Остановиться после проглоченного куска

В начале 80-ых Горисская школа физиков праздновала 10-летие со дня основания. Основал её наш великий, можно сказать, народный академик Сергей Мергелян. Но его к тому времени не было, а школу передали нашему прекрасному и замечательному профессору, которого переманили из Свердловска. Между собой мы его звали профессором, в лицо – тоже. Ярчайшая индивидуальность, учёный, признанный международным сообществом физхимиков. И вот этому человеку передали школу глубоко в горах, на периферии, недалеко от границы с соседями, о которых мне было известно, что они заселили два лабораторных корпуса в Воротане. Про эти корпуса расскажу отдельно, десятилетие мы справили славно, речи, пожелания, воодушевление, так как мы надеялись, что азербайджанцев вот-вот выселят, а вселились они туда невероятно подлым и нахальным самозахватом. Забегая вперёд скажу, что так ничего и не смогли сделать до войны, сами смылись, предварительно переселясь уже в остальные корпуса и отчаянно расплодившись.

В первое же утро самые семейные побежали на почту звонить домой. Жена нашего директора, обаятельная Ирина Николаевна, необычайно терпеливая и интеллигентная женщина, очень красивая то ли немка, то ли еврейка (кто тогда в научной среде обращал внимание на национальность!), уже сидела там и попросила меня перевести ей несколько слов. Рядом стояла заплаканная старенькая горисска в тёмной одежде, волосы завязаны пучком, седая и сгорбленная. Оказалось, ей нет и пятидесяти. А Ирина Николаевна что-то записывала с её слов. Адрес этой женщины. Я быстро заказала Ереван и стала слушать сбивчивый рассказ этой женщины, который врезался в память на всю жизнь. Мы с Ириной Николаевной замерли от чужого горя. Говорят, чужого горя не бывает…
Олимпиада тогда, хоть и с позором и бойкотом, счастливо закончилась, Высоцкий недавно ушёл из жизни, далеко от Еревана совершалась какая-то не очень ясная история с Афганистаном, мы тогда читали всё советское и потребляли только «Время». Почти как сейчас многие и многие…
«Ограниченный контингент войск», и в голову не приходило, что на самом деле происходит. Доносились голоса империалистов, но то ли по молодости, то ли гражданской незрелости мы не догадывались об истинном положении дел.

А тут оказалось, что в дом Айкуш с месяц-полтора назад привезли гроб. Свинцовый гроб вместо её мальчика. Что творилось в доме весь месяц, вы сами можете представить, четвёртый после дочек мальчик, самый любимый и слёзы душили нас всех троих.
Ереван, вторая кабина! – я помчалась сказать маме, что у меня всё нормально, на обеспокоенный вопрос мамы, почему я плачу, она услышала: Одна женщина плачет, и я тоже, сына у неё убили. Вай-вай, сказала мама, будь осторожна, за что убили? Мам, потом! – и вышла из кабины.
Айкуш просила русскую Ирину Николаевну поговорить по телефону с кем-то тоже русским по заказанному уже номеру телефона. Мальчика они похоронили, а на седьмой день он явился ей во сне и сказал: Мам, я не умер, что это вы вместо меня похоронили? Я живой, но все погибли… И семья пошла к местному военкому, который сначала посочувствовал, потом рассмеялся, услышав их просьбу. Они хотели вскрыть гроб, чтобы проверить, как это не умер, а похоронили. Военком почему-то спросил, один раз приходил сын ему во сне, или ещё, услышав, что мать верит своему сыну, а не этим незнакомым русским военным, может, перепутали её ненаглядного, сделал серьёзное лицо и сказал:
– Посадят нас всех, Айкуш тота, это ведь сон, хиял, весь день о нём думаешь, потому и видишь, я читал об этом.
Но Айкуш отрядила знакомого сварщика из хопанщиков, ночью они разрыли могилу, вытащили этот свинцовый гроб, притащили на машине к ближайшему дому, чтоб включить аппарат, и разварили крышку. Айкуш билась рядом в траве, но увидев под фонариками только одну фуражку, оцепенела. Мужчины тоже стояли как изваяния: ожидали увидеть всё, что угодно, только не это…
Гроб оставили до утра, сфотографировали и послали в часть.
Теперь звонили, чтобы узнать, где её мальчик и почему вместо него одна фуражка…

Вернувшись в Ереван, я запустила мой ВЭФ-транзистор и поймала «Голоса». Муж категорически запретил их слушать – его тётку с детьми сослали в Сибирь после репатриации и страх и осторожность сидели в нём крепко. Через неделю я уже знала всю правду и определила своё отношение к афганской авантюре. У меня открылись глаза. Но зато я лишилась очень важных на мой взгляд чувств – патриотизма и единения с государством… Хотя понимала, что если я работаю у государства и получаю у него зарплату, я должна и обязана чувствовать это единение. Но с тех пор я потеряла веру тоже. До этого теряла веру после культа личности, после отставки Хрущёва, по разным поводам вера эта слабела и вконец исчезла.
И теперь я тоже не верю, теперь тоже не чувствую прилива патриотизма. Ложь перечёркивает все мало-мальски справедливые достижения. А страх за эти свинцовые гробы перевешивает всё. Природа наделила меня некоторой способностью видеть последствия. Возможно, эта способность углублена необычайной любовью к истории и научной подготовкой стараться делать выводы и обобщения из множества фактов и прошлых тоже. Наши правители всегда опираются на народ и… на грабли. На грабли, на которые всё время наступают... Неужели ничего не изменится?
И теперь меня очень беспокоит то, что осталось впереди. Главное, вовремя почувствовать насыщение после проглоченного куска. Дальше пойдут гробы...