Ленуськины фигуськи-7. Жили-были...

          ФИГУСЬКА СЕДЬМАЯ:   ЖИЛИ – БЫЛИ…

   Схиигумен Иоанн, конечно, сильно отличался от многих нынешних священников... Человек старой закваски, он  поучал зеленую молодежь шутками-прибаутками, а не сухими морализациями. Но служил чрезвычайно серьезно, особое внимание уделял как внешнему, так и внутреннему миру пасомых им овечек.
   Увидев на пришедшем майку с иностранными словами на груди, он отечески гнал его срочно переодеваться:
   - Ты знаешь, чаво там написано-та? И руки должны быть обязательно закрыты. Даже спать надо в длинной рубашке с длинным рукавом, а мужчинам – в исподнем, чтоб подштанники были и рубаха! А то вдруг помереть придет время, а человек не готов. Как перед Богом предстанет? Думать надо!
   Служил он долго и очень внимательно. И днем, и ночью. Полдвенадцатого ночи обходил территорию с молитвой, иконами и кропил вокруг святой водой.
   - Ну, а сейчас попьём чАйку – и снова на подвиг ратный.
   В двенадцать начинается монашеское правило. Трехканонник, правило ко Причастию, вечерние молитвы, а в конце – чин прощения. Все кланяются друг дружке, обнимаются, и около трех ночи расходятся по кельям.
  Ну, а утро начиналось с восходом солнца,- утренние молитвы в храме, проповедь, и исповедь, которую заранее записывали на бумажках.
  То, что подавать на исповеди лучше готовую бумажку, знал каждый. Потому что в ответ можно было услышать громкое, при всём честном народе: - А ты зачем на неё залез-то?
  Криво улыбаясь, он читал по слогам исповедь здоровущего мужика, в сокрушении стоявшего на коленях перед аналоем: - Хм, ударил ребъЁнка... а он, наверное, и присел!
  Женский пол мог услыхать громкое: - Да, да.., и в рот, и в задний проход...
  Некоторые обижались, и даже ябедничали на него в газету. Приезжали журналюги, община выдерживала осаду со штурмом, но потом всё возвращалось на круги своя.
  Отец Иван, как допотопный патриарх, продолжал проповедь.
  Он обстоятельно рассказывал о жизни, о себе, о том, что живут люди беспутно.
- Одна приходит, рассказывает мне, - батюшка, я мужу изменила, да ещё и заразила его...- а я ей говорю,- он тебе нюх-то не начистил? - А она говорит - нет, он думал, что это он меня заразил! - Вот как живут-то, - посмеиваясь, комментировал проповедник.
- А то вот один жаловался на страсть к женскому полу, а я ему говорю : питаться надо скромнее- хлеб и вода раз в день, и то через день. И через три дня упадёт. - Батюшка красноречиво показывал рукой, как через три дня упадёт, и продолжал: - На женский пол надо  смотреть, как на цветы. Любоваться, но в руки не брать.
  И, несмотря на это, в общине часто случались венчания, и новые счастливые пары радостно стояли под венцом.
  Короткие службы батюшка не любил и всегда приговаривал:
- Жили-были два павлина – вот и службы половина. Жили-были два гуся – вот и служба – вся!
  После службы народ собирался за общим столом. Ждали батюшку, а он , конечно же задерживался. А то и снова шел исповедовать или куда-то бежал по делам хозяйственным. Когда общество уже отчаивалось его дождаться, то потихоньку самые нетерпеливые начинали перекусывать. В том числе и те, кому батюшка советовал питаться раз в день, хлеба и воды. И то - через день. А тут внезапно врывался батюшка и весело кричал смутившимся:
 - Ложка гнется, нос трясется – сердце радуется!
   Провинившиеся конфузились, а батюшка озорно смеялся, садился со всеми за стол и тогда все чувствовали себя, как одна семья, хотя люди были разные.
   Однажды он отправил одного послушника вместо работы на столярке рубить пенек. Тот старался, молился во время работы. И батюшка  стоял около него, и  повторял:
 - Руби, руби, лучше! Руби.
   Вдруг по рукам послушника потекла кровь – образовались странные продольные полосы на ладонях. Топор был наточен очень хорошо, был острый-острый. А батюшка все твердил – руби да руби. Уж и кровища потекла по топорищу, а тут все – руби да руби. Так вырубил этот пенек. Тогда только батюшка сказал:
 - Всё. Хватит!
 - Ничего себе – хватит! Все руки в крови.
   Но вытер послушник руки и пошел чай пить.
   Тем временем на электрофуганке в столярном цеху, куда послушник собирался пойти работать, у Пашки оторвало палец. Все слышали, как он во время работы пел какие-то дурацкие песни совершенно дурным голосом. А потом как закричит:
 - Ай-ай! Все, все, хватит, больше не буду!
   Что там произошло – неизвестно, только ему раздробило полностью большой палец на руке. Говорили только, что у него в роду одни колдуны. Вот, ему так и оторвало палец. 
   А первый послушник в это время почувствовал холод в животе, пустоту какую-то и ужас. Прибежал на крик в столярку и видит, что у Пашки кость торчит раздробленная белая вместо пальца. И понял, что Господь самого его от беды и опасности молитвами батюшки спас.
   Опять все собрались на исповедь. Схиигумен Иоанн стремительно бежит  от алтаря.
 - Интересно, когда он пробегает мимо лампадки Божией Матери, огонек ее даже не колеблется, - подумал один из прихожан. - А ведь стоило любому другому человеку пройти мимо той же лампадки или просто поклониться – огонек потухал...
   Многочисленные голуби теснились на крыше храма. Батюшка очень любил после службы кормить их.  Он громко кричал:
 - Гули-гули! Гули-гули!
   Они слетались отовсюду. Было видно, что , кормя голубей, он словно облегчает чьи-то страдания. Голуби слетались огромными стаями и  сидели на асфальте. Летом, находясь в самом храме, через открытые ставни и окна можно было их погладить рукой.
  Батюшка рассказывал, что, когда он был маленький, то  был уверен, что никогда не утонет. Он говорил:
- Утонуть я не боялся. Потому что думал, мол достаточно крепко руками зажать нос и рот, тогда воздух пройдет, а вода – нет.
  Однажды он попал на глубину и так и сделал. Он согнулся, спина его плавала на поверхности воды, а он дышал через пальцы. Из воды его вытащил брат.
  Онкологических больных он лечил керосином. Многие приезжали к нему за советом. И уезжали окрыленные, зная твердо и веря, что обязательно выздоровеют.
  О каждом стареньком батюшке можно рассказать много интересного. Ведь это живая, порой очень интересная и насыщенная жизнь. Но жизнь рядом с высокодуховными людьми не только поучительна, но и удивительна. Многое открывалось там из мира невидимого.
   Многие начинали форсировать события, а один не в меру ретивый послушник выступил с инициативой читать неусыпаемую псалтирь в храме – круглосуточно. Ему и выпала чреда – читать в ночь. Он закрыл двери, встал за аналой и начал молиться. Ничто не предвещало беды. Внезапно, уже глубокой ночью, раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Он был весьма неожиданный и достаточно неприятный. Сердце послушника оборвалось в груди... Пробежав через сумрачный храм, в темноте, он спросил, - чего надо? С другой стороны требовали, чтобы им немедленно открыли дверь, потому что они принесли гроб с усопшей.
   В груди похолодело. Открыв дверь, послушник с ужасом узрел перед собою огромный чёрный гроб и шестерых носильщиков, попытавшихся занести гроб в храм. В ужасе он заявил, что пока не решится вопрос с настоятелем, дверь им не откроют. На время наступила тишина. Сердце у послушника потихоньку успокоилось. Но потом все-таки снова появились ночные гости и пришлось им открыть дверь. Мужчины деловито поставили гроб и ушли.
   Покойница лежала спокойно, но ужас постепенно стал овладевать чтецом. Он быстро пробежал по храму зажигая везде, возле каждой иконы, огарки свечей и лампады. Проходя мимо гроба, он с ужасом взглянул на усопшую и подумал: - А вдруг сейчас протянет руку, и схватит его за подол подрясника?
   Сердце едва не выпрыгнуло у него из груди, и он боком, по-крабьи, проскочил опасное место.
   Ее гроб стоял у него за спиной.
 - Чу, сейчас поднимется!
   И ему стало казаться, что вот-вот она встанет и подойдет к нему  со спины. И уже казалось что она стоит за спиной,.. но он не смел обернуться, тут же вспомнив гоголевского Вия. Где-то треснула свечка и ему стало еще страшнее, и он по-настоящему пожалел, что не имеет мелка со святых меловых гор, чтобы очертить вкруг себя. Он пытался себя убеждать мыслями о вечности, бренности человеческого бытия, мол, все мы там будем. Но, тем не менее, мороз продолжал жечь спину, а волосы становились дыбом и шевелились. Он судорожно крестился, чувствуя покойницу стоящей за спиной...
   Так, громко читая псалмы, он уже начал мечтать о бегстве. Вдруг краем глаза увидел, что свечки на подсвечнике, которые он наставил слева от себя со страха, подправляет чья-то прозрачная рука. Послушник в ужасе перекрестил её и себя. Через некоторое время  эта же рука поправляла свечки на другом подсвечнике. И тогда послушник начал потихоньку привыкать к покойнице и успокоился.
  Он читал свою очередь, потом чужую, и так никто и не приходил на смену. Лишь утром пришла смена. Он узнал, что это умерла от рака благодетельница обители, которая всегда привозила на службы живые цветы, заменяя ими искусственные, почему-то постоянно  появлявшиеся в храме.
  Послушник устало пошел и сел у входа, за свечным ящиком.
  Светало. Было теперь не страшно. Инокиня Анфия читала на клиросе, и слышно было, как она молилась за "усопшую сестру нашу Веру".