Две встречи с Берией ч. 13 Совещание у Берии

Совещание в кабинете Берии в феврале 1953 года.


Итак, после знакомства с основными действующими лицами этой истории, можно подробно рассказать о том, как произошла встреча Г.В. Кисунько с Л.П. Берией  в феврале 1953 года.
Интересно, что ровно за год до этой встречи у Г.В. Кисунько произошла другая драматическая история, связанная с Лаврентием Павловичем.

Вот как вспоминает об этом сам Г.В. Кисунько:
«...Тот памятный для меня рабочий день в феврале 1952 года начался с телефонного звонка из Министерства оборонной промышленности. Звонил главный инженер 8-го главка, специально созданного для руководства серийным производством аппаратуры для станции наведения зенитных ракет Б-200, – Сергей Николаевич Савин. Я приготовился к тому, что он, как обычно, попросит кого-нибудь направить на такой-то завод для решения технических вопросов по настройке такого-то блока. Я пообещаю заняться этим делом лично, свяжусь с заводом, уточню подробности и по результатам уточнения направлю туда нужного специалиста. И на этот раз, поздоровавшись с Сергеем Николаевичем, я, не дожидаясь его вопроса, заявил, что, мол, готов выполнить любое задание 8-го главка, направить кого надо и куда надо для решения технических вопросов. Но Сергей Николаевич оказался явно не расположенным поддержать разговор в начатом мной полушутливом ключе. С подчеркнутой официальностью он настоятельно приглашал меня к себе по делу исключительной важности и срочности, которым лично занимается сам Устинов.
Сергей Николаевич сказал мне:
– Ради этого дела вам надо отложить любые другие дела. И пригласить вас по этому делу мне приказал лично министр Дмитрий Федорович Устинов.
Через полчаса я был уже в министерском кабинете С. Н. Савина. Здороваясь со мной, он сделал мне предостерегающий знак молчания, приложив палец к губам, и молча, опасливо озираясь, протянул мне красновато-бордовую обложку из добротного картона, на которой была вытиснена надпись: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА». Внутри обложки оказались три листа машинописного текста, озаглавленного следующим образом:
«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС ГЕНЕРАЛИССИМУСУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ ИОСИФУ ВИССАРИОНОВИЧУ
ДОРОГОЙ ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ!
Не могу больше молчать о, мягко говоря, вредительских действиях руководителей разработки системы «Беркут» доктора технических наук Кисунько Григория Васильевича и кандидата технических наук Заксона Михаила Борисовича...». Далее в трех специальных разделах излагались «факты вредительства». В левом верхнем углу – резолюция: «Тт. Рябикову, Устинову, Еляну. Разобраться и доложить. Л. Берия».
Прочитав весь текст кляузы и резолюцию, я, прежде всего, обратил внимание на то, что письмо, адресованное Сталину, попало прямо к Берия. Хорошо это или плохо? Скользнул взглядом по серым, с разрывами тучам, клубившимся в куске февральского неба, выхваченном оконным проемом министерского окна. На миг окно показалось маленьким и зарешеченным. Да, теперь я не только сын врага народа, раскулаченного в 1930 году и обезвреженного органами в 1938 году. Теперь я и сам враг народа и мне, может быть, уже намечено где-то помещение с таким окошком.
Эти мои размышления были прерваны Савиным, который протянул мне прошнурованный блокнот для секретных черновиков, в котором на первом листе было написано начало будущего ответа Д. Ф. Устинова на резолюцию Берия:
«Товарищу Берия Лаврентию Павловичу.
По Вашему поручению от ... 1952 года № ... докладываю...»
Далее листы блокнота были чистыми. Устинов распорядился, чтобы Савин предложил мне лично составить текст ответного письма с научно-технической аргументацией по пунктам обвинений во вредительстве, выдвинутых против меня и Заксона. Но при этом официально исполнителем документа должен считаться Савин.
А ведь министр запросто мог отписаться в том смысле, что мы, мол, чистые производственники, работаем по технической документации КБ-1, подчиненного Третьему Главному управлению при Совмине СССР, и поэтому не компетентны судить о научно-технической деятельности специалистов КБ-1. И пусть бы разбирались в этом деле начальник ТГУ (Третье Главное управление) Рябиков и начальник КБ-1 Елян».

Тут требуется небольшое пояснение и комментарий.
Дело в том, что радиолокация в СССР тогда была довольно молодой и малоизученной отраслью науки и промышленности.
Одной из проблем, над которой бился тогда коллектив Г.В. Кисунько было обеспечение без провальной проводки целей на больших высотах (где и летела тогда стратегическая авиация вероятного противника). Это оказалось сложной задачей.
Для тех, кто слабо разбирается в тонкостях радиолокации, постараюсь объяснить проблему простым языком, без наукообразных терминов
При сопровождении («проводке») целей  на больших высотах, нередко,  возникали довольно значительные «провалы», когда РЛС «не видела», теряла самолет на некоторое время, а потом он снова появлялся на экранах, и снова исчезал непонятно почему.
Это потом выяснилось, что диаграмма направленности тогдашних РЛС на больших высотах не была сплошной, а  имела многочисленные «лепестки», наподобие растопыренных  пальцев поставленных «на ребро» ладони руки, (да простят мне специалисты такое  сравнение). Когда цель была в лучике такого «пальца» - отраженный от нее сигнал РЛС «видела», когда  самолет минует этот лучик, отраженный сигнал от него пропадает и т.д.
Надеюсь, что такое объяснение понятно читателям.

Так вот, сейчас ученые уже хорошо знают все эти (и многие другие) «тайны» радиолокации, а тогда, в  40-50-х годах эти вопросы представляли немалую проблему.
Думаю понятно и то, что если для РЛС кругового обзора (которые ведут разведку и обнаружение воздушного противника) подобные провалы ещё как-то простительны, то для станций наведения ракет (СНР), которые осуществляют сопровождение  цели и наведение на нее ракет никакие провалы просто недопустимы. А созданием антенн именно для таких  станций (СНР)  и занимался тогда отдел Г.В. Кисунько. От ТТХ приемо-передающих антенн, в немалой степени, зависят характеристики диаграммы направленности станции, наличие у нее дополнительных, боковых и задних «лепестков». 
После серии неудачных опытных образцов антенн, созданных по его разработкам, кто-то и накатал на него письмо самому И.В. Сталину, обвинив во вредительстве.
Обвинения, что ни говори, серьезное, да и фактура, надо полагать, на 3-х страницах письма, тоже была подобрана соответствующая.
Жалко, что Кисунько в своей книге почему-то не написал, КТО же именно составил и подписал эту докладную записку, с тяжкими обвинениями,  на имя И.В. Сталина.

Письмо попало к Л.П. Берия, который тогда лично курировал создание систем ПВО Москвы.
Как видим, реакция Берии была вполне нормальной: он поручает своим подчиненным специалистам: Д.Ф. Устинову, В.М. Рябикову (начальнику ТГУ) и А.С. Еляну разобраться в ситуации и доложить ему свое мнение.
О том, насколько они доверяли Г.В. Кисунько, говорит тот факт, что никто из них даже не стал вызывать «обвиняемого» и требовать от него объяснений и оправданий.
Устинов просто поручил одному из своих подчиненных попросить Кисунько срочно и лично (!!!) подготовить проект шифровки на имя Л.П. Берия с ответом  по существу обвинений, выдвинутых против него в письме на имя «самого» Сталина.

Что тот и сделал:
«Много листов было исписано и зачеркнуто, прежде чем я вернул Савину блокнот с окончательным чистовым вариантом текста. Савин тут же вызвал секретчика, приказал срочно отпечатать документ в машбюро, а меня попросил подождать, чтобы лично проверить машинописный текст. Все это было сделано очень быстро, и Савин, прощаясь со мной, сказал, что письмо Устинова будет сегодня же с нарочным доставлено Берия с пометкой «Серия К», что означает «вручить лично».

 
На этом, по большому счету, вопрос и был исчерпан. Кисунько пишет, что потом были 2 попытки офицеров МГБ, «прикрепленных» к КБ-1 переговорить с ним о некоторых вопросах затронутых в письме, но Кисунько даже не стал с ними на этот счет разговаривать.

Вот и вся «разборка» по серьезнейшему обвинению, выдвинутому против человека, отец которого, напомню, был расстрелян «за подготовку вооруженного восстания против Советской власти» в 1938 году.
Ни угроз «стереть в лагерную пыль», ни мрачного «подвала Лубянки», ни звероподобного чекиста с табуреткой в руке и рыком: «Признавайся, падло!!!», которых так любят показывать наши кинематографисты, почему-то  не было…
Но, может быть, тогда Кисунько просто повезло?!

Посмотрим, что произошло год спустя, когда ситуация повторилась.
Вот что Г.В. Кисунько  пишет о втором инциденте с тяжкими обвинениями в свой адрес:

«К Берия меня вызвали в конце февраля 1953 года с полигона Капустин Яр, как выяснилось, уже по другому навету…
 Чтобы вылететь в Москву, мне пришлось добираться до аэродрома Гумрак на вездесущем По-2, который прочно прижился на полигоне с тех пор, как С. А. Лавочкин проводил здесь автономные испытания зенитной ракеты В-300 для «Беркута»…
В Быково, где меня ждала «Победа», высланная Еляном. Оказывается, Амо Сергеевич точно знал, каким рейсом и куда я должен прилететь. Добравшись глубокой ночью домой, я позвонил дежурному по предприятию, но трубку, к моему удивлению, взял Елян. Поздоровавшись, он сказал:
– Завтра, а вернее уже сегодня, в девять ноль-ноль увидимся у Василия Михайловича Рябикова. А пока отдыхайте, до свидания».

В момент вызова «на ковер» к Берии, Г.В. Кисунько находился на полигоне Капустин Яр (в Сталинградской области). Он срочно вылетел оттуда сначала на ПО-2, потом транспортным самолетом.
Елян прислал за ним в аэропорт машину. Сам же Елян (который, несмотря на глубокую ночь, находился на предприятии!!!) ждал его звонка.
Наутро  состоялось важное совещание в кабинете начальника ТГУ В.М. Рябикова:

«В кабинете Рябикова, куда я явился в назначенное время, за длинным столом сидели и рассматривали какой-то документ, передавая друг другу машинописные листочки, Калмыков, Елян, Щукин, Куксенко, Расплетин, представитель от Устинова – С. Н. Савин. Я присоединился к Савину, у которого был отдельный экземпляр документа, а точнее, сразу двух документов: технического протокола и докладной записки на имя Л. П. Берия с изложением сути решения, оформленного в протоколе. Суть же этого решения заключалась в том, чтобы антенны, изготовленные заводами с отступлениями от ТУ, зафиксированными военной приемкой, принять и отгрузить для монтажа на местах их будущей эксплуатации, а заводам засчитать выполнение плана. Мне не по душе была половинчатость такого решения: антенны с изъянцем, но на монтаж пока можно допустить, а там, может быть, еще придется их дорабатывать или заменять? Оставался открытым и вопрос о том, будут ли в дальнейшем приниматься другие антенны с такими же отступлениями от ТУ. Лучше бы прямо скорректировть ТУ, и тогда приемка антенн пошла бы нормальным порядком, без подписей высоких начальников. Но кому-то, видно, выгодно держать антенщиков в заложниках, чтобы в любой момент можно было сказать, что станции работают плохо из-за плохих антенн, и начать на объектах такой же крутеж, как сейчас на полигоне. Я понимал весь этот подвох, но был убежден, что антенны рано или поздно будут реабилитированы. И эта уверенность подкреплялась имеющимися у меня двумя техническими протоколами, подтверждающими, что корректировка ТУ не повлияет на качество работы антенн в составе станций. Правда, меня настораживало, что Калмыков и Расплетин устроились немного в стороне от остальных и обсуждали отдельные места текста, уже не раз ими перечитываемого.
В кабинет вошел Рябиков, поздоровался со всеми сразу, сел во главе стола, спросил:
– Все ознакомились с документами? Есть замечания? Или будем подписывать? – Он обвел всех взглядом, в конце задержав его на сидевших особняком Калмыкове и Расплетине.
– Можно подписывать, – как бы за всех ответил Куксенко.
– Наш министр Дмитрий Федорович Устинов согласен подписать эти документы, – сказал Савин.
– Тогда прошу приступить. Не забудьте, товарищи, – все четыре экземпляра.
Когда все подписи были поставлены, Рябиков сказал:
– На этом закончим. Сегодня в двадцать два ноль-ноль всем быть у Лаврентия Павловича».

Как оказалось, впоследствии, это совещание у В.М. Рябикова очень помогло Г.В. Кисунько в будущей нелегкой ситуации:
 
«До этого вызова к Берия я ни разу не был в Кремле, не знал, с какой стороны и через какие ворота туда можно попасть, а тем более как пройти к Берия. Чтобы навести справки по этому вопросу, я позвонил Павлу Николаевичу Куксенко, а он вместо ответа просто предложил поехать вместе, в его ЗИМе. Ехали молча.
У Павла Николаевича был постоянный пропуск в Кремль, но и мне не пришлось выписывать пропуск: везде на постах были списки, по которым солдаты, проверив документы и взглянув на часы, пропускали участников назначенного у Берия сбора. С любопытством новичка я рассматривал и Кремлевскую стену изнутри, и здания за нею, вдоль которых пришлось проходить к угловому подъезду здания Совмина. Гардероб, вестибюль, два полукружных лестничных марша, ведущих на второй этаж, мягкие ковры, от которых скрадываются шаги в коридоре. Где-то здесь много раз проходил Ленин, наверное, недалеко кабинет Сталина. Здесь на каждом шагу, каждая пядь – живая история. Здесь вершатся чохом судьбы миллионов людей от одного лишь слова, сказанного устно или написанного в виде резолюции в левом верхнем уголке какой-нибудь бумаги. Судьбы таких, как я и мой отец, министров и полководцев.
И странное дело – я не ощущал никакого чувства приподнятости, торжественности, какое, кажется, должен был испытывать, ступая впервые по кремлевской земле, по коридорам с дверями, на которых начертаны звучные имена соратников Сталина. Вместо этого у меня было тягостное ощущение какой-то неотвратимой беды, неприметно витавшей вокруг и подталкивавшей меня к дубовой двери с блестящей металлической пластинкой, на которой выгравированы имя, отчество и фамилия того, кто вызвал нас к 22.00. Пластинка выглядела почти по-домашнему и напомнила мне оставшиеся от петербургских традиций надписи, которые мне довелось видеть в Ленинграде на дверях квартир профессоров, доцентов, врачей. Да, скорее, именно врачей, потому что в приемной, куда мы зашли с Павлом Николаевичем, уже ждали приема посетители, вид которых – даже у самого Рябикова и Устинова – был как у тяжелобольных, знающих о своей обреченности, или как у родственников обреченных больных. Ждали вызова в кабинет Хозяина молча, а с входящими товарищами здоровались кивками или в крайнем случае шепотом.
Точно в 22.00 дверь из кабинета Берия открыл его помощник Сергей Михайлович Владимирский. На его лице промелькнула гримаса, которую следовало понимать как улыбку, входящую в трафарет любезности, выработанный для посетителей, приглашаемых в кабинет Хозяина.
Кабинет Берия напоминал небольшой зрительный зал с возвышением в виде сцены, на которой громоздился огромный письменный стол Хозяина, уставленный телефонными аппаратами. Всю длину зрительного зала, исключая промежутки у «сцены» и входной двери, занимал широченный стол с приставленными к нему кожаными креслами. Когда все вошедшие расселись за этим столом, я успел подумать, что такая его ширина и расстановка кресел вроде бы рассчитаны на то, чтобы никто из «зрителей» не смог передать что-либо ни на противоположную сторону стола, ни соседу справа или слева. Берия буквально возник на «сцене» из неприметной боковой двери, будто пройдя сквозь стену, под которую была замаскирована дверь. Мы все встали, а он сказал: «Садитесь». Я обратил внимание и на его кавказский акцент, и на великолепный, с иголочки костюм из мягкой темной ткани, на белоснежную рубашку с изысканно повязанным галстуком в вырезе однобортного пиджака и еще на то, что у Берия безобразно огромный живот, который не скрадывался даже хитроумным покроем костюма. Лысая голова и плечи неестественно откинуты назад, как противовес животу, удерживающий его хозяина в вертикальном положении. Вместе с тем при свете ярких люстр блики от пенсне или, может быть, очков с очень тонкой оправой казались лучами той сатанинской силы, благодаря которой этот всемогущий человек видит всех и все насквозь.

Берия сел за свой стол как раз напротив длинного широченного стола, за которым сидели прибывшие по его вызову люди. Восседая над ними, он обвел их взглядом, будто пересчитывая всех и просвечивая каждого. Начал с правого дальнего конца, где с выражением прилежных учеников сидели Калмыков и Расплетин, потом, перескочив через пустой стул, скользнул по лицам Щукина, Устинова, Рябикова. Слева ближе всех к Берия сидел его помощник – тот самый, который пригласил всех в кабинет. Он сидел напротив Рябикова, далее через один стул – Елян, за ним рядом сидел я, а через один стул от меня – главный конструктор Куксенко, оказавшийся крайним по левой стороне стола. Мне показалось, что Берия «просвечивал» меня дольше других, и я старался не мигая выдержать эту процедуру».

Прервем рассказ  Г.В. Кисунько  для небольшого комментария.
Думаю, что по содержанию и тональности рассказа видно отношение автора к Л.П. Берия. Он его попросту ненавидит и не скрывает этого. Само авторское описание это подчеркивает.
Живот у Берии по мнению Кисунько, был «безобразно огромный» (интересно, что не менее «огромный» живот того же Хрущева, к примеру, никто из мемуаристов, на моей памяти таким эпитетом не удостоил). Голова и плечи «неестественно откинуты назад» (почему «неестественно»?! На всех доступных фото вполне нормальная у Берии осанка).
Зато подчеркнут «великолепный, с иголочки костюм из мягкой темной ткани» и «изысканно» (!!!) повязанный галстук  у  Берии.  Как уж Кисунько сумел эти детали так хорошо  рассмотреть, непонятно.
Совещание началось в 22.00 в феврале, когда на улице уже кромешная тьма, да и в рабочих кабинетах, обычно, освещение не самое яркое. Совещание -  это не  праздничный бал с танцами, яркого освещения  обычно требуется.
Впрочем, это – мелочи.
Интереснее выглядит странная оценка Г.В. Кисунько внешности  и поведения других участников этого совещания: «вид которых – даже у самого Рябикова и Устинова – был как у тяжелобольных, знающих о своей обреченности, или как у родственников обреченных больных».
Надо понимать, что ВСЕ участники совещания в кабинете Берии (кроме самого автора мемуаров, естественно) приходили на встречи с Л.П. Берия  с видом обреченных», как «тяжело больные» и даже не пытались этого скрыть друг от друга,  и  от самого Берии?!
Очень сомнительно это, честно говоря.
Таких совещаний, в кабинете Берии, в те годы были сотни, (если не тысячи). И в них множество раз участвовали и Устинов и Рябиков и другие руководители. И если бы все участники приходили на них «как на  казнь», с видом обреченных тяжелобольных, как это описывает Кисунько, то во-первых, это не мог бы не заметить сам Л.П. Берия, который  непременно  поинтересовался бы причинами столь похоронного настроения у своих подчиненных. И что им  отвечать тогда?! «К тирану, дескать, в кабинет пришли, трепещем, как бы нас в «лагерную пыль» немедля не стерли»?!
Ну и во-вторых, при таком похоронном настрое и нескрываемом ужасе, никакой пользы от рабочих совещаний бы попросту не было. А ведь успехи и результаты  в тех стратегических отраслях, которые курировал тогда Л.П. Берия, были беспрецедентными.
Так что описанные Г.В. Кисунько «обреченность» участников совещания,  скорее всего поздняя эмоциональная «доработка» самого автора, или его литературных обработчиков.
Ну и уж совсем смешным, в устах ученого, коммуниста и материалиста, выглядит описание «сатанинских лучей» от пенсне Берии, которыми «этот всемогущий человек»   видел «все и всех» и «насквозь просвечивал» каждого участника совещания.
Обычно, такие необычайные эмоции испытывают те, у кого совесть, по каким-то причинам, не чиста.
Так что в комплект к «зловещему пенсне»,  которое обнаружил  у Берии в 1946 году М.А. Мильштейн, можно смело добавить «лучи сатанинской силы», которые  это пенсне испускало, по мнению Г.В. Кисунько.
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно…


Подчеркнем и другую деталь: совещание началось  ТОЧНО в назначенное время, в  22.00 помощник Берии пригласил всех участников войти в его кабинет. Никого «не мариновали» в приемной, как любили делать многие начальники.
Это же, как мы помним, отмечал и М.А. Мильштейн, вспоминая о своей встрече с Берией в 1946 году
Видимо, точность была привычкой  Лаврентия Павловича.

Теперь о том, как Л.П. Берия провел само совещание:

«– Сначала ознакомимся с одным докумэнтом, – начал Берия, поднявшись с кресла и взяв со стола папку. – Я его вам сейчас прочитаю: «Дорогой Лаврентий Павлович! Докладываем Вам, что пуски зенитных ракет системы «Беркут» по реальным целям не могут быть начаты из-за того, что поставленные на полигон заводом № 92 антенны оказались некачественными. Завод отнесся к своей работе безответственно, допустил грубейшие отступления от утвержденных технических условий, а представитель КБ-1 Заксон самовольно разрешил отгрузку антенн с этими отступлениями. Просим Ваших указаний. Калмыков, Расплетин».
– Кто писал эту шифровку? – спросил Берия.
– Мы, Лаврентий Павлович, – поднявшись по-военному, ответили Калмыков и Расплетин. – Мы вдвоем.
– Как это вдвоем? Кто держал ручку?
– Текст обсуждали вдвоем, а в блокнот вписывал я своей авторучкой, – пояснил Калмыков.
Я понял, что зачитанная шифровка была неожиданностью не только для меня, но и для всех остальных присутствующих, кроме, конечно, помощника Берия.
Вот чем, оказывается, занимались авторы шифровки втайне от меня и Заксона на полигоне. Они, конечно, знали, что у Берия в сейфе уже лежит кляуза на двух антенщиков-вредителей, что все документы по приемке антенн Заксон подписывал с моего ведома. Значит, явно рассчитывали, что их шифровка сработает как хороший довесочек к той кляузе, как бензин, вылитый на тлеющие угли. Страшно работать с такими людьми. В их действиях угадывается и холодный жестокий расчет, и опыт, и кто знает, какими делами на их совести легли тридцатые и последующие годы.
– А тэпер прочитаем еще один докумэнт, – продолжал Берия. – «Дорогой Лаврентий Павлович! Докладываем Вам, что антенны А-11 и А-12, изготовленные серийными заводами с отступлениями от ТУ, зафиксированными военной приемкой, согласно принятому нами решению отгружаются для монтажа на боевые объекты системы «Беркут». Рябиков, Устинов, Калмыков, Щукин, Куксенко, Расплетин, Кисунько».
– Какому докумэнту прикажетэ вэрить? – спросил Берия. – На полигоне антенны негодные, а для боевых объектов такие жэ антенны оказываются годными? Объяснитэ мне этот парадокс, товарищ Рябиков!
– Лаврентий Павлович, по-видимому, товарищи Калмыков и Расплетин погорячились и, ни с кем не советуясь, поторопились с шифровкой. Мы посоветовались с главными конструкторами и считаем, что антенны годные, – ответил Рябиков.
– А может быть, они не погорячились, а на них в Москве надавили и заставили подписать этот другой докумэнт об отгрузке антенн на объекты? А оттуда куда будем отгружать? На свалку? Мэншэвистские штучки! И ротозейство! Да, всеми вами, ротозеями, крутит, как ему захочется, какой-то Изаксон, и притом совершенно бесконтрольно обводит вокруг пальца даже вас, академик Щукин! Сыдытэ! – поморщившись, кинул вскочившему с места Щукину.
– Кто нэпосрэдствэнный начальник этого Изаксона? – зловеще приглушенным голосом спросил Берия.
– Я, Лаврентий Павлович. Моя фамилия Кисунько. Все отступления от ТУ Заксон разрешил с моего личного согласия...
– Обратите внимание, Лаврентий Павлович, – вмешался помощник Берия. – Кисунько соглашается со всем, что бы ни предлагал Заксон. А вот у нас есть точные данные, что он игнорирует дельные предложения других специалистов, например, техников и лаборантов... – помощник запнулся, разыскивая бумажку с фамилиями игнорируемых мною техников и лаборантов.
Пользуясь заминкой, я торопливо, чтобы снова не перебили, выпалил:
– Антенны с такими параметрами вполне годные. Это подтверждено специальными испытаниями на обоих полигонах. Протоколы испытаний мною представлены главным конструкторам.
– Я полностью согласен с товарищем Кисунько, – сказал главный конструктор Куксенко.
Теперь Берия уставился в сторону авторов шифровки. Поморщившись, спросил у Расплетина:
– Почему у вас такое лицо? Красное какое-то. Вы нэ пьяны?
– Никак нет, Лаврентий Павлович. Такой цвет лица у меня с детства.
– Смотрите у меня. Я вам покажу... с детства...
После паузы Берия подытожил:
– Я убедился, что дело здесь не простое. Надо разобраться специальной комиссии. Рябиков, Устинов, Елян, Куксенко.
– И Щукин, – добавил Рябиков.
– Хорошо... Но постоянно помните о бдительности. Многому нас учит история с врачами-вредителями... Результаты работы комиссии доложить мне шестого марта, в понедельник.
При этом Берия сделал пометку на настольном перекидном календаре».


Тут тоже надо бы кое-что прокомментировать.
Обратите внимание, как четко Берия разобрался с авторством первой шифровки.   
На его вопрос: «Кто писал шифровку», подписанты ответили; «Мы, вдвоем», но Берия  быстро их «дожал»:
«– Как это вдвоем? Кто держал ручку?» и автор тут же обнаружился.
Интересно и то, КАК построил Берия само совещание: полностью зачитал ОБА документа, подчеркнул, что их содержание противоречит друг другу, назвал фамилии  авторов, поинтересовался, не было ли на них давления в Москве, дал слово  «обвиненному» Кисунько для объяснений.
Очень важно подчеркнуть, что главный конструктор Куксенко тут же поддержал именно  Кисунько, не побоявшись гнева «всесильного» Берии.  (Напомним, что Павел Николаевич Куксенко  в 30-е годы «сидел», и был беспартийным, а у Кисунько был репрессирован по 58-й статье отец).
Однако Берия, почему-то не «тыкает им в глаза» этими обстоятельствами, а просто старается вникнуть в  суть вопроса.
Убедившись, что вопрос требует тщательного изучения, приказывает изучить его специально назначенной комиссии, в которую вошли представители ОБЕИХ точек зрения.
Что тут скажешь?!
В данном случае, очень объективно и по-деловому, без всякой предвзятости и «поминания» старых грехов подошел Л.П. Берия к рассмотрению этого очень острого и спорного вопроса.
Нельзя не отметить и «зловеще приглушенный» голос Берии, который описывает Кисунько.
Надо полагать, что если бы совещание проходило «на повышенных тонах», в нервной, взвинченной обстановке, ему было бы легче…

Дальше внезапно выясняется, что «чувство обреченности» было-таки и у самого Г.В. Кисунько:
«Слова Берия насчет врачей-вредителей при постановке задачи для комиссии опять вызвали у меня чувство обреченности, несмотря на реабилитирующую меня и Заксона реплику Куксенко. Похоже, что у Берия еще до совещания сформировалось мнение по этому делу, подготовленное спецслужбами. Да и помощник в том же духе заранее надергал «факты» с техниками и лаборантами. Но, с другой стороны, реплика Куксенко, подразумеваемая как мнение обоих главных конструкторов, то есть и Куксенко, и Берия-младшего, не сулит ничего хорошего и авторам шифровки. Никто не мог предугадать, куда повернет колесо фортуны.
И еще подумалось мне, что все мы у Берия под надежным колпаком, если он с такой точностью подкинул намек Расплетину насчет цвета лица. Точно сработали бериевские стукачи насчет феноменальной непросыхаемости Александра Андреевича!»


Тут Григорий Васильевич Кисунько «изящно» проехался по своему давнему конкуренту и сопернику А. А. Расплетину, подчеркнув его излишнее пристрастие  к спиртному.
Это, прямо скажем,   не украшает и самого Г.В. Кисунько, можно было бы обойтись и без этих «уколов».
Наверное, в «объективке» у Берии было записано об этой слабости Расплетина, впрочем, также наверняка, в «объективке»  на самого Кисунько было указано, когда и по какой причине был репрессирован его отец. Однако же, Берия вовсе не стал «педалировать» это обстоятельство на совещании.
Потом произошли следующие события:
 
«Все, кто были на «совещании» у Берия, прямо из Кремля проследовали в ТГУ и собрались в кабинете Рябикова. Сюда же прибыли начальник военной приемки ТГУ полковник Червяков и главный инженер спецглавка Миноборонпрома С. Н. Савин по вызовам Рябикова и Устинова. Было уже за полночь.
Рябиков, уставший, с кругами под глазами, снял пиджак, расстегнул ворот рубашки, ослабил галстук, приложился к стакану с боржоми, поставил стул почти на середину кабинета, сел на него верхом, руки как плети опустил на спинку стула. Потом вскинул голову и, вытянув вперед правую руку, зло, по-площадному выругался, глядя в сторону Калмыкова и Расплетина:
– Так что же!.. Почему бы нам не посадить парочку антенных вредителей и благополучно покончить с этим делом? Так сказать, концы в воду?
После паузы Устинов предложил:
– Давай так: на завод отправим сначала малую комиссию. От тебя – председатель, от меня – Савин, от КБ-1...
– Кисунько, – предложил Куксенко.
– Хорошо, а от ТГУ поедет Червяков. Можете прямо сейчас, Николай Федорович? – спросил Рябиков у Червякова.
– Как штык, Василий Михайлович, – ответил полковник. – Одному или с кем прикажете? В машине места хватит.
– А вот возьмите за компанию Григория Васильевича, – сказал Елян. – Вы как, Григорий Васильевич?
– Я тоже как штык.
– А мне, Дмитрий Федорович, разрешите выехать завтра поездом, – сказал Савин, обращаясь к Устинову.
Устинов согласился, и я понял, что Савин, пока мы будем в дороге, постарается объяснить заводчанам, как вести себя с нашей комиссией.
Около двух часов ночи, заехав по домам за личными дорожными вещами, мы с Червяковым в «Победе» направились на «дальний» антенный завод…
Работа «малой» комиссии началась утром следующего дня с прибытием представителя министерства Савина и вызванного с полигона Заксона…

Я решил для доклада перед комиссией Рябикова подготовить справку о проведенных в Кратове и в Капъяре экспериментах и их результатах, доказывающих, что претензии Калмыкова и Расплетина к качеству антенн необоснованны.

В день, когда мы вернулись в Москву, печать и радио объявили о болезни Сталина. В воскресенье Сталин умер. А в понедельник – день, назначенный Берия для доклада ему материалов комиссии Рябикова, – Василию Михайловичу по кремлевке вместо Берия ответил его помощник: «Ваш доклад откладывается до особого указания».

Ну вот, собственно,  и вся история.

В конце повествования вспомним  о судьбах основных фигурантов этого совещания в кабинете Л.П. Берия.

Павел Николаевич Куксенко (1896—1980) Профессор, академик Академии артиллерийских наук, генерал-майор инженерно-технической службы
В годы Первой мировой войны, будучи студентом МГУ, был призван в армию, где окончил школу прапорщиков и направлен на Румынский фронт. Был ранен.
После Октябрьской революции служил в войсках связи РККА.
С 1923 года Куксенко — начальник радиолаборатории НИИ Военно-технического совета связи РККА.
Участвовал в создании первой советской самолетной радиостанции РСБ-5.
В 1937 году в связи с отказом радиостанции самолета Валентины Гризодубовой во время дальнего рекордного полета был обвинен во вредительстве и арестован.
С 1939 года работал в НИИ радиопромышленности НКВД. В 1943 году участвовал в разработке прицела бомбардировщика, за что в 1946 году был удостоен Сталинской премии.
Преподавал в Ленинградской Военной Краснознаменной академии связи имени С. М. Буденного. В 1947 году ему присуждена ученая степень доктора технических наук.
В сентябре 1947 года полковник инженерно-технической службы Куксенко назначен директором СБ-1 и главным конструктором системы КС-1 «Комета». В 1950 году был назначен главным конструктором зенитной ракетной системы ПВО С-25 «Беркут». В 1952 году за создание системы «Комета» ему присуждена Сталинская премия.
В 1953 году, после смерти Сталина и ареста Берии, был освобожден от должности главного конструктора и назначен ученым секретарем научно-технического совета КБ-1.
В 1978 году вышел на пенсию, умер в 1980 году, похоронен в Москве.

Александр Андреевич Расплетин (1908 - 1967), академик АН СССР (1964). Герой Социалистического труда (1956), лауреат Сталинской (1951) и Ленинской (1958) премий.
Окончил ЛЭТИ в 1936 году.
В 1930—1936 годах работал в Центральной радиолаборатории в Ленинграде.
В 1943 году в Москве был создан Центральный научно-исследовательский институт № 108, в который был направлен Расплетин. За разработку радиолокационной станции наземной разведки Расплетину и его ближайшим сотрудникам присуждается Сталинская премия.
В августе 1950 года в целях создания системы ПВО Москвы образуется КБ-1 (с 10 июля 2001 года - ОАО "НПО "Алмаз" имени академика А.А. Расплетина").
Главным конструктором КБ-1 назначается начальник СБ-1 П.Н. Куксенко, его заместителем и начальником радиолокационного отдела - переведённый из ЦНИИ-108 А.А. Расплетин.
За разработку системы С-25 Александру Андреевичу Расплетину в 1956 году было присвоено звание "Героя Социалистического Труда" и присуждена ученая степень доктора технических наук.
В 1958 году за руководство и участие в создании ЗРК С-75 Александру Андреевичу Расплетину присуждается Ленинская премия. В мае 1957 г. в КБ-1 начата разработка ЗРК С-125. Система была принята на вооружение в июне 1961 г.
В 1958 году А. А. Расплетин принимает принципиально важное решение: приступить к разработке когерентного радиолокатора непрерывного излучения и от командного наведения перейти к ракетам с самонаведением. Это позволит создать систему большой дальности действия, которая получит название система С-200. При разработке системы С-200 было решено огромное количество принципиальных вопросов, которые продвинули нашу отечественную науку и промышленность.
Расплетин заложил основы методологии летных испытаний зенитного управляемого ракетного оружия, необходимых измерений и обработки результатов, широкого и многообразного моделирования с использованием реальной аппаратуры и моделирующих установок.
При его активном участии было налажено крупносерийное производство систем С-75 и С-125, и эти системы стали основой зенитного ракетного вооружения войск ПВО страны.
Умер 8 марта 1967 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище
Именем А.А. Расплетина названо «ГСКБ «Концерна ПВО «Алмаз-Антей», НИИ радиофизики в г. Москве, улицы в Москве и Рыбинске.

Валерий Дмитриевич Калмыков  (1908-1974).  Герой Социалистического Труда (1961). дважды лауреат Сталинской премии (1949, 1952). Член ВКП(б) с 1942 года.
Герой Социалистического Труда (1961).
Награждён семью орденами Ленина,

С 1929 года на заводе «Москабель»: мастер, начальник цеха, старший инженер. В 1934 году окончил вечернее отделение Московского энергетического института.
С 1935 года в научно-исследовательских учреждениях судостроения: инженер-конструктор; главный конструктор. В 1943 году включён в Совет по радиолокации при ГКО[2]. С 1946 года директор НИИ-10 министерства судостроительной промышленности. С 1949 года — начальник Главного управления реактивного вооружения министерства судостроительной промышленности СССР.
С 1951 года на ответственной работе в аппарате Совета Министров СССР по руководству оборонными отраслями промышленности.
С января 1954 г. министр радиотехнической промышленности СССР. С декабря 1957 — председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по радиоэлектронике — министр СССР. С марта 1963 — председатель Государственного комитета по радиоэлектронике СССР — министр СССР. С марта 1965 — министр радиопромышленности СССР.
За подготовку первого полёта человека в космос (Ю. А. Гагарин, 12 апреля 1961 года) удостоен звания Героя Социалистического Труда (указ не публиковался).
Депутат Верховного Совета СССР 5—8 созывов. Член ЦК КПСС с 1961 года (кандидат в 1956—1961).
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Как видим, все участники того совещания, в отличие от его руководителя, спокойно прожили свои годы, сделали хорошие карьеры, умерли от естественных причин и были с почетом похоронены в Москве, на престижных кладбищах.
А вот  самому  Л.П. Берия жить тогда оставалось всего несколько месяцев…




Использованная литература:

Мильштейн М.А. "Сквозь годы войн и нищеты" Москва, ИТАР- ТАСС, 2000г.
КИСУНЬКО Г. В. СЕКРЕТНАЯ ЗОНА: ИСПОВЕДЬ ГЕНЕРАЛЬНОГО КОНСТРУКТОРА. – М.: СОВРЕМЕННИК, 1996.
Берия С.Л. «Мой отец – Лаврентий Берия».
Дело Берия. Приговор обжалованию не подлежит. Сост. В.Н. Хаустов. М.: МФД, 2012. Стр. 625. (Россия. XX век. Документы).
Алексей Топтыгин «Неизвестный Берия». — М.: ИД Нева, Олма-Пресс, 2002.
Ерохин Е. Ракетный щит Москвы  «Крылья Родины». — М., 1999. — № 11.
Б. Е. Черток  Ракеты и люди. — М.: Машиностроение, 1999. — Т. 1.
Б.Е. Черток «О времени и современниках».

На фото: плакат тех суровых времен.
И ведь обращались граждане, куда следует, с заявлениями на взяточников. "Было время и взяточников сажали..."