Первый опыт трудовой жизни

С детства я видел много примеров, когда отец, мать, а особенно дедушка и бабушка, среди которых я вырос, постоянно трудились. Отец, приходя с работы, надолго уходил в так называемую «мастерскую», организованную в дальней летней кухне дедушкиного дома. Там были две маленькие комнатки, одна из которых была столяркой, а другую занимали слесарный верстак, токарный и сверлильный станки, стеллажи, полки, множество разных коробок и банок со всевозможными железяками, которые в семье называли «кули-мули».

В этой мастерской отец постоянно что-то пилил, точил, резал, ровнял. Тут в миниатюре был представлен весь спектр инструментов и приспособлений для слесарно-механических, сборочных, а также электро- и радиотехнических работ.

Была даже кузня с мехами и противным запахом не то кокса, не то антрацита и набор деревянных молотков и опалубок для жестяных работ. Удивительным было то, что тогда почти все изготавливалось своими руками, даже мама у меня имела разряд жестянщицы, полученный в ПТУ или как тогда называли, ФЗО еще во время войны. Из недр этой домашней мастерской вышли в свое время самодельный магнитофон на базе «МАГ-8М», с собственной кинематической схемой, усилителями на октальных лампах, и довольно сносным звучанием, которое я даже сумел позднее, уже учась в институте, восстановить, заодно подивившись терпению и трудолюбию, с которым было создано это невиданное по тогдашним меркам чудо техники. Кроме этого, в мастерской были изготовлены стиральная машина, большой усилитель на 25 ватт с двухтактным выходом на 6П3С, колонка-тумбочка, звук которой меня восхищал почти во все время моей жизни с родителями, а уж всяких трансформаторов, изготовленных папой, и не перечесть. Там были и малогабаритные НЧ-трансформаторы для входных каскадов магнитофона, и огромный сварочный трансформатор с множеством режимов работы, и зарядные устройства и многое другое. Ведра, лейки и разные емкости для нужд домашнего хозяйства не покупались в магазине, да видимо их там и не было, а изготовлялись в этой же домашней мастерской. Если что-то требовало починки, например, прохудившаяся лейка или поломанная рама велосипеда, то все это также проходило через мастерскую, в крайнем случае, папа брал это на работу и там чинил в заводских условиях.

Дедушка был столяром. К тому времени, когда я начал осознавать себя, он был уже на пенсии, и его главным занятием было трудиться в столярке, комнате, смежной с папиной мастерской, но оборудованной столярным верстаком и всем, что только могло понадобиться столяру-краснодеревщику: разного рода инструментами, среди которых был шерхебель (для грубой обработки первичного бруска), рубанок (для строгания под нужный размер), двойничок (для снятия очень тонкой стружки и придания почти зеркального блеска поверхности дерева), горбач (для выемки полукруглых поверхностей), грунтубель, зензубель, шпунтубель (для выработки пазов, шлицов, шпунтов), фуганок (для выравнивания длинных досок), разные фигурные фальцгебели (со сменными ступенчатыми подошвами), множество разных лучковых и поперечных пил, а также всяческие приспособления (стусла, струбцины, клинья, шаблоны и зажимы), клеянки для изготовления столярного клея «на пару», тампоны, кисти и валики для нанесения морилок, грунтовок и политуры, собственно политура с резким запахом спирта и шеллака, и еще бог весть что. Весь этот волшебный мир оживал с утра, когда после завтрака дедушка отправлялся мастерить очередной мебельный или столярный шедевр, и затихал к вечеру, когда вся большая семья собиралась за ужином.

До сих пор помню запах свежих стружек, среди которых я проводил дни, наблюдая за дедушкой, стараясь вникать во все, копировать его действия и слушая бесконечные рассказы дедушки о былой жизни, старых порядках, каких-то приключениях и событиях, коих на его жизнь выпало немало. Почти вся мебель в доме была изготовлена в этой столярке, вдобавок, каждому из своих детей, т.е. моих дядей и тетей дедушка изготовил фирменный подарок, кому трюмо, кому шкаф-буфет, кому шифоньер, кому кресла, столы и много всякой мелочи в виде тумбочек, полочек, рамочек для фотографий и т.п. Мебель делалась добротно, из бука и дуба, плотно пригнанной и великолепно обработанной и отполированной. Отправляясь на лесосклад за лесом, т.е. за исходным материалом, дедушка часто брал меня с собой. Я смотрел, как он придирчиво выбирал бруски и доски, постукивая их, присматриваясь и даже, как мне казалось, принюхиваясь к ним. Потом это все грузилось на двухколесную телегу-тачку, я иногда взбирался сверху, и мы ехали домой. Потом дедушка еще долго высушивал и выдерживал привезенные доски, доводя их до нужной кондиции.

Бабушка почти постоянно была занята по хозяйству, на ней лежали все домашние хлопоты. Вдобавок, она приторговывала на базаре, а еще держали домашнюю птицу, свиней, и обрабатывали массу огородов, которые мы, как и другие люди в то время занимали стихийно на свободных участках и пустырях. Это требовало также постоянных усилий и хлопот, а в некоторых работах, типа посева, прополки, посадки или уборки, принимали участие все члены семьи, невзирая на возраст и умения, работа находилась всем.

Таким образом, в семье я с раннего детства наблюдал почти всеобщее трудолюбие, и вопросов о целесообразности трудовых усилий не возникало. Когда я стал старшим подростком, а именно к 15 годам, произошло мое приобщение к самостоятельному труду. Родители решили, что нечего мне болтаться по улицам во время летних каникул, да еще вырисовывалась схема зарабатывания каких-то денег, которые никогда лишними не были, и в результате определили меня на трудовую вахту на завод, где работали родители. Мама пошла к знакомой заведующей кадрами и упросила оформить меня на работу на два месяца разнорабочим. Это было что–то типа «подай-поднеси», но выбора в любом случае не было, т.к. умений и навыков, несмотря на трудовое политехническое обучение в школе, у меня почти не было, и доверить мне сколько-нибудь квалифицированную работу на заводе было невозможно.

Соображения насчет зарабатывания денег мне нравились, тем более, я почти не знал, чем мне придется заниматься, и сколько этих самых денег я смогу заработать, а весь предыдущий опыт трудовых усилий в семье и школе говорил о полном отсутствии какой-либо материальной выгоды от труда, разве что родители обещали за хорошую учебу какие-либо внеочередные блага, например, новые туфли. Я, конечно, сразу взял за цель заработать на магнитофон, и даже как-то обмолвился об этом. Родители обошли вопрос молчанием, но это не было отказом, так что я решил, что постараюсь убедить их в необходимости покупки для меня нового магнитофона попозже, и решил не торопить события.

Оформление документов не составило большого труда, я написал какое-то заявление, приложил фотокарточки для пропуска, мама с этими бумагами куда-то сходила, и потом мне выдали пропуск в красненькой обложечке, провели беседу по технике безопасности и велели назавтра к пол восьмому утра приехать на завод на работу.

Меня определили в склад готовой продукции. Это был довольно объемный сарай или точнее павильон, стенки которого были из легких конструкций, обитых снаружи тонким железом, выкрашенным масляной краской. Изнутри павильон был дощатым и, скорее всего, очень холодным зимой. Я же попал туда летом, в жару, когда в павильоне было душно, и эта проблема решалась утолением жажды холодной водой, дважды в день приносимой в трехлитровом баллоне прямо из заводского водопровода. В павильоне была отгороженная конторка, где сидела кладовщица, довольно миловидная тетечка лет сорока, которая в моем возрасте воспринималась как пожилой человек. У этой кладовщицы был стол, стеллажи для особо ценных грузов и приборов, а также электроплитка и чайник, которые во времена пожарных обходов прятались в железный шкаф. По всему пространству павильона были расставлены клетки с двигателями, по семь в высоту.

Клетки умещали по 20 двигателей в каждом слое, таким образом, в каждом стеллаже было по 140 двигателей. Иногда в периоды затоваривания в них накладывали и по десять клеток в высоту, но по правилам разрешалось класть только семь. В этом же пространстве располагался транспортер с резиновой лентой, которая служила отличным лежаком во время перерывов.

Тетечка представилась Людмилой Николаевной или просто тетей Людой. Я решил, что тетя Люда – как-то по-детски, и называл ее по имени-отчеству. В этом же складе трудился, а вернее, присутствовал дядечка того же возраста, что и тетя Люда, очень колоритной внешности: когда он снимал робу, оставаясь в майке, по случаю жары, открывался прекрасный вид на его тело: у него вся верхняя часть была в наколках. О том, что это знаки немалого тюремного стажа, я тогда и не догадывался, но что-то в этом дядьке было блатное, начиная от походки, папиросы в зубах и лихо сдвинутой на бок кепки и кончая его прибаутками, из которых я впервые узнал, что «Вологодский конвой шутить не любит и шаг влево или вправо приравнивается к побегу». Впоследствии при перерывах в работе этот дядечка часто развлекал нас разными историями из своей богатой лагерной жизни. Дядечку звали Николай Иванычем, он сразу же надавал мне кучу указаний по поводу моей будущей деятельности, попутно расспросив меня, что привело на столь малооплачиваемый фронт работы. По всему было видно, что он играл роль лидера и часто выдавал разные распоряжения вместо Людмилы Николаевны, но она ни разу этому не воспротивилась, так что я понял, что такое его поведение было чем-то подкреплено. Дальнейшие наблюдения показали наличие их взаимных симпатий, но я тогда мало интересовался такими вещами.

Рядом с нашим складом располагались еще два павильона поменьше и понеказистей. Это были хранилища для некондиции и бракованных двигателей, которые возвращались по рекламациям. Отношение к этой продукции было куда как хуже, решетки были разбитыми, пыльными, сами движки часто просто сваливались в кучи. Павильоны были плохо окрашены и местами подернулись ржавчиной.

На площадке рядом со складами была расположена большая куча из ящиков разной степени изувеченности: от почти новых до разломанных и черных от гнили. Моим первым заданием было приведение этого ящичного хозяйства в относительно божеский вид. То есть то, что поддавалось ремонту и сколачиванию, должно было быть отремонтировано и сколочено, а то, что было непригодно, должно было свозиться в мусорку и там либо сжигаться, либо грузиться на машины – мусоровозки для отправки на свалку.

Мне выдали немудреный плотницкий инструмент: молоток, гвоздодер, ножницы по металлу, клещи, набор гвоздей и моток металлической шинки. Я разбирал ящик, заменял негодные детали, прибивал новые доски, обшивал все это шинкой и делал крышку. Готовую продукцию, т.е. отремонтированные ящики, я складировал под стенку павильона. Их потом использовали для упаковки разных комплектующих к двигателям: пусковых реле, конденсаторов, документации, а то и самих двигателей, если их отправляли какому-либо адресату небольшими партиями.

Я получил синий рабочий халат размера на два больше, чем нужно, но я его исправно носил, потому что не хотел пачкать одежду и руки. Да еще в отделе охраны труда строго настрого запретили работать без спецодежды и велели всегда застегивать все пуговицы. Это было неудобно, учитывая, что вокруг лето и жарко, но терпимо.

Еще одним из моих занятий было подносить решетки для двигателей, их сколачивали неподалеку в специально оборудованной столярке с лесопилкой, верстаками и шаблонами. Там же, на заднем дворе я как-то обнаружил целую бочку канифоли. Дома я уже имел опыт пайки, и канифоль не была диковинкой, но тут ее было столько, что аж захватило дух.

Я отважился отколоть приличный кусок, чтобы унести домой. Как-то так было принято, что унести что-либо с предприятия не считалось за воровство. Был даже такой термин «несуны», это люди, тащившие с производства то, что там плохо лежало. Украсть у человека было позорно, за это наказывали, а вот утащить с производства – это совсем другое дело, в этом даже могли помочь. Да и где было еще брать, ведь в магазинах мало что продавалось, да и денег не напасешься. У меня опыта уносить с производства не было, поэтому я немного побаивался.

Как-то я увидел на складе конденсаторы 10 мкф на 600 вольт, они шли в комплекте с двигателями в качестве пусковых. Это как раз такие, как мне были нужны для модернизации приставки на Гу-50. К этому времени я уже имел двухлетний опыт радиохулиганства и решил модернизировать аппаратуру. Так вот, я очень хотел взять 4 конденсатора, но стеснялся попросить, а чтобы просто украсть – и мысли не было. Однажды, набравшись смелости, я спросил у Людмилы Николаевны, можно ли мне взять штуки 4 конденсатора. Она рассмеялась и дала мне их целую упаковку. Я очень переживал, как же теперь быть, ведь конденсаторов может не хватить для комплектации двигателей. О том, что их никто не пересчитывал, и получали с запасом, я тогда и не догадывался. Идя через проходную на ватных ногах, я очень волновался, хотя и замотал коробку в халат и на случай, если бы меня тормознули, я бы сказал, что взял халат домой в стирку. Однако, все обошлось, и я потом собрал шикарный блок питания на 900 вольт.

Понемногу знакомясь с жизнью завода и с окружавшими меня людьми, я поначалу радовался, что наконец-то могу спокойно отдыхать после работы, не заботясь о домашних заданиях и прочей школьной ерунде, которая доставала меня во время учебного года. Здесь же была свобода, никто не воспитывал и не напоминал, что надо делать уроки, что-либо учить, читать, готовиться к занятиям. Сверстников моих на заводе не было, все были взрослые люди, и ко мне относились тоже по-взрослому, что мне очень льстило. Я не задумывался над культурным уровнем окружавших меня рабочих, мне они казались такими милыми, простыми и доступными людьми.

На заводе трудилось много женщин, особенно в обмоточном цехе и в покраске. Они смотрели на меня немного покровительственно, некоторые, помоложе, заинтересованно, как я думал. Когда меня посылали на второй этаж, в обмоточный цех что-то принести, я удивлялся, глядя на то, как эти с виду хрупкие девчушки лихо орудовали молотками, ножницами по металлу, вальцовками, управляли прессом и другим совсем не женским инструментом.

Однажды произошло событие, которое немного перевернуло мои уже почти сформировавшиеся представления о заводских порядках. Меня послали в сборочный цех, чтобы принести оттуда несколько двигателей, которые предполагалось отправить на экспорт, куда-то в африканскую страну, потому что сказали, что эти двигатели были в тропическом исполнении. То, как все это было обставлено, до сих пор впечатляет: прибежал невысокий лысоватый начальник отдела сбыта, Абрам Львович, начал суетиться и всем давать указания, тут же из столярки принесли несколько шикарных струганных ящиков, каждый из которых вмещал два движка. Сами двигатели, их было около 12-14 штук, должен был носить из сборки я, так вот меня заставили надеть халат наизнанку, чтобы я, не дай бог, пуговицами не поцарапал окраску.

Движки были окрашены молотковой эмалью, и их нянчили как малых деток, на руках перенося по цеху. Сборку провели не в обычном цеху, где плохо собранные двигатели регулировали ударами молотков по корпусу, если вал не проворачивался, а в совершенно новом тогда, пятом цеху, где делали продукцию по военным заказам. Там все сплошь были в белых халатах, и сама обстановка была почти что как в операционной. Движки я носил по одному, десять раз выслушав наставления и указания начальства. Каждый двигатель оборачивали в тонкую бумагу, наподобие той, в которую тогда в магазинах заворачивали сливочное масло, потом бережно укладывали в ящики, на войлочную прокладку, комплектуя каждый двигатель красиво отпечатанной на глянцевой бумаге в типографии книжечкой-паспортом на русском и английском языках. Перед тем как ящики закрыть, вся продукция просматривалась хмурым неразговорчивым дядькой, перед которым даже начальник отдела сбыта заметно робел. Потом я узнал, что это был заводской военпред. Он мало что смыслил в электротехнике, но на предмет внешнего вида двигателей был очень придирчив. Наверное, поэтому меня и заставили надевать халат шиворот-навыворот.

Обычной практикой было двигатели кидать из рук в руки, так что, если зазеваешься, движок мог упасть. Это было настолько обычным делом, что самое большее, что происходило, это останавливался конвейер транспортера, и если не было поблизости начальства, движок просто занимал нижнее место на решетке, в крайнем случае, его отправляли назад в цех, иногда на повторную окраску, если он сильно царапался, и уж в самом тяжелом случае меняли крышки, но трагедии из этого никто не делал. Чаще всего, крутнув вал, двигатель восстанавливали тем же ударом молотка, если он не хотел проворачиваться, а о том, что когда-то этому двигателю предстоит стать частью стиральной машины или другой бытовой техники и трудиться на благо какой-либо советской семьи, никто и не думал. Конечно, начальства побаивались и старались не нарываться с какими-либо проблемами, поэтому в случае, если роняли двигатель, чаще всего его втихую прятали и запихивали потом в контейнер, как если бы ничего не произошло.

Понемногу я втянулся в компанию таких же рабочих разряда «подай – поднеси», из которых выделялись две колоритные личности. Меня сразу предупредили, что двое грузчиков, как бы «не в своем уме», а проще говоря, слабоумные, поэтому любые взаимоотношения с ними должны быть корректными, иначе за последствия никто не отвечает. Одного звали Толик, другого Витя. Толик был очень старательным, когда что-либо носили, он всегда брался за самый неудобный и тяжелый край этого чего-либо. Витя был веселым парнем, он любил приговаривать «не балуйтесь, а то упадет и по ноге». Это он о двигателях. А еще эта парочка часто работала в механическом цеху, таскали там что-то тяжелое и неудобное. Если пацанов можно было заставить что-то трудное делать, и то с усилием, если взрослых грузчиков вообще нельзя было напрячь на тяжелый труд, то Толик и Витя делали все с энтузиазмом, они чем-то напоминали подростков-тимуровцев, которые всех воспринимали как взрослых, и выполняли любые задания и поручения, даже если они выходили далеко за рамки их трудовых обязанностей. Это часто эксплуатировалось как начальством, так и обычными работягами, когда им не хотелось делать что-то трудное. Обычным порядком было видеть Толика и Витю за работой, когда другие грузчики болтали в курилке или вообще прятались где-нибудь на территории.

Как-то мне довелось принять участие еще в одном необычном деле. Из разговоров и расспросов среди складских рабочих как-то выяснилось, что я умею паять, и это немедленно было использовано в заводских целях. На заводе был напряг с планом, и начальство распорядилось отправить адресатам среди прочих бракованные двигатели. Конечно, отправить кому-либо только брак было бы нечестно, а если среди 200-250 движков попадалось с десяток негодных, то никто особо шума не поднимал. Бракованные двигатели брали в соседнем складе, их везли в покраску, перебивали шильдики, и подмешивали в контейнеры с готовой продукцией. А к каждому двигателю нужны были в комплект конденсаторы и пусковые реле. Конденсаторов было в избытке, а вот реле почему-то были в дефиците.

На складе бракованной продукции были и реле, но они все были паяные, и фокус состоял в том, чтобы сделать из них якобы новые, не паянные, потому что стереть пыль это еще не все. Так вот на эту ответственную операцию и занарядил меня через завскладшу Людмилу Николаевну начальник сборочного цеха Николай Васильевич, выдав паяльник и краткую инструкцию. Как я заметил, он также был немного неравнодушен к Людмиле Николаевне, и то, что мне все это поручили, говорило о том, что и я каким-то боком вызывал доверие. Я нагревал электроды паяльником и мягкой тряпочкой стирал припой, получалось как будто реле никогда не знало электрических цепей и выглядело как новое. Конечно, я понимал, что все это халтура, и даже где-то в глубине души стыдился этого занятия, но ничего необычного никто в этом не усмотрел. Правда, вся операция проходила в тайне от высокого начальства, но раз уж движки шли в дело с явным браком, то о такой мелочи, как сгоревшее пусковое реле никто особо не беспокоился. Опять же, потребитель был далеко, это были какие-то абстрактные адресаты, и вроде бы ты ничего плохого конкретным людям не делал. О том, что двигатель ни в коем случае от такого реле не запустится, проще было не задумываться.

Примерно через недели две после начала моей трудовой деятельности я получил первые, заработанные самостоятельно, деньги. Это был аванс, целых тридцать рублей. Конечно, о существовании денежных знаков я был осведомлен и до этого, но те деньги были либо выданными на праздник, либо сэкономленными от школьных завтраков, в крайнем случае, это были доходы от сданных бутылок или макулатуры. А тут первые настоящие заработанные тридцать рублей! Сама процедура получения денег была абсолютно нетривиальной. Началось с того, что, когда я сколачивал очередной ящик, меня неожиданно окликнула тетя Женя, которая жила в нашем доме и знала моих родителей. Она мне сказала, что меня разыскивают для вручения аванса. Я пошел к своей начальнице кладовщице и рассказал, что меня вызвали в контору, которая находилась в другом корпусе, и мне нужно поехать в Ново-Пятигорск. Отпросившись, таким образом, с работы, я поехал в главный корпус завода. Там я поднялся на второй этаж, где была касса, и мне вручили три красненькие бумажки, достоинством по 10 рублей. Это было что-то волшебное. Я еще долго в течение дня втайне вытаскивал эти деньги из кармана и любовался ими. А вечером с гордостью вручил свою первую зарплату матери с видом мужчины – добытчика. Мечта о магнитофоне еще была жива, и я надеялся, что ей суждено сбыться, несмотря на предполагаемые мною попытки родителей решить этот вопрос по-другому.

Поскольку я был малолеткой, т.е. мне не было еще 16 лет, мой рабочий день был короче на час. Это было очень выгодно, потому что вечером я не попадал на традиционный час пик, когда вываливала из проходной вся толпа, и автобус приходилось брать штурмом. Особенно неприятно было соседство огромного завода напротив нашего, под названием «Машзавод», где производили всякую технику для сельского хозяйства. Народу там работало немеряно, и все заканчивали работу в одно и то же время. Позднее даже пустили специальные рейсы №9 и №10 «Верхний рынок – Машзавод». А так нужно было ехать на лермонтовском автобусе, а он, естественно, не резиновый. В середине дня у меня был законный перерыв на обед, и я ходил в столовую на АБЗ (асфальтно-бетонный завод). Собственной столовой на нашем заводе тогда не было. На обед надо было занимать две очереди: сначала в кассу, там выдавали чек, брали деньги, а потом уже в окошечко, где выдавали еду. Однажды со мной произошел забавный, но не очень приятный случай. С утра меня послали с контейнером и двигателями на машине в оптовый магазин, который находился на Кисловодском шоссе. Начальство решило выставить что-то около сотни двигателей на продажу в этом оптовом магазине. Моей задачей было сопроводить груз и разгрузить по месту назначения. Каждый двигатель нужно было вручную снимать с решетки в контейнере, нести метров 50 и складывать внутри торгового зала. Вся работа растянулась почти до обеда, потому что никого в помощь мне не дали, несмотря на то, что обещали, что в магазине с разгрузкой проблем не будет. Приехав обратно в свой склад, я был весьма утомлен. Когда подошло время обеда, я отправился на АБЗ, в столовую. Обычно, я всегда брал на третье вместо компота бутылку молока, которое продавалось тут же, в буфете. И вот я купил молоко, поставил его на свободный столик и стал в очередь в кассу. Неожиданно у меня закружилась голова, и стало темнеть в глазах. Не успев ничего сообразить, я брякнулся на пол и уже потом очнулся на свежем воздухе. Видимо, от переутомления и от запахов столовой я упал в обморок. Мне вызвали скорую, и врачи сделали мне укол и сказали, что нужно отвезти меня в город, чтобы снять кардиограмму. Каким-то образом сообщили об этом случае отцу. Мама в это время была в отъезде, ее послали в Ленинград на головное предприятие на учебу. И вот, сижу я на койке в станции скорой помощи, а тут заходит папа, весь перепуганный: что случилось? Но потом, увидев, что я жив – здоров, он успокоился и забрал меня домой. Врач сказал, что у меня был обморок, и ничего страшного нет, это, мол, обычное дело для подростка при переутомлении. Дома папа начал усиленно меня кормить, и в этот день я рано лег спать, уже не думая ни о каком гулянии, что было моим обычным занятием после работы. На следующий день все на работе, казалось, только и говорили о моем вчерашнем обмороке, но никаких последствий не было, видимо, до большого начальства и всяких разбирательств дело не дошло. Когда я пришел на обед в ту же столовую, тетечка мне отдала мое молоко, сказав, что я его вчера забыл. Молоко, к сожалению, скисло, но других проблем не было, и на этом инцидент был исчерпан.

Через какое-то время подошел срок выдачи зарплаты. На этот раз кассирша приехала на нашу территорию сама, и ехать в главный корпус завода не пришлось. На заводе между корпусами курсировал старенький чахлый автобус, на нем и прикатила кассирша. Деньги я получил, но уже как бывалый заправский работник; очарование первой получки уже прошло с выданным ранее тридцатником в виде аванса. Мужики из грузчиков начали суетиться насчет обмывки зарплаты, намекали и мне. Но наша завскладша быстро их отшила, сказав, что я еще малолетка, и нечего приставать к пацану. Я в глубине души был этому рад. Желание к выпивке в тогдашнем моем возрасте еще не успело проснуться в моем организме. Сошлись на том, что меня просто пошлют в магазин за водкой для грузчиков. Это было выражением доверия ко мне, как к соучастнику таинства выпивки в рабочее время. Сами грузчики на такой подвиг не решились. В те времена водку людям в рабочей одежде не продавали, а переодеваться среди дня было опасно, потому что всем тут же было ясно, для чего это делается. Я было высказал сомнение, что мне продадут водку, но мужики сказали что-то вроде того, что это совершенно невинное занятие, и я тут вне подозрений. За водкой надо было ехать в Ново-Пятигорск, потому что по всей промзоне вино-водочных магазинов не было ввиду близости большого количества разных заводов. Борьбы с алкоголем в те годы еще не было, а если и была, то очень вялая и невнятная. Дело ограничивалось большими плакатами «Не проходите мимо» на главной аллее городского парка, да списком попавших в вытрезвитель. По тогдашним понятиям алкоголики приравнивались к наркоманам и прочим темным личностям. Массового характера пьянство тогда еще не носило. Мне вручили сколько-то денег, проинструктировав, чего и сколько купить. Я благополучно миновал проходную, сел в автобус и поехал в магазин. Там я не менее благополучно купил водку и закуску.

Продавщица участливо меня спросила: «Что, отец послал?», на что я с облегчением закивал. Обратно я ехал с опаской, держа в руках сумку со свертком. Мужики мне растолковали, как нужно завернуть эти покупки, чтобы не вызвать подозрения заводской охраны. Мне даже выдали кусок оберточной бумаги, в которую я и завернул купленные в магазине зелье и снедь. Для страховки я решил не идти впрямую через проходную, а оставить сверток в укромном месте у заводского забора, куда доступ был с обеих сторон. Забавным было наличие между прутьями решетки большого зазора по размеру двигателя, о котором все знали, но делали вид, что это никого не касается. Как будто это для собак или других бродячих животных, которые изредка слонялись по заводу и были всеобщими любимцами среди грузчиков и других работников, часто трудившихся на свежем воздухе. Войдя на склад, я увидел томящихся в ожидании заводских грузчиков, и когда я доложил, что операция прошла успешно, они обрадовались и тут же послали гонца за спрятанным мною свертком. Дальнейшее уже меня мало интересовало, да и мужики как-то ненавязчиво меня спровадили, чтобы не маячил на складе. К моему удивлению к трапезе присоединилась и моя начальница – завскладша, нарезав колбасу и открыв принесенную из дома банку соленых огурцов. Это было для меня непривычным, потому что я считал выпивку исключительно мужским занятием.

Поболтавшись по территории завода, я заскучал и через какое-то время вернулся на склад. Веселье было в самом разгаре, и на меня никто не обратил внимание. Я зашел за стеллажи с двигателями и улегся на резиновую ленту транспортера. Это было излюбленное место послеобеденного отдыха. Как-то незаметно я задремал и проснулся от непонятной возни в углу склада. Когда я заглянул туда, я увидел складского грузчика дядю Колю, который тискал раскрасневшуюся завскладшу. Синий халат на ней задрался, и были видны обнаженные почти полностью белые ноги. Такой картины близкого общения мужчины и женщины я не видел ни разу в жизни и просто обомлел от изумления. Какие-то картинки и рассказики на любовные темы, конечно, были мне известны, но тут все было слишком по-взрослому. Неожиданно снаружи послышался шум, это явился по какой-то надобности Николай Васильевич, начальник сборочного цеха. Завскладша и дядя Коля как-то отпрыгнули друг от друга, она быстро оправила халат и зашла в свою конторку. Николай Васильевич как-то странно на нее посмотрел, и они вышли куда-то в другой склад. Я, пользуясь тем, что дядя Коля еще прячется за стеллажами, выскользнул из склада и убежал за угол. После этого я еще долго ходил по заднему двору завода под впечатлением от увиденного.

Во время перерывов и перекуров я часто оказывался в компании грузчиков. Помимо дяди Коли или Николай Иваныча, как он всегда представлялся, в курилке был еще один бывалый грузчик по имени дядя Леша. Он был татуирован еще больше, чем Николай Иваныч, и имел, видимо, более солидный опыт отсидки в лагерях. Его истории из тюремной жизни были порой весьма интересными, даже захватывающими. Особенно ему нравилось, когда вокруг него скапливалась толпа молодых рабочих, которые заглядывали ему в рот от любопытства и почтения. Начинал он свои истории обыкновенно так: «А вот, пацаны был такой случай на Колыме...» Тогда о существовании ГУЛАГа и об истинных масштабах отсидок в сталинские времена никто толком не знал, а знающие предпочитали молчать, потому что еще живы были в памяти эпизоды, когда за почти безобидный анекдот или высказывание люди надолго, а то и навсегда пропадали в лагерях. Из рассказов дяди Леши запомнился один эпизод, когда их везли на барже по Волге, а в соседнем отсеке находились женщины – зэчки, и как они пытались к ним прорваться. Рассказывал он и о том, что в лагерях можно было достать что угодно, и хорошую еду, и водку, и как женщины заключенные стремились любой ценой забеременеть, чтобы уйти на легкий труд или на вольное поселение... Рассказы дяди Леши перемежались длинными затяжками, во время которых стояла мертвая тишина. Я слушал это все и половину не понимал, потому что не знал многих слов из тюремной лексики. Мне казалось, что все это мало похоже на правду, и дядя Леша просто любит прихвастнуть или покрасоваться. По утрам, приходя на работу, он и наш дядя Коля заваривали в кружке крепчайший чай и потом тянули его по очереди по глотку. Это называлось «раскумариться». Дядя Коля был менее разговорчив, хотя и он любил вспоминать лагерную жизнь, однако, романтичной ее не считал.

Вся обстановка в рабочем коллективе, в котором я находился, была простой, если не сказать примитивной. Шутки сводились к тому, чтобы подсунуть что-то тяжелое в карман или в сумку, либо украсть и спрятать туфли или какую-либо одежду в душевой или раздевалке. Разговоры крутились вокруг того, кто где с кем и сколько выпил, какие были похождения, иногда говорили о женщинах, но как-то всегда пренебрежительно. Из разговоров получалось так, что и женщины были того же пошиба, и любая вешалась на шею при первой же возможности. На самом деле, конечно, все зависело от самих женщин. На заводе был довольно большой женский коллектив, были и молоденькие обмотчицы и почти пожилые красильщицы и вальцовщицы. Некоторые позволяли себя щипать или даже зажимать где-нибудь в узком коридорчике, но большинство были нормальными людьми.

Время шло, и уже не за горами было 20 августа, день окончания моего первого двухмесячного рабочего стажа. Когда меня оформляли на работу, я заранее выговорил условие, чтобы работать только до 20 августа и в оставшиеся до школы 10 дней хорошенько отдохнуть, т.е. гулять, ни о чем не думать и не беспокоиться. Итак, во вторник, 20 числа я в последний раз приехал на работу. В этот день я почти не занимался работой, потому что нужно было сдать халат, инвентарь, оббежать контору с обходным листом и получить в кассе расчет. Трудовую книжку мне не оформляли, что тоже было оговорено при моем трудоустройстве. Видимо, причина была в моем малолетстве. Завершив все хлопоты и попрощавшись с моей завскладшей – начальницей, дядей Колей и другими знакомыми мне рабочими, я получил расчет и уже мысленно прикидывал, под каким соусом протолкнуть родителям идею насчет нового магнитофона. Родители встали на дыбы и заявили, что мне гораздо важнее купить костюм. Я сначала сильно противился, но делать было нечего, и вскоре весь мой заработок за два месяца, а это составило 145 рублей, был потрачен на пошив костюма к школе. Костюм мы ездили заказывать в ателье «Березка» на Кирова.

Оказалось, что в требуемый срок костюм пошить не успевали, однако, когда родители договорились с закройщиком, что не будут оформлять квитанции, а заплатят нужную сумму просто из рук в руки, дело пошло. У закройщика тут же оказался и хороший недорогой материал по 19 рублей за метр, хотя до этого он же предлагал материал не дешевле 28 рублей. Так или иначе, дело было решено, и к первому сентября я забрал после последней примерки большой бумажный сверток с добротно сшитым костюмом – результатом моих трудовых подвигов на Опытном заводе ОКБ «Точэлектромашин» в июне – августе 1968 года.

Второе мое пришествие на этот же завод произошло уже на следующий год, на летних каникулах между девятым и десятым классом. На этот раз я уговорил поработать со мной школьного друга Витьку Я., чтобы было веселее. Набивался еще один парень с нашего двора, Сенька П., но ему родители нашли другое место работы где-то в полевой экспедиции, т.к. его мать работала в управлении геодезии и картографии, которое потом стало называться 11-м предприятием. Оформление нас на работу проходило по тому же сценарию, что и в прошлом году, опять же через знакомую заведующую кадрами. Мы немного протормозили, пока решились на трудовые подвиги, потому что пришлось еще уламывать Витькиных родителей, и поэтому оформились на работу уже в конце июня. Из-за этого конечный срок работы сдвинулся на конец августа. Мы непременно хотели отработать два месяца, чтобы побольше заработать денег.

Нас с Витькой определили в бригаду грузчиков, которые работали в механическом и сборочном цеху. На этот раз я уже не назывался разнорабочим, а носил гордое имя слесаря 2 разряда. Это, конечно, мало что меняло в характере работы, ибо как ни называйся, а делаешь все то же – «подай – поднеси». Помимо нас в бригаде были Юра П., Саня М., они были постарше и оформлены кадровыми работниками; уже известные слабоумные Толик и Витя и такие же два волонтера, как мы с Витькой – Сергей и Виталик. К Виталику сразу же приклеилась кличка «грузчик», потому что он был очень старательным и в то время, когда мы волынили работу, а особыми мастерами в этом были Юра с Саней, Виталик упирался не хуже Толика и Вити. Сергей был как-то ближе к нам, т.е. более нейтрален. Были в цехах и еще какие-то не особо квалифицированные рабочие, но это уже не в нашей бригаде.

В наши обязанности входило грузить двигатели из сборочного цеха на транспортер и закладывать потом в контейнеры для отправки. Большинство складских грузчиков были мне знакомы по предыдущей работе в прошлом году, но теперь видеться с ними приходилось реже, потому что в цеху всегда находились какие-либо неотложные работы. То привезут алюминиевые чушки, то провод, то надо вывезти стружку на свалку, да мало ли еще чего надо делать вручную. Ведь никакого токаря не заставишь убирать дальше своего станка. Да и детали, роторы, статоры, крышки, фланцы ему будь любезен поднеси, унеси.

Технология производства была такова, что к нам на территорию поступали уже отлитые в Ново-Пятигорске корпуса, крышки, опресованные роторы.

Статоры с обмотками спускались из обмоточного цеха на грузовом лифте, и их тоже надо было перевозить на тележках на сборку. Сборщики считались элитой, и каждый из них всегда хотел заполучить помощника из нашей бригады. Особо им нравился наш Виталик – грузчик, и в конце концов они добились, что его от нас перевели чисто на сборку. На сборке выделялся один из слесарей, в обязанности которого входило приклепывать к корпусам двигателей шильдики и проставлять заводские номера.

К нему часто приходило цеховое начальство с просьбой проставить какие-то уже использованные номера, особенно когда было туго с планом. Каждый дублирующий номер – это неучтенный двигатель, который мог уйти и налево. О том, какие еще махинации крутились в головах начальника цеха Николая Васильевича и начальника сбыта Абрама Львовича, можно было только гадать, но слесарь, который проставлял заводские номера, был, несомненно, в фаворе.

На покраске работали две немолодые женщины, они сноровисто промывали корпуса обезжиривающим составом на основе бензина и потом красили их из пистолетов, воздух в которые подавался централизованно. Окрашенные двигатели, висящие на крючках, уезжали на просушку в специальную камеру, и у теток наступал технологический перерыв. Работа у них была не по-женски тяжелой, но они говорили, что им это выгодно, потому что им платили за вредность и давали бесплатно молоко, которое они часто уносили домой. В заводском буфете на молочные талоны можно было отоварить все, чем он располагал, и многие экономили на молоке, чтобы потом что-то купить для дома.

Однажды на покраску привели ученицу и приставили ее к двум красильщицам. Присутствие молодой девахи произвело некоторый эффект на весь стиль взаимоотношений среди рабочих. Выражения стали менее красочными, а многие сборщики вообще стали неразговорчивыми. Особенно впечатлился Виталик – грузчик. Он стал по делу и без дела крутиться возле этой девки, так что сборщики даже пожалели, что взяли его к себе. Они-то рассчитывали на его исполнительность, а тут он стал почти откровенно отлынивать от каких-либо дел, находя тысячу причин на то, чтобы смыться в покраску. В его обязанности и ранее входило подвозить и развешивать движки, но если он всегда старался поскорее с этим справиться, то теперь его медом не корми, дай поторчать возле молодой девки. И не то, чтобы она была красавицей, а вот, поди ж ты, чем-то его приворожила. К своему прозвищу Виталик заработал еще добавку – «жених».

Иногда в покраску приносили особо важные двигатели. Их красили молотковой эмалью в особой камере, с последующей просушкой в жарочном шкафу. Эта краска выглядела очень красиво, она поблескивала и играла, к тому же была очень прочной. У меня созрел план покрасить такой краской магнитофон. Дело в том, что предыдущей зимой магнитофон пострадал при возгорании новогодней елки. Я поделился этим планом с Витькой Я., и мы решили использовать для этого молотковую эмаль. Витька решил за компанию покрасить и свой магнитофон. Мы выпросили у тетечек малярш бутылку молотковой эмали и в ближайший выходной занялись этим важным делом у Витьки дома, на балконе, занарядив для этого пылесос с пульверизатором. Работа пошла споро, и мы в порыве энтузиазма выкрасили не только панели, но и дерматиновые корпуса магнитофонов. Готовые детали разместили на балконе для просушки. Тонкостей технологии горячей сушки молотковой эмали мы не знали, поэтому наши магнитофоны сохли очень долго, и краска легко царапалась. Конечно, лучшей идеей было бы принести верхние крышки магнитофонов на завод и попросить кого-либо из профессионалов покрасить и высушить их в жарочном шкафу, но для этого надо было бы разбирать магнитофоны, а это казалось делом весьма сложным, да и деревянные дерматиновые корпуса остались бы некрашеными, потому что их-то в печку уж точно нельзя было бы запускать. К слову, мой магнитофон обрек человеческий вид только через два года, после первого курса, когда я подверг его тотальной модернизации.

Увлечение музыкой и звукозаписью было очень распространено среди тогдашних подростков. Мы с Витькой часто фантазировали на темы магнитофонных записей, особо нас занимали мечты о создании собственной конструкции лентопротяжного механизма. Это было одним из излюбленных занятий на уроках, когда мы, забравшись на камчатку класса, рисовали свои шедевры на обложках тетрадей.

Тогда наши магнитофоны работали на скорости 19,05 см/сек и это приводило к повышенному расходу ленты. Так вот, чтобы перейти на скорость 9,53 см/сек, и вдвое повысить длительность звучания бобин, мы в школьной мастерской выточили для этого специальные шкивы. О том, что на меньшей скорости мы получим проигрыш в воспроизведении высоких частот, мы не особо беспокоились, потому что записи наши и так не были шедеврами качества. Идея что-то мастерить для магнитофона толкала к мысли о том, что для такого благородного дела не зазорно и что-либо унести с предприятия. Приступая к работе на заводе, мы с Витькой уже думали, как бы нам ухитриться стащить три движка и сделать трехмоторную лентопротяжку – мечту тогдашнего магнитофоностроения.

В наших наивных представлениях все выглядело очень простым: мы втихаря припрятываем двигатель, потом выносим его через известное нам отверстие в заводской ограде в кустах, выходим через проходную, идем с другой стороны к отверстию, забираем движок и везем его домой. О том, что на каждом из этапов нас могли «повязать», думать не хотелось. Конечно, в реальности мы так и не решились ни на что, и этим планам не суждено было сбыться, но мы тогда были такими романтиками! Да и наведя лоск на наши магнитофоны в виде вновь окрашенных корпусов, мы уже не так хотели что-то делать новое. К тому же, прикидывая размеры воображаемого шедевра, буде он начал бы практически создаваться, мы понимали, что двигатели слишком крупны и не подходят по конструкции.

Во время перерывов в работе мы часто старались куда-нибудь смыться, спрятаться, не маячить на глазах у начальства, чтобы не нарваться на какой-либо трудовой подвиг. Одним из излюбленных мест таких «отсидок» была площадка в углу двора, замаскированная густым кустарником. Там были лавочки, табуретки и лежаки, снесенные туда со всего завода любителями неформального отдыха. Это было классное место, единственным недостатком которого было наличие неподалеку большой грохочущей машины для обработки фланцев двигателей.

Ее и поставили в это укромное место, чтобы меньше было грохота. Машина представляла собой цилиндрический бункер с осью и приводом. Внутрь засыпали привезенные из литейки необработанные фланцы вперемешку с опилками и песком. Крышка закрывалась, и адская машина приступала к работе. Грохот стоял неимоверный, потому что все эти железяки перекатывались, сталкивались и ужасно гремели внутри бункера. Через какое-то время приходил рабочий, выключал это чудище, и, открыв крышку, высыпал в тележку груду обработанных фланцев. К моему удивлению, литейные заусеницы стирались напрочь, поверхность фланцев выглядела как шлифованная. Если бы эти операции делать вручную, например, напильником, это сколько ж надо было труда. А тут несколько минут и все готово. Единственной издержкой был большой шум, так какой же завод без шума и пыли. О том, что эта машина мешает нашему культурному отдыху, никто не думал.

Обедать мы с Витькой пристрастились ходить на машзавод. Там была довольно сносная столовая и почти не было очереди, потому что их перерыв не совпадал с нашим. Я потом еще удивлялся, почему я год назад не открыл это сокровище рабочего общепита. Здесь мы брали стандартный набор еды, расплачивались у кассы и несли подносы к столикам. Выгодным отличием системы самообслуживания было то, что можно было ухитриться спрятать кусок масла в стакан со сметаной, а заплатить только за сметану, чего в столовке на АБЗ под бдительным оком повара никогда бы сделать было нельзя. Скорее бы он у тебя что-либо стянул бы, а точнее недодал. Походы в столовую имели еще и развлекательную часть в виде созерцания богатой производственной жизни большого завода.

Мы глазели на большие мостовые краны, склады досок и металла, по заводу сновали автокары, грузовики и вообще было намного просторнее, чем на нашем заводе. Вдобавок, на территории нашего завода рядом со старым корпусом стали строить новый цех, и места стало совсем мало. Так что не разгуляешься. А топтаться все время в цеху – это означало всегда попасться на глаза мастера, а уж у него постоянно находились для нас разные неотложные дела.

Касательно моральной стороны такого наплевательского отношения к работе в нашем сознании произошла определенная эволюция. Если, еще в прошлом году, я многие вещи воспринимал как бы «по-пионерски», то теперь, став взрослее, и видя перед собой пример тех же Юры и Сани, да еще в компании с Витькой, я стал замечать, что мне все больше нравится отлынивать от работы, и оказалось, что это не только не наказуемо, но и легко преодолеваемо. Главное было вовремя спрятаться. Вопрос о том, а кто же будет это делать, если я сбегу, уже не возникал. Я видел массу примеров, когда не найдя кого-либо из нас, мастер тут же находил кого-то другого, так что маячить в цеху означало постоянно находить себе работу. Организация труда, таким образом, уже не казалось образцово построенной, как это представлялось еще год назад. Тогда были строгие начальники, и их слово имело силу закона. Теперь же выяснилось, что все не так уж и строго, а с нас тем более спрос был небольшой, потому что мы считались временными работниками.

В конце рабочего дня мы все дружно шли в душевую. Лето было жарким, и, проходив целый день в халате, было приятно стать под душ и помыться. Нам, как и всем рабочим, выдавали темно-коричневое хозяйственное мыло, которым мы мыли и голову, и тело и ноги. Мне нравилось, промыв голову, растирать волосы полотенцем, тогда моя шевелюра казалась мне еще больше и пышней. Мы шли на автобус и ехали домой. С автобусами проблема была решена, так что ехали мы относительно комфортно. Дома, после ужина мы собирались и занимались тем, что ничего не делали, но вид подавали такой, будто целый день отпахали на тяжелой работе.

Мало помалу срок нашей работы подходил к концу, и вскоре наступил день прощания с заводом. Мы с Витькой и Сергеем решили отметить это событие. Из выданного нам расчета мы скинулись что-то по пять рублей и решили пойти в кафе «Ромашка» в городском парке. Сергей захотел переодеться и уговорил нас поехать к нему в Горячеводск. Мы с Витькой собирались еще где-то перекусить, но Сергей сказал, что он это устроит. Мы с Витькой решили не переодеваться, опять же, заходить домой сразу же после приезда с завода было опасно, т.к. родители могли изъять деньги и вообще никуда не пустить. Поэтому мы согласились поехать к Сергею и поесть у него дома. Правда, еды там было совсем немного, но что это за проблема, когда мы идем в кафе? Сергей переоделся, мы сели на трамвай и поехали в парк.

В кафе мы заказали шашлыки и бутылку водки. Выпили, закусили, стало весело и хорошо. Потом выпили еще, стали вспоминать разные забавные случаи из заводской практики, потом выпили еще. Время пошло как-то по-своему, и вскоре уже стемнело. Водка закончилась, а энтузиазма было еще много, и мы заказали еще бутылку красного вина. Я сидел возле окна, и после очередного тоста стал замечать что лампочка, висевшая напротив на сцене «Зеленого театра» начала двоиться. Стало душно, и мы решили выйти на улицу. Тем более, что кафе уже закрывалось. Выйдя на воздух, мы стали дурачиться, было как-то весело, энергия просто выпирала из молодых организмов, и мы стали танцевать под фонарем под слышимую из Зеленого театра музыку. Там, видимо шел концерт. Подурачившись и побегав, мы решили, что пора расходиться по домам, потому что Сергею еще нужно было ехать в Горячеводск.

Мы с Витькой проводили его и пошли пешком по 40 лет Октября вверх. Как уж мы дошли, я не запомнил, этот период напрочь выпал из памяти, но когда я заявился домой, мама была очень сердита и что-то мне выговаривала. Мне же все было как-то в тумане, я разделся и завалился в постель. Почему-то кровать начала подо мной крутиться и спустя какое-то время я почувствовал сильную тошноту. Выскочив в туалет, я обнял унитаз. Стало немного легче, я улегся и крепко уснул. Проснулся на следующий день уже поздно, хотел встать, но сильно кружилась голова, и я опять лег. Целый день я провалялся в постели, придя в себя только под вечер. После всего пережитого эта сторона взрослой жизни показалась мне не столь уж и приятной. Насколько все было веселым и бесшабашным с вечера, настолько же все стало тяжелым и мрачным на утро. Из этого следовал вывод о неизбежности за все платить.

Вообще, опыт общения в рабочем коллективе и полученные впечатления от взрослой заводской жизни все больше приводили меня к той мысли, что я не хотел бы вот так жить. За то немногое время, в течение которого я ежедневно вливался в рабочую массу, я получил стойкое нежелание прожить так оставшуюся жизнь, и меня стала опять привлекать идея о том, что учиться все-таки лучше и легче, а главное, перспективнее, чем вот так тупо горбатиться, не имея будущего, тем более что в случае непоступления в институт реально маячила служба в армии.

Дальше был 10-й класс, подготовительные курсы в институт, школьные выпускные экзамены, поступление, студенческие будни... Но это уже другая страница жизни.

В любом случае, мои первые два погружения в рабочую среду были хорошей школой жизни, на пороге которой я тогда находился, и я всегда буду с благодарностью вспоминать Опытный завод ОКБ «Точэлектромашин». Этот завод стал потом Опытным заводом НИИСЭМ и далее Опытным заводом ВНИИМЭМ, ОАО «Элизар» вплоть до своего исчезновения вместе со всей промышленностью с карты Пятигорска.