Пионерлагерное лето

9 мая 1964 года в моей жизни произошло одно, по тогдашним временам, знаменательное событие – я вступил в пионеры. До этого были месяца два усиленного штудирования и выучивания наизусть торжественного обещания пионера, разучивания правил приветствия юных пионеров, закупка галстука и пионерского значка 1 ступени, в общем, довольно романтичная пора, и вот нам повязали красные галстуки, и мы стали пионерами. Это событие мы отметили двумя порциями мороженого, деньги на которое нам легко выдали родители, и стали мы ходить в школу уже в пионерских галстуках, всерьез отвечая на приветствие «Будьте готовы!» на школьных линейках своими писклявыми «Всегда готовы!» и поднятием руки наискось ко лбу. Впоследствии много чего произошло под красными пионерскими знаменами, были и праздники и будни.

С пионерскими буднями у меня было связано одно событие, произошедшее уже года два спустя, на каникулах – это пребывание в пионерском лагере «Радуга» на обратной стороне Машука, возле Комсомольской поляны.

После окончания шестого класса встал вопрос о моем проведении летних каникул. Родители решили, что я не должен гонять по улицам, и в июле меня отправили в лагерь. Путевку мама выхлопотала в завкоме, причем, я до последнего надеялся, что из этой затеи ничего не выйдет, но энтузиазм родителей победил. Мне почему-то не очень хотелось в лагерь. По отзывам побывавших там пацанов, лагерь это палка о двух концах – когда футбол, веселье, костры и много разных игр – это большой плюс, а вот когда маршировка, разучивание речевок, разные там смотры-конкурсы – это большой минус. Поначалу речь шла даже о том, чтобы направить меня сразу на два потока, но я так сильно возражал, что в конце концов уговорил родителей на июль. Мотивировал я тем, что в июне холодно, а в августе уже надо готовиться к школе. Про себя я, однако, считал, что в июне надо отдохнуть от школы, а в августе – от лагеря. Мама повела меня по врачам для получения требуемых справок, сдала нужные документы в завком, и вскоре нам вручили саму путевку с отрывным вкладышем – для отчета.

Ранним июльским утром, прихватив собранные накануне вещи, среди которых обязательные: мыло, зубная щетка, зубная же паста, полотенце, спортивная одежда, смена белья и никаких излишеств, мы тронулись в путь. У меня была войлочная шляпа – сомбреро, купленная еще перед походом на Медовые водопады, чтобы защитить голову от солнечных лучей, а меня, соответственно, от солнечного удара. В лагерь мы прибыли пешком, потратив на весь путь около часа, потому что нетвердо знали дорогу, а так – можно было дойти минут за сорок. Процедура приемки была чисто формальной, лишь тетечка-врач заглянула мне в волосы, осмотрела кожу и смерила температуру. Определили меня в третий отряд, это для 13-14 – летних, потому что формально в лагере могли находиться даже десятиклассники, так что первый отряд начинался с 16 лет и далее по убывающей.

Когда мы стали знакомиться, выяснилось, что почти весь наш третий отряд прибыл из одного района – города Нефтекумска и поселка Затеречного. Сам лагерь хоть и назывался «Радуга», но носил еще другое название – «Нефтяник», потому что принадлежал профсоюзу нефтяников. Расположен наш лагерь был на склоне Машука близ Комсомольской поляны, по обратную сторону от Пятигорска. Там еще было несколько лагерей, из ближайших – «Строитель» и «Коммунальник». Про «Коммунальник» у нас во дворе ходили слухи, как о самом лучшем и очень комфортном, потому что там был бассейн. «Строитель» почему-то шел вторым, а наш «Нефтяник» считался худшим из этой тройки. Ну, это с пацанской точки зрения, а как там было на самом деле, сказать не могу.

На наш отряд выделили две палатки, одну для пацанов, другую – для девчонок. С нами в палатке круглосуточно находился наш вожатый с помощником, а у девчонок была соответственно вожатая и еще какая-то девка-малолетка, что-то вроде дублера помощницы. Конечно, для нас эти вожатые, кроме девки-дублера, казались совсем взрослыми, хотя были 19-20-летними студентами пединститута, отрабатывающими летнюю практику.

В лагере было свое начальство – директор лагеря, куча педагогов – наставников, врачица в медпункте, два-три гармониста для проведения утренней зарядки и сопровождения разных парадных построений, да еще целый штат поваров в столовой и даже радист в будке с магнитофоном, радиолой и усилителем, который в день приема новой смены играл с утра бравурные мелодии. Радиорубка меня заинтересовала в первую очередь. Я ее сразу заприметил, как только мы вошли за забор лагеря. Ну и конечно при первой свободной минутке я забежал туда, точнее, встал на пороге и начал разглядывать ее внутреннее устройство. Радист, видимо заметив мою заинтересованность, позвал меня внутрь и показал всю аппаратуру. Больше всего меня удивил усилитель, я видел уже самодельные усилители, которые делал папа для магнитофона и домашней колонки, но тут было целое сокровище – большой металлический ящик, окрашенный серой эмалью, два прибора на лицевой панели, сверху отсек для проигрывателя, множество ручек с табличками и гнезд и разъемов с надписями. В довершение всего рядом с усилителем стоял большой стационарный магнитофон «Днипро-11», который я сначала принял за магнитолу. Клавиши у него были расположены внизу, как у приемника, корпус был отделан деревом, и впереди была панель с индикатором. Не было только шкалы настройки, как у приемников, а так – очень похоже. Я испросил разрешения заходить иногда в радиорубку и, получив согласие радиста, уже был на седьмом небе. "Что бы там ни говорили о трудностях и невзгодах лагерной жизни, но начинается она совсем неплохо" – подумал я.

Стали знакомиться с пацанами, у них уже был какой-никакой коллектив, они держались одной стайкой, но меня приняли в компанию охотно, может быть, сыграло роль то, что я был местным. Нас, таких местных пацанов, набралось в отряде человек пять, правда, из Пятигорска было только двое. Когда записывали в тетрадку фамилии, имена и отчества, один из пацанов, которого звали Жорик, написал имя-отчество «Ж.П.», видимо имея в виду «Георгий Павлович», но не знал, как надо правильно записать, его-то Георгием сроду не величали, так вот он сразу же заработал кличку «Жэпэндя», так и проходив под ней до конца потока. Был смешной пацан с фамилией «Негорошин», которого дразнили то «Негожин», то «Нижегорошин». Еще один парень с фамилией «Пыхтин» тут же получил кличку «Пыхтя» и даже «Паровоз». Но никто не обижался, видно было, что среди нефтекумских это уже были устоявшиеся школьные клички, а так – все зависело от фантазии пацанов и от степени терпимости тех, на кого клички вешали. В первом отряде был пацан по фамилии «Кашлай», но называть его «Кашалотом» никто не решался, потому что у него были очень крутые кулаки. И это несмотря на то, что именно так его прозвали в школе.

Мы почти сразу же стали создавать футбольную команду, потому что пришел физрук и объявил, что те, кто до завтра не подаст списков команд, в футбольном турнире будут только зрителями. Команду мы создали довольно быстро, отказались играть только два или три человека, а так, набрали даже запасных, потому что в отряде хватало игроков. Заправлял у нас всем футболом крупный паренек по имени Виталик, еще двое пацанов пошли к нему в помощники, они составили костяк нападающих. Виталик сразу же объявил, что мы будем строить команду по схеме 4-2-4, так называемой «бразильской» схеме, 4 – нападающих, 2 – полузащитника и 4 защитника плюс, конечно, вратарь. Все бразильское тогда вызывало уважение, потому что бразильцы в тот год претендовали на первенство мира, им предстояло в августе играть с англичанами на стадионе Уэмбли, об этом знали все, кто хоть когда-либо пинал мяч, а увлечение футболом тогда среди пацанов было повальным. Стоит только упомянуть игры на приз клуба «Кожаный мяч», которые активно обсуждала газета «Пионерская правда». Не было ни одного двора или района, где бы не было своей дворовой футбольной команды.

Итак, мы все записались в команду, я решил быть защитником, потому что в нападающие пошли пацаны, уже игравшие в клубах и секциях, полузащитник – это что-то непонятное, вратарь – это особый дар, а вот защита – это мое. У себя во дворе мы просто делились на две группы – атакующих и защищающих, а вратаря при игре в «дыр-дыр», как это у нас называлось, не было вовсе.

В палатке, где мы спали, были железные кровати с панцирными сетками, у каждого были матрац и одеяло с подушкой, белье выдали вожатые, попутно объяснив, что убирать постель по утрам нам придется самим, а кто будет плохо это делать, будет наказан. Строгости вообще стали нас преследовать сразу по прибытии в лагерь. Выяснилось, что выходить за пределы лагеря никому не разрешается, играть можно только на площадке возле своей палатки. Все перемещения по лагерю – организованно, в столовую на обед или куда еще – строем. И если внутри лагеря на внешний вид смотрели не очень строго, то за пределы лагеря – только в пионерских галстуках, строем и в сопровождении вожатых. Первые два-три дня нашей лагерной жизни было скучно, потому что шли дожди, и никуда за пределы павильона выходить не разрешали. Удивил тихий час после обеда, это что же мы, в детском саду? В павильоне мы играли в шашки-шахматы-домино, читали книжки, которые либо привезли с собой, либо брали в библиотеке. С нами постоянно находились вожатые, не позволяя расслабиться ни на минуту.

Утром нас будил горн, подъем был в семь утра, и сразу же на зарядку. А там уже гармонист со своим баяном – наяривает веселые мелодии, чтобы нас взбодрить после сна. А мы и так бодрые от утренней прохлады, у некоторых зуб на зуб не попадает, куда уж бодрей? Итак, мы весело подвигали руками-ногами, попрыгали, побегали, и в умывальник, а оттуда одеваться и прямиком в столовую на завтрак. Утром всегда была манная каша, и туда бросали кусочек сливочного масла. Надо сказать, что манную кашу я не то, чтобы не любил, я ее просто терпел, поскольку в детстве никому и в голову не приходило предложить мне на завтрак что-либо другое, а уж тем более спросить меня о моих предпочтениях. Хотя, если разобраться, ничего плохого и уж тем более ненавистного в манной каше я не усматривал. Так – еда, да и все. По крайней мере, гораздо вкуснее рыбьего жира, которым меня также регулярно потчевали, предохраняя от рахита. Что такое рахит, я не знал, но слышал, что это что-то нехорошее, потому что часто пацаны обзывали друг друга рахитами, выражая то ли пренебрежение, то ли оскорбление.

После завтрака начиналась «культурная программа». Почти сразу же нас стали готовить к смотру-конкурсу пионерских отрядов. Это означало регулярные маршировки под так называемую «речевку», которую мы прозвали «рычалкой» просто потому, что не любили эту бесконечную топотню под собственные выкрики. Конечно, слова этой речевки были подобраны так, чтобы мы кричали в такт нашей маршировке, ударяя левой ногой по асфальту на сильную долю этого произведения, и конечно они были, как сейчас принято говорить, политизированы, чтобы наравне с внушением ритма и воздействием на двигательный центр, воздействовать еще и на наше сознание: «Мы ребята – молод-цы – пионеры – ле-нин-цы!». Тогда это выглядело совершенно обычным и даже не вызывало никаких особых чувств. Так вот и ходили мы вдоль дороги, усиленно топая и стараясь идти в ногу. Каждому отряду выделяли свой участок для маршировки, чтобы мы своими криками не сбивали другие отряды. Речевка была суррогатом строевой песни. Еще, на нас надевали «испанки» - это такие шапочки вроде солдатских пилоток, только красного цвета, их положено было носить чуть наискосок – ну точь-в-точь как пилотки. В то время очень популярны были песни, стихи и просто рассказы о Кубе. Нам говорили, что это – остров Свободы, что кубинцы борются за светлое будущее, что они наши братья и все в таком духе. Мы пели песни про «барбудас», в школе был устроен специальный уголок в пионерской комнате с вырезками из журналов и газет. Всё, что было связано с Кубой, было овеяно какой-то романтикой, и многие вещи – те же испанки – стали непременным пионерским атрибутом. Но испанки – это уже на заключительной стадии конкурса, вроде парадной формы, а так – мы маршировали просто в обыкновенной одежде.

После обязательных строевых занятий нам давали «амнистию» - разрешали потратить часть времени в свое удовольствие. Мы брали мяч в спортивном уголке и шли на поле играть в футбол. К тому же, нам нужно было готовиться к соревнованиям, да и попинать мяч – это было в удовольствие. Так проходило время до обеда. В столовую мы шли организованно, часто опять же под речевку. Вожатые считали, что лишний раз нас помуштровать – это только на пользу. Обед нам накрывали дежурные по кухне, они же собирали грязную посуду. Повара и кухрабочие из взрослых лишь командовали дежурными, которых набирали по очереди из старших отрядов. Обед состоял из обычных супа-борща, котлет с какой-либо кашей и компота. Мне больше всего нравился компот. Во-первых он был довольно-таки сладким, а потом в летнюю жару всегда было приятно чего-либо выпить. Компот могли давать «с добавкой», то есть можно было выпить два стакана, но это бывало нечасто. Иногда компот заменяли на кисель, ну это уж в совсем неудачные дни. Во-первых, киселем не напьешься, потому что он густой, во-вторых, мне он всегда напоминал нечто слизисто-сопливое, и пить его можно было только от большой нужды. Воду из-под крана пить не разрешалось. Для соблюдения питьевого режима в определенных местах стояли баки с водой, оборудованные кранами с кружкой на цепочке, но я всегда предпочитал иметь свой небольшой запас воды в привезенной из дома бутылочке с пробкой.

После обеда весь лагерь погружался в «тихий час». Исключение было только для первого отряда, там разрешалось просто сидеть в палатке и переговариваться вполголоса. А и то сказать, 16-летние парни и девки уже наверняка имели в мыслях нечто более интересное, чем просто дневной сон, да и потребность в нем уже в силу возраста должна была бы атрофироваться или перерасти в потребность иного свойства.

Нам, третьему отряду, никто скидок на возраст и гормональные сдвиги в организме не делал. Какие еще могут быть интересы у советского пионера 13-14 лет от роду, кроме здорового послеобеденного сна? Ну, так вот – спать и без разговоров. Конечно, у нас мало кто спал днем, да и спал ли вообще, это еще вопрос. Мне ни разу не удалось убедить организм уснуть. Так - полежишь с закрытыми глазами, да и то, если кто-либо не затеет переговоры или рассказы, пусть даже вполголоса или шепотом. Громко нельзя, вожатые тут же это пресекут, а вот так – полуподпольно – ничего. Самое главное – не прыснуть со смеху, когда кто-то рассказывает анекдот или смешной случай из жизни. Тут уж вжимаешься поглубже в подушку, и только койка трясется от смеха, который находит выход наружу через вибрации тела.

Но вот положенное время тихого часа прошло, можно вставать и вести себя снова адекватно. В эти часы нам позволялось иметь «свободное время», то есть заниматься чем хочется. На выбор были настольные игры, мячи, мы часто играли в разные подвижные игры – догонялки, прятки, в «монаха и краски», катались на качелях, подтягивались на турнике, устраивали маленькие состязания: кто дальше прыгнет, кто быстрее обежит площадку и все в таком роде. Мы часто с пацанами брали мяч и шли на полянку играть в футбол, готовясь к лагерным соревнованиям и используя каждую возможность для тренировки.

Так продолжалось до ужина, который был довольно-таки рано – в семь часов вечера. На ужин почти всегда давали какое-либо овощное блюдо, иногда просто рагу и чай или какао. Когда было какао, для меня это был праздник. После ужина уже никаких подвижных игр не позволялось, чаще всего отряды рассаживались кружком вокруг вожатых, которые забавляли пионеров рассказами или чтением каких-либо книжек. Старшие отряды отпускали в красный уголок, там был телевизор, на просмотр фильмов. В те годы телевидение было сугубо местным, но зато каждый день в восемь вечера показывали фильм. Когда в полдесятого нас загоняли в умывальник на вечерний туалет, мы с завистью смотрели на возвращающихся из красного уголка старших товарищей из 1-2 отрядов, которые обсуждали только что просмотренный по телевизору шедевр советского экрана. Мы могли попасть в красный уголок только днем, да и то, если по какой-либо надобности.

Однажды и мне довелось побывать в этом административном храме. Там стояло большое красное знамя в окружении пионерских атрибутов – двух горнов и двух барабанов. На стенах висели фотографии и плакаты пионерской тематики, стоял большой стол и несколько хороших крепких стульев, телевизор на тумбочке, но главное, что сразу примагнитило мое внимание, – это нечто вроде шкафа со встроенным приемником и магнитофоном, – магнитола в так называемом «консольном» исполнении. Такая же штуковина показана крупным планом в фильме «Кавказская пленница» в эпизоде, где Никулин поет свое знаменитое «Если б я был султан…». Это когда они входят в комнату – келью пленницы Нины в образе восточных разбойников, и Вицин включает музыку. Так вот та бандура в красном уголке была в точности такой же, вот только фильм вышел на экраны года через два после моего пребывания в лагере, и когда я его смотрел, я сразу же узнал этот монстровидный аппарат из лагеря. Вдобавок, магнитофонная панель в том аппарате была аналогом популярного магнитофона «Эльфа», один из клонов которого под названием «Эльфа-10» или «Спалис» еще с 1959 года был нашим семейным магнитофоном, так что не узнать чудо-аппарат я просто не мог. Жаль, что для нас посещение красного уголка так и осталось запретным, не то что старшим отрядам, частенько лицезревшим телевизор после ужина.

День заканчивался отбоем, сигнал к которому подавал лагерный горнист. У нас даже как-то подбирали слова под сигналы горниста. Утром он трубил нечто вроде «Вставай - вставай, постели заправляй!», а вечером «Спать, спать по палатам, пионерам и вожатым!». Не знаю, кто был автором этих слов, вполне возможно, что все это было взято из каких-нибудь мудреных методичек по работе с пионерскими организациями, ведь есть же словесное описание азбуки Морзе, где каждой букве ставится в соответствие легко запоминающаяся фраза.

Так проходили почти все дни нашей лагерной жизни, так называемые будни. Были, однако, и праздники. Впрочем, летних праздников я что-то не припомню, а вот особые дни – пожалуй, были.

В один из таких дней нас собрали после завтрака, построили и повели в город. Перед отправкой в лагерь каждому из нас родители выделили некоторую небольшую сумму денег на разные надобности. Конечно, самих денег мы не видели, они были у вожатых, но подразумевалось, что какие-либо немудреные траты мы могли бы из этих сумм производить. Конечно, в лагере было все как при коммунизме, никаких денег не было нужно, все давалось так, да и никаких ларьков или других точек советской торговли в лагере не было. А вот при посещении города можно было рассчитывать на мороженое, сладости или лимонад. Теоретически можно было посетить кино или цирк, но в тот наш сезон такой роскоши нам не обломилось.

Итак, мы построились на знакомом участке дороги, вожатые назначили спереди и сзади дежурных с красными флажками – на случай пересечения улиц и дорог, - и в путь. Ну и, конечно же, под речевку, хотя и не во все время путешествия. Мы шли по объездной дороге вокруг Машука в сторону Провала. Я надел на голову свою шляпу – сомбреро, чтобы солнце не напекло голову, другие пацаны тоже надели что у кого было, девчонки нацепили шляпки и косынки, а у кого совсем уж ничего не оказалось, сделали себе шляпы из газет, так вот и маршировали. Вскоре лес закончился, и мы вышли к Провалу, а оттуда уже по улице в Цветник. Нефтекумские были сильно заинтригованы рассказами о чудо-воде нарзане, который вытекает прямо из-под земли в уже газированном виде, и стремились поскорее познакомиться с этим невиданным явлением. Ну а местным только дай повод похвастаться! Один из парней из Затеречного все спрашивал: «Это что у вас, нарзан-артезиан?». Было чудно слышать такие экзотические названия. Что такое артезианские скважины, мы вроде бы знали из курса школьного природоведения, но чтобы так называли минеральные источники? Впрочем, видимо, в Затеречном был пустынный климат, и добыча питьевой воды из скважин была обычным делом.

Спускаясь по Красноармейскому спуску, мы напились нарзанов, используя прихваченные с собой бутылочки и фляги. Многие пацаны морщились от запаха тухлого серного источника, который в те годы и впрямь был очень едким и пахучим, но нам это все было привычно. И, конечно же нас, местных, распирало от гордости за такие природные богатства, хотя ценили мы в этом нарзане больше средство утоления жажды в летнюю жару, нежели лечебные его качества.

Далее по курсу было посещение палатки с мороженым, и мы здорово выручили продавщицу, приобретя мороженого на всю нашу ораву. Наш поход в город, однако, имел целью не только нарзанотерапию и кормление нас сладким ледяным лакомством, но и еще и культурную составляющую, потому что мы посетили домик музей Лермонтова. Странное дело, но я до этого не был в этом музее ни разу. Краеведческий приходилось посещать, даже когда он еще был в помещении малого зала кинотеатра Машук, а вот до домика Лермонтова дело не дошло. В музее нам надели тапочки и попросили вести себя тихо и чинно. Удивила старинная мебель, книги на полках с мудреными завитушками, чернильницы с гусиными перьями – вся обстановка была такова, что казалось, вот-вот зайдет сюда сам Лермонтов в своем офицерском мундире, или кто-либо из тогдашнего «водяного общества». Тетечка-экскурсовод очень подробно рассказала нам о жизни и творчестве Лермонтова, и это было интересно.

Уже возвращаясь в лагерь, мы еще долго были под впечатлением от увиденных старинных пистолетов, подсвечников, гнутых венецианских стульев и прочего музейного богатства.

Между тем, в лагере начали проходить игры футбольного турнира, и мы в течение нескольких дней были плотно в них заняты. Игры проходили по кругу, наша команда держалась почти на вершине турнира, уступая только первому отряду, а вот второй отряд не блистал никак, хотя и был на год старше по возрасту. Тамошние теоретики от футбола, не мудрствуя лукаво, просто разделились на две группы – нападающих и защитников, не имея никакого специального плана игры. Как выражались наши, не в пример более эрудированные в футболе пацаны: «Во втором отряде «дворовая команда» и они играют просто гурьбой, беспорядочно бегая по полю». У нас же, благодаря наличию в команде футболистов, посещавших секции и имевших не только навыки настоящей игры, но и теоретическую подготовку, игра шла лучше. Никто не бегал просто так, наш капитан Виталик всем давал указания, что и как делать, и мы выглядели более профессионально, чем другие отряды. Проигрывали мы только старшим из первого отряда, но там, конечно же, были такие «лоси», что с ними тягаться было тяжело, несмотря на всю нашу технику. В результате наших футбольных усилий мы вышли-таки на второе место и получили серебряный кубок, да еще грамоту, подписанную директором лагеря. Мы сразу же решили грамоту отдать нашему капитану Виталику, а вот кубок, который представлял собой обыкновенную деревянную болванку, выкрашенную серебрянкой, мы презентовали в красный уголок лагеря, предварительно поставив на нем автографы всех игроков.

Наша регулярная маршировка под речевки начала оформляться в смотр-конкурс лагерных отрядов. Мне, к счастью, принять участие в маршировке не довелось, потому что меня и еще одну девчонку из нашего отряда отобрали в качестве ведущих грандиозного действа, которое предстояло на склонах Машука у скалы с портретом Ленина. Нам вручили отпечатанные на машинке листки с текстом и заставили выучить наизусть. Хотя, для подстраховки, пользоваться бумажкой позволялось. По замыслу устроителей мы должны были в микрофон читать тексты по очереди, создавая контраст мальчишечьего и девчоночьего голоса, и через усилитель эти наши «вирши» должны были вдохновлять построенные для парада отряды из трех или четырех лагерей. А затем отряды маршировали мимо трибуны со знатными людьми под свои речевки. Чтобы все прошло гладко, устроили репетиции.

Сначала нас «вышколили» читать в микрофон просто в пустоту, без всякой публики, а потом уж провели генеральную репетицию, на которую согнали все отряды, не было только высоких гостей. Откуда эти гости, я так и не узнал, но, по слухам, из краевого комсомольского комитета, что было для нас очень высоким начальством. Меня из всей этой эпопеи больше всего заинтересовала машина с радиоаппаратурой, и в перерывах между читкой текста я подбирался поближе к этой машине и заглядывал внутрь. Это был большой ЗиЛ с фургоном, внутри мощные усилители, проигрыватель, приемник и еще какая-то аппаратура, скорее всего военная, потому что управлял всем этим хозяйством дядечка в военной форме. На крыше машины были установлены два больших динамика, и еще несколько таких же динамиков были расставлены по сторонам склона, чтобы озвучить все пространство. Читать текст в микрофон было трудно, потому что сбивало собственное эхо от мощных динамиков. К тому же, накладывалась общая нервозность от наличия большого числа людей, и я все время боялся сбиться. В конечном итоге все прошло нормально, коленки перестали трястись, а ободряющие возгласы наших воспитателей и довольные физиономии высоких гостей говорили сами за себя. Нам с девчонкой-ведущей все завидовали, что мы удостоились чести выступать с микрофоном на таком грандиозном мероприятии. После маршировки начальство уехало куда-то по своим делам, а нам в лагере устроили праздничный обед, что означало выдачу к обычному пайку дополнительно по куску пирога, испеченного поварами в лагерной кухне.

В этой кухне была довольно-таки многочисленная команда, но все же на дежурство привлекались старшие отряды. Как-то и мне довелось побывать в кухонной команде. С утра каждому выдали белую куртку и проинструктировали, что и как надо делать. В основном, мы выполняли чисто рутинную работу, типа «подай-поднеси». Я попал в хлеборезку, там стояло несколько лотков с хлебом, и задача была разрезать каждую буханку на двадцать кусочков. Поначалу у меня плохо получалось, одни куски были толще, другие тоньше, по потом дело наладилось. Единственным минусом стало наличие к концу дня мозолей на пальцах от кухонного ножа. Но работать в хлеборезке было все же легче, чем на чистке картошки и других овощей. Девчонки в основном занимались расстановкой мисок и стаканов и уборкой посуды. Я тогда подумал, сколько же надо затратить труда, чтобы накормить тех 350-400 человек, что составляли лагерную смену.

Когда мы приходили в столовую в качестве едоков, нам всегда казалось, что дежурные медленно поворачиваются, и мы даже на них покрикивали. А вот когда довелось самим побывать в шкуре дежурных, тут уж впечатления были совершенно противоположными. И так крутишься как белка в колесе, а тут еще разные претензии от столующихся. Большим плюсом дежурства по кухне была возможность съесть побольше чего-либо вкусного. Когда дежурил наш отряд, мы обнаружили большую жестяную банку из-под повидла, где на дне было этого повидла еще очень даже достаточно, и нам повариха разрешила его доесть. Я принес из хлеборезки хлеба, и мы с большим удовольствием закусили тут же сделанными бутербродами с повидлом.

Питание в лагере было вроде бы неплохое, но сладкого все равно хотелось, видимо возраст наш был такой. В воскресные дни нас посещали родители, у кого, конечно, они могли приехать, и тогда наступало пиршество! Родители забирали своих чад, рассаживались неподалеку прямо на природе и напичкивали их всякими вкусностями, как птицы голодных птенцов. Ко мне тоже приезжали папа с мамой, и, отпросив меня на несколько часов, также угощали домашней снедью. Я охотно делился лагерными впечатлениями, но во всех рассказах старался представить дело так, чтобы меня как-нибудь побыстрее забрали домой. Было какое-то двойственное чувство – мне и нравилось в лагере, и я скучал по дому. Нравилась относительная свобода и отсутствие мелочной опеки, а скучал я по нашей дворовой футбольной команде, по мягкой постели с периной, потому что в лагере у нас были какие-то жуткие матрасы и железные кровати. Конечно, когда набегаешься за день, ничего такого и не замечаешь, но со временем начинает надоедать. Еще мне начинало надоедать, что утром надо было по сигналу вставать, когда еще так хотелось полежать в постели, да и вообще вся эта лагерная жизнь по режиму.

В свободное время, когда надоедало играть в шашки-шахматы-домино, я читал книжки. Особенно мне нравилась книжка про водолазов, которую я нашел в лагерной библиотеке. Там так интересно описывалась работа водолазов, что я стал думать: вот вырасту – обязательно стану водолазом! Так бы, наверное, думал и дальше, но произошло одно событие, которое немного поменяло мои планы.

А событие было весьма неординарным. Поскольку наш отряд занял одно из призовых мест на смотре-конкурсе, кто-то из лагерного начальства договорился с руководством Минводского аэропорта, и нам устроили экскурсию в аэропорт. В то время это был настоящий храм авиации. Само здание уже при подъезде к нему на автобусе выделялось своей оригинальной архитектурой, типа стекло-бетон-металл, оно было белоснежным и казалось очень стильным. На первом этаже был просторный зал со стойками регистрации, киосками, огромной картой Союза с нанесенными обозначениями аэропортов и линиями, соединявшими огромное число городов почти всей страны с «воздушными воротами» Кавминвод, как называли аэропорт Минеральные воды. Карта была разбита на часовые пояса, от Чукотки до Прибалтики, в центре ее были стильно изготовленные часы со стрелками, но самым козырным было то, что лампочками подсвечивались аэропорты, в которых была летная погода. Если бы еще по линиям передвигались фигурки самолетиков, символизируя выполняемые в данный момент рейсы, это смотрелось бы вполне правдоподобно, несмотря на явную фантастичность такой картины, настолько и так карта была необычной.

На втором этаже располагался длинный и вместительный зал ожидания. Там стояли кресла и журнальные столики, на которых кое-где лежали красочно выполненные рекламные буклеты. Аэрофлот еще только пробивался к массовому пассажиру, преодолевая естественный человеческий страх перед полетом на «стальной птице», поэтому плакаты с призывами «Летайте самолетами аэрофлота» были столь же частыми и естественными, как «Храните деньги в сберегательных кассах» или «Пейте томатный сок». Массовый же пассажир предпочитал тогда более надежную и привычную «чугунку», и, чтобы заманить его в свои сети, аэрофлот печатал красивые глянцевые буклетики с видами экзотических черноморских и крымских курортов, красавицами в форме стюардесс, рисунками самолетов в разрезе и картами с изображением голубых линий маршрутов. Один из таких буклетов, богатейший по исполнению, глянцевый и красочный, посвященный тогдашнему флагману гражданской авиации реактивному Ту-104, достался и мне. Это был настоящий шедевр полиграфии, видимо, созданный где-то за пределами нашего великого и могучего государства, и даже имел статьи и подписи к рисункам на английском языке. Видимо, заманить в свои сети аэрофлот хотел не только соотечественников, но и заморских пассажиров. Я этот буклет бережно хранил в своем чемоданчике и только иногда доставал полюбоваться или уступая настойчивым уговорам приятелей.

Однако, самым впечатляющим событием стала экскурсия по аэропорту, устроенная кем-то из авиаработников, апофеозом которой стало посещение отдельно стоящего на стоянке авиазавода самолета Ту-124. Нам разрешили зайти внутрь, там дядечка в летной форме рассказал нам о самолете, потом провел в кабину и даже разрешил покрутить штурвал. Меня просто ошеломило обилие разных приборчиков, часиков, тумблерочков, рукояток и рычагов, даже в глазах зарябило. Оказалось, что штурвал самолета движется не только по кругу, как баранка автомобиля, но и может наклоняться вперед-назад для подъема и снижения. Если бы посмотреть в тот момент на самолет снаружи, можно было бы заметить как он машет туда-сюда всеми своими закрылками и рулями, это мы крутили штурвал во всех возможных направлениях, представляя себя эдакими асами воздухоплавания. Посещение самолета и его кабины произвело на меня столь глубокое впечатление, что даже профессия водолаза перестала быть такой уж романтичной и интересной. Нет – думал я – теперь только в летчики! Ну а разговоров по приезду в лагерь и разных обсуждений было на неделю. Все пацаны захотели стать летчиками, а девчонки стюардессами.

По какому-то неведомому нам, но наверняка существовавшему, плану воспитательно-пионерской работы у нас должен еще был проходить КВН, и каждый отряд должен был выставить команду. Готовились мы очень ответственно, и тщательно скрывали от соперников наши предполагаемые шутки и розыгрыши. Многое нам, конечно, подготовили наши воспитатели, но мы и сами немало усилий приложили. Досталось и мне, потому что после моего дебюта на смотре-конкурсе в качестве ведущего с микрофоном, все стали считать меня чуть ли не актером или диктором, так что кому уж выступить с монологом на смешную тему на сцене, так это мне. Суть монолога состояла в высмеивании кое-каких недостатков пионерлагерной жизни, текст мне почти весь сочинили наши вожатые, так что моя задача состояла в том, чтобы громко прочитать все перед публикой, делая паузы в местах предполагавшихся взрывов хохота. Случилось так, что нашими соперниками были пионеры четвертого отряда, а первый и второй отряды соревновались в другой весовой категории. Конечно, я сильно переоценил юмористичность моего выступления, и хохотали над смешными историями далеко не все, но группа поддержки у нас была на высоте, так что куда уж там было четвертому отряду. Хотя они и старались вовсю, но все-таки жюри склонялось на нашу сторону. Окончательный гвоздь забила сценка, где нужно было изобразить, как помочь девочке перейти через лужу. Наш Виталька не придумал ничего лучше, чем улечься в предполагаемую лужу и таким образом создать проход для девицы. Ну, куда уж было пацану из четвертого отряда, который для этого снял свои кеды и предложил обуть их даме. Победа была за нашим отрядом, жюри оценило самоотверженность Витальки. Ну и после всем выдали медали, сделанные из фольги, и наш отряд снова попал на пирог.

Мало-помалу срок нашего пребывания в лесном пионерском лагере «Радуга» подходил к концу. Но это был бы не лесной лагерь, если бы нам не устроили еще одно мероприятие в стиле скаутского движения. Это было игрой с ориентированием на местности, когда командам раздавали так называемые «легенды» с приметами, типа: «пройти пятьдесят метров строго на север, потом повернуть на восток и через пять метров опять на сервер», на деревьях оставляли метки, раздавали компасы и отводили на все-про-все два часа времени. Целью игры было, пользуясь легендой, добыть какой-либо заранее припрятанный предмет. Нашему отряду досталось достаточно запутанное место, и приметы были прописаны плохо, поэтому времени мы потеряли на начальном этапе игры довольно много. Так что потом пришлось чуть ли не бегом бегать, отмеряя нужные расстояния. В конечном итоге мы нужный предмет нашли, но штрафных очков тоже нахватали. Предметом оказалась алюминиевая ложка из лагерной столовой, стоило ли так упираться, знали бы заранее, стащили бы ложку и предъявили судьям, не заморачиваясь лесными похождениями.

Последние дни нашего потока в основном прошли в ожидании большого прощального костра. На поляну стали стаскивать из леса сухие ветки и сучья, вскоре их образовалась целая гора высотой метров в пять. Такого огромного костра мне не приходилось еще наблюдать. И вот после прощального ужина, опять же с пирогом, нас всех повели на поляну. Отряды построились вокруг костра, каждый на своем определенном месте, директор лагеря произнес небольшую речь и далее физкультурник факелом поджег костер. Наверное, его все-таки полили чем-то горючим, потому что пламя сразу же так полыхнуло, что стоявшие ближе к костру вожатые даже отпрянули. Потом все это разгорелось, и стало почти светло. В небо летели большие красные искры, стоял треск горящих сучьев и головешек, мы все вслед за вожатыми затянули пионерский гимн «Взвейтесь кострами...». Костер горел долго, наверное, с час, потом пламя стало понемногу угасать, хотя даже наутро на пепелище чувствовалось тепло.

Все стали разъезжаться по домам. За мной тоже приехал папа, и я, собрав вещички в свой чемодан и попрощавшись с пионерами и пионерками своего отряда и вожатыми, отправился домой. Нефтекумские остались ждать автобуса, их забирали организованно, а мы, местные – каждый со своими родителями. На память записывали адреса вновь приобретенных друзей и подруг, по-своему грустили о расставании, вроде бы уже так ждали окончания лагерной жизни, а вот когда этот день наступил, стало грустно. Мы искренне обещали не забывать о лагере и писать друг другу письма, казалось, что эти дни все-таки были очень хорошими, и воспоминания о них никогда не уйдут из памяти.