Куда ведёт надежда. Глава 12

Алексей Серебряков не был на конном заводе на 13, ни 14 мая. Я видел его только вечером, когда  возвращался в свою камеру. А 15 мая, за полчаса  до отъезда, он сам пришёл ко мне.
- Миша, я хочу тебе кое-что сказать!
Бодрый и всегда спокойный голос контрабандиста был в тот день смущённым и робкий, как у ребёнка, желающего рассказать о вчерашней шалости.
- Конечно, давай поговорим!- я поднял голову и … обомлел.
Алексей Серебряков стоял передо мной в чёрном костюме с галстуком, а из-под пиджака виднелась рубашка в клеточку. Просидевшие  и частично выпавшие волосы были зачёсаны назад, а полноту этой сюрреалистичной картине добавляли только коричневые туфли с острым носком.
- Я ухожу, Миша! – сказал Серебряков, глядя мне в глаза. Он ожидал этот взгляд и был к нему готов.
- Как уходишь? Куда?- я, совершенно обескураженный, развёл руками,- объясни!
- Я ухожу из тюрьмы. Кончился мой срок. Почти 44 лет назад я прибыл сюда. И вот они прошли.
Мы молча сидели рядом на протяжении нескольких минут. 40 лет закон-чились - нет, это глупо, это… ведь 44 года!
- Глупая одежда!- сказал вдруг Серебряков,- галстук вечно давит, туфли жмут, да и вообще… Одним словом - я пришёл позвать тебя к себе на прощальный вечер. Мне разрешили. Мало кто проживает столько. Придёшь?
Я ничего не ответил. Вопрос был не нужно, ответ был очевиден. Серебряков кивнул,  грустно и вычурно улыбаясь, и пошёл к себе в камеру.
В тот день мне работалось особенно плохо, мыслями я возвращался к утру, раз за разом прокручивая в голове наш с Алексеем диалог. У меня не было ни малейшего желания идти к Елене. Одна мысль о том, что мне придётся с ней разговаривать, вновь обсуждать лошадей, и ещё чёрт знает что, попросту была противная мне. А на вопрос «В чём дело?» я бы не смог ответить, лишь грубо и нетерпеливо пробурчал бы что-нибудь в ответ, как алкоголик, которому мешают спать. Потом я бы чувствовал себя виноватым.
Меньше всего мне сейчас  хотелось проделывать всё это. Я бы всё отдал за возможность просто отлежаться в койке в тот день, думая в тишине пустых камер и коридоров об уходе человека, который мог всё достать.

**********

Мы все сидели в столовой. Повсюду было темно, столы помыты, стулья задвинуты, и только возле одного из них при свете лампы стояло 19 человек заключённых. Уже давно пробил час отбоя, но в этот день эти люди не следовали распорядки. Даже начальник тюрьмы дал на это добро.
Алексей Серебряков сидел в центре стола, глядя отстранённым взглядом  всю ту еду, которую многие из его теперь уже бывших друзей по несчастью никогда не видели. Между тремя огромными мисками с картошкой, уже разрезанной запечённой курицей и простым, но обильным, как на солдатской кухне, салатом стояло 3 бутылки водки.
Еду приготовили повара, а вот алкоголь достал сам Серебряков. Его поставщики в тот день постарались на славу, многолетнее преступное сотрудничество переросло в приятную дружескую привычку, и все они хотели  должным образом проводить своего друга.
Когда мы поднимали стопки, то говорили тосты только за человека, который может всё достать. Серебряков молчал почти весь вечер, только изредка кивая на какие-то вопросы и вставляя короткие реплики. И стопка его была пуста весь вечер.
- На моём веку в этой тюрьме,- сказал Максим Валиев, - никого не провожали столь пышно и столько официально!
- Да уж, ты прав,- говорил его брат Пётр, разливая  водку,- должно быть Виктору Петровичу чертовски надоело, что его заключённые носят часы дороже, чем его собственные!
Все рассмеялись, подняли стопки и залпом выпили, с удовольствием по-гружаясь в пьянящее алкогольное состояние и не менее пьянящую атмосферу веселья.
По мере того, как опустошались тарелки и бутылки, разговор всё меньше казался Серебрякова. Начали обсуждать очередную новую выходку Зверя, пошлую шутку, которую рассказал кому-то из заключённых охранник, вычитав её в газете, и даже то, как каждый из нас когда-нибудь так же выйдет на волю. Об этом говорили медленно и убеждённо - так ребёнок говорит о подарке на день рождение своим родителям.
Было уже где-то 2 или 3 часа ночи, когда пришли охранники и приказали немедленно всё убрать и возвращаться в камеры - хватит с нас хорошей жизни! Я уходил одним из последних, потому что чертовски устал от смеха и разговоров, водка давила на желудок, выдавая неприятный запах изо рта, да и мне просто хотелось как-то оттянуть время и не отпускать так просто хороший вечер - пускай уйдёт медленно!
К своему удивлению я заметил, что Серебряков по-прежнему сидел за столом и смотрел куда-то вдаль - дальше, чем этот стол и чем эти стены!
- Тебя не забудут!
Серебряков усмехнулся, но очень наигранно. Глаза его были таким же стеклянными.
- Им нравится, есть хорошую еду и пить крепкую водку. Вот и всё, что они не забудут!- сказал он, и по его голосу, и по запаху изо рта я понял, что он не выпил не единой капли алкоголя.
Серебряков встал и медленно пошёл к выходу, опустив руки. Водка дей-ствовала на меня расслабляюще, поэтому я не мог думать над его словами. Пьяный человек вообще не может думать, зато умеет чувствовать, но не других, а себя самого.
В тот день я лёг в кровать и проспал отбой, не проснувшись даже на гул сирены.
Когда я всё же проснулся, то сполна ощутил, что у любой медали две стороны. А реверсом вчерашнего вечера оказалась именно головная боль. Приподняв голову, я закрыл глаза от ужасной боли, бьющей ключом со всех сторон. Я не пил водку, да и ничего подобного, уже 10 лет, с тех пор как побывал на дне рождение ещё прошлого директора тюрьмы, так что на мой организм она действовала столь же губительно, как и сигаретный дым для детских лёгких.
Мне стоило невероятных усилий встать на ноги. Сделав глубокий вдох, я подошёл к двери позвал охранника.
- Дмитрий Алексеевич говорил, что мы сможем зайти к Серебрякову. Все те, кто были вчера с ним.
Охранник, зевая после ночного дежурства, покачал головой:
- Поздно, Михайлов. Поздно! Уехал наш тюремный долгожитель! Ещё в восемь утра!
- Что?- громко спросил я, тут же наклонив голову от нахлынувшей острой боли,- почему так рано?
- Я слышал, что он сам захотел. Позвал ни свет, ни заря Дмитрия Алексеевича и сказал, что желает уехать. Ну и правильно, его время здесь подошло концу!
Я отошёл от двери и молча плюхнулся на койку. Чуть ниже груди, в области желудка, собирался большой ком, но не от алкоголя или переедания, а от досады. Такой ком не рассосёшь таблеткой. 
« 23 года мы знали друг друга, и так и не смогли проститься».
Развернувшись, я ударил кулаком в стену, радуясь той боли, которая прожгла голову, как раскалённая кочерга. Если бы она могла стать такой сильной, что думать и чувствовать я бы не мог вообще, то бил бы дальше, рассекая костяшки.
Но после всякого сна, хорошего или плохо,  наступает пробуждение. И вот оно , в отличии от сна, не может быть ни тем, не другим- оно всегда реально.