Куда ведёт надежда. Глава 16

Я шёл к денникам с жеребятами  через пустую  столовую, но к своему удивлению увидел Селина, сидящего за столом. Сложив руки перед собой, он смотрел в окно, иногда постукивая пальцами по потёртому дереву.
- Сергей!
Он обернулся.
- Что ты тут делаешь? Я тебе почти не видел ни в денниках, ни в манеже,- говорил я,- тебя Берков заставил картошку чистить что ли?
- Нет,- голос Селина звучал странно, не зло и едко, как обычно, а протяжно и задумчиво, как порой у Кротова,- работать не выходит.
- Что не выходит? – я подсел к нему,- тебе повезло, что все были заняты погрузкой лошадей для англичанина, а не то Берков бы тебя мигом отправил обратно в мастерскую.
- Ну и пускай катится к чёрту,- сказал Селин и стукнул кулаком по столу,- мудак хренов!
- А в чём дело?
- Да, так, ни в чём.
Я сидел молча и смотрел на Селина. Опустив голову, он только делал вид, что разглядывал свои грязные плохо подстриженные ногти. Они все начинают говорить спустя какое-то время. Одному потребовалось два года, другому - несколько часов в безлюдной комнате.
- Знаешь, Миша, я может быть, сейчас странную вещь скажу,- начал говорить Селин, прикусывая губу,- но эти лошади… когда я подхожу к Бурану, беру щётку и медленно чищу сперва бока, потом спину, затем шею и холку, чищу медленно, чтобы не поранить коня и не сделать ему больно, то он спокойно стоит, даже не шевелится. Но когда я кладу щётку на табурет и подхожу к выходу, он благодарно трётся об меня своей мордой, чуть приоткрывая рот. И смотрит благодарными глазами. А когда я ухожу, Буран высовывает голову и ржёт мне в след. А на следующий день, когда я в очередной раз подхожу к деннику, он радостно топает ногами о землю. Когда Кротов научил нас кататься, я первым делом хотел взять именно Бурана. Мне говорила Елена, что это конь с крутым нравом, и не самый лучший вариант для первой скачки, но всё это полная ерунда. Он был послушным и спокойным, а я его не стегал.
А однажды я увидел, как Мехов пытается его вывести из денника. Буран не шёл, и тот ударил его рукой в бок. Не сильно, конечно, но меня это настолько взбесило, что я едва сдержался о того, чтобы послать его к чёртовой матери и дать хорошего пинка под зад или ещё куда-нибудь.
Знаешь, что меня радует большего всего? Что конь не способен понять, что такое заключённый и что такое тюрьма.  Он не видит на мне клейма, он прост, как день,- если ты добр к нему, он добр к тебе. В противном случае будет по-другому. Ему всё равно, кем я был до этого времени, и был ли я вообще. Вот он, я, человек, который заботится о нём здесь и сейчас, и Буран благодарит за это сразу же. Чтобы было вчера - ему не нужно!
До сих пор не могу поверить, что Морган забрал его.
Я ведь, может быть, о многом жалею. У меня было достаточно длинных ночей, чтобы пережить все, что я сделал, вновь и вновь. Если бы я вышел из этих стен просто человеком, человеком, который заплатил своё сполна и больше никому ничего не должен, я бы начал жизнь заново, убился бы об стену, но добился бы того, чего хотел. Но людям я буду вечно что-то должен, я всегда буду убийцей, навек!
Селин положил руки на пустой стол и посмотрел в окно - лес позеленел, стал казаться больше и плотнее. Природа оживает своё время и умирает всегда одинаково. Но всякий воскресает вновь.
- Я понимаю. Я тоже чувствую это. И от лошадей тоже.
- Когда-то я поклялся убить Кротова, убить суку. Но теперь… знаешь , ведь именно благодаря ему мы теперь здесь. Не на воле, но и не в тюрьме. Мы живём чуть-чуть, но живём так, как надо. Я давно решил, что к черту его дело. У каждого есть прошлое. Я не держал над ним свечу, не видел, как он насилует детей. Для меня теперь он обычный человек. Дал и является им уже долго.
Я внимательно выслушал Селина, ощущая в душе странно чувство. С одной стороны, практической - я был рад, что Игорь изменил своё мнение, но с другой, с моральной - эти слова были лишним напоминанием факта, который никуда не исчез даже спустя много месяцев и дел, и не исчез бы окончательно даже спустя годы, если бы продолжало идти своим обычным чередом.
Перед нами был Григорий Кротов - человек, изменивший эту тюрьму, угодивший почти всем и в первую очередь, как бы это ни было странно, самим заключённым. Мы изменились, стали другими, не более спокойными или добрыми, а более жизненными, более чувствительными с миру. Жизнь стала казаться шире и больше, и что важнее всего -  мы ощущали своё будущее, как дорогу, ведущую вперед на  волнообразные холмы, мы видели лишь малую её часть, но были уверены, что она идёт дальше, что за холмами она есть,  и будет идти долго.
Но также никуда не делся и другой Григорий Кротов - человек, совершивший даже по меркам этой тюрьмы ужасное преступление - изнасилование и убийство детей. За последние 4 месяца наша жизнь так изменилась, что этот факт несколько сгладился, пропал на время из виду, словно корабль в сильный шторм, но теперь вновь вынырнувший и готовый своим носом ударить в самое сердце репутации Кротова.
- Ты идешь? – спросил я у Селина.
Тот кивнул.
- Через пару минут.
Я встал, задвинул железный стул и пошёл к денникам с жеребятами. По мере того, как я приближался к ним, как ощущал знакомый, уже успевший стать приятным, запах сена, и звук топота маленьких копыт и протяжного ржание, я всё более чётко осознавал, что Григорий Кротов так ни разу и не опровергнул факт того, что совершил своё преступление. Впрочем, как и наоборот.
Открыв денника, я вошёл в него, погладил жеребёнка, и, посмотрев ему в глаза, сказал:
- Знаешь, друг, пора бы, наверное, всё прояснить с этим человеком, ты не думаешь?
Жеребёнок довольно заржал мне в ответ.