо было Сашку позвать, да! Там туман злится.
- Ничего со мной не сделалось. Не волнуйся. Ешь, не жди остальных.
Сашка сел, но есть не стал. Он смотрел куда-то в сторону, беззвучно шевелил губами, покачиваясь на стуле. Несколько раз рука его тянулась к совершенно зажившему красному шраму за правым ухом, но каждый раз он, испуганно покосившись на Анну, отдёргивал руку.
«Если его опять скрутит… и скрутит надолго – оставлю его с Ильёй и уйду одна», - устало подумала Анна. 
Через десять минут появились Мёрси и Илья. Анна молча налила им кипяток в кружки. Всё это походило на какую-то траурную церемонию. Никто не говорит… даже Илья, которого, бывало, после того, как он опохмелится, не заткнёшь – так и фонтанирует словесами.
- Завтракайте. Хлеб и сыр подсохли, но есть можно.
- И что это в магазинах ничего не портится, а здесь, зараза, быстро подсыхает и плесневеет? – хмуро спросил не проспавшийся Илья.
- Да, это очень интересный и действительно важный  вопрос, – Анна, не улыбаясь, смотрела прямо на Илью.
Молчание вновь напряженно повисло в воздухе.
- Я думаю, это действительно важно, - сказала, наконец, Мёрси. Нотки вызова в её словах не понравились Анне, но спорить она не стала.
- Может быть. Надеюсь, оружие тоже начнёт стрелять. Ну, поели? Посуду можете не мыть. Через два часа уходим.
Противореча самой себе, Анна всё же собрала со стола грязную посуду и с грохотом свалила её в раковину. Не то привычка к порядку, не то… а впрочем, и это тоже неважно.
- Ну, у кого какие соображения?
- Ты всё-таки думаешь, что мы можем их найти? – спросила Мёрси, перешнуровывая ботинки. Сегодня она опять натянула пятнистые армейские брюки и великоватую ей куртку. Наверное, из-за обилия карманов…
- Можем, – неожиданно ответил молчавший всё это время Сашка. Он не сунулся помогать, как это было у него в обычае, пыхтящей от усердия Мёрси, подгонявшей свою портупею, прокручивая в ремешках новые дырочки.
В последнее время все немного отощали. На днях Анна, - та, прежняя Анна, которая жила в терпимости и была мягкой и безропотной, - натянула на себя джинсы, купленные когда-то давным-давно и хранимые непонятно зачем.  Тогда, покрутившись перед зеркалом, она, мстительно, - удивившись сама себе: «Господи, что это я так?» -  подумала о муже. Вот теперь-то он, небось, не стал бы нудить о том, что, мол, «возраст убивает любовь и страсть» - нет! Отражающаяся в зеркале Анна выглядела стройной и, как ни странно, помолодевшей.
Впрочем, сейчас ей это было безразлично. Отражение в зеркале могло показать ей хоть молоденькую Джоди Фостер, всегда нравившуюся Анне – она отвернулась бы с равнодушием. Плевать, плевать! Главное, что джинсы лучше всего подходят для долгого перехода – вот она и наденет их сегодня.
- Рано или поздно придётся схлестнуться с этим… засранцем… - пробормотал Илья, наливая себе традиционный стаканчик.
- Придётся, - неожиданно заявил Сашка, улыбаясь, – Нельзя Анну одну отпускать, да!
Анна промолчала. Мёрси шумно вздохнула и принялась надевать портупею, с трудом застёгивая пряжки, преодолевающие сопротивление новых, ещё не разработавшихся дырочек.
- Ты что-то надумала, Аня? Опять сон приснился? – мягко спросил Илья.
- Ничего особенного не надумала. Просто - пойдём. Прихватим с собой Пса, если он согласится, и пойдём вниз, по Московской до Дворца Молодёжи, и…и потом дальше. Там видно будет.
Они молчали, глядя куда угодно, только не на Анну. Внезапно её прорвало. Анна заговорила горячо и торопливо. Недоговаривая предложения, перескакивая с одного на другое.
Она говорила, что нужно спасать детей, которые стали слепым орудием Зла. И прекрасно понимала, что никому, кроме неё, эти дети по большому счету не нужны. «В мире умирает… точнее – умерло…  огромное количество детей, Аннушка! Увы, это закон природы», - наверняка думал Илья.
Она убеждала их, что это - единственная возможность вернуться  обратно домой. И знала, что ни у кого, кроме неё, не было там дома, в который хотелось бы возвращаться. «Как отсюда уйдёшь? На ракете улетишь?» - было написано на лице Мёрси.
Она призывала их спасти тот, прежний, мир от катастрофы и полного разрушения. И была убеждена, что всем им – Илье, Сашке, Мёрси - здесь, рядом с ней, в этом детском садике спокойней и уютней, чем было до того, как произошла вселенская катастрофа разделения миров.
Она стыдила их бездействием – для чего живёт человек? Чтобы  прозябать в покое и в покое же сдохнуть? Или сделать что-то очень важное, одно-единственное дело в жизни, ради которого родился на свет? И не была уверенна, что их привлекает второе, а не первое. Но почти наверняка знала, что если останутся Илья и Мёрси, то останется и Сашка.

… она никак не могла повторить слова проклятого демона: «Вот и пришёл момент, когда мне больше не нужны услуги твои и  твоих друзей»,  - почему-то не могла  открыться, что без неё они просто погибнут здесь…за ненадобностью погибнут… как отработанный хлам будут выброшены на помойку его новоиспечённого  мира…

Наконец, она обессилено вздохнула, и замолчала.
  После паузы, тянувшейся, как ей показалось, неимоверно долго, Мёрси, - именно Мёрси! - тихо, но упрямо заявила:
- Что ты тут разоряешься, как училка? Я с тобой так и так пойду. Мне сегодня Брюля приснилась… - Мёрси с силой ударила себя кулаком по колену. – В харю плюну, козлу!
- Плюнуть Сатане в харю – это круто, - неопределённо сказал Илья, наливая второй стаканчик. – Хватило бы слюны. А то высохнет, пока дотащимся.
- Мы потихонечку пойдём, Илья, - неуверенно улыбнулся Сашка. – Я для детей конфеты возьму. Найдём их и домой пойдём. Кристина любит «Мишку на севере», а Леночка – арахис…
Все трое чего-то не договорили. И только позже, думая об этом, шагающая впереди Анна, поняла – они не хотели остаться одни, без неё. Новая, каменная, железобетонная Анна казалась им опорой… и защитой.
Потому, что только у неё была цель.


Илья

Перед уходом Анна повела всех к себе на квартиру. Ненадолго – захватить кое-что. Кроме Мёрси, никто ни разу не был в её квартире. Илья уселся на диван и стал осматриваться. Так, ничего особенного. Обыкновенная квартира. Чистенько, аккуратно, вытребеньки всякие, чисто по-бабьи, расставлены на протёртых от пыли полочках. На компе игрушка прилеплена – чёрный кот с пищалкой на боку: «Press here». Вопил, поди, как оглашенный, когда батарейка была ещё цела. Фотография симпатичного парня на стене – сын, наверняка, сын. Что-то от Анны в лице, а так, наверное, в папу.
Пока Анна переодевалась в соседней комнате, Мёрси ушлёпала на кухню, буркнув: «Коту ряженки налью… напоследок». Свихнулись они совсем… обе две… несмотря на непробиваемое упрямство, появившееся в обоих. Самое смешное во всём этом то, что Мёрси одна ушла. Это в нынешние-то времена, когда друг от друга отойти страшно и даже по нужде парами ходим! А кота, значит, кормить, не страшно. Благо, что кот этот неизвестно откуда приходит и таким же макаром исчезает. И, между прочим, коты частенько слывут приверженцами дьявола… чтоб ему, козлу рогатому, пусто было! Однако – бренчит Мёрси на кухне тарелками, ряженку толстомордому коту с усатой нахальной мордой,  наливает. Психология наадреналиненых, что ли?..
На столике рядом с диваном Анна разложила листы бумаги, исписанные крупным, неразборчивым почерком. Дневник вела, надо же! Несколько листов в сторонке отпечатаны на принтере. Наверное, остались с «довоенных» времён - старые записи. Чего-то там про «гранатовый крестик»… бабушка-ведунья… ах-ах и сюси-пуси… писательница, понимаешь ли. Столько времени рядом провели, и не знал. То-то она застревала здесь так надолго! Впрочем, все мы по-своему справляемся со страхами. Ты, вон, водяру потягиваешь, Мёрси за тобой хвостиком ходит, часами с тобой разговаривает… а точнее, слушает, уши развесив. Боже, как всё это старо! Немолодой чёрный мавр смущает невинную душу юной Дездемоны рассказами о перенесённых страданиях. «Театр у микрофона», блин…
Анна появилась неожиданно и нахмурилась, увидев, что Илья смотрит на её заветные листочки. Неловко вышло… можно подумать, очень мне её писульки интересны! Хм… однако, она неплохо смотрится в джинсах и этом свитере. И синяки под глазами её нисколько не портят. Наоборот - интересная бледность в лице появилась. Вот только глаза колючими стали. А ведь ещё вчера утром хлопотала: «Илья, тебе надо меньше пить… тебе надо делать массаж, а то ноги совсем замучают… тебе надо одеться потеплее, сегодня холодно… ах! дети не хотят эту кашу, надо немного варенья положить!..» - и так далее. А сегодня смотрит, как приценивается, как бы тебя половчее по голове дёрнуть и шкуру снять, пока тёплый…
- Держи-ка, командир, нож. Я как раз запасной прихватил. Если хочешь, Сашка научит с ним обращаться. Он у нас на все руки мастер, если речь об оружии идёт. И ножны…
- Мы сейчас зайдём в один магазинчик, –  ответила Анна, собирая стопку и запихивая её в свой рюкзак. - Тут неподалёку. «Природа» называется. Там раньше рыбок и птичек продавали, а сейчас – типа, как ваш «Охотник». Я там видела гарпуны. Ружья подводные. Они-то уж точно должны работать, если ещё остались.
Она забрала у Ильи нож, проверила ногтем лезвие, запихнула его в ножны и пристроила к потёртому кожаному ремню, застёгнутому поверх джинсов. Ремень свободно висел на бёдрах, не вдетый в штрипки. На левом боку была пристроена новенькая сапёрная лопатка в чехле. Теперь слева её уравновешивал тяжёлый охотничий нож.
- Ты, блин, как Клинт Иствуд, - сказал Илья, сидящий на диване. – Лопаткой можно ох…енно рубануть. Уж голову-то пополам раскроишь, это точно.
- От мужа осталась, - рассеянно пробормотала Анна, укладывая в рюкзак какие-то свёртки. – Всё забывала отдать. За пузырь у какого-то прапорщика купил…
- Угу… - ответил Илья, доставая плоскую бутылочку коньяка. – Надо там фляжки присмотреть, а то мы с Сашкой в прошлый раз не сообразили.
- Плесни-ка мне коньяку, - Анна взяла с компьютерного столика весёленький бокал с ухмыляющимся диснеевским Гуффи на боку. – Лей до половины…. Хватит!
Она выпила залпом, не поморщившись. Помотала головой, когда Илья протянул её бутылочку минералки «Обуховская-11»:
- Не надо. Саша, ты где?
- В сортире он, - сказал Илья. – Живот у него с утра крутило. Вот почему я не люблю совместные санузлы. «Дорогая, нырни на минутку!» - а здесь, всё, как в лучших домах Парижа.

Анна подняла удобный фото-рюкзак с жестким каркасом, проверяя вес. Подумав, открыла его и сунула внутрь  стопочку чистых листов. И зачем  они ей в дороге? Туалетной бумаги у каждого с запасом. Неужели записи будет вести? 
Вот и Мёрси нарисовалась, утирая губы. Наверное, выпила то, что в глубокую тарелку не вошло. Боевые подружки, ага. Любо дорого смотреть – чисто амазонки. Амазоны и амазонки… боевой отряд лишенцев выходит на тропу войны. 
- Ну, как, готовы, что ли? – сказал Илья. - Присядем на дорожку. Эх, сидел бы я здесь на диване, и не вставал… да только не дадите, я знаю. Сашка! Ты что там, верёвку проглотил?!
- Иду, - донеслось из-за двери. Похоже, Сашка уже возился в ванной, занятый мытьём рук. Мужик он чистоплотный, этого у него не отнять.
- Аня, каким полотенцем руки вытирать? – пробубнил Сашка.
- Любым! – нетерпеливо дёрнула плечом Анна. – Любое бери!

Анна

Прежде, чем уйти из Вовкиной комнаты Анна повернулась к окну – полить напоследок жасмин. На подоконнике возле цветочного горшка сидел большой полосатый кот и умывался, смешно выворачивая лапу. Рядом стояла пожилая женщина в ночной сорочке и поливала цветок из пластиковой бутылки. Старушка была удивительно похожа на свекровь, которая умерла на руках у Анны шесть лет назад.
Это были два безумно тяжёлых года. Уход за парализованной, теряющей разум, нелюбимой свекровью. Уколы, массажи, капризы, запахи больного тела, вечные стирки белья… да, Анна вздохнула с облегчением, когда всё закончилось. И стыдилась этой своей эгоистичной радости – отмучались, наконец! Обе отмучались, и я, и она. Почти  полгода старуха снилась  –  будто снова здесь, сидит и улыбается. Анна даже паниковала – неужели она не умерла, неужели всё - всё - вернулось?! И снова, и снова – стыд и радость при пробуждении - это только сон!
Сны прекратились, когда однажды, набравшись во сне смелости, Анна не стала выталкивать покойницу за дверь, а, стесняясь, сказала: «Простите меня, мама...»
И всё. Кошмары закончились.
Сейчас Анна понимала, что переживала зря. Время цвести и время умирать. Иногда уйти вовремя – доставить людям радость. «Но я не лицемерила, когда стыдилась того, что испытала облегчение от смерти несчастной старухи! – смутно подумалось Анне. – Просто то, что я понимаю здесь и сейчас – это спокойная мудрость, пришедшая тогда, когда она нужна».
Опрятная чистенькая старушка ласково улыбнулась Анне и рассеянно закивала головой.
- Ты, мать, присматривай за квартирой,  – сказала Анна. – Цветок поливай, с котом  разговаривай. Леночка любит кошек, так что корми его, а там и мы вернёмся.
Кот спрыгнул с подоконника, подошел к Анне, с коротким мурлыканьем потерся о ногу и уселся рядом со старухой. Анна постояла ещё немного. Надо было идти. Всё уже было собрано, сказано и взвешено. Задержавшись на пороге, она увидела, что в комнате уже никого нет, а в открытую форточку водопадом  медленно вползает струя еле видимого тумана. Но это уже были не её заботы.
- Хорошо, что ты живёшь на первом этаже, сказал ей Илья в подъезде. – В лифте кто-то, похоже, навалил полную кучу.
- Теперь это не наши заботы, - спокойно сказала Анна. – Пошли.
Пёс так и не появился.


ЧАСТЬ 5

Глава 30

Мёрси

Она удивилась, насколько магазин, куда затащила их Анна, не походил на мрачный  и тёмный «Охотник». Этот был намного светлее и просторнее. «Ну, тут можно полдня бродить!» - подумала Мёрси, держась поближе к Сашке.
- Вроде, рыболовное у них справа, - сказала Анна. – Пошли сразу туда. Налево велосипеды, скейтборды и прочая мишура.
- А неплохо бы вниз под горку на скейтбордах съехать, - хихикнул Илья.
Мёрси представила себе, как, всё разгоняясь и разгоняясь, она прорезает пласты тумана, уворачиваясь от автомобилей, столбов и рытвин, внезапно возникающих из тумана, и помотала головой.
- Ну, уж нет… только башку расшибёшь. 
- Это точно, - ответил Илья, присматриваясь к развёрнутой палатке, у которой торчал новенький мангал с нашлёпкой-ценником. Чуть дальше к стёклам витрины приткнулась надувная лодка. – Сашка, помоги Анне, а мы с Мёрси пошарим на предмет спичек, свечек, сухого спирта и прочих причиндалов…
Мёрси охотнее пошла бы с Сашкой, но привередничать не приходилось. Торговый зал магазина был длинным, как вокзальный перрон. Туман властвовал здесь безраздельно. От ближайшей секции теннисных принадлежностей до палатки было, вроде бы, рукой подать, но проклятая хмарь даже на таком расстоянии не давала ничего толком разглядеть. Зато уж чего-чего, а акустика в магазине была та ещё! Сашка что-то говорил Анне в дальнем углу, а для Мёрси ощущение было таким, будто говорили над ухом…
Вот только лучше бы этого не было. Искажённые, неразборчивые слова звучали близко, но глухо, как из-под земли. Точно покойник бубнит в заколоченном гробу, всхлипывая и задыхаясь.

…он бессильно стучит в крышку, с ужасом чувствуя, как скрючены его связанные руки, как затекло и онемело всё тело… а сверху уже с равнодушным грохотом сыплются комья земли…

- Ты чего нос повесила? – негромко спросил её Илья.
- Мерещится всякое говно, - нехотя ответила Мёрси, чувствуя, как по ней ползает чей-то липкий сырой взгляд. Он пытался залезть ей в штаны, блудливо проникал под распахнутую куртку, как мёртвая потная ладонь. Он хотел выдернуть из брюк джинсовую рубашку и футболку, залезть прямо к голому телу и жадно стиснуть грудь… а потом на этой ладони выросли бы кривые жёлтые и кариесные зубы…
- Бл…дь, мне кажется, что на нас кто-то смотрит, - нервно оглядываясь, прошептала Мёрси. – Дрянь какая-то…
Она подняла с пола короткое весло. Наверное, в магазине были и бейсбольные биты, но искать их было уже некогда. Взгляд-ладонь был осязаемым. Мёрси чувствовала, как за спиной её учащённо дышит нечто мерзкое, трусливо отпрыгивающее в сторону, если оглянуться. Илья, наверное, тоже что-то почувствовал, потому что умолк и оглядывался, нащупывая нож. Он забыл вынуть кисть здоровой руки из петли лыжной палки, она лихорадочно брякала по полу. Илья тихо выругался и рывком вынул кисть из петли. Палка загремела, откатываясь в сторону. Туман становился гуще. Вот издалека донёсся хохот Сашки… нет, нет! Конечно же это был не он… он не смог бы издавать такие утробные, хриплые звуки! Визгливо кричала Анна, ругаясь и проклиная кого-то… и это тоже была не она!
- Га-а-а… - прохрипел кто-то совсем рядом. – Га-а-а…
- Да, бл…дь, заткнись ты! – заорала Мёрси, которую вдруг затрясло от ненависти и омерзения. – Заткнись, заткнись!
Она дёрнулась вперёд, совсем забыв об Илье. Ей хотелось прекратить все эти пакостливые штучки, от того, кто трусливо прятался в тумане. Ей хотелось столкнуться лицом к лицу – и бить, бить, бить! Лицо её раскраснелось, во рту появился привкус крови, волосы растрепались. Оскалив зубы, она пробежала несколько шагов и увидела, как в тумане что-то тёмное шарахнулось от неё в сторону. Не отдавая себе отчёта, Мёрси кинулась за этим нечто, издававшим хриплые и одновременно шипящие звуки. Мёрси зажала тварь в углу, где красиво развешены яркие футболки, купальники и прочие вещи из той, ушедшей навсегда жизни. Они смотрелись дико и нелепо… потому что, запутавшись в них, извивалось и страшно хрипело что-то голое, блестящее и мускулистое.
Мёрси размахнулась и с разгону изо всех сил врезала куда-то в самый центр мельтешащих тряпок и потного волосатого клубка мышц. Удар отбил ей руку, но она даже не обратила на это внимания. Где-то далеко-далеко, за миллионы километров, внутри неё, маленькая первоклассница Мёрси взывала к ней, крича, что, может быть, этот человек болен, что он может быть несчастен и испуган… что надо не трогать его… но её отчаянные вопли не имели сейчас никакого значения.
Мёрси ударила ещё раз… и весло вдруг вырвало из рук. Клубок тряпья развернулся,  из него выдвинулась перекошенная от ярости морда. Из разинутой пасти на Мёрси дохнуло гнилью. Мёрси отскочила назад. Да, да! Да! Она сразу узнала это отвратительную харю! С мимолётным удивлением она почувствовала, что крепко сжимает рукоять ножа.
-   Я узнала тебя, сволочь… - с ненавистью прошептала она, вглядываясь в прокисшие маленькие глазки. Голая тварь стояла перед ней, слегка пригнувшись. Под волосатой потной кожей перекатывались перекрученные узлы мышц. Огромный пенис торчал, как блестящий суковатый ствол деревца с содранной корой. С него капала жёлтая жидкость. Небритая морда ощерилась, по подбородку текли пузырящиеся слюни.
- Тварь гнилая… урод… - процедила Мёрси. Она неосознанно повернулась к твари вполоборота правым боком, выставив вперёд руку с ножом. Колени её были полусогнуты. Страха не было. Она была готова драться, как делали это бесчисленные поколения её предков. О, она удивилась бы, как часто этим безвестным девчонкам и женщинам, приходилось вот так – лицом к лицу, встречать гнусь.
- Ну, иди сюда, извращенец… я тебе, сволочь, покажу кусты сирени! Ну, чего? Что, уже не хочешь меня, гадёныш? Сифилитик вонючий!
- Тебе пон-ра-вит-ся, - прочавкало существо, словно рот его был набит  червями. Мёрси так и не могла даже мысленно назвать его мужиком, мужчиной. Нет, это был самец какой-то немыслимо отвратительной породы, гнездящейся в мозгах извращенцев. Наверное, в глубине души они все представляют себя такими – мускулистыми, волосатыми, потными… наводящими ужас на маленьких девочек, и, - уж, конечно же! - с именно такими гигантскими корявыми членами.
- Я тебе все кишки насквозь про…! – прохрипело существо, делая шаг вперёд.


Илья

«Вот и началось!» - мелькнуло в голове у Ильи, пытающегося идти вперёд с ножом в здоровой руке. Проклятая левая рука годилась только на то, чтобы опираться на палку. Когда-то Илья спросил у хирурга, не проще ли не мучить инвалида болезненными и бесполезными операциями, а просто ампутировать ему скрюченную левую кисть. «Сейчас, говорят, есть вполне приличные протезы!» - сказал он после особенно болезненной перевязки, утирая с лица пот и слёзы. «Ну, милый! – ответил весёлый очкастый малый, предоставив перевязочной медсестре закончить работу. – Своё – оно и есть своё. Да и наука вперёд движется! Может, через пару лет такие родовые травмы будут в сельских клиниках запросто оперировать, а ты будешь локти кусать. Понял? Леночка, воткни-ка ему сейчас «тройчатку»… и на ночь тоже». Обессиливший Илья чувствовал, как вот-вот разрыдается от боли. Чёрт, они не понимают! Протез не болит! Протезу можно ломать пальцы, тянуть жилы, выкручивать суставы и резать ножом! Он ничего не чувствует!.. «Ты кричи, когда больно. Что ты всё в себе держишь?» - сказала жалостливая Леночка. Но Илья не мог орать, как другие. Ему почему-то было стыдно… но при этом он никогда не считал себя более терпеливым, чем остальные. Перед болью были равны все, - и каждого она ломала по-своему…
Ухватившись правой рукой за палку, стараясь не потерять при этом нож, он торопился дойти до отдела теннисных товаров, где сейчас Мёрси лицом к лицу столкнулась с чем-то омерзительным и страшным. Секунды падали, как пудовые гири… и каждая из них могла стать последней в жизни хмурой красивой девчонки с такими удивительно внимательными серыми глазами.
Проклятая палка скользнула по поверхности пола, но Илья уже был у прилавка. Благодарение Богу, прилавок не был застеклён, иначе Илья просто пробил бы рукой с ножом это чёртово стекло, под которым магазины так любят раскладывать мелкие товары. За спиной что-то не то скрипнуло, не то отломилось… Илья вдруг понял, что уже несколько секунд слышит испуганные голоса и топот ног. Он поднял голову, стараясь опираться бёдрами на прилавок…

…хоть бы он не заскользил по полу…
…я грохнусь… я грохнусь вместе с этим чёртовым прилавком…
…Чип и Дейл спешат на помощь…
…мама, это урод?
…Нельзя так говорить, деточка!..

… разъярённая Мёрси стояла к нему вполоборота.
- Я тебе все кишки насквозь про…бу! – прохрипело существо, делая шаг вперёд.
- Вырву его с корнем, - звенящим голосом, но удивительно спокойно сказала Мёрси.
Илья чувствовал себя полным идиотом. Он приковылял аж целых шесть шагов на помощь, проделав этот путь со скоростью и грацией годовалого ребёнка. Он ринулся спасать Мёрси от мускулистого, потного и волосатого мужика с огромным членом, поражённым не то проказой, не то сифилисом. Тугие мышцы этого поганого Приапа напряглись… ещё секунда и…

«Мамка, дай хлеба! Мы на речку пойдём! Илья с нами пойдёт!» «Соли возьми, а то опять забудешь!» «Не-е… не забуду… я даже перец взял!» - весело и чётко прозвучало в голове. Илья успел только слабо удивиться тому, что кто-то новый появился в магазине и переговаривается такими счастливыми беззаботными голосами… а его правая рука уже перехватила лезвие, мгновенно определив центр тяжести ножа, безошибочным движением, с короткого замаха метнул нож в тварь. С короткого, потому что его чудесная, любимая, замечательная и единственная здоровая рука… не рука конечно, а он сам… он сам?!. понимали, что времени для сильного замаха из-за плеча, из-за правого уха, времени для точного прицеливания - уже не осталось.
Илья метнул нож сильно и уверенно, как когда-то, двадцать с лишним лет назад он кидал и кидал любимый нож брата в стену сарая. Он тренировался до одури, он просил братьев держать язык за зубами… а потом, на рыбалке, сидя в инвалидной коляске, он торжествующе поочерёдно метал нож и три заточенных под финки напильника, каждый раз попадая в ствол наклонившейся над водой берёзы. Мальчишки прыгали от восторга, братья гордо бегали вытаскивать воткнувшиеся в кору лезвия и отнесили их обратно Илье… и победно смотрели по сторонам – вот он, братан наш, Илюшка, какой! Пусть только кто-нибудь сунется! А Илья, метнув в последний раз все четыре ножа, внезапно заплакал. Молча, не всхлипывая. И все сделали вид, что не замечают…
Нож вошёл твари в шею.


Мёрси

…Нож вошёл твари в шею. Он вошёл удивительно легко, до половины! «Бог ты мой, Илья убил его!» - мелькнуло в голове. Туман всколыхнуло тяжёлым и вязким порывом, мгновенно обдавшим их запахом тухлого мяса. Существо завизжало и шарахнулось в сторону, выдёргивая нож, а потом, взревев, шарахнулось к выходу. К пенису его прилипла футболка и это испугало Мёрси… хотя… хотя теперь уже можно было бояться – тварь убегала.  «Липкая… липкая и вонючая жёлтая жидкость… бл…дь, и он хотел запихнуть в меня это!» Ещё позавчера Мёрси бы вырвало от одной только мысли об этом, но сейчас она удержала мгновенный позыв к рвоте. Нельзя было дать уйти этой омерзительной твари, иначе каждую ночь Мёрси – Маринка – будет засыпать с мыслями о том, что где-то в ночи к ней осторожно крадётся огромная мускулистая тварь.
   Она неумело размахнулась и бросила свой нож в голую потную спину. Нож ударил наискосок, войдя неглубоко, но удар пришёлся на тот момент, когда тварь перемахивала прилавок, ощеряясь в сторону отшатнувшегося Ильи. От неожиданности и боли существо споткнулось и с грохотом свалилось, своротив прилавок, но тут же  вскочило на четвереньки и прыгнуло к стеклянным дверям. Нож Мёрси выпал из раны и брякнул по полу, подкатившись к упавшему Илье.
Много позже, Мёрси вдруг подумала о том, что туман в эти мгновения был более… прозрачным, что ли? Во всяком случае, и она, и все остальные, отчётливо видели, как у самых дверей тварь, ухватившаяся одной рукой за алюминиевый косяк, обернулась к ним и раскрыла рот, чтобы крикнуть им какую-то угрозу. Кровь из шеи стекала у неё по груди, пенис обмяк, футболка по-прежнему волочилась, прилипнув к нему… Да!  Тварь убегала… она была разъярена… она уже представляла себе, как потом, в следующий раз…
Гарпун вонзился ей прямо в правую глазницу.
- Га! – коротко хрюкнула тварь и упала. Тошнотворный запах на мгновение усилился и вдруг пропал. Вокруг рухнувшего, бьющегося тела сгустился чёрный жирный туман, завихрился спиралью, разбрасывая в стороны стремительно вращающиеся тонкие хлысты-протуберанцы… и исчез.
В дверях никого не было.
- Допрыгался, сволочь, - совсем рядом сказала запыхавшаяся Анна.
Мёрси повернула внезапно одеревеневшую шею и увидела Сашку, державшего в руке короткое ружьё для подводной охоты. Он уже вставил в ствол второй гарпун и внимательно осматривался вокруг. У ног его лежали ещё несколько ружей. Анна стояла рядом, держа связку тонких прямых стрел… ах, да… это тоже гарпуны…
Глаза Анны блестели сухим настороженным блеском.
Мёрси вдруг почувствовала, что совсем не знает этих людей.


Илья

Ружей было четыре. К сожалению, три из них были пневматическими, а баллончиков с сжатым воздухом всего два. Третий Сашка умудрился вставить на ходу. Стрелял он, - Илья видел это! – сходу, едва вынырнув из тумана, не прицеливаясь. Наверное, брошенные ружья ещё не коснулись пола, когда гарпун уже вылетел из ствола.
Они ходили по магазину, чувствуя, как туман липнет к витринам… и не решается ни на что большее. Смутные фигуры белёсо шарили где-то на краю видимости. Иногда что-то бессильно подвывало и хрипело… но никому не было страшно. Илья подумал о том, что это был некий отходняк после боя.
Анна предложила остановиться на ночёвку – всё равно времени на подгонку оружия должно было уйти много… но сама отказалась от этой мысли.
Сашка! Удивительный Сашка собрал все гарпуны, какие только были в отделе, Сашка приладил ремень от фотоаппарата «Nikon» к её ружью с резиновыми тягами для гарпуна. Он сделал колчан из чехла для ружья и приладил его так, чтобы Анна могла быстро доставать «стрелы», как она назвала их с усмешкой. Сашка показал Анне, как удобнее обращаться с оружием.
Да, этот парень с его робкой улыбкой, подобранный когда-то Ильёй у здания УВД и давший обещание знакомому следователю, что «на время» приютит у себя этого странного увальня с полной амнезией – этот парень по-прежнему был полной загадкой.
Себе Сашка подвесил на пояс небольшой туристический топорик.
- Это не очень хорошая сталь, да! – сказал он Мёрси. – Но я возьму, ладно?
- Господи, Сашка! – сказала Мёрси. – Ты же мне жизнь спас! Бери, конечно! Погоди, я тут видела…
Она выволокла из глубины отдела спортивной одежды кожаную мотоциклетную куртку, усеянную блестящими застёжками, молниями и какими-то бутафорскими бронзовыми звёздами.
- Примерь, Саш! Подойдёт?
Сашка робко вдел руки в рукава. Вид у него был лихой, даром, что на голову он повязал новую чёрную косынку с черепами – тоже по настоянию Мёрси.
- Это тебе от всех нас! – сказала Мёрси и Сашка расцвёл.
- Рокер, - сказал Илья. – Теперь ты запросто можешь войти в банду байкеров «Чёрные ножи».
К слову, свои ножи они тщательно протёрли водкой. Брезгливая Мёрси извела на это чуть не полбутылки, протирая и протирая, пока Илья не сказал ей, что уверен – ни один микроб не смог выжить от такой дезинфекции. Мёрси улыбнулась и сказала, что боевое крещение прошли как они  сами, так и их стальные лезвия.
 Гарпун они так и не нашли. Жаль, потому что гарпунов под ружьё Анны было всего пять, а под пневматику и вовсе три. Илья предложил Мёрси взять пневматическое ружьё, но та отказалась.
- У тебя пусть будет. У Анны неплохо получается, а я эти штуки не очень… пистолет есть, нож есть, и ладно.
Анна действительно несколько раз выстрелила из своего ружья, снеся с первого же выстрела голову манекену. Долго возиться она не захотела, мол, пристреляется по ходу, если понадобится, а гарпуны на дороге не валяются – испортишь один, а в бою как раз его и не хватит.
Илье подобрали новые палки. Ворча, он перемерил несколько пар, пока не выбрал чёрные и блестящие, хищно изогнутые. Они были не удобнее других, но почему-то понравились. В последний момент Анна принесла Илье наколенники и налокотники скейтбордиста.
- Локоть ты себе едва-едва не разбил, - сказала она. – Давай, примерим. У меня сын в таких же на роликах катался – падал, но без травм. 
Илья не стал возражать.
- На жопу бы ещё подушку привязать, - пробормотал он, не глядя на Анну.
- Надо будет – привяжем, - ответила Анна. – А то и шлем возьми, мало ли что!
Илья, представивший себе эту картину во всех красках, хмыкнул.
Набрали сухого спирта и прочих мелочей, уложили рюкзаки, набили сумку Мёрси и пошли к выходу. Палатку брать не было смысла – ночевать можно было где угодно, было бы топливо для костра, а ночь, похоже, предстояла тёплая
- Мне не хочется идти через эти же двери, но я сделаю это, - сказала Мёрси. Проходя по тому месту, где исчезла убитая тварь, она остановилась. Илья испугался, что ей стало плохо, но Мёрси внезапно засмеялась коротким и злым смешком. Она повернула голову и с наслаждением плюнула… пренебрежительно, через плечо:
- Баклан!

Анна выходила последней. Она повязала себе на голову такую же косынку, как у Сашки. Мёрси щеголяла в чёрной бейсболке с вышитой золотом надписью «Tiger», повернув её козырьком назад. Туман нисколько не поредел. Сразу за порогом он сплетал тонкие полупрозрачные струи и липкие влажные нити. Он бормотал и вскрикивал, он всхлипывал и ныл, он  заставлял подобраться и быть настороже…
Но они пошли. Пошли так, как робко предложил продолжавший удивлять Сашка – слева  Анна с ружьём для подводной охоты наизготовку, справа Сашка с пневматическим ружьём.  Похоже, он одинаково хорошо стрелял с любой руки. В центре шли Илья и Мёрси, сжимавшая левой рукой перекладину сумки на колёсах. Нож висел на поясе. Она несколько раз примерялась – удобно ли будет выхватить его из ножен. Пистолет привычно висел у неё подмышкой. Мёрси твёрдо знала – рано или поздно, он будет стрелять!
Неподалёку от входа, на скамейке рядом с едва видной в тумане голубой елью, лежала человеческая голова, подпёртая с двух сторон красными щербатыми кирпичами. Изо рта свисал несоразмерно длинный язык, на котором копошились какие-то мелкие насекомые. Мутные неподвижные глаза были открыты.
Они молча прошли мимо. Мёрси брезгливо отвернулась. Анна холодно посмотрела на жуткий подарок тумана. Сашка ничего не сказал. Илья, основательно хлебнувший «на дорожку» водки из новенькой фляги, вздохнул и пробормотал:
- «Найду ли краски и слова? Пред ним – живая голова!» Пушкин. Наше всё.
Но голова не была живой. Она была, есть и будет мёртвой.
Как и туман.
Лыжные палки твёрдо цокали по асфальту. Ноги привычно загребали - с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…
В густых лапах колючей ели кто-то чавкал и шипел.
Страха не было. Во всяком случае – пока.


Саймон Кокс

- Всё-таки, ты считаешь, что надо именно здесь? - спросил Коваленко, поворачивая объёмную карту и так, и этак. Он уменьшил изображение на мониторе, теперь кокон казался чёрным горбатым пауком, распластавшимся своей тушей на карте Екатеринбурга. Точнее – теперь уже на карте Свердловской области. Пухлая клякса-паук накрыла город целиком. В очередной раз пришлось срочно эвакуировать базу, когда четыре дня назад внезапно начался «прилив». Слава Богу, в этот раз обошлось без жертв… 
- Да, с северной стороны, - ответил Кокс. – Там и с электроэнергией проблем не будет.
- Может, всё-таки с юго-востока?
- Игорь, вы же знаете… пока мы всё перебросим, пока подтянут всё барахло… Особенно «пробойник» - он же всё-таки пятьдесят тонн с лишним…
- Да знаю я… - проворчал Коваленко.
Кокс ждал. Он понимал, что северная сторона кокона – гигантская глянцевая стена, наползающая, как огромный ледник тьмы, нестабильна. Бог мой, это было так же ясно, как и то, что на предыдущей базе из-за недоверия к прогнозам группы Реми пришлось оставить четыре танка высшей защиты, пожранные коконом. Но что поделать – северная стена тащила на себе Зеркало. Наиболее интересные результаты квантовикам можно было получить только здесь!
- Подожди, я с Бриджесом ещё раз поговорю, - буркнул Коваленко и нажал несколько клавиш. – Силантьева там пошукайте, - сказал он в микрофон. Пусть со мной свяжется. Алло, господин председатель! Где твое видео?..
Кокс дипломатично отошёл к окну и стал смотреть на темневшие вдали кирпичные красно-оранжевые корпуса медеплавильного завода. Здесь, в Верхней Пышме, было довольно уютно… и довольно далеко от северной границы кокона. А вот это было большим неудобством.  Кокс предпочёл бы находиться поближе, в палатках, с ребятами, которыми руководила сейчас Сара, но… увы, начальник квантовиков не мог позволить себе быть только учёным…
Да, прошлая спокойная работа в ЦЕРНе не предполагала суматошной, прямо-таки прифронтовой, суеты. Да это, собственно, и было фронтом. Кокон разрастается… как из рога изобилия (или, всё-таки, из шкатулки Пандоры?) сыплются одно за другим потрясающие открытия. «Хайнеман – молодец!  А я-то в глубине души считал его невозможным на такие озарения!» - подумал Кокс и виновато потёр лоб. Вот тебе и усач! Считай, новая область математики – cocoon-mathematic – или, в просторечии, на всех языках – КоМа. Ребята уже начали привыкать. «Прикинь в коме!.. Через преобразование выходим на кому и прочёсываем по всему объёму!.. Это без комы и ковырять нечего, понял?» - так и порхает  в разговорах, по телефону, по сети…
Ах, КоМа! Зарыться бы сейчас в неё по самые уши, составить план штурма и грызть-грызть-грызть… однако – нет. Он, рыжий Саймон Кокс – «человек-легенда»… ха-ха! Это «Gerald Tribune» постаралась. Как там у них? «Его хватку, его интуицию, его настойчивость, умение вычленять из мириадов хаотичных сведений самое основное – сразу приметили Бриджес и Коваленко. За небывало короткий срок Саймон стал одним из ведущих теоретиков и практиков квантовой механики…»
Бред какой-то… но всё равно, приятно. Отец говорит, что старая Ребекка, всё ещё умудряющаяся в свои восемьдесят с хвостиком сама сидеть за рулём своего «Плимута», звонила ему. Мол, Саймон-то наш… ай да парень! Я, говорит, всегда знала, что этот рыжий орёл далеко полетит! Хм… забыла уже, наверное, как в школе придиралась…
А Дэн, язва, по электронке письмо прислал: «Если тебя будут фотографировать для обложки «Time», как Эйнштейна – не высовывай язык! А то так, с языком, твой портрет и будет во всех школах висеть!»…
- Ладно, старина, ладно, - сказал Коваленко и отключился. – Ну, Саймон, всё согласовано. Думаю, что окончательно.  Через два дня… успеешь?.. вот и хорошо… через два дня начнём… - Он вскочил и зашагал по огромной комнате, бывшему рабочему кабинету местного медного короля. – Чёрт, поскорее бы, Саймон, а? Механизм запущен, колёсики завертелись. Теперь только от нас всё и зависит.
- Согласен, - сказал Кокс. – Но вы же знаете, Игорь, что быстрее - никак. Если бы у нас было нужное количество калифорния, то тогда бы…
- Если бы всех озарило не две недели назад, а пораньше, возможно Лукин и успел бы… - проворчал Коваленко. – Впрочем, это уже несущественно. – Он остановился у огромного окна, заложил руки за спину и покачался на носках. – Несущественно…
- Игорь, я бы хотел ещё раз…
- Нет, Саймон, нет. Состав остаётся таким, каким я его утвердил.
Лёгкое, почти незаметное, ударение на «я»… но сколько за ним стоит!
- Я считаю своим долгом всё-таки ещё раз напомнить, что вы – заместитель…
- Саймон, не дави, - сказал Коваленко. – Я возглавляю команду «пробойника», ты – сидишь в командном центре. Ты и Сара.  Иначе всё это не имеет никакого смысла. Согласен?
Саймон вздохнул.
- Согласен? – настойчиво переспросил Коваленко и повернулся. – Не вздыхай, как мамка  на свадьбе, всё будет нормально! Если что – успеем смыться. Ложкарёв рядом барражировать будет.
- Я остаюсь при своём мнении, - пробормотал Саймон, краснея. – Вы должны поберечься… хотя бы ради Виктории…
Коваленко замолчал. Лицо его стало несчастным. Он подошёл к шкафу-купе и отодвинул зеркальную дверь. Открылся бар, вспыхнуло мягкое освещение.
- Неплохо живёт буржуазия… - преувеличенно бодро промычал Коваленко, перебирая бутылки. – Скромное обаяние хорошей выпивки… ага, вот! - Он повернулся к Саймону с бутылкой «Наполеона». – Давай-ка, братец, отхлебнём, чего Бог послал…
Интерком запиликал нежным колокольчиком. Коваленко ткнул клавишу и сказал:
- Пять минут меня нет.
Они уселись в кресла. В гробовом молчании Игорь Антонович разлил коньяк по хрустальным фужерам из того же бара. Подняв фужер, Коваленко зачем-то посмотрел на содержимое, держа его перед глазами, а затем крякнул и решительно произнёс:
- Давай, Саймон, за науку! И хватит дуться. Ты, между прочим, тоже постоянно жизнью рискуешь… как, собственно, и все мы здесь.
Саймон тихонько чокнулся своим фужером, инстинктивно опасаясь разбить хрусталь, кивнул головой и выпил. Игорь, как всегда прав…
- Эх, сейчас бы на озеро, на рыбалку… - мечтательно сказал Коваленко, наливая по второму разу. – Вот поутихнет всё – и вытащу я тебя к Уральским горам. Там самый что ни на есть лесной и озёрный край, представляешь? Озёро на озере… некоторые по несколько километров в поперечнике. И горы вокруг! Будем ловить рыбу… жён и детей своих сюда вытащим. Вот и узнаешь Россию и Урал, какие они есть.
Саймон невольно улыбнулся:
- Я и сейчас уже многое узнал…
Он подумал и тщательно выговорил непослушное русское слово:
- Зае…бись!
Коваленко захохотал, хлопая себя рукой по колену. Интерком пискнул и спокойно сказал женским голосом:
- Пять минут истекли, Игорь Антонович!
- Ну, мистер Кокс, пора нам и по коням. Спасибо, что посидел со мной! Ты не волнуйся, всё будет о`кей, ага? Ну, пока!
Он похлопал Саймона по плечу и крепко пожал руку на прощание.

Саймон ехал «домой», к палаткам полевой группы, где несколько десятков человек возились вокруг огромной туши «пробойника». Накрапывал дождь. Вездесущие уральские комары метались по салону «хаммера», неожиданно взвывая над ухом. Водитель, сутулый носатый Саид по кличке Альф, попросил разрешения закурить и Саймон машинально кивнул головой. Щётки дворники смахивали со стекла дорожки небесной влаги, уютно урчал двигатель, хрипло бормотала рация. Саймон откинулся на сидении и закрыл глаза. Скоро осень… в саду, говорит отец, в этом году уродился невиданный урожай яблок… Полли готовит яблочный пирог…
А Виктория сейчас, наверное, пишет длинное письмо по электронной почте. По телефону она говорит редко – понимает загруженность Коваленко - Великого И Ужасного Потрошителя Зелёных Человечков…
Джефферсон любил дождь, да! Джефф врывался в комнату мокрый и громогласный и сходу собирал вокруг себя всех. А улыбчивый Зайков обязательно рассказывал какой-нибудь русский анекдот и грозился затащить как-нибудь всех квантовиков в настоящую русскую баню. Так они и погибли, вдвоём…
Саймон мысленно попросил Бога, чтобы он снисходительно отнёсся ко всем погибшим у кокона. «Мы, солдаты науки, её верные псы… - бессвязно думал он в полудрёме, - мы идём под обстрел сами, без приказа… как врачи, до последнего сражающиеся со смертью… слышишь, Полли? Мы делаем это не ради денег, не связанные клятвой на крови, не подталкиваемые штыками в спину… просто мы таким родились… псы науки… Псы Господни… ибо Господь – и есть наука…»
Потом он понял, что многозвенный составной ряд с плавающей вероятностью необходимо преобразовывать по Хайнеману, но с учётом опять-таки переменной плотности событий… и записывал это на доске ярко-алым фломастером… потом Полли принесла ему яблочный пирог прямо в машину, и Коваленко, почему-то сидящий на месте водителя, сказал, мол, жаль, что она не привела и детей…

Голова Саймона покачивалась на подголовнике. Саид сбавил скорость. Ну, приедем на десять минут позже, подумаешь. Пусть парень немного подремлет. Молодёжь, она, - видит Аллах! – всегда рвётся работать на износ… а то и лезет прямиком под пули. Мудрость приходит с годами. «Вот мне самому уже за полтинник, - быстро годы бегут!» - думал Саид, останавливаясь перед блок-постом. «Хаммер» охраны, следующей сзади, тоже притормозил. Закутанный в плащ-палатку солдат принял документы, посветил фонариком внутрь. Саид приложил палец к губам – мол, видишь, спит. Саймон повернулся удобнее и вздохнул. Солдат молча убрал фонарик и махнул рукой – давай, мол.
До базы квантовиков – ударной группы «команды психов» оставалось около километра…
Саид решил, что, приехав, не будет будить мистера Кокса – пусть поспит. Правда, шумно там, но, будем надеяться, что парень перехватит хотя бы минут двадцать. Аллах велик, всё возможно!
Саид улыбнулся и подумал о том, как сегодня посмотрит на пятого внука. Хвала интернету – не то, что в девяносто втором, когда приходилось надеяться только на телефон.
Ах, как быстро нынче рожает молодёжь! Чуть что – и готово! Вчера Фатима жаловалась, что никак не может чувствовать себя бабушкой…
Саид поймал себя на том, что тихо мурлыкает Боба Дилана… и решил, что Саймона это не разбудит.

When Johnny comes marching home again,
Hurrah! Hurrah!
We'll give him a hearty welcome then
Hurrah! Hurrah!
The men will cheer and the boys will shout
The ladies they will all turn out
And we'll all feel gay,
When Johnny comes marching home.

Саймону снился концерт…
Это был хороший сон. Он держал в руках свою старенькую гитару и пел вместе с русскими - Юрием и Пелагеей: «When Johnny comes marching home again», - а в толпе весело хлопали в ладоши Полли и дети…


Глава 31

Кондратьев

В эвакуационной суматохе и сутолоке железнодорожного вокзала Первоуральска профессор Кондратьев чувствовал себя, как старый деревенский пёс, которого вытянули за ногу из уютной будки и швырнули прямо в спешащую толпу на главной улице мегаполиса, да ещё и в День города. Светлана усадила отца на дорожную сумку, - низкую и мягкую, отчего колени Кондратьева поднялись чуть ли не выше ушей, - и побежала в комендатуру. Кондратьев попытался осторожно примоститься как-то поудобнее… и сумка осела ещё немного. Под ягодицами теперь прощупывалось нечто твёрдое, смахивавшее, по ощущениям, на банку с вареньем. Кондратьев, кряхтя, поднялся. Нет уж! Лучше стоять, чем таким садистским образом «давать отдых ногам». Поясница ныла, голова кружилась. Наверное, спина была в извёстке… но это уж чёрт с ним, все вокруг были взъерошены и основательно помяты. В довершении ко всему, начал накрапывать противный мелкий дождь.
- Давайте ко мне, - предложила женщина, сидевшая рядом на скамейке и держащая на коленях пузатый саквояж. – Вы посидите, а потом я посижу – так и будем отдыхать по очереди.
- Ну, что вы… - пробормотал донельзя смущённый Кондратьев. – Неловко как-то…
- Давайте-давайте! А то до поезда ещё часа два, не меньше.
- Говорили, что в двенадцать…
- Так всегда говорят! А на самом деле, у них там, в Бисерти, какая-то пробка образовалась. Мне дети позвонили. О, закапало… вот уж совсем вовремя!
Кондратьев присел на скамейку. Женщина ловко пристроила саквояж рядом с сумкой Кондратьевых и присела на него.
- Ничего не помнёте? – улыбаясь, спросил профессор.
- А! – беспечно ответила женщина. – Из одёжки кое чего, мыло, спички и всего по чуть-чуть. Я в своё время часто по командировкам моталась – привыкла брать только самое необходимое. А вас как зовут?
- Сергей… Сергей Олегович. Пенсионер, а раньше – преподаватель.
- О, учитель! И как только педагоги с детьми работают, ума не приложу. Я бы, наверное, чокнулась…
- А зовут вас как?
- Зинаида.
- А по отчеству?
- Какое там отчество… Зинаида и всё! – она улыбнулась. – Я раньше в Уралцветмете работала… слышали, наверное, про такую контору? По промышленной водоочистке. Моталась по всему Союзу, где металлургия была. Контора богатая, платили неплохо, да и на СССР поглядела. Только больно уж суматошная работа! Ну, в перестройку, когда контора стала чахнуть, подалась в бухгалтеры…
- Ковалёв, Зигнатуллин, Харламов – ко второму блок-посту! Ковалёв, Зигнатуллин, Харламов – ко второму блок-посту! – заорали привокзальные динамики. Вдали эхом откликнулись матюги диспетчера станции сортировочной. Градус накала страстей СвЖД, похоже, достиг небывалой величины.

Слева кто-то затеял ссору. На скамейке, справа от Кондратьева, две женщины горячо обсуждали возможность ввода карточек на предметы первой необходимости. Вертолёт милиции с выматывающим душу грохотом сделал круг над площадью, завис на минуту и ушёл в сторону сортировочной. Пахло полузабытыми привокзальными запахами… совсем, как давным-давно, в детстве. Не хватало только паровозного колючего, угольного дыма. Дождик прекратился и сквозь  дырявые тучи ударили горячие солнечные лучи. Сразу стало припекать. Кондратьев снял шляпу.
- Регистрационные пункты находятся в новом здании  вокзала! В новом! Не ломитесь в старое! Левое крыло - фамилии от «А» до «К», правое – от «К» до «Я»! - не унимались голосистые динамики.
Толпа всколыхнулась. Возникли новые людские потоки, замысловато перекручивающиеся с уже устоявшимися – очередью к пункту питания и очередью к туалетам. Мимо Кондратьева в толпе прошёл молодой священник с рюкзаком, за ним спешили женщина и старик. Священник обернулся и что-то сказал обоим. Женщина обернулась по сторонам и показала рукой в сторону Кондратьева. Они пристроились рядом. Кондратьев вежливо покивал головой, священник раскланялся, соседка тихонько хихикнула.
- Вы с учителем, прямо, как на балу, - сказала она.
- Почему – учитель? Уж не Кондратьев ли ваша фамилия? – поинтересовался священник, утирая лицо платком.
- Совершенно верно, - сказал Кондратьев, мучительно пытаясь вспомнить.
- Не напрягайтесь вы так, профессор… вряд ли вы меня запомнили. Я к вам на открытые лекции по литературе и по религиозному искусству ходил.
- Очень приятно… - пробормотал Кондратьев. – Надеюсь, вам понравилось.
- Да, конечно, не буду лукавить – очень нравились!  А Боровой Константин Михайлович, всё ещё читает лекции?
- Да, в Уфе.
- Сейчас многие посещают лекции по религиозной философии, - неожиданно сказал старик. - А надо не на лекции ходить и спорить там, а в храмы! Молиться надо. Молиться и каяться!
- Я-то уж точно в церковь ходила, - сказала Зинаида. – Хотя мне кажется, что Бог молитвы везде слышит… - Она вдруг смутилась и, посмотрев на священника, сказала. – Извините…
- Ничего страшного, - со вздохом сказал священник и достал сотовый. – Ирина, у меня, оказывается, два неотвеченных звонка! Кто это? Ага… - и он стал рассказывать кому-то, что эвакуируется по третьей категории, что, в принципе, совсем неплохо…

 Вокруг толпились, бегали, ходили, сидели, стояли… и говорили,  говорили, говорили…
- В зоне коэффициент десятка от минимальной «зоновки».
- А «зоновка» сейчас сколько?
- Минималка-то? Восемьсот баксов. Это если ты на периметре. А внутри – коэффициент пятёрка, для неквалифицированных.
- У меня дружок на десятке сидел. Потом уволился, после семнадцатого, когда кокон попёрло… он на бульдозере был… ну, там бульдозер, автокран, грейдер… на все руки, в общем…
- Чемодан спёрли!
- Патрулю скажи, чего ты…
- Да хрен с ним, там ничего и не было толком…
- Всё равно, сообщить надо, мол, спёрли!
- …упёрлась и ни в какую! Еле-еле уговорил!
- Со старухами всегда так… я, вон, тёще говорю…
- Подожди-ка, у меня телефон звонит…

Прибежавшая Светлана, запыхавшись, сказала, что взяла талоны на питание, но есть Кондратьеву пока не хотелось. Старик – дедушка священника, оказался бывшим милиционером, и они с профессором разговорились, по-стариковски нежно вспоминая минувшие дни.
- Жаль, что мы только по второй категории эвакуируемся, -  сказала Светлана и страшно смутилась, узнав, что семья священника – всего лишь по третьей.
- …у секретаря горкома! Ну, вызывает меня полковник Самойлов и приказывает – дело спустить на тормозах… - размахивая руками и наклоняясь к собеседнику, скрипел старик; ему уже уступили место на скамейке рядом с Кондратьевым.
«Неужели я так же стар? – думал профессор, машинально кивая головой. – Надо же… и когда успел? Нам уступили место в толпе… и теперь два старых пердуна роются в прошлом… в котором, вообще-то, находятся все истоки будущего… но всё равно – два старых пердуна…» 
Поезда отошли от Бисерти и медленно тащились к Первоуральску. Вокруг уговаривали друг друга, что «места хватит всем; президент лично распорядился».


Анна

Место для ночлега всё же нашлось. Никто и не сомневался – начинался самый, что ни на есть, исторический, а ныне деловой, центр города. Коротко посовещавшись, все решили, что выбранное место достаточно безопасно. Во всяком случае, на первый взгляд. Тем более что идти дальше было уже невмоготу – Илья тащился еле-еле. Сказался «отходняк» после случившегося. А уж тем более, начинало ощутимо смеркаться.
Пересекая трамвайные пути, Илья споткнулся, но не упал. И тотчас все услышали звон и грохот приближающегося трамвая, громкий, словно чёртова таратайка, затаившись, поджидала их совсем рядом,  и внезапно сорвалась с цепи. Трамвай - самый, что ни на есть, городской звук… вот только сопровождался он визгом и хохотом, от которого хотелось заткнуть уши. Анне это  напомнило дикие вопли динозавров, о которых в последнее время наснимали столько фильмов… но в приближающемся рёве чудились слова…
Илья заторопился и споткнулся на рельсах ещё раз. Лицо его исказилось. Он будто пытался поднять непосильную для себя тяжесть, будто рвался из пут прочных упругих нитей, обмотавших ему ноги. Ужаснувшаяся Анна, идущая рядом, схватила его в охапку и потянула в сторону. Ружьё, выскользнувшее из рук, брякнуло по металлическим плитам, которыми совсем недавно обложили рельсы. «Вот тебе и вооружилась!» - мелькнула мысль… но Мёрси уже подхватила ружьё. С дужкой сумки на колёсах в одной руке и ружьём с торчащим острым гарпуном в другой, она побежала вперёд, напоминая горбом рюкзака несчастного беженца, пытающегося уйти от бомбёжки.
В уши сверлом вгрызся визг. Сашка перехватил Илью левой рукой. Правой он держал второе ружьё. Из тумана внезапно вынырнул трамвай, объятый пламенем. Искры летели из-под колёс, языки огня рвались из приоткрытых окон, как из пасти металлургической печи…

…школьниками лютой зимой мы были на экскурсии в шламовом цехе Уралэлектромеди…
…учитель стоял рядом с мужиком, шуровавшим прямо в брюхе плавильной печи длинным железным стержнем… вдруг  из печи «дохнуло»…
…вонь палёной шерсти… кроличья шапка превратилась в безобразный дымящийся колтун… брови Рустама Николаевича  сгорели… мы завизжали… но всё обошлось без серьёзных ожогов…

…опалив нестерпимым жаром, трамвай пронёсся мимо. Впрочем, впоследствии, никто не мог сказать, как долго это длилось…
Во всяком случае, все с ужасом успели разглядеть искажённые фигуры, горящие внутри. Они били по стёклам угольно-чёрными руками, с которых лохмотьями свисала горящая кожа. Они открывали рты, из которых вылетали искры… они кричали.
… за трамваем, на дымящемся от пекла тросе, волочилось несколько горящих фигур, привязанных за ноги… они бились о плиты, рассыпая чадящие искры, они разваливались, оставляя клочья и лоскуты… они… они были омерзительны…
Сашка дотащил Илью до противоположной стороны улицы. Мёрси и Анна бежали следом, огибая стоящие автомобили. Перелезая через ограждения на заросший травой газон, Анна оглянулась. Визг удалялся. В тумане ничего не было видно… и слава Богу! Хватало того, что всё ещё несло горелым, отвратительным чадом, которым, казалось, пропиталась вся одежда.
Илья уже сидел в траве, прислонившись спиной к тополю. Трясущимися руками он пытался отвинтить пробку фляжки.
- …твою мать! …твою мать, они держали меня за ноги! Рельсы… они как примагнитились ко мне!
Он сделал огромный глоток.
- Дай мне тоже, - попросила Мёрси.
- Держи… нет, представляешь? Вмёртвую притягивали, вмёртвую! Ох, руки ходуном ходят…
- Илья, ночь близко! – сказала запыхавшаяся Анна. – Ты долго не рассиживайся…
- Ну, ребята, спасибо вам! Так бы меня сейчас пополам и переехало… - сиплым голосом сказал Илья, нервно пытаясь подняться. – Так бы по диагонали и распластало…

Старинный особнячок стоял неподалёку. Он всегда нравился той, прежней Анне – красный  кирпич, с рельефной фигурной кладкой и двухскатной крышей, темно-зелёная черепица. Не так давно, показывая город приехавшей подруге детства, она специально провела её мимо.
- Как красиво! - воскликнула эмоциональная Инна - женственная, романтичная   идеалистка. Она была такой в первом классе, она осталась ею и сейчас… то есть была такою… а быть может, продолжает быть ею и поныне…
…там, в настоящем мире, не тронутым проказою тумана!
Сейчас же Анна холодно отметила чугунную ограду вокруг чистого уютного дворика, хороший обзор с крыльца и стальные, истинно банковские входные двери, замаскированные под резной дуб. Здесь можно было остановиться.
- Тумана здесь почти нет, - вскользь заметила она, проходя по ровной дорожке.
Действительно, туман, казалось, застревал между прутьями витиеватой чугунной решётки. Он выпирал горбами и снова опадал, не в  силах пробиться, - всё равно, как матовая грязноватая полиэтиленовая плёнка, которую прижимает ветром. Эта настойчивая пульсация раздражала… но не пугала Анну.
Во дворе на ровно подстриженных зеленых газонах росли голубые ели, красовались две симметричные альпийские горки, любовно сложенные из гранитных  и базальтовых глыб. Между камнями таились туманные хлопья, как не растаявшие кучки грязного весеннего снега.
На чугунном крылечке к стене была прикреплена заляпанная красной краской табличка: «ЗАО Банк «Про…».  Остальное было залито… кровью?  Нет, это всё-таки, краска! Вот и хорошо…
«Частная собственность, объект охраняется, посторонним вход воспрещен, на территории работают видеокамеры!» - как всё это теперь бессмысленно…


Мёрси

Мёрси представила себе, как они спускаются в подвалы, идут ровными яркими коридорами из сверкающей полированной стали, открывают какие-то огромные и круглые бронированные двери, как поворачиваются вслед им камеры слежения… Вот чёрт, насмотрелась боевиков!
И сразу – внезапно – разлагающиеся тела охранников, лежащие там, где сразил их туман… они шевелятся, они пытаются подняться на раздувшихся ногах, у них лопаются животы…
Тьфу! Тьфу, тьфу, тьфу - прямо на голову паршивому Пикачу, в прошлом году заставлявшему её читать «Противостояние»! Мёрси потом несколько раз снились кошмары.
Нет здесь никаких ходов и бронированных сейфов – нет! Не так уж давно в этом особнячке, –  тогда ещё задрипанном и обветшалом донельзя, - находился ЖЭК, слышите? Это Анна сказала, Анна! А она знает, что говорит, и именно она сегодня первая кинулась спасать Илью, пока Мёрси с перепугу топталась на месте!
И Мёрси злобно показала кукиш…  прямо в вывеску. Как ни странно, после этого стало легче.


Анна

- Ишь ты, повеселела наша Мёрси, правда, Аня? – пробормотал Илья, озираясь.
- Да, она молодец, - рассеянно ответила Анна, думая о том, что должна же она, наконец-то уловить, поймать ту тонкую, как паутинка, связь. Ту самую паутинку, по которой она найдёт – найдёт! – Леночку.
Сашка прошел вперёд и потянул на себя дверь. Шагнув вперёд, он осторожно заглянул внутрь тёмного помещения, и, обернувшись, радостно сказал:
- Здесь темно, но чисто.
-  «Чисто» - это круто. Так в боевиках спецназ говорит обычно, – с облегчением сказал Илья.
Анна вдруг подумала, что новые гнутые черные палки Илья похожи на чугунные прутья из ограды особняка, и невольно улыбнулась. Наверное, потому, что взъерошенный красный Илья наконец-то перестал бояться, хоть и был сейчас похож на Буратино, которого в последний момент за длинный нос вытащили из поленьев очага.
Поужинали всухомятку консервами, галетным печеньем и соком из сумки Мёрси. Она впервые за долгое время опять сама  «накрывала на стол» в просторном холле банка и, кажется, была горда ролью хозяйки. Спать почему-то не хотелось. Мёрси предложила разжечь прямо на чугунном крыльце «костерок для уюта».
 - Как раньше, помнишь, Илья? Всё веселее будет, чем здесь, при свече!
- Только давайте не на крыльце, а рядом – на дорожке, - охотно ответил Илья. – Жаль всё-таки такую красоту коптить. Выбирайте еловые ветки посуше, а то последние дни всё дождик моросил! Только, ради Бога, давайте по одному не разбредаться!
Но «разбредаться» никому не хотелось, да и разгуляться в саду было невозможно – больно уж мал. Отламывая пожелтевшую  нижнюю ветку от голубой ели, Анна засмотрелась на симпатичную даже в потёмках, лужайку. «Здесь бы ещё цветов посадить и - совсем красиво будет», - подумалось как-то совсем уж равнодушно, краем сознания. Вот уж странно – «понравилось» и всё же -  «равнодушно»…
«Наверное, когда я найду дочь, всё снова станет по-прежнему! - упрямо прикрикнула она сама на себя. – Не о  том думаешь, Анна Сергеевна! Дальше, дальше что? Завтра утром, послезавтра – куда идти?»

Костерок получился смешной, дымный, но удивительно ароматный. Устроив из курток и одеял нечто вроде подушек, они расселись на ступеньках крыльца и притихли, слушая, как ворочается за оградой туман и потрескивают с лёгким шипением сухие иголки.
- Анна, а что за листочки ты в рюкзак сложила? – с любопытством спросила Мёрси, ёрзая на месте. Похоже, спросить-то ей хотелось давно, но новая, мрачная Анна немного пугала.
- Да так, баловство, - Анна нехотя махнула рукой. – Илья, дыми в другую сторону… весь кайф от костра табаком задымливаешь!.. Записки, там, всякие… стишочки… зарисовки… безо всякой подготовки. В общем, девчачий альбом. Девочки в школах всё ещё альбомы делают?
- Теперь это делается в блогах, - сказал Илья, послушно выпуская табачный дым в сторону. – Нет, ребята, «Marlboro» мне больше подходит, чем «Camel»…
- Ничего занимательного, всё не закончено… да и не до этого было в последнее время… - не слушая, продолжила Анна.
- А дашь почитать что-нибудь? – робко попросила Мёрси голосом примерной ученицы   пятого класса.
- А что, «Муми-Тролля» одолела? – благодушно спросил Илья.
- Давно уже! – сердито ответила Мёрси, которая, между прочим, так и тащила книжку с собой в рюкзаке. – Не встревай, когда дамы разговаривают! Аня, ну дай почитать? Ты же не только для себя писала!
- Мёрси, я не писательница, это просто от безделья всё… - Анна рассеянно, почти через силу, отнекивалась, думая о своём: «Леночка… дочь…  Леночка… найти… дотянуться!»
- А и вправду, Аня, почитай, хоть, вслух. Немного, чего ты стесняешься? – поддержал Мёрси уже захмелевший Илья и непонятно добавил. – Всплывут ненюфары, все ждут мемуары…

Сашка задумчиво смотрел на дым от костерка. Изредка он заботливо подкладывал в огонь веточки. Наверное, это ему так нравилось, что он даже не слышал, о чём все говорят. Вон, даже губами шевелит… разговаривает, наверное, сам с собою… или с огнём…
Он вдруг обернулся с блаженной улыбкой на раскрасневшемся лице. Зажившие шрамы неприятно выделялись белыми полосами… более свежие – пламенели…
- Аня сказки, наверное, написала… хорошие! - протянул он, с восхищением глядя на Анну. – Для детей!
Анна вздохнула:
- Да какие там сказки… ну… может, и сказки. Только это больше для взрослых. И из жизни. Ты, Мёрси, достань их из рюкзака и читай. То, что на принтере отпечатано, а не от руки. Хочешь – вслух; хочешь - про себя. Вы не дети малые, а я не актриса.
- Ну, хорошо! - Мёрси покорно вздохнула, порылась в рюкзаке и достала тонкую кипу. Откашлявшись и выкинув сигарету подальше, она скрестила ноги по-турецки, повернулась так, чтобы свет от костерка падал на бумагу, и, чуть смущенно начала:
- «Это произошло примерно через полгода после ухода мужа»... Ой, нет! Я такие вещи вслух читать не могу! Я лучше про себя…


Глава 32

Мёрси

Мёрси отправилась внутрь, сопровождаемая Сашкой. Она зажгла свечу и пристроила её рядом с собой, расположившись на двух сдвинутых вместе  офисных столах. Диванчик для посетителей они заранее определили для Ильи. Сашка уселся в кресло, вытянув ноги. Похоже, он сразу задремал.
Анна с Ильёй остались сидеть на ступеньках.
Мёрси достала ржаные сухарики. Ей всегда нравилось что-нибудь грызть, когда читаешь. Она подпихнула под себя рукава куртки и начала читать…
«Это произошло примерно через полгода после ухода мужа. Развесёлая подруга уговорила-таки совсем раскисшую Анечку  провести недельку-другую в деревне у тётки. Речь шла о  том, что обеим необходимо позагорать, покупаться, воздухом подышать и нервы в порядок привести.
На окраине деревни жила древняя бабка. «Хитрая бабка, не простая!» - шептались местные. То ли гадалка, то ли знахарка, то ли ведьма, то ли святая – трудно понять, но со всеми проблемами они тайком бегали к  бабке Евдохе… да и городские частенько приезжали пошептаться. Вот и подружка тоже потащила – мол, попробуй мужа обратно «наворожить-присушить».
…Скрепя  сердце Аня перешагнула порог  избы. Внутри было неожиданно чисто, вкусно пахло сушёными травами и грибами. Аккуратненькая сухонькая Евдокия Дмитриевна встретила гостью без особого удивления, лишь светло-голубые глаза цепко глянули из-под белого платочка.
- Да всё я знаю про тебя, девонька, – молвила гадалка, не успела ещё Аня промямлить свою просьбу. – И не больно-то хочешь ты мужа обратно возвращать, устала ты от него! Как в народе говорят: «не как бы замуж не попасть, а как бы замужем не пропасть», « всё пройдет - быльём порастёт», «время лечит»… - И ещё чего-то там такое непонятное припевала, нашептывала, «убаюкивала тоску-печаль».
Глаза у Ани начали закрываться сами собой…
- А скажи-ка мне такое дело – ты, дочка,  веришь в Бога-то, нет ли? - вдруг, резко сменив тему, серьёзно спросила бабка:
- Не знаю. – Аня тряхнула головой, отгоняя оцепенение. -  В Бога…а Он есть? Вот Церкви точно не верю, бабушка, хоть и крещёная...
…Когда одна с ребёнком осталась, так плохо было... надо было с кем-то поговорить, поделиться,  вот меня ноги вдруг в храм и принесли... Я постояла службу, послушала, а потом спрашиваю у прислужницы: "Как мне с батюшкой-то, можно поговорить? Мол, то-то и то-то у меня произошло… смутно на душе, посоветовал бы что!". А мне говорят: "А ты причащалась, исповедовалась?" Отвечаю: "Нет, хотя и крестились с сыном вместе, в начале 90-х. Правилам церковным никто не учил…"
Так вот, они мне объясняют, что надо неделю поститься, каждый день какие-то специальные молитвы читать, потом литургию отстоять, а потом исповедоваться (грехи свои на бумажку записать и кому-то передать), а потом причаститься. И уже после этого батюшка меня выслушает и как, типа, духовный наставник горю моему совет даст. Так уж мне противно стало, я повернулась и ушла… и с тех пор в церковь не хожу… Свою веру ношу в себе.
- Ну, в церкви постоять – ещё не значит верить. А вот Бога отрицать – тут не стоит горячиться, Аннушка. Все мы дети Его, и если верить не хотим, то по тем же самым причинам, по которым обижаемся в детстве на родителей. Вот не было бы их – и не запрещалось бы нам то и это, жили бы как хотели, бегали дуриком по улицам. Так частенько дитё неразумное думает. А без родителей разве можно на свет народиться, да уму-разуму научиться? Нет. То-то и оно!
… Интересная беседа была. Затягивала бабка Евдоха, вплетала туманные присказки и народные прибаутки в серьёзный разговор. Анюта и не заметила, как время пробежало, и забыла уже, зачем пришла. Спохватилась, когда солнце к закату покатилось. На прощание сказала ей бабка Евдоха:
- Вижу я в тебе, девонька, веру. Только она от тебя самой глубоко спрятана. Была бы ты молоденькой – взяла бы себе в ученицы. Есть в тебе наше, ведовское. Видишь – одна я, некому науку свою передать. Но видно, такая уж судьба. Хочу сделать тебе подарок. Крестик старинный. Да не бойся – не крестильный он. Камень в нем  - гранат горячий. Будет тебе память от старухи Евдокии. Коли вдруг пошатнётся в тебе вера – он поможет сильной быть. Но только если ты сама этого захочешь. И запомни девонька – Зло не боится ни креста, ни молитвы. Человека оно боится… твёрдости его в благих деяниях. Внутри человека твёрдость эта, поняла?
И, пожевав губами, добавила:
- И не благодари меня – не за что. Не вздумай ещё и деньги совать.
Так и надела старуха на шею Ане крестик и ещё раз в глаза заглянула. Вот тогда-то и почувствовала наша Аня в первый раз,  каково это –  видеть чужую жизнь и чужие настроения. Прямо скажем - не подарок! Действительно, не за что благодарить…
Но промолчала.
…А по возвращении в город Анюта начала «видеть» людей… стала записывать свои стихи и сказки…»

«Интересно, оно взаправду так было?» – подумала Мёрси, аккуратно сложив листы и кутаясь в куртку. «Да, вроде того, - смущенно ответила Анна у неё в голове. – А ты думала это так… женская проза?». Так странно… Анна же сидела с Ильёй на ступенях! Слышно было, как они тихо переговариваются… и всё же она отвечала Мёрси, уже почти совсем засыпающей, лежащей с закрытыми глазами… и на шее Анны, одетой в красивое платье, поблёскивал крестик, пламенея загадочной капелькой  граната…
«Хорошая история!» – сказал подошедший Илья. Палки он нёс на плече. Мёрси обрадовалась, что Илья совсем-совсем здоров! А то болтали, мол, «калека, калека» - чушь какая!
Они плыли в большой красивой лодке… и мама сидела на корме, опустив в воду тонкую красивую руку. «Это моя мама!» - с гордостью сказала Мёрси, а Сашка, весёлый, загорелый и большой, бережно взял маму за руку и повёл её танцевать… и солнце… и музыка…
Мёрси спала, положив ладонь под щёку. Прядь волос упала на её губы, как лёгкий, нежный  поцелуй.

 
 Анна, Илья

- «Сатана не боится ни креста, ни молитвы», – задумчиво сказал Илья. – Это правильно сказано, да.
- И что говорит твоя философия, Илья? – спросила Анна. В костерке звонко щёлкнула еловая шишка.
  - «Философия торжествует над горестями прошлого и будущего… но горести сегодняшнего дня торжествуют над самой философией». Это Ларошфуко… или Блез Паскаль. Они у меня в одном томе собраны, вот я и путаю их … - ответил Илья, закуривая.
- А всё-таки?
- А всё-таки, если откровенно, то так оно и должно быть. Это, как талант. Его тоже взаймы не возьмёшь и талисманом не наколдуешь. Теоретически, если ты благодатью Божьей полон, то Сатану можешь и старой шляпой напугать. Во всяком случае, так считается. Однако в церкви благодать эту на время попользоваться не выклянчишь… на период, так сказать, необходимости. Церковь, по моему разумению, место, где проще сосредоточиться… на прямой разговор выйти. Вроде, как телефонные будки междугородней связи…
- А нам-то теперь, как жить? Или всё же взять в церкви иконы? Набрать святой воды? Епитрахиль у попа присвоить и на себя надеть? – горько спросила Анна. – Чем я этого поганца пройму? Как мне молиться, чтобы Бог услышал и помог?
- Молиться, Анечка, разумному человеку можно только о лёгкой и спокойной смерти, - ответил Илья, прикладываясь к фляжке. – Всё остальное не имеет смысла. Если Бог есть, если есть Сатана, если ты действительно разговаривала именно с ним, а не инопланетянином каким-нибудь… то Бог либо на твоей стороне… либо ему по барабану.
- Думаешь, Он равнодушен?
- А почему бы и нет? Он нам свободу воли дал. Вот и иди… вольно и свободно, куда тебя тянет. А Бог появится после твоей смерти и прикинет, куда тебя направить – в облака или в огонь. Такие, вот, у меня на сегодня соображения… - сказал Илья, закрыв глаза. Язык у него уже заплетался.
- Ну, ладно. Пошли спать, а то носом в костёр свалишься. Завтра неизвестно что будет, –поднялась Анна.
- Цветок красивый, – Илья вдруг указал пальцем на ближайшую альпийскую горку.

Пресловутый «красивый цветок», чем-то похожий на  распустившуюся лилию на коротком стебле смутно белел в ночи, - казалось,  он слабо светится. Анна подошла  ближе и осторожно присмотрелась. Илья остался сидеть на ступеньках. Он допивал остатки из фляги…
Цветок действительно светился. В ослепительно белой, болезненно изысканной, будто фарфоровой чашечке цветка вместо тычинок копошились блёкло-розовые обрубки. Они были похожи на мерцающие щупальца кальмара, только толще и... плотояднее. Быстро сплетаясь между собой и вновь расплетаясь, они хищно потянулись к лицу  наклонившейся над цветком Анны. Дохнуло тяжёлым смрадом. Из кончиков обрубков-тычинок  сочились капли гноя.
«Гадость какая!» - Анна брезгливо поморщилась. Оставлять цветок не хотелось… трогать его - тоже. Анна  разогнулась. Постояв, она просто плюнула в чашечку цветка. Тот мгновенно увял и рассыпался в туманную пыльцу, растаявшую между камнями.
- Ничего умнее ты придумать не смог, - презрительно сказала она куда-то в темноту.

*** 

Спалось беспокойно.
С улицы то и дело слышались шарканье ног и мерзкие подвывания. Анна то проваливалась в сон, то выныривала из его вязкой глубины. 
Сначала ей привиделся муж, сидящий на ступеньке чугунного крылечка. Он нудил: «Куда тебя чёрт понёс? Опять глупостями занимаешься? Женское дело – дом вести,  детей растить и на работе бумажки перебирать. На большее ты и не способная. От дурости фантазии твои, да от желания мужиков завлекать. Всё молодую, да умную из себя строишь! Поворачивай обратно, пока не поздно, а то я тебя сам приведу, поняла? Попёрлась куда-то, а мужу на обед холодный борщ жрать приходится!».
Анна – та, прежняя - лепетала в ответ какую-то чушь, что, мол, обед в холодильнике. Надо тебе - достань и согрей, а мне не разорваться между вами всеми…
Голос мужа становится всё злей и громче, изо рта у него вывалился длинный искусанный язык, покрытый щупальцами-обрубками, точь-в-точь тычинки в давешнем цветке.
Анна схватила  подводное ружье и выстрелила из него... в нечисть… которая медленно распухла чернильном облаком, стекая по ступенькам и всасываясь под камни альпийской горки.
А под утро ей приснился добродушный сонный Пёс лежащий возле своего киоска. «Где ты был всё это время?» - спросила его Анна.

Там, далеко, Пёс почесал лапой за ухом, а потом встал и пошёл вдоль по улице.
Он шёл по следу. Не торопясь, постепенно перейдя на волчью, - упорную, наматывающую многие километры, - трусцу, он шёл по следу Сашки…

…преображаясь в огромного клыкастого зверя со стальным ошейником, усыпанным шипами, тускло поблёскивающими в тумане…

Анна проснулась в твердом убеждении, что идут они в правильном направлении. «Вот хрен вам всем, а не «обратно»!» - подумала она.
 

Мёрси

- Сволочуга-врач… зачем он сказал мне, что это был мальчик? Чтобы мужа уколоть?.. – пробормотала Анна, укладывая свой рюкзак. Илья курил в соседней комнате, где Сашка собирал тщательно вычищенную двустволку.
- Что говоришь? – переспросила Мёрси, которая только что умылась у офисного кулера и теперь утиралась маленьким пушистым полотенцем с вышитым на нём зайчонком. Это было детское полотенце – «ещё Вовкино», как сказала Анна, когда (давным-давно!) они в первый раз пришли вдвоём на её квартиру…
 Вода была холодная, набирать воду в ладошки было неудобно… но это всё-таки были краны!  Почти цивилизация! А то всё из кружечки, да из бутылочки… фу!
- Да так, о своём задумалась, - ответила Анна.
Мёрси хотела сходить с ней «под ёлочку», но Анна почему-то сказала ей, что лучше уж воспользоваться офисным туалетом. «Так, ведь, смывать особо нечем?» - удивилась Мёрси. «И хрен с ним. Небось всё не загадим, - ответила Анна, обычно такая аккуратистка. – Не до этого  теперь».
Мёрси подумала, что Анна просто не хочет лишний раз выйти в туман, глянула в окно… и тотчас мысленно согласилась с ней. За ночь туман преодолел-таки чугунную ограду и запакостил всю красивую лужайку. Смотреть в окно сегодня было всё равно, что таращиться в экран  выключенного телевизора. Нет, конечно, иногда в тумане что-то было видно… но разглядывать то, что там блазнилось, ни у кого не было ни малейшей охоты.
Перекусили нехотя. Есть никому не хотелось – вчера плотно наелись. Выходить на улицу – желания тоже не было. Но Анна торопила:
- Давайте, давайте! Здесь мы всё равно ничего не высидим. Надо идти.
- Есть такое слово - «надо», - закряхтел, вставая, Илья. – Но лучше бы его не было! На х…й оно вообще придумано?.. Саня, помоги мне рюкзак надеть… Мёрси, не забудь ничего. Вон, на столе Анина рукопись всё ещё лежит – не оставь!

Вышли, осторожно открыв дверь… встали на крыльце. Было тихо. Мир обложило влажной ленивой ватой. С крыльца были видны только угольки костра и часть дорожки, теряющейся в молочном ничто.
- Может, устроим пожар? – вдруг спросил Илья. – Взорвём тишину! Спалим банк к чёртовой бабушке! И гордо уйдём отсюда, озарённые пламенем пожара!
- Зачем?! – удивилась Мёрси, а Сашка поёжился.
- Из хулиганских побуждений, как пишут менты в протоколах, - ответил Илья.
 Мёрси вспомнился Лёша Волкодав. Илья, похоже сразу же понял, отчего она поёжилась и торопливо сказал:
- Ладно, это ерунда всё! Неудачная шутка. Пошли потихоньку! – и первым заковылял вперёд.
- Пожар – это нехорошо, - тихонько сказал робкий сегодня Сашка и пошёл за Ильёй. – Пожарники куда-то все уехали!
- Господи, мужики иногда такие… глупые! – сквозь зубы сказала Анна и подтолкнула Мёрси. – Пойдём, Марина, а то они без няньки вымрут.
- Ага, - ответила Мёрси. – Они же, как дети, мужики-то!
Анна внезапно улыбнулась и потрепала Мёрси по голове. Она повернула её бейсболку козырьком вперёд и нахлобучила на нос. Она чмокнула Мёрси куда-то между щёкой и ухом.
- Рано тебе ещё о мужиках думать, Мёрси!
- Да ладно тебе, мамочка!.. – нарочито капризным детским голоском пропела Мёрси, поворачивая бейсболку козырьком назад. Ей стало весело. – Я уже совсем взро-о-ослая!
Они улыбались. Женщины! О, мы, женщины, всегда поймём друг друга!

- Догоняй, - хихикнула Мёрси и поскакала вслед за мужиками, почти скрывшимися в тумане.
- Что это вы там хихикаете? – ревниво спросил Илья. – Нам, мужикам, кости перемываете?
- Так я тебе и сказала! -  Мёрси высунула язык. – Пусть теперь тебя любопытство замучает!
- Жёстко, - пробормотал Илья и вздохнул. – Жизнь дала трещину. Ни о чём другом теперь думать не смогу…
Ворота со скрипом приоткрылись. Сашка не стал распахивать их до конца. В тумане поблёскивали фары инкассаторской машины, видимо, как раз поворачивающей во двор, когда всё случилось. В ней, возможно… и даже наверняка! – было оружие, поинтереснее, чем их двустволки. Вот только открыть машину не было ни малейшей возможности. Впрочем, патроны всё ещё не стреляли…

… а вот продукты портились.
В ближайшем  «Магазине N5», длинном, занимающем весь первый этаж здания, построенного ещё в пятидесятых годах, -  их остановила вонь.
- Все куры протухли… и колбаса! – грустно сказал Илья. – Жаль.
Посовещавшись, решили, прикрыв нос и рот, пройти хотя бы в кондитерский и винный отделы. Так и бродили вчетвером в потёмках, стараясь поскорее сделать запасы и не забывать дышать ртом.
- Хорошо, что водка не протухает! – пробубнил голос Ильи.
- Воды и водки много не бери! Зачем лишнее тащить? – ответила Мёрси. – Тут дальше пойдут сплошные рестораны и кафе. И киосков много! 
- Воняет! – печально констатировал Сашка.


Анна

- Ребята… что-то мне всё это не нравится, - сказал Илья, когда они остановились.
Анна подумала, что все – и всё! - давно уже поняли. Они просто не решались сказать об этом вслух. Сказать – значит признать, принять этот долбанный факт, который не лез ни в какие ворота… и с которым так не хотелось смиряться! Иногда хотелось ей заорать во всё горло: «Дичь, чушь, ерунда! Этого просто не может быть!» - и начать лупить чем-нибудь тяжёлым по стёклам… крушить и ломать всё вокруг.
Теперь-то она бы с радостью согласилась на утреннее предложение Ильи «спалить всё»!
- Бл…дь, он вытянулся, как презерватив! – горько сказала Мёрси.

Да, Екатеринбург «вытянулся».
В нормальное время от своего дома Анна доходила до Дворца Молодёжи пешком за двадцать-тридцать минут. Учитывая скорость Ильи… который, вообще-то, тоже не улиткой полз… учитывая туман, в котором приходилось идти медленно… учитывая, - мать его, - все факторы, они давно должны были дойти!
В голове всё путалось. Анна призналась сама себе, что не может сейчас взять и нарисовать карту… простенькую схему пройденного пути! Впрочем, нарисовать-то она сможет, да только карта эта будет иметь мало общего с картой Екатеринбурга на участке: улица Московская, вниз под горку до пересечения с проспектом Ленина…
Слишком много домов! Вдоль длинных фасадов старых четырёхэтажек, в которых окна первого этажа расположены много выше человеческого роста, вдоль ряда тополей, с давних времён растущих на всё сужающихся газонах, вдоль бесконечно тянущегося забора, огораживающего стройку очередного небоскрёба… всё дальше и дальше… и всё – всё! -  было знакомым!
Анна пыталась вспомнить, как улица выглядела в нормальной жизни… и её нынешние впечатления упрямо накладывались на воспоминания…
Перебирая в памяти тысячи мелочей, она с ужасом осознавала, что помнит каждый пятачок проклятой улицы… которая никогда – никогда! - не была такой бесконечно длинной!
Она чувствовала, что каждый из них – Илья, Мёрси и даже Сашка - тоже пытается уложить, утрясти в памяти новые впечатления, без конца сопоставляя их со старыми… и тоже не может этого сделать.

…Всё было, как раньше!
…Раньше всё было не так!

Вот дом Аллы Фроловой. Когда-то они были подругами, пока Алла не вышла замуж за солидного пожилого чеченца и не укатила с ним в Москву. Десять лет назад, Анна с мужем и Вовкой переехала на Московскую, Алла приходила к ним на новоселье. Первое время Анна нет-нет, да и забегала к ней в гости… и на дорогу пешком у неё всегда уходило десять минут …
Да-да! Вот он, этот чёртов дом, стоит на месте! И дорога до него по-прежнему знакома до последнего тополя.
Да только шли они сюда - часов десять.
- …твою ма-а-ать! – протянул Илья и зло стукнул палкой по стволу дерева.
 - Привал, - устало сказала Анна. – Сядем, отдохнём… и ты нам всё расскажешь, Илья.


Глава 33

Илья

- В общем-то, Анна мне сказала меньше, чем знает. Такое у меня впечатление, - шёпотом сказал Илья, ставя банку тушенки в костерок. – Наверное, у неё самой в голове всё перепуталось… Сатана, Бог, дети, туман.
Они сидели у крыльца салона «Оптика» на стульях, вытащенных из маленькой приёмной. Крыльцо занимало часть тротуара у старой «брежневки», ближе к торцу здания. Почти впритык к нему возвышался свежий деревянный забор с навесом над дорожкой для пешеходов. Доски вкусно пахли сосной. Над головой уютно шелестел клён. Место было по-домашнему чистенькое и тихое, что, собственно, и привлекло всех четверых.
- Она говорит, что туман – это часть его, - заметила Мёрси, которой тушенки совсем не хотелось. Она уже решила, что вывалит в котелок четыре пакетика «Супа харчо» и порежет в этот суп копчёную колбасу маленькими кубиками. Дело это неспешное, даже нудное. Котелок-то есть, есть и вода, а вот с огнём будут проблемы. Впрочем, от забора Сашка оторвал несколько досок и ловко расщепил их топориком. Топорик, конечно, полное говно и надолго его не хватит… вид у него уже сейчас такой, будто им пирамиды вытёсывали, но… но и хрен с ним, что теперь, убиться что ли?
- Саша, нам бы ещё дров, - сказала она, высыпая пакетики и заливая их водой из фляги.
- Похлёбка! – воскликнул Илья, тоже отцепляя свою флягу. Стаканчик с водкой он прижал к груди левой рукой. – Ох, не дождусь, супа хочется, как из пушки!
- Вот и лопайте пока тушёнку с сухарями, а тут ещё ждать и ждать, пока закипит…
- Анна с собой шоколадки возьмёт, - доверительно сообщил им Сашка и с треском оторвал доску соседнего забора. – Она тоже хотела суп варить! Только она, наверное, вначале за лекарствами пойдёт.
В тумане далеко-далеко в стороне звякнул трамвай. Мёрси пододвинула к себе ружьё со вставленным гарпуном, лежащее у костра. Двустволка Сашки висела у него за спиной. Ружьё Ильи лежало рядом с рюкзаками.
- Пожрать спокойно не дадут, - вздохнул Илья и нетерпеливо закричал. – Анна! Ты чего там возишься?
В тумане скрипнула дверь.
- Иду, - спокойно ответила Анна. – Не ори на всю округу. Подумаешь, трамвай…
- Ну, как? – с любопытством спросила Мёрси.
- Хороший салон оптики. Сразу видно – бывшая квартира. Маленький и аккуратный сортир. Мёрси, там кулер стоит, не забудь фляги наполнить… - Анна спрятала в карман потушенную свечу. – Свечи у тебя есть?
Мёрси выразительно похлопала по одному из карманов.
- Картошку будем чистить? Для супа.
- Не хочется возиться, - ответила Анна. Мысли её явно бродили где-то далеко. – Лучше сунь её на угли, запечём.
- А мы тут о тебе сплетничали, - сказал Илья, восседая на стуле со стаканчиком в руках. Сашка с треском выворотил ещё две доски и стал тюкать по ним топориком.
- Вот… говорю, косточки тебе перемывали! – переждав треск, продолжил Илья. – Ты говорила, что туман – часть этого твоего … ну, понимаешь… приятеля…
- Сатаны, - просто ответила Анна. – Именно так он мне напоследок и заявил.
Мёрси вздохнула.
 
Илья продолжал говорить. Честно говоря, больше всего ему хотелось лечь… да хотя бы в том же салоне! Спина болела, ноги ныли. Наверное, он чересчур напрягся, когда пытался вырваться от хватки этих поганых рельсов. Как всегда, помогала «алкогольная анестезия», но – увы! – водку можно было пить до определённого предела… иначе в нашей маленькой компании появится не просто инвалид, а в жопу пьяный инвалид, которого уж точно придётся тащить на спине. Или ждать, пока этот чёртов алкаш проспится…
Разговоры отвлекали от боли.


Мёрси

Она достала зеркальце. Из крохотной глубины на неё глядела совсем незнакомая девушка. Без макияжа она была совсем юной… но огромные глаза, обведённые синевой, смотрели упрямо и строго. Мёрси вздохнула и потянулась к угольку, заранее отложенному подальше от костра. Уголёк был тёплым. Она взяла его в руки и поднесла к лицу. Пахло приятно…
На мгновение заколебавшись, она мельком глянула на Илью… и решительно провела первую черту. Мёрси делала себе боевую раскраску, сама не зная, зачем. Всё вокруг было не похожим на то, что было с ней раньше – оно было совсем другим. Мир стал жёстким и напряжённым, как мышцы огромного зверя. Они перекатывались, покрытые слоем тумана, где-то неподалёку, за пределами видимости… но совсем рядом. Этот мир скрывал в себе мерзкое. То, что в любую секунду могло пугающе быстро вынырнуть из тумана.
Раскраска получалась свирепой. Это успокаивало. «Уж не знаю, почему, но от этого мне становится легче! - думала Мёрси, проводя очередную жирную линию. -  Я – Мёрси - на тропе войны»…


Сашка

Анна сказала, что дров уже хватит. А топорик я оставил всё-таки, хоть он теперь и никуда не годился, да! Мы с Мёрси доломали остатки досок, прыгая на них. Она себе сделала индейское лицо, так интересно! Мне понравилось. Если бы у неё были лук и стрелы, она бы стала похожей на красивую девушку-воина, которую мы с Ильёй видели по телевизору. Очень красивая стала Мёрси, просто глаз не оторвать. Она Илье нравится, я знаю.
Я сел у костра и стал ждать суп. Пахло очень вкусно. Даже туман стал принюхиваться. Он пытался придвинуться ближе, но он не любит нас, поэтому только клубился вокруг и злился.
А потом мне захотелось спать.
Илья говорил, что Сатана похож на подростка, которому всё не нравится. И мир, и родители, и люди… потому что у него нет друзей и подросток пока ещё глупый.
- Помнится, читаю как-то на форуме е1 точка ру: «Поскорее бы кто-нибудь нажал на ядерную кнопку, чтобы все сдохли!». Вот и твой знакомый, Аня, из тех же. Вроде Маяковского: «Я знаю, что гвоздь у меня в сапоге кошмарнее, чем фантазия у Гёте!». Только пацан вместо того, чтобы убрать гвоздь, решает весь мир сжечь… вместе с сапогом.
- Да, он здорово похож на капризного засранца тинэйджера, - сказала Анна. – Тут ты прав.
Она очень похудела. Я знаю, что она всё время думает о Леночке, - мне очень жаль её.

А потом я задремал
Я видел большую доску в милиции. На ней кривились и скалились лица. На такой доске висят фотографии тех, кто злой, кого ищут за преступления.
Я видел там своё лицо. Оно смотрело на меня и что-то кричало. Оно было плохое. Оно не могло принадлежать мне… но оно было моим…

- Башку отрежу, - перескочив через бруствер, сказал запыхавшийся Митёк. – Пепельницу сделаю, слышь, Додон?
- Слышу, - ответил я, набивая рожок патронами. – Мне пох. Сюда только не тащи, тухлятину эту, а то я тебе самому башку сверну.
Со стороны насыпи несло тяжёлым трупным запахом. Вчера там было жарко… там остался почерневший Вакса и теперь его раздуло, как будто все его понты, все его страхи, все его брехливые истории пытались вырваться наружу. Впрочем, наверное, он уже лопнул… всю неделю стоит пекло.
- У нас у одного мужика в гараже череп был, - говорил Митёк. – Под окурки. Говорит, с кладбища приволок. Сосед у него был набожный, - увидел как-то и давай креститься. Говорит, похоронить надо! Мы со смеху уссались. Хотели ему в машину подкинуть, а сосед не дал. Слышь, Додон?
- Слышу.
- Соли нахерачить побольше и – варить. Выварится. Верно?
- А то.
- Вакса говорил, что в Москве за такой череп тыщу баксов дают. Коллекционеры, мол, с руками рвут, лишь бы настоящий. А с золотыми зубами – и все три.
- Фигня.
- А что – фигня? Ты же там не был, не знаешь! Фигня… скажешь тоже…
- Мечтай, мечтай…

Я проснулся оттого, что чуть было не закричал.
Это был плохой сон. Он зудел, он разлагался, он причинял боль. Он грыз мне голову… прямо там, за правым ухом…
Это был мой сон. Мне хотелось выскрести его ногтями, прямо вместе с мозгом… но все опять будут бояться, если я упаду…

Мне хотелось помолиться Богу, чтобы у меня не было такого приступа, какие были раньше… но я не знал, как это делают. Я не знал, как надо молиться, чтобы Бог помог тебе! И я стал молиться детям, - всем детям, к которым мы идём, - чтобы они были храбрыми… чтобы их храбрость хоть немного передалась мне… и мне всё равно было страшно.

- …Вот, например, дикари съедали противника, чтобы их доблесть передавалась им, так сказать, напрямую! – говорил Илья.
- Фу, пакость какая, - поморщилась Мёрси. – Ну тебя в жопу, Илья… на ночь такие гадости рассказывать!
- Это потому что я выпил. А выпил, потому что спина болит, - сказал Илья. – О! Сашка проснулся. Ты чего такой печальный? Кошмары снились?
- Да, - сказал я, и чтобы не заплакать, закрыл голову руками.
- Э-э! Ты это брось! – встревожено воскликнул Илья. – Ты чего это?
Но я уже убрал руки.
Я просил у детей храбрости… я хотел, чтобы они поделились со мной…

…дикари съедали… чтобы доблесть передавалась…

Я ничего не помню. Я не помню своего имени. Я не помню кто я и откуда. Я не знаю, кем я был.
Я не хочу этого знать.


Мёрси

Она испугалась, что Сашке сейчас будет плохо… и даже невольно отодвинулась от него. Сашка посмотрел на неё полными слёз глазами. Мёрси показалось, что он глядит на неё с немым укором… но тут закипевший суп выплеснулся из котелка.
Суп получился на славу! Пока Мёрси возилась с сухарями, пока все дружно застучали ложками, Сашка уже пришёл в себя.
- Мазь и таблетки, - сказала Анна. – Вон там, через дом, детская поликлиника. Наберём лекарства, раз твоя мазь кончилась. Нет, чтобы сразу сказать! Я где-то видела нужные таблетки, да не подумала, дура, что ты, видите ли, такой деликатный!
- Беспечный… - пробормотал Илья, поморщившись. – Вечно молодой, вечно пьяный. Не дави, ё-моё! Больно же!
- Не давлю я… - Анна ещё раз прощупала спину Ильи. – В общем, так и можно и до постельного режима допрыгаться. Куда мы тогда с тобой? Сиди здесь, а мы с Мёрси… нет, лучше с Сашей добежим до аптечного киоска в поликлинике. Это на пять минут.
- Мы же не хотели разделяться, - хмуро сказала Мёрси, очищая печёную картофелину.
- Здесь два шага. Дольше собираться будем.
- А мы с тобой, красавица, наконец-то останемся наедине! – подмигнул Илья. – Вот тут-то наша любовь и о-су-щест-вит-ся!
Мёрси невольно фыркнула. Юморист этот Илья, прикольный юморист! Но ей действительно вдруг захотелось посидеть у костра вдвоём. Выпить немного коньяку, зажевать его шоколадной конфеткой из коробки, поболтать немного, пока Сашка с Анной потрошат аптеку. «Будем строить глазки! Заведём немного мужика… как будильник, - пусть у него пружинка напряжётся!», - говаривала в таких случаях хитрая проныра Брюля.
Нет, заводить Илью, как мужика, Мёрси не хотела…

…или хотела?..
…вот, ведь, загадка…

- Ладно, я за ним тут присмотрю, чтобы не наклюкался, - сказала она. – Идите, раз недалеко. Если что – кричите во всё горло.
- «Вы нам только шепните, мы на помощь придём!...» - пропел Илья смутно знакомую Мёрси песню. – Возвращайтесь скорее, графиня! Невинность вашей воспитанницы под угрозой! Я развращу её, как похотливая обезьяна. Слышишь, Мёрси? Про обезьяну – это цитата из письма о Пушкине. Он там, в молодости, каких-то девиц растлевал…
Анна с Сашкой уже уходили. Илья стал рассказывать о «Демоне» Лермонтова. Мёрси поворошила костёр, подложила в него несколько обломков доски и стала слушать. Уж чего-чего, а рассказывает Илья здорово! Даже про то, о чём в школе, вроде бы, учили… да только тогда это было скучно до полного опупения.
Доски шипели в огне. Иногда сосна стреляла – щёлк! – и из костра вылетала маленькая, но очень сердитая, огненная фея… во всяком случае, Мёрси очень хотелось, чтобы это было именно так. Она смотрела на огонь, слушала Илью и думала о том, как было бы здорово, если бы он родился нормальным парнем…
Но был бы он таким… таким начитанным, таким интересным?
Мёрси подумала, что нет.

…А он бы тогда нравился мне?..

Мёрси тряхнула головой – вот, ведь, одолели дурацкие думы, а?


Анна

В холле детской поликлиники было сумрачно. Туман висел серой кисеёй, как надоедливая пыль, упорно не желающая рассеиваться. «Здесь и в прежние-то времена не особенно светло и просторно было, а теперь и вовсе…» - сердито подумалось Анне. На решетке, ограждающей стеллажи и стойку регистратуры от холла, туман тянулся длинными мохнатыми хлопьями. Это было неприятно похоже на клейкие ленты, густо облепленные черными мухами…
Но в целом всё было знакомо и даже как-то настраивало на  умиротворённый лад. Бог ты мой, даже мысли пришли привычные, «мамочкины». «Именно «мамочками» обычно зовут всех нас, когда мы приходим сюда с детьми… и зачем понадобилось ограждать многоуважаемую регистратуру от озабоченных хлопотами мамочек с их испуганными и растерянными ребятишками?» – это Анне всегда было непонятно, и именно об этом ей подумалось, как только глаза привыкли к сумраку. 
В центре холла тумана почти не было, но по углам, на лестнице и в  узких коридорах он противно колыхался вязким серым киселём.
- Саша, подожди немного, давай определимся, так сказать, по месту. Аптечный ларек… он  на втором этаже в центре  по коридору. Если, конечно, ничего не изменилось за последнее время…
 В последний раз Анна была здесь полгода назад вместе с подругой, родившей двойню (без мужа - неожиданно для всех и для себя…ха-ха! сюрприз, святым духом принесло!)
- Это наверх, да?
- Да. И давай-ка, ты первым, а я за тобой, - Анна проверила своё подводное ружье – один гарпун был заряжен и ещё несколько «стрел» торчали из самодельного колчана. Нож в кожаных ножнах висел на ремне справа. Тяжесть снаряжения успокаивала, - чего греха таить! – успокаивала… но Анна очень надеялась, что уж здесь-то не придётся  применить свои «боевые навыки». Всё-таки детское учреждение...
…как и садик во дворе… спокойное надёжное место… Леночка… Вовка…

Сын  панически боялся уколов. С самого раннего детства. На пороге процедурного кабинета он покрывался испариной и замирал, как мышонок  под взглядом удава. Причём, если другие дети устраивали истерики, вопили, брыкались и вырывались из рук матерей, то Вовка молча затравленно смотрел на Анну. Бледный, как смерть. Глаза наполнялись слезами, а потом, не в силах удержаться,  слёзки одна за другой выплёскивались и  катились по щекам, падали вниз крупными каплями – и всё происходило молча…
Это было ужасно! Прежде, чем войти в кабинет, Анна вытирала Вовке слёзы платком. И крепко брала за потную ручонку. Сын молчал. «Какой послушный, спокойный мальчик!» - всегда радовались процедурные сёстры. Но Анна каждый раз умирала вместе с сыном и воскресала снова, когда они вдвоём выходили из поликлиники на  свежий воздух.
Поэтому,  когда в пять  лет у Вовки случилось воспаление лёгкого, Анна решительно купила необходимое количество одноразовых шприцов, и научилась колоть ребёнка сама. Иначе они вдвоем, наверное, упали бы в поликлинике с сердечным приступом перед десятым уколом прямо посреди коридора третьего этажа.
Смешно? Наверное да – со стороны смешно. Кто не был матерью – не поймёт…
И вообще - в поликлиниках нет ничего весёлого… кроме зайчиков и медвежат на стенах…
Разве что по вторникам, в «день малютки», когда перед входом устраивалась стоянка из разноцветных детских колясок, а всё помещение оглашалось громогласными воплями здоровых, вечно голодных «грудничков», в этом здании царило жизнерадостное оживление…

Анна ненадолго отвлеклась и даже повеселела, представляя реакцию Ильи, когда она предложит сделать ему обезболивающий укол «Диклофенака» в задницу. «И никуда не денется, - подумала Анна, - спину надо срочно лечить, иначе не дойдёт Илюша до финиша. Главное – найти лекарство… где же этот чёртов аптечный киоск?»
Сашкина фигура смутно маячила впереди по лестнице. Ружьё болталось на плече стволом вниз. «Интересно, зачем ему ружьё в таком тумане, да ещё и не стреляющее?»
Анна вдруг представила, как Сашка медленно снимает ружьё с плеча, неуклюже поворачивается к ней…

…он взводит курки  и небрежно целится прямо в лицо Анне…
…пуля вылетает из ствола и красиво, как в «Матрице» плывёт навстречу, вгрызается в тонкую кость лба, пробивает череп,  выходит через затылок, выплёскивая кровь и мозги…
…кровь течёт по лицу Анны…
….и все проблемы на этом заканчиваются…дальше без меня, ребята…удачи вам… и – прощайте!
 
Сашка неуклюже поворачивается к ней через правое плечо…
…и улыбается.
- Перила для детей! Низенькие такие, да!
- Да, Саша, низенькие.

…какая дрянь лезет в голову…
…туман…

На повороте лестницы, на первой же площадке Анна на секунду замешкалась. Ей послышались детские голоса – оттуда, снизу, от регистратуры. Приглушённые обрывки разговоров, резкие реплики.

…талончики к хирургу закончились! запись завтра с девяти часов!
…мама, мама, я хочу гуля-а-а-ать…
…девушка, найдите карточку, там живая очередь…
…год рождения, адрес, - побыстрее, мамочки, побыстрее…

…и – голос сына – такой родной, почти забытый – мам, мы уже  всё, да? завтра не придём?
…и – голос Леночки – а у вас детки есть?…можно я буду звать вас мамой?

Анна резко оглянулась и даже сделала шаг назад, но вовремя спохватилась, – обман, обман, снова обман – здесь никого нет, кроме нас, - опять повернулась, и – Сашки впереди не было! Только что в тумане маячила его широкая спина, такая уверенная, спокойная, надежная, с бесполезным ружьём... и вот – ничего кроме желейных желто-серых клубов мути над ступенями.
- Саша! Сашка! – громко, сердито крикнула Анна. Ну, куда его понесло, дурака?!
Тишина… и только какое-то довольное чмоканье снизу.
- Саша-а-а!!!! – Анна кинулась вверх по лестничному пролету. Она споткнулась и чуть не упала, чудом удержав в руке подводное ружьё. Сердце бешено колотилось. В панике она повернула на сто восемьдесят градусов – обратно, вниз по лестнице на междуэтажную площадку.  Лестничный пролёт вёл наверх. Только что она поднималась снизу, а теперь ступени вели наверх! Снова туда – следом за пропавшим силуэтом Сашки!
Анна  остановилась, как вкопанная. Посмотрела налево, направо… оба лестничных пролёта поднимались вверх… под крутым углом. Она стояла одна на лестничной площадке между вторым и первым этажами, как на дне ущелья, судорожно нащупывая в колчане гарпунные стрелы, кусая губы,… и дороги обратно вниз не было. Как не было ни Сашки, ни звуков, ни надежды, да и сил, наверное, уже никаких не было – только настойчивая мысль пульсировала в висках: «Одна, неужели опять одна? Одна… не хочу…не могу… не могу!!!»
Весёлый гном смотрел на неё со стены. Губы его были ярко-красными, как будто старый бородатый хрен только что напился крови. Он подмигивал, глумливо разведя руками – а вот тебе, мамочка!  Вот тебе! Приколись. У нас тут весело.


Илья, Мёрси

Оно, под водочку-то, хорошо идёт. Разговорились. И спина почти не ноет, во всяком случае, если сесть удобнее, палки лыжные положить одним концом на сиденье и на них правую ногу пристроить – удобно! Жаль, стул офисный, не очень мягкий, но «за неимением кухарки дрючат и дворника», как говорил бывший оператор станков с ЧПУ завода 333, а ныне вполне нормально преуспевающий бизнесмен Важенин, совсем недавно переехавший из 21-го дома в другой район вместе с женой Наташей-сомелье.
 - Я тут как-то наткнулся на газеты 90-х. Сашка с антресолей их достал. Вроде, и времени немного прошло, а читаешь – глаза на лоб лезут. И о чём только не болтали люди в то время! Вот ты, Мёрси, скажи мне – рубль сейчас конвертируемый или нет?
- Да хрен его знает, - пробормотала Мёрси, решившая почистить свой пистолет. Саша показал ей, как это делается, вот Мёрси и решилась. Дело было совсем непривычное… и какое-то неуместное. Хорошо, хоть оружейную смазку запасливый Сашка в «Охотнике» в своё время прихватил, а то бы ковырялась сейчас Мёрси какой-нибудь веточкой, как дитё. И запорола бы оружие – это уж точно!
- Вот и я не знаю. Так вот, в те времена о конвертируемости рубля только и талдычили. Я вспомнил, как даже в «чайхане» об этом нет-нет, да и заведут разговор. Понимаешь? Чуть что – мужики горячатся: «Это всё потому, что рубль неконвертируемый! Вот введут его и сразу у нас в России всё нормально будет!»
- И чего?
- Да так… к слову. Просто тогда все трепали именно эту долбанную конвертируемость, как панацею, а сейчас панацеей считают что-то другое. Каждой пятилетке – свой фетиш. Все машут руками, дискутируют, спорят… и все этим довольны. Мол, в спорах рождается истина. Всегда… и сейчас - тоже.
- Какое тебе «сейчас»… вымерли все… наврал этот ваш Сатана, вот и всё.
- Наврал… - Илья вздохнул и стал откручивать колпачок фляги, - хорошо бы – «наврал»…
Он выпил глоток, поморщился, потряс головой и продолжил:
- А вдруг, не наврал? И сидим мы сейчас с тобой в параллельном мире! А в нашем, родном,  мире обсуждают какой-нибудь очередной План спасения родины из тисков кризиса…
- Не трави, блин, душу! – рассердилась Мёрси. – Какая разница, параллельный мир или перпендикулярный! Мы-то, здесь сидим!
- Тихо, тихо… не горячись! – примирительно сказал Илья. – Что ты… взвилась, как петарда? Это я так… развлечь тебя пытаюсь.
- Не надо меня развлекать, - буркнула Мёрси, протирая рукоять собранного ПМ и запихивая его в кобуру. – Я и без этого развлечённая. Мне, вон, в туалет надо, а одна идти боюсь. Оторви задницу от стула и проводи даму пописать.
- Это мы запросто, - засуетился Илья. Кряхтя, он поднялся и вдел руки в петли лыжных палок. – Это нам пара пустяков. Можете заодно и покакать…
- Вот принёсёт Анна шприцы и будем мы тебя колоть со страшной силой, - заявила Мёрси. - Перестанешь кряхтеть, как старый дед, и гадости девушкам говорить!
- Какие ещё шприцы? – подозрительно спросил Илья. – Не надо нам никаких шприцов! Мы и слов-то таких не слыхивали. Вот ещё, моду взяли, инвалида обижать… таблетки – и всё!
- Ничего, уколы лучше! – мстительно сказала Мёрси, доставая из кармана пачку бумажных салфеток и свечу. – Так… бумага есть… свечка, спички здесь… пошли!
- Уколы… - бормотал Илья, сопровождая Мёрси. – Блин, Гиппократы хреновы, эскулапы-любители! Не дам я вам свою задницу! Разогнались! Сами ширяйтесь хоть до опупения, а ко мне даже и не подходите!
Мёрси зажгла свечу и прошествовала через офис в сортир, чувствуя себя по-идиотски. Раньше они ходили вдвоём с Анной. Опасливо приоткрыв дверь, она осветила туалет. Всё было спокойно и даже как-то по-домашнему уютно.
- Если страшно, давай на улицу пойдём. Присядешь за углом, - сказал Илья, усаживаясь в кресло.
- Всё нормально, - огрызнулась Мёрси. – Не мешай.
- Хорошо, - покорно согласился Илья. – Не буду мешать тебе сосредоточиться. Если надо, могу переливать воду из стаканчика в стаканчик, чтобы тебе было легче настроиться на нужную волну…
Мёрси невольно фыркнула, на мгновение представив себе эту сцену. Показав Илье средний палец, она, улыбаясь, вошла в туалет и закрыла за собой дверь на задвижку, - вдруг откроется… неловко будет. Блин, ну тут и слышимость… каждый шорох, как из телевизора,  отчётливо и чуть ли не с эхом…
Облегчая ей жизнь, понятливый Илья забарабанил пальцами по жестяной боковине системного блока офисного компьютера и запел:
- Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жёны? Наши жёны – пушки заряжёны, да вот где наши жёны!
«Замечательно! - подумала Мёрси. – Мне осталось только подпевать… сидя на толчке!»

…Из тумана вынырнул Пёс. Он подошёл к оставленному костру и на мгновение повернул огромную голову к двери салона «Оптика». Принюхавшись, он хмуро побежал дальше. Сашки здесь не было. Он ушёл. Ушёл дальше.
Пса ещё можно было узнать… но теперь это был массивный зверь в шипастом ошейнике. Глаза его горели мрачным светом, мощный загривок покрывала густая рыжая шерсть. Тугие мышцы бугрились под шкурой. Исполосованная шрамами морда пугала.
Зверь скрылся в тумане. След Сашки был отчётлив – он прошёл здесь чуть меньше часа назад.


Сашка (последние минуты)

Он поднялся до второго этажа и остановился. Анна, вот только что шедшая следом, исчезла. Наверное, она просто отстала, да! Надо подождать.
Он стоял, глядя вверх. Всё было тихо, только где-то далеко-далеко старательно брякало пианино: «Мишка с куклой громко топали, громко топали, топ-топ-топ…» - это в поликлинике-то!
Сашка, улыбаясь, повернулся назад и открыл рот, чтобы окликнуть Анну…

- Додон, сука! Прикрывай! Х…ля ты вошкаешься!!! – прямо в лицо проорал мокрый и грязный Вакса. – Слева, слева держи, б…дь, порежут, ведь, всех!
Под ногами чавкало. Мина, шлёпнувшаяся рядом, подняла фонтан ржавой воды и болотной жижи…

Сашка упал на колени, закрывая руками лицо. Додон… Вакса… головы, вонюче булькавшие в огромной кастрюле, на боку которой масляной краской криво написано «Пищеблок, 2-е отд.» Окровавленные клочья комбинезона… черви, копошащиеся в глазницах… тёплая нежная кожа на внутренней стороне бёдер девчонки, блюющей от страха…
… псы, рвущие плоть…
- Тебя убить мало… я тебя пытать буду… - лицо с обмёрзшими усами склонилось над ним. С каждым словом изо рта шёл пар, словно дым изо рта дьявола.
…он воткнул палец в глазницу…
…он всё-таки ушёл, оставив трупы Кабана и собак…
Это было… это было - Африка?! Терпкий вкус на губах. Вонь прожаренной солнцем улицы… раздувшиеся трупы собак, коз и людей, валяющиеся на утрамбованной плоскостопыми подошвами земле… что-то гниющее, прикрученное к стволу… головы, насаженные на торопливо выструганные колья… просто на заострённые ветки… безумные глаза чернокожего, которого привязывают к бамперу верёвкой, продетой через его нижнюю челюсть… патроны… раскалённый на солнце ствол…
Он. Это всё он, Сашка...
Это он? Сашка?
Его зовут Юрий!! Но это давно… сейчас он – Додон.
Тысяча двести баксов за офицера, пятьсот за солдата. Псы войны… «Это спецоперация, говнюки, а не сафари!»… им повезло…
Сашка замычал, выгибаясь от нестерпимой боли, от которой лопалась голова.
Юрий замычал, выгибаясь от нестерпимой боли, от которой лопалась голова.
- Ты подохнешь, Додон, - спокойно сказал ему человек, отозвав собак. Он присел рядом на корточки и снял перчатки. – Ты мразь.
- Я работал на вас же… - прошептал Юрий. – На вас же, брателло…
- Ну, считай, что ты уволен, – человек наклонился над ним. Собаки шумно дышали, окружив их на утоптанном снегу. - Тебя убить мало… я тебя пытать буду…

Солдат. Наёмник. Солдат. Педофил. Солдат. Сумасшедший. Киллер.
Человек без памяти.
Вспомнивший.
Сашка… Юрий… Сашка бился головой о прутья перил, лёжа на втором этаже детской поликлиники «Родничок», Екатеринбург, Средний Урал, Россия. По подбородку стекала окровавленная слюна, глаза закатились.

***

- Слышь, а куда его теперь? – спросил Илья, утирая пот платком.
- Да хрен его знает! В этом году уже пятый случай полной амнезии. Даже по телику показывали. Ходят по кругу  и не помнят ни хрена, - с досадой ответил мент, закуривая. – По идее, надо его в больницу. Ну, бл…дь, не было нам печали! И так дел до хрена, а сейчас на полдня возни с этим…
- Ну, пусть со мной пойдёт. Посидим в чайхане, водочки накатим, может и вспомнит, что к чему. А к вечеру я его обратно приведу, ладно?
- Илья, выручай! Да хоть на всю жизнь забери и чучело набей – я только спасибо скажу! Слышь, мужик? Иди пока с Ильёй. Да не реви ты, что ты сопли развесил?!
- Может, он из дурдома сбежал?
- Да х…й его знает, не до него пока! Иди, пока начальство не узнало. Если что – звони!..

***

Да, так оно всё и было.


Глава 34

Анна

Удача - аптечный киоск находился на прежнем месте – посередине коридора второго этажа. «Надобно довести до конца начатое, а потом подумать, что делать дальше» - решила Анна… мы здесь уже сколько минут, часов? - неизвестно… Коридор оказался таким же невероятно длинным, как и лестница ведущая наверх – нереально крутой.
Вопреки ожиданиям Анны, Сашки возле киоска не оказалось. Зато пластиковая хлипкая дверца ограждения была приоткрыта. «Совсем хорошо! Не придётся ломать замок или бить стекло», - Анна осторожно приоткрыла дверь и втиснулась в промежуток между прилавком и витринными стеллажами. Разовые шприцы нашлись почти сразу – упаковками по десять штук. А вот и нужные ампулы, болеутоляющие таблетки, аспирин – тоже неплохо. Анна аккуратно складывала лекарства в пластиковый пакет-майку. Взгляд зацепился за футляр «домашняя аптечка». Что там внутри? Жгут, бинт, пластырь, перекись, ещё что-то… по мелочи. Выкинув прочь ненужную дребедень, Анна набила аптечку перевязочными материалами. Несколько плиток «детского гематогена» сунула в карманы джинсов. Пакет привязала к ремню рядом с ножнами, чтобы не занимать руки… вышло не очень красиво, но зато удобно
Шуршание пакетов и упаковок действовало на нервы. Оно было… оно было чересчур громким в стоялой тишине поликлиники, которая раньше не ведала такой давящей немоты. Уронив на пол какую-то баночку, Анна вздрогнула – звонко! Как будто на лист металла уронили молоток. Наверняка, это туман так усиливал и чуть-чуть искажал звуки. Зато на улице, бывает, в двух шагах не определишь, что и где шумит…

Анна машинально нагнулась за баночкой, чтобы поставить её на прилавок…
- Та-а-ак… а кто платить за всё это будет?
Анна вздрогнула и обернулась. В дверях в небрежной позе, уперев руки в боки, стояла дебелая блондинистая девица в халате. Судя по бэджику на кармане – фармацевт. Имя на бэджике было неразборчиво. Короткий халатик туго обтягивал крутые бёдра. В глубоком вырезе – груди, верхушки двух бежево-розовых полушарий. «Корсет, или всё-таки силикон?». Анна машинально отметила гладкие стройные ноги без колготок
- А что, касса работает? – сухо сказала она, сердясь на себя за испуг. Она была твёрдо уверена – секунду назад в проёме двери никого не было. Туман… Сатана… это его паршивые фокусы…
- Хамите, мамочка. У нас тут всё на учёте. Воровство получается, – девица нагло облизнула кроваво-красные накрашенные губы.
- Давай, вызывай милицию. У меня с собой денег нет, – Анна спокойно заправила под косынку выбившуюся прядь волос.
- При отсутствии денежных знаков возможен бартер. Натуральный, так сказать, обмен – девица провела ладонями по халатику – от груди по бокам, и вниз, оглаживая бёдра. Грудь ещё больше поднялась, в вырезе показались коричневатые околокружья.
  «Она что, соблазняет меня, что ли? - Анне вдруг стало смешно, – совсем тут в одиночестве с ума рехнулась туман-деваха, - рехнулась среди нарисованных на стенах клоунов и зверюшек». Взгляд Анны скользнул на ноги красотки. Гладкая кожа стремительно покрывалась густым, жёстким, черным волосом. Мышцы приобрели бугристость. Девица с кривыми мужскими ногами сделала неуклюжий шаг навстречу.
- Не подходи! – Анна схватила с прилавка гарпунное ружьё, и направила его в сторону нечисти.
- А то что, ну что? – глумливо пропело существо в белоснежном халате, делая ещё один шаг и играя бёдрами.
- А вот что! – Анна твёрдо нажала спуск. Гарпун вылетел из ствола и вонзился над правой грудью «красавицы». Верхняя пуговичка халатика с треском оторвалась, грудь вывалилась наружу, кожа лопнула над самым багровым, сочным соском. Из образовавшейся бескровной щели вывалился силиконовый протез и смешно (если бы это не было так ужасно) запрыгал по полу.
- Зачем такое тело портить?! – обиженно  воскликнуло существо удивлённым, но грубым, с хрипотцой, мужским голосом. Холёные руки с наманикюренными ноготками схватились за древко гарпуна, безуспешно пытаясь выдернуть его.
«Всё-таки силикон…» - заключила про себя Анна, быстро заряжая ружьё новым гарпуном… ах, Сашка, спасибо тебе, что научил!
- Товар ворует, да ещё и стреляется! – завопила нечисть по-бабьи тонко и пронзительно.
Анна молча выстрелила второй раз. Гарпун вошёл девице прямо в стремительно раздувающийся живот. Чванк! Из раны брызчатой струёй хлынула густая вонючая жидкость. По  белому халату, по волосатым ногам, чёрной лужей разливаясь посередине прохода. Анна сделала шаг назад, чтобы не попасть под брызги… чтобы не наступить на краешек этой отвратительной лужи. Она была спокойна. Возможно, где-то там, глубоко и далеко, попискивала от страха прежняя Анна… да только не она теперь правила бал, да!
Девица медленно «стекала» вниз. Гарпуны, шипя, растворялись в черной слякоти, как в токсичных отходах. Бляк-бляк-бляк! - силиконовый протез неуместно весело, лягушкой, запрыгал в сторону бывшей «хозяйки». Он шлепнулся в центр лужи и, коротко заверещав, задымился и замер неподвижно. «Отвеселился!» - криво усмехнулась Анна.

Он сглотнула, пытаясь сдержать внезапный позыв к  рвоте. Мутило так, как давно уже не случалось. Злость захлестнула всё её существо. Чтобы выбраться из киоска, надо было перешагнуть через зловонную грязь с мокнущей в ней силиконовой дрянью. Анна сдёрнула с головы лихую косынку с черепами. Расправив,  накинула на кучу, прикрыла хотя бы ненадолго. Косынка моментально начала промокать. Анна, не раздумывая, перешагнула через неё и вышла в коридор, радуясь, что успела вовремя набрать всё необходимое и привязать пакет к поясу.
- Говоришь, весело тут, да? Давай повеселимся! Посмотрим, кто посмеётся последним, шутник! -  негромко и сердито сказала Анна. Она пошла дальше по длинному коридору, внимательно посматривая по сторонам. Теперь надо было найти Сашку и лестницу, ведущую вниз, к выходу.   Туман боязливо жался к стенам, залезал под скамейки возле дверей в кабинеты.
Анна шла посередине, сжимая ружье с последним, заправленным в него гарпуном, закусив губы и прищурив глаза. Она немного гордилась собой… но, впрочем, в этом не было ничего стыдного. Она убила тварь. Она не испугалась. Она найдёт свою дочь, и если понадобится, схлестнётся с поганцем, который её похитил.
Она представила, как всаживает гарпун прямо в глаз Сатане, и нервно засмеялась. Ей хотелось этого. Ей хотелось этого так, что сводило скулы! Ей хотелось этого, как никогда не хотелось ничего и никого на свете.
- Ах, ты, дрянь… держись! Я сегодня не в духе.


Коваленко

- Давно я тебя таким счастливым не видел, - прокаркал в ушах голос Бриджеса. – Даже, когда ты на концерте во всё горло песни распевал.
Коваленко поправил наушники и подрегулировал звук, чтобы старик Бриджес не сопел прямо в уши.
- А чего бы не радоваться? – ответил он, ухмыляясь. – В атаку пошли, как-никак. С пробойником, как со штыком, наперевес!
- Вот-вот, - вздохнул Бриджес. – В последнее время ты кидаешься на испытания, как камикадзе. Думаю, если нагрузить тебе в вертолёт полтонны динамита, ты и то бы согласился. 
- Динамит нам не надобен, - ответил Коваленко. – Извини, старина, я перекличку начинаю. Эй там, на базе! Начинаем проверку. Стоун, Карамнов, Анатолий Леонидович – на вас троих вся надежда. Прыгнет напряжение – всему эксперименту – кранты!
- Не волнуйся, Игорь, у нас всё в норме, - солидно ответил Анатолий Леонидович. Наверняка он уже смолит сигарету, не обращая внимания на морщащегося от дыма Стоуна, человека не курящего принципиально. А Олаф, само собой, перекрестился и сделал зверское лицо. Он всегда смахивает на норвежского пирата, этакого потомка викингов, когда работает…
- Первая группа?
- Готовы, Игорь Антонович! Поддерживаем сканирование в выбранном режиме.
- Не прохлопайте ушами, как в прошлый раз, - не удержался Коваленко. В наушниках сконфуженно хрюкнули. – Резервы?
- Резервы на месте, - пропищал в ответ девичий голос. Фаина… это точно - её писк. Вот, ведь, всё ничего, да только, когда волнуется, пищит так, что Бриджес в первый раз выйдя с ней на связь, был удивлён тем, что ему отвечает ребёнок. Через день, на видео-летучке, он с любопытством ждал, когда дойдёт очередь и до Фаины и был изумлён, увидев жгучую красавицу, брюнетку лет сорока пяти.
- Не дрожи, Фая! – сказал Коваленко. – Нашего брата без допуска прямо в рай пропускают, в обход моста Шираз.
- Не говорите так… - пропищала Фаина и вдруг нормальным голосом рявкнула. - Седьмая точка! Шевелитесь там, задохлики!
Это она своих гоняет… 
- Всё штатно! Не подведём – пропищала глава резервной телеметрии и отключилась. Кому-то сейчас достанется. Уж чего-чего, а небрежности в работе Фаина терпеть не может! Восточная женщина – горячая кровь, хе-хе!
- Ложкарёв, спасатели?
- Нормально всё, - проворчал Ложкарёв. – Ты, главное, не лезь на амбразуру. Чуть что – ори во всё горло, я тебя вытащу… тебя ждёт коньяк холодный… в термосе.
Коваленко продолжал перекличку. Ему хотелось ещё раз услышать знакомые голоса, почувствовать, как много людей сейчас ждёт в напряжении… и думает о нём. Это было приятно… блин, да это было просто здорово! Наверное, когда-то Гагарин вот также слушал предстартовые штатные переговоры всех наземных служб и понимал, что всё это кипит, работает, двигается и втайне молится для того, чтобы он – двадцатисемилетний лейтенант Гагарин – сделал то, чего ещё не бывало за всю историю человечества…
Он вдруг подумал о камерах, работающих в прямом эфире, о шустрых корреспондентах, упрямо просачивающихся во все щели, о людях, сидевших перед телевизорами по всему миру… и улыбнулся. «Вика! Не волнуйся, всё будет хоккей!» - беззвучно сказал он губами.
- Ну, с Богом! – пробормотал Коваленко, неуклюже поворачиваясь к пульту. Громоздкий скафандр  сковывал движения. Работать приходилось стоя – места для кресла в бывшем арктическом вездеходе, размерами с двухэтажный дом, увы – не нашлось. Защита…
В какой-то момент Игорю Антоновичу показалось, что связи нет – оборвалась – но он тут же понял, что все просто напряжённо молчали.
Перебирая гусеницами, «пробойник» осторожно выполз на крайнюю, «нулевую» точку, где вчера чуть было не погибли французы. Бриджес решил, было, подстраховаться и отменить сегодняшний эксперимент… и стоило огромных усилий добиться того, чтобы всё шло по ранее прописанному сценарию. «Шарль молодец… он сам доказал, что ошибся… а то бы опять отложили всё на три дня…» - мелькнуло в голове.

- Информация пошла, - коротко доложил Роман Ковров.
- Вижу, - стиснув зубы, ответил Коваленко.

«Пробойник» медленно пересёк железнодорожные пути, волоча за собой вагончик аппаратуры и тяжёлый «хвост» кабелей питания и легион прочих оптико-волоконных, многожильных экранированных,  высокочастотных и так далее, коммуникаций.
До кокона было не так уж и далеко. Чёрные «молнии» плясали по периметру, вспахивая землю. Верхний край стены терялся в низких смоляных тучах, похожих на завихрения жирного дыма  от горящих покрышек. Закручиваемые силовыми линиями неведомых полей, капли мелкого дождя кружились в дикой пляске. На экране обзора в инфракрасном спектре видны были тонкие нити окутанных горячим паром «жгутиков» - локальных прядей повышенной температуры, чуть было не спаливших вчера группу Шарля.
- Игорь, пора переходить на мультиобзор, - напряжённо сказал Бриджес.
- Уже переключаю, - сказал Коваленко.
Экран расцветился. Обработанные компьютером картинки сканеров, работающих во всех диапазонах, накладывались одна на другую – гамма, радиочастотная, ультразвуковая и так далее, картинки, прочерчивали каждый протуберанец кокона, каждое завихрение «жгутиков», каждое изменение теплового, радиационного и любого иного фиксируемого поля.
- Игорь, стоп!
- Выполняю…
- Подожди секунд тридцать. Видишь, слева от «зеркала»?
- Чего там? А!.. теперь вижу! Любопытно, да?
Серебристое облачко гамма-полей, немыслимыми ухищрениями сканируемое с трёх точек и выводимое на обзорный экран «пробойника», расслоилось, образуя довольно-таки большую «дыру». Тонкие пряди гамма-потоков обтекали ровный овал. Ярко-зелёные контуры инфракрасного поля, красные – радиолокационные тени, видимое невооружённым глазом изображение -  всё это оставалось прежним. Изменился только гамма-фон.
- Фантастика! Что же его загораживает? – восхищённо сказал кто-то и Бриджес тут же рыкнул на посмевшего вклиниться в эфир.
- Брось, старина, - пробормотал Коваленко, стараясь чуть подвинуть «пробойник» так, чтобы изображение «дыры» встало по центру экрана. – Интересно же… действительно, фантастика…
- По краям – нейтронное облако… - растерянно сказал Бриджес. -  Слышишь, Игорь?
В наушниках уже трещало… ещё бы, вот он – кокон – в пятидесяти метрах…
- Как тебя понимать?
- Так и понимай… это, как пучок, вырывающийся из кокона наружу, причём, строго по периметру. Окаймление такое. Метр в сторону – уже ничего нет, - торопливо сказал Бриджес. – Мы фиксируем…
- Меня задевает?
- Нет, ты в «мёртвой зоне»… точнее, тебя прикрывает этот эллипс…
- Ну, тогда я двигаю к «зеркалу». Налюбовались?
- Игорь, я понимаю, тебе там и так хреново… но, может, попробуем прокалывать отсюда и  здесь?
Коваленко хотел, было, огрызнуться – как же так? Считали, пересчитывали, налаживали… и вдруг, ни с того, ни с сего… но вовремя удержался. В принципе, разницы не было никакой. «Зеркало», конечно, феномен тот ещё, но и «эллипс», которого вчера не было, тоже, теоретически, подходил для «пробойника». То есть, странное поведение гамма-полей и неожиданное «нейтронное свечение»  по краям не опровергало модель Хокинса-Коваленко. Даже и с поправками Бриджеса-Кокса-Коврова… даже и с учётом сумасшедшей теории «частных случаев» отчаянной Сары Конг и старого еретика Реджинальда Фраермана…
- Чёрт… и хочется, и колется, и мамка не велит, и у письки кровь носом пошла… - сказал Коваленко по-русски. – Ладно, ребята, мне ещё можно развернуть «пробойник»? Эй, «луноходы»!
«Луноходы», колдовавшие над 3D-картой маршрута, заявили, что, в принципе, всё возможно, но их беспокоит «хвост», который может зацепиться за «чёрный саксаул», выросший пять минут назад прямо на рельсах. Вот если кто из группы поддержки вручную сдвинет «хвост» в нужном направлении, то можно и поворачивать.
Коваленко ругнулся, - не доложили, черти, про долбанный саксаул! Впрочем, все на «эллипс» таращились…
- Скачок напряжения! – выкрикнул Олаф. – Возможны перепа…
Рядом с тушей «пробойника» лопнули ветвистые стволы ослепительно белых молний. Коваленко ударило по голове, - на мгновение он ослеп…

- …Игорь! Игорь! – орал в уши Бриджес.
- Слышу… канал связи вырубило… на резерве сижу… фу, зараза, как ё…бнуло! – мешая русские и английские слова, ответил, наконец, Коваленко.
- Эвакуация? – скрипнул в наушниках далёкий голос Ложкарёва.
- Летай пока, - очумело прокряхтел Коваленко, стараясь держаться прямо на ставших ватными, ногах. – Как там у меня?
- Все системы в норме, - быстро ответил Ковров.
- Слава Богу… - ответил Коваленко. – Не хватало ещё…
Вокруг него на все лады голосили люди. Наверное, их слышал только он, потому что Бриджес ничего не говорил. Вот сквозь гул прорезался детский плач и пошёл гулять пронзительным эхом. Коваленко потряс головой, нажимая на рычаг хода. «Пробойник» плавно тряхнуло и он рывком, неожиданно легко, прокатил вперёд метров на десять.
- Тормози! – донеслось до него откуда-то из многоголосого хаоса визга и плача.
Коваленко упрямо проехал ещё пять метров и только после этого затормозил. Он оглох.
Он, мать его, оглох!
Нет… просто стало удивительно тихо…
- «Хвост» зацепился, - выдохнул ему в ухо Бриджес. Связь была непривычно чистой. На экране рядом с «пробойником» покачивались тонкие хлысты угольно-чёрных разрядов. Шевелящаяся стена была совсем рядом – казалось, что стоит только протянуть руку… однако, оплавленное основание подъёмного крана, косо торчавшее из земли у нижней кромки «зеркала», явственно говорило о  том, какая титаническая стена нависла над «пробойником». «Масштаб… есть с чем сравнить – хорошо!!» - бессвязно подумал Коваленко.
- Вы как? – спросил Роман.
- Нормально… - ответил Коваленко. – Тут такая какофония была… просто карнавал в аду…
- Готов? – нетерпеливо спросил Бриджес. – Ради Бога, давай уж начнём, раз ты туда припёрся, а то я из-за тебя тут с ума сойду…
- Как там «хвост»? Освободили?
- Да... но…
- Бриджес, я намерен пройти ещё семь-десять метров, как и договаривались! – рявкнул Коваленко, нажимая на рычаг.
Ему казалось, что «пробойник» плывёт по волнам, плавно укачивая своего единственного пассажира. Хлысты молний-негативов расступались, как водоросли. Экран чудил, показывая какие-то призрачные меняющиеся конструкции, перекрученные лестницы, виадуки и арки… в какой-то момент над пробойником появилась матовая жемчужная плоскость, покрывшаяся лицами с безмолвно раскрытыми ртами…
Потом в глазах у Коваленко потемнело… и он испуганно остановился.

«Зеркало» стояло прямо перед ним. В наушниках взволнованно кричали несколько голосов. Коваленко упрямо сжал зубы и промычал:
- Б…дь! Начинаю!
Он опустил дополнительный фильтр-забрало, откинул колпачок-предохранитель и нажал на тугую клавишу, чувствуя, как набухла от пота ткань подшлемника.
- Поехали!


Анна

«Ах, как глупо! Как же всё-таки невыносимо глупо!.. - думала Анна, облизывая пересохшие от съеденного гематогена губы. – Столько всего произошло, сколько от всякой гадости отбивалась… чтобы,  в итоге, так нелепо  плутать в старенькой детской поликлинике… и возможно, через месяц сдохнуть здесь от голода и жажды. Это всё паршивца моего фокусы… чьи же ещё?!»
Она уже который раз брела по одному и тому же бесконечно длинному, опротивевшему коридору неизвестно какого этажа. Низенькие кушетки, фикусы на подоконниках, плакаты на стенах…

…если Вас или Вашего ребёнка укусил клещ, немедленно…
…мойте руки до еды, чтобы не было беды!
…справки по поводу материнского капитала в 34 кабинете…
…план эвакуации при возникновении пожара…

План ей бы пригодился, чего греха таить! Прямо так бы и эвакуировалась по означенному маршруту. Сходу, без паники. Жаль только, что грёбанное пространство-время завязалось здесь на тысячу запутанных узелков. Иногда ей казалось, что коридоры переплелись, как шерстяная нить  старого бабушкиного клубка, когда пятилетняя Аня азартно орудовала утащенными спицами… ей так хотелось научиться вязать…
Полы поскрипывали. Иногда по коридору проносилось тухлое дуновение сквозняка. Наверное, где-то испортился бутерброд, недоеденный какой-то исчезнувшей мамочкой. Воду Анна экономила. Правда, в туалете в туалетных бачках была вода… но она решила для себя, что воду эту будет расходовать только на то, чтобы – в крайнем случае! - помыть руки и ополоснуть лицо. В кабинете физиотерапии она нашла полупустую пятилитровую бутыль с дистиллированной водой. Пить её было, конечно же, было можно… но Анна подумала, что перетерпит. Фляга! Содержимое благословенной фляги  китайского производства. Удобная фляга с завинчивающейся крышкой – вот то, за что Анна могла поручиться. Благодарение небесам, она пополнила запас воды перед уходом!
Что-то сейчас делает Сашка? Илья и Мёрси? А вдруг они умерли?
Анна одёрнула себя. Нечего тут гадать: «что, если?», «а вдруг?» - ты не первый день в этом мире живёшь, прекрасно понимаешь, что случиться здесь может всё, что угодно!
После славной победы в аптечном киоске Анна  добралась до торцевого окна в конце второго этажа примерно часа за полтора. Пространство растягивалось…  а быть может, и время – ей не хотелось тогда об этом думать. Возле каждого кабинета она слышала детские голоса, бормотание родителей - как будто в голове включалось плохо настроенное радио. Некоторые двери были приоткрыты. В поисках Сашки Анна заглядывала в кабинеты. Ничего не видя, кроме тумана, она громко звала «Саша-а-а!!!» - и не получив ответа, закрывала двери и шла дальше.
Оконные проемы этого (второго?) этажа забраны крепкими стальными решетками, выкрашенными черным кузбасс-лаком. За окном всё так же тоскливо колыхалась надоевшая муть. Ни неба, ни земли, ни деревьев…

И на кой ляд местные рукосуи наляпали везде эти идиотские решётки? Ну, понятно, на первом этаже без них никак нельзя, но на втором?! Иначе можно было бы попытаться вылезти в окно. Чёрт с ним, авось бы не переломала себе ноги! Однако решётка была сработана на совесть, чисто по-уральски – не иначе, как на каком-то оборонном предприятии, и не иначе, как для защиты от артиллерии и танков потенциального противника…
Анна вспомнила Нижнетагильский краеведческий музей, экспозицию «Урал Демидовых»: лопата с черенком из железного бруса толщиной в солидный лом; тачка, склёпанная целиком из железа; какие-то гипертрофированно разросшиеся, уродливые железные щипцы… Они с мужем хихикали, мол, бедным пращурам приходилось больше уставать от инструмента, чем от груза…
«Да, решетку всё равно не одолеть,- Анна в очередной раз устало подёргала прутья.- А ведь можно было бы выбраться! Или ещё раз Сашку поискать?» Её властно тянуло туда – на эти пустынные, страшные в своей новой, затуманенной, жизни,  непривычные улицы. Она точно  знала – вчетвером шли правильно, голосок Леночки повторял и повторял в голове:
…а можно я буду звать вас мамой?..
Анна чувствовала  запах белокурых волос, нежной детской кожи, и знала, знала – да, всё правильно – туда, туда! Её, как одержимую, тянуло в строго заданном направлении.
Присев на кушетку, она выпила глоток воды из фляги и стала жевать несколько долек шоколада. По странной ассоциации вспомнился корпоративный праздник – юбилей босса мужа, куда сотрудников пригласили с жёнами. Этим, похоже, добрая половина собравшихся мужиков была не очень довольна. Боссу, скинувшись, заказали стриптиз. Полуголые девицы, мелькая грязными пятками, танцевали танец живота под заунывную восточную музыку, так и бьющую по ушам. Муж сидел красный и довольный, в основательном подпитии… что случалось редко, - не любитель он был спиртного. Рядом с ним сидел лысый Парамонов, которого Анна терпеть не могла за подхалимаж и поросячьи нескромные глазки, так и норовившие раздеть тебя догола и оценить…
- Восточные женщины! – орал, перекрикивая долбанную зурну, или что там ещё так пронзительно дудело в колонках, Парамонов. – Ты не представляешь себе! Они покорны по обязанности! Им даже в башку не придёт перечить их властелину!
О, да! Покорность. Губки поджаты, глазки опущены… идеал жены для большинства мужчин. Покорно молчи, покорно стирай, покорно переноси периоды дурного настроения мужа… чёрт возьми, покорно раздвигай ножки, женщина!

«Слюшай, дарагой! Разрэши прыгласить  твою королэву на танец, а?»
«Конэчно, кунак, забирай!»
«А почему вы меня-то не спрашиваете, хочу ли я с вами танцевать?»
«А ты, дура, заткнись, когда два джигита разговаривают!»

Тупой, старый анекдот, столь любимый самодовольными мужчинами.
Покорность… всепрощение… «кухня, дети, церковь», как глаголют самодовольные немцы… слёзы в подушку, утренний макияж… «всё хорошо, милый, с кем не бывает!»… «нет, у меня никогда не было мужчины, кроме тебя!»… «да, мне конечно же очень понравилось, когда ты кончил мне прямо в рот»… «брюки я тебе погладила»…
«Я ухожу. Ты должна понимать. Ты же сильная, современная женщина».
И это небрежное, брошенное с горделивыми нотками: «Я буду давать тебе деньги на сына!»
Ах, как бла-а-род-но!

- Сейчас я вначале набила бы тебе физиономию, а потом нанесла бы себе на лицо боевую раскраску, надела юбку «короче некуда» и отправилась бы танцевать в ночной клуб, - пробормотала Анна. – Покорность им подавай… одностороннюю долбанную покорность!
- …Дерьмо! – заорала она, ударив кулаком по низенькому столику. Ножки столика, жалобно хрюкнув, подкосились. С гладкой столешницы съехали на пол потрёпанные журналы «Здоровье-плюс». – Я вам не резиновая кукла из секс-шопа!
Наверное, Сатана так снисходительно разговаривал с ней – прошлой Анной – именно потому, что видел перед собой покорную, ласковую курочку из уютного семейного гнёздышка. Курочку, лишившуюся своего петушка и страшно переживавшую по этому поводу! Анну бросило в жар, когда она вспомнила небрежные реплики своего ночного гостя. Вроде, как с дурочкой беседовал! «Ты спрашивай, Анна! Я готов ответить на любые твои вопросы!» А за этим стояло: «Что с тебя, дурёха, взять? Что услышала – не поймёшь, а что поняла – забудешь! Волос долог, а ум короток. Баба щипком живёт. Женщина за рулём – что обезьяна с гранатой…»

Анна вырвала хлипкую подломившуюся ножку перекошенного столика и с наслаждением ахнула по ближайшему стеклу. Осколки посыпались с праздничным звоном. Анна била по решётке, по дверям, по соседним окнам и кричала что-то неистовое… и… и радостно злобное. Вот вам всем! Держите, сволочи! Держите! Я, бл…ди, покажу вам покорную восточную женщину!
Зашвырнув измочаленную ножку стола куда-то вдаль по коридору, Анна шагнула навстречу длинной унылой фигуре в белом халате, колыхавшейся в проёме двери с табличкой «Отоларинголог». По небритому подбородку текли слюни. Мутные глаза косили. Несоразмерно длинные волосатые руки торчали из рукавов халата. На животе темнело пятно засохшей крови.
- Або-о-орт… мамочке надо побрить лобо-о-ок… - прошамкала глумящаяся тварь, держа перед собой баллончик пены для бритья «PHYTO EXPERT for men». Синюшный потрескавшийся язык вывалился изо рта. Тварь скосила на него глаза и вдруг, лязгнув зубами, откусила. Обрубок упал на пол, корчась, как полураздавленная волосатая гусеница.
- Ага, сейчас! – процедила Анна и в упор всадила стрелу прямо в кривляющееся лицо. – Держи!

Она шла по коридору, чувствуя, как всё тело покалывают маленькие весёлые иголочки. Так бывает, когда отсидишь ногу. Ей дышалось легко и свободно, как не дышалось уже давно. Да, женщина умеет быть покорной. Но берегитесь разбудить в ней пантеру. Мы, женщины, как кошки. А только кошки умеют убивать не для охоты, а в азарте игры!
- Гарпун на тебя извела, мелкая сволочь, - бросила она через плечо. Где-то там, позади, засыхала вонючая лужа, проедавшая пол. Халат, опавший грязным комом, постепенно промокал в этой гадости. Туман оживлённо ворочался над чёрной кучей, как будто жадно слизывал это дерьмо с линолеума…
Час спустя она устало прислонилась лбом к прохладному стеклу. Механически достала из кармана плитку гематогена. Да, сладко! Зато сил прибавится. Жаль – запить можно только  одним глоточком – экономия! Дожевав гематоген, она пошла дальше. Похоже, впереди было видно окончание коридора.
На этом конце этажа лестничная клетка выглядела вполне нормально: пролёт верх – на третий этаж и пролёт вниз – на первый. Анна задумалась – подниматься выше в поисках пропавшего попутчика, или спускаться вниз, а оттуда - на улицу? Спуститься - а там будь, что будет! Без Сашки… как тогда Илье и Мёрси в глаза смотреть? А может Сашка уже вернулся к костру?
Сколько часов она бродила по поликлинике?
Спуск – поворот – межэтажная площадка, - на окне такая же решетка, за окном такая же мгла. Ещё один спуск – поворот…  первый этаж? 
- Твою мать!!!
Холла и регистратуры не было. Не было и киоска с засохшей лужей, оставшейся от нежити. Стены, утопающие в тумане кушетки, обитые коричневым кожзаменителем, стенды, фикусы, двери…
- Ах ты, сволочь! Закруживаешь, заманиваешь, как леший в лесу! - выругалась сквозь зубы Анна. – Ну, хо-ро-шо, повторим эксперимент. Мы упрямые!
Проверив последний гарпун, аккуратно вставленный в ружьё для подводной охоты, Анна, стиснув зубы, двинулась по уже знакомому этажу.
В двери заглядывать не было смысла, как и не стоило кричать, звать Сашку.  Туман  немного рассеялся, но зато – не скучай! - становилось жарко. Не то от отсутствия вентиляции, не то опять «злые происки врагов». Ноги наливались свинцом. Один раз она присела на скамеечку и съела ещё одну гематогенно-ирисовую плитку. Обозвала себя дурой за то, что не догадалась прихватить в киоске бутылку с минеральной водой, ведь наверняка были! Ну, хотя бы «Нарзан» или «Ессентуки» в стекле! Впрочем, в детской поликлинике – вряд ли. Не помню, убей не помню, что там у них было… память путает, кружит, заманивает…

…леший, Анечка, в лесу грибника не любит… заведёт тебя в бурелом, а потом и кости сгрызёт… он, как медведь, тухлое мясо любит…
…бабушка! не пугай ребёнка на ночь! слышишь?

Она обернулась. Какие-то тени шарахнулись в сторону. Никого.
 «Ах, как глупо! Ну, как же глупо!» Жар стоял невыносимый. В метре от пола воздух колыхался прозрачной рябью, как в знойный полдень над асфальтом. Анна попробовала прилечь на пол, который казался прохладным. Но попытка отдохнуть облегчения не принесла. Что-то гнало её вперёд…

- Помощь нужна? – веселый голос заставил её обернуться. – Добрый доктор приходит на помощь женщинам, оказавшимся в затруднительном положении!
Анна медленно шагнула вперёд, поправив привязанный к поясу пакет со шприцами, лекарствами и аптечкой. На высокой каталке рядом с дверью в кабинет с косо висящей табличкой, на которой кривыми буквами было написано «ХЕРург», сидел мужчина в светло-зеленом халате и брюках. Белая марлевая маска спущена и болталась под подбородком. Так одеваются врачи в операционных. Анна очень хорошо помнила эту форму, и этот взгляд, и эти слова…

…хорошенький был бы мальчик…

- Это была девочка! Ты, сволочуга! Это была девочка!
- Да? – он беззаботно поболтал в воздухе ногами. Из кабинета донёсся стон. – Знаешь, я не разобрал толком. Какая разница-то? Было – и сплыло,– он беззаботно сплюнул на пол.
- Ублюдок!
- Ну, опять врачи виноваты! – некто в одежде врача обиженно скривил рот в ухмылке. – Это я, значит, тебя за руку притащил и в кресло в раскоряку посадил? Сама дала, сама решила, сама пришла, сама спешила. Любите вы, бабы, на нас, мужиков, вину перекладывать.
Он хохотнул и спрыгнул с каталки.
- Ну, пошли, маманька, всё уже готово. Выскоблю, как положено. Без наркоза.
- Пошел вон! – отчеканила Анна и подняла ружьё.
- Ну, во-о-от…. опять оружием размахалась, сучка брюхатая...
Анну затрясло от ярости. Она нажала спуск – ружье выстрелило, и… гарпун (последний, чёрт!), пройдя в нескольких миллиметрах от головы «врача», ушел в пространство бесконечного коридора.
- Моя очередь! – рявкнул «врач».
В левой руке он зажал забрызганное кровью гинекологическое зеркало. В правой, приподнятой до уровня плеча, торчал аборцанг. Тварь прищёлкивала  им, как ножницами, словно  маньяк-парикмахер перед стрижкой. Бросив на пол бесполезное ружьё, Анна кинулась вправо, влетела в кабинет «хирурга» и захлопнула дверь, тяжело дыша.
Опять проклятые решетки на окне! Она попалась в ловушку!
Анна заметалась по кабинету, подыскивая предмет потяжелее, зацепила тележку на колесиках, смахнула стерильную простынку – на металлическом столике лежали стерилизованные инструменты для перевязок  – ножницы, зажимы, ватные тампоны, салфетки, пучок скальпелей. Скальпели! Анна схватила их, все, сколько успела, зажала в кулаках лезвиями к себе, и замерла, в ожидании. Дверь не открылась –  её поверхность  вспучилась, прорисовывая контуры тела.  «Врач», забрызганный слизью и кровью, стоял в кабинете.
- Раздвинь ноги, сука!  – проревел он. Марлевая повязка уже была надета, прикрывая нижнюю часть лица, стремительно обраставшего пучками слипнувшейся шерсти.
Анна кинулась вперёд. Никогда в жизни ей не хотелось так – убивать, рвать на части, вспарывать плоть, бить, пока враг не превратится в кровавые лохмотья…

Она кричала и била, била, била, глубоко рассекая скальпелями лицо, грудь, предплечья мерзкого «сволочуги-врача». Несколько раз он довольно ощутимо  ударил Анну зеркалом по скуле, поцарапал ей аборцангом кисти рук. Но обезумевшая от ярости и отвращения Анна наотмашь била его кулаками с зажатыми в них скальпелями…
Пятясь, он «провалился» сквозь дверь. Она в ярости пнула её ногой так, что хрустнул язычок замка. Дверь распахнулась…
В коридоре никого не было. В лицо пахнуло раскаленным жаром. Анна выскочила в коридор, обернулась, потом ринулась обратно в кабинет – пусто!
Она опустила руки, посмотрела на свои царапины и истерически захохотала.
- Сдох! Сдох! Сдох!!!

– Не теряй голову, Анна Сергеевна, – строго сказала себе, обтирая руки неприятно щиплющим спиртом. Мозг пылал. Она смутно подумала, что сошла с ума, но мысль об этом её не испугала. Нет! Ей было жаль, что всё так быстро закончилось. Ей хотелось разорвать тварь на вонючие лоскуты, изрезать на тысячу поганых кусочков, втоптать в пол, плюнуть в мерзкую харю, отрезать голову и пинком отправить её вдоль по коридору…
- Держи себя в руках! – непослушными губами повторила Анна и расхохоталась. Где-то далеко грязно выругались и завизжали. – Давай-давай, иди сюда! – крикнула Анна.
Её трясло. Вылив спирт в раскладной стаканчик, она разбавила жгучую жидкость водой из фляги и жадно выпила. Потом, посмотрев на остатки спирта, снова налила. На разбавление осталось совсем немного места. И пусть! Она долила воды и залпом осушила стаканчик. Сложив, сунула его в карман и увидела нож, висящий в ножнах на поясе. Анна засмеялась… а потом немного поплакала…
Скальпели валялись на полу в луже крови. Брать их в руки не хотелось. К счастью, в лотке лежало ещё несколько штук. Она аккуратно вложила их в чехол из-под гарпунов и вышла. Вожделенное окно было совсем рядом. Всё то же, отгороженное решёткой, с прильнувшим к стеклу туманом с внешней стороны. Дойдя до конца коридора, не задерживаясь ни на минуту, Анна свернула на лестничную клетку.
- Врёшь, всё равно дойдём!
 
…а мы пойдём на север, а мы пойдём на север!
…«Маугли»… старый добрый мультик…

- Ну, а мы пойдем… наверх, – Анна облизнула разбитые губы. Спирт приподнял настроение… немного успокоил. Скула болела и, наверное, распухала. Царапины на руках, залепленные пластырем, саднили. Анна улыбнулась:
- Если женщина чего-то захочет – её никто не остановит, - громко сказала она. - Особенно, если эта женщина – Анна!
За спиной глухо заревело и забулькало что-то большое. Наплевать! Далеко. Пусть идёт, встретим.
На лестничной клетке она увидела чуть треснувший деревянный поручень на детских низеньких перилах, так умилявших Сашку. Повозившись, она оторвала длинный брусок и пластырем примотала к его концу два скальпеля, на манер гарпуна. Получилось неплохо.
- Так в харю и воткну, - мстительно сказала она, поглядев назад.
Повернувшись, она решительно потопала наверх. Раз уж идти вниз не получается – сменим направление. Наплевать на кривое пространство и идиотское время. Она не Эйнштейн и не Лобачевский – разбираться в неэвклидовом мире ей нужды нет!
Ей просто нужно идти, идти и идти… чтобы найти свою дочь.


Глава 35

Сашка (Юрий)

…убил. Он убил их всех! Обливаясь кровью, Юрий обшаривал карманы  Кабана. Деньги, обойма к пистолету, ключи… Трупы собак стыли на ветру. Пустые глазницы Кабана обметала  колючая изморозь…
Он вёл машину, пока та не зарылась в снег. Бросив проклятую тачку, Юрий пробирался по снегу. Б…дь, здесь никто не ездит! Увязая в снегу, чувствуя, как становятся ватными ноги, он пёр в темноте, стараясь не терять эту долбанную дорогу. Должна же быть деревушка, должна!
Обмороженный, полумёртвый от потери крови, он вышел на спасительную околицу и потащился к мутному огоньку. Темнота и снег скрывали деревенское убожество… но оно всё равно испуганно и жалко проглядывало во всём, что ещё не занесло.
В избушке перепугались… долго расспрашивали его, кто он и откуда.
- Открывай, старая, - сказал он заплетающимся языком, чувствуя, как его по суживающейся спирали затягивает во тьму. - Подыхаю…

Деревушка не просто разваливалась – она уже почти совсем сгнила. Кроме двух старух на хрен знает, сколько километров вокруг было пусто. Бывшие скотницы, а ныне вымирающие пенсионерки, бабки Женя и Полина лечили его самогоном и какими-то припарками. Он отлёживался до весны, переболев воспалением лёгких и дожидаясь, когда затянутся загноившиеся  раны. От собак всегда зараза прёт. Цапнут – до гангрены дойти может. 
Старухам он сказал, что прячется от бандитов.
- Теперь одни олигархи и правят, - понимающе сказала ему бабка Женя, поджав губы. – Ишь, чего с парнем сделали!
В полубреду, он, видимо, что-то говорил, потому что старухи поглядывали на него с опаской. Впрочем, он сразу же выгреб им все деньги, какие были. Бабка Полина отмывала купюры от пятен крови.
  - Держите… только про меня – никому… - бормотал он, хватаясь слабыми пальцами за морщинистые старушечьи руки, - убьют меня… запытают до смерти… никому, слышите?..
- Мы тута одни живём, - отвечали ему нараспев. – Некому нам, болезным, про тебя рассказывать. Спи… вот, выпей настойки, и спи.
Он пил вонючий самогон, настоянный на какой-то полыни, и засыпал…
Раз в две недели старухи ходили за пару километров к узкоколейке, где дожидались смешного поезда - развалюхи с тремя ободранными вагонами - ездили в Алапаевск. Покупали с пенсии сахар, крупу, подсолнечное масло… этого было мало, когда Юрий стал выздоравливать. Он злился на бабок за то, что они не хотели покупать водку – денег жалко! – и орал, что отдал им несколько тысяч.
- Ты не ори, давай! - обижались старухи. – Надо тебе, чего хочешь, купим, а на водку жаль тратить. Чем тебе наш самогон не по душе? На продажу гоним понемногу… вот, считай, та же водка и есть.
Ни радио, ни тем более телевизора не было. Б…дь, не было даже электричества.
Иногда он молчал целыми днями. Старухи не приставали. Не то побаивались, не то инстинктивно сторонились, почуяв в нём того, кем он являлся. Юрий был рад этому.

Старух он убил в начале мая, собираясь в Екатеринбург. Не ехать было нельзя. Заначка, запрятанная у надёжного человека, позволила бы исчезнуть, раствориться в стране. Старух он убил спокойно и быстро, не дав им даже сообразить, что умирают. Ну, может, баба Женя чего  и успела понять за мгновение до смерти…
Юрия неприятно кольнуло чувство вины, - всё-таки «Женечка и Полинка, две товарки-подруженьки», как они себя звали, вытащили его с того света, - но глупые бабки сами накликали на себя беду. Он чувствовал, что старухи всё-таки поделились с алапаевскими подругами своим секретом… да им и трудно было не отвечать на вопросы, откуда у них каждую поездку лишние двести-триста рублей. Эти пенсионеры друг у друга каждую копейку замечают… вот и пришлось проломить старушкам головы. А всё из-за пенсов этих болтливых, и подозрительных, чтоб они сдохли!
Обрив голову и основательно отросшую бороду, он смотрел на себя в мутное, засиженное тараканами зеркало. Багровые рубцы пугали. Это к лучшему. Авось, Бог даст – не напорешься на братанов, кто тебя в лицо знает. А в лохматой ушанке Кабана, да ещё и с опущенными ушами, Юрия узнать будет трудно. Телогрейку, заначенную бабками, он заприметил уже давно. Ехать в Ёбург в своей куртке было ни к чему. Пистолет он, подумав, взял с собой. Опасно… но делать нечего. Случись чего, Юрий Додонов уйдёт красиво, как старый дружок Давлетшин, застрелившийся последней пулей… труп его долго гнил на кресте с вырванными внутренностями и отрезанным членом. Но Давлетшину на это было уже плевать – он ушёл!
«И я уйду», - спокойно подумал он, оттаскивая трупы бабок к заросшей ивняком яме.

В Екатеринбурге он залёг на дно. Две недели он жил у немого алкаша по кличке Стекольщик. Немой был хитёр и осторожен настолько, что даже не тронул его заначку. Заначка была целёхонькой. Время было уезжать…
Но Юрий сорвался.
По-глупому, по-детски сорвался. Нажравшись в хлам, он попёрся ночью в парк Маяковского, где подцепил какую-то пьяную шалаву лет тридцати. Возможно, он всё-таки не задушил её… хотя, кто его знает…
Пока он драл эту шлюху, кто-то, – наверняка из её дружков-алкашей, - двинул его сзади по голове…

***

…и на свет появился Сашка.
Дурачок.
Блаженненький, не помнящий ничего, даже своего имени…
И сейчас это было самое страшное.
Сашка внутри него кричал и плакал. Юрий не мог, не мог, никак не мог избавиться от него, от его памяти… такой пронзительной и яркой! Он хотел вырвать этого чёртового Исусика из своего мозга! Он катался по полу лестничной клетки, он бился головой о прутья перил. Он выл, он кричал, он царапал голову руками, пытаясь заглушить крики и плач…
Каждый труп, каждая жертва вставали в памяти, как поганые (нет, они несчастные!)  полузабытые призраки… и пугали (нет, ему наплевать на них, они сгнили!!!) пугали его…
…он хотел вернуться и прирезать Илью, чтобы забрать себе красотку Мёрси и аппетитную Анну,  и жить, как в раю, поё…вая  их по очереди – он любил, когда тёлки рыдают взахлёб! –  жить, уже ни о чём не беспокоясь…
… он хотел разбить себе голову о ступени, чтобы не дать себе этого сделать!
… он хотел…
… он хотел…

…боль… боль боль боль боль… она – всё!..

На мгновение он потерял сознание, раздираемый противоречивыми, жгучими, ненавистными друг другу, кипящими, как лава, чувствами… а когда очнулся, - внезапно, как от удара по рёбрам, за которыми мучительно колотилось сердце, - он уже был окружён.
Они медленно спускались с третьего этажа, они медленно понимались по лестнице снизу… перекрученные, жилистые, с горящими кровавыми глазами. Они тянули к нему костлявые руки с отросшими в могилах ногтями, под которыми запеклась кровь. Они были покрыты землёй и гноем… они хотели рвать его кожу, запуская в расцарапанные раны свои грязные пальцы. Они хотели выдавить ему глаза, они…
…они пришли за Додоном…
…они тоже хотели…

Он успел расстрелять почти все патроны, когда сердце, колотившееся под самым горлом, лопнуло. Кровь хлынула изо рта с испугавшим его напором. Он упал на колени, выпучив налившиеся, как у быка, глаза, выронил ружьё… и протянул вперёд руки.
Сашка.
Это уже Сашка попытался сказать «простите»… но так и не смог.
Меньше, чем через минуту Додон был мёртв.
Сашка ушёл последним. Вверх, прямо вверх, навсегда оставляя внизу Додона, он взмыл в пьянящую синеву. Он засмеялся, весело раскинув руки… пролетая над радугой.
Над сияющей всеми красками мира радугой.


Анна

Да, это был совсем другой этаж. Наверное, третий – административный. Двери кабинетов были добросовестно обиты металлическими листами и снабжены кодовыми замками.
- Вылитый Госбанк, - вслух сказала Анна – Ну, и что? Кому теперь всё это нужно?
Она чувствовала себя немного пьяной. А точнее сказать, - что уж тут лукавить? –  её порядком развезло. От спирта, от нервного «взрыва»… на голодный желудок – ничего удивительного, Анна Сергеевна, вы и в мирное время с бокала хмелели! 
Хотелось прилечь, расслабиться и закрыть ненадолго глаза. Но сильнее всего хотелось пить. А фляга была пуста, представляете, хорошенький фокус, да? Пуста, и всё тут! И служебный туалет, мимо которого Анна только что прошла, тоже оказался закрыт на хитрый замок. «Дурацкая манера… ключи, наверное, хранились в кабинете у главной медсестры, а персонал бегал к ней на поклон, каждый раз унижаясь перед тем, как пописать». Анна задумалась, пытаясь собраться с мыслями.
- Идиотизм! – пробормотала она.
Пациентам – битый «сан.фаянс» с жёлтыми потёками, медперсоналу – более благородный, импортный… блин… а в бачках-то, наверное, воды - полно!
Она сглотнула  густую слюну. Постояв, прижалась ухом к двери – ей даже показалось, что там, внутри,  капает вода из крана. «Нет, конечно, водопровод же не работает. Галлюцинации!».
Пришлось медленно двигаться дальше по коридору, дёргая за все ручки. Здесь было так тихо… даже «голоса» не звучали в мозгу. На многочисленных страшных «вторых этажах» хотя бы чувствовалось прежняя жизнь:  на пеленальном столике валялась оставленная пустышка, под дверями процедурной - небрежно брошенные истрепанные тапочки для пациентов. А здесь, как в склепе. Красивая дверь с золотистыми цифрами «32» и табличкой: «Заведующая поликлиникой» - показалась Анне не закрытой наглухо. Она осторожно толкнула дверь древком импровизированного копья со скальпелями на  конце – и та бесшумно открылась.
Вот это да! Диван, ковер на полу. На кресло небрежно брошен белый халат. Длинные шторы. На окне – без решётки окно, слышите?! – прилеплен к стеклу маленький белый датчик сигнализации.  Анна чуть не завопила во весь голос от радости - в углу кабинета торчал благословенный кулер. Кулер, полный прозрачной питьевой воды! Анне хотелось закричать: «Ура!» - да только горло пересохло.
-Что же ты, мой гадкий приятель, позабыл запереть такую замечательную комнатку? – просипела Анна. – Вот отсюда я и выберусь! Напьюсь вдоволь, и выберусь!
Вода в кулере была немного застоявшейся, но вполне годной. Анна пила и пила, пока, как говорила Леночка, у неё «пузо раздулось», потом наполнила флягу до самого верха, потом умыла лицо и руки. Царапины опять защипало…
Оставлять в кулере столько воды было жалко. Анна ополоснула лицо, выполоскала носовой платок, почистила одежду, - пятна крови, конечно, не отмоешь, но всё-таки… потом снова пила воду, жалея, что у неё только одна фляга…
Подойдя к окну, Анна прикинула расстояние до земли. Она решила, что земля есть. Её просто не видно в тумане! Думать о том, что земли могло и не быть, не стоило. Скоро она это узнает... сама.
- Предположим, что это действительно третий этаж. Значит до земли - метров девять-десять, максимум двенадцать, – бормотала Анна, производя в уме нехитрые вычисления и глядя на длинные плотные шторы. - Эти шторы - метра по два с половиной. Значит, если разрезать каждую на три полосы вдоль – это будет …

…это будет, это будет…
…это будет разрыв верёвки и падение…
…на асфальте останется остывающий  труп в луже крови…

Она  нервно дёрнула головой и продолжила считать:
- Это будет… шесть полос… всего пятнадцать метров длиной. Плюс - что-то на узлы уйдёт…
Анна решительно залезла на тумбочку, стоявшую у окна, и рывком сдёрнула шторы. Крепёж карниза с левой стороны наполовину вывалился из стены и громко брякнул по аккуратно окрашенному несгораемому шкафу. Это Анну мало беспокоило. Пусть гремит! Она несколько раз чихнула от пыли и сказала сама себе:
-  Будь здорова! Спасибо, постараюсь!.. Ну-с, теперь займёмся рукоделием. Дело это небыстрое, требует ума и сообразительности.

…птица Говорун отличается  умом и сообразительностью – поддразнивал её муж…

Подумав, Анна, пыхтя,  пододвинула к двери платяной шкаф. Шкаф был почти пуст, только чьи-то туфли на высоком каблуке сиротливо стояли на аккуратно расстеленном бланке «График дежурств санитарок», да пара пустых вешалок испугано брякнула на перекладине.
- Вот так! Теперь спокойнее.
Анна посмотрела на себя в зеркало, вделанное в створку шкафа. Да… видок был ещё тот! Разбитые губы раздулись, на скуле ссадина и синяк, лицо красное… от выпитого и от передвигания тяжести. 
И глаза… обведенные синевой, горящие мрачным весельем… чужие, в общем-то, глаза. «Ещё бы им не быть чужими – они столько успели повидать…» - подумала Анна.
- Но зато похудела. Да, сбылась мечта идиота! – прошептала она, сама не понимая, кого она имела ввиду: себя или мужа.
Кое-как расчесав волосы и поправив пояс, Анна решительно достала нож и начала пластать шторы на длинные полосы. Иногда ей казалось, что за дверью что-то шелестит и тихонько скребёт в дверь, - точь-в-точь кот, который деликатно просится в гости…
Она замирала и внимательно прислушивалась. Но всё было тихо, и Анна, ругнувшись, снова принималась за дело.
Было необходимо сделать веревку с узлами. Так будет легче спускаться, да! Помнится, в школе она никогда не могла подняться по спортивному  канату. Тренер учил её цепляться ногами, но ничего не получалось. Аня ужасно стеснялась, ей всё время казалось, что причина не в сноровке, а в том, что попа у неё слишком тяжелая, а руки слабые. Наверное, так и было. Впрочем, из девчонок многие не могли доставить тренеру радость, карабкаясь вверх на манер матросиков.
- Зато как нежно он поддерживал нас за попки! – пробормотала Анна.
Она решила, что спускаться – не подниматься. Главное, держись крепче и предоставь силе тяжести делать своё дело. Каждую полосу от шторы она несколько раз перекручивала, а узлы на связках делала покрупнее и покрепче. Не хватало ещё, чтобы конструкция развязалась на полпути!  Достойный финал истории «Анна в тумане»!  Мысль о том, что этажей может быть и не три, а больше, она загнала в самый угол сознания и там придавила. Конечно, всё может случиться… но бродить по этажам, как долбанная подопытная мышь в лабиринте, она больше не собирается.
Она  вдруг увлеклась работой и даже замурлыкала под нос вспомнившуюся вдруг песенку:
– Итс вандефул, итс вандефул, итс вандефул. Гуд лак, май бейба. Итс вандефул. Итс вандефул. Ай дрим оф ю…  Ёлки-зелёные! Я – и вдруг по-английски вспомнила!
…Paolo Conte - Via Con Me (it’s wonderful)… вот что это такое…
- М-да… чудеса у нас тут творятся, –  она хмыкнула и продолжила работу, напевая незамысловатый припевчик:
- Чепс, чепс, яки  ду-ди-ду чибум… чибу-бум, яки  ду-ди-ду чибум… чибу-бум, яки  ду-ди-ду…
…Илья сказал: «Ё…нешься ты, Анна, на асфальт, - вот тогда точно будет «чепс-чепс»!»…
- Не выдумывай, - строго ответила она голосу Ильи. – Кошки умеют летать! Кошки летают только сверху вниз, но зато делают это хорошо.
Ну, вот и всё. Всё? Точно, всё!
Анна привязала конец веревки  к батарее парового отопления. Слава Богу, их ещё не успели заменить на современные - эти хлипкие жестяные панельки. Чугунные «гармошки», выкрашенные белой краской, выглядели добротно и надежно. Евроокно в кабинете не распахивалось полностью, но ручка фрамуги была подвижна, значит, вполне можно было открыть узкую вертикальную створку и выбраться через проём. Туман за окном был густым, ни верха, ни низа – ничего не видно.

Анна вдруг почувствовала страшную вялость. Похмелье…  идиотская шутка. Руки начали дрожать, а глаза слипаться. «Этак я действительно полечу… а сколько там до земли, мне по сию пору неизвестно. Надо отдохнуть. Хоть немного… но обязательно!»
Она ещё раз прислушалась. За дверью – тишина. Пока пела, что-то, вроде бы, послышалось… резкие сухие щелчки… но сейчас было глухо. Она выпила стакан воды и забралась с ногами на мягкий диван, подложив под бок диванную подушку. В одной руке Анна крепко сжимала самодельное копьё, вокруг другой обмотала свободный конец «верёвки».
- Я немного вздремну, совсем капельку, – пообещала она славному, такому дружелюбному кулеру. Вид прозрачной жидкости в пластиковом резервуаре успокаивал. Через мгновение Анна уже спала.

Ей снилось море. Плеск воды, крики чаек, запах водорослей, выброшенных на берег приливной волной. Она чувствовала на лице дуновение бриза, тепло солнечных лучей. Она входила в воду, море нежно  лизало её ступни, целовало колени. Она гладила ладонями поверхность волны, пальцы играли с пенными «барашками», как с живым существом. Вот Анна оттолкнулась и – уже плыла в теплой, соленой воде. Горьковатые брызги покрывали губы поцелуями, волны облизывали тело, держали в своих объятиях нежно, но уверенно, как умелый любовник… Мелкие рыбки спокойно плыли рядом, иногда задевая её своими прохладными боками. Вода была прозрачной, сине-зелёной. На дне Анна видела разноцветные камешки, ракушки, коралловые замки и гроты. Из одного из них показались щупальца небольшого спрута. Забавные присоски на них то открывались, то закрывались. Одно из щупалец крепко сжимало красного морского конька, уже переставшего бороться за жизнь. Анна пожалела красивое создание…Волны ласкали, качали, убаюкивали, шептали…
«Теперь не уходят из жизни,
Теперь из жизни уводят.
И если кто-нибудь даже захочет, чтоб было иначе,
Бессильный и неумелый опустит слабые руки,
Не зная, где сердце спрута, и есть ли у спрута сердце…»

***

Анна открыла глаза, как от толчка. В первый момент, выдираясь из сна, она не могла сообразить – что не так? И тут же поняла – за окном слышался вой собаки. Громкий, тревожный, и – очень знакомый. Анна поднялась и на затёкших ногах шагнула к окну. Туман слегка рассеялся. Похоже, это действительно третий этаж! Под окном, еле видимая, белела плоской ребристой крышей машина «Скорой помощи». На ней сидел Пёс и выл, задрав морду. Такой родной, такой знакомый, такой замечательный!.. Анна  рывком открыла фрамугу окна и по пояс высунулась наружу.
- Я здесь!
Пёс замолчал и, увидев Анну в окне, несколько раз стукнул хвостом.
– Я здесь, миленький! Я сейчас! – Пёс громко гавкнул и замолчал, выжидательно глядя на неё. Он показался Анне каким-то… не таким… он был больше…
Впрочем, сейчас раздумывать об этом не имело смысла. Надо было выбираться, пока проклятый туман не выкинул какой-нибудь грязный фокус.
Анна выбросила веревку в оконный проём. Конец повис прямо над крышей  «Скорой помощи». Теперь самое главное – благополучно спуститься…
Возбужденная скорым освобождением, Анна не заметила, как вода в кулере помутнела  и тихо забурлила. В резервуаре копошился мутный силуэт.
Анна подергала веревку ещё раз – привязано было крепко. Она встала одним коленом на подоконник… поправила пакет с лекарствами и…
…вторую ногу что-то крепко держало.

Рассерженно оглянувшись, Анна увидела, как мощное щупальце, покрытое отвратительными чмокающим присосками,  обвилось вокруг лодыжки. Оно тянуло её назад. В кулере росло, вспучиваясь на глазах, отвратительное серо-розовое тело спрута с мутным, склизким глазом, ворочавшимся в складках. Щупальца на глазах прорастали сквозь пластиковый резервуар и, как огромные, мокрые и мерзкие пиявки, ползли по полу. Резервуар лопнул и гнусное  создание с противным влажным звуком плюхнулось на цветной ковёр.
Резко дёрнув её за ногу, спрут сорвал Анну с подоконника и потащил по полу. Пёс за окном опять громко завыл. Анна била щупальце свободной ногой, ломая ногти, цеплялась руками за батарею, за кресло, за что попало. Лодыжку сжимало всё сильнее и сильнее… десяток извивающихся пиявкоподобных конечностей… Боже, у них рты!.. жадно  ползли к Анне. Она  вспомнила несчастного морского конька из своего короткого сна.
«Ах, сволочь такая! Убаюкал! Не мытьём, так катаньем берёшь. Не дождёшься, дрянь поганая!». Анна нащупала на поясе ножны, вытащила нож и, извернувшись так, что хрустнул позвоночник, рубанула ножом по щупальцу, чуть не поранив сама себя.  Спрут забулькал… и вдруг заклекотал по-птичьи. Вскочив на ноги, Анна отшвырнула от себя мгновенно ставшее вялым обрубленное щупальце, и бросилась обратно к окну. Схватив упавшее самодельное копьё, она влезла на подоконник и заорала на спрута, сорвав голос:
- Пошёл вон, падаль! 
Пёс на улице залаял. Анна прошептала, стараясь не отрывать глаз от твари, распластавшейся на полу:
– Сейчас, сейчас, мальчик, подожди… сейчас…
Обрывок щупальца всё ещё дёргался, изгибаясь, как гусеница. Из обрубка вытекала чёрная, с прозеленью, жижа. Спрут осторожно придвинулся к окну. Анна, прицелилась и запустила копье, целясь прямо в мутный блестящий глаз.
Попала!
Острые медицинские скальпели глубоко вошли в плоть и застряли в ней. Спрут завопил на невыносимо высокой ноте, от которой у Анны мгновенно заложило уши и заныли зубы. Она  хрипло закричала, закричала с радостью, видя, как  судорожно дергались щупальца, то свиваясь в чудовищные кольца, то раскручиваясь и  круша всё вокруг. Из присосок текла вонючая дрянь с какими-то мелкими белыми козявками.
- Вот так тебе, уродина! На халяву решил... – Анна морщась, торопливо вытерла нож о брючину, вложила лезвие в ножны и, крепко взявшись за спасительную веревку, перелезла через подоконник. – Иду, иду! Я уже скоро! – крикнула она и заскользила вниз.

Это было не так просто, как казалось. Ладони обожгло, но узлы действительно тормозили «свободное скольжение». Через несколько мгновений, тянущихся неимоверно долго, ноги Анны гулко ударились о крышу машины. Не удержавшись, одна упала на бок, выпустив из рук веревку, перевернулась, пытаясь схватиться обожженными пальцами хоть за что-нибудь.
Она всё-таки скатилась с края и плюхнулась на землю. Падение было жёстким. В лодыжке, помятой спрутом, полыхнула боль, в мешке с лекарствами хрустнуло. Но, очумело поднявшись на ноги и машинально поглядев наверх – а не видно ничего! туман! - она поняла, что может стоять.  «Наверное, просто небольшое растяжение, ерунда!»
Всё было хорошо -  пакет со шприцами и лекарствами по-прежнему был при ней, нож не выпал из ножен, фляга с водой уцелела.
Анна была жива, она была свободна, она вышла из проклятого места! Она сделала это! 

- Вот вам! – прохрипела Анна, подняв над головой кулак. – Вот вам всем!
Она не нашла Пса. Обойдя несколько раз вокруг «скорой», она не нашла Пса!
Он исчез так же внезапно, как и появился.
Прихрамывая, она пошла к воротам в решетчатом заборе, ограждающем здание поликлиники. Ей хотелось как можно скорее уйти подальше от отвратительного и опасного места. На секунду ей показалось, что, выйдя за ворота, она вновь увидит тот же двор и «Скорую помощь» с пятнами крови на крыше. Крови от её ободранных рук. Но вместо этого она увидела в тумане будто шагнувшие её навстречу кусты акации. Анна потрогала пыльные нежные веточки, сама не понимая, зачем она это делает… и её осенило – ветки были покрыты стручками плодов. 
Когда она видела эти кусты в последний раз, на них едва-едва распускались смешные цветы, похожие на мордочки жёлтых игрушечных львов… а теперь…
- Сколько же меня кружило? – спросила она… понимая, что вопрос её бессмыслен.
Времени прошло много. Гораздо больше, чем ей представлялось.

Она постаралась собраться с мыслями. Идти обратно, к костру, было незачем. Она найдёт только давно остывшие угольки, размытые дождями…
Зло поглядев в сторону ворот, Анна подвинула ножны так, чтобы рукоять ножа была под рукой, и быстро пошла вперёд. В реальном мире, не загаженном туманом, до Дворца Молодёжи было всего два квартала.
- Дойду! – хмуро сказала она. – Всё равно дойду!


ЧАСТЬ 6

Глава 36

Вика (Москва)

- Чёрт, чего он там телится?! Не дай Бог – кокон опять «дохнёт»… - простонала Вика.
- Спокойно, спокойно! Не дёргайся. Игорь Антонович – парень опытный, - положил ей на плечо руку начальник московского центра обработки данных Леонид Романович Макаров. – У него чутьё на эту штуку.
«Эта штука» была видна им сразу на нескольких экранах. Сорви-голова Ложкарёв завис в предельно опасной зоне, зато его камера, управляемая твёрдой рукой невозмутимого Касымова, брала великолепный общий план. На самом большом экране они видели происходящее «глазами» Коваленко. Ну, и все остальные точки зрения давали им несколько ребят из группы «луноходов»,  а также камера, торчавшая на самой высокой точке горба «пробойника». Самые дальние обзоры - с вертолётов сканирования и поддержки.
Именно эти изображения ужасали больше всего. Угольно-чёрный вал кокона казался на них колоссальным горным обрывом, верхняя часть которого скрывалась где-то в облаках. «Пробойник» копошился у самого подножия, как маленький светлый жучок, тащащий за собой микроскопический вагончик, за которым тянулась ниточка коммуникаций. Вика не раз бывала у «пробойника» и знала, какая это махина. Здесь же усилия Коваленко проколоть кокон узким пучком лучевого «коктейля» из множества тщательно отобранных видов излучения, казались попытками божьей коровки просверлить хоботком броню огромного авианосца…

- Б…дь! Начинаю! – проскрежетал голос Коваленко. – Поехали!
Вику трясло.
- Ну, с Богом… - пробормотал Макаров, вытирая лысину платком. Руки его заметно дрожали. Через открытую дверь его кабинета был виден «машинный зал», как полусерьёзно называли его МЕНАКОМовцы. Несколько человек напряжённо застыли у мониторов. Вчера, после летучки,  один из немцев сказал Вике, что если бы Коваленко просто доехал до кокона метров на тридцать – то и в этом случае мировой науке хватило бы полученных данных на несколько лет интенсивной обработки.
- Это, помню, как фотографии от «Spirit» и «Opportunity». Терабайты информации, тысячи снимков, не успеваем   обрабатывать. А здесь… - немец махнул рукой куда-то в сторону. – Прорыв, настоящий прорыв! А мы ещё и прокалывать пытаемся…

На экране от точки, в которую упирался невидимый «луч-коктейль», пошли концентрические круги. Идеально ровные, они расширялись, сглаживая все вихри и протуберанцы отвесной стены. Через несколько секунд эти круги застыли и покрылись сложным выпуклым узором мелкой ряби. Края образовавшейся глади обрамили фиолетовые дрожащие вспышки.
- Я же говорил! – заорал кто-то в зале. – Вот она – интерференция! В чистом виде!
- Всё-таки больше по нашей эмиссии, чем по исключению… - непонятно сказал тяжело дышащий Коваленко. – Роман?
- Гоним волну, - ответил запыхавшийся почему-то Роман Ковров. – Группа поддержки свои пучки держит в фокусе. Блин, у нас тут что ни секунда – Нобелевка.
- Х… с ней пока… с Нобелевкой… - напряжённо ответил Коваленко. – Третий этап! Ложкарёв?  Молчи, не отвечай… просто хотел напомнить… чёрт, шестой генератор тухнет!
- Выправили, - ответил кто-то неизвестный.
- Вижу… так вот, Ложкарёв… коньяк готовь, понял? В историю входим… как Ньютон с Дираком…
Вика закусила руку, чтобы не закричать. Рябь расцветилась каким-то болезненным жёлто-зелёным сиянием. На поверхности круга рябь свивалась в сложные переплетённые узоры, напоминающие не то червей, не то кишки.


Коваленко

- …как Ньютон с Дираком, - пробормотал Коваленко, запуская программу третьего этапа.
Вокруг него пели сирены. В воздухе стоял запах влажной морской соли. Игорю Антоновичу казалось, что если он повернёт голову, то увидит нагих розовых прелестниц с лютнями, арфами и прочими морскими ракушками, небрежно рассевшихся на мокрых от морской пены скалах. Пение было красивым, но тревожным. Оно не просто тревожило… оно пугало, как полуночная заупокойная служба. Хор нарастал, заглушая и рёв основного генератора, и мерное рокотание двигателя, и свист невесть откуда налетевшего ветра.
Он понимал, что из всех семи миллиардов жителей планеты Земля эту литанию слышит только он, но всё равно упрямо сказал:
- Некрасиво поют. Я знаю, вы не слышите, но поют мерзко.
- Что ты имеешь ввиду?.. впрочем, потом расскажешь… ты как? Терпимо пока? – спросил Бриджес, похоже с самого утра сидящий на валидоле.
- Угу… - машинально ответил Коваленко, запуская вручную последние три агрегата. Вопроса он не понял… ориентировался на интонацию. – Всё, пять секунд до полного режима… - крикнул он, пытаясь заглушить многоголосый хор. – Пять… четыре… три…

На момент «ноль» бесновавшаяся окружность, напоминающая теперь какие-то пульсирующие и непрестанно шевелящиеся груды тошнотворных чёрных и волосатых спагетти, диаметром до трёх метров каждая, лопнула.
Поверхность вогнулась внутрь, потом часть её чёрной плёнкой выдавило наружу… а потом мгновенно утончившаяся плёнка разорвалась и втянулась внутрь…
Коваленко смотрел в огромный провал куда-то в безграничное серое пространство, в котором сгустками ваты стремительно возникали и исчезали какие-то невероятные формы. Хор в голове Коваленко взвыл на немыслимо высокой, истерической ноте и резко смолк. На мгновение Игорю Антоновичу показалось, что он оглох… но внезапно по ушам ударил рёв генератора. Из огромной дыры в чужой мир слегка выпучило серую вату… другое сравнение ошеломлённому Коваленко в голову не пришло. «Вата» шевелилась, протягивая в сторону «пробойника» длинные блестящие ворсинки.
- ..горь, Игорь, Игорь! – забормотали наушники. Бриджес говорил монотонно, словно вызывал друга уже несколько часов.
- Игорь! Пора уходить! Игорь!
- Да-да, - выдавил Коваленко. – Сейчас…
Он неуклюже вывалился из двери. Что-то не пускало его и он дёргался, застряв ногами на широкой гусенице, пока не сообразил, что забыл отцепить кабели и шланг скафандра. Шипя и матерясь, он вырвал шланг из патрубка и выдернул кабели из разъёмов. Скафандр хрюкнул. Забормотала автономная установка жизнеобеспечения. Коваленко спрыгнул с гусеницы и упал на колени, вцепившись руками в дрожащую землю. Земля обжигала даже сквозь перчатки.
Его ударило в спину и потащило в сторону. Поднявшийся ветер несколько раз перевернул его, как куклу. Коваленко прикусил язык и теперь плевался кровью. Правая рука хрустнула; он закричал от боли. Ему казалось, что это никогда не кончится. Внешнюю поверхность прозрачной сферы шлема забрызгало бурой дымящейся слизью.  В какой-то момент он почти встал на ноги, но проклятый ураган швырнул его так, что в голове помутилось…

…он отбивался от хватающих его щупалец…

- … да перестань ты! – вдруг заорал ему в уши Ложкарёв.
Что-то сильно и грубо потащило его в сторону, потом приподняло и грохнуло на твёрдое и ребристое. Он застонал и попытался обтереть левой рукой стекло шлема. Тело налилось свинцом… взлёт?
- Сейчас… погодите… летим уже! - сказал знакомый голос.
Поверхность под ним резко ухнула вниз и Коваленко инстинктивно ухватился за что-то…
- Уходим, Антоныч! – крикнул хриплый голос Ложкарёва. – С тебя причитается!
Коваленко наконец понял, что держится за чью-то руку, и перестал дёргаться. Сопящий от волнения Ожье протирал ему шлем скомканной бумагой… картой – да – распечатанной картой…
Вертолёт заложил вираж, огибая очередную «арку». Коваленко охнул и сел. Правая рука болела так, что хотелось выть.
- Что с вами? – задыхаясь, спросил Ожье.
- Руку сломал, - ответил Коваленко, выплёвывая кровь. – Ложкарёв, акробат хренов, опять ты меня вытащил!
Ложкарёв нервно хихикнул:
- Да уж!..
В открытом проёме внизу проплывали мохнатые дуги и арки… 
- Ну, добился своего, чуть не угробил меня, - жалобно сказал в наушниках Бриджес. - Укоротил мне жизнь лет на десять…
- Ничего, - простонал Коваленко, чувствуя, как распухает прокушенный язык. Ожье помог учёному лечь на бок, осторожно пристроив сломанную руку, – Я тоже пострадавший… ох… б…дь! больно как…
- Информация идёт потоком, - крикнул в своём углу Касымов. – Отлично поработали, Игорь Антонович! Ожье, не тереби его! Медики наготове, скоро будем!
- Вика на проводе, - вклинился Роман. – Говорить можете?
Коваленко перевёл дух и ответил, что может. Стиснув зубы он глубоко вздохнул и, стараясь не шипеть от боли, сказал:
- Алло! Привет, малыш! У меня всё нормально…
- Коваленко! – всхлипнула Вика. – Вот тебе и «три миллиметра, три миллиметра»! Вон, какую дыру разворотил…

Оставшийся позади «пробойник» был уже поглощён гигантским вздувшимся пузырём, похожим на опухоль, «нарыв на внешней стене кокона», как выразился потом Бриджес. Команда «луноходы» эвакуировалась. Спутники зафиксировали вертикальный всплеск мощного гамма-излучения. Сам кокон стремительно раздувался ещё на несколько километров…
Через час Коваленко с боем вырвался от медиков к Бриджесу. По всему миру снова и снова крутили запись  «Двадцати девяти с половиной секунд Игоря Коваленко», сделанную Касымовым и французами. Натансон и Реми сияли, как именинники. Сара Конг и Саймон Кокс – эти Малдер и Скалли «команды психов», объявили корреспонденту CNN, что готовы нести мистера Игоря Антоновича на руках отсюда и прямиком до ЦЕРНа, «распевая при этом осанну» - добавила Сара и расхохоталась, как безумная.
Хокинс, вопреки своим привычкам, всё-таки выступивший на видеоконференции, как всегда сделал вид, что всё произошло в полном соответствии с его теоретическими выкладками по «проколу»… а потом сник и сказал, что двадцать девять секунд Коваленко снова поставили физику с ног на голову… и теперь абсолютно понятно, что КоМа является лишь частным случаем в некоей гиперКоМе,  «эру которой только что открыл мистер Коваленко».
   
Выпив коньяку с Бриджесом, Коваленко попросил отключить все каналы связи. Собравшиеся в кабинете старика Бриджеса два десятка членов «Mad Gang» готовы были составить  закрытый меморандум главам стран-членов МЕНАКОМа.
- Пока только мы понимаем, что в итоге может принести нам результат обработки «прокола», - сказал Бриджес. - Не надо пока поднимать вой в прессе…
- Ещё бы, - сказал Кокс и нервно поёжился.
- Подумать только – внепространственные пузыри! – прошептала Сара. – Ты не вздыхай, рыжий! Представь только, что всё обойдётся? Со временем мы можем запихивать в эти пузыри  огромные атомные станции  и не заботиться о защите. В шарике диаметром с метр можно спокойно запрятать целый автоматический завод! А удаление в пузыри токсичных отходов? А?
- Для начала, хорошо бы разобраться с коконом, - так же шёпотом, грустно ответил Кокс. – В последние дни ненаучный термин «Пришествие» кажется мне вполне уместным…

На записи огромная дыра-прокол смотрелась мутным бельмастым глазом, открывшимся в туше кокона. Смотреть в него было страшно. Глаз зловеще моргнул и медленно закрылся. Рядом, в «зеркале», на несколько секунд промелькнули смазанной чередой бесконечные пылающие равнины, на которых копошились неразличимые с высоты существа, сцепившиеся друг с другом в пугающе долгой битве. Потом «зеркало» дохнуло чёрным паром и исчезло, будто провалилось внутрь кокона…
Папский легат Виторелли, иезуит, доктор физико-математических наук, член комиссии Ватикана при Святом Престоле, недавно вошедший в «команду психов», перекрестился:
- Молю Бога о том, чтобы наши усилия не были последними открытиями человечества…
Коваленко хотел сказать что-нибудь бодрое, но только вздохнул. Из головы у него не шла Вика. УЗИ показало, что ребёнок – мальчик. Он был довольно крупным для своего срока. Он жил, он шевелился, он открывал глаза… он плавно поводил ручонками и улыбался…
- Итак, приступим, - севшим голосом сказал Бриджес. Он откашлялся и продолжил. – Суждено погибнуть Земле или нет, мы в любом случае выполним свой долг. Господа! Мне хотелось бы разбить наш документ на две части: анализ возможных направлений исследований подпространственных пузырей… «кома-полостей», такой термин предложил Хокинс… и вторая часть – самая главная на сегодня - наши прогнозы относительно кокона. Вплоть до предположительных сроков глобального поглощения коконом нашей планеты…

Вика  (Москва, беременность)

«Нет, это совершенно невозможно! Кто сказал, что в Москве будущий малыш будет в большей безопасности, нежели там, у кокона? Вполне можно было бы улететь обратно в Уфу – всё к Игорю поближе». Вика медленно пробиралась сквозь столичные заторы на своей старенькой BMW. От хаммера она отказалась. Да и охрана заявила, что лучше уж не выделяться. Обычный BMW с тонированными стёклами. Таких в Москве едва ли не полгорода. Правда, теперь он перебран и тикает, как часы.
От центра обработки данных МЕНАКОМа до клиники было не так уж и далеко... но это если идти пешком! На машине же, как и водится в Москве, перемещение из точки А в точку В превращается в длительное и неувлекательное путешествие. Правда, сегодня Вику стояние в пробках не раздражало, а скорее даже успокаивало. Почему? Да боже ты мой, всё просто! Просто и понятно… любой женщине. Этакий всемирный заговор женщин, скрывающих от мужчин свои Маленькие Тайны Беременности. Впрочем, почему «маленькие»? Очень даже большие! Огромные! И по сути – самые важные на свете. Вика вспомнила, как бледнел и трясся её бывший, идя к стоматологу.  Как вытягивалось его лицо, когда в приёмной ассистентка говорила: «Нет-нет, вы вовремя, проходите прямо сразу в кабинет». Он шёл, шаркая синими полиэтиленовыми бахилами, натянутыми поверх дорогих кожаных туфель и трясся! Именно трясся, несмотря на прекрасные обезболивающие уколы, отличные скоростные бормашины и прочие чудеса современной стоматологии. Эх, ты, вялая морковка, то ли дело рожать! 
Виктория фыркнула. «Да-да, не будем скрывать, дамы и господа, скажем честно – сегодня для беременной девушки Вики стояние в пробках просто оттягивает очередной придирчивый осмотр «особой пациентки»! Кстати, Вику раздражало положение «особости». Точь-в-точь муженёк, всю жизнь болтающийся по элитным клиникам (нет-нет, вы вовремя, проходите прямо сразу в кабинет!). И хотя акушер-гинеколог с чудесным, просто эпическим именем-отчеством Мария Ивановна постоянно успокаивала Вику, - мол, ничего патологического в беременности Виктории нет, что всё идёт по графику и абсолютно достаточно гимнастики в общей группе, персонального наблюдающего врача и еженедельных целевых осмотров, - но Вика-то понимала, что каждый её анализ, каждый снимок УЗИ, каждый чих  обсуждается целой коллегией светил от медицины.
Эх, небось жуткий галдёж у них поднимается, когда Виктория ни с того ни с сего вдруг почувствует одышку или на бедную беременную нагрянет минутная потливость. Наверняка в такие минуты всполошившийся консилиум так и колбасит накинуться на неё, Вику, всем колхозом и начать тыкать в беднягу лапароскопами, иголками, зондами и прочими медицинскими штучками. Один к одному - МЕНАКОМ, облепивший кокон. В роли круглого кокона – Виктория Шиловская, незаслуженная и не артистка России. Аплодисменты.
«При лапароскопии врач сделает два небольших прокола в брюшной полости. Через первый он введет лапароскоп, а через второй инструмент для работы. Таким инструментом врач может сразу же при обнаружении прижечь очаги эндометриоза, рассечь спайки в маточных трубах, удалить миомы и кисты и провести другие необходимые хирургические вмешательства», – вспомнились Вике строчки из популярной брошюры, которую услужливо подсунул постоянно дежурящий около неё врач Баран Микита. «Бараном Микитой» мрачная Валерия называла его мысленно. Кудряв, округл, нарочито медлителен и даже жуёт жвачку. От него всегда пахнет «Орбитом» или этим, как его… с ксилитом и карбанидом… надо же, вылетело из головы! Причуды беременности – провалы в памяти?»
- Вика, не торопитесь, - Баран Микита деликатно кашлянул с заднего сиденья.
- Да, что-то вы разогнались, - пробурчал с переднего Миша-телохранитель. – Говорил же, что лучше мне за руль сесть. – Он поправил лежащий на коленях короткий автомат. Был Миша большим и нахмуренным. Грузным в своём бронежилете он был, странно румяным и молоденьким на лицо. Вроде школьника, играющего в войну, и готового не есть, не спать, не улыбаться, лишь бы выглядеть суровым и опытным воином.
- Итак жизни никакой, так ещё и баранку отнимают, - ответила Виктория. – Ничего я не разогналась. Участочек в сто метров… разгонишься на нём, как же! Вон, сейчас опять встанем. Миша, вы чего так насупились?
- Чего? – растерялся Миша. – Насупился? Супом от меня что ли пахнет?
- Насупился – значит нахмурился и одновременно погрустнел, - назидательно пропел сзади ехидный надсмотрщик Микита.
Вика захохотала. На душе стало легче.

Но всё было не так уж и весело, друзья мои, не так уж и весело. Чего только стоило упросить  Макарова разрешить присутствовать на  трансляции «прокола» кокона! Без разрешения  Марии Ивановны – ни в какую. А сама по себе эпическая Мария Ивановна не просто врач, а некий символ… и даже не символ, а некое заострённое острие тяжёлого копья. За её спиной – целый коллектив, консилиум, - чёрт возьми! – целая секта упрямых фанатиков! Во благо и во имя самой Вики они окружили её железобетонной стеной уважения, любви и научного любопытства.
«Совсем нас с тобой, Егорка, за людей не считают! – Вика правой рукой погладила аккуратный округлившийся животик, продолжая левой удерживать руль. – Подопытные кролики какие-то. Мухи-дрозофилы. И папе Коваленко не пожаловаться, да, малыш? Нельзя нам папу отвлекать своими мелкими проблемками... а точнее Самыми Важными На Свете Проблемищами. Папа наш большой учёный, он там своими руками в этом дерьме ковыряется, голову свою суёт в дырки в коконе пробитые… и если мы сейчас с тобой запищим и заплачем, то бросит он всё, понимаешь? Всё-всё бросит наш Савонарола от науки  Игорь Антонович Коваленко и ломанётся сюда, как бешеный. Потому что мы для него сейчас и есть самое-самое…»
Вика вздохнула. А может, и не ломанётся. Весь мир на кону. То есть, вполне возможно, что вся наша планета сейчас похожа на несчастного ребёнка в трусах и панамке, внезапно увидевшего, как неотвратимо и грозно вздымается из пучины моря смертельное цунами от которого уже не убежать и не спрятаться.
Или просто не успеет папа Коваленко долететь до Москвы. Понимаешь, Егорка?

 
Малыш в животе  мягко колыхнулся. Хотя, возможно, это всё-таки ещё не толчки. Мария Ивановна говорит, что рановато для такого срока. Это, мол, газы или там ещё что-то такое Викино внутри булькает. А с другой стороны, УЗИ показывает, что ребёнок развивается быстрее обычного. И это врачей настораживает – Вика заметила. И в интернете читала, что это не совсем хорошо – ускоренное развитие плода. Что тут могут быть  генетические аномалии.
Положа руку на сердце Виктория не верила во все эти страшилки.. Просто так вот мы растём быстро, - спешим, потому что нечего время зря терять. Жить надо. Куча дел ещё впереди, и нет необходимости пугать самих себя пустыми страхами. Да, Егор Игоревич?
- Кстати, о делах! – Вика, тормознув в очередной пробке, достала мобильник  - Паша, привет! Да, это я. Занята пока, угу. Часа через два буду. Ну что там у вас? Да ну, брось! Совмещение матриц здесь неприменимо, мы уже как-то спорили с тобой. А что такого? Ах, у тебя нетривиальное предчувствие? Ха-ха-ха! Ну, ладно, не дуйся… не дуйся, говорю. У меня тоже предчувствие, что нас с нашими тензорными преобразованиями на смех поднимут. Ты никогда не думал, что мы все не какие-то загадочные руны рассматриваем, а просто любуемся на дифракционную решётку шестимерного излучения?
Судя по потрясённому молчанию бедный Паша медленно переваривал  услышанное. А про дифракционную решётку – это на днях Роман Ковров обронил. Вика тогда ещё подумала, что в случае его правоты криптологам надо собирать свои вещички и попрощаться с МЕНАКОМом. Проблема загадочной «росписи» кокона автоматически превращалась в некое физическое явление, вроде бессмысленной пляски солнечных зайчиков на глади озера. «Досадно, - подумала она тогда, - если Роман не ошибается. Никаких, значит, посланий из глубин космоса или параллельных миров. Просто свет и тени». Коваленко, к которому она вечером обратилась через благословенный Skype за утешением, только крякнул и сказал, что «в этом что-то есть», но посоветовал не вешать нос. «Все эти руны, иероглифы и прочие символы страшно будоражат. Возможно, мы будем жевать и жевать эту проблему не один год. Не грусти, жена! Защитишь докторскую, а к семидесяти годам будешь академиком, а там пусть доказывают, что вся «писанина» имеет хаотическую природу!» Виктория тогда рассердилась и хотела кинуть в ноутбук подушкой. Разозлилась за то, что он говорил это чересчур бодрым голосом. К семидесяти годам… а доживём ли мы хотя бы до нового года? Эх, Коваленко, Коваленко, никак ты не привыкнешь, что с тобой я ничего не боюсь и говорить со мной можно совершенно откровенно. Тем более по дополнительно защищённой связи. И в Лос-Анджелес рожать не поеду, как бы там мама с папой не настаивали!   
- Ладно,  Паша, ты уж так не пугайся, - сказала она. – Это всего лишь одна из сотен теорий. Ладно, я позвоню, как освобожусь, пока!
Поток машин медленно сдвинулся с места, и Вика отключила мобильник.
…Внимание, беременным не рекомендуется носить мобильники на груди или в карманах одежды. По возможности откладывать аппараты в сторону. Ха-ха! Это нам-то, Егорка, зачатым у подножия адского кокона под сенью чёрных саксаулов, бояться каких-то мобильников! Хм… «адского» кокона… слова-то какие! Что-то вы, мадам, стали вещать, как журналист окончательно свихнувшейся жёлтой прессы...
Вика, усмехнувшись, придавила газ и уверенно перестроилась в правый ряд, присматривая место для парковки. Клиника вот она – за поворотом.

Вика утомлённо откинулась в кресле и прикрыла глаза. Да… за то время, пока она трудилась  в Екатеринбурге кем-то вроде научного секретаря при Коваленко, криптолог Виктория Шиловская как-то отодвинулась на второй план. «Ах, Игорь, Игорь, Игорь  Антонович, дорогой мой любимый человек, как бы я хотела снова оказаться там с тобой рядом. В самом пекле, в самом водовороте событий. Помогать тебе всеми силами и сверх сил…»
Но нельзя – наш сын, ниточка, связывающая нас навечно, такая тонкая ниточка, дающая о себе знать лёгкими движениями и частым «тук-тук-тук» неспокойного живого сердечка.
Преимущества Викиной «московской ссылки» заключались в возможности снова заниматься любимой криптологией. Уж в чём – в чём, а в этой науке она знала толк. Авторитет Бриджеса-Коваленко позволил ей собрать в московском центре команду  опытных криптологов и классных программистов. Практически все они носили погоны, - фигурально выражаясь, конечно, - но были и гражданские, не имевшие ни к армии, ни к «органам» никакого отношения. К сожалению, правительства всех стран твёрдо стояли на своём – в вопросе расшифровки символов у каждого государства была своя команда. Жаль, конечно… но Вика с этим смирилась. Во всяком случае – не устраивала по этому поводу сцен. Временами по её сборной команде проносились слухи, вроде: «А в Гарварде, говорят, подобрали ключ к сто семнадцатому файлу!», - но с сожалению или к счастью, слухи так и не подтверждались. Бриджес и компания, похоже, зарылись в свою физику по самую макушку, откладывая вопросы расшифровки «на потом». В принципе, это и правильно. Весь мир ждёт от них ответа – будет ли у планеты это самое «потом»? Или же, как считает огромное количество людей, эти знаки означают лишь грозное: «Мене. Текел. Фарес»?

- В чём же всё-таки смысл, а, скажи-ка, малыш? – Вика любила вслух разговаривать с ещё не рождённым сыном. Конечно, когда никто не мог её услышать. Вот и сейчас она работала дома в благословенном одиночестве, получив от Павла  e-mail с последними обработанными данными.
Вика всё чаще задумывалась о том, что не существует никаких ключей и расшифровок. И что Роман гениально прав - никакой смысловой нагрузки эти «послания кокона» не несут. Словно кто-то просто издевается над научной братией, кому будто бы и делать нечего, как самозабвенно ковыряться в бессмыслице. Что и говорить, иногда Виктория злилась. Хотя и списывала раздражение на беременность, стараясь не показывать разочарования своим энтузиастам.
- Дурочка ты, Виктория Шиловская, - вслух пробормотала Вика не открывая глаз. – Пытаешься себя чем-то занять, только чтобы не думать, как он там. Тебя и назначили на должность руководителя группы только потому, что я, Егорка, твоя мама, а ты – папин сын. Сын того самого Коваленко.  Видимость деятельности создаёшь, Вика... лишь бы тоску разлуки заглушить. Слышишь, сынок, давай распишемся в собственной несостоятельности, пошлём нафиг эту криптологию и поедем обратно к папе, а? И без меня они там разберутся.
Малыш в животе опять ворохнулся. «Вот я и говорю», - подумала Виктория, задрёмывая.
Знаешь, Коваленко, твоей возлюбленной в последнее время приходят такие странные сны.

Она, счастливая, красивая, в белом платье держит на руках родившегося сына. Немолодая женщина с зелёными глазами улыбается. Маленькая девочка с белобрысыми косичками протягивает Егорке плюшевого медвежонка. Ухо у медвежонка болтается на одной нитке. «Хочешь подержать малыша?» – спрашивает девочку женщина. Виктория отдаёт младенца, осторожно подстраховывая сына руками. У девочки такие тонкие и слабые ручонки. «Не бойся, она не уронит, она сильная!» - говорит женщина. Ярко светит солнце, над миром властвует синее-синее небо…  и белые облака так прекрасны, что на глаза наворачиваются слёзы счастья.
Теперь Виктория смотрит на девочку словно бы глазами своего сына. Она (он?) чувствует вкус материнского молока на губах. Он (она?) сыт и спокоен. Из-за плеча девочки появляется серая тень. Клубящееся облако холодной мглы. Мгла внимательно смотрит на младенца и девочку. Вике (или всё-таки младенцу?) становится страшно. Егорка срыгивает молоко на  нарядное платье девочки…

Вика проснулась, вскрикнув, и схватилась за живот. Капли пота выступили на лбу и над верхней губой беременной женщины. Малыш настойчиво толкался  Теперь не оставалось никаких сомнений – он на самом деле двигался и пинался внутри матери. Хотя времени до появления на свет оставалось ещё предостаточно.


Мёрси

Они прошли по всем коридорам поликлиники. Первые  два этажа встретили их насторожёнными полуоткрытыми дверями, за которыми – ха-ха! и чего вы оба ждали? – никого не было. На третьем был открыт только кабинет заведующей, где тоже было пусто. Белые шторы аккуратно  задёрнуты, - в кабинете стояла неприятная хмурая темнота.
Пришлось несколько раз давать передышку уставшему от подъёма по ступенькам Илье. Мёрси хотелось сесть рядом с ним и по-детски зареветь в голос… заревёшь тут! Они остались вдвоём…
- Знаешь, я только сейчас понял, как облегчал мне жизнь Сашка, – сказал Илья, примостившийся на кушетке для посетителей. Голова его откинулась назад, глаза были закрыты. Мёрси с жалостью увидела, как в первый раз – отчётливо - что он вымотан, простужен, небрит. На горле Ильи алела потёртость от шерстяного шарфа, которым он со вчерашнего дня обмотал шею. Они ждали почти сутки, а потом пошли сюда.
– Сашка был… чёрт, звучит  так сентиментально… глупо… но он был добрым и надёжным!
- Надёжным? – грустно переспросила Мёрси.
- Как ни странно – да. Особенно тогда, когда мы с ним оказались здесь… в смысле, в этом мире.
- И Анна тоже, - сказала Мёрси. Она вспомнила детей и чуть не разревелась. Подумать только, она ворчала на Анну, просившую ей помогать с детьми! Сейчас она согласна была бы круглые сутки выносить за ними горшки и стирать детское бельё, - вот как скрутила нашу бравую Мёрси проклятая беда!
– Анна мне нравилась, - прошептала она.
- Вот только давай не будем говорить обо всех в прошедшем времени! – буркнул Илья. – Они живы… только умудрились где-то заблудиться.
- Заблудишься здесь, как же! - сказала Мёрси. Ей очень-очень хотелось, чтобы Илья разубедил её, чтобы сказал что-нибудь умное, что-нибудь твёрдое, вроде того, что, мол, ошибаешься ты, красавица! Заблудиться здесь, в сотне метров от костра, идя по прямой – проще простого! Но Илья промолчал.

Сашку они нашли, спускаясь на первый этаж по единственному пролёту лестницы, по которому ещё не ходили. Мёрси охнула и отвернулась. Из глаз полились слёзы… «слёзки на колёсиках», как говорила мама Мёрси-Маринке-Машеньке… так и хлынули, правда! 
- … твою мать! – сипло прошептал Илья и покачнулся.
Сашка лежал на спине. Одна рука была прижата к груди. Вторая – полуоторванная, откинута в сторону. Рукав куртки и джинсовой рубашки съехал до самой кисти, обнажив мускулистую белую руку с глубокими ранами. Переломленное ружьё лежало рядом; в стволе, тускло поблёскивая, торчал единственный патрон. Пустые гильзы валялись вокруг в луже крови.
- Мёрси, - надтреснутым голосом сказал Илья, - не смотри…
Он спустился к Сашке и попытался встать на колени рядом с ним. Похоже, он совсем забыл, что не может сделать этого со своими ногами…

Потом они поправили рукав и попытались положить вторую руку на грудь Сашки… но тело было твёрдым. «Трупное окоченение» сквозь шум в голове подумала Мёрси, глотая слёзы. Сашка был совсем не страшным. Лицо в белеющих шрамах, спокойно. На голове запеклись раны… чернели сизые синяки… глаза приоткрыты.
- Он стрелял, - вдруг сказал Илья, сидящий на ступеньках. – Он дрался с кем-то… видишь?
- Да, - сглотнув комок, сказала Мёрси.
Ей пришлось быть твёрдой. Нельзя отвернуться и реветь, пока кто-то сделает за тебя страшную работу… 

…как ты всегда это умела, подружка! – сказала Брюля… 

…но Брюля, конечно же, врёт. Ей приходилось делать то, чего ужасно не хотелось… но сейчас… сейчас, когда ей по-прежнему было плохо и горько, понятие «не хотелось» почему-то исчезло из лексикона, - вообще сейчас исчезло из её жизни! Это было необходимо – закрыть Сашке полуоткрытые закатившиеся глаза! Это было необходимо – подложить ему под голову свёрнутую футболку! Это было необходимо -  погладить его по щеке… оттереть платком запёкшуюся кровь на лице! Слышите, вы, чёрт бы вас всех побрал, исчезнувших и потерянных, необходимо!
Она обмыла Сашкино лицо, поправила голову. Она порылась у него в рюкзаке и нашла большое пушистое полотенце  с рисунком – семейка смешных утят… но ей не было смешно – Сашке нравилось это полотенце. Она прикрыла его этим нарисованным выводком, поцеловав на прощанье в холодный лоб… ноги и тело накрыла двумя пятнистыми армейскими футболками. Ботинки на рубчатой подошве безжизненно торчали из-под ткани.
- Иди сюда, - хрипло сказал Илья.

Они сидели на ступеньках и смотрели на Сашку. Илью била дрожь. Мёрси обняла его и поправила шарф на горле. Теперь за воина, за защитника, осталась она одна.
Слёзы высыхали на щеках. Мёрси глядела на прикрытое полотенцем лицо и думала о том, как всё-таки ужасна и неприглядна порою смерть. Ей хотелось, чтобы играла печальная музыка; чтобы крепкие хмурые мужики подняли Сашку и положили в обитый красным гроб; чтобы зажгли свечи и закрыли гроб нежными чистыми цветами… чтобы стреляли из автоматов и говорили хорошие суровые слова…

Она зажгла свечу и попыталась вставить её в руку покойнику…
- Поставь в изголовье, - сказал Илья.
Она достала чистую пластмассовую тарелку, капнула несколько парафиновых капель-слёз на донышко и укрепила свечу. Тарелку она поставила на рюкзак… а рюкзак подтащила к Сашкиной голове, в лужу запёкшейся крови. Печальные тени на Сашкином лице делали его совсем неживым…

Они уже собрались идти, когда Мёрси достала пистолет.
Сашка отбивался от кого-то. Он стрелял. Он стрелял из ружья в мире, где патроны были бесполезными фишками… ими можно было ковырять в ухе, их можно было кидать в костёр; их можно было вынуть из кармана, выкинуть, наплевать и забыть!
Передёрнув затвор – аккуратно, Мёрси, да! – сказал Сашка, - Мёрси должна быть очень осторожной! – она сжала рукоять и, направив ствол вверх, нажала на спуск.
Пуля срикошетила от потолка куда-то в сторону. Выстрел показался очень громким… но Илья даже не шелохнулся.

И Сашка тоже.

- Прощай, Саня, - сказал Илья. – Жаль, что не я… - он зашёлся в кашле.
  - Прощай, - сказала Мёрси, засовывая пистолет в кобуру. Она хмурилась. – Прощай. Пойдём, Илья… надо где-то устраиваться на ночь.


Глава 37

Илья

Мёрси заснула. Она свернулась калачиком и плотно укуталась в одеяло,  спрятав нос, -   совсем, как прячут его спящие на холодке кошки. Илья полежал немного, а потом тихонько поднялся. Не спалось, вот не спалось и всё тут! И водка не помогла… только во рту постоянно ощущался привкус дурной сивухи и побаливала голова.
На ночь они устроились в аптеке с широкими стеклянными дверями. Развели небольшой костерок, на который ушли неструганные бруски и картон от лежащей на заднем дворе упаковки, в которую обычно упрятывают что-нибудь большое и тяжёлое, вроде холодильников. Что-то недавно купила аптека, а что – интересоваться не было смысла. Дерево было свежим, пахучим, колючим и занозистым. Мёрси, тихо ругаясь, кое-как переламывала бруски пополам, положив одним концом на ступеньку, а другим на асфальт, и сердито прыгая на середину. Куски получились чересчур  длинными для костра, но Мёрси управилась.
Говорить не хотелось. Наверное, Мёрси немного поплакала, засыпая, но Илья не стал ей ничего говорить, хоть и понимал, что молчит зря. Сейчас надо было обнять девчонку, погладить по голове… пусть выплачется, выговорится.
«Но как вы себе это представляете? - подумал Илья. - Я ведь не Анна… я - какой-никакой, а мужик! И девчонка сразу подумает невесть чего… хм… и поймёт правильно, что уж там лукавить самому себе…»
Ему показалось, что Мёрси глянула на него с мольбой… и сделал вид, что ничего не замечает. Возможно, господа психологи, «мольба» слишком громкое слово, да! Но то, что взгляд этот Илье не поблазнился… то, что уставшей до смерти девушке хотелось хоть немного пореветь перед сном – это и Фрейда с Юнгом звать не надо. Хотя, папаша Фрейд, этот старый извращенец, был сейчас и на три буквы не нужен, а нужна была нашей Мёрси добрая – прежняя - Анна с её всепрощением, жалостью и лаской…
В тумане мерзко хихикали и шумно возились – совсем, как крысы под газовой плитой «Московской ведомственной гостиницы N28 от Министерства среднего машиностроения», занимающей когда-то весь цокольный этаж пятиэтажной хрущёвки неподалёку от «Матросской тишины». Какой-то дурак с работы отца дал ему адрес гостиницы, уверяя, что совсем недавно, в 80-х, бывая в Москве в командировках, всегда останавливался именно там. «Дёшево и уютно».
В 1995 году отец возил Илью к московскому светилу в клинику на улице им. Гамалеи, метро «Сокол». Номер, где по дурацкому совету, они ночевали три ночи,  оказался  разваливающейся грязной трёхкомнатной дырой. Если и была она когда-то «богатым номером», то те времена уже безвозвратно сгинули. Голые панцирные кровати с провисшими до пола сетками, вонючие матрасы, пустые пыльные бутылки по всем углам,  отвратительные ванна и туалет; плита на кухне, залитая толстым слоем горелого жира … и крысы.
- Вы им на кухне несколько кусков хлеба оставьте в ведре под раковиной, - дружелюбно сказал им один из постоянных обитателей. – Тогда они ночью по комнатам бегать не будут.
Часам к восьми вечера крысы затеяли противный хоровод под газовой плитой и холодильником. Изредка мелькал бурый лохматый бок, на мгновение высовывался жёсткий голый хвост. Ночью, проснувшись, Илья увидел, как чёрный остромордый силуэт обнюхивает его наручные часы на колченогой тумбочке. Не испугавшись спросонок, Илья махнул рукой и крыса спрыгнула на пол. «Украдут крысы мои часы…» - подумал Илья и заснул. Намаялся в дороге…
Вот и сегодня в тумане, сцепившись клубком, веселилась какая-то нечисть.

Слава Богу, Мёрси уже уснула. Илья осторожно положил ружьё на прилавок и пристроился на стуле, поставив рядом бутылку «Хлебной», пакет с томатным соком и насыпав горку хрустящих чипсов «Layes», выбрав пакетик «с паприкой». Примерившись, удобно ли будет схватить ружьё, он тихонько отхлебнул водку прямо из горлышка и запил её соком. На глаза ему вдруг навернулись слёзы. Сашка, сукин ты сын, как же ты мог нас бросить? Как теперь идти?
- А зачем тебе куда-то идти? - спросило его отражение в зеркале напротив.
Илья затруднился с ответом.
- Вод видишь, - вздохнуло отражение. – И крыть-то тебе, Илья, нечем. А на самом деле, вопрос ответа не требует. Незачем тебе идти, Илюша! Просто незачем и всё тут.
Отражение закинуло руки за голову и прямо из зеркала положило ноги на прилавок. Пятки рубчатых подошв были чистыми… стёрлись и загрязнились только носки. Илья сердито отодвинул горку чипсов:
- Бл…дь, не видишь что ли, еда на столе!
- Ничего, тут в соседнем магазинчике этих чипсов, как говна, - беспечно ответило отражение. – Тут их столько, что месяц жрать можно. А во дворе, чуть дальше, зубная клиника расположена. А она воду из водонапорной башни получает. Сечёшь малину? Весь операционный блок соседнего медгородка в такой радости живёт. В своё время, ещё в пятидесятых,  строители предусмотрели, чтобы в любой момент не зависеть от капризов водопровода. Это тебе Прошка как-то в «чайхане» рассказывал. Да не спи ты на ходу, слышишь?!  Ты эту башню на Московской горке сто раз видел, просто внимания не обращал…
- И чего?.. – пробормотал Илья, чувствуя, как веки стали тяжёлыми и горячими.
- Чего-чего… жить можно, вот чего! Занять больничную палату… жратву в магазинах брать. Мыться под краном можно по-человечески, на мягком спать, Мёрси трахнуть.
- Иди ты… - непослушными губами сказал Илья и уснул окончательно.
- Один хрен, некуда тебе деваться, Илья! Ты, да Мёрси… вот и всё, что осталось! – вдогонку уставшему и небритому инвалиду, уплывающему по широкой ночной воде, тихо сказало отражение. – Некуда вам обоим идти, некуда.

Проснувшись среди ночи, Илья с трудом встал, разминая затёкшие ноги. Спина болела. Он не глядя, нащупал водку и сделал огромный глоток. Вонючая жидкость чуть было не пошла обратно… но, к счастью, её удалось удержать в себе. Подвинув обгоревшие брусья в огонь, Илья, шипя сквозь зубы, нагнулся и подложил в костёр несколько отложенных в сторону «поленьев». Пристроившись у водосточной трубы, он повозился с брюками и оросил шершавую стену. Моча была горячей, едкой и кажется, даже резала мочевой проход. «Вот так и образуются камни в почках!» - сказал ему отец… и Илья испуганно схватился за трубу здоровой рукой. Чёрт возьми, умудриться уснуть, когда писаешь! Ладно, хоть не в штаны! Это уж точно – алкоголизм. Он представил себе, как утром Мёрси обнаруживает его лежащим в луже мочи, небритым и опухшим… и поёжился.
За спиной, в чёрном тумане что-то успокоительно зарычало. Не страшно, не по-бесовски… а так, как иногда тихо рычал Пёс, спящий рядом с детьми. Илья торопливо застегнул штаны и с испугом оглянулся. Никого. Тихо. Ночь.
Он аккуратно ополоснул руки, полив их водой из фляжки, вернулся обратно и улёгся по другую сторону костра. Спина заныла ещё сильнее.
- Ну, чего тебе не спится? – прошептал Илья и закрыл глаза.
Идти, действительно, было некуда. Оставаться на месте – не было сил даже думать об этом… устраивать «быт», пытаться наладить жизнь вдвоём… запастись «огненной водой» и пить, пить, пить…
«Застрелиться надо», - сказал он сам себе. Водка наконец-то стала действовать. Илья повозился, устраиваясь, и немного полежав, заснул.

- Ты думаешь, Бог выгнал Адама и Еву из-за паршивого яблока познания? – весело сказал ему Прошка. – Нет, конечно, из-за яблока… да только познание было не то, о котором все обычно думают!
- А какое? – спросил Илья, доставая сигарету. Завсегдатаи «чайханы» дружно зачиркали зажигалками. Илья прикурил от «Feodor» сидящего ближе всех Лёни-электрика, кивнул головой в знак благодарности и затянулся ароматным дымом «Lucky Strike».
- Это, Илюша, не просто познание Добра и Зла. Это – информация о том, что ожидает душу человека умершего.
- Ну, ты Прошка, даёшь! – хмыкнул Лёха, возившийся с заедающей молнией на летней куртке. – Это «Библия» что ли?
- Какая тебе «Библия»! – с удовольствием сказал Прошка и засмеялся. – Скажет тоже, «Библия»… Нет, это то, что открывает для себя душа после смерти – то, что делает человека ангелом. А этому самому ангелу на Земле тесно и скучно, как тесно и скучно было бы тебе, если тебя запереть в сортире, да ещё и свет выключить! Представляешь? Ты – и Вселенная… а на другом конце - ты и сортир… в потёмках.
- Тогда какого лешего, Бог выгнал их из рая? – спросил подошедший Марат из шестнадцатой квартиры. Он принёс с собой бутылку, которую тут же поручили Лёхе.  – Ну, узнали, ну и что? Они же сами ангелами были!
- Нет, - ответил Прошка. – Они были людьми. А человеку это знание даётся только после смерти, - неважно, когда она пришла! Это – награда за жизнь человеческую. И нех…й раньше времени об этом знать. Ты же, Марат, не показываешь своей внучке, откуда берутся дети… так сказать, наглядно, на примере, при помощи своей Веры Анатольевны…
Все заржали.
- В нашей квартирке, которая вся-то с куриную задницу, Лилька сама всё скоро увидит, - не обидевшись, хохотнул смешливый по жизни Марат. – Вначале дети под боком трахаться не давали, а теперь они - и плюс внучка!
- Хватит гыгыкать, - сказал Илья и выпил первым. Сашка сунул ему стаканчик с минералкой. Илья торопливо запил водку, утёр губы и продолжил. – Я говорю, какая разница? Ну, узнали они это раньше времени, и что?
- Слушай, Илья, ты, как дитё малое, ей-богу, - сказал Прошка, бережно принимая стаканчик. – Ты же не пригласишь сюда, в «чайхану» пятилетнего ребёнка выпить, закусить, потрепаться? Тебе же с ним скучно будет, да? Вот и Отцу нашему небесному, нужны только те, кто некий опыт приобрёл, а то Ему с ними и якшаться западло… типа, как академику со слесарем. Уровень разный, разговор не получается…
- Ты пей, давай! – нетерпеливо цыкнул Лёха. – Что зря водку греешь? Градуса не прибавится!
- Так что, Адам и Ева смертными были? – усмехнулся Илья. – Вроде, по Библии, они были безгрешны и даже трахаться не умели…
- Значит, переврали всё. Только и всего! Тут, вон, за несколько лет про Сталина-Троцкого понаписали целые горы, а ты хочешь о божественном… и чтобы через тысячелетия - вся правда, правда и ничего, кроме правды… - Прошка промял, наконец, твёрдую сигарету «Ява» и прикурил. - Я думаю, что эта история, типа назидание нам – не пытайтесь впереди паровоза бежать.
- А как же  маленькие дети? Какой у них опыт, если, к примеру, во младенчестве умерли? – спросил Лёня-электрик.
- Это, Лёня, другой вопрос, - отмахнулся Прошка. – Погоди, и до этого дойдём! Тут вот где фишка: сотворил Бог людей, дал им лет сто косточки погреть на пляже и сказал, мол, выбор у вас есть – жизнь смертная, но с наградой; либо сидите здесь, в раю, и не рыпайтесь, пока не помрёте и в пар не превратитесь. Ну, Адам с бабой решили, что жить в раю всяко интереснее, чем это самое… «в поте лица своего хлеб ваш насущный»… и поклялись, что всё нормально. В грудь себя били, башкой о стену стучали – мол, наше решение твёрдое, не извольте беспокоиться!
- Во сегодня Прошка даёт проср…ться! – шепнул Марат Илье. – Чисто госдума, так и чешет, не спотыкаясь!
 - А потом, как всегда, заело их любопытство… впрочем, нет, не любопытство… зависть!
- К кому? – удивился Лёха. – Это они что, Богу позавидовали?
- Нет! – торжественно сказал Прошка и поднял прокуренный жёлтый палец. Глаза его горели. – Ангелам они позавидовали. Тем самым, для которых Вселенная – дом. Вселенная, понимаешь? А не просто шесть соток с райскими пальмами. Позавидовали! Им подумалось: «А хрена ли? Ну, помыкаемся мы на земле голые и босые, зато потом, приняв смерть земную, будем подобны крылатым херувимам, по всему мирозданию со свистом рассекать!»
- По второй? – спросил Марат.
- Ага… Сашка, разливай по второй!
- И почему их выгнали? – упрямо сказал Илья. – Ну, захотели на собственной жопе всё испытать и стать выше, чем были, и что? Богу завидно стало?
- Нет, - ответила вдруг за спиной Ильи подошедшая неслышно Анна. – Он не выгонял. Это Сатана. Он выгнал людей и из-за этого бился со своими братьями. Потому он и не любит нас, что мы теперь, после смерти, ангельскую долю можем принять… вот и подставил людей, думая, что они от злобы и мерзости вымрут. Он ведь втихую всю гордыню и зависть свою в яблоки эти вложил… чтобы люди поубивали друг друга. Выгнал… и с той поры рай перестал быть раем… а люди стали теми, кто они есть. Мудрости в них нет, но и хорошего в них - немало.
- Ты прямо, как по Псалтырю чешешь, Аня! – с уважением сказал Марат и подвинулся. – Садись, посиди с нами!
- И ты, Мёрси, давай к нам, - поднялся Лёха. – Сашка, там ещё осталось для дам-с?
- Осталось немного, да! – ответил Сашка, ярко освещённый весёлыми солнечными лучами, простреливающими тополиную листву. – Ещё сходить надо…
- Мы не пьём, - кокетливо сказала Мёрси, плюхнувшись рядом с Ильёй и тщательно оправила коротенькую юбку. – Меня в университет на журфак зачислили! Вот, Саша, держи мороженое, раз ты не пьёшь!
- Ух, ты! Ну, теперь держись, Маринка! Поступить – это одно, а учиться – совсем другое! – сказал довольный Прошка, которому всегда нравилась Мёрси и которой он нет-нет, да и попрекал свою непутёвую внучатую племянницу. – Это дело надо обмыть!
Все посмотрели на Анну. Она заколебалась на секунду, обведя «чайхану» взглядом, а потом махнула рукой и сказала:
- Ладно… ради такого случая…
- Саша, не ходи никуда! – сказала Мёрси. – У нас с Анной коньяк есть.
Сашка ел мороженое и сиял. Анна достала из пакета большую коробку конфет. Мёрси рассказывала, как волновалась на ЕГЭ…
Илья сказал, что отлучится на минутку. Мёрси помогла ему подняться, чмокнула в щёку и попросила обернуться поскорей, мол, очень уж интересная у вас здесь, в «чайхане» компания собралась!
- Хоть вы и старые все! – хихикнула она. – Ну, ладно, не обижайся! Опытные! Старые, но опытные… а некоторые - даже очень привлекательные. Иди, а то, если ты сделаешь лужу, то рискуешь быть неправильно понятым…
Илья проснулся. Мёрси тихо посапывала рядом, прижавшись к его спине.
Сон.
Илье хотелось завыть. Сон, только сон.
Сон!!!
Туман вяло колыхался, слегка порозовев от сияющего где-то в недостижимых небесах благословенного пылающего солнца.


Леночка

- Она неживая! – с убеждением сказала Леночка. Говорить было немножко страшно, вдруг Гагача рассердится? Но Гагача ничего не сказала, только застыла, выпучив свои глаза. Думает, наверное, наказать детей или не наказывать?
- Дохлая! – закричал Кондрат-квадрат. – Дохлая мышь! У-у-у!
- Мышке холодно на ладони у вас, - сказал Федя.
Мышка лежала на ладони Гагачи, раскинув лапки. На лапках были маленькие розовые пальчики с коготками – так интересно! Жаль, что мёртвая…
- Сейчас, сказал Голос, и все дети закрутили головами, стараясь увидеть, откуда говорят. Это, наверное, телевизор такой волшебный, да! Иногда в тумане вдруг картинки разные появляются, а иногда просто Голос говорит. Бориска – глупый. Он боится Голоса, а Голос совсем не страшный. Только в тумане иногда страшно, но туман же не всегда! Иногда его много-много и тогда можно загадывать себе игрушки и мультики, а иногда его совсем мало. Он лежит под кроватями и молчит. Тогда видно, как вокруг лежат разные зайчики, медведи, паровозики, кубики. И прыгалка видна – большая, мягкая, - так интересно на ней кувыркаться! Вот только голова болит часто – не хочется на прыгалку бегать.
Леночке нравятся колечки и бусы, которых здесь много. Цепочки! Такие красивые! Кристина хитренькая - вон себе какие красивые бусы взяла – жёлтые, прозрачные! А Леночке достались только блестящие, жёлтые и тяжёлые. Федя сказал, потому что железные. Железо такое жёлтое и тяжёлое. Но зато камушки-огонёчки на цепочке висят… замечательные! А один камушек в колечке на мамины глазки похож – такой же зелёный. Леночка это колечко прячет. Когда тумана мало, а голова всё равно болит – можно тихонько в камушек посмотреть и маму вспомнить… сразу легче становится! 

Мышка вдруг дёрнулась. Гагача положила её на пол и все смотрели, как мышка оживает.
- Умывается! – обрадовалась Эллочка. – Мышка умывается!
- Мышка умывается, - своим толстым голосом сказала Гагача. – Ещё надо мышек?
- Надо, надо!
- И белочек!
- И медведя на велосипеде! – это уже Кондрат-квадрат.
- Это не настоящая мышка, - сказал Федя… и все стали на него смотреть.
- Глупый Федя, - сказал Голос и засмеялся. – Мышка живая. Можете построить для неё дом из кубиков и кормить мышку печеньем. И воды ей в тарелке поставьте.
А вечером, после прогулки, голова болела совсем сильно. Федя с Бориской даже не стали про свою ракету говорить, а они всегда в кроватях шепчутся. Собирают разные железяки, хотят ракету сделать, чтобы улететь на Луну и там сами жить. Им Гагача не нравится. Смешные такие! Гагача никому не нравится – толстая такая тётенька и на голове туман, как волосы. Федя говорит, что у неё под туманом полголовы нету. Он однажды проснулся, а Гагача сидит в своём кресле, вокруг головы ничего нет, а там всё чёрно-красное, наружу торчит и воняет… ни волос, ни макушки… а между ухом и глазом – большая дыра.
А потом туман нахлынул и снова всё спрятал.
Врёт, наверное…. Мальчишки – выдумщики. Только у Гагачи всегда руки холодные и скользкие какие-то. И смеяться она не умеет, и улыбаться…
И от неё иногда так пахнет!
Наверное, она мыться не любит. Когда вся группа в бассейн ходит, на первый этаж, то Гагача никогда с ними не купается. Только стоит и смотрит.
А лицо она мажет всякими кос-ме-ти-ка-ми. У мамы тоже есть кос-ме-ти-ки, только у неё они красивые!

- Болит голова? – спросил из тумана Бог… совсем близко спросил!
- Болит, - послушно сказала Леночка, вздрогнув.
Бог вышел из тумана. Это его Голос со всеми разговаривает. Иногда его никто-никто не слышит, а только тот, к кому Бог обращается. На Бога ругаться нельзя и спорить нельзя, потому что он – Самый Главный.
Бог красивый… на дядю Илью похож, только у него руки и ноги здоровые, не больные, и одежда другая – красивая, блестящая и жёлтая, а на ногах – смешно! – сандалии, как у Бориски! Взрослые же не носят сандалики!.. наверное…
Но он всё равно – страшный! Никому Леночка об этом не говорила… даже думать об этом нельзя… но Бог всё равно пугает её…
- Вышел Боже из тумана, вынул ножик из кармана. – сказал Бог. - Головушка болит - это ничего, - засмеялся Бог и присел на край кровати. – Вот, держи конфетку, от неё твоя голова перестанет.
- Спасибо, - прошептала Леночка, испугано натянув одеяло так, что снаружи остались только глаза. Бог засмеялся и положил конфетку на одеяло – только это не конфетка! это лекарство такое, чтобы голова не болела. Леночка высунула руку и взяла красную круглую таблетку.
- Ну, что сегодня делала? – спросил Бог.
- Мы с мышкой играли, - прошептала Леночка. – Она бегает.
- Будут у вас ещё и белочки и медвежата, - сказал Бог. – У нас всё по-честному! Хорошо себя ведёшь – держи подарок.
- А почему мышка неживая вначале была? – осмелилась спросить Леночка.
- Зато сейчас она живая, - ответил Бог. – Она сидит в своём домике и грызёт хлеб, который глупый Кондрат-квадрат бросил на пол. Когда все легли спать, мышка хлеб утащила и теперь довольна, как большой слон.
Леночка робко улыбнулась. По голосу Бога чувствовалось, что он ждёт улыбки.
- Мышка-трусишка, - сказал Бог. – Ты тоже мышка-трусишка. Не бойся ничего, Бог на твоей стороне! Вот, сегодня, когда в королевишну играли, Кристина тебя толкнула, а ты и нюни распустила…
- Она нечаянно…
- За нечаянно – бьют отчаянно. Ну, ты не переживай, моя будущая Афродита. У вас у всех будут свои королевства. Каждый будет царём и богом, поняла? А Кристине в следующий раз не уступай – вот ещё, подумаешь, хитренькая какая! Толкаться нельзя.
Бог поднялся с кровати, сияющий, весёлый и грозный.
- Ну, спокойной ночи! Вопросы есть?
- А мама когда придёт? – еле слышно, под одеялом, прошептала съёжившаяся Леночка. Но Бог не рассердился.
- Придёт. Скоро придёт. Будет у вас вместо Гагачи. А Гагачу мы отдадим на кухню – у неё котлеты вкусные получались, вот пусть и жарит.
- А дядя Саша и Мёрси? – Леночке вдруг стало совестно, что она не спросила и про них тоже. – И дядя Илья?
- Придут. Всем кагалом завалятся в гости. Ты помолись мне, и они придут. Помнишь? Ну-ка, кто тут у нас на ночь не молился? Вылезай из-под одеяла, вставай на колени и помолись. Как я вас учил?

Леночка стояла коленями на прохладном полу, сложив ладошки, и бормотала:
- Бог-господь, Бог-господь, не сердись на нас! Пожалей своих слуг и детей, не гневайся! Пусть сюда придут мама и дядя Саша, дядя Илья и Мёрси, пожалуйста! Я тебя очень-очень прошу, я твоя дочь и слуга! Я буду себя хорошо-хорошо вести и учиться буду хорошо! Пока ты со мной, я самая сильная и самая красивая! Я буду королевой, аминь.
- Ну, вот и молодец, - сказал Бог и тихо засмеялся. – Валяй в кровать и спи. Завтра я вам на прогулке лошадь покажу. Она ещё спит, а завтра оживёт, как мышка, - будет сено кушать и вас катать на себе.
Бог ушёл… туман стал ещё гуще. Соседних кроватей не было видно. Голова почти не болела, только была тяжёлой-тяжёлой, словно на неё была надета железная корона с яркими камнями. Леночка нащупала колечко и сжала его в кулаке. Мама придёт. Она придёт обязательно, об этом ей сказал Бог. Он страшный, но не обманывает.
И они будут гулять с мамой, и Мёрси перестанет быть мрачной и снова будет играть с ними в кукол, а дядя Саша сделает им из ниток красивые мосты, по которым мальчишки будут пускать свои машинки. А когда придёт сончас, дядя Илья ляжет на кушетку и расскажет им добрую сказку. И все будут слушать-слушать… а потом заснут…
…а когда проснутся, все помолятся Богу и всё будет хорошо-хорошо!

Она поплыла по туману, как по волнам. Бог стоял рядом и держал за лапку мишку косолапого, которого так любит Федя. Мишка почему-то был совсем старый и порвался в нескольких местах. Леночке хотелось сказать, что грустного мишку надо зашить иголочкой с ниткой. Она видела такие коричневые нитки у мамы Ани, видела! Но Бог только засмеялся и выбросил мишку куда-то вниз.
- Королевишны не плачут! – сказал он. – Они берут новых мишек, потому что новый мишка – чистый и пахнет хорошо!
Гагача подошла неслышно, взяла Леночку за руку холодными скользкими пальцами и повела её к остальным, на прививку. Туман, как волосы скрывал её голову. Из него выпал какой-то противный червяк… но, наверное, это просто показалось. Леночка уже совсем взрослая и понимает:  то, что показалось  – не всегда правда.
- Когда кажется – бабки крестятся! – захихикал Кондрат-квадрат. Ему уже поставили укол и теперь он хвастался.
Леночка спала.
Колечко в ладошке было уютным и тёплым.
Мама скоро придёт. Бог всегда говорит правду.


Сын (безумная неделя)

Вовка цеплялся за дом до последнего. Только когда сами напуганные до смерти эвакуационные службы начали суетливый поквартирный обход, он смирился с тем, что придётся уезжать. Да и без мамы  в квартире стало  холодно и тоскливо.
Вернувшись с отдыха в уже растревоженный Пришествием Екатеринбург, Вовка запаниковал. Ещё бы! Телефон недоступен уже второй день, компьютер в комнате не выключен, а мамы дома нет. Она никогда не уходила надолго, оставив включенным свой старенький комп. С её-то вечными конфликтами с техникой!
Ежедневник Анны («моя голова» - говорила она), без которого она не выходила из дому, лежал на столе раскрытый. Сумочка  небрежно валялась на полке в коридоре. Кресло нелепо сдвинуто в центр комнаты. И телефон на кухне лежит. В журнале телефона сплошь «неотвеченный звонок» - штук двадцать. Подруги, подруги… отец… отец… Блин, а вот и «Вовка»… и тоже раз пять… Странно.
Впрочем, какое там «странно»!
Всё пугало, всё не так!

В милиции отмахнулись, посоветовали в эвакуационный пункт по месту работы матери обратиться. У нас, мол, полгорода дёру дали самостоятельно, парень! Ищи свою мамку в саду или вообще где-нибудь у родственников. Ну, ладно, хрен с тобой, пиши через три дня заявление, мы его приобщим к груде таких же… ну, ты сам понимаешь, видишь же, что творится! И сходу, понизив голос: «Тут, вон, говорят, в Орджоникидзевском РУВД следователи в одну квартиру приехали – и всё. Никаких следов! Даже трупов нет! Только пулями все стены изрыты и кровищей аж до потолка всё ухлёстано, понял? А правда или нет – нам выяснять некогда…»
Эти слухи… ничего, кроме слухов людей не интересует! Про ментов-мародёров, про то, как одна женщина открыла квартиру, мол, эвакуироваться будем, тётка, а потом нашли её в пустой комнате, а голова отрезана… и унесена. А квартиры городские власти на себя переписывают – ищи потом, кто ты такой и по какому праву вернулся! И страховые компании как сквозь землю провалились – одна семья так вот сунулась, а к ним ночью пришли и всех передушили… и записку оставили: «От Сатаны не застрахуешься!». И про молодого парня, который вышел из дома, а когда вернулся, в его квартире уже МЕНАКОМовцы пируют – серный дым коромыслом, иностранные бл…ди визжат, негры какие-то, гомосеки, друг с другом сексом прямо на святых иконах его бабушки занимаются… а посередине комнаты стоит деревянный идол. Сатана с козлиными рогами… и весь человеческой кровью забрызган. «Ой, что вы говорите?! Ужас!! А у нас одних знакомых сестра святой водой умывается. В смысле, на лицо брызгает! Так вот, просыпается она позавчера утром, а у неё…»

Переждав длинный крёстный ход и тщательно перекрестившись раз десять, под внимательными тяжёлыми взглядами идущих небритых мужиков и женщин в платках, Вовка с облегчением вернулся домой. Так и прибьют… только повод дай… вон, пожалуйста, у самого РУВД какая-то бабка орать стала, что у Вовки, мол, волосы в хвост собраны… «антихриста ждёшь, козёл?!! Сволочь некрещёная!» С ума посходили все, даже оторопь берёт, откуда что и взялось. Нет, надо уезжать, надо!
Он бегом влетел в подъезд - а вдруг мама уже дома?
Нет… не вернулась…

Спустя трое суток Вовка, обрезавший несчастный «хвост», выждав крикливую и зарёванную очередь, снова стоял у стойки дежурного в районном УВД. Немолодой капитан милиции с безумными глазами прочитал заявление о пропаже человека «по диагонали».
- Пацан, ты меня правильно пойми - если она в первый день оказалась близко – пиши пропало. Давай, дорогой, сам успевай ехать, наш район подгоняют, все мозги уже про…бали! Дёргают туда-сюда, а сами давно уже смылись, суки! По телефону руководят… - капитан длинно и яростно выматерился. – Граждане в очереди, все слышите?  Деньги с карточки сними, счет закрой, документы не забудь – паспорт, трудовую книжку, на квартиру всё, что есть, свидетельства там всякие… и ждите! Дожидайтесь эвакуационной охраны, там солдаты в голубых касках, поняли? А то вылезете сдуру - порежут всех, как зайцев… были уже такие случаи. Охрана прибудет – размещайтесь организованно по автобусам и всё будет нормально! Пожрать возьмите, попить, все дела, кормить вас первые часы будет некому! Да не тащите с собой ничего из ненужного, транспорт не резиновый!
Очередь зашумела, задвигалась.
- Кто поумнее, да при деньгах, те давно уже дёру дали, - сказал Вовке встрёпанный поддавший мужик. – Прямо воинскими эшелонами, со всеми мебелями. Со спецназом, с зенитками, понял?! А мы… тьфу! Простодырые мы всегда были… такими и остались, понял?! Всё телевизору верим, да надеемся. Эй! Куда прёшь, гадёныш?! – заорал он поверх Вовкиной головы. – Сказано тебе – очередь! Давай-давай, поогрызайся мне ещё, мудак! Я тебе зубы-то выбью!
Вовка собирал свои вещи в рюкзак и большую спортивную сумку. Два дня назад звонила Женька. Щебетала про эвакуацию. Её папаша-чинарь, какая-то там шишка  среднего звена в районной администрации, достал бронь на всю семью. Представляете? От кокона до них – чуть ли не триста километров, а они уже со всем барахлом на чемоданах! 
Уезжают куда-то к родне в подмосковье. Звала с собой. Бла-бла-бла… типа, «всё устаканится, вернемся, Вовочка, хочешь я с тобой жить буду, твоя мама не нашлась?» Хитрая, стервоза. Трахается хорошо, а ума нет. Парадокс, да? Весь ум в секс ушёл, честное слово! Размечталась  – жениха с квартиркой почуяла. Обломись, подруга!
Вовка вежливо поблагодарил за предложение и отказался. Ссориться с Женькой ему не хотелось. Барахла было немного. Самое ценное – фотокамера, сменный объектив, кое-что по мелочёвке. На хлеб всегда заработать можно, пусть и без масла. Даже и в такой каше, что заварилась сейчас в родном городе. Документы сложил в мамину сумочку и сунул на дно рюкзака. Благо у Анны всё лежало в одном месте в старой папке из кожзаменителя… зеленого цвета, с загнутыми уголками.

… мам, ну где тебя носит?!
…ну, поссорились…  и что? не навсегда же…

Деньги – наличка – в кармане, купюры покрупнее в сумке на поясе. Ближе к телу.  Хоть в трусы запихивай… да только, если начнут шмонать – до последней монетки всё выгребут. Вон, в очереди сегодня рассказывали: подходят на улице, типа, патруль, в сторонку отводят и – догола. А напоследок золотые зубы щипцами – дёрг! – и удавку на шею. Бросают в подвальное окошко ближайшее. Кто сейчас по подвалам-то ходит?..
От фирмы, где работал Володя, остались только рожки да ножки. Телефон шефа молчал, в офисе всё раскурочено… как, впрочем, и во всём здании на Малышева, 101. Стёкла зачем-то побили… на газонах битая техника валяется, бумаги и диски, да лужа засохшей крови прямо между стеклянными дверями с дырками от пуль. Вовка даже и заходить не стал. Ясен перец – разбежались все. Каждый сам за себя. Жаль, что Наташкин телефон постоянно был недоступен… надеюсь, всё нормально у неё…
Всю информацию с жесткого диска он скачал на флэшку. Немного подумав, то же самое сделал с ноутбуком Анны. Флэшку в карман. Надёжнее было бы на DVD нарезать, да пустых болванок не нашёл.

…писала что-то… рассказы свои и стихи…
…поссорились…
…Женька, шалава, это всё из-за тебя… мама же переживает всегда!

Он тряхнул головой. Ну, хватит себе душу растравлять! Не так уж и поссорились. Собственно говоря, и не ссорились вовсе… так, поговорили. Просто вспоминать об этом тяжело, потому что…

…умерла…

…потому что не хочется расставаться вот так, не договорив, не поцеловав на прощанье…
Отец звонил. Он уже в Перми. Голос какой-то надтреснутый, севший… болеет что ли? Наверное, просто волнуется… «мама у нас слишком наивная и добрая, а время, сам видишь, какое». Говорит, не мог дозвониться до неё. В дверях, мол, записку оставил. Что ж, может, и оставлял, да только не было там никакой записки. Впрочем, соседка могла убрать. В принципе, оно и правильно! Кто же сейчас мародёрам на радость знак оставляет – мол, никого нет, заходи!
Мама найдется.
Нет, серьёзно! Она же далеко была в момент, когда…

На вокзале его почему-то определили в плацкартный вагон с работниками ЗиКа. Впрочем, там были и приблудные, вроде него, Вовки, и вообще какие-то левые люди. Все орали, толкались, плакали, ругались. Из соседнего вагона с воем вышибли двух перепуганных девиц-студенток. Девицы испуганно шарахались по перрону, размазывая по щекам тушь. Сумасшедшая старуха, сидевшая на узле, визгливо кричала: «Так вам, бл…ди, так! У Сатаны-то вам хорошо будет!» - и беспрестанно крестилась.
Одна из девчонок разрыдалась. Подруга топталась рядом, машинально размазывая по щекам кровь из носа, и пугливо оглядываясь на орущих людей, грозящих им кулаками. «Только вернись, сука, я тебя урою!» - донеслось до Вовки. Он выкинул окурок и решительно выскочил на перрон.
- Куда?! – крикнули ему в спину. – Не пустим обратно!
- Пошёл ты… - сквозь зубы сказал Вовка и потащил ревущих девиц в вагон. К беснующимся соседям уже двигался хмурый патруль.
- Куда ты их тащишь? Сам припёрся, ещё и баб с собой тащишь! – крикнула ему в лицо закутанная в шаль женщина. Брызги слюны попали ему на лицо. Вовка, упрямо протискивающийся в тамбур, не успел ответить, как лицо дёрнулось и исчезло. Усатый немолодой мужчина, отпихнувший возмущавшуюся тётку,  помог им войти. Продолжавшей орать бабе он коротко сказал:
- Не пи…ди! Ты тоже не из наших, - и глянул так, что визгливая тётка сочла за благо поджать губы и промолчать.

Вовка с девицами приткнулся у самого края, ближе к сортиру, где ещё можно было расположиться. Старший по вагону хотел что-то сказать, но усатый взял его за руку и быстро зашептал на ухо. Старший сделал несчастное лицо и плачущим голосом закричал:
- Вот будет зачистка – погорим ведь! Девушки, у вас хоть эвакуационные листы при себе есть?
- Есть! – всхлипнула окровавленная и трясущимися руками полезла во внутренний карман джинсовой курточки.
- Да ладно тебе… – старший махнул рукой и стал протискиваться по проходу в другой конец вагона.
- Не ссы, начальник, не погорим! – сказал ему вдогонку усатый. – Водка есть, парень?
- Пара бутылок найдётся... а что?
- Налей им грамм по сто. Скоро поедем, так что всё нормально. Ты сам откуда?
На перроне сухо защёлкала автоматная очередь. Люди кинулись к окнам. Кто-то завизжал.
- В воздух стреляют, - отмахнулся усатый. – Одурели все, как крысы… Ну, давай-ка и я с вами дёрну немного, за компанию. Ты много не лей, дорога у нас дальняя.
Через десять минут поезд тронулся. Застучали, загрохотали с тоской колёса, поплыла назад кричащая толпа, заиграл на вокзале старинный марш «Прощание славянки», царапая и растравливая душу, заревели женщины, причитая и охая…
- Пришествие, - качая головой, сказал усатый, разламывая хлеб. – Видишь, ножик забыл. В первый раз в жизни в дорогу с собой не взял – забыл! Людишки носятся вокруг, как тараканы на сковородке, и я туда же…
- Так, ведь, страшно же! – искренне сказала почти успокоившаяся девушка, уже смывавшая мокрым носовым платком с лица кровь и косметику. – Так страшно! Райка, ты чего ревёшь? Едем уже!


Глава 38

Анна

Туман был густым и странно упругим. Ей казалось, что она нырнула на глубину, где, однако,  на  уши почти  не давит, и можно дышать. Анна даже сделала несколько движений-гребков, как будто плыла под водой. Раздвигая руками чёртову хмарь, она представила себя плывущей в молочно-кисельной реке.
Наверное, если ногами оттолкнуться от самого «дна», можно всплыть. Нет, не получается. Ну и ладно - ногам на асфальтовой мостовой туман идти не мешает, и то хорошо.
Она шла, прихрамывая, ничего не видя вокруг. Изредка выдвигались смутные неопределённые силуэты, которые Анна хмуро обходила и снова продолжала свой путь. «Как ёжик в тумане» - равнодушно  подумала она. Ноги сами вели в нужном направлении. В голове – фоном, как ненавязчивая музыка, звучал родной голосок. Без слов, просто эхом. Маячок в пустоте. Пока слышно – значит всё правильно.  Это как идти по лесу и слушать птичий щебет. Не разбираешь, о чем они там чирикают, думаешь о своём, но машинально отмечаешь:  вот это – синица, а это - соловей, кукушка плачет или сорока стрекочет.

Всё, что с нами происходит в жизни – не просто так. Во всём есть смысл…

….мысли колыхались, как спокойные прозрачные медузы.
Зачем  мне нужны были эти дурацкие способности – «слышать» посторонних людей? Вот уж радость великая! Это так мешало в той, бывшей и ушедшей жизни! А вот, видишь ли, и пришел момент, когда пригодилось – слышать. Кожей, душой, подкоркой, подсознанием – чем бы то ни было – пригодилось!
…Вовка. Да всё нормально с ним, думаю. Ему Леночка бы понравилась. Младшая сестрёнка…
Из тумана выплыл силуэт дерева с коротко спиленными ветками… похожий на сгорбленную фигуру в капюшоне…

…доминиканцы – были такие монахи, я читала. Они носили белые рясы с черными капюшонами.
…а хорошо бы сейчас, чтобы кто-то молился за меня…

…чуть в стороне – скамейка со спинкой. Анна отметив, насколько отдаляется от «курса», свернула присесть отдохнуть. Нежный детский голосок в голове сменился на шелест, скрежет и ворчание. Вот слышится отдаленный пьяных грубый смех, а вот -  злорадное бормотание. Экий ты, Анна Сергеевна, локатор. «Локатор, голова-пеленгатор!» - сказал бы, наверное, улыбающийся Илья. Да только не пеленг это никакой, Илюшенька! Он мне не нужен. Я просто знаю, где моя дочь. Просто знаю.
Посидев несколько минут, Анна встала и побрела дальше.

…опять камешек на крестике засветился красным, и тепло так от него…
…бесполезно…
…тепло…

Хорошо, что он есть. Всё-таки, память о той, бывшей когда-то Анне. Той Анне, которая верила в крест и молитву, волхование и пост, бабку Явдоху и пасхальные куличи… в благодать верила. В жизнь вечную, да не ту, что на самом деле есть, оказывается…
Сама того не замечая, она начала бормотать стихи. Останавливалась, запнувшись, начинала снова, повторяя и повторяя забытые строки, написанные Анной давным-давно (совсем недавно):

Я поставлю на рельсы башмаки тормозные
Под колёса того голубого вагона,
Что своею рукой ты толкнул - и в иные
Покатился он страны от родного перрона.
Начинать этот путь не имело нам смысла:
Ведь тебе, как и мне, это нужно едва ли.
Двух попутчиков странных беседа зависла
В опустевшем вагоне, в виртуальном реале.
Я скажу себе: "хватит!", потянувшись к стоп-крану.
Опущу на мечты тормозные колодки.
Не играй моим сердцем, не тревожь мою рану.
Лучше будем друзьями... и давай выпьем водки!
Нет… во всем есть смысл – и начинать, и заканчивать…

Под ногами хрустело, словно она шла по старой яичной скорлупе. Где-то вдалеке слышался басовитый лай собаки. Пёс брехал и брехал, не давая сосредоточиться, вспомнить, а потом перешёл на вой. Анна остановилась, прислушалась. Всё стихло.

…наш Пёс, или кто-то другой?..

 Есть Сатана, есть Бог. Почему же Он молчит? Почему поганый пакостник – Его сын - всегда тут как тут? Какого хрена он выворачивает наизнанку миры, грязня и извращая их? Что же ты молчишь, Отец? Или сказать нечего?!
Анна начала злиться. Ну, говори! Говори со мной! Хоть из пылающего куста, хоть из вихря! Пошли мне розового ангелочка с крылышками, так похожего  на пухленького Купидона! Сделай хоть какой-то знак! Или ты не слышишь? А может, ты не слушаешь? Какое тебе дело, Отец, до смертельно уставшей женщины, бредущей в мерзком киселе по хрустящей осквернённой земле?

…ты отдал Своего Сына…
…но я - я не отдам свою дочь!

- Взять бы сейчас Сатану за шкирку, да мордой - в говно! – пробормотала Анна. – Пользуется тем, что Отец на нас внимания не обращает! Все умерли – и Саша, и Илья, и Маринка…. Одна я иду и иду в тумане… одна я… как собака побитая, за щеночками своими… глотку рвать, сдохнуть в драке… 

…одна!!!
…нет, не одна!
…бросили…
…нет, ты не можешь так говорить…
…МОГУ!!!
…заткнись и иди… нашлась тут, всеми брошенная, видите ли… поплачь ещё в платочек! Утри сопли и иди – наша доля такая, женская - детей своих не отдавать!
…сама ты – сопли… нет у меня ни слёз, ни страха. И я иду.

- Я иду, - сказала она и мрачно усмехнулась. – Иду!
Она вынула нож из ножен и крепко сжала рукоять, повернув нож лезвием к себе. Удар правой по ухмыляющемуся лицу – вот так, чтобы сорвавшаяся влево рука чиркнула отточенной сталью по морде… а потом рука сама пойдёт обратно и воткнёт нож прямо в шею! Сашка, Сашка научил меня… он виновато моргал, направляя мою руку…

…воин…

…такой смешной и жалкий… но умеющий убивать. Убивать быстро и деловито. Натренированно…
Она шла в абсолютной уверенности, что дойдёт, что всё, что происходит – происходит медленно, но верно. Что Сатана ждёт её - прекрасный ангел-демон-царь-бог, проклятье и боль, отчаяние и насмешка
Ей не хочет помогать Отец – что же, надо относиться к этому спокойно. Она сама помогает себе. Она помогает себе и другим. Сама!  Слышишь?! Тебе хорошо – Ты создал нас всех и ушёл отдыхать, не заботясь о том, что осталось там, внизу, куда рухнул Твой же испорченный и капризный сын. Ты послал нам другого, самого любимого, Сына… но он пробыл у нас недолго. Мы сами убили Его. А теперь мы делаем крестики с камушками и красим куриные яйца на годовщину Его воскрешения… такие смешные маленькие людишки, оставшиеся без Отца.

…хватит болтать! – сказал Илья
…ты, главное, иди! – сказал Сашка.
…ты не была такой! – сказала Мёрси

Они смотрели на неё, вглядывались в её лицо. Они были печальны, но они и не думали ей поддакивать. «Иди! – говорили они. – Иди и верь в свою силу! Иди, и не жди, что кто-то большой и добрый специально спустится к тебе с небес, чтобы всё уладить! Иди – это твой путь».
- Помощники… - сказала Анна, – вам-то легко говорить!
Но на душе стало легче.

***

Она вышла из тумана внезапно. Он остался за её спиной, будто срезанная огромным ножом стена белого творога. Здесь властвовала ночь. И сиял тёплыми золотыми огнями Дворец Молодёжи, как огромный драгоценный кристалл, возвышавшийся над вечной зеленью густых елей.
Уличные фонари освещали асфальтовую дорожку, чисто выметенную и спрыснутую недавно прошедшим дождём. Анна остановилась на секунду… и пошла по дорожке мимо большой кучи осенних листьев,  из которой поднимался горький дразнящий память дымок.
Подняв голову, она не увидела ни звёзд, ни луны. Туман нависал над площадью белым с золотистым отливом колоссальным куполом. Откуда-то оттуда, сверху летела мелкая холодная морось… и Анна подумала, что там, совсем высоко, над туманом, ходят набухшие тучи, проливая на землю небесную влагу…
«Вот я и пришла!» - сказала она сама себе, поднимаясь по ставшим бесконечными ступеням. Туда, выше - к зовущему свету и теплу.
Она поднималась и поднималась, словно взлетая на высокий пик, на самой вершине которого её ждали Судьба и Смерть.


Коваленко

Игорь Антонович был в полной запарке. Связь дёргала его в разные стороны, пресса рвала на части, добивалась разговора бывшая жена, несколько раз звонила дочь, Бриджес тянул из него жилы, сам выбиваясь из сил. Военные терзали его, президент одолевал вопросами… а теперь ещё и служба безопасности насела на Коваленко с требованием немедленного одобрения плана действий по обеспечению, недопустимости, всеохватного запрета доступа на, предельной осторожности, возможной утечки информации и так далее.
- А чего ты хотел? – удивлённо сказал ему Хокинс, одолевший таки гордыню и познакомившись с Коваленко, так сказать, «воочию» - через прямую видеосвязь старого доброго Скайпа. – Ты сам вызвался тянуть за  верёвочки и контролировать каждый чих. Ты загоняешь себя, как та несчастная лошадь, чтобы рухнуть и испустить дух. Более того, ты загонял старика Бриджеса, а на Кокса свалил все боковые проблемы…
- Ну, уж и свалил! – проворчал Коваленко.
- Не перечь, Игорь. И не дёргайся, я тебя не осуждаю.
- И то хорошо, - сказал Коваленко. – Ну, ладно, спасибо за расчёты, это многое проясняет…
- Что данные и расчёты? Суета сует. Думаю, что мы их и обработать не успеем. Ты уже понял, да?
- Да.
- От месяца до полутора лет. Разброс, конечно, тот ещё, но… более точные сведения мы можем получить только при расширении кокона до полутора-двух тысяч километров в диаметре.
- Тогда это уже на х…й никому не нужно будет, - пробормотал Коваленко по-русски.
- Что? – не понял Хокинс.
- Я думаю, эти сведения нам пока надо держать при себе.
- Конечно, а как же иначе! – Хокинс помолчал. – Я видел много забавных фильмов, где уничтожали Нью-Йорк и рушили города мира… но никто не додумался до такого…
- Может, и додумался кто – какая разница? Что ты собираешься делать?
- Работать, - нехотя сказал Хокинс. – Уеду в горы… там хорошо работается. А ты?
- Мне ехать некуда. Буду отступать вместе со всеми… пока смогу. А там…
Они помолчали. Коваленко осторожно гладил пальцы правой руки, серыми сосисками торчащие из-под гипсовой повязки.
- Как ты думаешь – что там всё-таки… там, внутри? – спросил он.
- Я читаю Библию, Игорь. Я давно не читал её, - вместо ответа сказал Хокинс и отключился.
Коваленко потёр лоб. Двигатели «Антея» гудели ровно и мощно. Брюхо гигантского самолёта было битком набито тем, что вывезти надо было в первую очередь. Казань, новая База… новые попытки «прокола»… новые люди… новые впечатления… это всегда радовало Коваленко. Ему нравилось жить вот так, на колёсах, на ходу, в драках и спорах, в торопливых «летучках», в счастливых озарениях и сокрушительных провалах.
- Игорь Антонович, - сказал подошедший Роман. – Крюк всё-таки придётся делать. Земля опасается, что нам влепят парочку ракет. Внизу опять стрельба...
- Ладно, - сказал Коваленко. – Спасибо, Роман. Слушай, я таблетку принял… посплю. Хорошо? И ты ложись.
- Да я поспал уже… я тут считаю кое-что… по одиннадцатой модели.
- Тоже неплохо. Ну, тогда дай мне на чуток глаза под лоб закатить, лады?
- Лады.

Коваленко пристроился поудобнее и почти сразу заснул. Ему снилась Вика, танцующая на высокой башне. Платье развивалось на ветру, горели звёзды и таинственно улыбалась Луна, бросая вниз огромные полотна призрачного неживого света. «Осторожнее, Вика!» - попросил Коваленко, потому что верхушка башни была плоской и скользкой, - застывшей гладью чёрного мрамора… и не было перил. Вика не слышала его. Она кружилась под музыку всё быстрее и быстрее – красивая и стройная…
… а внизу медленно и неотвратимо поднимались лохматые угольные волны тьмы, затопившей мир.


Лестница поликлиники «Родничок», ночь

Он сел, отодрав с лица (оно пристыло?) полотенце с утятами. Тело слушалось плохо, да и одежда, казалось, навеки присохла к луже запёкшейся крови. Правый рукав оторвался окончательно. Он немного посидел, а потом поднялся и пошёл, наступая на разбросанные гильзы. Туман кривлялся вокруг него, хватал за руки и одежду. Твёрдая корка залепила левый глаз. Он оторвал её, поморщившись, вместе с лоскутком кожи… кажется, веком. Боли он почти не чувствовал.
Это было неважно.
Надо идти.
Оступившись на лестнице, он чуть было не упал, но удержался на ногах. Выйдя во двор, он впервые почувствовал, как начинает меняться его мёртвая плоть. Это было прекрасно.
Пёс сидел и выл в тумане неподалёку и замолчал, только увидев его пошатывающуюся фигуру. Он дёрнул хвостом и встал. Глаза его горели. Положив руку на загривок огромного зверя, он понял, что пальцы начинают обретать чувствительность. Пёс лизнул его руку и глухо рыкнул, показав белые клыки. Туман крутился вокруг, наливаясь чернотой и обретая плотность, но не касался огромного израненного тела.

Они шли с Псом, ничего не видя, кроме уродливых кривляющихся сгустков темноты, но шли спокойно и уверенно.
Всё убыстрялось. Всё набирало ход.
Тело менялось… возвращалась память. Иногда она выхватывала из небытия колоссальные пласты… и они тотчас вставали на место, заполняя огромные провалы. Мир восстанавливался.
Скоро! Они придут совсем скоро!
Он хотел сказать об этом Псу, но челюсти всё ещё не могли двигаться. Он смог только  растянуть губы в улыбку.


Мёрси

Весь день, до самого глубокого вечера, Мёрси не оставляло чувство того, что вот-вот всё закончится. Туман ли сгустится в острые пасти и перекусит их пополам, вынырнут ли какие-то раскорячившиеся шипастые твари  и перервут им глотки… а может, туман исчезнет и они выйдут на огромную пустую равнину со спёкшейся до стеклянистой корки землёй… и увидят вокруг только оплавленные и перекрученные остатки ржавого железа. Воображение сегодня не хотело угомониться. Так чувствуешь себя, болея, при сильной температуре – всё  плывёт, дрожит и меняется… и ни во что нельзя верить, поскольку бред от реальности отличить нельзя.
Илья остановился и начал кашлять. Простыл, зверски простыл. Вон, глаза какие воспалённые. У Мёрси, конечно, в сумке лекарства есть, да и у Ильи тоже кое-что имеется, да только сдаётся нам, что самое лучшее лекарство для Ильи сейчас – улечься в чистую постель, напиться горячего чаю с малиной, пропотеть и заснуть. И душ потом, когда легче станет… душ, горячий, с упругими весёлыми струями…
Душ – это да. Сказка! Мёрси бы сейчас за хороший душ даже пистолет бы свой отдала.
Илья запил таблетку от кашля глотком водки и поморщился:
- Говорят, нельзя со спиртным лекарства применять.
- Антибиотики, - сказала Мёрси. – Это антибиотики нельзя с водкой пить. Иначе толку никакого.
- Самое противное, что я и не болею толком, - сказал Илья. – Ломает, гнёт всего… а кашель – это ерунда. Понимаешь, это как при гриппе без температуры…
- А что и такой есть?
- Есть, красавица, есть… какой только дряни нет на свете. В том числе и грипп без температуры.

В тумане что-то с хрустом обломилось и рухнуло на землю. Кто-то завизжал от боли. Визг перешёл в полуплач, полусмех… и стал удаляться. Они стояли и слушали. Тихо. В том смысле тихо, что слышны лишь уже привычные звуки – возня, похохатывание, подвывание, смешки… но всё это далеко, не рядом.
- Ветка у тополя обломилась, - сказала Мёрси, держа пистолет так, как учил её Сашка, двумя руками. – И кто-то вместе с ней ё…нулся.
- Надеюсь, он отбил себе задницу, - пробормотал Илья, озираясь. Ружьё он держал в правой руке, не сняв петельку лыжной палки. В дымке тумана он был немного похож на мушкетёра, положившего огромный мушкет на сошку-подставку.
- Пойдём? – спросила Мёрси.
- Давай-ка передохнём маленько, - сказал Илья.
Они сидели на своих свёрнутых одеялах спиной к стене очередного дома «сталинской постройки», как называла их мамашка Мёрси. Когда за спиной стена – намного спокойнее себя чувствуешь! Илья сидел полубоком, облокотившись левым локтем на рюкзак. Ружьё лежало рядом. Мёрси скрестила ноги по-турецки и задумчиво пыхала ментоловой сигареткой «Dunhill».
- Темнеет, - задумчиво сказала она. – А спать не хочется. Это получается, что мы с тобой досюда два дня шли. Так?
- Вроде того…
- А на самом деле здесь идти метров сто. Я в первых классах во Дворец в танцевальный кружок бегала. Мама тогда разорилась – на год вперёд оплатила. А потом наша руководительница в Германию с мужем уехала и занятия – тю-тю.
- Кинула, значит?
- Нет, в принципе… мы одиннадцать месяцев занимались, так что почти весь курс. Слушай, вот придём мы, да? Допустим, что все уже там… и что?
- Жить будем.
- Нет, я к тому, что мужик этот… ну, который Анны знакомец… - ей было почему-то неловко произнести его имя; получалось как-то по-церковному, по-старушечьи, что ли? – Этот,  ну, молодой…
- Вельзевул, - усмехнулся Илья. – Астарт, Молох, Ваал и ещё чёртова уйма имён.  Президент организованного преступного сообщества чертей и призраков, повелитель тумана и враг электричества…
- Ладно тебе… перестань. В общем, допустим, что он тоже там. Вот мы заходим, видим его… и что дальше? Что мы с этим козлом делать будем? Стрелять?
- Хм… вопросы у тебя кручёные… - Илья достал фляжку. - Не знаю, Мёрси, что мы делать будем. Изгонять дьявола будем. Крикнем ему: «Изыди, Сатана!» - и насыплем на хвост соли. Плюнем в харю, произнося имя Господне, скрестим пальцы крестом и прочтём молитву…
- Я серьёзно спрашиваю, а ты…
- И я серьёзно, красавица! Нет каких-то рецептов, чтобы дьяволов из уральских дворцов молодёжи гонять! Вон, старик Фауст, уж на что хитрожопый был, так и он от Мефистофеля избавиться не мог! Впрочем, там другая история… он его и не гнал… у них, там, взаимовыгодный договор приключился. О мире и сотрудничестве. В рамках существующего порядка…
- Что ты опять несёшь? – возмутилась Мёрси. – Давай, напрягай мозги, раз голова не болит! Ты же начитанный до блевотины! У тебя же знания чуть ли не из задницы торчат! Я только про вампиров и оборотней знаю, и всё!
- Да-да… голливудские курсы молодого бойца, - засмеялся Илья и закашлялся. – Спасибо Брэму Стокеру, он научил нас, что с дьявольским отродьем можно справиться…
- Это ещё кто? – с любопытством спросила Мёрси. – Папа римский, да?
Они говорили и говорили, не торопясь вставать и идти. Наверное, просто потому, что Мёрси (и Илья тоже, да?) чувствовала – предстоящий переход будет последним. Всё, финиш. Слейте воду, тушите свет, уходя, выключайте свет и электроприборы, при переходе улицы эта сторона наиболее опасна - завернитесь в саван и медленно ползите на кладбище, хихикали когда-то они с Брюлей.

…я умру? нет! я не могу умереть!
…я умру, узнав напоследок, что Брэм Стокер – вовсе не Папа Римский…

- Наверное, Сатане не нужна просто вера, понимаешь? – сказал Илья. – Ну, вроде, как вера в Бога. Человек просто верит и ему намного легче жить и умирать, зная, что кто-то там, наверху, хорошо к нему относится и примет к себе. А этому… этому поклонение нужно. Чтобы в ножки падали, чтобы только о нём и думали, чтобы храмы и башни возводили. Наверное, ему хочется побыть земным богом… пока не надоест. А может, он уже много раз так делал… всё-таки, говорят, до ледникового периода здесь тоже люди жили и мегалитические постройки возводили.  Откуда нам знать, может, Сатана к нам, на Урал периодически захаживает?
- А когда ему опять надоест, он что – снова ледник напустит?
- Хрен его знает… наверное, просто порушит здесь всё и начнёт дальше жить…
- С кем жить? Где?
- Ну, Мёрси, я не знаю. Честное слово! Анна не так уж много рассказывала… да и гарантии у неё никакой нет, что это сам Сатана к ней заявлялся. Я уж тут думал – а вдруг это опять-таки долбанные зелёные человечки ей мозги парили? С какими-то непонятными нам целями. Может, они нас просто изучают таким замысловатым образом, а?
- Ну, ты опять… говорили мы уже на эту тему!
- …или мы  в каком-то четвёртом, пятом, семьдесят восьмом измерении оказались!
- Блин… помощи от тебя, Илья, никакой. Я думала, ты хоть что-то предложишь! Эй, подожди, дай мне тоже хлебнуть!
- Ну… молодёжь… прямо изо рта рвут…
- Давай-давай, не жмись!
- Притащимся мы к Сатане пьяненькими… с ружьём и пистолетом. «Кто с ружьём и пистолетом на посту зимой и летом?..» А знаешь, Мёрси, может, там и нет никого. Стоит пустой Дворец Молодёжи и всё.
- Ну… не знаю… Анна сказала…
- Анна могла и ошибиться. Ну, хватит воду лакать… пошли! Неохота мне опять на ночь устраиваться. А насчёт ледника – это забавно придумано. К примеру, цвела же когда-то Сахара, как рай земной! Жили там люди, не тужили… и как-то раз приходит к ним незнакомец… прямо из тумана…


Илья

Через час с небольшим они вышли к Дворцу Молодёжи. Они стояли и смотрели на яркий кристалл дворца. Было тихо. Накрапывал дождь.
- Огни, - сказала Мёрси, вдруг подумав, как она соскучилась по нормальному электрическому освещению. – Анна правду говорила – они здесь.
- Может, это люди? – пробормотал Илья, невольно содрогнувшись. Ему хотелось уйти обратно в туман и забрать с собой Мёрси. Люди… здоровые, самоуверенные, сильные люди…
Они смогли наладить электричество. Они греют воду и принимают ванны, они пользуются оружием и автомобилями… они не зажигают дурацкие свечи, чтобы найти дорогу в очередной загаженный тобой же сортир, не несут с собой бутылку с водой, чтобы смыть собственное дерьмо. Они живут. Живут, как короли, как хозяева положения! И им совсем не понравится жалкий обтрепавшийся инвалид… а вот Мёрси – понравится.
- Ты чего, Илья? – встревожено спросила его Мёрси и Илья очнулся. Оказывается, он плакал…
- Дурь какая-то в голову лезет, - ответил он, не глядя на Мёрси. – Не обращай внимания…
Мёрси положила ему руку на плечо, совсем как во сне…
- Ну, чего ты? – тихо сказала она. – Может, мы и не умрём… может, там… - она не смогла продолжить.
- Пойдём, - с трудом выговорил Илья. – Пойдём.


Коваленко

Связь наконец-то наладили. Коваленко смотрел в похудевшее лицо Вики и не знал, что сказать.
- Как ты? – наконец выдавил он
- Я-то нормально, ты сам как? – сердито, как показалось Коваленко, спросила Вика.
- Да тоже не жалуюсь. Работы все свернули, кроме квантовиков. Вот, на базе трёх вагонов и тепловоза-толкача, ставим второй «пробойник»…
- Мне сказали, что у вас там военные командуют…
- Игорь Антонович, это запрещено говорить в открытом эфире! – вклинился подполковник Майков и поморщился.
- Стреляй в меня, Майков, - нехотя ответил Коваленко. – В изменника этакого…
- Игорь Антонович…
- Вот тебе и Игорь Антонович! – передразнил его Коваленко. – Это, между прочим, именно тебе, Майков, фитиль – почему по закрытому каналу связи нельзя обсуждать свои дела? Твоё упущение! Это – раз. Командует МЕНАКОМом по-прежнему Бриджес и Коваленко – это два. Послал бы я вас всех на х…й – это три. Хотя бы за то, что вы мне восточный участок не смогли вовремя эвакуировать! Так что, исчезни, Майков, если тебе погоны жмут.
Майков налился кровью. Он явно хотел что-то сказать, но только пожевал губами и отключился.
- Вот так и живём, Викушка… всё воюем и ругаемся, - Коваленко плеснул коньяк в пластиковый стаканчик. В бункере, - правительственном, на случай ядерной войны, как с гордостью поведали ему военные, - было жарко и душно. Военные до сих пор возились с недействующей вентиляцией.
- Я так понимаю, это не пробой вовсе, - молча переждав перепалку, упрямо сказала Вика. – Тормознуть пытаетесь? Мне Роман говорил.
- Ну… тормознуть кокон, это – мечта… - промычал Коваленко, запихивая в рот дольку лимона. – Это, матушка, всё благие намерения и пожелания… вроде, как у Манилова…
- Если не получится – успеешь уйти? – тихо спросила Вика, не глядя в камеру. Брови её были нахмурены. Коваленко почувствовал укол куда-то в сердце – Виктория была сейчас необыкновенно хороша. Ему захотелось, чтобы она была рядом… обнять, расцеловать, раздеть торопливыми, горячими руками, оглохнув от ударов сердца…
- Я успею, Вика, - хрипло сказал он. – Успею. Слушай, а ты знаешь самое главное?
- Что именно? - не поднимая глаз, спросила Вика.
- Я тебя люблю!
Вика подняла глаза и слабо улыбнулась.


Анна

Анна мельком удивилась тому, что в огромные стеклянные двери Дворца она не смогла разглядеть даже смутных силуэтов колонн и лестниц. Стёкла светились тёплым дружелюбным светом… но не давали ничего увидеть за собой. Казалось, что весь первый этаж превратился в огромную, сияющую мягким потоком, матовую лампу.
Она потянула тугую стеклянную дверь, прошла тамбур и открыла вторую. В первый момент ей, ослеплённой, показалось, что в фойе было пусто… но, сделав шаг к главной лестнице, она увидела небольшую группу людей, молча стоявшую на первых ступеньках. Люди казались манекенами, добросовестно расставленными плотными рядами. В ярком свете их лица казались плоскими белёсыми блинами – без глаз и ртов.
Что-то возникло справа от неё и Анна резко повернулась, выставив вперёд нож. Но это был всего лишь большой надувной бассейн с трубами, лесенкой и какими-то увесистыми на вид приборами. Наверное, это были нагреватели и очистители воды… несколько труб уходили куда-то вниз, небрежно уложенные прямо на ступеньках правого бокового спуска в буфет, гардероб и туалеты…
«Он был здесь… или только что появился?» - подумала Анна и отмахнулась от непрошенной мысли – какая разница? Сердце её больно царапнул вид нескольких детских шкафчиков, точь-в-точь таких же, как в любом детском саду. На низенькой скамеечке лежали  несколько полотенец… и сиротливо застыл тапочек подошвой вверх.
  Анна обернулась к людям. Те не шевелились. Она медленно пошла к ним, думая о том, что надо что-то сказать. Но кровь оглушительно стучала в ушах, - ничего не приходило в голову.
- Расступитесь, - тихо сказала она, делая последние шаги.
Никто не шелохнулся.
Они были молчаливыми и вялыми. Они стояли, глядя куда-то сквозь неё. Они были разными: худая тётка с кудлатой чёлкой, выбившейся из-под косынки; полный бледный мужчина с глазами навыкате и огромным запёкшимся пятном крови на груди; небритый нерусского вида восточный парень, заросший жёсткими чёрными волосами по самые брови… люди - пожилые и молодые, окровавленные и вполне целёхонькие на вид…
Они смотрели на неё, даже не пытаясь пошевелиться.
- Пропустите меня, - сказала Анна.
Молчание… похоже, они даже не дышали… лишь у худощавой из-под полуопущенных век выскользнула слезинка и медленно поползла по щеке, изрытой тёмными пятнами оставшимися от юношеских угрей.

Анна решительно сунула нож в ножны и взяла женщину за плечи. Сквозь рабочий халат её руки почувствовали жилистое, совсем не женское, тело. Анне показалось, что женщина горит, как гриппозный больной. Она успела удивиться тому, как можно сочетать такой сильный жар с бледным, почти трупным, лицом… как руки провалились внутрь!
Анна отпрянула от неожиданности и отвращения. Женщина стояла перед ней по-прежнему молча. Анна нахмурилась. Она обвела взглядом лица…
…обслуга. Вы всего лишь обслуга…  не знаю, мёртвые вы или живые, призраки или куклы, созданные туманом – вы призваны, чтобы служить… но не защищать.
Она протянула руку и ткнула толстяка в грудь. И снова – на мгновение она ощутила, как рука её упирается в мягкую не дышащую плоть… и проваливается.
- Вот оно как, - хмуро сказала Анна. – Вас и не подвинешь, и не попросишь…
Делать было нечего. Она пришла. Она уже здесь… и отступать она не намерена. Крепко сжав губы от отвращения, Анна стала протискиваться. Протискиваться сквозь людей.

Никогда!
Никогда она ещё не ненавидела свой «дар» так сильно!
Чужие люди кричали внутри неё… они рыдали, ругались, корчились и визжали…

…за унитазом! бутылка за унитазом! он опять жрёт свою водяру – сволочьсволочьсволочьсво…
…я втыкаю ему в глаз отвёртку распухшими руками в синяках и ссадинах – а-а-а!..
…опустили… надеялся, что на воле не узнают …
…ударить её в живот… синяки? не-е-ет! никаких синяков не будет…
…пусть думают на него, пусть!..
…насиловать…
…резать и слушать, как она визжит…
…пауки, черви, мокрицы – ненавижу!.. они сыплются мне на лицо…

Мириады мыслей, слов, чувств утопили маленькую жалкую Анну. Её не было. Был только ураган чувств и боли… оглушительный обвал тяжёлых камней, расплющивших её, раздавивших… разорвавших её тело в кричащие от ужаса и боли клочья.

…идти…
…идти…
…ну, что встала?! иди!!!

Она шла. Это было всё, что осталось от Анны – тяжёлый подъём по ступеням… сквозь могильную гниль и грязь, вопящую в каждом, самом маленьком уголке этого мира… этого океана лжи, горя и боли…
И только в одном, самом крохотном кусочке вселенной осталась слабая тень  следов Анны… шажок… ступенька… шажок…
Пожалуй, это было не важно – ведь Анны не было. Но эта маленькая слабая клеточка не давала ногам остановиться… шажок… ступенька… шажок…
Наверное, ею двигала ненависть к «дару».

***

Она упала на ступеньки, выронив нож. Давясь от рвотных позывов, она отползла от лужицы желчи – её рвало только горькой слизью. Она отплёвывалась, встав на четвереньки и мотая головой, словно самая старая в мире пьяная побирушка… в голове у неё угасали крики и рычание множества умерших людей. Она оглянулась в страхе, что они идут вслед за ней и слабо удивилась тому, что сверху толпа казалась совсем маленькой. Она продиралась миллион лет -  целую вечность – много-много жизней… через бесконечность нескольких ступеней! Слава Богу, люди стояли к ней спиной, всё также не шевелясь.
Она достала флягу и, набрав полный рот воды – выплюнула. Под руку подвернулась фляга поменьше, с водкой, но пить её она не стала – в горле всё ещё жгло. «А зря! – проговорил у неё в голове голос Ильи. – Я же говорил тебе, Анна, что водка бывает двух видов – хорошая… и очень хорошая!»
Встав наконец-то на ноги и подобрав нож, Анна осмотрелась. Здесь, на втором этаже, туман плавал жидкими пластами, временами скрывая от неё вход в главный зал. На полу, на аккуратных алых дорожках, лежали игрушки. У стены напротив приткнулись несколько детских велосипедов. Прямо на полу стояло с десяток телевизоров, от которых спутанными кишочками тянулись провода видеоигр с торчащими из панелек яркими джойстиками. Двери в зал были закрыты.
Анна прошла по дорожке, машинально огибая разбросанные игрушки, и потянула на себя дверь. Мыслей никаких не было. Она просто вошла в зал, освещённый приятными притушенными огнями сцены. Занавес был задёрнут. Идя по центральному проходу, она равнодушно отметила про себя, что значительная часть рядов кресел были убраны. На освободившейся площади лежали ковры… множество ковров… и игрушек, и книг, и каких-то разномастных ноутбуков, стульчиков, столиков, шаров-прыгалок, машинок, коробок с развивающими игрушками… словно большой детский сад свалил сюда всё своё копившееся годами барахло, не особо заботясь о том, чтобы придать всему этому хоть какой-то порядок. На крайних креслах грудами лежала детская одежда.
После ярких огней фойе глазам был приятен вкрадчивый полумрак.

Она подошла к сцене и, не удивившись, увидела, как занавес плавно раздвинулся. Где-то щёлкнули реле и золотистый свет разлился по сцене, уставленной детскими кроватками. В центре сцены стояло ложе, на котором  спокойно возлежал её давний знакомец, весь облитый мягким сиянием. Рядом с ним стояли вазы и кувшины, чаши и тарелки, заваленные грудами фруктов, аппетитными тушками куриц с торчащими ножками, каких-то больших рыб, аккуратно разрезанных на кусочки и только ждущих едока, конфеты, вино, мягкие даже на вид булочки…
Запах ударил её внезапно, исподтишка. Всё это гастрономическое  великолепие обрушило на Анну одуряющую волну ароматов… рот мгновенно наполнился слюной, в животе протяжно заурчало… как показалось Анне – заурчало так, что слышно было и за пределами зала.
Но она смотрела на кроватки. Стоя у сцены, она видела только несколько рук и ног, свешивающихся с кроватей, затылок Кондратьева, чумазую мордочку Феди, приткнувшегося на самом краю – он всегда спал именно так, почти свесив голову с кроватки…
Безошибочным чутьём она определила крайнюю левую кровать, как Леночкину, и, невольно вскрикнув, заспешила, рванулась к ней. Она неуклюже полезла на сцену, щурясь от огней рампы, почему-то повёрнутых в зал… внезапная слабость испугала её и она, как в дурном сне, никак не могла взобраться на эту чёртову сцену, хватаясь руками и скользя по проклятым гладким доскам… а в голове у неё билось только: «Нашла! Нашла! Нашла!» Она легла на живот, застонав от бессилия, и оттолкнулась ногами. Наверное, со стороны это выглядело смешно – мрачная заблёванная женщина, с похудевшим осунувшимся лицом, корячится на глазах у Сатаны, пытаясь одолеть невероятную высоту долбанной сцены, на которую ещё несколько часов назад она смогла бы взобраться одним прыжком… да только смеяться было некому. Лежащий в золотом сиянии не то юноша, не то мужчина равнодушно смотрел куда-то вдаль. Казалось он вслушивался во что-то… и натужное пыхтение и гневные стоны Анны только мешали ему… но он из вежливости не обращал на них внимания.
Она взобралась на сцену и встала на мёртвых, подгибающихся ногах. Совсем рядом с Леночкиной кроваткой валялся  труп немолодой женщины с раскроенной головой. Гниющий мозг вывалился на доски сцены, вздувшееся лицо было повёрнуто к Анне. Леночка пошевелилась, натягивая на себя одеяло и Анна вздрогнула – нельзя! Нельзя просыпаться, доченька! Нельзя детям видеть такое!
- Это Гагача, - мягко сказал Сатана, отхлебнув из изящной чаши. – Она возилась с детьми, это они её так назвали. Хорошая тётка, но, как видишь, уже мёртвая. Надо бы убрать, а то детей напугает…
- Что ты здесь творишь? – со злобной тоской прошептала Анна. – Какого чёрта ты тут вытворяешь?! – Ей хотелось орать, но… но дети спят… спят!
- Ну, надо же было как-то ухаживать за детишками, - усмехнулся Сатана. - Садись-ка, пока детки дрыхнут. И ради Создателя, не бросайся на меня с ножом. Возляг на ложе, отдыхай. Нам с тобой есть о чём поговорить.
Анна криво усмехнулась, посмотрела на нож, который, оказывается, всё ещё сжимала в руках и разлепила пальцы. Ей не нравился тон Сатаны… ей безумно хотелось прийти сюда с заряженным ружьём для подводной охоты, - она отдала бы что угодно, лишь бы всадить гарпун прямо в глаз улыбающегося двойника Ильи… всё, что угодно!

Но отдавать было нечего.
Воевать было нечем.
Делать было нечего.
Нужно было просто оставаться рядом с дочерью. Просто быть с ней. Потому что она – её мать. И ничто, и никто во всей этой безграничной Вселенной, во всех этих кишмя-кишащих атомами параллельных мирах, не может понять её – Анну – маму Леночки… Леночки! за которую она отдала бы душу и тело, предала всех и вся… но за которую ей никто и не предлагал такой высокой цены…
Она подошла к яствам и села, скрестив по-турецки ноги, напротив усмехающегося тонкой усмешкой хлыща и фата, паяца и клоуна… обезьяны Бога, так и не ставшей человеком.
- Хорошо, что ты пришла, - сказал Сатана и отщипнул ягодку винограда. – Я уж думал, что ты сгинешь там, в тумане. Ах, Аннушка, как хорошо Отцу! Он – везде, Он – всё. А я вынужден стараться быть всеведущим и всевидящим таким кустарным, идиотским, - прошу прощения, - туманным способом. Что ж… я был готов к этому. Как говорят господа учёные – супротив законов физики не попрёшь.
Он подмигнул Анне и тихо рассмеялся.
- …Самое смешное, что именно я и устанавливал эти законы! Я говорил тебе, что мы, молодые воплощения творческой силы, творили этот мир именно так, как нам хотелось? Я устанавливал правила и законы, утверждал незыблемое и охватывал неохватное… а теперь я вынужден сидеть на паршивой сцене и дёргать за ниточки, чтобы мои временные подданные  могли хоть как-то ухаживать за королями и королевами будущей расы… Смешно, правда?
- Нисколько, - сказала Анна, борясь с желанием завизжать и кинуться вперёд, чтобы вцепиться в красивое лицо пальцами. О, она раскровянила бы ему всю харю! Она выцарапала бы ему голубые глаза, она стёрла бы с его лица эту снисходительную усмешку!
- Не пыхти, - сказал Сатана. – Поешь, у нас впереди очень много работы. Как видишь, Гагаче пришлось дать отставку. Я собирался, было, отправить её на кухню, но передумал. А деткам надо кушеньки… ням-ням! – пропел он и засмеялся. – Они растут. Они очень много бегают и играют, - их организм требует своего, понимаешь?


Мёрси

Они уже совсем рядом с первой ступенькой лестницы, обрадовавшись тому, что сейчас они с Ильёй поднимутся… вознесутся! К цивилизации, к свету, теплу, людям…

…никакого Сатаны не бывает!..  кто сейчас верит в чёрта?..  смешно…
…там люди… там дети…  там Анна приготовила для них пирог…
… там Илья перестанет кашлять… лекарства… горячая вода…
…жизнь…
…оказывается, - Господи, - оказывается, я ТАК  люблю жизнь! Жизнь!

…ко всему, что вернёт улыбку на лицо Ильи, что вернёт им Анну, детей, что заставит отступить проклятый туман! Мёрси обернулась к Илье и хотела обнять его в приливе какой-то необыкновенной, чистой радости, переполнившей её внезапно, вдруг, как разорвавшаяся бомба удачи, покоя и счастья!

- Илья, - прохрипел низкий голос, сорвавшись в рык. – Илья-а-а-а….

Мёрси поразилась тому, как мгновенно побелело лицо Ильи. Она недоумённо повернулась, пытаясь понять, кто (что?) заговорило с ними…
На ступенях стояли люди.
…нет… нет… это не люди…
Сгорбленные, тёмные фигуры с какими-то вкрадчивыми… трусливыми и одновременно наглыми движениями… они обходят их с двух сторон. Свет от Дворца слепит Мёрси – она видит только косматые силуэты, обросшие лучиками жёлтого света.

…нас грабили.
    Мы плелись с Брюлей у самого «Пентагона» и у перекрёстка, ночью, нас окружили такие же… «карманы выворачивай, сучка!» А потом мы с Брюлей летели сквозь ночь, задыхаясь от страха и… восторга… восторга! Они не тронули нас! Они просто забрали рюкзачок Брюли и пытались залезть к нам в трусики… а мы отбрехивались преувеличенно весёлыми голосами… и нам было не страшно, а противно…
Они были так же трусливо-наглы…

- Тебя зовут Дмитрий, - спокойно сказал Илья. Мёрси недоумённо посмотрела на него, вдруг удивившись, как он красив. Он словно горел изнутри… он был… он был сильным… «Илья! Илья! Я влюбилась в тебя сейчас, слышишь?!» - пронеслось у неё в голове. Губы незнакомого, строгого Ильи были упрямо сжаты, прищуренные глаза, не отрываясь, смотрели на того, кто стоял ближе всех. – Я видел тебя во сне. Николай Андреевич ушёл от тебя. Он всё-таки прыгнул.
Молчание. Они только сопели, а стоящий ближе всех булькал, как будто пытался выдавить из себя что-то скользкое и большое.
«Это ненависть, - спокойно шепнул кто-то в голове. – Он не хочет накинуться сразу. Он хочет унизить, испугать до обморока, вывалять в грязи…»
- Зато ты не уйдёшь… - прохрипело в ответ.

Мёрси умерла.
Как-то сразу. Вот как оно случается, - оказывается, - умереть.
Наверное, это чувство знакомо лишь тем, кто уже никогда не сможет рассказать об этом. Она поняла – резко, внезапно, без предупреждения… как это бывает у солдата на войне – что она уже мертва. Ни уйти, ни отбиться не было никакой возможности. Но и с мгновенно примирившейся к смерти душой, она продолжала любить Илью, она продолжала дышать и ненавидеть, она продолжала волноваться за то, что Илья устал, что у него безумно ноют спина и ноги, что он тоже  понимает – их жизнь закончилась.
Закончилась вот так, быстро, некрасиво и глупо… так и не дав найти ответы…
Мёрси закусила губу и выдернула пистолет.
Она стреляла в упор, чувствуя, как сзади её охватили жилистые лапы, как вонючая пасть, промахнувшись сначала, уже перехватывает её шею, готовясь прокусить позвонки… а что-то считало в её голове: РАЗ, ДВА, ТРИ… - как давным-давно, когда она была ещё жива, учил её Сашка. И предпоследнюю пулю она, вывернув руку, всадила туда, назад… и горячее, омерзительно горячее, брызнуло из него…
Она хотела выстрелить себе под подбородок… что угодно, лишь бы не умирать, чувствуя, как её рвут на части… но рядом барахталась рычащая груда, в которой два раза грохнуло ружьё Ильи и фонтаны чёрной в жёлтом свете крови выплеснулись наружу… в этой груде тел сопели и утробно взрыкивали… и она шагнула вперёд, волоча за собой вцепившихся в неё щетинистых тварей, и, не чувствуя боли в сломанной левой руке, вздёрнула оскаленную морду, с наслаждением ткнула ствол прямо в жаркую пасть и нажала на спуск.

***

Она плыла в синеве, раскинув руки. Илья был рядом. Они летели, пронизанные ласковыми тёплыми лучами, ощущая покой и радость. Мама обняла её – она умерла, так и не дождавшись дочери в пустой, пропахшей успокоительным квартире – а теперь она обняла её и Мёрси засмеялась от радости. И Брюля завизжала и кинулась к ней, целуя куда-то в щёки, в нос, в глаза… Брюля, живая и весёлая… и её родители стояли рядом… и Мёрси знакомила их, не успевших вовремя уйти из города и убитых мародёрами, с Ильёй, который смущался и только моргал, когда Мёрси поцеловала его прямо в прохладные губы…
А Сашка обнял их огромными сильными руками и сказал: «Как же я вас всех люблю!»
«Сашка! Друг!» - крикнул Илья и засмеялся.
Всё было хорошо. Они были в полной безопасности.
Иисус смотрел на них, улыбаясь… и Мёрси даже заплакала от счастья – так всё было прекрасно!


Анна

Анна вздрогнула.
- Это выстрелы?
- Нет, - сказал Сатана. – Это просто готовят воду в бассейне. Ты ешь, не стесняйся. У нас с тобой ещё пропасть времени. Ты можешь не любить меня…  но дочь ты любить обязана. А ей ещё расти и расти.
Анна нахмурилась.


Пёс

Шерсть на загривке поднялась. Он осторожно втянул воздух, воняющий туманом… да! Это была их кровь. Человек Илья, всегда пахнущий спиртным… с неуверенными, сдержанными движениями… он был добрым и Пёс уважал его…
Но запах крови девушки Мёрси печалил и злил… значит, она всё-таки мертва. Всё его естество кричало – надо бежать, надо бежать и найти! Надо биться над трупами, не давая мерзким  тварям пожирать их! Надо умереть над телами Ильи и Мёрси, выполнив свой долг.
Долг – простое и понятное ощущение. Оно и только оно даёт жизни радость… или горе.
Больше всего на свете ему хотелось сейчас дремать рядом с Мёрси и Анной, поглядывая, как напротив сонно моргает Леночка, клюёт носом Кристинка и что-то шепчет про себя Феденька. Илья читает сказку и Мёрси, сама не понимая этого, смотрит на него влюблёнными глазами. А потом все дети засыпают… Илья закрывает книжку, заложив в неё рекламную карточку «A-Studio», найденную им когда-то на подоконнике… и говорит: «Пойду, освежусь», - разминая пахучую сигарету… а Мёрси улыбается…
Он поднял морду и коротко взвыл. Тот, другой, не дал им жить.


Анна

- Если хочешь остаться – останься просто так, пусть тебе приснятся сны в дурацких берегах! Уже за двенадцать, тебе в другой район. Лучше оставайся – утром что-нибудь соврём! – пропел Сатана.
- Хватит паясничать, - пробормотала Анна. Она чувствовала себя совсем разбитой. Мысли путались.
Стоило тащиться много дней, стоило валяться на земле и офисных столах, стоило не мыться столько недель, экономя тёплую воду вначале для детей, а потом для Мёрси… воду, чтобы девочка могла просто, - простите, - подмыться, почувствовать себя молодой, с упругой чистой кожей, не пахнущей, как бельё лежачего больного… о, чёрт возьми! о,  этот запах приближающейся неторопливо, - слишком неторопливо! -  смерти… 

Анна хотела бы заплакать, но не могла. Она чувствовала себя обманутой. Самое важное, что она могла бы сейчас сделать для детей – это встать и отволочить труп Гагачи куда-нибудь за кулисы, чтобы проснувшиеся малыши не могли видеть, как по поверхности сине-зелёного мозга ползают шустрые жирные червячки и неподвижно лежат равнодушные белые куколки будущих насекомых, прикрепленные к гниющей ткани нежным пушком паутинки.
Максимум, что она могла сейчас сделать, так это засучить рукава, набрать воды в пластиковое белое ведро, взять в руки старинную деревянную швабру, услужливо прислонённую к боковой кулисе, нацепить на перекладинку ветхую тряпку… и мыть-мыть-мыть-мыть пол деревянной  сцены там, где он потемнел от стремительно разлагающейся жижи…
Внезапно на глаза навернулись слёзы. Сатана, дурак ты этакий, чтоб ты понимал в жизни людей?! На шее у трупа поблёскивал сбившийся набок кулон. Анна присела, стараясь не дышать носом, и, не обрывая цепочку, попыталась приоткрыть ногтем кулон…
«Мамочка! Спасибо тебе за то, что ты всегда помогала мне! Твоя Рената», – было выгравировано на внутренней стороне крышечки кулона. Серьёзная пухленькая девушка смотрела Анне прямо в глаза с  маленькой овальной фотографии. Анна прикрыла глаза и внезапно в её сознании развернулась целая вереница воспоминаний… развернулась внезапно и жестоко, со скоростью налетевшего на пешехода спортивного гоночного автомобиля …

…мама сердится… мама смеётся… мама дарит кулончик – такой красивый!.. мама говорит мне..
…он не твой парень…
…я его люблю…
…он не твой парень…
…я его люблю…
…твоя мама – торгашка!
…ой, да все они, - торгаши,-  ворьё…
…и что? я же тебя люблю…
…я уеду… я не хочу…
…Ренатка, дурочка… ну, воспитаем мы его, и что? не ты первая, не ты последняя! плюнь ты на него!..
…тебе кулончик на память…
…ты сама – безотцовщина, должна понимать…

Анна наклонила голову, прислушиваясь.
- Она стеснялась своей мамы… Рената – кареглазая девочка, всю жизнь борющаяся с полнотой... Она – стеснялась своей мамы... продавца… теперь она живёт в Питере… у них две дочери…
Анна потёрла лоб.
- Полина Владимировна. Вот как зовут Гагачу! Полина Владимировна! А дочку – Рената…
- Сомнения – это для людей, - тихо сказал Сатана. – У ангелов нет сомнений. Они видят всё изнутри.
Выползший откуда-то из-под сцены туман укутал труп. В сгустившемся облаке вертелись спирали чёрного дыма. Туман пожирал труп… Анне послышалось чавканье, но она знала, что это всего лишь услужливая подсказка воображения. Голова её кружилась.


Мир

Президент России готовился к выступлению. Оно должно было быть достаточно кратким, внушать надежду, но и не преуменьшать грядущих трудностей. Он стоял у окна и смотрел, как редкие капли дождя смывают тонкий слой пыли с наружной стороны стекла. Когда-то в детстве он садился на подоконник, поджав ноги, и представлял себе, как вода поднимается всё выше и выше, затапливая тополя, магазин и почту напротив, как влажный морской воздух заставляет разбухать оконные рамы и лакированные стенки ненавистного пианино, из-за которого его дразнили в школе. Он сидел, обхватив ноги руками и видел, как волны плещутся у самого жестяного ската подоконника… постепенно захлёстывая его и переливаясь через край…
А потом они с мамой поднимались на крышу и сидели вдвоём на самом гребне, рядом с дымовой трубой, а из чердачного окна уже выплёскивалась горькая мутная вода, в которой плавали деньги и бумаги… и противный сосед Николаич, ухая от холода и жадности, пытался хватать крутящиеся в водоворотах рублёвые бумажки, но волна накрывала его с головой и уносила прочь, скрывая блестящую лысую голову за густыми штрихами дождя…
А рядом всплывал «Наутилус» и строгий печальный капитан Немо протягивал маме руку и смотрел на неё восхищёнными глазами. Это не то, что начальник участка, который всегда говорил какие-то благопристойные гадости, именуя их комплиментами, и всё цитировал старую песню: «Когда б имел златые горы и реки, полные вина, я б отдал всё за ласки взоры…» - поганый, сальный начальничек…
«Пришла пора тонуть всем… хорошо, что мама не дожила…» - подумал президент, машинально потирая висок. Голова раскалывалась.
- Делаем всё, что можем, - сказал ему час назад Коваленко, - но советую работать… а для души либо молиться, либо пить водку.

В Белом доме Первая Леди, кивнув головой дежурному офицеру, тихо прошла в детскую. Все спали… можно было посидеть, глядя на раскидавшихся во сне девочек. Можно было немного пореветь, но она боялась, что дети проснутся.
- Год. Максимум – полтора, - сказал ей муж. – Мне кажется, что ад приходит на землю. Я не знаю, что мне говорить людям…
- Эти последние дни не должны превратиться в ад на земле, - сказала она, чувствуя, как внутри неё всё ухнуло в какую-то ледяную яму. «Политика – это умение всегда держать себя в руках!» - как-то сказал им, ещё молодым и смешливым студенткам, один солидный преподаватель. Она – да! – ответила мужу так, как надо… но проклятая ледяная вода тянула её всё глубже и глубже… Она представила себе, КАК стена мрака будет накатываться на её плачущих детей, и ужаснулась. 
Религия… религия запрещает самоубийство… но как страшно, как страшно, Господи!
Она вдруг вспомнила о детях Геббельса… о строгой Магде Геббельс в бордовом платье… о Магде – с полным шприцом в руке… шприце, тускло поблёскивающим строгой сталью…

Разозлённый отказом Вовка, продирался сквозь толпу у горсовета, прикрывая локтем внутренний карман куртки, где лежали драгоценные дополнительные талоны, которые он раздобыл на «Козявке» - местном чёрном рынке. Талоны он обменял на золотую цепочку и кольцо, - здесь это ещё ценилось... 
Инна – студентка 3-го курса строительного факультета УПИ и Райка, её подруга, ждали его в вагоне, покидать который всем втроём было опасно. Завтра они должны были вместе с ЗиКовскими выехать куда-то в сторону не то Мурманска, не то Архангельска… если, конечно, коменданта поезда опять не ввели в заблуждение.
На ветру покачивались повешенные. С одного из них жёсткий осенний порыв сорвал табличку «МАРОДЕР» и она теперь была просто прислонена к основанию фонарного столба, у которого несколько омоновцев неторопливо жевали сухой паёк. БТР с закопчёнными боками тяжело вздыхал рядом, выбрасывая в гнилое небо, моросящее и моросящее холодной пылью, мутные выхлопы...

…таким образом, по сообщениям «Радио Истинного Джихада», во вторник, после упорных и продолжительных боёв, войска сепаратистов на отошли на заранее подготовленные позиции…

…как известно, накануне был обстрелян ракетами «земля-воздух» последний грузовой самолёт, взлетевший от миссии ООН в этой стране.…

…семьдесят восемь убитых и не менее двухсот раненых – таков итог похорон, вылившийся в стихийную демонстрацию протеста в республике…

…в ответ правительственные войска и стражи исламской революции нанесли удар по южной стороне ущелья с применением тяжёлой артиллерии и авиации…

…заявил, что Революционный Фронт будет сражаться до тех пор, пока последний неверный не будет стёрт с лица земли. Африканский Национальный Конгресс обратился к Совету безопасности ООН с просьбой немедленно…

…не менее пятисот килограммов тротила. Одновременно взрывы прогремели у военного госпиталя, в котором находилось сто семьдесят детей, эвакуированных из…

…остановить продажу хлеба по спекулятивным ценам. Полиция при негласной поддержке так называемых «Бригад воинов Махмуда» произвела зачистку четырёх кварталов. По неподтверждённым данным, на месте расстреляны несколько человек. Войска сохраняли лояльность, не вмешиваясь, - несмотря на многочисленные…

…в ответ вспыхнули беспорядки, возглавляемые недавно укрепившим свои позиции движением «Православие или смерть!» Президент готовит обращение к народу, которое будет зачитано…

…«И увидел я новое небо и новую землю, ибо старое – прошло», - прочитал Павел Васильев и захлопнул книгу.  Ах, Илья, Илья… Илюшка… как мы могли позволить ему жить в Екатеринбурге?
- Я талоны на подсолнечное масло отоварила, - робко сказала входящая Ленка, видя брата с Библией в руках. – Могу вам сегодня оладушки состряпать…
- Илья оладушки твои очень уважал, - сказал Павел.
- А дядя Илья когда приедет? – спросил Ленкин младшенький.
- Ну, ладно, мне на дежурство пора, - не глядя ни на кого, вместо ответа буркнул Павел. – Вы тут с Машкой вдвоём хозяйничайте…
Маша, его жена, вздохнула. «Убиваются по брату-инвалиду, прямо, как по Иисусу, - подумала она. – В Вятке - чужом городе - живём, - всё бросили, – так это, видишь ли, ничего! А вот Илюшенька… ах, пропал, ужас какой! Ну, просто свет в окошке…»
- Тебе ещё хлеба с собой положить? – вслух спросила она.
- Не надо. Ночным пайком  обойдусь, - проворчал Павел и стал сердито одеваться.

- На пиковых участках скорость «разбухания» кокона растёт со средним ускорением около 5-7 метров в секунду, - сказал Бриджес.
Коваленко промолчал. Рядом с ними, подняв едкую пыль, грохнулись несколько двутавровых балок.
- Ты чего, баран, охренел совсем?! – сорванным голосом засипел в рацию мастер. – Господа, вы бы отошли подальше, а? Он же, идиот, угробит вас тут!
Бриджес, сгорбившись, взял под руку Коваленко и они пошли к выходу из цеха.
- Ходовая часть меня меньше всего волнует, - сказал Коваленко. – Третий блок – вот где основное говно! Это мы, считай, процентов на десять точность снижаем.
Бриджес молчал. Лицо его было морщинистым и печальным. «Совсем раскис наш старикан, - виновато подумал Коваленко. - Восточный участок… так и не успел эвакуироваться… Иньо Варгес – цены не было математику, Ростиньяк, Валерка-Пахом, Симона, Тревор, Оккам «Тамагочи», так круто игравший на гитаре после концерта, сердитая Валентинка по прозвищу «Мальвина», наоравшая как-то на меня из-за «намеренного саботирования биологической программы по замерам»… эх, какие люди были, какие прикладники!  Вот… даже сборочный цех нашего Бриджеса не расшевелил…»
- Игорь, поехали к Роману, - через силу попросил Бриджес, когда наконец-то они выехали за территорию Казанского авиационного завода. – Мне кажется, надо всё-таки ещё раз продумать этот твой третий блок. Мадридский университет подкинул одну идею… Сальвадоре – ты его лично не знаешь… гибкий ум, прекрасный теоретик…
Лицо его было равнодушным, веки полуприкрыты. Коваленко крякнул и нагнулся к водителю:
- Слышь, Димон? Давай к Коврову прямиком, понял?


Анна

- И сломал ангел шестую печать, и солнце почернело… бла-бла-бла… - сказал Сатана и улыбнулся. – Не дёргайся, они не проснутся. Даже в этом мире я волен продлить разговор настолько, насколько мне нужно. Посидим, как встарь, выпьем-закусим, поговорим.
…Когда Отец сотворил этот мир, в первичной каше элементарных частиц, - этих суетящихся новорождённых крошек мироздания, - уже тогда был я. Понимаешь? Я и есть тот самый бог вселенной. Именно мне досталось право ваять и сминать причины и следствия, разделять пространство и время, закручивать первые спирали гравитационных возмущений материи. Мне хотелось создать тех, кто достоин встать рядом с нами… вырваться за пределы физических законов, определённых именно для этой вселенной… и идти дальше.
Но люди унаследовали не только моё, но и ту тёмную часть, что заставляет миры болтаться на нитях возможных вероятностей…
Но теперь… теперь мы можем вместе с тобой учесть все ошибки и отклонения прошлого… слышишь? Ты слышишь, Анна? Никакого конца времён, апокалипсиса, бездны, поглощающей всё и вся! Именно о нашем с тобой мире грезил Иоанн, увидевший сияющий Град в синеве, новое небо и новую землю!
 - Ты говорил, что был не один… - пробормотала Анна, глядя на свои руки. У неё не было сил поднять взгляд. Бог, вселенная, параллельные миры… блин, все миры! – хоть перпендикулярные и переплетающиеся… всё это было далеко-далеко. Совсем рядом тихо посапывала белокурая девочка… на щеке у неё розовел отпечатавшийся шов подушки… и вся невероятная, необозримая мощь мироздания, - являлся ли Сатана её истинным богом или нет, - медленно вращалась вокруг спящего ребёнка.
Ей было горько. Они шли сюда с гарпунами и ружьями, с ножами и новенькой сапёрной лопаткой. Они шли, чтобы освобождать детей и восстанавливать справедливость. Они шли через проклятый туман, - альтер эго и всевидящий глаз самого Сатаны, - путавшего и кружащего их, заставляя тащиться целыми днями через те отрезки пути, которые когда-то проскакивались на одном дыхании. Ей казалось тогда, что, как только она увидит этого надутого индюка, кичащегося своим божественным происхождением, она вцепится ему в ухмыляющуюся физиономию и ничто на свете не сможет заставить её оторвать пальцы... пока он не будет повержен.
- Ты говорил, что был не один, - упрямо повторила она.   
- Какая разница? - с едва заметной ноткой досады ответил Сатана. – Аз есмь главная сила, если уж переходить на церковный стиль. Считай, если хочешь, что я предводитель тех самых Зелёных Человечков, которые понастроили глупым людям пирамид; Великий Серый Пришелец, втолковавший тупым обезьянкам, как надо сажать пшеницу и просо. Тот самый Инопланетянин с Магелланова Облака, который строил Баальбекскую веранду и рисовал идиотские рисунки на пыльном плоскогорье Наска. Если тебе так легче, и ты больше веришь в палеоконтакты человека с мудрыми трёхглазыми существами из космоса – верь себе спокойно. Хрен редьки не слаще.
Изящным, нарочито женственным и томным жестом он протянул руку к винограду … и замер. Глаза его расширились. Анне, боровшейся с усталостью, гнувшей её к земле, тупящей мозг и сковывавшей всё тело какой-то старческой немощью, показалось, что Сатана вздрогнул. Воздух вокруг них вдруг пришёл в движение. Казалось, липкие струи почти невидимого тумана завертелись вокруг Сатаны и Анны, сгущаясь до почти осязаемых скользких щупалец. Её охватил страх…

- Как всегда, привираешь, брат? – спокойно сказали за её спиной… там… у входа в зал.
- Михаил… - с досадой пробормотал Сатана и наконец-то отщипнул ягодку. Он мельком, воровато глянул на Анну и она вдруг поняла – он не хотел бы, чтобы она видела, как молодой-старый-вечный-юный-дряхлый-сильный-вездесущий  бог ошеломлён… но теперь уже ничего не мог с этим поделать.
Анна повернулась, с трудом разгибая затёкшую спину. В шее скрипнуло и отозвалось резкой болью. Ноги, оказывается, совсем по-старушечьи затекли и она чуть было не повалилась на бок, испуганно опершись о доски пола. «Дети!» - закричал кто-то в её голове, но она не могла повернуться к ним, потому что уже смотрела на того, кто стоял у сцены.

- Да, это я, - спокойно сказал Сашка… такой привычно большой и сильный, в мотоциклетной куртке с оборванными напрочь рукавами, в косынке, пропитанной запёкшейся кровью. Стоявший рядом с ним огромный Пёс не отрываясь, смотрел на Сатану. Он тихо рычал, показывая огромные белые клыки… и совсем не походил на того сонного,  «не от мира сего», Пса, который целыми часами, бывало, лежал у её костерка и сонно слушал ту, прежнюю Анну, рассказывавшую ему свои, такие далёкие теперь, страхи и волнения.
Сашка посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Липкие вкрадчивые сквознячки осыпались с неё, как противные черви… Анна удивлённо охнула, вскочив на ноги. Её тело словно проснулось, а душа… душа не просто полетела – она рванулась к этому огромному сильному парню, с лица которого навеки исчезла робкая виноватая улыбка душевнобольного.
- Саша, Сашенька!
Она обняла его, всего пропахшего потом и кровью, поднявшись на цыпочках несколько раз быстро поцеловала куда-то в подбородок и смотрела-смотрела-смотрела!
- …Саша…  а я тебя искала, искала…
Она обернулась, чтобы крикнуть детям, что всё хорошо. Они конечно же, не спят! Не должны спать! Ведь пришёл славный и добрый дядя Саша и теперь всё-всё будет хорошо! И вот-вот подойдут Мёрси и Илья… и они все вместе вышвырнут этого увядшего хлыща к его поганой чёртовой бабушке!
Она обернулась…
Там, где стояли кроватки, сияли чистые белые столбы света, уходящие в немыслимую высь. Столбы сильного, но такого нежного и ласкового сияния, как будто сами ангелы сошли с небес, приняв этот завораживающе прекрасный вид. Семь, ровно семь, небесных колонн…
- Леночка… - прошептала она, вырываясь из сильных рук Сашки. – Леночка!
- Они не проснутся, - спокойно сказал Сашка, удерживая её. - Анна, они не проснутся и не увидят ничего страшного. Ты меня понимаешь?
Анна наконец-то перестала вырываться. Столбы сияли… от них исходило ощущение удивительного покоя и чистоты. Да-да… наверное… наверняка, Саша прав… конечно. Но больше всего ей сейчас хотелось, чтобы Леночка сидела у неё на руках…
- И давно ты здесь бродишь, Михаил? – хмуро спросил Сатана, стоявший среди разбросанных чаш и кувшинов. Лицо его потемнело. Сияние чистого света совсем не освещало его. Анне казалось, что она смотрит на Сатану сквозь густое тёмное пламя. Черты лица золотоволосого манерного юноши колебались, дрожащее марево смывало с него нечто  нарисованное, нарочитое, болезненно изнеженное. Он становился выше… вот он раздражённо откинул в сторону кубок, который сжимал в руке так, что смял его в бесформенный комок металла. Он становился похож на Сашку… Сашку со сжатыми от гнева губами, Сашку, глаза которого, казалось, прожигают их двоих насквозь.
- Давно ли ты здесь, Михаил?
- Недавно. А ты, как я погляжу, здорово преуспел за последние лет полтораста, пока меня не было.
- Я думал, что ты ещё долго не оклемаешься! - рявкнул Сатана и махнул рукой. – Вот уж не вовремя ты притащился, братец! 
Анна непонимающе смотрела на этих двух… нет, не человек, не мужчин, не существ… на этих двух ангелов… или архангелов, как их там правильно… стоящих друг напротив друга в струях света и тьмы. Семь сияющих колонн успокаивали. Хотелось быть рядом с ними – такими незыблемыми и в то же время лёгкими и нежными, как детские сны.
От Сашки… Михаила… исходило ощущение спокойной взвешенной и неторопливой мощи. Сатана, казавшийся теперь его братом-близнецом, упрямо набычился, исподлобья сверкая глазами на едва заметно улыбающегося Михаила.
Михаил… старший из братьев… он бился с Сатаной в незапамятные времена… он низвергнул его в ад…
«Иисус тоже ангел! - пронеслось в голове. – Неужели он похож на этих двоих своих братьев?»
Ей казалось, что она кружится, как песчинка в струях ослепительных прожилок света и столь же тонких, лохматых струях тьмы, переплетавшихся, свивающихся друг с другом, то одолевая, то отступая… образуя невероятный водоворот, в котором неслись галактики и созвездия, дробясь и смешиваясь, низвергаясь куда-то в немыслимое небытие, погибая и возникая повсюду. Наверное, так выглядели первые мгновения Большого Взрыва, того самого поворота ключа, которым Отец создал и закрутил весь этот мир.
Анна почувствовала, что теряет сознание от ужаса и восторга, раздавленная колоссальным, поистине космическим потоком бытия. На мгновение её мозг взорвался, захлёстнутый пониманием. Невообразимые потоки мёртвой материи, слабые искорки жизни, теряющиеся в них, бездны пустого пространства, таящего в себе невидимую материю – целые миры! Слабое дыхание новорождённого котёнка, остывание брони сгоревшего танка, стрекоза, мимоходом присевшая на камышинку, взрыв сверхновой, выбрасывающий в пустоту раскалённые струи, из которых уже сейчас начинают формироваться новые звёзды… смерть и рождение, хаос вероятности и строгая простота мировых постоянных, - маленький храбрый «Вояджер», покидающий пределы Солнечной системы, и, одновременно, древние миры в миллиардах световых лет от него…
Она была раздавлена. Её смело. Она перестала существовать. Чувствуя, как проваливается в небытие, последним проблеском сознания, последними крохами любви, - такого слабого человеческого чувства, - она тянулась к семи сияющим столбам, пронизывающим вечность… к третьему слева… который был её дочерью!
Живой человек не может быть ангелом…

***

…Она сидела на неправдоподобно мягкой траве. Солнце приятно грело спину. Небольшой костёр пощёлкивал сосновыми ветками. Дым от него был почти не виден в ярком дневном свете.  Анна оглянулась, пытаясь понять, что происходит. Она видела огромное поле, усеянное весёлыми ромашками. На горизонте вставали чётко очерченные тёмно-синие горы с сияющими снегом вершинами. Над ухом деловито прожужжал шмель и плюхнулся на жёлтую сердцевину, сходу ощупывая хоботком маленькие ворсинки тычинок. Она видела всё отчётливо и ясно, как будто воздух стал необыкновенно прозрачным. В ярко-синем небе где-то высоко-высоко весело кувыркались птицы. Пахло молодым свежим клевером и сочной травой.
- Догоняй!  - крикнул за спиной знакомый голос. Анна обернулась, мгновенно задохнувшись от счастья. Вдали по траве бегала сияющая Мёрси, ловко уворачиваясь от визжащих детей. Одна косичка Леночки расплелась, а Феденька потерял свою красную бейсболку, нагнулся за ней, не удержался, упал и засмеялся. Кристинка на ходу остановилась, увидев лопоухого кролика, выскочившего из-под ног Кондратьева. Вся орава дружно завопила. Кролик, перепуганный таким вниманием, дал стрекача.
- Резвится молодёжь, - сказал довольный Илья, сидевший рядом. – Пойду-ка и я с ними покуролесю. Ты сиди-сиди, отдохни немного. Вон, бледная какая…
Он прикоснулся к её голове, поправив выбившийся из-под косынки локон, легко поднялся и пошёл по траве. Кузнечики прыгали из-под его ног, - какая-то мелкая птаха села к нему на плечо и завертела головой, выглядывая что-то. Илья шёл здоровый, красивый и сильный и его отросшие за время блужданий в тумане волосы колыхались на ветру. Анна хотела побежать за ним, но её охватило такое спокойствие, что его смело можно было назвать истомой. Двигаться не хотелось. Хотелось сидеть и смотреть на дружную компанию, резвящуюся в напоённой солнцем траве.

Потом, она, наверное, задремала… потому что, подняв голову, увидела, - совсем не удивившись, - двух молодых людей, присевших напротив. Сашка… то есть, Михаил… и его брат… почти близнец. Наверное, Сатану можно было бы принять за Михаила - то же лицо, покрытое шрамами, те же могучие мышцы… да только в изгибе его капризного рта, в надменном взгляде голубых глаз, в немного манерных движениях, чувствовался какой-то трудно определяемый изъян. «Словно красивый плод… прогнивший с одного бока», - подумала Анна, всё ещё чувствуя себя где-то во сне.
- Вот вы какие, оказывается… - наконец, сказала она, переведя взгляд на задумчивое лицо Михаила. – Ангелы-архангелы… молодые создатели вселенной…
- Я – воин, - спокойно ответил Михаил и улыбнулся. Его улыбка всегда нравилась Анне. Жаль, когда он был несчастным Сашкой, он редко улыбался так открыто, так ясно – так, что всё лицо его будто начинало светиться изнутри. – Я - воин. Сатана у нас более зодчий, чем кто иной.
- Мне нравится слово «демиург», - холодно сказал Сатана.
- Ты на стороне Зла, - нахмурилась Анна.
- Нет, это Зло на моей стороне, - пожал плечами Сатана. – Я подчиняю его, как любую другую силу, чтобы достичь своих целей. Это, как вы, люди – вы тоже используете разные опасные вещи, начиная с огня и заканчивая атомной энергией…
- А ты и рад подкидывать им одну зловещую игрушку за другой, - оборвал его Михаил.
- Но я же и даровал им сомнения, - упрямо продолжил Сатана. – А без сомнений и пытливости нет человека.
- Сомнения? – машинально протянула Анна.
- Да, именно сомнения, въедливость ума, стремление докопаться до глубин… и так далее, и тому подобное, - равнодушно, как показалось Анне, ответил Сатана.
- За счёт других чувств, - мрачно сказал Сашка. – За счёт благородства целей, понимания ответственности… за счёт добра и любви, в конце концов. И я туда же, с тобой… - он виновато посмотрел на Анну. – Мы оба хороши. Нам так хотелось создать совершенный, чистый и ясный мир, достойный стремлений Отца.
- В этот раз я его почти создал, пока ты не ввалился и не начал перечить, - капризно сказал Сатана и лицо его побагровело. – Ты никак не хочешь понять, что иногда надо начинать с чистого листа!
- Значит, война? – пробормотал Михаил, опустив голову.
- Да. Если только тебе не стыдно оставаться в одиночестве. Кому ты докажешь, что мир прекрасен, удивителен и не достоин быть очищенным от скверны и грязи? Той самой грязи, какой наши собственные творения загадили всё вокруг! С кем ты собираешься отстаивать перед Отцом замызганные подловатенькие души? С Ильёй, с Мёрси… с Анной?
Сатана смотрел на неё. Она понимала, каким-то шестым, потаённым чувством… а может, приобретённым за недели и месяцы скитаний, опытом, что перед ней поставлен простой и внятный выбор.
- Ты всё соображаешь сейчас правильно, - напористо сказал Сатана. – Мы с Михаилом начнём битву за этот мир. Очередную битву. В последней - я одолел его! Он исчез из мира на многие десятилетия, чтобы вернуться именно тогда, когда мы с тобой уже почти начали преобразовывать твой мир… постепенно, шаг за шагом заселяя его совершенно новыми людьми!
- Где мы? – устало спросила Анна. Ей не хотелось знать это… но время передышки не могло долго тянуться – вскоре её безжалостно призовут к ответу и будет поздно метаться в панике, понимая, что никакого свободного, осмысленного ответа ангелам от тебя ждать не придётся. Мир вокруг неё… а главное -  внутри неё – был по-прежнему неясен, будто она смотрела вокруг сквозь мутное, закопчённое и заляпанное грязными руками, стекло.
- Это неважно, Аня, - мягко сказал Михаил. – Это просто маленький краешек, преддверие того, что люди иногда зовут Царствием Небесным. Ты просто в гостях у Отца.
- Хорошее местечко! – крякнул Сатана. – Кстати, Анна, не волнуйся за человечество. Многие отправятся сюда… хотя немалой части придётся туго. Так что хорошие, добрые, замечательные, прекрасные и так далее, и так далее, люди будут счастливы. Твой выбор подарит им райские кущи, истинное счастье и тра-ля-ля, и бла-бла-бла... хотя я говорю тебе чистую правду.
- Будут счастливы… - эхом отозвалась Анна.
Ей так хотелось, чтобы Михаил сейчас посмотрел на неё! Но он грыз травинку и задумчиво глядел в сторону. Лицо его было печальным.
- Да-да, счастливы - по самые уши! – раздражённо сказал Сатана. – От пят до макушки, как счастливы сейчас твой несостоявшийся алкаш Илья и глупая телочка Мёрси. У одного отросли новые ножки, а вторая избавлена от дурацкой жизни после школы. Сама понимаешь, вряд ли бы жизнь девчонки текла молоком и мёдом. С её-то умишком и вечной тягой к пьянкам-гулянкам!
Анну поразило, что Михаил ничего не сказал. Он не оборвал глумливого Сатану! Он же говорил о них – Мёрси, Илье!!
Ах, да… - Анне стало тошно - … ну, да… они же братья. Они же ангелы… что им наши беды и печали? Проблемки людишек, ими же, кстати, и сотворённых…
Она встала.
- Я должна подумать.
- Ну-у-у… - протянул Сатана. – Не ожидал! Ты и так думала слишком долго! Ты что, считаешь, что мы будем сидеть на травке и ждать, пока глупая курица наконец-то разродится? Пойми – или война, или ты забираешь детей и мы возвращаемся к тому месту, где нас с тобой прервали! Понимаешь? Детки спят, мы сидим,  халву-изюм кушаем, планы на будущее обсуждаем! – он раскраснелся, жестикулируя. Михаил упорно молчал, опустив голову.
- А ты-то, что молчишь, Михаил? – тихо сказала Анна. – Ты же всё-таки был Сашей… ты, наверное, помнишь, каково это – быть человеком?
- Дура-баба, - безнадёжно махнул рукой Сатана. – Нашла чем удивить – быть человеком! Тьфу!
Они с Михаилом медленно шли по полю. Анна смотрела на далёкие заснеженные вершины. Остановившись, она вздохнула и сказала то, что не давало ей покоя:
- Почему я должна выбирать?
- Так получилось, - печально ответил Михаил. – Сатана создал новую реальность, а в ней в живых осталась только ты. Дети – они не рождены в своё время. Сейчас они такие, какими бы могли быть, случись им всё-таки появиться на свет. Илья и Мёрси погибли… то есть, навсегда  ушли из мира живых… из твоего мира.
- Они были славными, правда?
- Они и сейчас очень славные, - наконец-то улыбнулся Михаил-Сашка. – Я их очень люблю. Когда-то я понял, что моё предназначение в созидании мира – защищать и хранить. Всегда. Пока есть хоть одна живая душа, которой нужна помощь. Вот поэтому я и здесь.
- А весь остальной мир… ну, вся планета… все страны и люди?
- Всё это исчезнет, если мир Сатаны поглотит их. Ты должна понимать, что…
- А вдруг он прав? – перебила его Анна. - Наверное, я смогу воспитывать детей так, чтобы они были добрыми и хорошими, да? Хорошими, как Илья, как Мёрси… как ты!
Сашка ничего не ответил.
Анне хотелось завыть. Да, конечно, зачем спрашивать глупости? Зачем тянуть эти болезненные разговоры, выматывающие душу? Всё было понятно – или она позволит нерождённым детям обрести жизнь в новоиспечённом мире капризного и непредсказуемого  ангела, или…
… или обречёт Леночку на небытие… даже если Михаил и победит в битве, изгнав Сатану из мира людей. Прежний мир будет жить. Но в нём не будет её дочери.

Ах, Боже мой, ну, какая трагедия! Ну,  можно просто усраться с досады!
Кто -  ещё совсем недавно! -  даже и не вспоминал о том, что у неё мог быть ещё один ребёнок?

Вот так оно всегда и бывает…
Оно бьёт тебя наотмашь с равнодушной и страшной силой, не спрашивая – готов ли ты? Оно раздавливает твои внутренности и дробит кости – оно – она – они – вся эта необходимость выбора… и неспособность его сделать…

Анна – маленькая песчинка на огромных весах, застывших в положении равновесия…

- Господи, за что мне всё это? – с тоской пробормотала Анна. – Санечка, милый, ты можешь мне хотя бы обещать, что победишь, а?
Она обхватила его шею руками, прижала горячие губы к его уху, и лихорадочно шептала:
-  Ты должен, понимаешь – должен! – победить. Я никогда не прощу тебе,  - никогда, - если ты не сможешь одолеть своего братца! Я же тогда поневоле должна буду быть с ним, когда он будет отравлять душу моей дочери! Понимаешь? Дети часто не слушаются мать… я буду вынуждена смотреть, как моя Леночка превращается в склочную дерьмовую бабу! Я вышибу себе мозги, как несчастная Гагача, я буду трупом ползать, помогая Сатане!
Она заплакала злыми слезами. Оттолкнув от себя этого могучего… и странно беспомощного, ангела, она отвернулась, стараясь не разрыдаться от бессилия и злобы.
- Анна, - он осторожно взял её за плечо, – Анна, послушай… умерших нельзя вернуть… но я могу сделать так, чтобы…

***

- О чём это вы там шептались? – подозрительно спросил Сатана, когда они вернулись к костру. – Козни строим, Михаил? Ай-я-яй! За полтораста лет твоего ничтожества ты научился-таки хитрить и изворачиваться? Не к лицу тебе, такому честному и прямому, понимаешь, как кедр ливанский….
- По себе всех судишь, - севшим от волнения голосом оборвала его Анна. Внутри неё всё дрожало от надежды и страха. – Слушай, что я тебе скажу… не хочу. Не хочу, чтобы ты воспитывал детей. Хватит и тебя одного, вруна и эгоиста, на этом свете. Так что иди, и борись. А я буду молиться, чтобы ты проиграл эту битву, понял?
Сатана смотрел на неё с отвращением. Губы его кривились. В глазах разгорались огни. Пауза тянулась, казалось, целую вечность.
- Сучка ты безмозглая! - наконец с бешенством сказал он. – Сиди здесь. Я верну тебя к детям, когда одолею Михаила. Я делал это не раз. Я дам тебе долгую, чересчур долгую и мучительную жизнь! Но вырву тебе язык – так ты сможешь спокойно – молча - возиться с королями будущей расы!
 
Он махнул рукой… и от кончиков его пальцев до самого горизонта, мир распорола немыслимая трещина, из которой хлынула мгла. Ткань пространства прорвалась, рассечённая могучим ударом, сворачиваясь сама в себя, теряя лоскутки реальности, выпуская наружу нечто безграничное, угольно-чёрное…  сразу же начавшее жадно пожирать бытие…
Удар был таким сильным, что Анна почувствовала, как из ушей и носа хлынула кровь. Глазам было больно, как будто её наотмашь ударили по ним чем-то твёрдым…
Но она успела увидеть, как откуда-то из-за её спины полыхнуло белое пламя… сшиблось со сгустками тьмы и бытия, - взорвалось, разбрасывая целые пласты иных миров…
…и Анна перестала существовать.


Мир

- …Они не знали жалости и страха – настоящие Псы Господни, чьей целью и смыслом существования была лишь бесконечная борьба Света и Тьмы. Борьба, в которой, - и они твёрдо знали это, - им не быть ни первыми, ни последними… и в которой им никто и никогда не обещал победы… – торжественно прочитал вслух профессор Кондратьев, захлопнул толстый потрёпанный том, снял очки и строго посмотрел на кота. – Понял?
Кот вскочил, выгнул спину и зашипел. Шерсть его встала дыбом. Кондратьев отшатнулся… он уже хотел спросить, - мол, что же это ты так всполошился, братец? – как мир померк у него перед глазами…

Охнул Коваленко, закрыв лицо ладонью… осекся на полуслове президент России… одновременно проснулись и похолодели от страха, не видя ничего вокруг, миллиарды людей на другой стороне Земли, где властвовала ночь…

…вскрикнули все семь миллиардов разных – и всё-таки таких одинаковых – землян. Вскрикнули, столкнувшись с тем, что приняли за смерть.

Десятки спутников, проводивших непрерывный мониторинг, зафиксировали, - так или иначе, по всем диапазонам сканирования! - ужасный момент, когда кокон, жирной чёрной кляксой паразитирующий на поверхности Земли, внезапно вздулся на высоту около ста километров… и  тотчас растёкся… стремительно окутав планету мраком…

Три с половиной секунды глобальной тьмы.
«Птицы небесные, гады морские, звери и люди, и ангелы в небе» - все погрузились в неё.
А затем что-то моргнуло… сместилось в пластах времени и пространства, - этого колоссального пузыря, расширяющегося со скоростью света вот уже тринадцать с лишним миллиардов лет… в невероятной толще того, что мы называем Вселенной…
…моргнуло и снова пришло в нужный квант времени.
Галактики продолжали свой неустанный бег.


Глава 39

Вика (возвращение)

Самолёт тряхнуло и ухнуло в воздушную яму. Виктория зажмурилась, вцепившись в подлокотники кресла. «Не хватало ещё грохнуться о землю на пути к счастью» - подумала она. На этот раз провал в воздушном пространстве длился дольше обычного. Вике даже показалось, что она подвисла в невесомости в нескольких сантиметрах над креслом. «Спокойно, спокойно, Егорка. Всё хорошо», - прошептала она, прикусив губу. Пятеро членов московского отделения МЕНАКОМа, похоже, даже не заметили встряски – так увлеклись громким спором над разложенными на столиках документами. Один из них поднял голову, бессмысленно посмотрел на Вику, огляделся вокруг и сказав: «А вот фигу! Преобразование Фурье ещё никто не отменял!» - снова клюнул носом в планшетник. В гуле голосов нет-нет, да и слышались знакомые и родные фамилии: Коваленко, Бриджес, Ким, Ковров, Юргенс-младший, Кокс, Джеферсон, Зайков… и многие-многие другие – живые и мёртвые.
Несколько часов назад Вика приехала в аэропорт и заявила, что полетит в Уфу вместе с комиссией. И сам чёрт ей не указ. Все дела просто-напросто передала Павлу по телефону. «Остаёшься за старшего, - сказала она. – Подробности из Уфы по скайпу». Перед самым вылетом позвонила Мария Ивановна. Она возмущенно выговаривала Виктории - мол, нельзя так рисковать, мол, матка в тонусе и т.д. и т.п. Виктория молча выслушала причитания врача и коротко ответила: «Я так решила». Ну что тут сделаешь?! Чтобы успокоить медиков она пообещала сразу же по прилёту в Уфу лечь в местную клинику на обследование и сохранение.
Совсем уж отвертеться от медиков не удалось – к Вике приставили Микиту. Бедный Микита, оказывается, страдал морской болезнью и теперь сине-зелёный сидел в другом конце самолёта с полиэтиленовым пакетом в руках. «Ох! Сдам тебя местным и обратно – но только поездом!» - простонал он уже раз двести.
- Вот и вырвались мы из лап эскулапов, - негромко пробормотала Вика. Один из менакомовцев поднял было голову и рассеянно взглянул на неё, но Виктория сделал вид, что дремлет в кресле.

Коваленко взлетел по трапу самолёта мимо вновь прибывших москвичей, едва кивнув им на ходу, - после, после, ребята! - и схватил Викторию в охапку прямо у люка.
- Вика, Викуша, девочка моя, - он целовал её в губы, в нос, в сразу ставшие мокрыми от слёз глаза, в щёки и снова в губы. – Ох, я и скучал без тебя! Какая ты стала кругленькая, вкусненькая, сладенькая… любимая!...
У Вики сладко щемило сердце. Коваленко обнимал её… пусть не так крепко, как раньше –они оба оберегали её живот – но это был её мужчина и он встретил её – свою женщину! «Я – его женщина! Я ношу его ребёнка!» - подумала Вика. Это было настолько ново, настолько в первый раз в её жизни,  что она испугалась - её сердце сейчас остановится, сжатое сладкими, но неумолимыми тисками любви. Виктория прижалась к Коваленко и заревела.
-  Я тоже весь измучился, Игорь Антонович, - страдальчески просипел из своего угла Баран Микита, сморкаясь в платок и страдальчески закатывая глаза. Коваленко что-то ответил и все вокруг почему-то засмеялись. Вика спрятала лицо на груди своего мужчины и почувствовала, как горят её уши и щёки.
- Коваленко, это они надо мной смеются, да? - в нос спросила она, стараясь дышать ровно и не всхлипывать.
- Нет, Вика. Это я сказал Митрию твоему, что его я не буду обнимать и целовать, - шепнул ей на ухо Коваленко и от этого жаркого шёпота Вику будто пронзил чувственный разряд и маленький Егорка протестующее дрыгнул ногами.
- Это он? Это он брыкается?
- Ну кто же ещё, Коваленко? Конечно же он, - рассеяно ответила Вика прислушиваясь к двум биениям сердец – большому и сильному сердцу своего мужчины и маленькому, но такому сильному и смелому сердцу сына.
- Игорь Антонович, машина ждёт, - умоляющим голосом сказал кто-то. – Надо отвести Викторию Андреевну и Никиту Вардановича в клинику, а потом…
Уже спускаясь по трапу, она спохватилась:
- Как твоя рука?
- Нормально всё, - ответил Коваленко и вдруг заорал, - Василенко, чёрт лысый, тащи математиков прямиком к Гоберидзе и Леви, не то Сара нам всем башки поотрывает! Вика, радость моя, сейчас Людочка Ким тебя встретит на перегоне, а я чуть позже прямо в клинику подъеду. Отвезу тебя к ребятам – решено сегодня вечеринку закатить по случаю твоего приезда. Фомин, Коротич, Сулимов! Не туда! В пятый ангар! Слышишь, Фомин? Туда все ваши ящики складируют.
Словом, начиналась обычная МЕНАКОМовская суматоха, от которой Вика уже успела совсем отвыкнуть. Она почувствовала, что наконец-то прилетела домой.

 Пока они ехали от здания аэропорта, Коваленко успел рассказать Вике, что кокон перед исчезновением покрылся рябью причудливых символов… ну да, да, конечно ты об этом слышала!.. но поглядишь сама – ахнешь. В прессе только общий вид, размытый довольно. А чёткие подборки поквадратно… в 3D… фантастика! Черные саксаулы пару внезапно перестали «расти», а температура их упала до температуры окружающей среды. «Это уже само по себе удивительно, но если учесть, что химический состав некоторых основательно изменился, причём скачкообразно, слышишь Викушка? - это и вовсе чудо из разряда библейских».  Что в Екатеринбурге при осторожном визуальном обзоре, который грозил затянуться на долгие годы (склонялись к тому, чтобы сделать закрытую зону по типу Чернобыльской и изучать «до изнеможения» всю площадь бывшего кокона) так вот в Екатеринбурге первые же спутниковые съёмки выдали длинный шлейф дыма от большого костра… а в нескольких кварталах – ещё один.
- Я читала в интернете… девочка и женщина. Недалеко от центра кокона. Общая амнезия у обеих.
- Угу, - Коваленко хитро подмигнул. – А теперь закрытая информация – первый осмотр ничего странного не выдал… обычный брошенный мегаполис. Если где и были пожары, то, похоже, сильные дожди под коконом их затушили. Но женщина, её Анной зовут, очень просила нас 21-й дом проверить, первый этаж.
- Это тот самый? Серова, 21?
- Да, с которого всё началось. Говорит, что там, возможно, выжившие. Ложкарёву маршрут знакомый – три минуты и там. Он эскадрильей командовал, шесть вертолётов шли, цугом… так вот, когда Анну нашли, она про дом сказала…
- Подожди, а как же амнезия?
- Вот-вот! Мы её с Бриджесом тоже на этом ловим и говорим, а как это, мол, понимать, дамочка?
- А она?
- Плечами пожимает – знаю, и всё. Мрачная была, девочку на руках держала и не отпускала...
- И что там, в доме?
Коваленко вытянул из сумки свой планшетник. Досадливо дёрнул щекой, увидев сообщение о нескольких десятках писем и вызовов.
- Погоди, это тут… так… ага! Этот снимок сделан в квартире номер один.
Вика увидела обычную стену городской квартиры. Невыразительные, блёклые обои, пара более тёмных прямоугольников от когда-то висевших на стене картин... но не это бросилось ей в глаза. На стене широкими штрихами, сделанными, наверное, цветным восковым мелком или какими-то неяркими фломастерами, были нарисованы круглые смеющиеся детские мордашки. Чуть выше она увидела несомненно взрослые улыбающиеся лица: простодушный здоровяк-атлет в косынке, завязанной по-военному, немного виновато смотрит на круглолицую даму; интеллигентное одухотворённое лицо молодого человека с взъерошенными волосами и прижавшееся к нему хохочущее личико совсем ещё юной девчонки с раскрашенным по-индейски лицом.
Рисунок оставлял странное ощущение – словно хороший художник вольно или невольно подделывался под детскую манеру рисовать.
- Гениальный художник, - сказала Людочка Ким, осторожно нагнувшись так, чтобы не задевать Викин животик. – Просто гениальный! Так передать характеры. Вот этот мальчик застенчивый, а этот – явно такой же будущий жучила, как Эрик Картман из «Саус Парка»…
- А теперь самое-самое интересное, - поднял палец Коваленко. – Помнишь лица детей и отдельное мужское лицо на стене кокона? – он стал листать папки, отыскивая нужные фотографии.
- Не ищи, вспомнила. Да-а… это поразительно…
- Лицо молодого человека на стене и на рисунке – не опознан. Хозяин, пенсионер семидесяти шести лет пропал. Не то в эвакуации, не то…
- В эвакуации, Игорь Антонович, - сказала Людочка Ким. – Ясно же! Если бы они, как Аня и Леночка были там, то мы бы их нашли. Правда, Вика?
Виктория не успела ответить, как Коваленко махнул рукой:
- Ладно, сдаюсь. На эту тему, Вика, тут уже столько споров и теорий, что пока все тебе перескажешь, ты не только родить, но и в школу нашего сына успеешь повести.
- А остальные лица?
- В косынке – не опознан. А вот женщина посередине похожа на Анну, но явного сходства нет…
- Она это! – упрямо сказала Людочка Ким. – Просто она не помнит, вот и всё.
- Не знаю, - непривычно тихо сказал Коваленко. – Девочка рядом не похожа на Лену… да и женское лицо всё-таки не то. И девушку с раскрашенным лицом мы пока не опознали. И детей тоже. Всем родственникам погибших детей и девочек-подростков показываем по отдельности эти лица… следователи пока только руками разводят – никто не признал.
- Поверьте мне, Игорь Антонович, - торжественно сказала Людочка Ким и погладила руку Вики, утиравшей глаза платком, - никто и никогда не узнает, кто эти люди, что это за дети и кто нарисовал картину.
Вика тоже так считала. Но слёзы у неё выступили не поэтому. Все лица, даже здоровяка в платке, просто лучились покоем и счастьем.


Анна (возвращение)

Анна  обламывала ветки елей, растущих у Дворца Молодёжи, и торопливо разводила костер. Возвращаться в здание, у дверей которого темнели лужи крови, ей не хотелось. Зевающую Леночку, завёрнутую в плед из своего рюкзака, она посадила на скамейку, повязав ей свою косынку, как платочек.
- Теперь ты похожа на рисунок на шоколадке «Алёнка», - сказала она и поцеловала дочку в нос. – Поспи. Дядя Саша, Илья и Мёрси прогнали все плохие сны.  А мы немножко отдохнём и пойдём домой
- Мама, а кто такие Саша, Илья и Марси – добрые волшебники? – сонно спросила девочка.
- Мёрси, Леночка. Правильно говорить «Мёрси», - дрожащим голосом ответила Анна дочери.
Леночка, повозившись, заснула. Дым поднимался к небу, где совсем-совсем не было ни тумана, ни туч, а только редкие пушистые облака. «Вот и всё, всё кончилось. Мгла, похоже, рассеивается. И ребёнок уже ничего не помнит. Конечно, это к лучшему… есть воспоминания, которые маленьким девочкам совсем не нужны…» Анна немного поревела… а потом стала рыться в сумке. Она нашла её, - сумку Мёрси, - валяющейся на боку, у самого входа. Благодарение Богу -  на ней не было крови… даже на колёсиках…
Копчёная колбаса, сигареты, две баночки паштета… сухарики, любимые сухарики Мёрси с перцем и укропом… и ещё…
Ещё - вот…
Она смотрела на книжку о приключениях Мумми-тролля… которую Мёрси бережно заворачивала в пятнистую армейскую футболку. Смотрела сквозь расплывающиеся, дрожащие разводы… и слёзы капали на обложку…

«Не реви, Анна! – сказала ей храбрая девушка. – Ты теперь сильная!»
Серьёзный и очень красивый Илья обнимал Мёрси за талию… часто дышал улёгшийся поодаль окровавленный, но живой, Пёс… а рядом с ним стоял измученный, израненный Михаил-Сашка, тяжело опираясь на меч.
Победитель. Воин, сумевший победить… и выполнить её последнюю просьбу, которую не слышал Сатана… но о которой он мог бы без труда догадаться… но тогда он бы не был Сатаной.

Заскулила собака. Анна очнулась от тяжких дум – чёрный Пёс лежал рядом с девочкой, мерно постукивая хвостом о тротуарную плитку.
- Привет! – хрипло сказала Анна. – Ну что, дружище, пойдём домой? Обратно вдоль по Московской… как по Питерской-Ямской-Тверской.
Пёс смотрел на неё умными глазами. Потом он зевнул и положил голову на могучие лапы.
- Доченька, давай, просыпайся, - Анна взяла Леночку на руки. Какая же она тяжёлая! Пёс тоже поднялся, потягиваясь передними, потом задними лапами. Анна ничуть не удивилась, когда увидела, что голова стоящего рядом животного доходит ей почти до плеча. – Садись-ка на собачку верхом, детонька.
- Собачка-лошадка, - сонно пробормотала Леночка. Она продолжала дремать, лежа на спине Пса, свесив ножки по бокам и крепко вцепившись руками в густую шерсть на загривке.
Анна задумчиво посмотрела на костёр. «Погоди-ка», - пробормотала то ли Псу, то ли самой себе. Возле Дворца Молодёжи неопрятной кучей стояли несколько разбитых легковушек. Похоже их просто смели с дороги какие-то мощные машины, а то и бульдозеры. Дверцы несчастных легковушек были распахнуты. У двух машин торчали перекошенные смятые крышки капота. Анна  порылась в  открытых багажниках, - из них торопливо утащили почти всё, - и, задумалась, собираясь прикатить к костру два сменных колеса. Потом ей пришла в голову другая идея. Она обошла вокруг груды брошенного железа и прикинула расстояние до ближайших елей. Должно получиться. И ели не должны пострадать.
Она приподняла пластиковую канистру, косо лежащую на заднем сидении чёрной «Дэу-Нексия». Плеснула в салон, аккуратно разлила бензин под машинами, вылила в багажники; рядом углом друг к другу, шалашиком, поставила колёса. Анна обрызгала оставшимся бензином  чёрную резину, швырнула пустую канистру в багажник и спокойно чиркнула спичкой сразу же отойдя на  безопасное расстояние. Кверху рвануло весёлое пламя. Покрышки занялись споро и жарко. Скоро от них повалит чёрный едкий дым. Даже если и грохнут бензобаки, то вряд ли это будет, как в кино – бу-бух! и столб огня до небес. Будет гореть и коптить.
- Вот и пусть теперь дымит. Мало ли… никому не помешает, - Анна повернулась к молчащему Псу, на спине которого крепко спала дочь. – Ну, теперь пошли.

Накрапывал дождь. Они шли тем же путём, мимо поликлиники, блестевшей мокрой крышей, мимо магазина с выбитыми витринными стёклами, мимо россыпи пустых гильз на асфальте… но только это были не их гильзы. И это был не их путь. Их путь тянулся долго – намного дольше, чем можно только себе представить, а сейчас пустой и безжизненный Екатеринбург был неизмеримо меньше, привычнее, знакомее, если хотите. Да! Это были те самые хоженые и перехоженные улицы, но только удивлявшие заросшими газонами и обгорелой башней гостиницы-небоскреба «Хайят», угрюмо чернеющей за безлюдными домами. Город был замусоренным и каким-то странно обветшавшим. Проходя мимо «Оптики» Анна отвернулась, закусив губу. Усилившийся дождь уже породил торопливый ручеёк, вытекающий из жестяной водосточной трубы. Мутные струйки размывали на асфальте следы давнего костра. Но стульев, на которых расположилась маленькая грустная компания, у входа в салон не было. Да  дверь, похоже, так и была заперта. Мокро блестели трамвайные рельсы. Анна поправила шерстяной плед, которым укрыла Леночку и Пса. Капли водя скатывались по ворсинкам. Накрытый Пес напоминал рыцарского коня, у которого на спине под покрывалом крепко спит  маленький храбрый витязь. Где-то за спиной Анны таяли и растворялись в воздухе груды игрушек, исчез надувной бассейн в фойе первого этажа, медленно возникали на своих местах ряды кресел. Развороченная сцена проявлялась, как фотография в ванночке. Ещё немного, и на ней возникнут декорации к спектаклю «Кошкин дом», премьера которого состоялась в тот день, когда всё началось.

К арке, ведущей с улицы Московской в родной двор, они подошли минут через двадцать. Дождь кончился. Анна без удивления смотрела по сторонам. Куда девался тот безлюдный, но идеальный порядок, который был прежде в тумане? Да и самого тумана не было и в помине. Похоже, что жители покидали свои дома в спешке. Всюду валялись обрывки бумаг, разбросанные вещи и узлы. Несколько выбитых витрин магазинов не оставляли сомнения в том, что здесь похозяйничали мародёры. На углу стояла машина, поднятая на домкрате, рядом колесо-запаска и насос и ещё круглая штуковина, которой меряют давление воздуха в шинах. Анна забыла, как она называется. Асфальт посередине улицы был выворочен тяжёлой, наверняка военной, техникой.
Анна оглянулась -  со стороны Дворца Молодёжи поднимался высоко в небо столб чёрного дыма от горящих покрышек . «Это я хорошо сделала, - рассудила Анна. –  Внимание привлекает». Чьё внимание – она даже не стала об этом раздумывать.
Пёс отказался входить в подъезд. Остался лежать во дворе под своим любимым клёном, листья на котором уже пожелтели  и начали падать на землю.
 Держа проснувшуюся Леночку за руку Анна поднялась к себе. Дверь в квартиру была не заперта – просто слегка прикрыта. Леночка побежала вперёд: «Ура, мои игрушеньки! Как я по вам соскучилась!» Анна ошеломлённо разглядывала знакомую квартиру. Всё как всегда, только в «детской» помимо дивана сына стояла детская кроватка и на полках шкафа расставлены куклы и плюшевые зверюшки. На подоконнике – жасмин, политый и разросшийся за лето длинными беспорядочными побегами. «Надо обрезать плети, а то на следующий год цвести не будет» - машинально подумала Анна.. На диване сына – аккуратно свёрнутая «старушечья» ночнушка. Анну затрясло.
Леночка, сидя на полу, уже играла с потрёпанной куклой Барби и её другом Кеном.
- Ты такая хитренькая, Барби! Надо Кену тоже дать машинку поиграть!
- Ты побудь здесь, дочка, а я сейчас, - Анна прошла  на кухню, заглянув в комнату. Дверь на лоджию  распахнута настежь. Компьютер на столе, по полу сквозняком разбросаны листы бумаги. Над несколькими листами явно потрудились кошачьи когти.
На подоконнике в кухне стояла жестяная кружка со следами парафина и торчащей свечой. Чайник, полный воды, прижимал к столу записку. Твёрдой рукой мужа (она помнила его почерк, да-да!) написано: «Анюта, мы вас искали, но не нашли. Эвакуация заканчивается. Дальше Уфы не поедем. Дмитрий, Вова. PS -  где же вы, наши девочки?!!» Анна метнулась в ванную –  на стиральной машине валялась небрежно брошенная мужская бритва, на змеевике – пересохшие мужские носки. Пять пар. «Я же говорила сколько раз – не сушить на змеевике, следы на трубе остаются, и носки портятся», - Анна обессилено присела на краешек ванны.
Значит вот так.
Значит всё теперь по-другому. Значит у неё есть семья – муж, сын, дочь. Значит всё немножко лучше, чем было раньше. И она немножко счастливее.  А может быть все люди стали немножко счастливее? Ну, самую капельку – легче жить на этой земле? Как Сашке стало легче, когда он опять вернулся архангелом Михаилом…

Анна. Пять часов спустя

Анна прислушалась – с улицы донёсся мерный рокот. Она  кинулась на лоджию, распахнула окно – со стороны Дворца Молодёжи на небольшой высоте медленно приближался военный вертолёт. Во дворе коптила старенькая тракторная покрышка, которую пару часов назад Анна срезала с импровизированных качелей.  Анна заметалась по лоджии, а потом сдёрнула с верёвки давно высохшую постиранную белую простыню.
- Эй! Эй! Э-э-э-эй!!!...– Она размахивала  белым полотнищем, как флагом парламентёра, наполовину высунувшись из окна и рискуя вывалиться вниз. – Эй, мы здесь, слышите, мы зде-е-е-есь!!!! – бежать во двор было страшно. А вдруг, пока она скачет по лестнице, пилот улетит?
Анна орала так, что связки рвались. Всё что угодно, только заберите нас отсюда. Заберите! К людям, к мужу, к сыну. Заберите… слёзы лились по щекам. Прибежавшая Леночка испуганно дёргала её за ремень джинсов. Вертолёт замер над улицей и медленно закружил вокруг своей оси. Из люка кто-то выпустил в небо сигнальную ракету.
- Провода! – вдруг прогремел с неба голос. – Здесь всюду провода! Сейчас мы отыщем, где можно приземлиться. Не уходите никуда! Говорит Ложкарёв, никуда не уходите!
- Они нас заметили, доченька. Нас заметили и скоро заберут. – Анна, плача, обняла дочь одной рукой, другой продолжая размахивать свесившейся из окна простынёй.
- Мы поедем к папе? И к Вове? – спросила Леночка.
- Да, милая. Всё кончилось, родная моя.
- Я братика люблю! – Леночка уже улыбалась. – «Прилетел к нам волшебник в голубом вер-то-лё-те!..» Ну, ты чего, мама? Давай, подпевай!

Ложкарёв, висящий над ними, отключил мегафон и вдруг скривился. Плечи его прыгали.  «Сам не знаю, что на меня нашло, - говорил он потом. – Ребята орут, чуть ли не в дверь прыгать готовы, ракеты зачем-то пускают, вопят, что на тросах спускаться надо. Какие тросы? Мне проще чистую площадку отыскивать… да только руки трясутся. Я как дитё малое, только что не реву. Леночку увидел, прямо сердце оборвалось. Мы-то у Дворца Молодёжи машины дотлевающие увидели и в уныние впали. Ну, горит, мало ли что. Людей-то не видно. А тут...»
Ложкарёв пил коньяк и беспрестанно рвался навестить «найдёнышей».
- Ну, вылитая моей племянницы дочка, вылитая!


Анна и Вика ( Уфа)

Осунувшаяся немолодая женщина в стареньких джинсах  прошла через ООНовский КПП, ведя за руку девочку лет трёх. Академгородок – так привычно прозвали штаб-квартиру МЕНАКОМа в Уфе – четыре квартала многоэтажек, битком набитых самой разношёрстной научной публикой. Часть лабораторий хотели было вывести в Чишму, подальше от Уфы. «Деньги есть – Уфа гуляем, денег нет – Чишма сидим!» вспомнилась Анне старинная башкирская присказка. Однако в хлопотах и заботах этот переезд так и не состоялся. Население заверили в том, что ни черта в этих лабораториях заразного и радиоактивного нет, так что спите спокойно, граждане. В конце концов не век же МЕНАКОМ тут будет ошиваться! Не ближний свет до Екатеринбурга, между прочим… вот пусть сидят там и изучают. Скорее всего, будущей весной в Екатеринбург съедут. Так что жители хоть и ворчали, но особого недовольства не высказывали.
Коваленко как-то пожаловался, что из учёного, подобного старому кавалеристу, шашкой размахивающего на переднем атакующем крае, он стремительно превращается в администратора. «Лаборатории плодятся, как кролики! Учёные - как мухи дрозофилы! При каждом моментально отрастает какой-то административный отдел, а на нём уже расцветают отделы снабжения, отделы по координации, согласованию, интеграции, мастурбации и провокации!» - взорвался он как-то на оперативке. Анне об этом рассказал один из врачей, наблюдавших их с Леночкой.
«Коваленко может. Тот ещё мужик… медведь-шатун, а не учёный», - слегка усмехнулась Анна.
- Мама, а дядя Игорь тётю Вику привезёт, да? – спросила Леночка, старательно топая новыми сапожками прямо по лужице.
- Конечно. Он же обещал.
- Вот тётя Вика выродит ляльку и я её буду любить. В колясочке буду катать!

Против своей воли Виктория нахмурилась. Вот чёрт, даже руки немного задрожали от самой себе непонятного волнения. Заочно-то Вика была знакома и с Анной, и с Леночкой. Нет-нет, да и созванивались, говорили о пустяках, украдкой вглядываясь друг друга. В окошках Skype с его чуточку дёргающимся изображением, Анна казалась очень уставшей и даже сердитой. «Мне кажется, что Анна всё-таки что-то скрывает, - проворчал как-то Коваленко, - но если я заикнусь о своих подозрениях, то появится много желающих потоптаться вокруг неё с чем-нибудь посильнее пентонала натрия. Пусть молчит. Наверное, когда-нибудь она расскажет нам то, что помнит».

Анна внимательно глядела на молодую женщину с округлившимся животом, надеясь, что не выглядит чересчур строго. Наверное, со стороны у неё такое же каменное лицо, как у охранников, торчащих неподалёку. Она чувствовала настороженность и даже некоторую агрессивность Виктории. У беременных настроение меняется, как ветер в поле. А Анне сейчас хотелось только покоя. Впрочем, нет… ей очень хотелось поскорее встретиться с мужем и сыном.
Леночка выдернула руку и подбежала к Виктории.
- Здравствуйте, тётя. Меня зовут Леночка. А это моя мама Аня. Мы ждём папу и моего братика Вову. Только они прилетят завтра. А как вас зовут?
- А меня зовут Вика.
- Как в ком-пу-ти-ре, да? Там тоже тётя Вика…
- А это я и была, - не выдержав улыбнулась Виктория.
- Ой! Такая круглая вы… красивая… это у вас лялька в животике?
Людочка Ким хихикнула, сразу же спохватилась, что получилось как-то невежливо, густо покраснела и пролепетав что-то вроде «во втором корпусе результатов ждут» убежала.
- Очень приятно, - Анна потянулась за рукопожатием. – Анна Сергеевна. Можно просто Анна.
Рука у Вики сильная, твёрдая. «Это не ручонка изнеженной дамочки, жены высокопоставленного чиновника. А говорили, что, мол, у неё и папа олигарх, и мама откуда-то из верхушки. Да, для Коваленко – самая подходящая женщина». Сам-то Коваленко Игорь Антонович сразу был симпатичен Анне. Именно поэтому она не стала возражать, когда он попросил её побыть немного с его женой. Зачем? Коваленко и сам, похоже, не знал. Всё ядро МЕНАКОМа ждало Викторию – говорят, что самые ответственные дни Начала вместе с ней пережили. Казалось бы, вон сколько друзей! Одна только тоненькая смуглая красавица Ким готова за свою Вику горой встать. Но – Анна. И вместе с Леночкой. Всенепременно. Вот и Бриджес просит. Буду очень рад, если вы друг другу понравитесь.

Взглянув в ярко-зелёные глаза Виктория вдруг поняла, что  этой женщине можно доверять. Нет… это слишком слабо сказано.. не просто доверять, а довериться. Вот так, сразу. Как говорится, с места и в карьер! «Ах, Коваленко, как же ты так умудряешься притягивать к себе лучших из лучших? Впрочем, здесь, скорее, именно Анна позволила ему быть с ней в дружеских отношениях. Коваленко, любимый мой, как же я люблю тебя за то, что ты собираешь вокруг себя хороших людей!..» - мысли пронеслись через голову, как освежающий весёлый поток. Виктории впервые в жизни захотелось иметь подругу. Именно её, Анну. С детства она дружила с мальчишками и только мальчишками.
- Вы знаете, пошли к Коваленко… то есть, к нам, конечно, а? Иначе я могу прямо тут родить.  Я думала, что время ещё есть. А он так быстро развивается, - Виктория как будто бы продолжила недавно прерванный разговор. – Вот врачи говорят, что в четыре месяца, а как будто уже почти семь. А срок только в начале марта… ой, вот! Опять пяткой стучит!
Анна приложила руку к животу Вики. Она почувствовала ребёнка, биение сердечка. Она  ЗНАЛА, когда был зачат этот младенец, и КТО был свидетелем  тому. Анна ощущала страх неродившегося малыша и не могла понять, что же там нетерпеливо ждёт своего появления на свет – крохотное растущее зло или источник тепла и силы?
«Ах ты, ублюдок, - думала Анна, - и здесь успел наследить! Ты не получишь это дитя. Если от меня хоть в малой степени  зависит, кем родится этот мальчик – я делаю всё, чтобы ты его не получил!» Ей казалось, что где-то рядом стоят её друзья и взволнованная Мёрси, сжав кулаки, с пылающим лицом кивает ей: «Да, Анна, да!» «И помни, ты не одна», - говорит Илья, а Пёс коротко рычит, как бы ставя точку. Сашка-Михаил молча смотрит на Викторию и на его добром внимательном лице невозможно ничего, - абсолютно ничего, - прочесть. Ах, эти ангелы-архангелы… опять всё ложится на наши, женские, плечи…

Леночка обняла их обеих и осторожно прижалась ухом к животу Вики, смешно закатив глаза и прикусив кончик языка.
- Он хорошенький такой, правда, мам? И красивый такой! Голенький! Тётя Вика, а вы уже ему распашонки купили? У мамы есть пинеточки и распашонки, она мне показывала! – Леночка обняла присевшую Вику за шею и забормотала ей в ухо. – Мы маму попросим, пусть она вашему сыночку отдаст! А то вчера какая-то тётя в магазине говорила, что в магазине ничего не купишь – одни учёные кругом!
Женщины переглянулись и засмеялись.
- Вот так и рождаются слухи, - заявил Коваленко. – Учёные авоськами скупают товары в супермаркетах и перепродают их по своим америкам и европам.
- Не волнуйтесь, Вика. – Анна взяла Леночку на руки. – И магазинные распашонки купим, и наши отдадим. А ребёнок сам знает, когда ему родиться. Время у вас обоих ещё есть.
- Как же тут волноваться, с такой умной подружкой? – Виктория дёрнула Леночку за белокурую косичку.


Дмитрий и Вовка

Дмитрий увидел Анну и Леночку в новостной ленте, практически сразу же. Потом уж по всем каналам и радиоволнам гудело: «Сенсация! Женщина и ребёнок выжили в разрушенном городе. Никаких подробностей не сообщается!» - а уж в интернете и вовсе шум стоял. Муж обрушился на чиновников МЕНАКОМа, как ураган. Он требовал, чтобы его и сына  немедленно допустили к Анне.
Шутка ли, с самого мая никаких известий! Всё так внезапно налетело. Сын Вовка накануне Пришествия уехал с друзьями на базу отдыха. Сам Дмитрий  в этот день дежурил под Екатеринбургом, в Белоярском, где на тамошней АЭС вовсю разворачивались ежегодные ППР – планово-профилактические работы. Он всегда гордился тем, что работает именно на БН-600 – первом в мире реакторе на быстрых нейтронах. «Я – повелитель шестисот миллионов ватт!» - говорил он сыну, когда тот был ещё школьником… и Вовка с гордостью шёл во двор к приятелям, хвастаться.
Жена с дочкой собирались в магазин покупать Леночке летнюю обувку. Анна ради этого специально взяла отгул на работе. Когда Дмитрий примчался домой – Анны и Леночки не было в квартире. Не вернулись они и через несколько дней, когда Володя кое-как на перекладных добрался до Екатеринбурга. Не вернулись они и неделю спустя, когда эвакуация уже заканчивалась. Затягивать отъезд было невозможно – в Екатеринбурге железной рукой правило военное положение. Вот и попали отец и сын на Ленинградскую АЭС… в полном соответствии с эвакуационным планом.
Леночка была поздним ребёнком. В семье очень хотели девочку.
…в МЕНАКОМе стояли на своём – месяц! Самое малое – тридцать дней карантина. Ждите. Созванивайтесь, это никто не запрещает, но видеться пока нельзя. Точка


Анна, Леночка, Вика и другие хорошие люди

- Уф, - откинулся в кресле Коваленко. – Больше я тебя, Вика, никуда не отпущу. Если при каждом твоём приезде в МЕНАКОМе будут закатывать такие банкеты, то я отъемся до неприличных размеров.
- Тише, Игорь, ребёнка разбудишь, - сказал по-английски Бриджес, ставя на стол пузатую бутылку «Ballantine`s finest». – Литр благоухающей Шотландии! Вкусим по капельке.
В соседней комнате спала Леночка. Вика и Анна устроились на диване. Анна – как любила, с ногами, положив на колени маленькую подушку.
- Скотч заныкал, - понизив голос, сказал Коваленко. – Хитрый ты, Бриджес. Или ты это со стола увёл?
- Не заныкал, а привёз. Специально для друзей, - с достоинством ответил старик. – И переведи это Анне, а то она, наверное, думает так же, как и ты. Загадочные русские души… - он коротко хохотнул.
- Слушай, Анна Сергеевна, - спросил Коваленко, разливая скотч на троих; Вике вручили бокал с яблочным соком, - а чего это мы у тебя собрались? Завтра муж с сыном прилетят, а тут пустая бутылка, беременная женщина и два похмельных мужика. Надо было к нам пойти!
- Да ладно тебе, Коваленко, - ответила Виктория. – Посидим немного, свистнешь дежурной охране и пойдём домой – делов-то! Тут через квартал.
- I don`t understand you! – вежливо напомнил Бриджес.

Через полчаса в новой квартире Анны было совсем уютно. Конечно, ей выделили эту трёхкомнатную роскошь уже со всей мебелью, а это всё равно, что жить в гостиничном номере… но ко всему привыкаешь, правда? А уж если у тебя в гостях хорошие люди, да ещё поздно вечером, да ещё и, извиняюсь, с бутылкой… о, это делает и не такую уютную квартиру почти что родным домом!
- Я не хотела говорить вам, - тихо сказала Анна, - но, думаю, рано или поздно всё равно придётся. Вика, ты успеваешь переводить?

Вика успевала. Анне даже понравилось, что приходилось делать паузы, дожидаясь, пока Виктория тихо переводит сказанное ею старику Бриджесу. Это позволяло собраться с мыслями, отбросить ненужные подробности.

- …и они вышли на меня в тумане, почувствовав запах костра.

***

- Наверное вы думаете, что я сумасшедшая или всё напридумывала. Но это ваше дело, а я нормальная - абсолютно, – устало закончила Анна. - Только я никому больше об этом не расскажу, даже мужу и сыну.
- А почему нам рассказали, Анечка? – хрипло спросил Коваленко.
Анна подумала. Она подняла голову и внимательно посмотрела каждому в глаза, не спеша переводя взгляд. «Пока ещё я смотрю только в твои глаза, Виктория. Но скоро к ним прибавятся и глаза твоего сына».
- Потому что это – правильно, - наконец-то ответила она.
- Амнезия. Полная амнезия. Стойте на своём. Мы поддерживаем точку зрения Бриджеса и Кокса – квантовый сдвиг, точка бифуркации, отсюда и амнезия… при полной тождественности физических объектов, – быстро сказал Бриджес, платком промакивая глаза под линзами очков. – Слава Богу, мы уже рассчитали это в одной из математических моделей. Повторяю, стойте на своём, Анна!
И все согласились с ним.
Прощаясь, он поцеловал Анну в лоб и вздохнул.
- Бедные девочки… а старый глупый Бриджес ещё утром думал, что его ничем теперь не удивить…
 - Вы не волнуйтесь, Анна, - сказал Коваленко, беря Вику под руку. – Всё вы правильно сделали, спасибо вам за это!
Вика с распухшими глазами и носом осторожно обняла Анну – «вылитая Мёрси!» больно кольнула в сердце ржавая игла.
- Спасибо! – прошептала заплаканная беременная женщина. – Спасибо!

Засыпая, Анна обняла Леночку. «Завтра приезжают твой братик и папа, слышишь?»


Вика, Коваленко, Бриджес, ночь

- Могу сказать только одно, дружище - ничего из рассказанного этой храброй женщиной не противоречит известным нам физическим законам. Как ни дико это звучит.
Коваленко хотел что-то ответить, но покосился на шагающего рядом Бриджеса и только хмыкнул.
- И не хмыкай, - дёрнула его за руку Виктория. – Бриджес такие вещи за версту чует – ты сам говорил.
- Нет, ну кое-что я бы оспорил… - промычал Коваленко и тут же оборвал сам себя. – Нет, не получается. Даже эта история с Сатаной…
- Назови его пришельцем из дальнего космоса и всё станет на свои места, - буркнула Вика. – Дико разумным и обогнавшим нас по технологиям на пару миллионов лет.
- В пришельцев-то мы верим…
- Вот и верь в то, что наша галактика – не более, чем эксперимент в пробирке. Хозяева эксперимента вправе делать с этой пробиркой всё, что им заблагорассудится.
Бриджес внезапно оживился:
- Завтра же посчитаю кое-что по последним выкладкам команды. Чисто прикидочно; плюс-минус галактика. Слышишь, Игорь?
- Ты говоришь сейчас, как Уильям Грей, - ехидно заметил Коваленко. Оба засмеялись.
- Это кто такой? – не поняла Вика.
- О, это сейчас один из самых популярных певцов новой эры, эры Кокона!
- Понимаете, Вика, - сказал Бриджес, - всегда необходимы популяризаторы науки… так сказать, чайки, своими криками обозначающие место корабля в океане…
- Или мусорное пятно, - не удержался Коваленко. – Выкинет кок за борт картофельные очистки и сразу же налетает целая орава кормящихся. Шуму от них много.
- Ну, не очень-то уместная аналогия, но по поводу шума – в точку, - согласился Бриджес. – Грей очень неплохо пишет о наших делах. Но при этом в его статьях и выступлениях всё подаётся так экспрессивно… я бы сказал, умело экспрессивно… и в нужном ключе. В общем, многие телезрители считают его чуть ли не основным титаном мысли в МЕНАКОМе.
- Но это же неправда, - возмутилась Вика.
- Да какая разница, - зевнул вдруг Коваленко, хлопая левой рукой по карманам. – Где мои сигареты? Ага... вот они. Покурю, пока мы на улице. Поддержи пока Вику за меня…
- Уильям играет на нас, - остановился Бриджес. Он бережно взял Вику под руку. – Ты давай, кури, да пойдём. Популяризатор Грей и вся журналистская рать поддерживают в публике необходимый градус интереса к нашим делам…
- Ну, после такой паники, мир нескоро отвлечётся на другое, - с надеждой сказала Вика.
- Будем надеяться, - пожал плечами Бриджес. – Мы с Игорем иногда думаем о том, как поразительно мало людей помнит о Чернобыле.
- В практическом смысле, помнит, - пояснил Коваленко, с наслаждением выпуская струю дыма в сторону от Вики и Бриджеса. – То есть, делает выводы, примеряя чернобыльский опыт на текущие дела.
Вика невольно поёжилась.
Коваленко хотел сказать что-нибудь бодрое, но не нашёл нужных слов.
Бриджес печально улыбнулся. У него не шёл из головы тот мрачноватый  красивый парень, которого здесь, на Земле, называли Сашкой, а где-то в запределье – Михаилом. «Хорошо, что ты вернулся, - думал он, понимая, что его думы сейчас очень похожи на безмолвную тайную молитву. – Присматривай за нашим драчливым и шумным племенем, хорошо? Иногда нам очень нужна твоя помощь».
- Ну, по домам? – бодро сказал Коваленко, выбрасывая окурок.
 


Анна (Уфа, декабрь)

Анна присела на скамейку. Лёгкий, совсем не рождественский мороз освежал лицо. С неба падали редкие пушистые снежинки. В вечерних сумерках мелькнул тёмный силуэт. Чёрный пёс с побелённой снегом спиной подошёл и улёгся у ног уставшей Анны.
- Привет! – она усмехнулась. – Я знала, что ты нас найдёшь. Вот, Пёс, человек сегодня родился. Мальчик – Егорка. Егор – это Георгий, если разобраться. Воин Георгий Победоносец, - ты, наверное, его знаешь. На два месяца раньше срока, но вполне даже развитой малыш. Но мы же с тобой не удивлены, правда? Мы с его мамой теперь лучшие подруги. Папа его в Москве на конференции, просил за Викой присмотреть. Вот я и присмотрела. И первая мальчонку увидела, на день раньше, чем его бабушка с дедушкой.  Хороший мальчик, светлый такой. Ты ведь тоже рад, Пёс, а? Будут они с Леночкой дружить. Странные дети из-под кокона. Хотя… ничего в них странного нет. Если кто и остался здесь странный, так это я и ты.
Пёс дёрнул ухом.
- …Ты знаешь, я ведь искала семьи Мёрси и Ильи. Ещё тогда, осенью, посылала запросы – не осталось ли каких сведений о других оставшихся под коконом. А мне ответили, что никакого инвалида  с ненормальным другом в доме  на улице Серова не проживало. А в школе №139 в 11-а классе никогда не учились Бронислава Пашкова и Марина Нефёдова. Есть, говорят, такие семьи, но  у них мальчики – Марк и Евгений. И они, мол, уехали в самом начале катастрофы в Калининградскую область к родственникам Станислава Робертовича.
А ведь это хорошо, Пёс. Значит нет здесь и никогда не было несчастной Мёрси и непутёвой Брюли. И наш Илья не мучился болями….
Анна замолчала. Пёс коротко тявкнул.
- Да знаю я всё, Пёс. Нечего мне тут укоризненно тявкать. – Она поднялась со скамейки. – Пойду я домой. Там Вова с Леночкой остались. А муж – он на дежурстве, в ночную смену сегодня. Вика с сыночком отдыхают. Что ты спрашиваешь? Да нет… говорю же – нормальный человечий мальчишка. Завтра Коваленко примчится – счастливый папаша. Ты со мной пойдёшь, или останешься?.. Понятно, здесь твоё место. Ну-ну… присматривай тут, ладно?
Он пошла по тропинке, оставляя следы на свежевыпавшем снегу. Остановилась. Повернулась к Псу.
- А какое сегодня число ты знаешь? – зелёные глаза женщины и карие глаза зверя встретились. – Двадцать пятое декабря. Вот так-то.
И Анна ушла в вечерний полумрак. Пёс лежал возле скамейки, поглядывая на окна клиники, и иногда ловил пастью падающих с неба белых мух, пахнущих снегом


ЭПИЛОГ

Щенки ушли...
Они всегда уходят, когда становятся почти взрослыми. Большая рыжая сука научила их всему, что умела сама. Это был хороший помёт – наверное, один из лучших за всю её довольно долгую жизнь. Большинство её щенков находили себе хозяев. Собакам всегда нужен хозяин. Но эти… – эти такие же, как она. Они будут бегать стаей. Потом к ним присоединятся другие – такие же молодые. И одолеть их будет сложно.
А сука…со временем забудет своих детей. Так устроен мир. Она ещё немного полежит здесь – в устроенном гнезде, а потом тоже уйдёт. Она будет бегать на свободе. Одна. И когда подойдёт время – её найдёт тот самый чёрный Пёс. Её Пёс. Он найдёт её по острому, сводящему с ума запаху. Она не так уж стара. Они будут бегать вместе долго, пока она не почувствует настойчивое биение жизни в своём брюхе.
После этого большая рыжая сука опять вернётся в своё логово. И опять ощенится красивыми сильными щенками. Это будет уже совсем другой помёт.
Но пока она лениво спит, подрагивая во сне ушами, и иногда дергая передними лапами.


Все четверо остановились у входа в городской парк, поодаль от лихого плаката «УФА – ГОРОД, ОСТАНОВИВШИЙ ТЬМУ!». Анне всегда нравилось смотреть с этой точки на вздымавшуюся вдали гору, на вершине которой осадил своего коня бронзовый красавец Салават Юлаев.
Под плакатом топталось несколько пикетчиков – в основном женщины в чёрных платках. Слава Богу, сейчас все немного угомонились, а год назад, чуть было до стрельбы не дошло… межконфессиональные разборки грянули. Мол, наш-то  бог посолиднее вашего будет! Именно наш-то и остановил проклятую стену мрака в трёх километрах от Уфы!
Привычный патруль ООН, дежуривший у рамки стационарного металлоискателя у самого прохода в парк, вежливо, но настойчиво отвёл в сторону порядком подвыпившего мужичка. Мужичок укрепился на ногах, достал сигарету и, так и не щёлкнув зажигалкой, обстоятельно заявил:
- Нет, ну, понаехало тут всяких, понимаешь… менты  по всей Уфе! Порядочному человеку отдохнуть негде – негр не пускает!
- А чего ты хочешь, это всё американцы! Теперь их из нашей страны не выгонишь. Это они специально, чтобы нефть нашу грабить, - охотно отозвалась одна из женщин, перекрестившись.
- Не гневи Бога, тётка, - сказал по-русски один из патрульных. – Я тебе кто – гондурасец что ли? Из Магнитогорска я, поняла? Будете здесь митинговать – выкинем. Это детский парк, между прочим, а не пивная. Эй, не задерживайтесь, гражданочка – проходите! – сердито крикнул он остановившейся Анне.
Пройдя через рамку, Анна забрала сумочку, просвеченную хмурой внимательной женщиной в военной форме, поблагодарила и пошла по аллее, обернувшись напоследок на проверяющую. Она напомнила ей Мёрси… такие же внимательные  серые глаза, стройная фигурка, уверенные, ловкие движения. Женщина почувствовала взгляд, мельком глянула на Анну, кивнула, вновь повернулась к монитору сканера… и улыбнулась.
Анна невольно кивнула в ответ и пошла дальше, догоняя семейство, которое уже шумно дискутировало - карусель или детская площадка?
- Ну, вот видишь, как в парке хорошо, - сказала она мужу. – В первый раз за последний месяц тебя вытащила, а ты уже в радостных сомнениях выбора.
…я говорю, как Илья…
- Если бы не я – он бы так дома и остался, - сказал Вовка. – Ленка, ну её, эту карусель! Опять тошнить будет! Мы лучше поиграем на площадке, а потом к машинкам пойдём. Как тебе такой вариант? Что? Ну, хорошо, лисичка-сестричка, ты играй в песочнице, а мы с папой очередь займём, ладно?
- Ладно! – пискнула Леночка, чмокнула брата в щёку и довольно поскакала по боковой аллейке к песочнице. В пластмассовом ведёрке брякал новенький жёлтый совок.
Вовка с удовольствием посмотрел ей вслед. Он сам покупал для сестры этот пёстрый  комбинезончик. «Поскрёбыш»… любимица семьи. Муж в ней души не чает, Вовка с ней постоянно возится, наряжает как куклу, хвастается везде, какая у него сестрёнка замечательная…
- Слушай, боюсь я вас одних оставлять, Анюта, – сказал муж. – Опять кто-нибудь с автографами пристанет…
Анна вспомнила, с каким удовольствием Леночка прикладывала ладошку к бумаге и оставляла «аф-ф-ф… аф-ф… фо-то-граф!», обрисовывая фломастером тоненькие пальчики. «Это для моих! Для жены и сыночка, - сказал ей тогда весёлый Коваленко. -  А старый дяденька Бриджес пусть локти кусает – мы ему только фотографию пошлём! Меньше будет по Нью-Йоркам болтаться, на Генассамблее выступать!» «Гесамбалея!» - выпалила Леночка и засмеялась.
-  А ты не волнуйся, - ответила Анна. – Тут два шага. Нам вас видно будет. Если что – мы вас позовём.
…не волнуйся – заорём так, что сразу прибежите! – обычно говорила Мёрси Илье, когда они, вдвоём с Анной,  в тумане отходили в сторону…
Муж с Вовкой пошли к длинной очереди в кассу. Вовка закурил. Он теперь курит в открытую, не таясь. Инна тоже должна подойти… вон, Вовка опять телефон достаёт. Ничего – симпатичная, смешливая. А подружка у неё, наоборот – чуть что – глаза на мокром месте. Молодцы, мои мужики, – супруг и Вовка, - спасли девчонок…
…а ты, вот, своих друзей уберечь так и  не смогла…
- Даже ангелам не дано воскрешать ушедших, - пробормотала Анна и тряхнула головой. Нет, надо не думать о прошлом – хватит!
Анна присела на скамейку и закрыла глаза. Её вдруг охватило чувство чего-то хорошего, что – вот,  прямо сейчас! – произойдёт. Она не открывала глаз, боясь, что радостное чувство обманет… что ничего не случится…
«А тебе что, мало того счастья, что у тебя есть сейчас? - строго сказала она себе. – Не капризничай и не ной, как…» - она не стала называть это имя даже мысленно.
Солнце касалось её лица тёплыми ладошками… пахло попкорном, мороженым и  шоколадом.
- Тётя, можно у вашей девочки совок попросить? – солидный деловитый басок выдернул Анну из задумчивости. Крепкий розовощёкий пацанёнок в комбинезоне со спущенной лямкой стоял напротив, сжимая в руке красное поцарапанное ведёрко. «Нисколько не вырос!» - мелькнуло в голове у Анны.
- Как тебя зовут, молодой человек? – сдерживая счастливый смех, спросила она.
- Кондратьев! - важно ответил карапуз. -  У меня дедушка - профессор. Он тоже Кондратьев, только он старенький.
- А имя-то у тебя есть? – она чуть было не сказала «теперь».
- Михаил. В честь Ломоносова, - гордо сообщил Кондратьев-младший.
- Валяй, Михаил, бери совок. Леночка не жадная. Лена! К тебе Михаил Кондратьев идёт!
- Хорошо, - ответила дочь, уже успевшая набрать полные карманы песка и основательно запачкать колени комбинезона.
- Кондрат-квадрат! – не удержавшись, с чувством сказала Анна уходящему малышу, но тот её уже не слышал.
- Мишка у нас серьёзный парень. Просто, как директор пивзавода! – солидного вида пожилой мужчина устало присел рядом. – Здравствуйте! Это ваша - такая симпатичная, да? Хорошенькая девочка… живая!   Извините, сразу не представился – Кондратьев Сергей Олегович,  пенсионер. Не помешаю?
- Нет, конечно, нет! Анна Сергеевна, экономист.
- Очень приятно. Узнал, узнал. В прошлом году в новостях частенько вас с дочкой показывали. Вы, ведь, те самые? Выжившие?
Да… они из выживших. Единственные и неповторимые… счастливая парочка - на несколько тысяч исчезнувших, погибших, ненайденных…
- Извините, если чересчур назойлив, - сконфузился Кондратьев. – Вас, наверное, замучили расспросами, да допросами. Дочка моя как раз в том центре работает, где вас полгода держали.
- Да, честно говоря, не особо терзали. Ни я, ни дочь ничего не помним, как вы, наверное, знаете. Для нас Пришествие пролетело в один миг. Сегодня накрыло, а назавтра  вертолёт прилетел – вот и всё, что мы помним, - привычно ответила Анна. – Ну, а потом - анализы, анализы, анализы, наблюдения… помочитесь в баночку, какните в коробочку, пройдёмте на томографию… в наше время это даже полезно. – Анна вздохнула. – Наверное, мы с дочкой теперь самые наблюдаемые пациенты. Совсем неплохо – на каждый чих профессора да академики летят, только что не с сиренами. Вот – дочку в детсад определили, в общежитии для семейных целую трёхкомнатную квартиру дали... в МЕНАКОМе интересное предложение сделали… как раз по моей специальности. А то скучно дома сидеть.
- Да… с этим вам повезло! А я с внуком дома сижу. Считайте, треть Екатеринбурга здесь и осело.  Мы с вами, между прочим, земляки, да! Я тоже из Екатеринбурга. На Комсомольской жил… перекрёсток с проспектом Ленина. Пришлось эвакуироваться вместе с дочерью, внуком и котом Кузькой.
- А мы все жили на Московской. Обратно домой хочется – ужасно! Когда учёные дадут «добро» - сразу поедем. Наш дом цел, нам даже фото показывали. Мы тоже хотим, как вернёмся, кота завести – большого, полосатого. Муж обещал дочке котёнка поискать.
- Ну, домой-то, наверное, нескоро ещё? 
- Коваленко говорит, что через неделю они в центр тепло дадут. Жаль только, в прошлую зиму всё в квартирах перемёрзло.
- Ну, зато никакой радиации, никаких микробов. Мне тоже сказали, что библиотека моя уцелела – специально письмо Бриджесу писал. Вывезли её в Белинку… в смысле в библиотеку имени Белинского, в хранилище, а уж там-то МЕНАКОМ сразу после конца Пришествия старался порядок поддерживать. Так вы, значит, Коваленко лично знаете? Впрочем, что это я? Вам ли и не знать! Хороший, хороший учёный и прекрасный организатор масштаба Курчатова… я уж, грешным делом,  думал, что у нас такие уже перевелись…
 
Дети играли в песочнице. Леночка что-то щебетала, - воротник комбинезона был расстёгнут и было видно, как поблескивала красным гранатовая капелька старого золотого крестика.  Кондрат-квадрат неторопливо кивал головой и загребал песок в своё ведёрко, ревниво поглядывая на ведёрко Леночки. «Ну-ну, - подумала, улыбаясь, Анна. – Опять Кондратьеву кажется, что его собственное ведро не такое красивое!»

…где-то… где-то…
…где-то живут они все – не найденные, но живые и здоровые,  пять друзей Леночки…
…Бориска никогда не крутил ухи плюшевому медвежонку, потому что дома всё хорошо…
…сестренки-погодки Эллочка и Кристинка упрямо спят в одной кроватке, хотя мама укладывает их порознь…
…Валенька ест манную кашу с клубничным вареньем… а потом наверняка заедает кусочками селёдки в маринаде, приводя в ужас свою бабушку-медсестру…
…а Феденьке родители всё-таки купили  красную бейсболку со смешной надписью GO! – выклянчил! Обещал всегда-всегда кровать заправлять и без понуканий зубы чистить  -  только купите!..

…Наверное…
…может быть…
…вполне вероятно, что всё у них сейчас было немножко не так, как она себе представляет… но то, что дети живы, что всё у них хорошо – она знала об этом! Всё у них хорошо - насколько может быть хорошо в этом прекрасном мире!

Они шли из парка, разговаривая с таким замечательным, интересным собеседником, - профессором.  Анна взяла его под руку.  Они с мужем уже пригласили Кондратьева в гости, –  приходите прямо сегодня,  вместе с внуком и дочерью… и даже вместе с котом, которого отдельно пригласила Леночка.
Муж шёл рядом – он всегда был рядом с ней,  все эти годы.  За ними в обнимку шли Инна и Вовка. Они  наверняка уже прикидывали тишком, куда бы смыться от старших – в кино или уж, сразу, в общежитие к Инне, где подружки, завидуя, уже освободили им комнату по старинному и незыблемому студенческому обычаю. Муж, виновато приглушив голос, опять говорил по сотовому – на его подстанции очередной «перегруз»…
Всё было хорошо и правильно.
Глядя, как скачут впереди такие смешные и такие любимые малыши…

…Кондратев-младший важно говорил в дедушкин телефон: «Мама! Мы в гости пошли… да! И  ты к нам с Кузькой скорее приходи! Мы там все об-зна-ко-мим-ся!»

…Анна чувствовала, что где-то в глубине сердца, в какой-то упрямой и сильной, неистребимой частичке души, она постоянно будет оставаться настороже.
Это не мешало ей жить с людьми, любить их и радоваться ответным чувствам – нет, совсем не мешало! Теперь это было естественным - быть на страже всегда и везде. Вслушиваться в шорохи тьмы… там, на краю пространства и времени… и ждать.
Она видела это каким-то мудрым внутренним зрением – охватывая разом, вбирая в себя всё самое  сокровенное. Видя всё так отчётливо, как может охватить огромную Вселенную только ум учёного. Учёного или пророка.
Она видела всё это –
…ангелы, люди, бесконечность,  материя, время, Вселенная…
…и они.

Внимательные и спокойные, они ждут.
Они.
Псы Господни.



(с) Александр Уралов (Хуснуллин), Светлана Рыжкова,  2009-2012 г.